Империя козла

Дьякон шепнул Аверьяну, что Безглазый в церкви. Обедня близилась к концу. Аверьян давал причастившимся целовать крест. К исповеди Безглазый опоздал и теперь стоял в стороне. Аверьян услышал, как Безглазый бормочет свое привычное: «Козел…Козел…»

Это слово он то бормотал, то выкрикивал, сидя в подземном переходе на Пушкинской. Странное дело: в ответ чуть ли не каждый прохожий бросал ему деньги, как правило, крупные купюры, иногда даже доллары. Безглазый был преуспевающим нищим. Утром его привозила, а вечером увозила иномарка, водитель которой служил Безглазому поводырем. И в церковь Безглазый приехал на этой иномарке. Одет он был отнюдь не в лохмотья: потертый, но когда-то элегантный серый двубортный пиджак, темно-синие брюки. Правда, на пиджаке не хватало пуговицы, а брюки вообще не его размера. Глазницы Безглазого были завязаны черным платком, как будто он собирался играть в жмурки.

Когда литургия кончилась, Аверьян подошел к Безглазому и сказал:

— Ну, здравствуй, Вавила.

Нищий приметно вздрогнул. Он был высокого роста, могучего телосложения, с белокурой растрепанной бородой, настоящий русский богатырь.

— Ты что — Аверьян? — спросил он.

— Аверьян. Я узнал тебя в подземном переходе и потому велел тебе прийти.

— Кто же я такой, по-твоему?

— Ты Вавила Стрельцов, лауреат премии Ленинского комсомола за исследовательскую работу в области счетно-решающих устройств.

Нищий потупился, как если бы у него были глаза.

— Что ты хочешь от меня услышать? — буркнул он.

— Все, что ты хочешь мне сказать.

— Козел! Козел! Козел! — крикнул Безглазый на всю церковь. Аверьян промолчал. Нищий тяжело опустился на ступеньку алтаря и заговорил. Сначала он, как заклинание, бормотал все то же: «Козел…Козел…Козлы», потом его речь постепенно обрела последовательность и логичность, выдающую интеллигента, хотя и в первом поколении.

— Подошел девяносто второй год, понимаешь. И я увидел, как кое-кто из наших разбогател. В первую очередь, Адик, завлаб. Виллу себе отгрохал, трехэтажную за каменной стеной. Вдоль стены газон и дорожный знак: объезд. Как будто дача правительственная. Это меня особенно поразило. Виллу эту называли у нас «Адик-хаус». Пригласил он меня однажды к себе, выпили мы с ним виски, я не удержался и спросил, откуда, мол, у тебя это все. А он мне ответил, где ты, дескать, был, когда деньги раздавали? Всем и каждому. Кто раздавал? Да КПСС, говорит. Руководство испугалось, что на деньги наложат арест и раздавало их своим. Я на эти деньги купил партию компьютеров, продал раз, продал другой, остальное сам видишь. — А почему мне никто ничего не дал? — спрашиваю. — Хочешь, я тебе дам, говорит. Конечно, у меня тоже отчетность, и дам я тебе под залог твоей квартиры, все равно, приватизирована она или нет. Квартира у тебя лауреатская, трехкомнатная. Ая возражать не будет, она у тебя умная (Ая значит Аэлита, наша лаборантка, я на ней только что женился). Да ты не бойся: залог — пустая формальность. Ты раз в десять больше денег выручишь. Лиха беда начало. Сам не заметишь, как такую же виллу себе построишь, а хочешь, я тебе эту продам, себе я только что особнячок во Флориде купил. Взял я деньги, приобрел компьютеры, а их не берет никто. Я туда, я сюда, еле-еле за одну десятую цены реализовал. Квартира моя отошла, естественно, Адику.

А я моментально со мной развелась. Кто с бомжем жить будет? Зарплату платить перестали, потом и мою штатную единицу сократили. Год работу себе искал, ночевал на вокзале, потом пошел туда же, в Адик-хаус. Адик взял меня к себе охранником, выдали мне автомат и стал я в будке у ворот сидеть. Тут я мою Аю снова увидел. Она за Адика замуж выйти успела, ходила мимо меня, не замечала, а когда Адик надолго уезжал, на ночь брала меня к себе в постель. Адик-то постарше меня был. Но самое интересное происходило, когда Адик возвращался. На иномарках съезжались гости. Адик мне строго-настрого приказывал ворота закрыть, никого в дом не впускать и самому не входить. Ставни закрывали, свет вроде бы даже гасили. Сначала доносились оттуда советские песни. Обязательно пели: «Дети разных народов, мы мечтою о мире живем». Потом замолкало все, только что-то фасное вспыхивало. Я однажды даже вызвал пожарников. Адик вышел к ним, денег сунул, а меня едва не уволил. Когда окна потом открывали, запахом до ворот тянуло. Непонятно чем пахло. Я думал, токсикоманы там, что ли, собираются, но запах-то уж больно мерзкий.

Однажды заполночь все разъехались, Адик тоже уехал. Я вижу, в окне все еще что-то красное вспыхивает, как молния. Любопытно мне стало. Думаю, пойду, взгляну, забыли, может быть, какую-нибудь технику отключить, чего доброго, загорится или взорвется. Вхожу в зал, а посреди зала черная кафедра стоит, а за кафедрой сидит он, козел. Борода у него козлиная, два рога на шее, один на лбу, он-то и вспыхивает. Я спрашиваю: «Ты кто такой?» А он: «Сам, что ли, не видишь?» «Ты что здесь делаешь?» — «Тебя жду». — «Зачем я тебе?» — «Денег тебе дать хочу». — «Откуда у тебя деньги?» — «Все деньги мои. Твоему хозяину я денег дал, пусть он не тремтит: КПСС, КПСС. Без меня ни у кого денег не бывает». «Что ж, дай денег и мне», — говорю. «Изволь, только сперва распишись».—«А где перо?» — «Сунь руку под плинтус». Сунул я руку, там щель оказалась, и вынул я из щели нож. А козел блеет: «Вот оно, перышко. Обмокнешь его в кровь твоего хозяина, и будет расписка». «А в чью кровь он обмакивал?» — «Мало ли в чью. Сговорились мы с ним, когда одна женщина аборт от него сделала». — «Ну, обмакну я перышко в его кровь, дальше что?» — «Женишься снова на своей Ае, все твое будет». — «Так ведь его найдут, меня посадят или расстреляют». — «Ничего тебе не будет, ты охранник. Ая милицию вызовет, и они протокол составят: заказное убийство». — «Но ведь он тебе продался». — «Вот именно, что хочу с ним, то и сделаю». — «А со мной что будет?» — «Хуже, чем сейчас, тебе не будет. Только не забудь перышко под плинтус положить». И пропал, как сквозь землю провалился. Думаю, ну, погоди ты, козел. А тут Адик в зал входит и кричит: «Ты что здесь делаешь, козел?»

Я его ножом и саданул. Захрипел он, но тотчас же хрипеть перестал. Сунул я нож под плинтус и в Айну комнату пошел. «Только что, — говорю, — твоего зарезал», а она только смеется и обнимает меня. Прообнимались до рассвета. Утром звонит она в милицию, а мне все равно и даже интересно, что со мной дальше будет. Приехала милиция, открыл я ворота, повела Ая их в залу, там Адик зарезанный лежит. Окно открыто. Ая говорит: сигнализацию он сам отключил и, видимо, включить забыл, составили они протокол: заказное убийство. А меня как подмывает, я и спрашиваю: «А не думаете ли вы, граждане начальники, что это я его убил?» Они только смеются угодливо: «Ты что, ножом его резать стал бы? У тебя вон автомат неразряженный. Ты же охранник. Он тебе деньги платил побольше, чем нам платят. На оружие разрешение есть?» Разрешение было, они уехали, а дело вскоре закрыли за отсутствием улик.

Стали мы с Аей жить-поживать, заявление в загс подали. Вдруг звонит нам нотариус. Оказывается, Адик оставил завещание на своего сына от первого брака, так что вилла и банковский счет принадлежат ему, а мы с Аей ни с чем. Слышу, Ая по телефону с этим сыном сговаривается, Сэриком его называет, на виллу его приглашает, а мне сказать нечего: я вообще никто. Приехал он опять же на иномарке, этакий молодчик из крутых, Аю при мне тискает. Говорит, предок в бабах толк знал, я, пожалуй, сам на тебе женюсь. Пошел я в зал, достал из-под плинтуса нож, вернулся, окликнул его, он револьвер выхватил, но выстрелить не успел: я в него нож метнул, и сам удивляюсь до сих пор: прямо в горло ему попал, как в «Великолепной семерке». Так и захлебнулся он кровью. Смотрю, Ая смеется: «Вижу, ты действительно мужик, а то я сомневалась, признаться. Давай в машину его отнесем, на шоссе вывезем и там оставим». Отволок я его в иномарку. Хочу я за руль сесть, зона, Ая, говорит: постой, не забудь перышко под плинтус положить, улика как никак.

Я даже не задумался над тем, почему она словами козла говорит, отнес нож, сунул под плинтус, вдруг слышу: во дворе взрыв. Сэрикова иномарка взорвалась. Вместе с его трупом. А Ая уже тут как тут. «Это я, — говорит, — машину взорвала. Ясно, что бомба в нее заранее была заложена. Заказное убийство. А мы ни при чем. Я взрывчатку заранее приготовила и кадрить его стала, чтобы тебя раззадорить, иначе бы ты не решился». Тут на меня такое омерзение нашло, что вытащил я нож из-под плинтуса и ударил ее под левую грудь. Она только охнула и упала на пол мертвая. Позвонил я в милицию, они приехали, и признался я в убийстве трех человек, нож окровавленный им отдал, вот, мол, улика. Увезли меня, а через пару дней следователь меня вызывает и говорит: «В ваших показаниях концы с концами не сходятся. Это сын убил отца, потом его вдову, наследство получить хотел; имея доступ в дом, прятал нож в зале под плинтусом, а вы человек с неустойчивой психикой, к тому же страдающий комплексом вины, поскольку убита ваша бывшая жена, с которой вы оставались в сексуальной связи при жизни ее нового мужа и после его насильственной смерти». Я кричу: «Я же их убил, я!» А передо мной козлиная борода дрыгается, у следователя на лбу рог светится, два рога на шее, и блеет он мне в лицо: «Признание обвиняемого не является доказательством вины.

Ты еще нам понадобишься!» Закричал я: «Козел!», бросился на него, на меня надели наручники и в дурдом увезли. Там как зафигачили мне укол, я света белого невзвидел, чувствую: я в аду. Куда ни посмотришь, везде козел: справа, слева, спереди, обернешься, сзади тоже козел ухмыляется. И когда меня выпустили из дурдома, я ничего не видел вокруг, кроме козла. И не только я: пройдись по улице, со всех сторон услышишь: козел, козел. Ни о ком другом не говорят: козел пришел ко власти. Куда я ни смотрел, видел козла. Деваться мне было некуда, я направился в Адик-хаус.

Охрана пропустила меня: я вошел в зал, нащупал под плинтусом нож (козел положил его на место) и выколол себе оба глаза, чтобы его не видеть. Но тут же почувствовал: воняет козлом. И от этой вони я не могу отделаться. Адик-хаус продали с торгов. Он его купил, не иначе. Мне там завязали глаза. Туда меня привозят на ночь. Там у меня отнимают все, что я насобирал за день, все, что мне надавали козлы. И к тебе меня привезли оттуда. И здесь козел. Козлом воняет. Можешь ты избавить меня от козла?

— Могу, — твердо сказал Аверьян.

— Врешь, козел, — вскрикнул Безглазый, вскочил на ноги, выхватил из-за пазухи нож и замахнулся на Аверьяна. Аверьян не уклонялся от удара, только крепко обнял Безглазого.

Нож вывалился из его руки и упал на пол.

С тех пор слепой Вавила не отходит церкви. Он подметает двор, расчищает зимой снег, ходит во время богослужения с подносом, собирая пожертвования на храм. При этом он ухитряется никогда никого не толкнуть, хотя на его глазницах черная повязка; как будто Вавила играет с кем-то в жмурки, когда дьякон произносит: «Оглашенные, изыдите!», Вавила неизменно выходит из церкви. И с ним каждый раз выходит все больше народу, а те, кто остаются в храме, с болью сердца и упованием ждут, когда эти новые оглашенные окончательно присоединятся к верным.