Мохнатые языки солнца, высовывались из-за холмов, шарили по пронзительно синей глади небосклона, будто слизывали остатки разошедшихся за ночь облаков. Совсем как на Меркурии, только там нет неба. И солнышко там пожарче. Впрочем, это дай Бог… даже не верится, что не так давно закончилось пятое обледенение.
Андрей нерешительно повертел в руках широкополую войлочную шляпу и со вздохом водрузил ее на макушку. Это повторялось каждое утро, как некий ритуал. Все его существо сопротивлялось, но без шляпы наверняка схлопочет солнечный удар. Даже за десять минут, которые надо затратить, чтобы принести воду. Собственно, он ничего не имел против этого головного убора, кроме одного: очень уж он не гармонировал со всем остальным. Как, скажем, водолазный шлем с дипломатическим фраком. Такие войлочные покрышки со свисающими полями появятся только через пятьдесят тысяч лет. Незадолго до того, когда на месте этих холмов и ручьев раскинутся тридцатиэтажные, сверкающие стеклянными стенами здания Института. Удивительное дело: здесь все казалось к месту, все вписывалось в исторический период – и машина, и панцирь, а шляпа – нет. Он зажмурился и с наслаждением представил теплое ласковое море и белый, будто просеянный через самое мелкое сито, песок. А на нем тела. Шеренгами. Все коричневые и все в шляпах… представил, хотя и знал, что этого делать не следует. Челюсти свело сладкой судорогой, и что-то в душе дрогнуло. Поспешно открыв глаза, он помотал головой и решительно замкнул магнитную застежку воротника. Ну вот, теперь он в полной готовности, можно выходить. Ах да, синие очки и воздушные фильтры…
Солнце уже выкатилось из-за холмов. Теперь это был обычный ослепительный шар, совсем как у нас на экваторе. Ничуть не жарче. А если и жарче, то чуть-чуть. Жаль только, что Андрей никогда не был на экваторе и не мог сравнить. На Меркурии был, а вот на экваторе не пришлось. По теории, за пятьдесят тысяч лет солнце не должно измениться, для него это ничтожно малый срок. Как для нас пять минут. Но теорию создавали в уютных прохладных кабинетах… Андрей чертыхнулся и вышел из машины.
Главный астролог страны раскрыла секрет привлечения богатства и процветания для трех знаков зодиака, вы можете проверить себя Бесплатно ⇒ ⇒ ⇒ ЧИТАТЬ ПОДРОБНЕЕ….
Панцирь плотно обтягивал тело, заставляя держаться прямо, развернув плечи, как на параде. Только вот походка становится какая-то чудная, с подпрыгиванием. Черт бы побрал того инженера, который врастил пружинки в ткань под коленями! Конечно, он все рассчитал, но попробуй побегать в такой одежде! Это не важно, что здесь бегать не надо. Андрей повернулся к солнцу спиной и посмотрел на свою тень. Ничего тень, мужественная. Широкие плечи, узкие бедра, длинные ноги… Спортсмен. И говорят, с задатками. Только вот скорчер на правом боку нарушает симметрию. Он ухмыльнулся, вытащил из тамбура пузатую десятилитровую флягу и поволок ее к ручью. Днем холмы – каменистые, лишенные растительности, – имели тот неопределенный цвет, который называют песочным. Но сейчас, под утренним солнцем, они были ярко-розовые и очертания их слегка размывались, словно холмы раскалились и медленно оплывали от вершины к подножию. Их невысокая гряда загораживала первобытный лес, не давая ему прорваться дальше. Справа холмы загибались широким полукругом, открывая ровную, чуть поднимающуюся к югу равнину, по которой струился ручей.
Вода здесь великолепная. Что называется хрустальная, не загаженная еще отходами производства, хотя эти отходы и проходят через многочисленные фильтры. Только вот микроорганизмы… но для этого существуют таблетки. Две штуки на флягу. Говорят, вкус они не портят. Не знаю, не знаю, без таблеток мы еще не пробовали.
Андрей присел на корточки и положил флягу на желтое дно, придерживая ее пальцами, чтобы не всплыла. Вода с бульканьем стала заходить в горловину. Справа были кусты, и слева были кусты, но за четыре дня он отучился их бояться. Днем в кустах никого нет. По крайней мере, не должно быть. ни пещерных медведей, ни волков, ни саблезубых тигров, чей громадный след он обнаружил прямо перед тамбуром на второй день после прибытия. Раньше он почему-то думал, что к этому периоду махайроды уже вымерли. Серьезный был след, ничего не скажешь. Окружность больше моей головы. Интересно, каков же владелец? Было бы любопытно поглядеть на него… в зоопарке. К счастью, саблезубые охотятся по ночам, днем они почивают. Правда, Барсик у меня дома днем кушает. Но Барсик – отдаленный потомок, развращенный цивилизацией.
А вообще здесь все чужое, все опасное. Даже воздух, даже солнце, даже трава. Хотя и трава, и кусты, и деревья уже наши, современные. Ведь всего-то пятьдесят тысяч лет! Каково же тем, кто дальше – за сто миллионов? Саблезубый – это все-таки млекопитающий, свое, понятное. А динозавры? Так называемые пресмыкающиеся, восемь метров в высоту? Тиранозавррекс, например. Его засняла на кинопленку предыдущая партия… Андрей невольно поежился, вскинул флягу на плечо и чуть ли не бегом потащил ее в машину.
Теперь сутки он будет сидеть взаперти, в крохотной каютке с поляризованными стенами. Хотя машина превосходит размеры трехэтажного дома, но человеку в ней отводится весьма скромная площадь: все остальное пространство занимает генератор. Снаружи стены серые, непрозрачные, но, находясь в каюте, он видит все, что делается вокруг. Спасибо, хоть об этом позаботились! Иначе тут вообще можно сойти с ума. Он и так уже два дня не притрагивался к книгам, которые самонадеянно захватил с собой в прошлое. Захватил, не смотря на скептические ухмылки более опытных товарищей. В первый день он только смотрел. И через стены, и снаружи, не отходя от машины. И все время ждал, что вот-вот появятся кроманьонцы. Ждал, чтобы рассмотреть их с тем острым любопытством, с каким рассматривают неожиданно обнаруженный портфель свое отдаленного предка. Выискивают, так сказать, фамильные черты… потом два дня читал запоем. Вчера он просто угрюмо валялся на койке, заставляя себя не глядеть на часы. Он и без того ощущал каждую из бесконечно застывших секунд. Ничего не поделаешь – такая работа. Искус, который проходит каждый, прежде чем попадает в головную группу. Машины времени еще очень не совершенны. Они могут переноситься только за пятьдесят тысяч лет. И только в прошлое. Будущее пока скрыто от людей. Жалко: в будущем интереснее. Но может, в этом определенный смысл? Нельзя заглядывать в будущее, не изучив досконально своего прошлого. Не вскрыв подспудную логику событий, не проанализировав всех ошибок. Да, наверное, в этом главное. Человечество должно понять свои прошлые ошибки, прежде чем явиться к потомкам. И до малейших деталей знать свою историю. Для этого и уходит в прошлое цепочка машин-ретрансляторов, как столбы на шоссе. Сейчас эта цепочка насчитывает две тысячи «столбов», где каждый отстает от соседней на пятьдесят тысяч лет. Самый последний – «стомиллионник» – в Мезозое. И в каждом ретрансляторе – человек. дежурный. Если с одной что-либо случится – останутся все. Это как цепь, которая рассыпается с потерей любого звена. Командуют те, кто «внизу». Остальные ждут. Ждут и не отлучаются. От каждого зависит существование остальных. Когда-нибудь это станет излишним. Это когда ретранслятор усовершенствуют на столько, что они будут управлять с одного пульта, питаться из одного источника энергии. А сейчас ты вынужден ждать, пока кто-то за сто миллионов лет до нашей эры выяснит, отчего вымерли динозавры. Ждать все двадцать четыре часа в сутки, позволяя себе только утреннюю и десяти минутную пробежку за водой. И неизвестно, сколько еще продлится это ожидание. Каждая вылазка рассчитана на две недели, если… если не произойдет непредвиденное. Тогда оглушительно завоет сирена… Эти тираннозавры, судя по фильму, были отчаянными задирами. Да и не только они. В Мезозое полно всякой гадости – и летающей, и прыгающей, и плавающей.
Андрей лежал на узкой жесткой койке, закинув левую руку под голову. Правая свесилась через край, прижавшись к холодному полу. Наступал вечер. Он это понял без часов, хотя вокруг было светло. Дневная жара спала. Кондиционер под потолком перестал жужжать и заработал бесшумно, в полмощности. Еще несколько часов и пятые сутки дежурства уйдут в прошлое. Смешно: в прошлое! Дома сейчас, наверное, тоже вечер. Мать с отцом вернулись с работы, переоделись, забежали в сампит и… Нет, никуда они не пошли. Ни на театральную арену, ни в вечерний парк, ни на спортивное зрелище. Сидят в сампите над нетронутыми блюдами и переживают. И мама опять твердит, что у нее предчувствие… Чудаки! Путешествия во времени уже давно обходятся без жертв. Было, конечно, когда-то… Но тогда только нащупывалась конструкция машины, разрабатывались правила поведения. А сейчас машины безотказны. И люди… Люди еще надежнее машин. На второй «пятидесятке», у неандертальцев, дежурит Ленка. Худенькая, черноволосая Ленка, отличный парень… это он ей сказал перед отправлением, что она отличный парень, и Ленка не протестовала. Только усмехнулась загадочно, как только одна она умеет. Когда они вернуться в свое время, он скажет ей еще кое-что…
Он вдруг вздрогнул и вскочил на ноги.
На него глядела Лена.
Нет, конечно, она глядела не на него. Она только скользнула изумленным безнадежным взглядом по громадному серому кубу машины, и именно этот взгляд Андрей успел поймать. И конечно, это была не Лена. Это была кроманьонка. Первобытный человек. так сказать пра-пра-пра…
Удивительно, что она не испугалась машины. Впрочем, вовсе не удивительно. Первобытные люди не умели строить цепь логических заключений и не боялись неподвижных предметов. Неподвижное – не опасно. Они еще очень плохо знали свой мир и потому безоговорочно принимали все, что оказывалось в поле зрения. Поэтому двенадцатиметровая махина не показалась кроманьонке чем-то удивительным. Она просто не знала, что таких сооружений в ее времени быть не должно.
Ец было лет семнадцать и она была такая же худенькая и черноволосая, как Лена. И такая же голубоглазая. Даже прически у них были одинаковые – волосы свободно распущены по плечам. Только у Лены это называлось укладкой. И одета кроманьонка была разумеется, не в панцирь, а в пятнистую звериную шкуру, совершенно не закрывающую руки и ноги. Видно, что привычные к работе.
Андрей затряс головой. Болван, о чем я думал! Это же первобытный человек, самый настоящий. Только что в ней первобытного? На первый взгляд, человек как человек. вот только звериная шкура да грязь на теле. Хорошая горячая ванна с пенным растворителем ей отнюдь не повредит. И еще страх в глазах, даже не страх – отчаяние. Так вот какие они, кроманьонцы! Неведомо откуда взявшиеся гомо сапиес, совершенно необъяснимо, всего за пятнадцать тысяч лет вытеснившие пропавших без вести неандертальцев. Не предок человека – человек.
Девушка остановилась у самой машины. Очевидно, она прошла долгий путь, ноги ее подкашивались, в лице не было ни кровинки. Она тяжело дышала полуоткрытым ртом и тихонько всхлипывала. В машине все было отлично слышно.
А ведь она погибнет, вдруг понял Андрей. Должна погибнуть. Первобытный человек не мог выжить в одиночку. Очевидно заблудилась, отстала от племени или была изгнана за какую либо провинность. В первобыте, как рассказали ребята из прошлых экспедиций, насчет дисциплины было сурово. Изгнание – еще легкая мера. А может, напали враги, и она кинулась прочь без памяти… Ах, черт побери! Безоружная, беспомощная, ни от зверей отбиться, ни огня развести. А ведь могла бы стать чьим-то предком. Может быть, даже моим… или Лены. Недаром они так похожи. Взять бы ее с собой, но нельзя. Не имею права. А жаль. Представляю, какие глаза сделаются у ребят! Вот это было бы вмешательство, так вмешательство! Только меня мигом турнут из Института. А ее… что ж, ее оставят. Не отправлять же обратно на гибель. Научится читать, привыкнет к нашей кухне, полюбит стереовизор, все вечера будет за ним просиживать. И зачахнет через несколько лет. Не выдержит изобилия информации. Нет, к нам ее нельзя, здесь бы чем-нибудь помочь, но чем? Скорчер же ей не дашь, а другого оборудования у меня нет, даже перочинного ножа. И огня нет. Пища подогревается в инфракрасной духовке. Разве что затощить ее в машину и хотя бы накормить?
Это было безумием. Это было грубейшим нарушением правил путешествий во времени, но Андрей двинулся в тамбур, чтобы предстать перед кроманьонкой во всей красе отдаленного потомка. Он ничего не мог поделать с собой. Вид этого измученного, истомленного отчаянием, голодом и усталостью существа всколыхнул и поднял из самых потаенных уголков души что-то такое, чему он не мог даже подобрать название. Какая-то волна захлестнула его.
Внезапно, уловив за спиной легкое движение, девушка резко обернулась и пронзительно вскрикнула. Это был страшный вопль, безысходный, отчаянный, последнее проявление уходящей жизни. он оборвался на самой высокой ноте, и девушка, запрокинув голову, привалилась к машине и стала медленно сползать по ее стене. Она была еще жива, но она была уже мертва, потому что из кустов ручья к ней направлялась смерть. Страшная смерть, саблезубая, со струящимся меж клыками волнистым языком, неторопливо надвигающаяся на пружинистых лапах. И Андрея охватил восторг.
Это удача! Ах, какая это великолепная удача! Он торопливо расстегнул кобуру скорчера, автоматическим движением руки ввел в ноздри фильтры. А подшибу его на лету, в прыжке. Тигр всегда прыгает на жертву. А потом затащу ее сюда и накормлю. И никто ничего не скажет, не посмеет сказать. Потому что я спасу жизнь человека. Нас с детства учили, что самое ценное – это жизнь человека. И пусть это будет вмешательством, но меня все поймут, потому что каждый сделал бы то же самое.
Махайрод был уже в двадцати метрах. Андрей толкнул створку тамбура,.. и в этот миг взвыла сирена.
Это было невозможно, невероятно, но это было. Андрей замер, будто натолкнулся на глухую стену. Сирена кричала так же безысходно, как только что кроманьонка. И красна сигнальная лампочка панически мигала над рычагом. Это не обычно предупреждение к возвращению, это сигнал к бегству. Сирена будет выть, пока во всех двух тысячах машин дежурные не нажмут на красные рукоятки и генераторы не закрутятся бешенными силовыми смерчами, сминая время. Значит там, «внизу», что-то случилось, и людям приходится спасаться. Может, они даже пустили в дела скорчеры. Это разрешается как исключение, когда ничто другое уже не может спасти. Потому что это вмешательство. И хотя его последствия не скажутся в будущем, «рассосутся» во времени, как затухают волны от брошенного в озеро камня, не достигнув берега, все-таки это вмешательство.
Пять секунд дается на то, чтобы добежать до рычага. Значит, остальные тысяча девятьсот девяносто девять генераторов вот-вот заработают. И только его машина окажется вне цепи… Андрей повернулся и бросился в каюту. Ладонь легла на красную рукоять… но не нажала на нее.
Эта девушка… Она не упала лишь потому, что прислонилась к машине. Надломленная, как молоденькая осинка перед последним ударом топора. Ведь она все равно, что мертва. Так предопределено. Какой-то процент неизбежного отсеивается… Даже у нас. Она пустоцвет. Боковая веточка. Никогда не стать ей прародительницей. Так почему же его рука не может нажать на красный рычаг? Почему он чувствует себя убийцей?
Он обязан это сделать, обязан выполнить свой долг перед людьми… Но она тоже человек. Слабая тростиночка на берегу необъятной реки жизни, защищенная только искоркой разума. И никогда не сумеет простить он себя, что дал погибнуть человеку. А тигр уже присел на задние лапы, сейчас прыгнет… Надо делать выбор, сейчас, немедленно… И мощная волна снова захлестнула Андрея.
Он рванул рычаг и ринулся из машины. В его распоряжении было, наверное, полсекунды. И хотя он знал, что все кончено, что успеть невозможно, он действовал так, будто намеревался успеть. Выстрел дробным эхом запрыгал по холмам. Зверь перевернулся в воздухе и шмякнулся рядом, раскинув лапы. И в этот момент кроманьонка начала падать, потому что опора исчезла. Андрей еле успел подхватить ее и заставить себя обернуться. Заставил, хотя беспощадно знал, что увидит. Но он обернулся и увидел, что машины нет. И никаких следов, даже трава не примята.
Разумеется, его будут искать. Годами, без всякой надежда, потому что машина никогда не попадет дважды в одну точку времени, как бомба не может попасть в старую воронку. Они обязательно разойдутся – на сутки, на час, минуту…
На его руке лежала кроманьонка. Черт побери, не смотря на свою миниатюрность, она, оказывается, весит не мало. Рука совсем затекла. Вот тебе и воздушные создания! Интересно, сколько же весит Лена? Он тут же отогнал эту праздную мысль. Лены нет, она еще не родилась. И вообще ничего нет. До ближайшей цивилизации сорок тысяч лет. Есть только они двое, и еще саблезубые, мамонты, пещерные медведи… И девяносто девять зарядов в магазине скорчера. Было сто…
Он думал только об этих девяносто девяти зарядах. Намеренно сузил мысль вокруг них. В этом сейчас было спасение. Отчаяние, ужас, тоска и, наконец, фатальное успокоение, когда смиряешься с последствиями своих поступков, потому что иначе ты не мог – все это придет потом. В долгие ночи у костра. В мире, который так и останется для него чужим. А сейчас…
Он заметил, что девушка очнулась. Она переводила взгляд с него на мертвого зверя и опять на него, и страх исчезал из ее глаз. Он был человек и он спас ее. Потом она встала на ноги и застыла перед ним в смиренной позе. Андрей расстегнул магнитную застежку и выбросил фильтры из ноздрей.
– Ничего, – сказал он, засовывая скорчер в кобуру. – Ничего. Главное, что цепь не разорвана. А так все в порядке. Вода есть, пища есть, – он ткнул носком громадного зверя, – огонь добудем трением, лук изобретем… только вот костюмчик мой не того, не подходит. Не из этой эпохи. Пожалуй, шкура мне будет больше к лицу. Сейчас мы это изобразим.
И стал искать подходящий кусок кремня, чтобы сделать из него нож.