На соборах 1525 – 1531 годов были осуждены Вассиан Патрикеев и Максим Грек, афонский монах, гуманист и ученый, ненароком ввязавшийся в распрю. Обоих сослали „на исправление” прямо в стан врагов – в Волоколамский монастырь, где игуменствовал Даниил, ученик и последователь Иосифа. Это он, став московским митрополитом, организовал соборы, покончившие с нестяжательством. Максим трижды падал ниц перед собором, плакал, просил прощения и за свои прегрешения и даже за описки, случившиеся в его переводах. Это помогло – из строгой тюрьмы Волоколамска его вскоре перевели в Тверской Отроч, а потом в Троице – Сергиев монастырь. Там он по – прежнему занимался литературной работой. Позднее его вновь привлекли к государственной деятельности. Иван IV вызывает Грека на собор для осуждения новой ереси. Максим, не раз, страдавший за свое мнимое „еретичество”, испугался, что снова начнут таскать по церковным судам. Грозный вынужден был написать ему, что речь идет о суде над другими еретиками. Максим, прислав свое „обличение” еретиков, все же не поехал. Впрочем, может быть, не от страха, а потому, что был стар и немощен, ему уже исполнилось 75.
Вассиан ни от чего не отрекся и недолго выдержал режим „каменных мешков” в осифлянской обители. Точная дата смерти его неизвестна, ею и не интересовались. Патрикеева вычеркнули из списка живых со дня привоза в монастырь.
Несколькими годами позже и сам Даниил не рассчитал политической ситуации. Он встал на сторону князей Вельских, а когда верх одержали Шуйские, был лишен сана и тоже угодил в затвор. В заточении кончил дни и другой яростный осифлянин, Вассиан Топорков, которого нестяжателям удалось подловить на какой – то богословской ошибке и заключить в монастырь.
Так во взаимных обвинениях и доносах, взаимных искоренениях инакомыслия нестяжательство все же было одолено осифлянством, которое и становится господствующим направлением в монашестве и церкви. Последние нестяжатели доживают по окраинным монастырям, другие, оставив идеалы аскезы, начинают стяжать, да с таким рвением, что и бывалые осифляне даются диву.
Дольше всех продержались заволжские старцы. В Ниловой пустыни, по завещанию основателя, символом нестяжания стоял непременно небольшой рубленый храм. Только в XIX веке построили большой каменный. Символы надолго пережили хозяев. Кирилло – Белозерская „забогатевшая” братия уже во времена Ивана Грозного полностью заслужила его упреки, которыми мы начали эту главу.
Разгром нестяжателей был облегчен и их личной пассивностью. Может быть, доводы Нила и Вассиана более соответствовали монашеским идеалам, чем доводы Иосифа и прочих. Но это тоже вело к поражению. Ведь „царство мое не от мира сего”: с точки зрения аскетов, мировоззрение которых было проникнуто мистицизмом, „мир во зле лежит” и не в нем искать спасения от зла. Следует самоуглубиться, замкнуться в себе – единственное, что может подать, какую – то надежду на спасение от всеобъемлющего греха мира. Такая позиция глубоко христианская в своем существе не могла принести реального успеха. Нестяжатели провозгласили свой идеал, исповедовали его, даже проповедовали, но бороться за него? Нет, это – мирское, греховное. Поэтому нестяжатель редко вступал в активную борьбу. Княжеская власть увидела в этом привлекательную и полезную для себя сторону – социальную пассивность, которую монашество, оказывается, может не только исповедовать, но и наглядно пропагандировать собственным примером „худых риз”, строгого поста, молитвы, молитвы, молитвы. Это заслуживало поддержки.