Круг второй. Вокруг деревни простиралась древняя Лужицкая земля.
Удивительный уголок Европы, где сохранилось много заповедного, где запад Европы встречался с Востоком, где горы встречались с равниной, немцы – со славянами, религия – с религией, мораль – с моралью, обычаи – с обычаями…
Как свидетельствуют архивы, вскоре после женитьбы приобрел Якова Беме за две сотни марок лавку (другими словами, патент на право заниматься ремеслом) и за триста марок дом: каменный, двухэтажный, с мезонином. Не был он далек и от дел мирских: одно время возглавлял цех башмачников и руководил их борьбой против дубильщиков. Последние наживались на башмачниках, вздувая цены на сырье. Бёме сам занялся дублением и стал снабжать по справедливой цене собратьев по ремеслу. За это угодил тишайший башмачник в тюрьму. Немало претерпел он мытарств, в душе его росло убеждение, что «справедливости нигде не найти». Дела его пошатнулись.
Гёрлиц в то время был одним из торговых, ремесленных и культурных центров Восточной Германии. Он являл типичный пример нового общества, выраставшего на развалинах средневековья. Подобные очаги буржуазных отношений и буржуазной культуры в ту пору периодически возникали то там, то здесь в недрах феодального общества. Но очаги эти были обычно крайне неустойчивыми, их горение было недолговечным. Интенсивность накала их жизни зависела от преходящих факторов, казавшихся следствием удачи-везения или неудачи-невезения (изменение торговых путей, упадок одних и возвышение других ремесел, последствия войн). Так и Гёрлиц, не успев расцвести, уже начинал отцветать, в целом сохраняя средневековый облик. А за каждым фасадом стиснутого, сдавленного соседними постройками здания, с темными глубокими глазницами окон – драма бюргерской семьи: борьба за наследство, распри, вечный страх перед всеми, кто выше, и презрение к тем, кто ниже, исступленная набожность, тирания предрассудков, суеверий.
Гёрлиц был не только перекрестком торговых путей, но и местом, где сталкивались, подчас противоположные философские, религиозные идеи века, куда стекались часто уже запоздалые новости, слухи: о религиозных войнах, о массовой резне инаковерующих, о пытках и казнях еретиков.
Под крутыми черепичными крышами бюргерских обиталищ нарастало брожение умов. В разгар Реформации, в годы, когда пламя Крестьянской войны охватило почти всю Германию, Гёрлиц и прилегающие к нему районы были относительно тихим «богоспасаемым» местом. Кругом сверкали мечи, пылали замки и лилась кровь, а в Гёрлице торговали, набивали сундуки и заветные шкатулки. Как это ни странно, именно тогда, в первые десятилетия XVII века, когда буря, судя по всему, улеглась, стало неуклонно нарастать смутное ощущение приближения какого-то нового, небывало кровавого кошмара. Эти предчувствия имели под собой определенную почву… Назревала тридцатилетняя война.
В обстановке всеобщего страха обострилось восприятие всего необычного в жизни людей, в природе. Всякое отклонение от нормы, рутины чудилось зловещим. Особенно много знамений выпало на «фатальный» 1600 год (начиная с 1000-го года каждая круглая дата сопровождалась вспышками эсхатологических настроений – ожиданием «конца света»). Напомним: 1600 год был годом гибели Джордано Бруно, и едкий запах костра, на котором был сожжен непоколебимый враг средневековой схоластики, проник во все уголки христианского мира.
Пророки и пророчицы наводнили страну.
Лютеранский клир и власти вели постоянную борьбу против ереси, пустившей корни даже среди духовенства, среди университетских профессоров. К инакомыслию тяготели врачи, юристы, чиновники. Люди устали от бесплодных схоластических споров. Зрела уверенность, что так долго не может продолжаться, что-то должно произойти: конец мира или новая Реформация…
С 1600 года примасом (главным пастором) Гёрлица стал Мартин Мёллер. Влияние этого человека на Якова Беме трудно переоценить. Это был человек большого ума и огромной эрудиции. Он оставался верен демократическим и бунтарским традициям раннего протестантизма. Под строгим черным облачением лютеранского пастора билось человеколюбивое сердце. Мятежный примас не умел и не желал скрывать свои убеждения.
Благодаря злой воле корыстных, жестоких, себялюбивых людей, живая «мудрость божия», живое «слово Лютера» превратились в мертвящую догму. Реформацию толкнули на ложный путь. Нужно вернуть ее на стезю истины. Решающий акт новой великой Реформации впереди. Эта Реформация будет последней. А за ней последует тысячелетнее царство божие на земле. Эти идеи носились в воздухе. Мёллер только «оформил их», заново «теоретически обосновал». Очистить от грязи живой родник истины, подготовить новую Реформацию – в этом он видел свою задачу.
Мёллер создал в Гёрлице группу единомышленников, очень пеструю по своему составу. В нее вошли представители оппозиционно настроенной знати, интеллигенты (в особенности врачи), крестьяне, бюргеры, ремесленники. Они называли себя «истинными слугами бога». Здесь, как полагают исследователи, Бёме впервые столкнулся с творениями христианских мистиков и отцов церкви, кабалистов, алхимиков, с естественной магией Парацельса, с концепцией свободы воли Себастьяна Франка. Конгломерат противоречивых и часто взаимоисключающих идей служил рудой, из которой в кружке Мёллера пытались выплавить «чистое золото истины», с тем, чтобы затем из нее выковать оружие новой реформации. Яков Беме включился в эту работу. Кружок Мёллера стал одним из источников великой мудрости гёрлицкого башмачника, его своеобразным университетом…
Сам факт существования такого человека, как Мёллер, очевидно, примирял Бёме с миром. И вот этот человек ушел из мира, ушел при обстоятельствах, которые не могли не потрясти Якова Беме.
Некий Гесснер, профессор Виттенбергского университета, объявил наставления Мёллера еретическими. Тот апеллировал к мнению теологических факультетов Виттенберга, Иены, Ростока, Тюбингена, Лейпцига, Франк-фуртана-Одере и опубликовал «Защиту». Но во всех этих бастионах лютеранской догмы «светила» единодушно признали его виновным в полудюжине ересей, а его «Защиту» – еще более крамольной, чем ранее выпушенные работы. Мёллер замолчал, силы его были подорваны. В 1606 году он умер. В восприятии Бёме гибель Мёллера усугублялась еще тем, что его преемником на посту примаса стал Григориус Рихтер – воистину сторожевой пес лютеранской догмы. Он был принципиальным противником всякого вдохновения, энтузиазма во всех его формах. Спесивый, высокомерный, невежественный, он всюду видел крамолу и ересь, позволял себе унижать прихожан. Вместе с тем этот блюститель «чистоты слова божьего» и нравственности вверенной ему паствы был повинен в мелочном стяжательстве и сребролюбии, в чем Бёме лично убедился к своему великому ужасу. В реестре мирового зла, что вел Бёме, появилась новая графа, может быть, одна из самых веских. А в душе башмачника отдалось острой болью: как примириться с миром, в котором гибнут Мёллеры и торжествуют Рихтеры?
Этому «дьяволу в образе фарисея», как его называл Бёме, суждено было сыграть в жизни башмачника-философа особую роль – злого гения и… невольного крестного отца его славы.