I
Для того, кто не является профессиональным предсказателем, картина отдаленного будущего – не более чем игра фантазии. Если же эта фантазия не настолько красочна, чтобы составить сюжет романа или фильма, остается выдать ее за философское рассуждение. Конечно и фантастика, и философия говорят что-то о реальной жизни, только первая делает это куда привлекательнее второй. Произведения искусства обязательно должны иметь счастливое завершение. Если после попадания в Землю гигантского астероида в живых останется один последний герой, он обязательно отыщет последнюю женщину, и мировая история воспрянет со свежими силами. Особенность философии пожалуй в том, что она допускает ситуацию, когда женщина не отыщется. И разве не может оказаться, что человечество в своем прогрессе роет себе братскую могилу, заранее написав на памятнике: “Просьба во всем винить энергетический (экологический, военно-политический и проч.) кризис”? Философам остается найти что-нибудь утешительное в подобных допущениях.

Конечно люди умеют утешать себя намного эффективнее и без умственного напряжения. И сегодня как и тысячу лет назад никого не испугаешь прогнозом самых неблагоприятных и притом близких общечеловеческих бедствий. Возможность любых катастроф, новых мировых войн воспринимается современниками как нечто если и нежелательное, то никак не достойное того, чтобы много об этом беспокоиться, а тем более что-то делать для предотвращения. На первый взгляд такое равнодушие – плохой признак, но если вдуматься, может быть и не очень плохой. Что плохого в том, чтобы не дрожать за судьбу – свою и своих потомков? Они во всяком случае доживут до многих необыкновенных новшеств – технологических, культурных и социальных, которые мы-сегодняшние прозреваем только в общих чертах. Все это и многое другое позволит им стать еще мудрее и бесстрашнее, чем мы.

При всем том люди имеют определенные позиции по отношению к своему будущему. Например, безоговорочный оптимизм или осторожный пессимизм. То есть одни позволяют себе думать только о вариантах счастливого конца, а другие полагают, что человечество скорее всего обречено, – но не менее усердно, чем первые занимаются обычными текущими делами. Спор между этими сторонами вряд ли будет плодотворным. Они обменяются примерно такими возражениями: «Нелепо запрещать себе думать о том, что в принципе может всех ожидать» и «Спокойно жить ввиду ожидаемого скорого апокалипсиса по меньшей мере непоследовательно». Можно ли найти здесь выход? – но в том и дело, что философия далека от вопросов о каком бы то ни было выходе. С ее точки зрения человеческая жизнь нормальна и правильна, когда люди живут так, как они жили всегда. То есть так же, как и сейчас – имея о будущем разноречивые, но в общем самые смутные и ни к чему не обязывающие представления.

Единственно, что интересует философию – это вникание в сущность вещей и положения дел. Имеется что-то неладное, а может быть просто непонятное – и в бездумности традиционного оптимизма, и в лицемерии традиционного пессимизма. Ведь очевидно, что представители как первого, так и второго мировоззрений – в основе своей достойные люди, которым просто некогда как следует осмыслить собственные убеждения. На стороне оптимистов нравственная правота, а их антиподам свойственно более обостренное и трезвое восприятие реальности. Если то и другое бесспорно ценно – как было бы возможно здесь примирение? В его поиске приходится отстраняться и от счастливых утопий, и от мрачных пророчеств, не теряя притом связь со здравым смыслом. Ибо любая устремленная к сущности мысль должна помнить свой источник – живую жизнь. «Всякая философия должна начинаться с сомнительных и часто пагубных воззрений некритического обыденного разума» [1].

II
В человеческой душе неизменно пребывает неясная светлая надежда, связанная с дальнейшим протеканием жизни. Она словно бы маячит где-то на окраине сознания, и все знают, что туда не надо пристально вглядываться. Вместо этого, говорят, нужноверить. И что касается жизни отдельного человека, вера эта как нельзя более оправдана. Ибо людей много, и каждый привык чувствовать плечо соседа. Когда приходит время угасания, человек вспоминает о тех, кому он дал жизнь, о своих близких и далеких современниках – и верит, что эта цепь людских душ непрерываема. Хотя и здесь есть немало интригующих неясностей, примем для простоты, что смысл жизни личности и ее кончины раз и навсегда обеспечен средоточием всех личностей – человечеством, земной цивилизацией [2].

По общему представлению выходит, что жизнь отдельного человека и жизнь цивилизации качественно отличны между собой, и вторая в отличие от первой не может иметь явного конечного завершения. Люди живут и умирают среди себе подобных и хотят думать, что в космических масштабах дело обстоит примерно так же. Где-то должны быть еще населенные миры, и может быть получится нам с ними как-то соприкоснуться? В это желательно верить, и многие здравомыслящие допускают вероятность такого события.

Но среди здравомыслящих есть так называемые ученые, которые любят проверять свои ощущения и допущения всеми возможными средствами. На заре космической эры некоторые энтузиасты пыталась выяснить, какие факторы влияют на вероятность того, что мы не одиноки в космосе (проект поиска внеземных цивилизаций «SETI»). Обратим внимание на одну особенность используемой при этом так называемой «формулы Дрейка». Среди прочего в нее входит математическая вероятность благополучного развития рядовой космической цивилизации в течение известного промежутка времени (достаточного для установления контакта с «соседями») [3]. В переводе на язык жизни это означает: да, действительно, вполне возможны цивилизации, которые успеют в своем развитии «дотянуться» до контакта с иными, а в дальнейшем – и до слияния с ними. Однако вероятность эта оказывается реальной на фоне массы иных цивилизаций, которым не суждено такое везение. Чтобы это уяснить, можно вспомнить нашу земную биологическую эволюцию. Разумеется, все виды растений и животных желают существовать сколь угодно долго. Однако их усилий хватает лишь настолько, чтобы к сегодняшнему дню на один здравствующий вид приходилось несколько десятков вымерших «неудачников» [4].

Кто же тогда мы, жители Земли – избранные ли счастливцы?

Вышеназванный проект постепенно исчерпал себя, космическая эра вступила в стадию обыденной околоземной работы, писатели-фантасты порядком поистрепали благодатную тему межзвездных перелетов. А что же философия? Предварительный вывод, который здесь получается: научный здравый смысл в отличие от обыденного допускает возможность кончины рядовой цивилизации как тривиально-очевидную. Это означает: не ровен час, когда-то придется человечеству осознавать приближающееся начало его конца. И справляться с этим осознанием в гораздо более серьезных условиях, чем благородный старец, окруженный на смертном одре толпой родственников – да в сущности и всеми остальными людьми. Для цивилизации это означает – в условиях радикального одиночества.
III
Однако на то и есть оптимисты, чтобы подобные доводы их нимало не трогали и не принимались как предмет для серьезного спора. Почему так? – видимо доводы эти, имея рассудочную природу, не могут конкурировать с тем, что было заложено в предках человека, еще до всяких признаков рассудка. В основе оптимизма нетрудно увидеть природное, биологическое выражение воли к жизни. Если так, то ведь столь необоримо заявляющая о себе Воля может оказаться первичной мировой сущностью? Философ Шопенгауэр не поленился основать на этом предположении целую систему. Поскольку Воля действует ранее всякой рассудочности и разумности, люди могут ей нечто противопоставить. Приводятся причины, по которым Волю к жизни следует преодолевать и готовиться к так называемой «смерти» – а на деле некоторому преображению, величественному растворению в Ничто – что бы под этим ни понимать [5]. Странно думать, что это учение считается классическим выражением пессимизма. Ведь что здесь главное? – по-прежнему бодрое и целеустремленное настроение, в основе которого, очевидно, все та же универсальная Воля. Она ведет куда-то, к некой цели. Раствориться в своем Ничто наш «пессимист» призывает с завидным энтузиазмом, – следовательно это не пустяк, но требует известного умения. Недаром его идеи надоумила буддийская нирвана: чтобы ее достигнуть, отшельникам надо немало постараться, потрудиться и физически, и духовно, – чем же тогда по существу отличается эта жизненная цель от успешной карьеры на каком-нибудь поприще? [6]

В таком случае кто же такие пессимисты? Не будем говорить о склонности видеть все в черном свете на основании личных невзгод. В более благоприятном смысле пессимисты – это обладатели поспешных и легких заключений и убеждений. Правда, нередко под видом убеждения в неблагоприятном будущем скрывается прямой вызов ему. Как если бы преувеличивали силы противника для мобилизации собственных сил – с желанием бороться до конца, но и с готовностью принять любой исход. Как видно, это весьма замаскированный оптимизм, и он свойственен пожалуй тем, кто в наибольшей степени познал цену жизни.

Для дальнейших предположений определим нашу исходную позицию как здравомыслие и рациональность. Это означает: все, что необходимо прояснить и понять, может быть достигнуто путем научной и философской постановки проблемы. Наука дает знания о конкретных явлениях, а философия осмысляет полученные знания таким образом, чтобы получилась обобщенная картина мира. При этом необходимо учитывать тот факт, что знаний никогда не бывает достаточно, а кроме того они беспрестанно противоречат друг другу.

Итак, парадокс: настроение оптимизма на уровне цивилизации должно сохраняться даже в том случае, если познание объективного положения вещей даст отчетливо неблагоприятные результаты. Это означает, что никогда не покидающая людей надежда в данном случае будет пропущена через углубленное, но притом здравомыслящее самосознание. Можно предположить, что результатом этой сложной рефлексии будет столь же непростой философский вывод. Прежде всего будет уяснена двусмысленность самой философии: это с одной стороны познание существующего положения вещей, то есть истины о мире, а с другой – деятельность живых существ, которая во всяком случае не может выйти за рамки жесткой биологической программы. То есть философский вывод всегда получится таким, чтобы удовлетворять внутреннему настроению его автора. Нетрудно понять, что никто никогда всерьез не заявит о неком совершенно беспросветном уделе человечества. Исторически поиск решения чаще всего получал религиозную направленность. Теперь же речь идет о том, каким это решение могло бы быть сегодня, в рамках развитого, ставшего естественным для многих людей рационалистического мировоззрения.

Правда, здесь не наблюдалось до сих пор большого энтузиазма. Вот слова великого рационалиста и логика недавнего прошлого:

«…если есть хотя бы крупица истины в современной физике…, то мы не можем надеяться на то, что человеческая раса будет существовать вечно. Некоторые люди сочтут это заключение мрачным, но если мы будем честны с собой, то должны добавить, что то, что произойдет через много миллионов лет, не представляет большого в эмоциональном плане интереса для нас здесь и сейчас» [7].

Однако не более чем для отвлеченного сравнения приведем еще одну цитату. Писатель, ее автор, неоднократно доказывал, насколько логика может быть совместима с самыми возвышенными интересами и чувствами:

«Он мог понять умных и впечатлительных людей, которые теряли сон, узнав о землетрясении в Китае, но ему трудно было постичь, почему эти люди не испытывают тех же приступов неисцелимой тоски при мысли о подобных бедствиях, но приключившихся столько лет назад, сколько миль от них до Китая» [8].

Все дело, конечно, в том, чтобы допустить нашу проблему, почувствовать к ней познавательный интерес. А чтобы это стало возможным, надо обладать некоторым ощущением вневременности, которое так ясно выражено во второй цитате.

Укоренившееся всеобщее равнодушие к судьбе цивилизации может быть оправдано в одном случае: если за ним скрывается не ленивая человеческая натура, а некое скрытое знание. Тогда стóит сожалеть не об отношении людей к своему будущему, а об их пренебрежении собственными познавательными ресурсами. Но чем сожалеть, лучше вникнуть – что здесь может получиться.

Поставим вопрос следующим образом: каким в своей сущности должен быть мир, чтобы в нем всегда было место человеческому оптимизму? И как здесь обойти сомнительные для рационального мышления понятия бесконечности и бессмертия? Может быть надо спрашивать не о том, каково наше будущее, а есть ли оно вообще? Рассуждения о времени чаще всего носили абстрактный характер. Здесь хотелось бы избежать этого и не вопрошать о непонятном времени, а держаться очевидных реалий, связанных с человеческим познанием мира.
IV
Что знаем мы, люди? [9] Много чего, но каждый знает что-то свое, – а все личностные знания не так уже хорошо согласованы между собой. Для более-менее удовлетворительного согласования знаний существует процедура, называемая наукой. Никаких идеальных результатов она не дает. И сегодня, как и раньше, сомнительно, знаем ли мы хоть что-нибудь твердо, и как вообще здесь можно быть в чем-то уверенным. Развитие цивилизации не сводится к познанию Истины, оно сводится к удовлетворению человеческих интересов. Но с некоторыми смысловыми натяжками можно свести разнообразные человеческие интересы к стремлению узнать (прочувствовать, пережить, испытать) все то, что способно предоставить нам окружающее. В этом плане неуместно сомневаться в эффективности познания, ибо главным критерием оказывается уверенность в том, что мы живем, действуем и мыслим полноценно. Эта полноценность включает в себя и ошибки, и неудачи – таким способом они наполняются для нас определенным позитивным смыслом. Мы узнаем, например, чего не может происходить в мире, и это становится важным дополнением к четко формулируемым законам природы.

Обычно полагают, что мир в принципе, хотя и очень постепенно, познаваем, – с определенными оговорками, касающимися человеческой природы. Согласимся с первой частью этого мнения и настороженно отнесемся ко второй. Знания в своей немалой части выражаются на языке обыденной жизни, а их содержание может относиться к предметам, по отношению к этой жизни весьма отдаленным. Любое индивидуальное знание может быть как-то выражено, проблема лишь в том, сколько других индивидов смогут понять и принять то, что здесь выражено. Как решается эта проблема? Соответственно подготовленный индивид может заявить о своем знании, но чтобы это заявление восприняли всерьез, оно должно быть оценено экспертами – как правило, редакторами научных изданий. Такая оценка касается не столько содержания знания, сколько отношения заявленного материала к науке – узаконенной и общепризнанной процедуре [10]. Если такая оценка благоприятна, знание будет опубликовано с соблюдением правил, необходимых для его понимания специалистами. Назовем такое знание «валидным» – теперь-то и начинается его главная жизнь. Его начинают критиковать, оспаривать и нередко даже подвергать сомнению итог первоначальной экспертизы. В конце концов знание либо быстро сойдет со сцены, либо так или иначе повлияет на дальнейшее развитие науки в данной области. Примечательно то, что в любом случае знанию не суждено стать общепризнанным – на уровне, по крайней мере, посвященных в данную проблематику специалистов. Оно всегда будет окружено некоторым числом знаний-конкурентов по данному вопросу, хотя качественный и количественный состав этого окружения будет непрерывно меняться.

Таким образом знания, относящиеся к некоторому предмету, образуют «тематические группы» – по принципу их валидности, содержательного единства, весомости и неотъемлемого от этих качеств взаимного противостояния на основе конструктивной (научной) критики. Различные «тематические группы» соединяются воедино в рамках отдельных наук и познавательных направлений. Не принимая во внимание огромные практические следствия мировой научной работы, сосредоточимся лишь на конечном формальном объединении познавательных итогов в так называемом «совокупном знании цивилизации» (СЗЦ). Это мировой архив публикаций по самым разным вопросам и предметам – свидетельство, как нетрудно видеть, не столько собственнознания, сколько истории человеческих мнений, споров и неустранимых разногласий.

А что же тогда такое – оговорки, касающиеся «человеческой природы» знаний? Пожалуй, они должны относиться не к содержанию самих знаний как они представлены в СЗЦ, а к философскому истолкованию этих содержаний. Традиционное истолкование сводится к тому, что наши знания всего лишь имеют некоторое отношение к объективному миру. Эта оговорка не позволяет усматривать в предметных содержаниях знаний подлинные части объективного мира – именно потому, что никогда не наблюдалось наличие лишь одного, всеми признанного знания. Из этого делают вывод, что объективные предметы всегда есть нечто отличное от содержания наших знаний, а мир не может быть охвачен всем тем, что даже в принципе может содержать в себе СЗЦ. Но этот вывод в философском плане необязателен, кроме того он противоречит положению об эффективности познания как полноценной человеческой деятельности. Понимать под этой эффективностью наличие только практически-важных результатов явно недостаточно для мировоззрения рационализма. Нам каким-то образом должна быть доступна сущность мира, – и думать так для людей по-видимому столь же важно, как и ощущать собственное непоколебимое оптимистическое настроение.

Если полагать, что познание в сущности эффективно, то потребуется нетривиальное осмысление его наличных итогов. Эти итоги привыкли проверять практикой и опытом. Но неизменно оказывается, что никакие практика и опыт неспособны устранить противостояние конкурирующих теорий. Хотя научное познание постоянно усложняется, выходит на новые уровни и лишь сравнительно недавно стало тем, чем сегодня привыкли его считать, структура СЗЦ абсолютно устойчива, начиная со времен становления науки. Все, что люди когда-нибудь могли получить в ответ на некоторый частный познавательный интерес – всегда имело вид «тематической группы» знаний с внутренней динамикой тяготения и отталкивания ее составляющих. В этих сложных итогах межличностного познания, похоже, и является нам предельно-конкретное содержание понятия «объективность». Положение о том, что мир не может быть охвачен человеческими познавательными усилиями, оказывается никак не доказуемым и не проверяемым, а ценность его – под большим вопросом.

V

Что же может дать допущение обратного? Не столь нелепо полагать, что СЗЦ является «информационным слепком» всего сущего (по крайней мере потенциально). В качестве всемирного архива оно есть набор различным образом зафиксированных знаков. За этими знаками стоит их предметное содержание – не более, но и не менее того. Содержания этого в принципе не может оказаться больше, чем допускает прочтение знаков по установленным (хотя и меняющимся) правилам. «Тематические группы» знаний образуют дискретную структуру СЗЦ. Но ей соответствует столь же дискретная структура самого мира, бытия. Чтобы этим проникнуться, не следует гнаться за чем-то находящимся “за” предметными содержаниями знаний. Нам не могут быть доступны никакие более содержательные «предметы сами по себе». Вслед за Кантом эти предметы можно лишь допускать – но фактически лишь с целью принизить Разум в угоду Вере.

Помимо данных науки СЗЦ состоит из альтернативных знаний-откровений – религиозных, эзотерических, а также разного рода индивидуальных и никем в сущности не оцененных познавательных предприятий. Рационалистическое мировоззрение предпочитает науку в силу большой строгости, тщательности и систематизации ее результатов. В рамках данного познавательного подхода вырисовывается «картина мира», – ибо изначально ее имеют в виду именно как картину – знаковое изображение сложной совокупности взаимосвязанных частей. Ни в каком другом подходе не достигается столь значительный эффект целостности при высочайшем содержательном богатстве. И самим ученым, и далеким от науки людям часто казалось, что завершение этой картины близко. И впечатление это было столь сильным, что как-то не замечалась основная преграда такому триумфу. Ведь ни одна с виду незыблемая научная истина по сути дела не является таковой, поскольку всегда найдутся те, кто по своему положению и заслугам имеет право ее оспорить и без промедления этим правом воспользуются. Ученые искренне считают, что это хорошо. И это действительно хорошо, потому что так было всегда, потому что иначе быть не может, потому наконец, что люди – духовно свободные существа. И тогда следует признать, что полнота научного познания мира – это не что-то такое, чего следует ожидать в близком ли, далеком ли будущем, а это то, что всегда вместе с нами в нашем настоящем. На любой текущий момент нашей жизни мир таков, как он познан в смысле «запечатленности» в СЗЦ. Что же касается нерешенных еще проблем и неразгаданных загадок, то уверенность в успехе (а найдется ли во всей науке хотя бы одна нерешаемая задача?) потенциально присоединяет эту маячащую в тумане тайну к уже исследованному и обжитому окружению.

Кроме научного познания имеется также художественное: произведения литературы и искусства. В них по-прежнему должна отражаться некоторая часть мира – а именно «внутренний мир человека» – совокупность непосредственных ощущений, эмоций и переживаний. Они-то и наполняют нас радостью жизни и оптимизмом, а сверх того – удобными для насущности, но некритически воспринимаемыми представлениями реального мира. Ибо в качестве познавательных итогов они всегда намеренно индивидуальны и обособленны, они складываются в систему эстетических ценностей, благодаря которой люди умеют мечтать, то есть желать невозможного. И это очень ценно, поскольку мир мечты весьма интересен для исследования. Единственно, чего он требует для себя – не забывать его отличать от реального мира.

Итак, не является поводом для недоумений тот факт, что всякий научный результат, занимая свое место в числе прочих, всего лишь умножит общий объем разногласий. Это умножение разногласий и есть познание мира на межличностном уровне. Но это уже не есть в привычном понимании объективный мир, но мир, адекватно отвечающий нашим человеческим познавательным интересам и усилиям. Представим этот мир в виде карты, на которую есть смысл смотреть только в поисках интересующего пункта. Нашли этот пункт или еще нет – все равно он и есть тут главное, а все остальное – только примыкающий к нему «фон», фактически – часть самого этого пункта. И теперь непредвзято осмыслим эту карту – что “за ней” стоит? Конечно мир – но уже не «заранее» объединяющий в себе неизвестно сколько пунктов вместе взятых, а являющий себя каждый раз через тот или иной пункт либо через совокупность пунктов, связанных между собой. Но никакие отдельные пункты или их совокупности не заявят о своем существовании, если изначально не предстанут в конкретном познавательном восприятии, в результативном запросе о себе. При таком подходе, согласно данной разновидности познавательного интереса никак невозможно ухватить всю карту. Она может лишь подразумеваться с определенной целью, и эта цель – удобство согласования наших знаний на уровне обыденной практики. Но проникновение к сущности вещей как раз и есть попытка преодолеть все обыденное, удобное, – и в итоге отчаянно непонятное.

Несовершенство познания ввиду якобы несоизмеримых масштабов мира и познающего индивида – это псевдопроблема. Масштабный фактор утрачивает актуальность, когда познание переходит от обыденного опыта к умозрению. А проверка умозрения опытом (в существе дела, а не в практической деятельности на научной основе) нисколько не выходит за пределы самого умозрения. Как человек, мельчайшая пылинка во вселенной, способен к адекватному познанию этой вселенной? Точно так же, как человек способен измерить высоту самой высокой горы или определить расстояние до Солнца. Полученные величины значимы в сопоставлении с некоторыми иными, подобными им – и нисколько не значимы в сопоставлении с масштабами «приземленного» человеческого опыта. Мы не можем наглядно представить себе пространственную протяженность, превышающую расстояние от нас до самой удаленной точки видимого горизонта. Но мы можем умозреть любую протяженность и вообще любое понятие, входящее в комплекс обозначений, называемый «научной теорией». Валидность такой теории – гарантия одновременно и состоятельности нашего умозрения, и реального существования самого умозримого предмета.

VI

Прежде чем возвратиться к основной теме, скажем немного об идее «иных миров», существенной как для материальной физики, так и для отвлеченной логики. В этих иных мирах могут проявляться иные, непохожие на наши законы природы. Новейшие трактовки принципов квантовой механики напрямую ссылаются на существование таких миров [11]. Можно также непротиворечиво полагать иные, непривычные системы логического вывода. Встает вопрос: можем ли мы знать нечто существенное в отношении этих иных миров – которые мы сами допустили исходя из изучения нашего собственного мира? Эта оговорка должна быть немаловажной: мы не можем допустить ничто “иное” произвольно, не основанное на принципе достаточного основания (если его понимать широко, например: случайная вариация каких-либо известных свойств не является произвольной, если принадлежит статистически-определенной группе подобных вариаций). В таком случае выходит, что любое осмысленное представление “иного мира” умещается в подобную статистическую группу варьируемых признаков и характеристик нашего собственного мира. Это и понятно: бессмысленно допускать то, что даже не поддается представлению, то есть лежит за пределами всяких умозрительных вариаций. Если в опыте даны изучаемые наукой реальные мировые законы, то в умозрении обязательно дан спектр отклонений от этих законов. Но ввиду тесной связи опыта и умозрения правильнее не выносить подобный спектр за пределы реальности, а расширять понятие реальности за счет гипотетической легализации всех мыслимых отклонений. Таким образом иные миры в принципе познаваемы, если когда-нибудь дело дойдет, за неимением других интересов, до их чисто умозрительного представления. Математика и фантастическая литература дают примеры подобного изучения, при этом, по мнению многих, представляется возможным понять нечто важное, касающееся нашего собственного мира. Поэтому стоило бы отождествить совокупность всех возможных миров с бытием как таковым – Единой Реальностью, которую по вышеизложенным соображениям нет оснований считать Единым Целым [12].

VII

Что же могут дать все высказанные до сих пор предположения в связи с главным поднятым здесь вопросом? Человеческий оптимизм совместим абсолютно со всеми учениями, со всеми философскими играми, и все, что хотелось бы показать – насколько просто совместим он с парадоксальной рациональностью изложенной концепции бытия-знания.

Нет оснований отличать судьбу цивилизации от судьбы отдельной личности. И та, и другая имеют свое завершение, и эта завершенность естественна в отличие от ссылок на некую «бесконечность». Сравним историю цивилизации с жизнью человека нормального и положительного. Он знал, зачем он жил, он немало ошибался, но не желал бы иной судьбы. Возможно, что он не верит в смерть, а просто представляет себе некое «растворение» своей личности, заодно со всеми остальными, во всем, что есть, было и будет. Такая вера всем хороша, но она все же трудно согласуется со здравомыслящей жизненной идеологией, присущей этому человеку. А если бы он задумался: как же согласовать представление о смерти, притом всеобщей, с этим самым здравым смыслом, а кроме того и с собственным жизненным оптимизмом? Один из возможных поворотов его мысли как раз бы и состоял в допущении настоящей, подлинной эффективности наших познавательных усилий. Они приносят нам знания, а эти знания – это и есть мир как он есть.

Остановимся еще на одной частности. Как следует мыслить объем СЗЦ? Оно является адекватным «слепком» бытия и в то же время возрастает, следуя общему развитию человечества. Мы узнаем все больше о мире, но согласно принятому допущению это не есть все больший охват мира как чего-то существующего «до» познавательного процесса. Напротив, расширение знаний о мире – это есть актуальное «расширение» самого мира. Не может появиться свидетельств о чем-то лежащем вне содержаний знаний – имеющихся и возможных.

Здесь легко забрести в эфемерный тупик. Конец, предел расширения человеческих знаний имеет естественную природу – физическую, физиологическую – все то, что условились понимать под «вероятной кончиной цивилизации». Как же может этот частный предел совпасть с конечным пределом всего мира? С одной стороны – стремление «не умножать сущностей», не допускать ничего, что выходит за пределы достигнутых и достижимых в принципе знаний. «Все, что мы знаем – только это и есть». Но на это допущение накладывается рефлексия о человеческой природе знаний, и миру ничего не остается, как завершиться вместе с жизнью цивилизации, с естественным угасанием или катастрофическим прекращением всеобщих познавательных интересов. Слишком явная нелепость, чтобы нельзя было ее развеять.

VIII

Из тождества бытия и знания следует, что структура мира вневременна. Тот факт, что наша вселенная «появилась» и скорее всего должна будет подобным же образом прекратить существование – имеет сугубо физическое содержание [13]. Раскрытие этого содержания является познавательной задачей и будет иметь результат, точнее множество результатов в рамках некоторой «тематической группы». И этот результат независим и равноправен с любым иным, касающимся уже не всей вселенной, а некоторой ее части. СЗЦ всегда будет иметь количественно-неопределенный, но конечный объем, и эта конечность определяется не отвлеченным постулатом о мире, а человеческой природой знаний. Всегда, в любой момент мы обладаем определенным объемом сведений (сколь угодно противоречивых) о мире, и на данный момент мир соответствует этим сведениям. И это соответствие незыблемо сохраняется. Но кроме того все подобные моменты, так сказать, всечеловеческого самосознания (в узком смысле – касательно СЗЦ) абсолютно равноправны, среди них не может быть выделенных. Ибо допущение подобной выделенности в будущем (поскольку в прошлом нам ничего подобного не было известно), тотчас влечет за собой запрет на философское осмысление этого факта, представляющего собой нечто принципиально непостигаемое для нас сегодня, здесь и сейчас. Но именно от этого запрета хотели уйти с самого начала, предположив, что хотя наше будущее для нас и неизвестно, его сущность не может быть для нас непостижима. Реалистическое допущение вероятной кончины цивилизации и есть вариант подобного постижения, и точно таковы иные допущения: бесконечного развития, Золотого Века человечества, загробного царства или шопенгауэровского Ничто. Все дело лишь в исходной идеологической позиции. И предложенная здесь рационалистическая позиция такова, что с познавательной точки зрения будущее не может быть чем-то иным, чем настоящее. То есть хотя кончина цивилизации и возможна, и вероятна – она не может быть чем-то радикально отличным от любого «здесь и теперь» состояния всечеловеческого самосознания. По сути дела кончина эта не оказывается чем-то настоящим, серьезным, чем-то таким, что способно наполнить душу страхом и тоской и отбить радость жизни и волю к ней.

IX

Многое из того, что мы, как кажется, не можем знать – мы на самом деле знать не хотим. И если истинно, что мы никак не можем знать того, что наступит завтра или что будет на Земле через тысячу лет, – то истина эта всего лишь выражает наше согласие с общим интригующим, захватывающе-непредсказуемым развитием событий. Мы не хотим это знать, потому что на самом деле, реально, подобное знание обессмыслило бы всю нашу жизнь. Полноценность нашей жизни требует отдавать должное понятию времени, которое заставляет нас стремиться в будущее и верить в него. И мы стремимся и верим, даже когда предвидение будущего не оправдывает эту веру.

Но время не представляет собой настоящую реальность [14]. Человеческая жизнь в мире, как и сам мир, конечна, однако это есть факт знания, а в согласии с высказанными идеями – и вневременного бытия. Этот факт может мыслиться, однако он не может в привычном смысле наступить. Ибо, будучи мыслим, он есть часть того или иного личного самосознания, посредством которого в любой момент проявляет себя самосознание цивилизации. То есть человечество может мыслить свою кончину, и это все, что на самом деле эта кончина представляет собой для человечества в любой момент его существования.

Что общего у этого философского измышления с самой что ни на есть необходимой и естественной верой в теперешнюю и будущую жизнь? Но разве не хотели бы люди в глубине души знать, почему они так любят эту жизнь и все то, чем она наполнена – интересы, общение, успех, любовь, чувства и мысли, приносящие радость, – и даже немало негативных переживаний находят себе здесь место? У подрастающего человеческого существа первые мысли на эту тему спутаны и не могут конкурировать с непосредственными чувствами. И поэтому мысли постепенно отступают, но ведь можно не дать им отступить. Попытки такого проникновения (если сразу не ударятся в мистику) покажут недостаточность привычных представлений объективного мира, уходящего в неведомую даль. Идея бесконечности мира – ленивый атавизм мысли, она позволяет удобно уклониться от сложного поиска существа дела.

Но все же люди гораздо больше философы, чем отдают себе отчет, – они способны интуитивно предвосхищать сложные умозрительные выводы. И это проявляется прежде всего в странном равнодушии к тому самому концу света, представление которого сопутствует практически всем мировым религиям [15]. Да разве это не преступное легкомыслие, не склонность закатить пир перед чумой? Что говорить – надо допускать и такой вариант, надо быть самокритичными. Да, люди часто равнодушны к самым важным вещам, но в каком-то своем глубинном существе, в иногда наступающем просветленном самосознании они не равнодушны, ибо прозревают предельные истины о мире.

А как представить духовное состояние цивилизации непосредственно перед ее мыслимой кончиной? Ведь в любом случае это будет самосознание того или иного отдельного смертного человека? Он знает, что когда-то умрет, и он может знать, что умрет вот сейчас, оказавшись при этом во вселенском одиночестве. Никто не может знать сокровенных мыслей в этом состоянии, но здравый смысл говорит, что эти мысли в общем случае не будут принципиально отличаться от того, что думал человек раньше, планируя цели своей текущей жизни и на что-то при этом надеясь. Что же касается религиозного сознания, то ощущение Бога в подобные моменты также по идее не должно быть чем-то особенным, выделенным, – по сравнению с тем всегдашним ощущением Бога, которое требуется развивать в себе согласно нормам этого мировоззрения. Выходит, что если пренебречь крайними случаями идеологической экзальтации, не пристало людям придавать любому состоянию своей жизни и самосознания особенное значение по сравнению со всеми остальными. Эту черту нормального, среднего, но притом современного духовного настроения и хотелось бы обозначить как «интуитивное ощущение Вневременного Бытия». И предположить в ней наивесомейшую основу непобедимого человеческого оптимизма.

X

Впрочем, трудно преуспеть в защите указанного объяснения. Это как доказательство «дважды два – четыре»: можно провести его на пальцах руки, а можно привлечь мощный аппарат высшей математики. Ясно ведь и так, что люди неспособны потерять веру в жизнь и в будущее – какие бы там ни сгущались тучи. Как уже говорилось, объяснить это можно не в пример проще. Жизнь людей направляется действием антропологической программы, включающей биологические, психические и социальные закономерности. Это объяснение говорит, пусть и сложным языком, о реалиях окружающей жизни и о природе человека – и потому оно для большинства предпочтительнее философских парадоксов. Выходит, что люди попросту не допускают к себе мысли о неблагоприятном будущем, такие вещи не могут попасть в круг жизненных интересов. Все – и деятельные, и созерцатели, энтузиасты разума и недоверчивые к нему – должны на деле остаться оптимистами, поскольку никакие выводы не затрагивают человеческую природу, если только не расстраивают здоровье и здравомыслие.

Любопытна социальная составляющая указанной программы: хотя большинство людей могут быть обеспокоены положением дел на планете, от них мало что зависит. Практически все решается на уровне высшей политики, направляемой потребностями собственников средств производства, крупного капитала и проч. Трудно вообразить, что цивилизация станет политически однородной или будет достигнута бóльшая, чем теперь всеобщая организованность, о которой еще недавно мечтали идеологи «постиндустриального общества». Но кто бы на деле ни направлял так называемый «прогресс», сколько бы ни было скрыто в этом движении личных амбиций и сиюминутных стяжательских намерений – все серьезные люди понимают, что иначе вряд ли возможно. Именно этот факт следовало бы принимать как знак высшей сплоченности нашего родного человечества.

Но все же не перестают и сегодня появляться глобальные оптимистичные концепции человеческого будущего, а проще сказать – утопии. Вот одна из новейших, предложенная американским космологом Ф. Типлером [16]. Согласно его идеям конечным пунктом развития цивилизации является так называемое «информационное воплощение Божества». Физическая эволюция нашей Вселенной завершится Большим Сжатием, сопровождаемым специфическими колебаниями пространства-времени. Доказывается, что эти колебания могут стать источником неограниченной энергии, пригодной для сотворения бесконечного количества новых вселенных (точнее – информационных моделей этих вселенных). Этим предполагается не что иное как проявление всемогущества тех существ, которые удостоятся счастья этой энергией овладеть. И эти существа – конечно же потомки нас с вами, грешных людей. Помимо прочего здесь заложено и преодоление, в буквальном смысле, личностной смерти, поскольку все некогда почившие с миром жители Земли будут их всемогущими наследниками воскрешены к радостной вечности.

Я не возьмусь критиковать положения этой доктрины по существу. Отмечу лишь, что очевидные условия этого величественного итога – такие «мелочи», как предстоящий контроль над энергетическими процессами на Солнце и затем – постепенное расселение людей (или их техно-биологических преемников) по всему космическому пространству. Наши знаменитые соотечественники Николай Федоров и Константин Циолковский подивились бы столь масштабному развитию их мечтаний.

Никак нельзя отрицать, что подобные вещи в принципе возможны. Поэтому искренняя вера в такой исход условно оправдана и заслуживает уважения. Но какие же основания, кроме мечтательного благодушия, предполагать, что «…народы, в семью одну соединясь…», обретут наконец спасительное согласие во всех своих деяниях? То всеобщее согласие, без которого не реализовать самый захудалый всепланетный проект, – то самое согласие, о признаках которого не упомянула до сих пор ни одна историческая хроника?

В начале книги автор пишет:

«Люди найдут философию, которая позволит им стать лицом к лицу перед их собственными постоянными смертями, смертью их детей, их цивилизации, смертью всей жизни во вселенной» [16, Введение].

Однако эти слова относятся не к философии самого автора, а к философии атеизма. Очевидно, по мысли автора, это с неизбежностью будет «философия отчаяния». Тогда переводчику следовало бы употребить слова «заставит их» вместо «позволит им», – и получившаяся формулировка будет самым лучшим подарком, который мог бы сделать автор своим благожелательным критикам-атеистам. Ведь реальная жизнь только и делает, что ставит человека в отчаянные ситуации и с любопытством смотрит, что из этого получится. И не очень существенен тот факт, что до сих пор эти ситуации были слишком легки и позволяли доверяться будущему.

Лично я как читатель был потрясен и очарован представленной в книге грандиозной картиной возрождения всех умерших личностей в грядущей «Точке Омега». Но эти чувства сродни тем, которые навевают самые лучшие из написанных фантастических романов. Они созданы для великого дела – показать, какой может быть мечта и пробудить интерес к познанию. Но никакая самая талантливая литература или философия не имеют права отводить наши глаза от того факта, что некритически воспринимаемая, нерефлексируемая мечта легко превращается в неконтролируемую веру. А подобная вера со своей стороны напрямую ведет к бездумности и фанатизму. Философия, которую согласно приведенной цитате найдут люди, не должна быть удобным мостиком от красивой мечты к всепоглощающей вере. Это должна быть философия реальности, существующего положения дел – которое слишком важно и трагично, чтобы доверять его понимание потомкам.

XI

Самое реалистичное, «неверующее» мировоззрение столь же оптимистично в отношении к человеку, как и многие другие – исключая разве что злые к человеку экзальтации пессимизма. Ведь мы хотим говорить о выражении факта жизни нормальнойличности и нормального сообщества людей. Принципиальная неизвестность будущего является здесь своеобразной гарантией, ибо сводит всю проблему к ощущению собственного достоинства для каждой личности и ее уверенности в себе. Мы должныжить так, как если бы наше будущее было благоприятным. И бесспорная жизненная правда этой заповеди равняется лишь ее бесспорной двусмысленности по существу дела. Ведь всегда можно спросить: чем обеспечена моя, наша вера?

Может быть настоящая вера и не требует обоснований? – но здесь хотелось высказаться от лица тех, кто всегда будет их искать и находить. И проявлять при этом веру иного рода – в свой познавательный интерес и все то, что ему в итоге сопутствует. Эти итоги могут быть ошибочны или малоубедительны, но никогда не настолько, чтобы исчезла возможность их исправить и улучшить.

Взглянем еще раз на понятие Будущего. Это то, что еще не есть – в отличие от Настоящего, которое уже вполне есть. Язык улавливает особенность Настоящего, приписывая этому понятию два значения: «то, что есть теперь, сейчас» (в отличие от Будущего) и «то, что подлинно, полноценно» (в отличие от Ненастоящего – то есть сомнительного во всех отношениях). Поэтому Будущее – это не только то, что еще не наступило, но и то, чья полноценность оказывается под вопросом и подозрением. Давно замечено, что языки концентрируют в себе мудрость и остроумие всей совокупности говорящих на них людей – и потому таят в себе многие истины, недоступные каждой отдельной мыслящей личности. Все хотят верить в свое счастливое будущее, и рады каждому благоприятному признаку на это счет. Но и когда проступают иные, грозные признаки и сгущаются тучи – все живут как жили, изредка принимая разобщенные и никогда не достаточные меры предотвращения беды. Люди не умеют и не хотят жить иначе. Они обладают не только правом на это, но и бесспорным правом обосновать такое положение вещей. Правда, они не торопятся с этим и просто говорят: «Что делать, так уж в мире повелось». Не хочется думать, что в этих словах – одно только ленивое бессилие. Люди доказали свою способность к решению сложнейших проблем, высокому творчеству и подвигам. И тот факт, что они по-видимому неспособны обеспечить своей цивилизации не только вечное, но и сколько-нибудь длительное существование – говорит скорее в пользу ненастоящести, неполноценности того самого Будущего, веру в которое неизменно декларирует каждый отдельный человек. Ибо вести себя так – не что иное как просто жить – и жить всегда в Настоящем. И надо думать, что люди знают об этом, знают невыразимо, в глубине своей души – как и положено знать о самых важных и сокровенных вещах.

Никогда не было недостатка в философских обоснованиях существующего положения вещей. И вот высказано еще одно. Не будем обольщаться на его счет. Связать между собой вековечный человеческий оптимизм и гипотезу о неразрывности Бытия и Знания – это не более чем вставить давно написанную великую картину в современную, слегка оригинальную и причудливую рамку. Возможно, картина будет смотреться несколько живее. Едва ли не с первого своего самосознания люди понимали, что конец света неизбежен – как прекрасно понимали и то, что должны этого страшиться ничуть не больше, чем любых иных невеселых вещей, связанных с несовершенством мира и человека. Согласие или несогласие с философскими теориями ничего здесь не добавит и не отымет. Ибо авторам теорий и неоткуда было их брать кроме как из духовных глубин настоящей человеческой жизни. И все живущие приемлют ее как она есть – вместе со столь вероятной, а в сущности невозможной и нелепой всеобщей кончиной.

Ссылки и примечания

1. Поппер К. «Все люди – философы: как я понимаю философию» http://kosilova.textdriven.com/narod/studia/popphil.htm
2. О сущности личностной кончины см.: Райков В.Л. «Смерть как предельное самосознание» //filosofia.ru/70690/
3. Лесков Л.В. “Внеземные цивилизации: вероятность существования”, “Земля и Вселенная”, 1979, № 3.
4. Яблоков А.В., Юсуфов А.Г. «Основы эволюционного учения», гл.15, §.15.7. http://www.alleng.ru/d/bio/bio031.htm
5. Шопенгауэр А. «Смерть и ее отношение к неразрушимости нашего существа» http://www.mag.org.ua/libtxt/47-1.html
6. Добавим, что и те, кто намерен всерьез отказаться от жизни, являются своеобразными оптимистами в том случае, если совершают осмысленный поступок. Ведь при этом они ставят себе цель и связывают с ней (сколь угодно неосознанно) определенные надежды.
7. Рассел Б. «Что такое душа?» http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000721/index.shtml
8. Набоков В. «Истинная жизнь Себастиана Найта», гл. 7 в книге: Набоков В. «Романы», М., «Художественная литература», 1991, стр. 62.
9. Содержание этого и следующего параграфов – сжатое изложение основных идей книги: Райков В.Л. «Мир как Достоверность» //filosofia.ru/70631/
10. Нечего и говорить, насколько сложен этот вопрос и какие раздаются голоса (и даже крики) о том, что наука давно закоснела и только сковывает свободу человеческого познания. Для простоты изложения пренебрежем здесь этой проблемой и будем допускать достаточно общее согласие в отношении науки как высшей познавательной инстанции.
11. Дойч Д. «Структура реальности» http://www.koob.ru/deutsch_david/fabric_of_reality
12. В упомянутой книге Дойча предложен соответствующий термин для совокупности физических миров – «мультиверс». Дело – за столь же удачным термином для совокупности «миров», репрезентируемых разнообразными и неприводимыми к единству итогами познавательных интересов, собранных в СЗЦ.
13. Содержательный и сжатый обзор этой проблемы – в статье: Генкин И. «Будущее вселенной» http://crydee.sai.msu.ru/Universe_and_us/2num/v2pap2.htm
14. «Мир как Достоверность», гл. 5.
15. Барашков А. «Будет ли конец света?» http://lib.rus.ec/b/5150/read
16. Типлер Ф. «Физика бессмертия. Новейшая космология, Бог и воскресение из мертвых» http://polbu.ru/tipler_pimmortality/