Государство и социализм

Предисловие

Люди видят мир совсем не так как он устроен. Поэтому лучшие результаты дает анализ того, что уже вошло в историю, чем ее предвосхищение.

Эта статья была написана тогда, когда, по моему мнению, эпоха делания социализма по заранее разработанному плану уже завершилась, хотя отдельные запланированные “свершения” еще собирались воплотить в жизнь. Вообще-то, практического плана построения социализма и, тем более, государственного устройства для этого строя никогда не было. Когда общество покончило кое с чем в царской России, но отнюдь не с капитализмом, то нужно было что-то создать взамен, некую государственную оболочку, в которой можно было бы поэкспериментировать со “строительством” социализма. Очень малой части людей хотелось сделать социализм. Большая часть людей, не имея знаний об этом предмете и не имея возможности познать этот предмет, хотела, чтобы было лучше, чем было и готова была верить в слова о лучшем. И не удивительно, что они готовы были верить, а большинство из них верили только свято, в то, что пропагандисты предлагали людям в качестве лучшего устройства их жизни. Ох уж эти слова ! Они так пламенно произносятся и зажигают искры надежды в иссушенном разуме. Но одно и то же слово так по-разному всеми понимается. Философы изводят кипы бумаги, чтобы объяснить слова, но столетиями так и не находят полного взаимопонимания даже между собой. Народу же достаточно порой одной речи, чтобы принять за бесспорную истину одно лишь название. Но я не буду говорить о нравственном аспекте пропаганды – о создании формальных убеждений у человека в том, что он не может понять на уровне знаний, но может только в это верить.

Статья, я повторяюсь, писалась мною изнутри “эпохи отмирания” и поэтому содержит кое-какие огрехи. Пользуясь известным алгоритмом, я кое в чем “в мыслях своих не мог тогда переступить границу”, созданную многими годами пропаганды. Я не могу сегодня с большой уверенностью подтвердить один из выводов статьи о том, что общественное устройство Советской России стало практическим воплощением модели “мелкобуржуазного социализма” из Манифеста. Тогда, моя критическая идея возникла из конфликта между тем, что меня окружало, тем как это мне преподносили и тем, что я знал. Теперь же, когда названия вообще не имеют в воспаленном общественном сознании какого-либо значения и когда толпа верующих некогда в слово “социализм” стала социальным атеистом, критика утратила интерес к истине и выступает разоблачающим обвинителем. Такое поведение критической мысли имеет серьезное основание. В принципе, никакого изменения общественного устройства не произошло в связи с “перестройкой” и позже с распадом СССР. Произошла революция чиновников в пределах коридоров власти. Что стало реально достижимой целью, так это описанное многими авторами в анализе Французской революции стремление украинских и прочих постсоветских мелких буржуа, в лице нового чиновничества, стать крупными. Действительной причиной кабинетной революции было укрепление экономических возможностей регионального чиновничества, которое воспользовалось ослаблением централизованного режима управления. Центральная власть ослабла не только утратой веры в возможность построения социализма. Иллюзия всеобщего счастья во всеобщем трудовом лагере таяла по мере того, как число охранников этого общества будущего благоденствия стало сравниваться с числом охраняемых от западного сглаза. Разумеется еще и потому что, центральная власть утратила свою основную силу, поддержку и опору в лице своего гегемона – безнадежно нищенствующего “в начале пути” полуголодного полупролетария, который не стал “полным, наконец”, но немного прибарахлился, довольно внушительно просветился и, в общем и целом, осмелел к накопительству. Капитализация общества отразилась в нервном поиске значительной частью общества доходного употребления тех возможностей, которые возникли из “улучшения жизни народа”. Глупым служителям веры в социализм было невдомек, что человек капитализирует все, что хоть сколько-нибуть превышает его простейшие потребности – образование, личную собственность, интеллект, совесть, наконец, как и многое другое. Сущность социальной опоры правящей КПСС, а следовательно и чиновничества, уже с 60-х годов стремительно изменялась и, изменившись в большинстве, перестала быть опорой. Уже в конце 70-х те, кто хотел “построить” общество социальных гарантий, – потому что образовано знал, а не невежественно верил, – в состав рабочего класса не входили, а в “колхозное крестьянство” и подавно. В 80-е желание “строить общество” прошло, по причине интуитивного понимания невозможности строить из негодного материала, и осталась идея общества социально необходимых неравных возможностей, то есть – социализма. В 90-е и эти в большинстве утратили интерес к идее созидания и обратились к идее созерцания, что показывает, к примеру, резко возросшее увлечение религией.

По-видимому, обществу еще предстоит серьезно накопить капиталов, чтобы перейти к уверенному в себе обществу среднего класса, иными словами – обществу мелкобуржуазной “справедливости”, по примеру устройства большинства западных стран.

Что хорошо, так это то, что общество получило возможность осознать, что “построить” общество невозможно. Если общественные отношения нужно удерживать в рамках, то это не общественные отношения, а режим.

Что плохо, так это то, что общество, получив свободу каждому, утратило ощущение перспективы социальной свободы. Не удивительно, что так буйно разрослись идеи принудительства живых людей во имя сохранения “социальных” “ценностей”, таких как: национальное самосохранение, всяческие корни, духовность и прочие корнеплоды. Удивительно то, что люди, которые пытаются руководить такими процессами принуждения, считают себя избранными, сохранившими эти их “ценности”, другим согражданам такое право, но считать по своему разумению и естественному стремлению, не дают.

Нынешнее государственно-общественное устройство нужно обозначить как общество переходного состояния: от общества государственной мелкобуржуазной диктатуры к обществу либерального капитализма. В этом переходном состоянии постсоветские государства уже не смогут пережить классический капитализм в полной мере, во-первых, потому что прошлая эпоха закрепила в общественном сознании потребность в социальной компенсации естественного неравенства людей, что, впрочем, в тот же период закрепилось и в западном обществе, а во-вторых, потому что производительные силы за период государственного мелкобуржуазного капитализма накопили достаточный потенциал для осуществления социальной компенсации.

Плачевное состояние экономики, значительное ослабление социальных гарантий – это результат не развала социализма, которого никогда и в помине не было, если, конечно, понимать под словом “социализм” не лозунг, а теоретическую модель, принцип. Это только естественный результат дезорганизации управления при прочих малозначительных изменениях в структуре отношений общества с государством. И это же еще раз показывает мелкобуржуазную основу государственности Советской Власти. Весь кажущийся жестким и крепким аппарат управления рассыпался тотчас же, как только его чиновники по мелкобуржуазной склонности своей стали раздергивать его на хутора. Вся экономика страны оказалась “вдруг” лично зависимой. После перестроечного закона “О кооперации в СССР” сильный удар управлению экономикой нанес чиновничий аппарат, прямо или косвенно перераспределивший часть доходов государства в частную собственность и вслед за этим перераспределивший еще большую часть интересов управления. То, что ранее принималось за социальное достижение – государственное планирование, жесткое структурирование экономики, социальные гарантии…, оказалось всего лишь результатом присоединения чиновников к “коллективному договору”, то есть, к номенклатуре, Уставу КПСС…

Сегодня государственный аппарат по существу копирует прежнюю форму организации и все также эта структура управления остается отчасти лично зависимой. Но копии прежнего государственного устройства и чиновничества уже нет. К власти пришел значительно более капитализированный чиновник, который уже хочет нормального управления “своей” экономикой, социальных гарантий для спокойного извлечения доходов. Этот чиновник уже почти не связан “коллективным договором”. Разрушено корпоративное единство мысли и за плюрализмом мнений появились конкуренция интересов. Проблема переходного периода состоит в том, что бывший номенклатурный чиновник все еще в мыслях своих не может переступить ту самую границу. Эту границу мелкий буржуа в облике чиновника сам переступить не может хотя бы и потому, что он ее не осознает. Это внутриутробное противоречие чиновника, где он, с одной стороны, стал уже не только извлекать доходы из эксплуатации государственной должности, как в прежние времена, но, с другой стороны, стал извлекать доходы из собственности, которую создал, использовав все то же корпоративное право на государственную собственность и ослабление влияния и контроля центральной власти.

Из статьи можно сделать второй вывод о том, что общественный строй “построить” невозможно. Впрочем, мне не встречались подходящие для цитат места у классиков, которыми можно было бы объяснить практику “закладывания фундамента” или “строительства” коммунистического общества. Человек, как показала история многих стран, существо убеждаемое, увлекаемое, но чрезвычайно последовательное в том, на что его подвигает социальная природа да и природа вообще. А природа, как известно тем, кто внимателен к ней, использует только свои реальные возможности и игнорирует пожелания, даже сами благие.

Общество может сделать и делает только то, на что оно имеет ресурсы – экономические, управленческие, научные, образовательные и природные. “Сделать” общество, на которое еще нет соответствующих ресурсов у общества, можно только на бумаге. На практике такая попытка приведет, как это было не раз, к необходимости принуждения к “созиданию” идеального образа жизни и к необходимости создания вероисповедания этого идеала для внесения в сознание людей искусственных этических норм. КПСС превратилась в конфессию, религия которой была построена на обычной философской литературе. СССР без преувеличения можно утверждать был самой клерикальной страной мира с самой экзотической религией. Коммунизм из весьма теоретического понятия был превращен в символ, подобно розге воспитывающий несмышленую толпу или подобно “карающему мечу” наказывающему отступников. Сегодня этот символ используется еще и как разменная карта в политической игре.

Но коммунистическую церковь отсоединили от государства, государство обнажило свою совсем не святую плоть и люди, с трудом прощаясь с бывшими комрелигиозными убеждениями, снова стали перед проблемой: строить будущее или жить в настоящем.

1996 г.

 

Начнем с того, чем следовало бы окончить эссеистические заметки о сегодняшнем государстве, пришедшем к нам из дня вчерашнего и преисполненного уверенности в завтрашнем дне. Началом станет цитата из работы Ф. Энгельса “Происхождение семьи, частной собственности и государства” в переводе Ленина, которую он приводит в своей работе “Государство и революция”:

“Государство есть продукт общества на известной ступени развития, государство есть признание, что это общество запуталось в неразрешимом противоречии с самим собой, раскололось на непримиримые противоположности, избавиться от которых оно бессильно.”

(Ленин продолжает цитату, и мы воспользуемся этим продолжением несколько позже).

Энгельс пишет, что таким государство было с самого его возникновения. Ленин соглашается с этим утверждением и подчеркивает такую же сущностную роль государства и в эпоху, следующую за капитализмом.

Но так ли это сегодня? (Сегодня – так мы говорим о Советском государстве, здесь и далее).

“Государство есть продукт общества…”

Во избежание разночтений уточним – есть ли сегодня государство в том виде и той сущности, о которых писали Энгельс и Ленин? Может быть общество изобрело что-то новое и это новое – это некая внегосударственная или постгосударственная форма?

Исходя из реальности, можно ответить: нет. Потребность – внутренняя и внешняя – в централизации всех форм управления обществом, необходимость в ограничении развития (или пресечения) тенденций, которые не отвечают интересам надстройки, приводят общество к реализации этих потребностей в деятельности ряда общественных институтов (правительство, министерства, армия, милиция…). Комплекс общественных институтов и образует то, что называется государством.

Нужно заметить, что ограничения во время формирования государства диктуются обществом, и все его институты, так или иначе, образуют аппарат, цель которого максимальное удовлетворение общественных потребностей. И уже во время формирования государства возникают противоречия между ним и обществом. Эти противоречия все более обостряются по мере развития общества. Основа конфликта в том, что общество не абсолютизирует тенденции, возможные пути развития, а государство соблюдает и укрепляет однажды выбранную норму. На определенном этапе все более ощутимо начинает диктовать ограничения обществу субъект государства. И здесь субъект всегда – дитя своего общества. Сначала общество нянчит его, воспитывает в лучших своих представлениях о морали, истории… Потом возмужавший субъект доводит эти правила до абсурда. Правила, по которым должны воспитываться только благородные герои, становятся иезуитским каноном, насилием над желающими новых правил и иного героизма.

Ограничения для себя диктует общество. Но тут же начинает тяготиться ими и выталкивать на поверхность, в самый опасный, кипящий слой непримиримых борцов с этими ограничениями. Если они победят, а такое случается, то победители торжественно воздвигнут новые ограничения для борьбы с невыносимыми старыми, которые через некоторое время станут еще более жесткими и унизительными. Тем более унизительными, что унижать будут тех, кто не щадил себя во имя торжества новых правил. Унизительно для человека просить позволения человеческому. Отдельные борцы слишком отдельны для общества. Как правило, они борются против, а не за. Однако, исключения из этого правила воистину удел героев.

Государственные институты предусматривают меры по охране общества от этих ретивых борцов. Государство, как сумма институтов, как аппарат, как субъект наконец, вообще рассматривает всякую борьбу против государства, как борьбу против общества. Государство стремится сосредоточить экономическую и идеологическую роль в своем аппарате и пропагандирует себя таким образом, словно субъект общества полностью олицетворен в субъекте государства.

Методы и формы функционирования государства как надстройки преемствуются из прошлого опыта деятельности государственных институтов. И если общество не находит методов непрерывного и успешного противодействия узурпации управления обществом государственными институтами, то общественное мнение, время от времени, прерывается свистом сабли – убедительным напоминанием о реальности.

В недрах общества, не имеющего еще сил для обуздания противоречий, рождаются проекты (в том числе и самые фантастические) по усовершенствованию названия того, что именуется государством, но независимо от перемены названия сущности своей не изменяет: “Народное”, “демократическое”, “свободное”, “социалистическое”, “общество справедливости” и т.д. Естественно, что потребность в этих идеологических вывертах, с одной стороны, вызывается тенденцией ничего, кроме названия, не изменять, а с другой – еще более возвысить и укрепить надобщественное положение государства.

Название может замаскировать, но не изменить сущность явления. Для истории, торжества по поводу смены вывески – не более писка комара в оркестре. Оркестр непременно исполнит реквием по государству.

То государственное, что имеется у нас сейчас, имеет свидетельство о рождении, где отмечена дата – 1917 год. В первое десятилетие госаппарат претерпел немало превращений. Отчасти и в названиях институтов отражались новые общественные тенденции. Само собой разумеется, что появились учреждения с совершенно невиданными ранее функциями. Затем, последовавшие изменения в общественной жизни страны, повлекли за собой восстановление некоторых форм, характерных для предшествующих государственных институтов, их функций и методов. Этот процесс нашел отражение и в названиях институтов. Современное состояние общества было названо “реальным социализмом”. Это декларативное заявление, которое имеет уже свою резкую критику, тем не менее, состоит в исторической и политической связи с другим названием – “социалистическое государство”.

В главе V “Экономические основы отмирания государства”, §3 “Первая фаза коммунистического общества” в работе “Государство и революция” Ленин пишет: “Но государство не отмерло совсем, ибо остается охрана “буржуазного права”, освящающего фактическое неравенство”. Это известный тезис Маркса о том, что требование всеобщего равенства на самом деле, в общественной практике означает сохранение неравенства. Не может быть равных возможностей у инвалида и здорового человека, у членов многодетной семьи и у членов бездетной и так далее, и тому подобное. Так и сегодня провозглашенное равноправие, но не подкрепленное реальным выравниванием возможностей, которые не зависят от усердия и трудолюбия граждан, привело и приводит к “фактическому неравенству”.

Отметим еще и эклектику в соединении понятий: социализм и государство. Социализм – это первый шаг, начальный этап в борьбе за устранение эксплуатации, а государство – это система подавления, принуждения, эксплуатации, с помощью права, например.

Это противоречие имеет характер исторической неизбежности. У Маркса, в критике Эрфуртской программы, есть замечание о том, что рабочий класс, выйдя из недр капитализма, еще долго будет использовать благоприобретенные традиции и опыт, особенно необходимые на первом этапе строительства социализма. Да и социализм невозможно строить тайно, чтобы потом торжественно “на обломках самовластья” установить его на постамент. Социалистические тенденции зарождаются при капитализме и там же получают свое буржуазное своеобразие. Поэтому приходилось, приходится и еще придется “строить” социализм, преодолевая необходимую государственность.

Противоречие социалистического государства обусловлено его переходной сущностью, когда уже не капитализм, но еще не социализм. Не может быть никакой гармонии между социализмом и государством. Сегодня государство (в лице своих институтов и связей с обществом) не может существовать без социалистических отношений в обществе. Социализм, в свою очередь, нежизнеспособен без государственности, которая создавалась и приспосабливалась с учетом результатов революции. Экономическая и политическая власть капиталистов и помещиков подавлялась государством и уничтожалась.

Конструкция государства, что обеспечивала власть буржуазии, феодалов, монархии и духовенства, была очищена от скверны, несколько видоизменена, несколько дополнена и насыщена новым чиновничеством, задачей которых стало подавление прежних властителей и прежде всего наиболее сильных и опасных – буржуазии.

Еще раз подчеркнем – конструкция государства осталась прежней. В целом государство сохранило пирамидальную ведомственную структуру. На некоторых уровнях существует коллегиальность, но и при этом сохраняется принцип: государство – это централизация, как структура. На современном этапе развития производительных сил, чем выше уровень централизации, тем мобильнее принимаются решения и больше возможностей для максимальной концентрации сил и средств. Но при этом чем выше централизация, тем выше риск неверных выводов и неправильных действий, это связано с высокой зависимостью от уровня компетентности, тенденциозности и психологической готовности к принятию крупных решений.

Во всяком государстве большая централизация приводила к усилению политического господства предержащих власть в государстве и к усилению эксплуатации самых нижних слоев пирамиды. Последняя требует упрочения всей структуры, чтобы несозревшие низы в простодушном недовольстве своем не подрывали государственное совершенство. Государство упрочняется и становится неподвижным, неприспособляемым, общественные отношения приобретают склонность к пассивному реагированию, застою.

Застой подрывает экономику и тем самым создает предпосылку к неустойчивости государственной структуры. Когда неустойчивость становится очевидной и опасной, возникают ситуации прорыва, качественного скачка в новые политико-экономические структуры.

Мелкие прорывы происходят с заметной регулярностью (появление и исчезновение СНХ, укрупнения и дробления министерств, установление и разрушение связей между уровнями и вертикалями государственной конструкции). В какой-то мере они поддерживают жизнестойкость госструктуры, замазывая трещины на ее поверхности. Крупные прорывы – это всегда угроза всей структуре, выдержит ли. Подобная угроза возбуждает все механизмы государственности, весь чиновничий аппарат, благополучие которого гарантируется неизменностью функционирования государства, как испытанной, устоявшейся и обязательно регенерирующей структуры.

При переходе к социализму государство не может быть только аппаратом насилия. Социализация общественных отношений безусловно отражается в строении и функции государства. Но антагонизм проявляется с особой силой тогда, когда развитию общества препятствует надстройка несоответствием институтов государственности условию непрерывного обновления.

Государство – это не механизм с заводом. Государство – это люди. “Люди воображают, что делают необыкновенно смелый шаг вперед, если они отделываются от веры в наследственную монархию и становятся сторонниками демократической республики. В действительности же государство есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим, и в демократической республике ничуть не меньше, чем в монархии. И в лучшем случае государство есть зло, которое по наследству передается пролетариату, одержавшему победу в борьбе за классовое господство”. (К.М., Ф.Э. Соч. 2-е изд., т.22, с.201). Конструкцию государства, машину государства приводят в действие люди. Именно эти люди совершают зло государства. Люди эти – разного рода посредники между государством и той частью общества, которое создает материальную базу общества и государства.

Экономически всякий чиновник находится в постоянной, можно без преувеличения сказать, раболепной зависимости от качества структуры государственности, того качества, что гарантирует надежность положения, уверенность в будущем. Но это качество не совпадает с качеством экономических отношений в обществе. Качество государственности “направлено” не на совершенствование общественных функций государственных институтов, а определяет уровень внутреннего совершенства этих институтов. То есть, государство, как система учреждений и аппаратных отношений, всегда имеет тенденцию к саморазвитию, точнее можно сказать так: к развитию себя. Государство, в лице своих институтов, осуществляет всю полноту власти над обществом, экономикой и политической системой. Поэтому в качестве результата деятельности чиновника рассматривается не его действительный результат в общественных отношениях, в общественной жизни, но соответствие его деятельности основной доктрине или сумме правил, традиций, идеологических стереотипов. Интерес чиновника мотивирован интересами ведомства и направлен на совершенствование аутофункциональности ведомственных механизмов.

Чиновнику за службу платит государство, он возвращает рвением в службе, преданностью и верой.

И все же в государстве социалистического общества чиновник – это конфликт аппаратного государственного и гражданского общественного. Всякое общество делегирует в институты государства граждан. С отменой частной собственности на средства производства крупнейший собственник – государственный аппарат – впервые был насыщен теми, кто должен был привести общество к отмене всякого насилия, какой бы то ни было государственности. Вначале решающее действие на функционирование госаппарата оказывали социалистические тенденции, которые ворвались в госучреждения с новыми людьми и новыми отношениями в обществе. В самом начале государственная власть была направлена на осуществление диктатуры пролетариата, которая без остатка вписывалась в структуру государственности. Главное условие – диктатура пролетариата – выполнялось новыми людьми, которые внесли новое содержание с революционным сознанием. Это были граждане обновленного общества, но не чиновники.

Государственная машина оказалась превосходным механизмом для подавления сопротивления свергнутых классов. Новому обществу для развития нужны были новые структуры государства. Появились предпосылки для осуществления в обозримом будущем диктатуры пролетариата не только и уже не столько принуждением и наказанием, но уже в большей мере убеждением и общественной практикой. Для этого был необходим процесс передачи части функций пролетарского диктата от государства в руки общества, чтобы везде, во всем (где это было или появлялось) подавление, власть постепенно сменялись сознательным принятием социалистических норм в общественных отношениях.

Однако этого не произошло. Этому, кроме всего прочего, сопротивлялся уже и новый чиновник (о причинах его появления мы скажем ниже), этому противоречила реальная политическая тенденция государства. Диктатура пролетариата сначала стала диктатурой представителей воли пролетариата, затем диктатурой государства, аппарата управления и достигла пика в единоличной диктатуре.

На XX съезде КПСС впервые со времени революции государство социалистического общества было показано и как аппарат подавления общества. Но за простой констатацией фактов и некоторых наиболее неотложных и пропагандистских мер по ограничению диктата государства, аппарата не было теории. Борьба со следствиями, а не с причинами привела к рецидивам диктатуры представителей политических и экономических структур государства.

Вопрос диктатуры пролетариата был и остается важнейшим вопросом. Если раньше отношение к этому вопросу было пробным камнем, разделяющим марксистов и оппортунистов, то сегодня к этому прибавляется и выбор пути развития для общества. Никакие названия и торжественные обещания не оберегают общество от ошибок, если общество пренебрегает теорией развития общества.

Господствующая сила всегда продолжает действовать после подавления противодействия и этим создает господствующую над собой силу. Вовремя остановиться она не может, как учит народная мудрость. Сила эта господствует над обществом через государственные структуры и поэтому проявляется постольку, поскольку является силой государственного аппарата, системы, но не потому, что в этом есть общественная необходимость. Сила этой силы в автономности государственной структуры, отделенности ее от общества, в надобщественном положении системы управления.

Нужно заметить, что современное общество накопило достаточно неприязни ко всякого рода диктатурам, и упоминание о диктатуре пролетариата несет в себе недоверие, страх и протест. Чрезвычайно низкий теоретический уровень знания о проблеме диктатуры пролетариата, истории пролетариата, сущности пролетариата приводит к тому, что и пролетарии, каковыми является большинство нашего общества, не желают диктатуры пролетариата, единственная цель которой в истории – уничтожение эксплуатации и всякой диктатуры и власти. Впрочем, такому отношению способствует бытующая теория “марксизма” и чрезвычайно широко распространенная идеология, в которой марксизм служит ширмой, за которой “марксизм” превращен в иконостас, в религию. Но истинная сущность идеологии проявляется в делах тех, кто творит службу в этом храме лицемерия.

Диктатура пролетариата после смены власти должна была противодействовать мелкобуржуазным тенденциям. Эта борьба и определяет с политической точки зрения необходимость переходного периода от капитализма к коммунизму. В письме к П.В.Анненкову Маркс пишет, что “мелкий буржуа в развитом обществе, в силу своего положения, с одной стороны делается социалистом, а с другой – экономистом, то есть он ослеплен великолепием крупной буржуазии и сочувствует страданиям народа. Он в одно и то же время и буржуа и народ”. Ниже Маркс добавляет: “мелкая буржуазия явится составной частью всех грядущих социальных революций”. (М.К., Э.Ф. Соч. 2-е изд. т.27, с.411).

Вопрос в том, кто она – мелкая буржуазия в обществе, строящем социализм? Есть ли она вообще? И такая ли это сила, в противовес которой требуется диктатура пролетариата?

Частная собственность на средства производства в нашей стране формально уничтожена. Занятие частнопредпринимательской деятельностью пока еще преследуется законом. При этом и теоретически, и практически под частной собственностью и частно-предпринимательской деятельностью рассматриваются и форма собственности, и форма частнособственнических отношений, которые характерны были для деятельности средней и крупной буржуазии в дореволюционный период. Отношения мелкой буржуазии и частной собственности не стали объектом внимания.

Главным врагом в революционный и предреволюционный период была средняя и крупная буржуазия, а с мелкой буржуазией пролетариат заключил союз в борьбе против первых двух. Но после того, как враг был побежден, союз пролетариев и мелких буржуа распался. И нет оснований утверждать, что мелкие буржуа, как и мелкобуржуазность, испарились, прекратили свое существование. В тоже время в изменившемся обществе трудно обнаружить мелкого буржуа по карикатурным признакам мелких буржуа 20-х годов. “Не следует только впадать в то ограниченное представление, будто мелкая буржуазия принципиально стремится осуществить свои эгоистические классовые интересы. Она верит, напротив, что специальные условия ее освобождения суть в то же время те общие условия, при которых только и может быть спасено современное общество и устранена классовая борьба. Равным образом не следует думать, что все представители демократии – лавочники и поклонники лавочников. По своему образованию и положению они могут быть далеко от них, как небо от земли. Представителями мелкого буржуа делает их то обстоятельство, что их мысль не в состоянии преступить тех границ, которых не преступает жизнь мелких буржуа, и потому теоретически они приходят к тем самым задачам и решениям, к которым мелкого буржуа приводит его интерес и его общественное положение. Таково и вообще отношение между политическими и литературными представителями класса и тем классом, который они “представляют”. (М.К. Э.Ф. Избранные соч. т.4, с.31). Изменились и традиционные представления о средствах производства. Правда, они изменились не у теоретиков, а у практиков. Появилось множество форм деятельности, которых не было в эпоху “классической” буржуазности нашей страны. Некоторые “старые” формы частной собственности успешно маскируются названиями, противоположными по смыслу. К тому же только в капиталистическом обществе необходимым условием нормального воспроизводства капиталистических отношений является юридическое закрепление права собственности на средства производства. Так как социалистическое общество не намерено воспроизводить капитализм, то нет как будто бы и необходимости в официальном заявлении своих прав на частную собственность. Но это не отменяет автоматически возможностей пользования частной собственностью. Вернее будет сказать так, что остается возможность пользоваться не частной собственностью, а общественной или государственной собственностью как частной.

7 ноября 1919 года в “Правде” и в “Известиях ВЦИК” была опубликована статья Ленина “Экономика и политика в эпоху диктатуры пролетариата”, где во второй главе сказано:

“В России диктатура пролетариата неизбежно должна отличаться некоторыми особенностями по сравнению с передовыми странами вследствие очень большой отсталости и мелкобуржуазности нашей страны”. Ниже Ленин пишет, что “основные силы: буржуазия, мелкая буржуазия (особенно крестьянство), пролетариат”. И далее: “экономика России в эпоху диктатуры пролетариата представляет из себя борьбу первых шагов коммунистического объединенного труда с мелким товарным производством и сохранившимся, а равно с возрождающимся на его базе капитализмом”.

В чем состоит объединение труда и придание ему коммунистического характера?

Ленин пишет, что “во-первых, отменена частная собственность на средства производства, и во-вторых, пролетарская государственная власть организует в общенациональном масштабе крупное производство на государственной земле и в государственных предприятиях…” (Подчеркнем – “пролетарская государственная власть”).

В чем состоит мелкотоварное производство, возрождающее капитализм? Каковы условия борьбы с мелкобуржуазностью?

Ленин называет “формы этой борьбы: мешочничество и спекуляция против государственной заготовки хлеба (а равно и других продуктов), – вообще против государственного распределения продуктов”. Если власть в государстве пролетарская, то и государственное распределение, нужно понимать, должно производиться пролетариями и в интересах пролетариев. Такой предлагалась форма борьбы с мелкобуржуазностью в условиях 1919 года.

Мы почти привыкли читать строки социалистической истории с тем же отношением, как и к истории более далекого прошлого. Но и древние миры имеют непосредственное продолжение в нашей жизни. Что же говорить о пустяковом для истории сроке в 70 лет? Современникам сложно разобраться в окружающем их мире. Мешают наслоения традиций, огромное множество пережитков, которые непросто отделить от реальной необходимости, мешает непосредственность восприятия, чувственная природа человека, субъективность… Освободиться от несущественного, привнесенного извне помогает исследование условий, при которых формировались движущие силы общества, определение этих сил и установления направления этих сил и, в соответствии с ними, направления развития общества.

Прежде всего нас интересуют экономические условия формирования движущих сил общества. Одного желания развиваться в определенном направлении мало. В работе “Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии” Энгельс писал, что “никакая идея не может быть воплощена в жизнь, если она не подкреплена материальными средствами”.

Тогда – в 1919 году – Ленин указывал на основную антикоммунистическую силу, которой следовало заниматься диктатуре пролетариата – мелкую буржуазию. Но сложность состояла в том, что “вследствие большой отсталости России и особенностей многоукладности, но и потому, что огромная мелкобуржуазность России в силу “стихийного сознания пролетариата” (см. работу Ленина “Что делать?”) воспринималась пролетариатом как норма. Кроме того, пролетариат пополняется за счет разорившихся мелких буржуа. И потому мелкобуржуазное своеобразие – это неизбежное качество пролетариата.

Отвечая на записку о готовящемся предложении к съезду о кандидатских сроках в партию, Ленин подчеркивал зависимость пролетарского сознания от времени нахождения пролетария в среде сознательных товарищей по классу. Ленин считал, что в существовавших на то время условиях сознание работника становилось вполне пролетарским не менее, чем через 10 лет работы на крупном промышленном предприятии.

Индустриализация потребовала огромного числа рабочих рук. Откуда пополнялись ряды рабочих? Из крестьянства, разумеется. Мало того, что огромная мелкобуржуазность и многоукладность России окрашивала пролетариат своеобразием, мало того, что в последовавшей обстановке НЭПа влияние мелкобуржуазности на сознание пролетариата не уменьшилось, но ко всему возникла угроза ослабления единства пролетариата в связи с “разбавлением” пролетарской среды пролетаризованным мелкобуржуазным элементом. Крестьянин становился к станку как рабочий, но…

Но идеология пролетария ему еще была чужда. Он сразу же проникался пролетарской решительностью бороться за свои экономические права, благо дело – революция застолбила эти права, но он оставался индивидуалистом, отчуждающим себя от общественной собственности еще очень долго. От демократических требований, которые отражают (и этим ограничиваются) экономические требования, до проявления на практике коммунистического сознания путь не близкий. Индивидуализм – порождение мелкобуржуазной среды и в фабрично-заводской среде немедленно создает расслоение (по принципу большей или меньшей доступности к пользованию общественной собственностью), распределение сфер влияния с целью извлечения дополнительных благ из той же общественной собственности и, в конечном счете, создает новую аристократию в среде производителей и из числа производителей.

Коллективизация, безусловно, нанесла колоссальный урон мелкотоварному крестьянскому производству. Вместе с тем, условия для мелкотоварного производства не были устранены, да и цель такая не ставилась. Огромное количество ошибок и преступлений при коллективизации и в последовавший период не сделали коллективный труд монополистом в сельском хозяйстве. Крестьянский двор и по настоящее время с большим или меньшим успехом конкурирует с колхозами и совхозами. Главное же все-таки состоит в том, что как тогда, так и по сей день сохраняются условия возрождения капитализма – пусть на худосочном, подрубленном, но все еще живучем мелкотоварном производстве.

Огромное превышение крестьянства в составе населения страны и естественное пополнение из его среды рабочего класса обусловили в очень большой степени своеобразие диктатуры пролетариата и ее судьбу в государственной системе.

Победой над монархией, феодалами, буржуазией закончился первый этап революции и этап в исторической миссии пролетариата. Значение этого этапа для человечества состоит не только в реальности победы, в реальности движения к бесклассовому обществу, но и в том, что на политическую арену выходит последний из класса эксплуататоров. Ошибки и потери, связанные с недооценкой мелкой буржуазии – этого класса-хамелеона, должны предостеречь революционные силы от эйфории победы. Революционный этап, как бы не велики и не безвозвратны были потери, все же, как показывает современная история социализма, самый первый и самый легкий этап в труднейшем деле построения коммунизма. Да и по количеству жизней, с легкостью брошенных на “великие” свершения по мелкобуржуазной модели “социализма”, последующие этапы революции подтверждают, что не все политические препятствия еще преодолены. Мелкая буржуазия особенно опасна тем, что не выступает открыто, но вползает, маскируясь близким своим к пролетарскому происхождением и положением.

Разруха, голод, проблемы мира и обороны поставили пролетариат перед необходимостью больших уступок своему ненадежному союзнику. Страна была в таком состоянии, что другого выхода не было, как только сделать ряд экономических уступок мелкой буржуазии. Не может быть вопроса: нужен или не нужен был НЭП? Необходим вопрос: является ли НЭП закономерным этапом пролетарской революции?

Избежать модели НЭПа может только та революция, которая совершалась в стране с достаточно высоким уровнем производительных сил и производственных отношений, и в которой эти достижения не были уничтожены. Достаточность уровня состоит в том, что все то, чем был полезен НЭП Советской России, можно было бы произвести на крупнотоварных производствах национализированных промышленных и сельскохозяйственных предприятий. Этого в России не было. Необходимые экономические уступки мелкой буржуазии неизбежно создавали те материальные отношения в обществе, в условиях которых мелкобуржуазное своеобразие диктатуры пролетариата не только сохранялось, но и усиливалось.

В жизни общества это своеобразие проявлялось в том, что реально диктатура пролетариата осуществляла свой классовый диктат очень ограниченно. Особенно явной и нетерпимой стала эта ограниченность в послевоенный период (1919-20 г.г.), когда общий враг был повержен, и на поверхность всплыли противоречия, о которых не вспоминали и которыми пренебрегали перед лицом большей опасности.

Мелкая буржуазия производила значительное количество продовольствия. Мелкая буржуазия была основным поставщиком рабочих рук для промышленности. Мелкая буржуазия была значительной политической силой, невежественной, инертной, неорганизованной, взнузданной, но подавляющей по удельному весу в составе населения страны. Ни экономические беды, ни политические репрессии, ни прочие бедствия не изменили коренным образом соотношение сил. Даже социализация крестьянства, что должно было бы быть естественным следствием коллективизации, существенно не подорвала условия сохранения мелкобуржуазности крестьянства. Среди прочих причин не последней была та, которая обуславливала особенности диктатуры пролетариата. Коллективизация проводилась методами, характерными для мелкой буржуазии, когда громкие фразы и пламенные речи сочетались с насилием, террором, невежеством. Мелкая буржуазия, терпящая бедствия в деревне, совершенно противоположным образом осваивалась в городе, вливаясь в рабочую и управленческую среду. Жила деятельно, активно, напористо, что также характерно для мелкой буржуазии. Имея влияние на пролетариат через экономические и социальные связи, пользуясь положением союзника в революции, в немалой степени благодаря огромному превышению своему по численности населения, мелкая буржуазия обеспечила себе прорыв в государственные институты, которые должны были служить опорой диктатуры пролетариата. Это делалось не обязательно в персональном представительстве мелких буржуа, хотя и это было – ведь крестьянская беднота оставалась представителем своего класса, пусть крайне левым, пролетаризированным крылом, но, тем не менее, мелкобуржуазным, – это делалось сначала только в лице тех, кого “представителями мелкого буржуа делает то обстоятельство, что их мысль не в состоянии преступить тех границ, которых не преступает жизнь мелких буржуа”, затем все больше и больше прибывали представители “социалистической” деревни.

Присоединившись к диктатуре пролетариата наиболее прогрессивной частью – беднейшим крестьянством, батраками, рабочими – недавними выходцами из крестьян, мелкими ремесленниками, торговцами и т.д., еще до революции мелкая буржуазия подготовила доступ к политической власти. Не стоит только искать в происках мелкой буржуазии сознательное коварство. Это был естественный закономерный процесс, общественный процесс.

В истории не раз случалось, что мелкобуржуазные партии как только дело доходило до столкновения между буржуазией и пролетариатом, принимали сторону буржуазии. Хотя мелкая буржуазия, как переходный класс, приходилась своему старшему “брату”-буржуа родственницей, но, как говорится, такая родня – седьмая вода на киселе. Буржуазия нещадно и наравне со всеми эксплуатировала своих “меньших братьев”. Те, которые держались на плаву, выдерживали конкуренцию и не пополняли ряды пролетариев, пребывали в нижайшем почтении к его преосвященству капиталу и сами, при случае, прибирали к рукам сограждан. Нередко нам сегодня приходится слушать рассуждения о совести, святом, великом… Но что есть совесть в рыночных отношениях? Товар. Не лучше и не хуже другого. Это прискорбно, но это реальность в мире, где товар отчуждается от его производителя.

И все же, как эксплуатируемая масса, мелкая буржуазия тяготеет к пролетариату и способна на некоторые жертвы во имя относительно общих идей, способна, не щадя живота своего в борьбе за собственность, которая хотя и не принадлежит ей, но могла бы принадлежать. Потому лозунг “Земля – крестьянам” наилучшим образом скрепил союз пролетариата и крестьянства в борьбе с монархией и буржуазией. Не лишне помнить при этом, что каждый крестьянин понимал этот лозунг в том смысле, что земля будет отнята и поделена между крестьянами. Союз был бы непрочен, если бы пролетарии настояли бы сразу на национализации и обобществлении земли. Крестьянин, мелкотоварный производитель и мелкий собственник, который не видел своей жизни, своего счастья иначе, чем в выгодной

продаже своей продукции на рынке, в выигрыше в конкурентной борьбе, в укрупнении хозяйства с целью получения еще большей прибыли, крестьянин, который не видел ничего дурного в эксплуатации своих ближних, этот крестьянин не принял бы идею обобществления земли даже на фоне памятной еще традиции перед революцией, традиции общинного землепользования. Да и ко времени революции патриархальный уклад, на котором в немалой степени держалась община, основательно сдал перед натиском буржуазных отношений в деревне. Опыт других, предшествующих революций показывает, что мелкий буржуа немедленно забывает свой союзнический долг, как только достигает своей свободы, свободы наживаться на эксплуатируемых пролетариях в условиях полной свободы действий, ведь главного конкурента – средней и крупной буржуазии уже нет. Какое-то время мелкотоварный производитель втихомолку пользовался своими союзническими правами, а когда тайное становилось явным, открыто вступая в борьбу, если пролетариат покушался на буржуазные права бывшего союзника.

В период гражданской войны после Октябрьской революции крестьянство, в целом, сносило все специальные условия войны, специальные в экономическом отношении. Но сразу же после окончания войны крестьянин предложил пролетарию такую экономическую альтернативу – голод, что не было иного пути, как снятие ограничений на пути мелкотоварного производства.

НЭП снял не только ограничения, созданные спецификой гражданской войны, но и часть политических ограничений победившего пролетариата, которые относятся к экономическим предпосылкам и условиям капиталистических форм производства и следовавших за ними производственных отношений эксплуататоров и эксплуатируемых и т.д. НЭП был не только вынужденной мерой, но естественным этапом развития пролетарской революции в условиях такой расстановки политических сил, где рабочий пролетариат ни экономически, ни простым большинством не мог противостоять бывшему союзнику, а теперь – отчасти противнику. О том, что насилием невозможно изменить экономическую и вытекающую из нее политическую ситуацию, можно судить по периоду 30-х, 40-х годов.

Земля не стала капиталом крестьянина. Пожалуй, это обстоятельство стало причиной и объяснением того, что коллективизация, несмотря на насилие и репрессии, все же стала реальностью и условием реальной жизни крестьян.

Однако ни коллективизация, ни индустриализация в корне не изменили политическую ситуацию в общественных отношениях, что совершенно естественным образом отражалось и в надстройке. Особенно важно подчеркнуть, что в политических и государственных документах не находило отражение истинное классовое расслоение. Практическая ситуация революционного периода стала теоретическим каноном и, исходя из теоретического предубеждения, последующая, коренным образом изменившаяся практика, подгонялась под модель. Рабочий и крестьянин по-прежнему считались союзниками, хотя мелкобуржуазная психология крестьянина и психология рабочего пролетария для удовлетворения потребностей требовали разных политических стимулов. Достаточное крестьянину было только этапом в достижении цели для пролетария. Так что союз этот был не только непрочен, но и недолговечен.

В 1939 году (Демографический энциклопедический словарь. М.: 1988) колхозников и кооперативных кустарей было 47,2%, а рабочих – 33,7%.

Семнадцатый съезд партии в 1937 году констатировал факт полного уничтожения последнего оплота капитала – кулачества. Был объявлен социализм. Религиозный марксизм торжествовал.

После всего этого классовой борьбе как будто бы и взяться было неоткуда. Буржуазии нет, кулачество – последний ее оплот по определению теологического марксизма – ликвидировано. Остались: рабочий класс, крестьянство и интеллигенция. Эта обезличивающая классовый характер классификация сохранена и ныне.

Кто он – рабочий класс?

“Основной наш грех состоит в принижении наших политических и организационных задач до ближайших, “осязательных”, “конкретных” интересов текучей экономической борьбы, – а нам продолжают напевать: самой экономической борьбе надо придать политический характер!” (Ленин, Избранные сочинения, т.3, с.102).

Вообще трудно говорить о каком-либо классе, если в нашем государстве декларирован лишь один класс – рабочий и совершенно обойден молчанием вопрос о его противоположности. Правда, могло быть и похлеще, если бы вообще, например, не было бы объявлено о существовании классов в нашем обществе. Конечно, возникло бы множество проблем. Чей, например, авангард в таком случае правящая партия и партия ли эта организация, если она не представляет класс. Или зачем тогда некоторые государственные институты подавления, если мы достигли бесклассового общества и многие социальные недуги как будто бы прошли. С объявленной партией все обстоит весьма обоснованно. Небольшая теоретическая неувязка не может помешать. Да и большая помешать не может.

В Программе КПСС все же сказано: “образ жизни и характер труда крестьянства становятся все более сходными с образом жизни и характером труда рабочего класса. Преодоление различий между этими классами, утверждение в нашей стране общества без классов произойдут в основном в исторических рамках первой, социалистической фазе коммунистической формации”.

Есть одно социальное явление, которому не нашлось места в Программе и которому отказывают в праве быть классом. Это явление называют бюрократией. И бюрократов, по недавним оценкам, около 18 миллионов, если причислить к таковым аппарат управления. Можно спорить о правомерности причисления всех управленцев к бюрократам. Но нельзя спорить с существующим положением в стране и признанием факта ответственности бюрократии за такое положение. И если бы не бюрократов было, если не большинство, то достаточное количество в среде управленцев, сравнимое хотя бы с порядком всего их числа, то и не шли бы мы к существующему положению с громом аплодисментов и фейерверком наград за несуществующие достижения в народном хозяйстве. Но все-таки, если бюрократия не класс или не представитель класса, то в чем же их сила и как они могут мешать классу рабочих осуществить свою революционную программу? К ответу на этот вопрос мы еще придем.

Мы много десятилетий говорим о буржуазной пропаганде, которая будоражит ересью умы и сбивает с пути истинного. Разумеется, в пропаганде всегда скрыты ловушки для неосведомленных или невежественных людей. Преувеличение значения пропаганды имеет еще и целью объяснить существующие социальные недуги не состоянием общества, а внешними причинами. В то же время вся западная пропаганда опирается на реальности жизни, на мелкобуржуазность классов и социальных групп. Если человеку достаточно для жизнедеятельности здравого смысла – обыденного сознания, то не составляет большого труда показать ему преимущества капиталистического строя перед капиталистическим хотя бы одним перечислением товаров и услуг, которые в одном месте есть, а в другом нет. Отсутствие теоретического знания сущности капитализма и социализма приводит обладателя мелкобуржуазного сознания к принятию на веру деклараций. Вот говорят – социализм, но я сам на себе ощущаю, как он относится ко мне. Мне такое отношение не нравится. Значит, делаю вывод, плохо там, где социализм. Но социализм ли это? Говорят: социализм, – повторяют вслед за другими название, не задумываясь о соответствии названия и сущности называемого. Противоречие между мелкобуржуазным мировоззрением и пролетарским возникает из противоречий между порождающими их экономическими отношениями. Экономические отношения же неочевидны, они нуждаются в исследовании. А имеющиеся противоречия можно не замечать, прикрыть названием. Преодоление противоречия требует нового сознания, научного мировоззрения, таких условий жизни, в которых недостаточно уже удовлетворяться одними названиями.

В одном из спектаклей 50-х годов было показано столкновение двух мировоззрений в лице двух соседей – председателей колхозов. Один из них показан как рутинер, другой – как новатор. Так вот, рутинер (по спектаклю его звали Галушка) говорил примерно так: “А на що мини той коммунизм, када мини и у социализми харашо? Кому трэба, хай туды идэ, а мы и тут харашо жывымо”. Драматург отразил одну из значительных тенденций послереволюционной современности – удовлетворенность достигнутым социальным завоеванием, нежелание идти с рабочим пролетариатом до конца. Сегодня уже ставится вопрос о модернизации имеющихся достижений, приспособление их к уровню требований сегодняшнего дня. Вопрос о движущих силах, о расстановке политических сил, об изучении экономической основы этих политических сил не ставится.

И если уж буржуазная пропаганда успешно действует, то это еще один сигнал о том, что общество сохраняет реальные, не единичные и не случайные мелкобуржуазные отношения. Отчасти, это отношения между обществом и государством (в лице его чиновников и институтов). Отчасти, это конечно же крестьянин – мелкотоварный производитель. Отчасти, это горожанин, крестьянствующий горожанин, успешно сочетающийся с недостатками снабжения города продуктами. Отчасти, это чиновник, использующий должность в том же качестве, как и крестьянин не принадлежащую ему землю. И во всех этих частях огромное разнообразие, которое не изменяет сущности.

Противоречие между мелкобуржуазным мировоззрением и пролетарским возникает не в общении между людьми, но в самих людях. Оно возникает из экономических отношений между людьми, из отношений этих людей к средствам производства и их производственных отношений. Но внешне эти отношения могут иметь вполне благопристойный пролетарский вид, когда говорятся фразы о светлом будущем, об обязанностях каждого гражданина, о патриотизме, когда пожимаются руки и в президиум приглашаются люди, что называется, от сохи и от станка… Но при этом требуется “с полной отдачей” работать в крайне тяжелых и вредных условиях труда, тогда как выдвигающий это требование “с полной отдачей” трудится за столом в кабинете и почему-то получает больше. При этом оправданием такой странной диспропорции служит откровение, жалостливое откровение о том, что работают-де они за столом с утра до поздней ночи, но при этом как-то не упоминается, что происходит это в кабинете с кондиционером, в служебной машине.

Работать всегда нелегко. Но канули в лету наивные представления о капиталистах, которые сидят себе, ничего не делая, и жиреют на прибылях от эксплуатации пролетариата. Они, эти капиталисты, работают много и интенсивно. Но от этого они не перестают быть эксплуататорами, не перестают пользоваться лучшими условиями работы и жизни, чем пролетарии, не перестают быть лучше социально и экономически обеспеченными к старости, чем производители материальных ценностей. Мы можем вспомнить и царских министров-капиталистов, которые также много работали… Мы можем вспомнить и почитаемого Петра I, который также много и не покладая рук работал, не гнушаясь черной работы. Но при этом народ гнил заживо на строительстве Петрограда. Исторически нужное для государства дело делалось, последствия которого и сегодня очень ощутимы. Но народ погибал тысячами…

Но как же происходит эксплуатация пролетария мелким буржуа, если разумеется таковой имеется в нашей стране?

Крестьянин и крестьянствующий горожанин вкладывают свой труд (мелкий буржуа, как товарный производитель, лично участвуют в производстве товара, трудится, можно сказать, в поту лица) в производство на личном земельном участке товарной продукции, которую затем продает на рынке, в буквальном или переносном смыслах. Цена на товар определяется не себестоимостью товара, но конъюнктурой рынка. Но сегодня ситуация такова, что не столько конкуренция на рынке определяет рост цен (тем более это относится к малоконкурентноспособной продукции колхозов и совхозов, кооперативной торговли и еще в меньшей степени – государственной торговли), сколько покупательная способность населения и сдерживается только уровнем доходов населения.

Нужно учесть еще один немаловажный фактор, что сельхозпродукция производится на земле, являющейся общенародной собственностью, отданной в пользование. Не будучи владельцем средств производства, в первую очередь природных, крестьянин (и крестьянствующий горожанин) эксплуатирует эти средства и единолично присваивает доход от эксплуатации и тем самым выступает как мелкобуржуазный производитель, эксплуататор.

Точно таким же мелкобуржуазным производителем выступает по отношению к обществу и рабочий, и служащий, когда они производят товар для рынка (в большинстве случаев, для черного рынка, так как выполняют заказ и реализуют продукцию нелегально) на общественных средствах производства, присваивая себе весь доход. Не распределяя доход в соответствии с затраченным трудом и участием в производстве этого конкретного товара собственника средств производства – общество, рабочий или служащий выступают перед обществом опосредовано как мелкобуржуазные производители, эксплуататоры. Аналогично можно рассматривать и управленческий производственный аппарат, который так или иначе эксплуатирует еще и рабочую силу.

Чиновник – это новый тип мелкобуржуазного производителя, новый и необычный в сравнении с классическими формами производства. Нужно сказать, что новизна эта относительна, так как чиновник всегда был мелкотоварным производителем, но его роль в государстве становится особой лишь при исчезновении с арены более сильных классовых сил – помещиков, буржуа и т.п. Чиновник производит услуги (или превращает в производство услуг свои непосредственные производственные обязанности). Его товаром становятся услуги по приему на работу, по предоставлению работы с лучшими условиями труда или лучшей оплатой, услуги по внефондовому снабжению, услуги по тому, что он за определенную мзду – покорностью, услужливостью или деньгами не мешает работать или не выживает с работы, услуги по обращению товаров в теневой экономике, услуги по формированию планов, формированию цен, и так далее, и тому подобное. Чиновник, производя услуги, использует средства производства, предоставленные ему обществом через государственные институты. Он эксплуатирует не принадлежащую ему должность. Да и сама должность становится товаром и стоимость ее зависит от прибыли, которую эта должность приносит. Создание услуг на обмен или продажу приводит чиновника к необходимости эксплуатации производителя сверх общественно необходимого труда. Для этого существует множество законных и незаконных форм принуждения (работа в выходные, сверхурочно, с нарушением техники безопасности, технологии, условий труда, производственного быта, штрафы, снижение расценок, понижение разряда, создание условий труда, в которых невозможно работать без нарушений технологии…). Для этого существует механизм политического террора, когда работа объявляется высшей ценностью, а человек получается при этом вторичным звеном, придатком, живым механизмом по производству работ. И становится само собой разумеющейся вещью “отдать все силы на благо”. Отдать все силы в мирном труде на благо чего-то такого, чем ему, обессиленному, уже не придется воспользоваться. И наконец, для того, чтобы заставить “ленивого работника”, “охочего до длинного рубля”, “стремящегося к сытой жизни”, “несознательно относящегося к труду”, “не понимающего заботы государства о нем”, “летуне” и т.п. работать “на благо государства”.

На благо тех, кто кормится при государственных должностях, создана прочная управленческая структура, обеспечивающая благоприятные условия для эксплуатации производителя материальных ценностей (и кроме того, множество внутриведомственных правил и норм). Самым главным элементом механизма эксплуатации нужно назвать систему мер по прикреплению работника к месту работы. Для этого усложнена процедура увольнения и приема. Прием на работу, например, поставлен в строгую зависимость от прописки, а перемена места в поиске лучшей работы сопряжена с потерей жилья, прописки и резким ростом трудностей при устройстве на работу. Получение жилья, в свою очередь, связано с необходимостью длительной работы на одном производстве. Организация производства такова, что для получения прав на так называемые льготы на жилье, необходимо доказать длительной работой лояльность ведомству и, разумеется, ведомственному чиновничеству.

Работнику деться некуда. Как бы там он ни сопротивлялся, но жизнь подталкивает его в учреждение, на производство, где придется набраться терпения и выдержать все унизительные процедуры и не один день. Нужно “показаться” в отделе кадров, “показаться” будущему начальнику… Это неизбежно и в лучшем варианте при полном наборе необходимых документов, в которых подтверждается лояльность работника производству, преданность столу, станку, верстаку тем, что не “слишком” часто менял место работы и место жительства, не конфликтовал, был послушен и т.п.

На производстве работник попадает в тотальную систему дисциплины труда. Этот отработанный десятилетиями механизм – лучшее средство для усмирения. Независимо от условий труда, техники безопасности, оплаты труда, простоев работник должен свято выполнять условия дисциплины труда, которые, в конце концов, сводятся к выполнению указаний и приказов начальников, независимо от их правомерности. Работник в таких условиях рассматривает производство как чуждое ему или даже враждебное. Чиновник же еще более концентрирует власть в своих руках, сосредотачивая все основные нити производства в своих руках. Ему тоже нелегко. Он должен платить дань своему начальству, например, обеспечивая выполнение плана “любой ценой”, обеспечивая получение, например, реальной прибыли от должности и эксплуатации в виде, например, вырванных премий, обеспечивая вышестоящему начальству “план”, который становится индульгенцией от нарушений и обеспечением дальнейшей эксплуатации должности и общества. Можно изменить условия и тогда нужно обеспечить не план, но что-то другое, например, условия самофинансирования. Разумеется условия и методы резко изменятся. Но изменится ли сущность эксплуатации, если не изменится отношение к средствам производства и производственные отношения? Нет. При капитализме самофинансирование полное, но эксплуатация сохраняется. И капиталист – не лапотный кулак-мироед. Это вполне благовоспитанный и миролюбивый господин. Он даже поощряет рабочего: ругай меня, критикуй, бей мою куклу, срывай злость, но работай. Он стремится обеспечить лучшие условия труда, примирить страсти…, но работай. Он готов поделиться частью прибылей, предоставляет где только можно полную свободу…, но работай.

Но пролетарий остается пролетарием, а эксплуататор эксплуататором.

Мелкобуржуазное сознание, мелкобуржуазные отношения – это реальность нашего общества. Эта реальность ежедневно воспроизводит себя в сложившихся мелкобуржуазных отношениях в обществе, ежедневно покушается на имеющиеся устойчивые коммунистические отношения. Эта реальность закреплена, с одной стороны, государственной системой (юрисдикцией, системой учреждений и кадров, системой финансирования ведомств и должностных лиц, подменой в сознании общественного государственным: все, что во благо государства – во благо общества и т.п.). С другой стороны, реальные мелкобуржуазные отношения не ограничены юридически. Государство не признает существование в себе мелких буржуа, но готово бороться с мелкобуржуазностью во всем, что не касается системы, чиновничьей иерархии.

Непризнание государством своей некоммунистической сущности и, наоборот, навязывание сознанию производителя убеждений в некоей коммунистической сущности государственности, поскольку, мол эта государственность выросла на хребте общества, строящего социализм, порождает соответствующую правовую систему, где, например, законы о правах граждан на свободы ничем не подкреплены и регуляция выполнения этих прав отдана всецело в руки государства. Эта реальность закреплена в государственных и политических документах. Это, например, ярко проявляется в декларации демократии вообще, демократии для абстрактного однородного общества, где “единый”, “сплоченный” и “равноправный” народ сам себе будет творить власть. Ведь если нет противоположных классов, то непонятно, откуда возьмутся те, над кем нужно власть употреблять. Правда, нужно отдать должное популярности лозунга о демократии и непопулярности классовой борьбы и диктатуры пролетариата. Штыковая борьба классов, репрессии, подавление, уничтожение – это традиционные формы классовой борьбы в истории нашего государства, разумеется и привели к непониманию, а то и к ненависти ко всякому упоминанию о классах. Борьба классов ассоциируется в сознании общества с реками крови. К тому же “классовая борьба с буржуазным элементом” в нашей стране фактически осуществлялась самим буржуазным элементом. Пострадали в этой борьбе отчасти буржуазные элементы. Но основную часть потерь понесли пролетарские элементы, интеллигенция (преимущественно с коммунистическим сознанием). На уровне здравого смысла не могут быть приняты ни классовая борьба, ни диктатура пролетариата, ни отрицание демократии, как панацеи. Научное мировоззрение, мировоззрение марксизма не стало мировоззрением общества, как следовало бы ожидать при повальном охвате принудительными кружками, политпросами и высокосознательной говорильней. К тому же, как и классовая борьба и диктатура пролетариата, марксизм дискредитирован в глазах общества подменой сущности марксизма демагогией с марксисткой фразеологией. Эта подмена была осуществлена как раз в те годы, когда уничтожали людей под лозунгом классовой борьбы пролетариата с буржуазией. Эта подмена была сделана мелкой буржуазией, той новой послереволюционной мелкой буржуазией, которая пришла к власти от имени пролетариев и осуществляла власть от их имени над ними. Гуманизм – политика коммунистического общества в целом и каждого его члена в отдельности.

Гуманизм отрицает власть. Гуманизм отрицает и такую власть, которую маскируют абстрактным наименованием “власть народа”. В свое время формула “власть народу” означала власть угнетенной части народа над угнетателями народа – монархией, помещиками и капиталистами. В понятие “народ” в этой формуле входили все, кого угнетали в царской России. Промышленный пролетариат был самой немногочисленной группой в числе угнетенных, хотя и самой передовой, организующей и самоотверженной.

После революции угнетенные слои, классы уже не выступают в единстве, но проявляют себя в обществе совершенно самостоятельно, добиваются своих, социально обусловленных целей, которые лишь на определенных этапах совпадают, как это и было во время революции и гражданской войны.

Когда был побежден общий враг, все угнетенные классы и прослойки потеряли в его лице объединяющую силу. Теперь это не единый народ, но сложный социальный конгломерат, который решил общую для всех задачу, и теперь составные его части оказались на пороге решения своих собственных социальных задач. Например, после совместной борьбы против монархии, крестьянство совсем не расположено было обобществлять земельные наделы, не в интересах крестьянства было и государственное распределение. Крестьянину, с его мелкотоварным производством, нужен рынок, а не сдача заготовок. И в этих очень важных для общества социально-экономических вопросах между рабочим классом и крестьянством не было единства и не могло быть, так как рабочему нужно было получить продовольствие по твердым и невысоким ценам. Для свободного рынка у рабочего средств не было, разруха и отсутствие специалистов не обещали в скором времени перемен к лучшему.

В условиях переходного периода, от совместной борьбы против общего врага к совместному сосуществованию, формула “власть народа” все более приобретала абстрактный смысл. Встал вопрос о том, какой части народа осуществлять власть. Тогда власть на себя взял пролетариат. Власть народа тогда называлась: диктатура пролетариата.

Сегодня, как мы уже показали, все еще нет условий (которые характерны для коммунистической фазы развития общества) для единства народа. Существуют значительные противоречия. Обострение противоречий может быть в случае стечения крайних обстоятельств, что возможно в условиях глубокого экономического кризиса и резкого обнищания пролетариев.

Сегодня призывы к демократии, то есть к власти народа, должны быть дополнены конкретизирующим комментарием: власти какой части народа и над какой? Ведь именно демократия вообще (что есть требование и условие мелкобуржуазных отношений) всегда преподносится правящим классом, как власть лучших, власть достойнейших. Правящая часть народа стилизуется под некий народ вообще. Народ представляется для понимания всем обществом как сумма идеальных праведников, когда нужно обосновать принадлежность правящего меньшинства народу, слить его с аморфной толпой. Праведники существуют лишь в воображении верующих. Из лучших побуждений демократия преследует и тех, кто ее осуществляет и поддерживает.

Создание социально образцового типа, среднего гражданина – это не прихоть. Это требование, вытекающее из попыток любой ценой и немедленно решить общественное противоречие или представление о противоречии. Это и один из нормальных процессов сознания, который, решая задачу, моделирует противоречие, которое обязательно лежит в ее основе и для этого находит противоположностям формы максимальной типичности среди всего многообразия конкретных проявлений. Такое обобщение – всегда образец для любого рода единичных проявлений противоречия. Однако перенос абстрактного метода решения задач в реальную жизнь влечет за собой отношение к людям, как к символам, равным среди равных, и отбрасывание лишнего.

Народ вообще, без частностей и особенностей, средний гражданин, образцовый во всех отношениях, элемент однородной модели общества – это еще и противопоставление человека, реального живого и внутренне противоречивого человека обществу. Противопоставление человека обществу – идея мелкобуржуазная, в которой отражена любовь к казенному нормированию людей в обществе, к формальному многообразию, это ханжеская вывеска всеобщей и всеохватывающей благопристойности по объявленному образцу. Любовь эта не из каких-нибудь там абстрактных созерцаний жизни, но вполне конкретная любовь к благам, доходам, получаемым с помощью эксплуатации собственности общества и членов общества на общественной земле, на государственном предприятии, на государственных и общественных должностях.

Противопоставление члена общества государству, которое представляет себя обществу как эталон общества, закреплено даже юридически. При этом само собой разумеющейся вещью считается приоритет государства перед обществом в лице его отдельных членов. Тому примером может служить, например, законодательство, где преступления против государства считаются более тяжкими преступлениями, чем преступления против членов общества.

Для всякого государства, как системы и аппарата, характерно пропагандировать себя в качестве единственно возможного способа осуществления целей общества и его членов. Так, в свое время, диктатура пролетариата была представлена обществу в лице государства. Хотя название оставалось, но диктатура пролетариата была заменена диктатурой государственного аппарата. То есть, государство, как изначально исполнительная власть, объявило себя органом, осуществляющим диктатуру пролетариата, узурпировав этим еще и законодательную власть, которая должна была бы остаться, и пролетариата для осуществления диктата. Государство охраняло завоевания пролетариата теперь уже не только от посягательств внешних и внутренних врагов, но и от самого пролетариата. Государство становилось единоличным собственником всей когда-то национализированной собственности. Государство, разумеется, “во имя лучшего будущего и т.п.” становилось владельцем рабочей силы. Воспроизводством рабочей силы государство также занимается на правах собственника трудовых ресурсов, свидетельством тому история и современность трудового законодательства.

Небезынтересно вернуться ко времени II съезда партии и обратить внимание к “Проекту программы Российской социал-демократической рабочей партии”. Абзац (Г), начало которого Ленин предложил изменить следующим образом: “В интересах охраны рабочего класса от физического и нравственного вырождения, а также в интересах повышения его способности к борьбе за свое освобождение”, – далее следует продолжение: “Российская социал-демократическая партия требует(здесь мы снова прервемся и предупредим, что приведем лишь некоторые из пунктов абзаца):

3) полное запрещение сверхурочных работ;

4) воспрещение ночного труда (от 9 час. вечера до 5 час. утра) во всех отраслях народного хозяйства, за исключением тех, где он безусловно необходим по техническим соображениям;

7) установление законом гражданской ответственности нанимателей за полную или частичную потерю рабочими способности к труду, – потерю, происшедшую вследствие несчастных случаев или вредного воздействия производства; освобождение рабочего от обязательства доказывать, что указанная потеря произошла по вине нанимателя;

14) установление уголовной ответственности за нарушение законов об охране труда;

15) запрещение предпринимателям производить денежные вычеты из заработной платы, по какому бы поводу и для какого бы назначения они не делались (штрафы, браковка и проч.); (“Ленин, Избр.соч. М.1984, т.3, с.183-184).

Там же есть в абзаце (В) в пункте N8 указание на то, что республиканская демократическая конституция должна обеспечить после свержения самодержавия в числе других требований следующее: “предоставление каждому гражданину право преследовать всякого чиновника перед судом без жалобы по начальству”.(с.183)

Приведены, конечно, выборочные пункты, но не потому, что в других пунктах нет ничего, что могло бы привлечь внимание читателя через 85 лет после включения коммунистами этих требований в свою политическую программу. Там можно прочесть и требование ограничить рабочий день восемью часами в сутки. Прошло 85 лет со дня включения российскими коммунистами требования ограничить рабочий день хотя бы восемью часами (так, кажется, нужно понимать ограничение – верхний предел) и прошло почти 105 лет с тех пор, как в Чикаго на съезде тред-юнионов было принято это революционное требование, направленное на ограничение наемного труда, вынужденного, неизбежного для поддержания жизни рабочего. Сегодня, спустя много десятилетий, это требование минимума стало нормой. Возможно, это все еще необходимость. Но трудящиеся воспринимают это как неизбежность. Восьмичасовой рабочий день сегодня – это одно из условий дисциплины труда. Есть работа, нет ли ее, но сиди. Таков закон дисциплины и, естественно, рычаг морального и материального принуждения, воспитания покорности, которая, в свою очередь, является одним из условий эксплуатации.

Так же обстоит дело и со сверхурочными, которые ограничиваются официально, но в реальности сверхурочные весьма распространены. Оплата по сверхурочным производится в обход сверхурочного тарифа, чтобы “не портить” статистику охраны труда. То же самое касается ночного труда, к которому кроме того привлекаются и женщины.

Наличие свободного времени, писал Маркс, свидетельствует об уровне развития общества. Свободное время необходимо не столько для восстановления сил для следующего рабочего дня, сколько для развития человека, совершенствования и обновления его интеллектуальных способностей.

Не менее остро и актуально звучат по прошествии 85 лет и другие требования. Уже объявлен социализм, уже несколько раз объявлялся вот-вот наступающим коммунизм, но элементарные демократические (даже еще не социалистические) требования рабочего класса не удовлетворены. Да и конституция СССР изобилует восхвалениями демократии, самоуправления народа, декларациями свободы собраний, свободы печати… Но свободы эти, с одной стороны, не подкреплены юридическими актами, с другой стороны, появляющиеся юридические акты определяют не гарантии свобод и наказание преследователей этих свобод, но определяют те органы, которые будут по своему усмотрению разрешать или не разрешать пользоваться свободами, регламентировать эти свободы. То есть, недостаточно соблюдать законы государства при пользовании конституционными свободами, но еще надо и испросить разрешение власть имущих, государственных чиновников на право пользования свободами. Кроме того, существуют всякого рода материальные препятствия, как например, сосредоточение издательской деятельности в руках государства.

Все также не может гражданин преследовать по суду “всякого чиновника” без жалобы по начальству, если тот ущемляет его права. Да и после жалобы суд может лишь требовать у начальника этого чиновника принять меры к пресечению неправомерных действий подчиненного. Все-таки – начальник начальнику, а не суд. Нелишне помнить, что подавляющее большинство руководящего аппарата – члены правящей партии. На кого же жалуются подчиненные?

Демократия представляется как высшее благо для народа. И это не пустые слова, но теоретические положения политической платформы. Те теоретические положения, которые противоречат марксизму. Так как эти теории выдвигаются от имени марксизма, то они и извращают марксизм. Ревизуя марксизм (в вопросе о теории демократии, ее ограниченности и достаточности для мелкой буржуазии, ее высшей идеологической и политической фазы, предела развития общества для мелкой буржуазии), приходится предпринимать множество других действий (в обычной последовательности – от теории к практике), которые будут заранее ограничены своим мелкобуржуазным происхождением и противопоставлены потребности совершенствования общественных отношений, формирования коммунистических отношений и прежде всего в экономической сфере.

Извращение теоретических взглядов о государстве и демократии, отраженных в теории марксизма, готовит почву для последующих тупиков и новых извращений, гнусного копирования самодержавности “на новый лад”, возвеличивания слов над делами (словно истина – это критерий практики, а не наоборот), репрессий, насилия и принуждений. Мы видим на исторических примерах, как страны, которые становились на путь социалистических преобразований при менее развитых производственных отношениях, чем это было в России до 1917 года, переживали и переживают подобно нашей стране диктатуру мелких буржуа или, как это принято называть в несколько театральном стиле – “культ личности”, в еще более жестком виде, с более тяжелыми последствиями для своего народа. Чем с большим грузом мелкобуржуазных пережитков приходит страна к началу пути построения коммунистического общества, чем значительнее доля мелкотоварного производства на рынке страны, тем ощутимее власть мелких буржуа и тем они разнузданнее. И наоборот.

Мелкие буржуа, в условиях национализированной частной собственности, уже не могут стремиться к идеалу своему – классу буржуазии. Разумеется, мелкие буржуа используют все легальные и нелегальные способы для наживы, но стать капиталистами не могут – нет экономических условий. В таком случае они строят вместе с рабочим классом “социализм”, приспосабливая и условия строительства (противопоставляя самоуправлению диктат государственной власти, т.е. надстройки, обюрокрачивая ее для укрепления и экономической власти внутри самих государственных структур), изменяя форму уже построенных социалистических институтов и отношений по образу идеального “мелкобуржуазного социализма”. “Но по своему положительному содержанию этот социализм стремится или восстановить старые средства производства и обмена, а вместе с ними старые отношения собственности и старое общество, или – вновь насильственно втиснуть современные средства производства и обмена в рамки старых отношений собственности, отношений, которые были уже ими взорваны и необходимо должны были быть взорваны”. (К.М.Ф.Э. Избр.соч. том 3, с.163 “Манифест Коммунистической партии”).

Во времена написания “Манифеста Коммунистической партии” реально социализма нигде не было, но теоретическая модель его была построена по результатам изучения мелкой буржуазии в экономике, политике и, особенно, в революционной практике Франции. Сегодня этот анализ блестяще подтвердился и, к сожалению, “реальный социализм” вполне соответствует модели.

Вернемся снова к проблеме классовой борьбы. Классовой борьбы, как оказалось, в нашем обществе уже нет. Все социальные проблемы от неурядиц, лентяев, отдельных бюрократов, непридуманных вовремя теорий, потери нравственности, корней, роковых последствий прошлого и прочего. Больше всего прошлое виновато в нынешнем положении, а в настоящем у нас “все – за” и осталось только наддать пару. Но вот прошлое ушло. Его нет. Оно, так сказать, в прошлом, а проблемы все еще есть. И общество – это не толпа, которая слепо повинуется инерции назначенного на такой-то день творческого порыва. Общество живет не последствиями истории, но живет настоящим каждый день, и каждый день живет не только следствиями былых причин, но и творит ежедневно причины будущих следствий. Общество не попало в трудную ситуацию, но сотворило ее. И сотворило, борясь, преодолевая, вопреки. Но с кем борясь? Что преодолевая? и вопреки чему?

Что это, борьба лучших с самыми лучшими, или борьба абстрактных сил зла с не менее абстрактными силами добра, или преодоление “бездумной” природы, наставившей экономических рогаток, или это надорванный непосильной ношей энтузиазм?

Откуда вообще экономические трудности и необходимость политических реформ, если общество представляет собой единый народ, движимый едиными мотивами к единой цели?

Эти вопросы не имеют ответов вне диалектики развития общества, вне исследования противоположностей. Но сначала очень полезно выяснить сами противоположности, которые сильно затуманены хвастливой фразой о единстве.

В Программе КПСС написано, что партия выдвигает в качестве основных задач своей социальной политики “сближение классов и социальных слоев” (§I), а в §4 написано: “Ключевой вопрос политики партии – развитие и укрепление Советского социалистического государства, все более полное раскрытие его демократического, общенародного характера”. С одной стороны, необходимо сближать классы, группы, слои, а с другой стороны – они уже сближены и осталось только полнее раскрыть их близость. Но общенародный характер общества называется еще и демократическим. Но демократия – это вообще политика не единого общества. Демократия – это власть одной части народа над другой. И поэтому демократическое общество не может быть единым в социальном смысле. Но оставим противоречия в формулировках в стороне. Нужно задаться вопросом: кого и с кем предполагается сближать?

Крестьянин пользуется общественной землей для восполнения недостатков системы распределения и недостатка продуктов питания, но при первой же возможности пользуется и так, что присваивает себе сверх прибыли от вложенного труда еще и прибыль от спекуляции тем же товаром в условиях более высокой конкурентоспособности его товара в сравнении с товаром тех же свойств потребления, но произведенным им же в коллективном хозяйстве. Виноват ли крестьянин в сложившейся ситуации? Нет. У него нет выбора. Можно, разумеется, как это и делалось не раз, “сделать” крестьянина рабочим. Но от этого искусственного превращения не произойдет реальных изменений в его жизни в лучшую сторону. Единственный способ отвратить крестьянина от мелкотоварного производства – это победить его в конкурентной борьбе за рынок сбыта и включить крестьянина в систему распределения продуктов питания наравне с неземлепользователями, то есть сделать ненужным для него ведение натурального хозяйства.

Ни крестьянин, ни мелкотоварный “дачник” не могут даже временно конкурировать с экономически мощными коллективными хозяйствами, если эти коллективные хозяйства в самом деле хотят конкурировать. Но хотят ли? Нет. Колхозы и мелкотоварные производителя производят товары на разные рынки. Колхозная товарная продукция поступает в закрома пассивного монопольного скупщика – государства и затем колхоз не знает уже судеб своего товара. Государство же не конкурирует с мелкотоварным производителем потому, что даже победа над ним принесет ничтожную прибавку к бюджету на фоне больших доходов от многих других отраслей хозяйства. Колхоз мог бы конкурировать с мелкотоварным производителем тем товаром, который произведен сверх обязательных поставок государству. Но и колхозу, как и государству, невыгодно вкладывать средства в этом направлении, так как ни колхоз, ни госпредприятие не могут установить прямую зависимость условий труда и жизни работника от полученной прибыли, и потому что цены на государственные закупки позволяют получать доход гораздо больший именно от снижения себестоимости госзаказа, чем от конкурентной борьбы с мелкотоварным производителем. При этом нужно в какой-то мере учитывать тот факт, что колхозник опосредовано должен конкурировать с самим собой, только в другой своей ипостаси – мелкотоварного производителя.

В итоге, единолично крестьянствующий колхозник, крестьянствующий дачник остаются на мелкотоварном рынке главной силой. Притягательность рынка частного предпринимательства из-за реальных возможностей получения сверхдоходов остается очень высокой. Но главным в торжестве мелкобуржуазного сознания нужно все-таки признать факты успешного конкурирования мелкотоварного производителя в борьбе с общественным производством, исключение членов общества из системы общественного распределения продуктов и частнособственнического отношения государства к общественному потреблению и производству. Ведь только в одном примере с распределением продуктов в городе и деревне государство выступает в роли частного собственника, преследуя получение выгоды от неравного распределения, но не как выразитель общественной потребности в целом и каждого члена общества отдельно.

Вся надстройка, с ее системой управления и распределения кормится на противоречии общественного и частнособственнического. Это противоречие особенно остро проявляется внутри надстройки. Длинная и разветвленная цепь, но уже других государственных образований, материально обеспечивает систему управления и систему распределения – создает научные учреждения, строит заводы, закупает импорт… Но, как, например, показывает практика инвестиций в сельскохозяйственное производство и его обеспечение, ни деньги, ни машины на полях не прорастают. Насыщение средствами сельхозпроизводства в надежде, что, насытившись, оно само заработает, не дает ощутимых результатов. Сдерживает экономику классовая структура, интересы классов в управлении и распределении.

Устрани общество демократическую ограниченность крестьянства и чиновничества, обрати интерес от личного товарного производства к общественному, как оказываются ненужными огромные надстроечные государственные образования, которые еще более множатся и связываются в системы, цепи, сети… Противником социальных преобразований, поворота к общественному способу производства будет не только крестьянин и крестьянствующий горожанин, но в большей степени чиновник. Бюрократия прямо заинтересована в сохранении во всех сферах крестьянского духа, духа мелкотоварного производства, так называемого “чувства хозяина”. Как уже было сказано, чиновник сам является мелкотоварным производителем, но нет ничего страшнее, чем остаться с глазу на глаз с рабочим классом и в единственном лице бюрократии противостоять коммунистическим тенденциям. Тогда невозможно будет вуалировать мелкотоварный характер управления и распределения внутри самой системы традиционными способами мелкотоварного производства, которые той же самой системой управления и распределения сделаны необходимыми и как бы неизбежными спутниками общественного производства. Полезно в этой связи обратить внимание на то, что рабочий на Западе, как правило, не обладает “чувством хозяина”, но работает заинтересованно.

Выгодно такое положение и внешней буржуазии, так как в сохранении необходимости мелкотоварного производства сохраняется слабость социализма как тенденции. Конечно, социализм не станет сильнее, если государство запретит мелкотоварное производство. Наоборот, реальное мелкотоварное производство останется, но товарный рынок еще больше “почернеет”. Теневая экономика в нашей стране совсем не изжита, о чем не раз провозглашалось в прошлом, и практика показывает, что запретительные меры не прекращают экономические отношения, но делают их еще более неравноправными для потребителя и доходными для производителя.

По определению Ленина: “Классы – это такие группы людей, из которых одна может присваивать себе труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства”. (Ленин. ПСС, т.39, с.15). По этому определению чиновничий аппарат, ремесленники, крестьяне, крестьянствующие горожане представляют собой класс мелких буржуа в современной оболочке “таких же как и все” “членов социалистического общества”. Наиболее реакционными и последовательными сторонниками сохранения мелкотоварного способа производства и, соответственно, мелкобуржуазных отношений являются те из них, кто другой своей стороной менее включен в общественное производство. При этом не следует обманываться названиями, которые якобы свидетельствуют об общественном характере производства и якобы общественном интересе названных, следует изучать существо дела, реальный процесс производства и распределения.

Можно видеть, что состав мелкой буржуазии претерпел со времен Октября значительные перемены и не представляет собой нечто неизменное, дожившее до наших дней. Это вполне нормальные для нашего общества слои, составляющие, по признакам отношения к способу производства и производственным отношениям, класс. Члены этого класса отделяют себя от других слоев и классов общества, но называют себя по-новому. И не только называют себя иначе, но и в мыслях не считают себя мелкими буржуа, хотя и в мыслях, и в делах своих не переступают границ тех еще дореволюционных мелких буржуа. Изменились формы, но сохранились сущности и условия для непрерывного воспроизводства этих сущностей.

Изменился ли рабочий класс?

“Рабочий класс перестал быть пролетариатом в прежнем смысле этого слова, превратившись в совершенно новый класс, освобожденный от эксплуатации, уничтоживший капиталистическую систему хозяйства, утвердивший социалистическую собственность на орудия и средства производства и направляющий советское общество по пути коммунизма” (Сталин)” (Краткий философ.словарь. М.:1952, с.193). Эта мысль прослеживается и в поздние времена, вплоть до нынешнего. Однако заявление Сталина о том, что утверждена социалистическая собственность, неверно не только для 1952г., но и в настоящее время. Национализирована собственность – да. Для полной же социализации не хватает еще и обобществления, то есть общественного управления национализированной собственностью, о формах которого еще только ведутся споры. Пока же собственность на средства производства сосредоточена в руках государства, а точнее в руках его представителей – чиновничества. Поэтому (и потому, что мы рассматривали в вопросе о чиновниках) нельзя на словах освободить рабочий класс от эксплуатации. Рабочий класс не перестал быть эксплуатируемым классом, не перестал быть пролетариатом. Несомненно и то, что условия жизни рабочего класса изменились решительным образом. Но также несомненно и то, что условия жизни изменились и у рабочего класса капиталистических стран. И поэтому нельзя приписывать к заслугам “социалистического государства” незаслуженные достижения. Рабочий класс вопреки надстройке над обществом добился улучшения своей жизни. Отсутствие крупной и средней буржуазии позволило добиться многих преимуществ, которых

нет у рабочих стран капитализма. При этом обнаруживаются и многие такие стороны жизни, в которых рабочий класс стран капитализма добился в борьбе с буржуазией несравнимо больших успехов. Об этих успехах особенно не любят распространяться чиновники, которые, будучи пользователями государственного права на национализированные средства производства, несут прямую ответственность перед рабочим классом за его благосостояние.

Необходимо отметить, что статистические сборники последних лет приводят средние цифры производства и потребления на душу населения. При этом минимальная заработная плата определена в 70 рублей, средняя заработная плата около 200 рублей, а максимальная заработная плата не нормируется. Прожиточный минимум составляет (по разным источникам) от 110 до 170 рублей на человека. Нетрудно заметить, что пролетарии, хотя и имеют в большинстве своем телевизоры, хотя и количественно отличаются по условиям жизни в лучшую сторону от пролетариев 1913 года (еще лучше сравнивать с Демидовскими рабочими), тем не менее, они все так же продают свою рабочую силу, работая по найму, все так же эксплуатируются совладельцами государственных институтов и все так же живут (конечно, в изменившемся материальном мире) в условиях близости к прожиточному минимуму. Для особенно возмущенных оппонентов, воспевающих непролетарскую зажиточную жизнь рабочего класса, можно добавить и то, что рабочий класс не представляет собой сообщество средних рабочих, а состоит из множества слоев, жизнь которых иногда существенно отличается от жизни своих собратьев по классу. Но так, позвольте напомнить, обстояло дело в среде рабочего класса и до Октября и после.

Сегодня в капиталистических странах работают по найму, не владея средствами производства, продают свою рабочую силу не только рабочие заводов и других предприятий. Сегодня капиталист аналогичным образом эксплуатирует инженера, служащего и большую часть работников науки и художественной культуры. Рабочий класс расширил (и продолжает расширять) свой состав за счет работников сферы обслуживания, науки, художественной культуры и служащих. Сегодня капитал превращает в товар и не традиционные формы человеческой деятельности. Продаются: интеллект, время, потенциальные возможности, душевный комфорт… Эти и другие товары производят люди, производят в массовом порядке, а затем этот товар реализуется потребителю. И все делается как в “добрые старые времена” на мануфактурах, заводах… В те самые “добрые” времена уровень развития производительных сил не позволял использовать специфические профессии интеллигенции и части служащих для массового товарного производства. Сегодня и те социальные слои, которые лишь время от времени работали на капиталиста в раннекапиталистический период, они работают так же, как и рабочий, по найму, участвуя в товарном производстве продажей своего труда, своих способностей и духовной свободы. Расширение социального представительства в рабочем классе изменяет идеологическую ситуацию, вносит коррективы в классовое сознание, хотя и не обязательно приводит к классовому самоопределению.

При социализме, где средства производства национализированы, большинство самодеятельного населения не может прожить иначе, чем зарабатывая средства к существованию работой по найму. Исключение составляет сравнительно небольшое число незанятой в общественном производстве интеллигенции, лиц, занимающихся “индивидуальной трудовой деятельностью” и крестьянствующих горожан. Здесь под “общественным производством” следует понимать существующее мнение (в государственных институтах и части общества) о нем. Мнение заключается в следующем: всякий, кто не работает в государственных или на разрешенных де юре государством предприятиях – не работает. Считается, что люди, не работающие по найму и не имеющие поэтому соответствующих документов, подтверждающих их работу в официальных учреждениях, заводах, фабриках и т.д. (такими документами являются трудовые книжки, книжки колхозника, удостоверения личности, свидетельствующие о принадлежности владельца к официальному предприятию или ведомству), считается, что эти люди не участвуют в общественном производстве. Они преследуются законом за “тунеядство”, подлежат принудительному “трудоустройству” в официальные организации. Этот не экономический, не социалистический, и опосредовано принудительный рычаг создает немало трудностей для экономики, сковывая подвижность рабочей силы, но он же вполне устраивает чиновничество, сосредотачивая – кроме всего прочего – административную власть в их руках. Не удивительно, что лозунг о разленившихся рабочих, “разучившихся” или “из века работающих из-под палки” не потерял своей актуальности в прессе, напоминая не только печатные стенания мелкобуржуазной прессы, но еще более древние сетования помещиков на “праздный люд”. В периодике о перестройке нет-нет да и встретится статья то экономиста, то журналиста о рабочем, который не работает “с полной отдачей”, “разучился работать” или “работает так-сяк”. По-видимому, они не только “в мыслях своих не переступают ту границу”, но и напрямую пытаются обвинить рабочих в существовании тех причин, которые виной незаинтересованному труду рабочего. Другие писатели о благе рабочего пытаются свести все причины к экономическим обстоятельствам непосредственных производственных условий. Экономика в целом продолжает оставаться в сознании большинства людей моральной экономикой более менее удачных постановлений, законов, правил. Социальная же составляющая жизни рабочего, тесно переплетенная с объективной экономикой, снова реформируется в расчете на благоприятный эффект. Коренных изменений не предполагается. Таких же нужно предполагать и коренных отношений рабочего к действительности.

В социалистическом обществе рабочий класс вобрал в себя большую часть общества, которая работает по найму и производит товар. В свою очередь, труд промышленного рабочего приобрел новые черты, происхождение которых нужно искать в научно-технической революции.

Часть общества, которая работает по найму, но не создает товар по роду своей служебной деятельности, относится к служащим государственных учреждений, предприятий и общественных организаций. Те из них, кто создает товар помимо своей служебной деятельности, используя должность как собственность, участвуют в общественном производстве обеими сторонами своей трудовой деятельности. Это же характерно и для колхозника, одновременно производящего товар как собственник и как кооператор.

Создана парадоксальная для “социалистического государства” ситуация: эксплуататоров-буржуев как будто бы уже давно нет, но рабочий класс не занимается ни управлением, ни распределением. Всем этим занимаются служащие государственных и общественных организаций, занимаются профессионально и преемствуют соответствующие управленческие и распределительные должности по мере “естественной убыли” кадров. Можно сказать, что чиновниками не становятся вдруг, чиновников выращивают, доводя до кондиции средних требований к чиновнику.

Маркс писал, что “управление капиталиста есть не только особая функция, возникающая из самой природы общественного процесса труда и относящаяся к этому последнему, оно есть в то же время функция эксплуатации общественного процесса труда…” (К.М.Ф.Э.,Соч.,т.23, с.343). Для капризного блюстителя устоев одно только упоминание о капитализме делает эти теории неприемлемыми для исследования общества, строящего коммунизм. Не аргумент для него и то, что это общество сохраняет признаки предшествующего способа производства и производственных отношений. Этот блюститель теоретической нравственности стоит и будет стоять на страже святых устоев, которые названы с “высокой трибуны” и потому не подлежат исследованию. На самом же деле он отстаивает не идеи, а свою жизнь. А уж как там это называется, было бы только названо, – не столь важно. В истории запечатлено немало фактов такого рода, когда под названиями скрывались противоположные им сущности, но вживляли в общество эти сущности под названиями других сущностей. Поэтому, если не ограничиваться пониманием названий и терминов, то можно видеть, что управление есть “функция эксплуатации общественного процесса труда” в том случае, когда, как и у капиталистов, распределением продуктов труда занимаются не те, кто его производит, а те, кто расположившись над производителем, распределяет по своему “верхнему” усмотрению доходы, присваивая себе прямо или через государственный механизм такую их часть, какую они сами считают необходимой. Именно поэтому “то положение, когда народом управляют, должно быть заменено самоуправлением народа” (Маркс).

Функция общественного управления – функция принудительная, вынуждающая, ограничивающая свободу самовыражения, функция демократическая. Способы управления имеют несколько видов, вмещающихся в диапазон от диктатуры одного человека до демократии, от коллегиального руководства обществом до коллегиального руководства временным коллективом по решению той или иной проблемы общества.

Функция самоуправления принципиально отличается от функции управления прежде всего тем, что управление – это управление извне, это управление над человеком, над обществом, а самоуправление – это осознание общественной необходимости выполнения той или иной деятельности.

Функция самоуправления – функция гуманистическая. Но что такое осознание общественной необходимости? Ведь можно убедить человека или группу людей, или даже общество в необходимости выполнять те или иные действия. Но осознание необходимости от этого не наступает. Наоборот, убеждение в виде пропаганды, разъяснения и есть внешняя сила. Осознание происходит из бытия, а пропаганда – лишь малая часть бытия. Много еще других более действенных сил (производственные отношения, отношения к средствам производства), которые не осознаются человеком, как движущиеся, основные. Для этого нужны знания. На уровне здравого смысла, обыденного сознания умело подобранные объяснения, призывы могут быть восприняты как действительность, в то время как реальная жизнь, отступив на время ослепления призывами, снова все вернет на круги своя – нужно только срок дать.

Самоуправление не может наступить в результате объявления периода самоуправления. Необходимы такие изменения в реальной жизни людей, которые привели бы их к необходимости и достаточности самоуправления. Разумеется, такие изменения не наступают сразу и требуют переходных условий для движения от управления к самоуправлению.

Управление наиболее полно и рационально осуществимо при абсолютной централизации власти, концентрации экономических и политических рычагов воздействия на общество. И чем тщательнее соблюдается принцип неразделения власти, тем эффективнее работает система управления. Максимум эффективности приходится на единоличную власть. Но в этом же ее слабость. Смерть властителя дестабилизирует систему.

Единоличная власть на каждой из ступеней системы управления до самого верха создает наилучшие условия для четкого и надежного управления. Однако сосредоточение власти в руках одного человека резко увеличивает количество ошибок – следствие субъективных оценок и решений. В этом противоречии одна из причин накопления дестабилизирующих тенденций. Попытки модернизировать систему единоличного управления с помощью распределения функций управления на различных уровнях системы должны приводить и приводят к сбоям управления. Любые модернизации не затрагивают фундаментальных принципов, вследствие чего распределение управления в системе, построенной на принципах единоначалия, должно привести к противоборству функционеров, а не к коллективному руководству, подразумевающему сотрудничество.

Выбор лучшего варианта управления, от единоличного до парламентарного, – это нормальный процесс поиска наилучшего варианта надстройки для капиталистического государства. Но все варианты происходят от идеала управления – абсолюта концентрации власти и поэтому сохраняют дестабилизирующее противоречие. Нельзя забывать, что всякое управление вызывает также и внешнее противодействие навязываемым решениям, правилам, законам. Чем больше принуждение к “уважению” управляющей власти, тем сильнее противодействие тех, кем управляют “сверху”. И это противоречие дестабилизирует систему управления.

Стремление любой системы управления к абсолютизации власти, что делается всегда (и нередко искренно) с надеждой на благополучие подвластного общества, противодействует не только расширению демократии, то есть вовлечению в управление, в круг власть предержащих большего числа людей (это позволяет уменьшить количество случайных решений и субъективных оценок), такое стремление сильно препятствует даже малейшим степеням демократизации. Если все же процесс демократизации, преодолевая противодействие, идет, то основа управления, ее внутренние закономерности развития, делают процесс демократизации обратимым, как бы далеко он не зашел. Исторических примеров тому достаточно.

Противоречие демократии заключается в том, что для процветания демократии необходима четко функционирующая система власти, система управления, но сама же система управления противодействует развитию демократии, противодействует рассредоточению власти, так как это увеличивает безответственность при принятии решений, рождает противоборство группировок и в целом дестабилизирует систему управления.

Система самоуправления зарождается в капиталистическом обществе, так как экономическое самоуправление – это главное условие производства и рынка при капитализме. Однако капиталистическое общество, как и всякое эксплуататорское общество, обостряет противоречие до непримиримости между личностью и обществом, между самоуправлением человека и самоуправлением групп и всего общества. Уровень производительных сил не позволяет осуществлять самоуправление за счет материальных ресурсов индивида или материальных ресурсов групп и общества в целом. Свобода самовыражения (главный принцип самоуправления) требует неограниченных материальных возможностей, в противном случае немедленно возникает зависимость, несвобода. Поэтому при капиталистическом способе производства успех приходит тогда, когда свобода самовыражения одних обеспечивается за счет ограничения свободы других. Только при капитализме это делается не с помощью оружия и предрассудков, а с помощью капитала. Роль управления в основном заключается в сохранении и поддержании неприкосновенности частной собственности и частнособственнических отношений. Разумеется, при капитализме, как и при всех прочих государственных формациях общества, политические, экономические, идеологические силы определяли существо системы управления, ее тактические цели и методы.

Самоуправление в капиталистическом обществе безусловно используется в капиталистическом производстве. Предоставляя человеку максимум возможностей для самоуправления, обеспечивается условие (ничем не сдерживаемое и максимально поощряемое) развития творческого потенциала. Затем продукт творчества присваивается тем старым способом, когда рабочий получает лишь часть произведенной стоимости. Хотя самоуправление как система формируется при капитализме, но при капитализме “самоуправление” становится еще и новой формой эксплуатации, как например, рабочие кружки на каппредприятиях. Если же уничтожить почву для эксплуатации, то есть частную собственность на средства производства и на способы распределения, то самоуправление из новейшей формы эксплуатации станет зародышем коммунистического общества.

Ликвидация частной собственности на средства производства устраняет основное препятствие для самоуправления народа. Но есть еще одно условие – народ должен управлять сам собой, но не через “своих слуг” командовать самим собой. Это не означает, что управлением будут заниматься все и одновременно; это означает, что каждый будет управлять собой и никто – всеми. Для этого же необходим такой высокий уровень экономики, благосостояния общества, когда общество сможет предоставить своим членам все материальные и духовные условия без ограничений для свободного самовыражения в любой из сфер культуры.

Сегодня общество экономически не готово к самоуправлению в целом. Поэтому существует проблема подчинения множества тенденций общественного развития, которые далеко не совпадают между собой, той главной тенденции, реализация которой в настоящем приведет к возможности реализации всех тенденций в будущем. Это идеал. Его осуществление станет возможным с переходом общества в коммунистическую фазу развития.

“Немедленный приступ к настоящему народному самоуправлению” (Ленин. ПСС, т.34, с.316) нужно понимать не только как управление государством через представительство ранее угнетенных классов, но и как требование к ограничению централизации демократической власти. Требование происходит из противоречия управления и самоуправления, как противодействие, ограничение всякого управления в его стремлении к абсолютизации власти. Необходимо выработать конкретные принципы для конкретных обстоятельств перехода управления в самоуправление. Основа перехода – создание соответствующих экономических условий.

Одна из форм перехода – Советы депутатов. “Советы депутатов – есть тип государства, когда сам народ собой управляет” (Ленин, ПСС,т.31, с.243).

Кто они – депутаты? Во время революции, когда родилась эта форма управления, депутатами были не просто хорошие люди или умелые и добросовестные работники, но представители класса, авторитетные политические представители из угнетенных классов и революционной интеллигенции. Это были широко известные в революционной среде люди. Их авторитет был основан на их общественной деятельности как политических деятелей. В известной мере депутаты оказывались невольными проводниками множества тенденций, отвечающих чаяниям избирателей, и в этом проявлялось, пусть и сильно ограниченное, но самоуправление. Советы депутатов выражали наиболее существенные политические и экономические требования избирателей.

Сегодня сущность Советов существенно отличается от первых Советов. Эта проблема сегодня называется “усиление роли Советов”. Советы стали Советами всего народа, некоей однородной массы людей, которая выдвигает из своих рядов наиболее смышленых для управления остальной, не совсем способной к управлению массой. Так, по-видимому, надо понимать сам принцип, положенный в основу формулы: “Советы народных депутатов”. Это во-первых. Во-вторых, Советы депутатов также входят в централизованную систему, где нижние Советы выполняют установки верхних. Советы на местах могут отражать волю избирателей в той мере, в которой эта воля не противоречит или дозволена верховной властью. Но и это, разумеется, в случае, если бы они реально отражали волю избирателей, чего нет. В третьих, система выдвижения депутатов не отражает даже формального положения о том, что депутаты – народные. В четвертых, система управления такова, что депутаты не имеют реальной власти. Реальная власть принадлежит аппарату чиновников Совета, так называемому Исполнительному Совету.

Сегодня Советы депутатов – это фактически Советы аппарата, отчасти потому, что у них нет реальной исполнительной власти, отчасти потому, что реальная исполнительная власть находится в руках чиновников, отчасти потому, что из-за отсутствия гласной политической борьбы выбираются депутаты за слова, а не за действия.

Реальной властью в Советах обладают не депутаты, а работники исполкома. Как-то в интервью один из чиновников госдепартамента США сказал, что президенты приходят и уходят, а Белый дом остается. Сколько бы ни было бахвальства у вашингтонского столоначальника, но и много правды в его высказывании.

Вернемся к цитате из Ленина. Советы, пишет он, являют собой “тип государства”. (В данном случае мы рассматриваем чисто теоретический аспект, который предполагает – по Ленину – что Советы правят страной). Если Советы – это тип государства, то Советы, одновременно, и аппарат принуждения. Иначе власть не осуществить и государство не укрепить. Служба в Советах требует, следовательно, специализации, профессионализма, иначе власть не употребить. И в этом случае, если сохранится нынешнее положение, депутатам все места будут предоставляться не у рычагов власти, а в зале голосования.

Сначала, как и во всяком новом деле, появляются люди, которые не знают, как нужно делать правильно, и интуитивно делают так, как того требует общественное мнение и обстоятельства. Так было и в первых Советах. Затем постепенно аппарат Советов специализировался, все больше рутинных функций переходило в ведение чиновников, росло количество инструкций, правил, постановлений…, которые требовали уже профессиональных навыков. При этом, в стране с огромным запасом мелкобуржуазности в сознании, недостатка в послушании и почтении к вышестоящим у чиновника не было. Хотя это был и новый чиновник, но материальные условия его служебной деятельности в целом оставались прежними. К тому же, чем голоднее был чиновник, тем исполнительнее. Аппарат специализировался, усложнял свою внутриведомственную деятельность, вырабатывал профессионализм, готовил кадры… Больше всего аппарату в его работе мешают депутаты, которые не владеют премудростями аппаратных отношений, “слишком эмоциональны”, “не в состоянии охватить проблемы в целом” и т.д. Цитаты из современного чиновничьего лексикона как бы аргументируют известный тезис о преимуществе профессионала перед дилетантом. Все это так, если забыть о назначении деятельности Совета. Профессионализм аппарата имеет тенденцию к вырождению, так как направляется на совершенствование профессиональных качеств для внутреннего потребления самого ведомства. Хорошим примером может служить профессиональное вырождение цехов в средневековье, в которых внутренние правила начинали играть роль более важную, чем внешние цели деятельности. Преодолеть свою ведомственность они так и не смогли и уступили менее консервативным, более подчиняющим свое совершенствование внешним обстоятельствам. Это были буржуа, а внешние обстоятельства – рынок.

Совершенствование Советов может произойти в том случае, когда реальная власть перейдет в руки депутатов, депутаты станут представлять интересы не всего народа, а его пролетарской части, а аппарат станет не исполнительным органом, а служебным вспомогательным. Аппарат не должен принимать решения, которые не утверждены депутатами, не санкционированы депутатами и, главное, не внесены депутатами. Депутаты должны принимать решения, а не чиновники, которые, используя свои профессиональные знания, должны воплощать их в жизнь под непосредственным руководством и контролем депутатов.

Власть депутатов в Совете возможна и при соблюдении дополнительных условий тщательного и всестороннего обсуждения проблем и принятие решений путем выбора наиболее приемлемого для всех из нескольких решений. Метод работы тот же, что и требовал Ленин от ВЦИК: “Сессии подольше. Обсуждения потщательнее. Проверка обстоятельнее” (Ленин.ПСС, т.45,с.418). Власть депутатов в Советах – это только расширение демократии (расширение представительства народа у власти), это еще не самоуправление, это управление части народа над всем народом, это еще не “сам собой управляет”.

Самоуправление начинается там, где ограничивается или самоограничивается власть. Это невозможно всегда сделать сразу, революционным путем. Самоуправление не может осуществляться человеком, волю которого подавляли силой, которого с пеленок приучали к послушанию и повиновению, для которого унижение стало обыденностью, для которого уважение и любовь стали синонимами безропотности и почитания. Если такому человеку предоставить самоуправление, то он в страхе начнет искать себе руководителя. И найдет. И вся затея с искусственным самоуправлением рухнет в одночасье. В то же время самоуправление существует в каждом человеке. Однако полностью задача самоуправления решается только на уровне овладения человеком знаний человечества, коммунистической методологии. Последняя отличается от буржуазной, религиозной тем, что не пытается морализовать реальные обстоятельства жизни человека, а предлагает изменить обстоятельства для совершенствования морали. На уровне обыденного сознания, здравого смысла самоуправление присуще всем людям, необходимость его очевидно проявляется во всех житейских делах человека, в быту и бытовом общении, в профессии и профессиональном общении на уровне овладения ремеслом и обмена информацией, относящейся к этому ремеслу, во всем многообразии видов деятельности, направленной на удовлетворение естественных потребностей человека и т.д. Самоуправление на уровне здравого смысла имеет, по-видимому, происхождение от биологии саморегуляции живых существ.

Социальное самоуправление, в котором человек утверждает свои права на равное всем место в человеческом сообществе, утверждает достоинство независимого ни от чьей воли субъекта, утверждает себя как человек, осознавая потребность в деятельности, осуществляется независимо от чьей-то воли, агитации или обстоятельств. Самоуправление на уровне научного мировоззрения подчинено воле самого человека, так как любое проявление его воли и есть самоуправление. Самоуправлению нельзя научить, нельзя принудить к самоуправлению. В любом случае, это будет уже разновидность управления.

Строительство социализма начинается с демократии, поскольку диктатура пролетариата – это управление обществом в интересах пролетариев. В любом государстве соотношение имущих и неимущих таково, что основная масса народа и есть неимущие. Путь от национализации частной собственности на средства производства, до ее обобществления проложен в чрезвычайно противоречивой и изменчивой общественной среде. И даже когда уже нет частной собственности на средства производства, когда нет уже буржуазии как класса, остаются социальные противоречия, естественным образом перекочевавшие в эпоху строительства социализма, такие как: социальные противоречия, порождаемые узкой специализацией в производственных отношениях и потому и сознанием, ограниченным рамками своей профессии, общественной работы, противоречия между нациями, народностями, этническими группами, противоречия на почве отношения к религии, религиозной традиции, противоречия, возникающие из неравных условий жизни (воспитывался или нет в семье, если да, то в семье какого достатка, уровня культуры, жил ли в деревне или в городе, на севере или на юге, имел ли наследственные заболевания или нет, влияла ли на здоровье экология или нет…), противоречия между производителями товара и распределителями товара, и многие другие противоречия. Не названными, но важными остаются противоречия, рожденные отношением к государству. Это противоречие между надстройкой и базисом, противоречие между частью народа, обеспечивающего функционирование надстройки и которыми в свою очередь управляет надстройка, и оставшейся частью народа, которая “обеспечивает руководством” функционирование базиса. Для решения этого главного противоречия и необходима демократия, то есть власть народа. А для того, чтобы решить это противоречие в пользу определенной части пролетариев, необходима такая демократия, которая называется диктатурой пролетариата.

В §3 Программы КПСС сказано: “сближение рабочего класса, колхозного крестьянства и интеллигенции”.

Классом назван только рабочий класс. Колхозное крестьянство остается в безвестной неопределенности. И действительно есть от чего впасть в нерешительность и собрать вместе эти противоположные по смыслу слова. Термин “колхозное крестьянство” означает, что существует некоторая часть земледельцев в обществе, которая осуществляет свою деятельность способом коллективного ведения хозяйства. При этом не упоминается, что каждый из членов этих коллективных хозяйств при этом еще занимается единоличным производством товаров земледелия. Поэтому правильно было бы назвать: колхозно-единоличное крестьянство. Но все же называется только одна сторона способа производства сельскохозяйственных товаров и один из способов реально существующего комплекса производственных отношений и часть реально действующих производительных сил.

Противоречивый термин отражает действительное развитие крестьянства: с одной стороны, коллективного производителя, с другой – единоличника. Это же противоречие отражает идеологию современного крестьянства, в которой сочетаются черты социалистического индивида, имеющего интерес в развитии общественного производства и черты индивидуалиста, мелкотоварного производителя.

Капитализм разоряет основную массу крестьян, превращая их в пролетариев, наемных рабочих. В условиях полного господства частной собственности этот процесс необратим. В наших условиях, когда никакой реальной угрозы землепользованию для крестьянства нет, не может быть и речи о пролетаризации. К тому же, крестьянин не вынужден напряженно бороться с конкурентами за выживание, его вторая сущность – участие в коллективном производстве, обеспечивает какой ни какой, но тыл и спокойствие. Но и в коллективном производстве крестьянин участвует не всеми своими духовными и физическими силами. Происходит это прежде всего потому, что крестьянин, в силу сложившихся условий распределения продуктов сельского хозяйства, ориентирован для обеспечения себя на самую отсталую форму производства – натуральное хозяйство. Он не может, как например, рабочий, купить в магазине все продукты питания. Крестьянин вынужден после рабочего дня в коллективном хозяйстве продлить свой рабочий день для производства продуктов питания для себя. Эта вынужденность в удвоении рабочего времени безусловно ограничивает крестьянина духовно и снижает его мелкотоварную продуктивность. С другой стороны, у него нет другого выхода сократить долю физического труда, как только путем роста благосостояния. Не может крестьянин смириться с очень низкими темпами роста благосостояния, которые зависят от развития коллективного хозяйства. Жизнь, в таком случае, улучшалась бы слишком медленно, чтобы крестьянин еще при своей жизни мог бы ощутить существенные перемены. Выход один – использование приусадебного участка, рыночной конъюнктуры для получения сверхдохода и за счет этого улучшение условий труда и быта или, если первое невозможно или менее выгодно, бегство в город, к лучшим условиям труда и распределения.

Нужно ясно представлять себе, что пролетарий, неимущий – это не некий голый гражданин безо всякого имущества, но это член общества, который не владеет и не пользуется ни на каких условиях частной собственностью на средства производства, кроме как – на равных правах со всеми членами общества. На счет имущества, нужно заметить, у пролетариев нет равенства и не может быть, так как условия жизни не могут быть равны. Отсюда возникают противоречия и между пролетариями. Какие-то, возможно, займут в будущем особое место в обществе, но только после решения основного противоречия.

Но как только возникает демократия в любой из форм, сразу же начинается процесс вырождения этой формы власти. Государство несовместимо с коммунистическим устройством общества. Но и отмирание государства – не отдельный от общества процесс, а борьба внутри общества за отмирание государства. Отмирание не может идти самопроизвольно, по мере изменений в обществе. Изменения невозможны, если не уничтожить определенные функции государства, его структуры. Государство влияет на общество, стараясь формировать те процессы, которые не позволили бы разрушить государственные институты. Поэтому нужен такой механизм демократии при социализме, который обеспечил бы непрерывное отмирание тех сфер государственности, относительно которых накоплены ресурсы самоуправления. Поэтому нужна не власть народа вообще, но власть пролетариев, которые единственно заинтересованы в доведении до конца разрушения всякой власти. Не соображения аппарата управления должны определять направление и способы развития общества, не представители гипотетических средних членов общества должны управлять обществом, но те, кто экономически заинтересован в построении коммунизма. Мелким буржуа и тем, кто “в мыслях не переступает ту границу…”, достаточно и социализма. Нужно сказать, что социализм – это та общественная формация, которая, при некоторых “доделках”, соответствует экономическим потребностям мелких буржуа. Есть еще слои и прослойки, которые колеблются между мелкими буржуа и пролетариями и которые создают дополнительные противоречия и немало трудностей в борьбе пролетариев с мелкими буржуа.

Современный рабочий класс расширил рамки социального представительства за счет пролетарской части населения, которая, хотя и не занята непосредственно в промышленном производстве, но находится в равных с рабочим классом условиях по отношению к средствам производства и по одну сторону с рабочим классом в производственных отношениях общества.

Итак, для практического утверждения коммунистических тенденций в условиях государственной формы управления обществом необходимо национализировать средства производства и затем обобществить их. Национализация и обобществление средств производства, безусловно, процесс, зависящий от конкретных условий, господствующих на период перемен в обществе. Но если национализация возможна в условиях буржуазной демократии, то обобществление невозможно ни при каких формах владения или пользования частной собственностью. Обобществление противоречит и государственной собственности на средства производства. Ограничить же государственную машину власти может только диктат пролетариев. В условиях ограничения диктата государственного аппарата (чиновников госучреждений, ведомств, хозяйственных организаций и предприятий, управленческих общественных организаций) властью пролетариев возможна конкретная материализация обобществления. Конечно, только возможна, а не обязательна. Никакие искусственные меры не подтолкнут процесс обобществления, если человек не будет иметь потребности в самоуправлении. Эта потребность также формируется в условиях пролетарской демократии, в условиях противоборства государства и общества, имущих и пролетариев, власти над окружающими и властью над собой. Эта потребность в некоторых сферах общественных отношений формируется еще в капиталистическом обществе. Например, трудовая деятельность интеллигенции в большей степени подчинена самоуправлению, чем управлению извне, через производственные отношения. Производственные отношения при социализме в условиях диктатуры пролетариата не сковывают общественное производство, так как диктатура пролетариата направлена не на ограничение общественного производства в своих интересах (как это происходит во всяком государстве), а на снятие каких-либо ограничений на пути общественного производства. Активное расширение и развитие общественного производства – главный интерес пролетариата, так как это единственный способ улучшения жизни пролетариев, единственный способ достижения материального уровня, при котором в полную силу раскроются потенциальные возможности коммунистической формации.

Наибольшие возможности самоуправления в условиях социалистической формации могут проявиться в сферах художественной, научной, просветительской культуры. Более ограниченно самоуправление может проявляться в хозяйственной деятельности, так как в этой сфере человеческой культуры более ощутим консерватизм государства, государственной политики. Эти ограничения имеют силу и в других сферах культуры, но сфера материального производства регламентирована ими в ни с чем не сравнимой степени еще и потому, что сама в условиях государственного управления создает эти ограничения.

Статистические сборники последних лет, которые “содержат данные об экономическом и социальном развитии”, не приводят сведений о Советах. Статистика – вещь политическая, она показывает кто есть кто в иерархии ценностей по-государственному. Но эти сборники содержат многие другие сведения, которые могут быть полезны для нашей темы. Затронем только малую часть культуры – культуру художественную, которая всегда играла значительную роль в общественной жизни страны и, следовательно, через людей опосредовано проявлялась и в других сферах культуры.

То, что мы называем культурной революцией, писал в газете “Правда” академик Ким, по существу является лишь фундаментом для революционных преобразований в культуре. Культурная революция в нашей стране торжествовала на страницах печати победу, хотя в практическом смысле можно было говорить только о ликвидации безграмотности.

Наше общество пережило (а сегодня уже переживает пережитки этих прошедших переживаний) период вульгаризации духовной культуры, основная идея которой состояла в том, что духовная культура не является объективной реальностью. Считалось и еще считается, что культуру можно приспосабливать, подгонять, улучшать и доводить до уровня народа, а затем уже развивать народную культуру. В другом варианте духовная культура разделялась на профессиональную и народную. Еще раньше говорили не “народную”, а пролетарскую. Но от этого спекулятивный характер “теорий” культуры не приближался к истине. Под этими лозунгами разрушено и еще разрушается множество памятников культуры, репрессировано, уничтожено, подвергнуто гонениям много людей, нанесен значительный урон большому числу научных направлений. Все это повлекло за собой превращение культуры из общечеловеческого объекта в субъект корыстных, временных, а нередко и низменных, интересов. Культурой называли не самое культуру как совокупность духовных и материальных ценностей, но называли требования, предъявляемые деятелям культуры, обществу в целом, со стороны аппарата управления.

Культура – результат деятельности человечества, общества. Культура – объективная реальность, свидетельство истории человечества, концентрат всех имеющихся тенденций, движущих человека и общество, и инициатор новых тенденций.

Человечество, общество не может осознать собственный “уровень культуры”. Это невозможно потому, что культура охватывает взаимодействие объекта и субъекта, единство которых проявляется в созидании культурных ценностей. Для осознания обществом (субъектом) своего состояния необходимо отстранение, взгляд со стороны на всю совокупность материальных (здесь еще отстранение относительно осуществимо) и духовных ценностей, которые оно созидает. По материальным ценностям (часть объекта культуры) субъект может делать относительно верные количественные сопоставления, качественный анализ. В конце концов, можно сделать определенный вывод о том, каковы свойства материальных ценностей. Свойства, но не общественная ценность. Ценность материальных объектов культуры не заложена в них самих, но определяется человеком, обществом, человечеством в соответствии с осознаваемым значением для человека, общества, человечества этих материальных объектов культуры. Неосознаваемая часть значения зависит от мировоззрения человека, общества, человечества и уменьшается (за счет увеличения осознаваемой части) по мере познания окружающего мира, по мере изменения соотношения наука-вера в пользу науки. Вера эта совсем не обязательно имеет религиозный характер. Можно верить в научные теории. Но эта вера в теорию тогда становится знанием, когда теория подтверждается практикой.

Еще более сложным оказывается процесс изучения духовных ценностей, которые относятся к сущности субъекта. Субъект (человек, общество, человечество) не может посмотреть на себя со стороны. Но, если бы это и могло бы состояться, то та же относительность ценностного отношения к миру субъектам не позволит сделать достоверный вывод о реальном уровне культуры себя самого. Историческая практика свидетельствует о том, что ни человечество в целом, ни общества, его составляющие, ни отдельные индивиды не оценивали с известной их потомкам полнотой свое состояние. Потомки расширяли границы познания и потому были более близки к истине понимания и к пониманию истины. Суждения, выводы о духовных ценностях предшественников делаются по материальным следам, опосредующим духовное в бытии.

Диалектика объекта и субъекта – это ли новейшее открытие? Однако для того, чтобы знания стали применимы на практике, они должны стать знаниями тех, кто осуществляет управление деятельностью. Не одного человека, не группы людей, но эти знания должны стать идеологией управления на всех уровнях.

Ликвидация безграмотности только снимает ограничения на пути к постижению знаний. Затем еще необходимы условия, в которых можно приобретать знания. Такие условия, как: свободное время, свободный доступ к источникам знаний, отсутствие принуждения к приобретению “нужного” знания, свободное выражение мнений. Эти условия и есть цель культурной революции, той революции, которая сделает культурные ценности достоянием общества без субъективного отбора нужных и ненужных, полезных и вредных, воспитывающих то, что надо и воспитывающих то, что не надо. Потому что во все исторические времена существования эксплуататорских обществ именно классы, управляющие обществом, определяли и принуждали следовать определенным полезным, нужным, воспитывающим лучшее качествам, все общество.

Культура отражается в сознании людей в результате восприятия материальных носителей культуры: предметного мира и информации. И то, и другое можно сортировать, изымать из обращения или уничтожать. Примеров такого отношения к материальным памятникам огромное множество. Но информация, к тому же, помещена не только в неодушевленных носителях, но и в одушевленных, в людях. И людей, как конкретные культурные ценности и как носителей информации, сортировали, изымали из обращения и уничтожали. В истории нашего государства, как до объявления о победе социализма, так и после, аппарат управления, правящий класс, “те, кто в мыслях не переступал”, сначала сортировали и изымали из обращения людей, а затем и попросту уничтожали. Пролеткультовцы, вульгарные социологи, РАППовские правоборцы, провозвестники пролетарских наук, правильные соцреалисты, борцы с буржуазными науками, победители буржуазных художественных стилей, направлений, разоблачители идейно вредных объектов чуждой культуры и так далее, и тому подобное – это часть общества, которая, не обладая знаниями, не познав культурные ценности человечества, приняла на веру мелкобуржуазный идеал культуры. Этот идеал заключается в самой жизни мелкого буржуа, в признании им ценным только того или в большей степени того, что доступно здравому смыслу, обыденному сознанию, пониманию и оценкам, почерпнутым из деятельности, направленной на удовлетворение инстинктов. В конечном счете этот идеал формируется в сознании человека под подавляющим влиянием экономических воззрений, которые, в свою очередь, зависят от экономики общества, в котором формируется человек, и от его места в производственных отношениях.

Сознание рабочего класса, как писал Ленин в своей работе “Что делать?”, экономического типа. Учитывая, что рабочий класс России находится под огромным влиянием мелкобуржуазности, не трудно понять, что ни о какой культурной революции не могло быть и речи без длительной подготовки.

Все то, что придет завтра, незаметно прорастает и утверждается сегодня. Мы не в состоянии часто определить, какое явление из множества, великого множества происходящего, явилось неявным прообразом будущего. Вообще, прогнозирование – это весьма субъективное занятие, основанное на изучении реальности и построении теории установления одной из тенденций общества в качестве главной. Подтвердится теория -значит прогноз был верным. Не подтвердится…

Как бы там ни было, независимо от того, хороша или плоха теория, подтвердится или не подтвердится прогноз, а тенденция вызревает задолго до того момента, когда она станет доминирующей. Тенденцию можно попытаться предсказать и попытаться изменить материальные условия ее дозревания таким образом, чтобы нежелательная тенденция уступила нужной или хотя бы другой. Так делается политика.

Каждый человек прогнозирует свое поведение, свою жизнь, делают прогнозы группы людей, общества… Человечество не прогнозирует свое будущее, так как проблемы своего существования, во всяком случае на сегодняшний исторический период, не связывает, в главном, с проблемами социального устройства, но в целом сводит их к более общей проблеме, к изучению и пониманию сущности человека, как события во Вселенной. Но, возвращаясь назад, нужно отметить, что каждое уменьшающееся сообщество людей, вплоть до отдельного индивида, ставит все более ближние цели, прогнозирует будущее на все более короткий период, решает, в связи с этим, все более практические вопросы. Можно сказать, что тенденциозно (с точки зрения на человечество, как на единый субъект) оно предстает отвлеченным от жизни философом в сравнении с проблемами какого-то одного человека, чрезвычайно озабоченного текущим днем.

Есть еще одна причина, по которой человечество, как единый субъект, не прогнозирует ближайшее социальное будущее. Дело в том, что тенденции, которые определяют поведение людей, проходят экспериментальную проверку. Там, где эксперимент удается, тенденция укрепляется сторонниками. Затем она сталкивается с другой такой же, прошедшей апробацию, и наиболее жизнеспособная, отвечающая интересам людей, поглощает другую, и так далее…

Аналогичный полигон есть и для тенденции самоуправления. Эксперимент в общественных системах – это явление сложно осуществляемое. Всякому эксперименту требуется простор. Чем больше эксперимент увязывают в рамки уже существующей реальности, тем менее реалистическим для составления прогноза будет сам эксперимент. Необходимы, следовательно, такие полигоны, где менее всего необходима жесткая регламентация деятельности. Для эксперимента с самоуправлением более всего подходит деятельность, которая как раз и без эксперимента не срабатывает в рамках регламента. Такой эксперимент человечество ведет уже многие тысячелетия. А деятельность, в которой проводится эксперимент, – творчество.

Самоуправление общества требует перехода экспериментирования с полигонов отдельных индивидов на полигоны общественные. Более всего для этого подходят общественные организации, которые как можно меньше увязаны в системе надстройки, государственности. И эти эксперименты ведутся довольно широко во всем мире. Никто, конечно, не ставит целью организацию эксперимента в масштабе человечества. Никто и не экспериментирует на тему определения доминирующей тенденции. На самом деле экспериментирует само человечество, а непосредственные исполнители и организаторы (существа общественные, сознание которых сформировано общечеловеческой культурой и поэтому отражает, так или иначе, общечеловеческие тенденции), сами того не ведая, творят новое во имя человечества и от его имени.

До 1932 года в СССР существовали различные общества, которые не объединяли всех художников по профессиональному признаку. Правда, к 1932 году, когда вышло в свет постановление партии о создании единых союзов, их число заметно поубавилось, если сравнивать с дореволюционным временем или даже с послереволюционным, где сказалось исчезновение меценатов, эмиграция, гражданская война, голод, разруха. Но после известного постановления были созданы единые профессиональные союзы художников, по одному на признанную музу.

Централизация художественной деятельности явилась следствием социальных процессов, проходящих в стране. Централизовалось все, что подлежит управлению. Разноречивая художественная тенденциозность рассматривалась как идеологическое противоборство. Причиной этому, например, было понимание эстетического как следствия идеологического. Вульгаризаторы словом и делом утверждали, что нет ничего в действительности такого, объективно существующего, что вызывает в нас (в результате восприятия) субъективные эстетические ощущения. Утверждалось, что красиво то, что должно быть красиво. Утверждалось, что в материальных предметах, которыми являются произведения искусства, есть мысли, идеи, которые материалисты относят к субъекту, его мыслящей и воспринимающей голове. По сути, навязывался субъективный идеализм, что вполне соответствует мелкобуржуазному сознанию. Ведь для мелкого буржуа или для того, кто “в мыслях своих не переступает той границы”, для обывателя, для малограмотного пролетария, находящегося под значительным влиянием мелкобуржуазности, представления о красоте сводятся к полезному, предназначенному для удовлетворения инстинктов или для имитации удовлетворения, а отсюда получалось, что желание обладать предметом украшения жизни и есть ощущение прекрасного. Потребительство отождествлялось с восприятием.

В обстановке 30-х годов невозможно было представить столкновение художественных взглядов и эстетических концепций. Пронизывающая иерархическую структуру государственности мелкобуржуазность всегда непримирима к новаторству, теоретическому исследованию. Централизация власти, дошедшая до узурпации, еще более усилила непримиримость к развитию, обращая все и вся к превращениям и реформам внутри системы государственности, не размыкая ее. В создавшейся экономической, политической, идеологической ситуации был принят “отвечающий чаяниям народа” стиль, который сродни классицизму с его героизацией существующего и неприятием развития. Конечно же, это был не снятый под копирку классический классицизм. Нет оснований также утверждать, что классицизм был искусственно внесен в сферу художественного. Да и взята, в общем, была только концепция, которая оказалась просто самой жизнеспособной среди прочих, наиболее отвечающей условиям системы и состоянию общества. Этот новый классицизм весьма отличался от классического. К тому же по условиям мелкобуржуазности в стране могли быть только свои науки, свои технические достижения и свои искусства. Самые лучшие, передовые, отечественного производства и одобренные “сверху”. Именно одобрение верхов переводило предмет одобрения в самые лучшие и передовые. Чтобы не могло быть сомнений в истинности называния сверху, в 1932 году появляется на злобу дня новый термин – “социалистический реализм” и формируется новый словарь новой концепции, объявленной самой лучшей, самой передовой… По сути же социалистический реализм – это не эстетическая форма, а политическая в художественном процессе. Социалистический реализм – это политика. Инструментом этой политики стало преувеличение, превозвышение роли содержания произведений искусства. Именно роли содержания. Содержание, как таковое, в произведении искусства могло быть (если хотя бы верить марксизму) ничем другим, как только материальным содержанием материальной формы произведения. Другими словами говоря, в произведении живописи ничего не содержится кроме холста, красочного слоя, в которых происходят физико-химические превращения, в скульптуре – камень, глина, дерево, в музыке – звуковые колебания…

Все “остальное” содержание произведения не что иное, как пересказ содержания того образа, который стал результатом восприятия этого произведения конкретным человеком. И, как известно науке, эти образы, а вместе с ними и навязываемые “содержания” глубоко субъективны, не совпадают и не могут совпадать у людей. Но обществу, в котором все, как один, концепция неповторимости и уникальности личности, как и формируемых ею образов восприятия, не подходила.

Ясно, что с тем победным гиком мелкобуржуазности, который звенел в мозгу каждого гражданина, напоминая ему и о бренности существования, с тем водопадом “правильных” слов, “верных” указаний, с тем шквалом критики на уровне коммунальных дрязг, с дребезжанием металла в поступи идущих исключительно прямо “борцов”, никакие другие концепции прижиться не могли. Диктатура пролетариата, которая продержалась в краткий послереволюционный период, испытывая давление груза собственной мелкобуржуазности, экономическое и политическое давление внешней (и своей мелкой) буржуазии, предпринимала много решений в культуре, которые отвечали потребностям мелкой буржуазии. Здесь проявлялась ограниченность демократических требований. Ведь именно мелкой буржуазии в условиях победы над монархией, феодалами и буржуа выгодно слиться с народом. Это делается ненамеренно, неосознанно, но это маскирует сущность мелкой буржуазии, открывает ей доступ в государственные институты.

Ликвидация безграмотности – это требование демократической революции. Для мелкобуржуазного сознания – это, безусловно, революция в культуре. Для социалистического сознания – это только предпосылка революции в культуре. Не культурного строительства – постепенного накапливания достижений в области культуры, но действительно – культурной революции. Необходим революционный процесс в культуре, чтобы изменить представления о культуре как о служанке, на представления о ней, как объективной реальности.

Можно привести один небольшой, может быть даже микроскопический пример в масштабе всей культуры, но весьма показательный в том смысле, как на практике формируется отношение и понимание роли культуры сегодня, так и на динамику изменения этого отношения и понимания за несколько десятилетий. На 1 мая 1936 г. в СССР на 763 города всего приходилось 768 музеев, то есть примерно один музей на один город. Здесь не учитываются 682 рабочих поселка, 737 поселков городского типа, ну и, разумеется, 63011 сел и деревень (учтены те, где есть сельсоветы). Если учесть, что в столицах и областных центрах музеи представлены не в единственном числе, то, не говоря уже о прочих населенных пунктах, далеко не каждый город имел музей. Эти цифры взяты из статистического сборника “Социалистическое строительство в СССР”, издание ЦУНХУ ГОСПЛАНА СССР-В/О-“СОЮЗОРГУЧЕТ”, Москва, 1936 год.

Нужно отметить, что в Таджикской ССР на 1935 год был только один краеведческий музей, в Армянской ССР – 6 музеев, в Азербайджанской ССР – 14. Можно еще привести качественный состав музеев в СССР на этот год. Исторических – 98, искусство – 57, краевые – 393, здравоохранение – 44, антирелигиозные – 27, другие – 149.

Теперь обратимся к дню сегодняшнему, к статистическому сборнику “Народное хозяйство СССР в 1985 г.” (Финансы и статистика, Москва, 1986 год). По состоянию на 1985 год в СССР на 2170 городов приходилось 1932 музея. То есть, примерно 0,8 музея на один город, если позволить таким образом представить соотношение для сравнения с тем, как, в какую сторону изменяется ситуация. Но в приведенных для примера республиках ситуация изменилась в лучшую сторону. В Армянской ССР музеев стало больше почти в десять раз, в Азербайджанской ССР – больше в 7,6 раза а в Туркменской ССР – в 16 раз. Показатели роста большие. Но вот по Украинской ССР ситуация обратная. В 1936 г. на 97 городов приходилось 133 музея, а в 1985 – на 425 городов приходилось 174 музея. Было 1,4 музея на город (кстати – лучший показатель по СССР в 1936 г.), стало – 0,4. При том, что число рабочих поселков, поселков городского типа, сел, деревень значительно сократилось (с 64430 до 46273), однако их осталось еще очень много и в них, как правило, нет музеев.

Конечно, можно привести динамику других культурных объектов, где можно показать замечательную кривую роста наших достижений, как например, в увеличении числа кинотеатров, выпускаемых в стране фильмов, числа библиотек и т.д. И даже снижение посещаемости этих объектов все равно оставит выигрыш за днем сегодняшним. Но ведь музей – это не просто зрелище, это еще и культурный центр, научно-просветительская организация. Последние назначения музеев чрезвычайно важны для общества. Поэтому роль музеев в культуре общества чрезвычайна. Но музеи – это не коммерческие организации, в отличие от кинотеатров, всей киноиндустрии, зрелищных организаций культуры, издательств и так далее. Но то, что не приносит доход и требует финансирования, зависит непосредственно от осознания государственным аппаратом необходимости экономического обеспечения. И это осознание требует овладения научной методологией, так как с точки зрения здравого смысла невозможно понять важность фундаментальных наук, оценить полезность деятельности, которая не имеет пользы в, так сказать, натуральном виде, непосредственно измеримой или сравнимой с аналогом. Здесь мы видим то же влияние мелкобуржуазности, прагматический подход к процессам и явлениям общечеловеческой культуры.

Подводя итог, можно сказать, что проблема, непризнания классовой борьбы – проблема не новая. Сегодня, в новых обстоятельствах мы можем вспомнить статью Ленина “Экономическое содержание народничества”, которая за все годы Советской власти не переставала быть актуальной, хотя и изменилась политическая ситуация, расстановка сил. Не изменилась методология здравого смысла. Ленин в этой статье писал: “Оставаясь на поверхности различных кредитов, податей, форм землевладений, переделов, улучшений и т.п., народник не может видеть у буржуазии глубоких корней в русских производственных отношениях и потому утешает себя детскими иллюзиями, что это не более как “пройдоха”. И естественно, что с такой точки зрения, действительно, будет абсолютно непонятно, при чем тут классовая борьба, когда все дело только в устранении “пройдох”…

С классом может бороться только другой класс, и притом непременно такой, который вполне уже “дифференцирован” от своего врага, вполне противоположен ему, но с “пройдохами”, разумеется достаточно бороться одной полиции, в крайнем случае, – “обществу” и “государству”. (Ленин. ПСС, т.1,с.364).

Тогда немарксистам трудно было понять, что существует класс рабочих, а буржуа им казались пройдохами. Сегодня рабочий класс доказал свое существование и теперь престижно быть выходцем из его рядов где-нибудь на заре карьеры. Но “пройдохи” остались. Теперь это бюрократы, отдельные негативы и т.д. И все тот же народник не видит и не хочет видеть глубоких корней производственных отношений. И все так же предлагается “обществу” и “государству” бороться с этими несносными “пройдохами”. Ведь и государство представляется по-народнически, как например, в статье А.Куликова и А.Юрьева в журнале “Коммунист” N 2 за 1986 год: “при социализме роль общеэкономического органа выполняет государство”… “происходит определенное “удвоение” социальных функций государства. Оставаясь важнейшим политическим надстроечным учреждением, оно одновременно приобретает экономические, базисные черты”.

Теперь уже не хороший царь, а хорошее государство… Зачем коммунизм, когда и в социализме хорошо. Государство теперь и базис и надстройка. Если упорно не открывать глаза и не видеть классовых противоречий в обществе, а зреть одних только “пройдох”, то почему бы и в самом деле государству не стать “всенародным” и не раствориться в базисе, мол, наше теперь государство, сами в нем работаем, сами им управляем… Как тут не сказать словами “Великого вождя”: “Жить стало лучше, жить стало веселей!”, особенно если припомнить еще и когда это было сказано.

Очень неудобно “вдруг” обнаружить класс, который противостоит пролетариям. Как бы там он не противостоял, как бы прочен или не прочен был бы его фундамент, как бы последователен он ни был в противоборстве с пролетариями или был бы готов идти на компромиссы и уступки, монолитен или нет, устойчив или нет, как бы там ни было, но в любом из вариантов нет ему места в официальном названии “зрелого социализма” или его новых заменителей.

Согласиться с тем, что социализм – это не то, что есть сегодня уже позволено, потому, что то, что имеем, уже никого не удовлетворяет. “Больше социализма” радостно вещает теперь пресса и в ее устах этот призыв снова, как и в старые добрые времена, как-то само собой, становится утверждением. Но социализма не бывает ни больше, ни меньше, социализм или есть, или его нет. Социализм – это не уровень достатка, как это выглядит в лозунге “больше социализма”, но общественная формация, где пролетариями завоеваны экономические условия господствующего класса в борьбе за коммунизм.

Не “пройдохи”, не бюрократы, не отдельные лихоимцы и тому подобные, а класс. Рабочему классу противостоит класс мелких буржуа. Старый, но недобрый класс в новых одеждах нового времени. Это следует из анализа сил, действующих в обществе, это следует и из теории, из диалектики, так как ничто не может существовать без своей противоположности.

Но если есть классы, один из которых не желает построения коммунистического общества, а для другого нет иного пути освобождения от эксплуатации, то необходима такая система управления, такое государство, такая демократия, такая власть, которая называется диктатура пролетариата. И это будет реальная власть большинства. При этом можно учесть и ошибки прошлого и не записывать в пролетарии по происхождению, а оценивать по действительному положению. Тогда пролетарий, незаметно для себя поддавшийся влиянию мелкобуржуазности, не сможет осуществлять власть вместе со своими товарищами, тогда мелкий буржуа не сможет прикрываться пролетарским происхождением как индульгенцией или мандатом на право власти.

И это будет не кровавая диктатура мелких буржуа, рядящихся в тогу народных масс, но диктатура пролетариев, охраняющая общество от реставрации капитализма, охраняющая власть от перерождения ее в собственность, охраняющая пролетариев от государства, его институтов, то есть той формы, в которой только и можно осуществлять какую-либо власть.

Но более всего необходима диктатура пролетариата, государство диктатуры пролетариата потому, что невозможно избавиться от мелкобуржуазности, невозможно принять постановление и одним махом устранить мелкобуржуазность. Невозможно приказным порядком изменить существующие экономические отношения, а с ними и материальные причины непрерывно возрождающейся мелкобуржуазности. Невозможно отказаться от государства и объявить, что начинается новая эпоха – власти без государства, как бывало в прежние времена, когда черное называли белым и с этого момента праздновали победу света над тьмой.

Пока сохраняется необходимость в государстве, сохраняется форма собственности – государство и возможность эксплуатации. Частная собственность, даже если это только форма пользования, а не безусловного владения, даже если и форма пользования ограничена юридически, даже если и эта куцая форма собственности будет проявляться в усеченном виде или весьма опосредовано, через сложную цепь взаимоотношений, даже и тогда частная собственность останется неистребимой силой непрерывно воспроизводящей капитализм, пусть и хлипкий, мелкий, но капитализм. Что из этого хлипкого и мелкого капитализма может получиться общество, которое не оценило “мелкого хищника”, история зафиксировала на многих примерах, но лучше было бы сказать – жизнях.

В заключение мы продолжим цитату, которую обещали закончить и с которой началось повествование:

“А чтобы эти противоположности, классы с противоречивыми экономическими интересами, не пожрали друг друга и общества в бесплодной борьбе, для этого стала необходимой сила, стоящая, по-видимому, над обществом, сила, которая бы умеряла столкновение, держала его в границах “порядка”. И эта сила, происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него, есть государство”. (Ленин. Избр.соч., т.7, с.250. М.: 1986).

1984-1986 г.г.

Послесловие к статье “Государство и социализм”

Все люди понимают жизнь. Понимают то, что называют жизнью. Но часто ограничивают это понятие тем, что окружает их в повседневной суете. Мы понимаем свою частную жизнь, принимаем на веру объяснения жизни от других людей, накапливаем опыт, кое-какие знания и обманываем себя уверенностью в знании жизни, – своей, своего окружения, своего культурного сообщества, своего государства, человечества.

Как всякое живое в природе, мы или боремся за удовлетворительные условия существования, или сопротивляемся такой активности. Ведь, в принципе, существует лишь две возможности изменения условий существования всякого живого: изменить условия жизни за счет ресурсов других живых существ или изменить их за счет ресурсов неживой природы.

Человечество находится в самом начале пути создания всеобщей этики живого. Хотя трудно представить себе расширение сферы сохранения живой природы всяких “зеленых” партий и течений до уровня сохранения живых, но болезнетворных микроорганизмов, например. Какой бы крамольной не показалась идея, но нужно признать, что реальное сохранение живой природы станет возможным тогда, когда человечество полностью откажется от поддержки своего существования за счет ресурсов живой природы. Разумеется, это не вопрос воли к самопожертвованию. Отказавшись от потребления живых ресурсов, мы обречем себя на смерть, но этим тоже убьем живое. Это выбор пути развития. Но уже сегодня видно, что это решаемая проблема.

Государство, как организация управления, имеет множество аналогов в живой природе. В живых не человеческих сообществах, где нет этики, а есть инстинкты поведения, есть такие структуры отношений, которые в человеческих сообществах называют семьей, стаей (племенем), организацией (государственным устройством). Те типы не человеческих живых сообществ, которые выжили до наших времен, весьма стабильны. В них неписаные правила, обусловленные инстинктами поведения, аналогичны сводам законов государств. Но есть интереснейшая особенность устройств не человеческих живых сообществ: их организационные структуры практически не зависят от проявлений персональной свободы воли. И, наоборот, всякая “индивидуальная свобода” или особенность поведения (что мы иногда называем яркой индивидуальностью в человеческом обществе) делает такую особь чуждой для ее сородичей, которые изгоняют ее или уничтожают. В этих сообществах индивид – ничто (незаменимых нет), организация (нормы поведения) – все.

Государственное устройство любого типа также полностью игнорирует индивидуальность. Не спешите спорить с этим утверждением, так как будет добавлено о том, что только человеческое общество, которое всегда противоположно государству, делает попытки (редко – более, чаще – менее удачные) создать механизмы защиты индивидуальных особенностей людей. Но пока существует организация для всех, то есть государство, успешно защитить человека от государства, от системы (любой) не удастся. Идеальный вариант – государство для каждого; известная, впрочем, идея, выраженная, например, в известном императиве Канта. Этика имеет индивидуальный характер действия, но формируется в результате взаимодействия индивидов как неписаная норма, призванная обеспечить стабильную защиту интересов всех членов сообщества, приверженцев одной из конкретных этик. Этика не моральна, но имеет неписаный характер естественного права для конкретного сообщества.

Не осознавая того, общество последовало закономерностям природы и создало организацию общества ни чем не хуже и не лучше, чем, скажем, у муравьев или у павианов. В этих и других сообществах не разумных существ, как бы они ни были организованы, нет цели, а есть лишь форма существования индивидов. Они действуют сообща потому, что для поддержания жизнедеятельности каждого недостаточно функциональных возможностей одного индивида. Нет цели в любой организации биологических сообществ, как и в любом государственном устройстве – целеполаганием занимаются люди общества.

Когда общество через свои не государственные институты объявляет о создании государства: “коммунистического”, “капиталистического”, “социалистического”, “парламентского”, “монархического”…, – этим самым люди объявляют своим соседям по территории, что будут не вообще и во всем противодействовать своему государству, но будут противодействовать тем его функциям, которые мешают избранной ими (или навязанной им) ОБЩЕСТВЕННОЙ цели. Нужно подчеркнуть, что цель общества формируется не всем обществом и даже не частью общества, а индивидами, отдельными людьми. Цель не является нормой этики, она не функциональна как этика. Цель является идеей новой теоретической этики, которая может стать нормативной этикой, если станет действительной нормой, обеспечивающей жизнедеятельность всех индивидов в конкретном обществе.

Сформулированная однажды кем-либо из индивидов, идея новой этики (настолько точно, насколько статичными словесными формулами можно передать всю полноту динамичного чувственного осмысления) становится гипотезой. Мир переполнен такими гипотезами. Часть гипотез, авторы которых могут подкрепить некоторые их аспекты знаниями или логикой возможного их соответствия действительности, становятся теориями. Таких теорий значительно меньше, но все же слишком много для того, чтобы человечество могло их испытать на себе. Те теории, в которых авторы более всего опираются на действующую этику и в которых они же описывают пути устранения всего, что мешает действующей этике стать формальной нормой, законом, имеют много шансов стать объектом веры. Эта вера может стать идеологией и в дальнейшем политикой части людей. Эти люди могут прийти к власти и тогда идея, рожденная однажды в чьей-то голове, становится мерой, подавляющей иные идеи. Такая мера и есть государство – организация управления обществом. Пирамидальная организационная структура, в которой, как и в финансовых пирамидах, первые выигрывают, остальные несут потери.

В предыдущем абзаце нельзя было остановится подробнее на важном утверждении, не нарушив логический ритм рассуждения. Там сказано о том, “что мешает действующей этике стать формальной нормой”. То, что мешает – это естественные или законодательные ограничения доступа каждого конкретного человека к ресурсам, обеспечивающим его жизнедеятельность. Можно предположить, что неограниченная доступность к ресурсам, если мы мысленно представим себе такую возможность, может создать иную ситуацию во взаимоотношениях общества и государства. Общество не будет нуждаться в организации, которая будет принуждать общество следовать формальной норме, в надежде, что та, в свою очередь, в силу неограниченности ресурсов, будет иметь жизнеутверждающий смысл для индивидов в следовании идеалам действующей этики. Принуждение не имеет смысла, с точки зрения действующей этики, если все индивиды могут следовать своей цели, стремиться к осуществлению своих идей, не ограничивая других людей ни в чем и не захватывая их ресурсы для своих целей. Государство в этом случае обществу не нужно. Эта сказочная ситуация невозможна до тех пор, пока чувствующий разум будет в биологическом носителе – в человеческом теле. Этой строкой автор не начинает развивать фантастический проект роботизации вселенной, но лишь обращает внимание читателя на ограниченность биологических ресурсов, а потому и на зависимость индивида от взаимодействия с другими индивидами и от устройства норм этих отношений.

Мы имеем волю и желание – иметь ее ничем не ограниченной. Мы имеем по цели на каждого, множество идей, достаточное количество биологических нужд и ограниченные материальные возможности. Мы имеем представление о том, как бы мы хотели бы, чтобы все окружающие нас люди взаимодействовали с нами лучшим для нас образом.

Мы готовы создать сами себе все необходимое, чтобы не лишать этого других, но понимаем, что не можем сами сделать себе телевизор или даже гайку, если не сделаем станки, не добудем руду, которой нет, к тому же у нас под ногами, не сделаем металл и… и еще чего только не можем. Мы не можем уже просто обмениваться товарами собственного изготовления, как делали наши предки, так как мы хотим много такого, чего вообще в одиночку не произвести. Нам нужно договариваться. Нам нужно найти тех, кто придумает как это сделать, нужно найти тех, кто сумеет распределить наши силы в соответствии с нашими неравными возможностями, нам нужно создать средства обмена, нам нужно… государство. Нам нужен аппарат управления. Но не НАМИ, не обществом, а функциями, которыми мы овладеваем и ресурсами, которые мы выделяем из личных ресурсов на общественные нужды.

Пока наши потребности будут превышать наши возможности, обществу необходим аппарат управления, назначение которого – эффективно управлять общественными производительными силами для увеличения возможностей общества.  Вообще-то такое понимание было осознано гораздо позднее, чем возникли государства и их правители. Независимо от того, как понимали и объясняли правители и мыслители истинную потребность в организации управления, она была продиктована сущностными потребностями общества в увеличении ресурсов для жизнедеятельности. Системы управления формировались в зависимости от дистанции между желаниями и действительными возможностями. Например: первая из известных нам демократий была сформирована на базе относительно незначительного различия между потребностями членов общества и материальными достижениями его же. Однако нужно заметить важнейшую деталь. При том, что уровень достижений (а именно этот уровень провоцирует рост потребностей) Древней Греции был невысок в современном понимании, основными производителями материальных ресурсов были не члены этого общества, а рабы. Потребности и мнения рабов в расчет не принимались, они были имуществом, человекороботами, если хотите. Томаззо Кампанелла (1568-1639) придумал Город Солнца – коммунистические идеологи считали его прообразом коммунистического общества. Но и там, почти незаметно для общества “всеобщего” равенства, но присутствовали те, кто созидал значительную долю материальных возможностей для жизнедеятельности общества “равных возможностей” – рабы.

Но там, где есть рабы, необходим аппарат принуждения к труду, аппарат добычи рабов и аппарат защиты от всяких покусителей (внешних и внутренних) на членов общества, которые могли бы насильно сделать их для себя теми же человекороботами. Это и есть государство в том принципиальном виде, в котором оно сохранилось до наших дней и в котором просуществует еще не одну сотню лет. Не хотелось бы давать повод для примитивных рассуждений о современном рабстве, где место рабов занимают наемные работники. Вынужденная ограниченность в ресурсах для жизнедеятельности вызывает сострадание, также как и не созданное талантом или упорным трудом богатство не вызывает уважения. Логика увеличения общественных ресурсов заключается не в том, чтобы разделить имеющиеся, а в том, чтобы создать новые. И тем больше можно создать новых ресурсов, чем больше ресурсов будет задействовано для этих целей (смотри – норму прибыли, концентрацию капитала и тому подобное). Но что делать, например, с богатством, которое досталось по наследству и плодит люмпен-аристократов, что делать с богатствами государственного аппарата, которые не используются для увеличения общественных возможностей в силу невежества, волюнтаризма, тупости или казнокрадства чиновников… Люмпенам нравится коммунистическая идея (идея неограниченных возможностей) не потому, что они понимают ее, а потому, что они пользуются или им хочется воспользоваться не ими созданными ресурсами. Нищие духом, независимо от их материального благосостояния, имеют одну этику.

С другой стороны, общество будоражит желание справедливого решения этических проблем: как быть с теми, кто еще не создает материальные блага (молодежь) или уже не создает (пенсионеры, инвалиды); как быть с теми, кто независимыми от воли обстоятельствами жизни не получил необходимые знания, навыки, профессиональную подготовку и создает меньше материальных благ, чем мог бы в других обстоятельствах жизни; как быть с теми, кто в силу генетических особенностей имеет худшие способности и тем самым создает меньше благ и так далее, и так далее. Удовлетворяющее всех решение этих проблем в идеале возможны только при огромном накоплении обществом “лишних” ресурсов. В противном случае за лицемерным термином о “перераспределении богатств” скрывается необходимость отнимать у других. А отнятое, конечно, как это всегда было, достанется, в конце концов, не тем, кто будет идейно убежденно разрушать, лить кровь, лишать воли. Отнимать к тому же необходимо на содержание государственного аппарата и его институтов. И отнимать, к тому же, общество всем скопом само у себя не может, для этого необходим аппарат (государство), отдельно особые люди, просветители “масс”, знатоки “истины” и никем не избранные судьи.

Справедливость – это этическая категория. Понимание справедливости присуще не человечеству в целом, не обществам, на которые разделено человечество, не, тем более, государству, но индивиду, человеку. Это понимание изменялось в истории. Договариваться о справедливости людям всегда было тяжело и, нередко, невозможно. Все судопроизводство, например, возникло из необходимости нахождения компромиса между разными пониманиями справедливости у каждого и действующей в обществе этикой. Вершить суд люди стали задолго до появления законов и государства (семья, племя). Столкновение желаний и действий происходит из-за ограниченности ресурсов для удовлетворения желаний и от желания воспользоваться или использования созданными кем-то или природными ресурсами. Каждый из нас может уйти от неприемлимого понимания справедливости ограниченной группы людей, в чье окружение мы попали но не уйти от нормативной справедливости, выраженной в законах, доминирующих этических нормах общества. Справедливыми люди считают те законы, те нормы, которые не ограничивают их право на создание собственных ресурсов и ограждают от покушений на созданные ими ресурсы. Понимая, что государственный аппарат и правители этого аппарата являются одними из существеннейших покусителей на созданные ими ресурсы жизнедеятельности, люди придумали ограничения для не справедливости: не государственный аппарат, а парламент создает законы, не государственный аппарат вершит суд, а судебная власть… Но, так или иначе, никогда в истории ни один из этих институтов не стал общественным. Все они и всегда были зависимы от государственного аппарата.

Довериться некоторым в устройстве справедливости для всех люди могут только при общественном контроле над этим аппаратом и при безусловном влиянии общества на формирование и смену этого аппарата. Чтобы контролировать и оценивать работу аппарата обществу нужны правила (законы) для этого аппарата и правила, с помощью которых общество безусловно будет влиять на него. Необходимы законы для регулирования деятельности государственного аппарата, контроля за его деятельностью и безусловного влияния на весь его состав, но не только на часть этого аппарата. Это первоочередные законы для общества, которое хочет доверить отдельным гражданам осуществление социальной справедливости. Гражданин общества не может зависеть от воли или понимания обстоятельств его жизни чиновником. Поэтому законы, описывающие правила деятельности и ответственности государственного аппарата – это единственная ненасильственная мера влияния общества на государство. Главный принцип этих законов – солидарная ответственность всех начальников чиновника за проступки чиновника.

История законодательства показывает, что законы регулировали отношения граждан в обществе, а не общества и государства. Аппарат всегда стоял над обществом и люди аппарата, в той или иной степени, были вне общества. Законы создавались государством для общества, а не наоборот. Идея парламентаризма, подхваченная Советской властью, но ни в чем не более совершенная, – это идея усиления влияния общества над аппаратом управления. Она несовершенна в принципе, но это лучше, чем доверить избранным по наследству или праву собственности управление природными и общественными ресурсы (монархи, корпоративные правители, в числе которых были аристократии феодалов, церквей, партий). Несовершенство этой идеи в том, что все равно не каждый член общества принимает участие в управлении и имеет влияние на разработку законов, но подчиняться управлению и законам необходимо каждому. КПСС назначала “лучших” для Советов и за них в религиозном экстазе послушно голосовали все. Другие партии в других государствах также назначают “лучших” и общество несколько расширило возможности влияния. Кстати, назначение “лучших” представителей народа – идея древняя и многократно использованная до и после Советского Союза. От них никогда не ждали проявления собственной воли или следования воле отдельных граждан. “Лучшие” определялись по принципам той власти (или претендентов на власть), при которой происходили “выборы” или выборы. Большие или меньшие отклонения от заданности выбора свидетельствуют, с одной стороны, о большем или меньшем контроле над государственным аппаратом, а, с другой стороны, свидетельствуют о воле к самоопределению той части граждан, которые пришли к избирательным урнам. Эта часть граждан во всех государствах невелика. Наверное, имеется часть граждан, которые, имея такую волю к выбору, имеют все же и основания не верить в возможность ее осуществления теми людьми, которые им предложены для выбора. И еще у части граждан воля к самоопределению не сформирована по причинам большой зависимость уровня сознания от их частного окружения, вследствие недостаточного коммуникативного взаимодействия с разными слоями населения, невежества, недостатка знаний, опыта коммуникаций в обществе.

Разумеется, можно придумать системы (и технически это возможно), при которых общество будет избирать тех, кто разрабатывает законы, но принимать законы будет волеизъявлением каждого и вне мнения власти. Это, безусловно, было бы еще одним шагом к большему самоуправлению, чем все нынешние системы. Но ни одна власть, ни одна партия с этим не согласится. Будет найдено тысячи причин – от экономических, до организационных, чтобы не допустить этого. Это же касается и выборов исполнительной и судебных властей. Ведь обществом управляют не выбранные граждане – это невозможно, а, назначенные одним выбранным, – чиновники. Их управление тем более ущемляет граждан, чем более они управляют ресурсами людей и природными  ресурсами. Эти типы управления известны – это все типы диктатур, от единовластных до корпоративных, это власть олигархий, это власть религиозных функционеров и это любая другая власть, которая управляет людьми, а не условиями, более свободного самоопределение людей. Интересная деталь: эффективность любого коллективного производства тем выше, чем выше централизация управления, и тем выше, чем больше главный управитель руководит людьми, не функциями, которые они исполняют. Ощущение же качества жизни у людей тем выше, чем меньше власти над ними и чем меньше ими управляют как безличными функциями, а больше они могут управлять своей деятельностью, своей жизнью. Не было бы удивительным узнать, что древние египтяне жили с равным ощущением качества жизни, как и граждане Германии 30-х годов, граждане СССР и многих других бывших и существующих государств.

Человечество “придумало” средства самоуправления. Это не идеи, пусть самые “светлые” и прекрасные. Это не примеры и образцы. Это не теоретические модели, в которые втискивают толпы. Источником самоуправления являются ресурсы жизнедеятельности, которые принадлежат гражданину и которыми он может всецело управлять и распоряжаться. Это здоровье, свобода волеизъявления, универсальные средства обмена для удовлетворения личных нужд, за оплату которыми он может приобретать в собственность товары и услуги для удовлетворения личных нужд и для воспроизводства здоровья, свободы волеизъявления и универсальных средств обмена. В эпоху СССР средства обмена (деньги, талоны, даже записи покупок) имели такое же назначение. Все приобретенное, равно как и права на приобретение становилось частной собственностью (эта крамольная истина в СССР называлась “личной собственностью”, чтобы затемнить противоречие жизни и теории). Эта частная собственность, несмотря на законодательный запрет на занятие частнопредпринимательской деятельностью, становилась объектом купли-продажи и получения прибавочной стоимости. Более развитым объектом частного предпринимательства в СССР были услуги, платой за которые могли быть деньги или “подарки”, но чаще – ответные услуги. Так что народы страны Советов, и особенно государственного и партийного аппаратов, были хорошо тренированы в занятии частнопредпринимательской деятельностью. Вся проблема в том, ЧТО называли такой деятельностью и что скрывали за “бескорыстным одолжением”. Главным частным предпринимателем, монополией во всех отраслях народного хозяйства и абсолютным капиталистом было государство.

Справедливость для современного общества состоит, однако не в том, чтобы бороться против частнопредпринимательской деятельности граждан, а в том, чтобы бороться с присвоением прав на созданные кем-то ресурсы, на чужую собственность. Такие права по-прежнему присваивает себе государственный аппарат, например тем, что сам устанавливает свою численность, определяет “свою” часть бюджета на содержание себя и устанавливает себе особую роль разрешительного и запретительного органа для членов общества. Так есть и так будет, их не остановить пока существует государство. Конечно же, приватизировав частную собственность, то есть, распределив государственную собственность среди граждан общества, можно значительно снизить влияние государственного аппарата на общество. Но еще большего влияния общества на государственный аппарат можно достичь, открыв гражданам пути к самостоятельному и свободному выбору занятий. Открыть так, чтобы этот выбор не зависел от чиновника в разрешительных системах, от чиновника через систему налогообложения, от чиновника через бесчисленные инструкции и постановления этих же чиновников. Есть проблемы, разумеется. Например, чья собственность земля, воздух, водоемы и другие природные ресурсы страны. Термин – всенародная собственность – лжив. В международном правовом отношении эта собственность закреплена за государством. Гражданин может купить ее у государства, но своего права на часть ее не имеет. Природные ресурсы также нуждаются в управлении, их нужно защищать, сохранять, рационально расходовать и, по возможности, воспроизводить. Как бы само собой разумеется, что это дело государственного аппарата и ему карты в руки ….нельзя давать. Опыт всех стран показал низкую эффективность и порой пагубность этого пути. Отдать природные ресурсы в руки граждан без всяких условий – это также не залог успеха, учитывая, что граждане гражданам рознь, действовать будут по-всякому. Но природные ресурсы имеют свойство влиять на все человечество, а не только на тех, кто ими пользуется. Оставить государству, то есть в управлении чиновников – того хуже. Необходимы стандарты природопользования и законы, регулирующие исполнение и ответственность за некачественное исполнение этих стандартов. Есть проблемы во взаимоотношениях с другими государствами. Не обществами, нужно подчеркнуть, а государствами. Непростая задача – установление необходимого и достаточного налогообложения, но не по расчету необходимости ресурсов для государственного аппарата, а по достаточности для жизнедеятельности граждан. Есть проблема в изменении цели карательных органов – налоговых, прокуратуры, милиции. Они должны защищать не государство – это дело армии, а общество от государства и граждан от любых посягательств на их права и собственность. Есть и много других проблем.

Государство необходимо обществу на существующем этапе развития. Необходимо настолько долго, пока каждый человек, независимо от его способностей и возможностей не сможет неограниченно пользоваться неограниченными ресурсами. Обществу все же необходимо такое государство, которое не будет противодействовать каждому из граждан неограниченно накапливать ресурсы. Каждому гражданину необходимо такое государство, которое не будет препятствовать осуществлению жизнедеятельности или ограничивать ее, если гражданин использует для этого принадлежащие ему ресурсы. Обществу необходимо такое государство, которое не будет диктовать гражданам условия распоряжения ресурсами, как личными, прочими частными, так и общественными. Обществу необходимо такое государство, которое никогда и ни при каких условиях не станет и не сможет стать собственником общественных ресурсов.

Зависят ли перечисленные условия от экономической формации общества? И да, и нет. Да, потому что от этого зависит, прежде всего, и в главном возможность каждого гражданина, независимо от мнений других граждан и, тем более, государства, производить, накапливать и использовать собственные ресурсы. Нет, потому что свобода воли граждан изменяет экономические формации так, как это необходимо гражданам для осуществления этой свободы.

Зависят ли перечисленные условия от экономической ориентации людей государственного аппарата? Несомненно. Государственный аппарат не есть общество и только в малой части избираем обществом. От того, кто они – “представители власти”, зависит какая часть лично произведенных ресурсов граждан будет отнято в казну государства. От этого зависит и то, как они будут распоряжаться казной, то есть общественными ресурсами – в интересах общества или в интересах государства.

И, наконец, необходимо ли обществу “социалистическое” государство или, наоборот, – социально свободное общество?

Итак, какие же идеи отвечают чаяниям людей иметь возможность созидать ресурсы для своей жизнедеятельности и для жизни тех, кто этого не может делать или делает в недостаточном для жизни количестве – социалистические, капиталистические, монархические…? Трудность ответа на этот вопрос заключается в том, что природа такие модели людям не предлагает – люди сами изобретают как сами модели, так и их названия. Многие модели, которые люди называют одним и тем же именем, неважно, – капиталистические, социалистические или другие, имеют под одним именем множество вариаций. Вообще нужно понимать, что многие термины философии, идеологии претерпевают со временем содержательные изменения, так как многие из них понятийно определяют не явления, а процессы. Например, это подчеркивалось автором в отношении термина – пролетариат. Трудность ответа также заключается в том, что все эти названия имеют гипнотическое влияние в силу исторического опыта. Пропаганда, невежество и большое количество одноименных моделей сделали многое для создания стереотипов или примитивного толкования этих названий. Любое название, которое предложил бы автор, не послужило бы ответом, который бы точно раскрывал существо дела. Ответ на этот вопрос в существе восприятия человеком своей жизни. Есть подтверждение тому, что раб, например, может быть вполне счастлив своей жизнью. Когда он перестает довольствоваться своим положением, когда он начинает тяготиться своим положением, он становится воистину рабом, то есть членом общества, который осознал свою несвободу. Называя себя гражданином, но, не отстаивая свои права, не проявляя свободу воли или притесняя свободу воли других граждан, человек довольствуется своей рабской покорностью сложившимся обстоятельствам – он раб.

Человечество достигло такого уровня развития, когда может, в большинстве своем, уже не убивать людей ради их лучшего будущего, не лишать свободы за провозглашение идей, не звереть от голода и лишений. И дело не только в том, что накоплены значительные материальные и гуманитарные ресурсы, которые обозначили путь к осознанию себя каждым человеком – личностью в истории. Люди начинают осознавать, что их человеческое может свободно проявлять себя только в обществе, в человечестве, а не в государстве. Роль личности в истории, так горячо любимая “теоретиками” КПСС, представлялась ими как особая роль особых личностей на фоне обезличенных “масс”. Западные демократии впали в другую противоположность, пестуя крайний индивидуализм. Пост”социалистические” государства тоже постепенно осваивают этот путь. И та и другая крайность в интересах государства, но крайность, совершенно противоречащая интересам общества.

Общество – не масса людишек, а биологическое, вернее – заданное природой, единение личностей в необходимую им для жизни социальную коммуникацию с другими личностями. И роль отдельных личностей в истории потому замечательна, потому что незамечены роли других людей и еще большему числу людей не было возможности ярко, заметно, исторически значимо осуществить свои способности. Роль личности во всей предыдущей истории человечества – это роль человека, поднявшегося на значительную ступень в иерархии государства (или ролью делают имя человека, символ). Общество (как впрочем и государство) заинтересовано повысить влияние всех своих личностей (а государство – своих, но отдельных) на историю. Индивидуализм совершенно не приветствуется в командной работе государственного аппарата, но осуществлять власть аппарата над индивидуализированным, разобщенным обществом легче. Уводить проблемы из сферы противоречия интересов государства и общества в сферу противоречия гражданина и государства выгодно для государства, которое всегда и во всех формациях живет по принципу “разделяй и властвуй”. Но человечество вплотную приблизилось к осознанию роли общества личностей.