Чего только не делалось, чтобы задушить работы Мариона, а про мои, просто никто не знал. А вы, с вашей известностью, вам ничего не простят.
Я прямо ему ответил, что мне незнаком страх, что я живу в воображаемом мире, поэтому меня ничто не может остановить, но меня невозможно использовать, мною невозможно манипулировать.
– Вы увидите, – улыбнулся он снисходительно, – только люди, которые никому не мешают, по настоящему неуязвимы. Неужели вас не беспокоит, что на вас нападут одновременно с двух сторон: и верующие, и скептики?
– Нет. Я буду рассказывать о ваших приключениях, но я не буду пропагандистом ваших идей. И если вдруг вскроется подлог.
– Какой подлог? – встрепенулся он, и вся его подозрительность тут же вернулась.
– Если выяснится, что речь идет не об одном и том же человеке – предположительно Иисусе Христе, – а о разных людях, то я об этом сразу заявлю.
Он положил папку себе на колени и опустил глаза. И тут сквозь его оплывшее тело я увидел перед собой обиженного ребенка, каким он, вероятно, был пятьдесят лет назад. Корифей молекулярной медицины оказался всего лишь упрямым мальчишкой, который отказывается верить, что жизнь то и дело превращает определенность в иллюзию. Со смиренной печалью, он произнес:
– Я бы так хотел в это поверить. Но я думаю,что небеса пусты, что после смерти нет ничего, чтобог – просто уравнение, не имеющее корней. Вовсяком случае, если мы действительно имеем дело с Иисусом Христом, в его генах нет ничего божественного. Разве, что только…
Он поднял глаза, и я смог прочитать конец фразы в его молчании, в свете надежды, наполнившем его взгляд. Разве что только вера этого обычного человека, приумноженная верой тысяч учеников и очевидцев, дала ему силу “реинформировать материю” – если воспользоваться выражением теолога Клода Тремонтана – и “реорганизовать дезорганизованное”. Не может ли и каждый из нас победить смерть, превозмочь пределы, навязанные нам страхом?