В 30-е годы в основе дискуссий была предпосылка, что причина войны заключалась в распрях между империалистическими державами за передел мира под давлением клонящегося к упадку капитализма. Все эти дискуссии включали обобщения о причинах войн или, по крайней мере, войн в условиях XX столетия. Историк постоянно использует обобщения, чтобы проверить свои данные. Если не ясны данные о том, действительно ли Ричард умертвил принцев в Тауэре, историк спросит себя – возможно, скорее бессознательно, чем сознательно, – а была ли у правителей той эпохи привычка ликвидировать потенциальных претендентов на престол, и на его суждение совершенно справедливо повлияет это обобщение.
Читатель исторической работы так же, как и ее автор, склонен к обобщениям, применяя выводы историка к другим историческим ситуациям, с которыми он знаком, или, возможно, к его собственной эпохе. Когда я читал «Французскую революцию» Карлайла, я снова и снова обнаруживал, что обобщаю его замечания, обращаясь к русской революции, которая является объектом моих исследований.
Он «страшен для тех стран, которые были знакомы с принципом равенства перед законом, но отнюдь не противоестественен в тех государствах, которые никогда не знали такого равенства». Или, что еще более важно: «Прискорбно, хотя естественно, что историкия этого времени писалась в истерике. Преувеличения изобилуют, проклинают, вопят, а в целом – тьма». Или другое, на этот раз, из Буркхардта, о росте современного государства в XVI веке: «Чем позже возникла власть, тем меньше она может оставаться неизменной. Во-первых, потому, что те, кто создали ее, привыкли к быстрому дальнейшему движению, и потому, что они есть и будут новаторами сами по себе. Во-вторых, потому, что силы, поднятые или подавленные ими, могут быть использованы только через дальнейшие акты насилия». Глупо утверждать, что обобщение чуждо история.