Быть может, она стала бы известным модельером или знатной ткачихой, или счастливой многодетной матерью… Но судьба покарала студентку за совершенный в порыве слепой страсти тяжкий грех.
В тот совсем еще недавний год все газеты пророчествовали: парад планет вызовет на Земле всевозможные бедствия и потрясения. И подсчитывали при этом, сколько раз за тысячелетия планеты нашей системы сходятся в одной полусфере, выстраиваются на свой зловещий парад по одному радиусу.
Конечно же, хотелось взглянуть на столь редкостное событие во Вселенной своими глазами, вооруженными подходящей оптикой. Я достал с антресолей футляр с телескопом-рефрактором, пылившимся там со студенческих времен, взял у соседа фотоштатив, добавил к этому снаряжению электрический фонарик, раскладной стульчик и термос с кофе, чтобы бодрствовать до утра. Для своей переносной «обсерватории» я давно уже присмотрел заброшенную водонапорную башню недалеко от нашего дома и пригородной станции. Воздвигнутая в начале века из темно-вишневого кирпича, она подавала воду на паровозные краны-колонки. Потом надобность в этом отпала, и водокачка, густо заросшая дикой сиренью и бересклетом, возвышала свою фигурную – в зубцах и бойницах — главу над крышами окрестных строений подобно башне заколдованного замка. Это впечатление усиливали и кривоватые березки, выросшие на ее растрескавшихся карнизах, и плети плюща, густо оплетавшие ее кирпичный ствол, и облупленная ветхая дверь на ржавом амбарном замке. Самым привлекательным в этом строении было то, что из слуховых окон чердака, выходящих по сторонам света, можно было обозревать любой сектор небесного купола. Словом, обсерватория была что надо, и я поспешил разузнать в местном ЖЭКе, кто владеет ключом от ее входной двери. За небольшое подношение меня не только снабдили нужной информацией, но и связали по телефону со сторожем старой башни неким Юриванычем по прозвищу Гроссбух.
– Он что, бывший бухгалтер? — поинтересовался я.
– Какое там, усмехнулся жэковский диспетчер. Он всегда бухой, и не просто бухой, а очень. Великий бухарь – Гроссбух.
– А он, этот Бух, не подведет?
– Нет. Раз обещал открыть, значит откроет. Человек слова. За что и держат пока…
Старик не подвел. Ровно в 10 вечера он зазвенел ключами у ржавого замка, но был при этом страшно недоволен тем, что «кому-то нечего делать, вот и лазают ночами по объектам…»
– Тут, между прочим, девушка одна утонула, – сообщил он напоследок.
Многозначительное молчание его надо было понимать так: вот явится она, тогда узнаешь…
Мне были смешны его наивные запугивания.
Я торопился наверх. Луч фонарика выхватывал выщербленные каменные ступени, забросанные сором запустения. Не терпелось побыстрее установить телескоп и, как это не раз когда-то бывало, перенестись и мысленно, и зрительно на красноватый шар Марса или слепящую звезду Юпитера.
Наконец, я забрался на самых верх, и луч фонаря скользнул внутрь широкого зацементированного резервуара. На дне его еще поблескивала вода, набежавшая, должно быть, сквозь худую кровлю. При мысли, что некое прекрасное существо решилось расстаться с жизнью в столь мрачном месте, мне сделалось слегка не по себе, и я поспешил на чердак, куда вела деревянная лесенка с весьма подгнившими ступеньками. Едва я взялся за перильце, как услышал чьи-то утробные стоны, шедшие, как мне показалось, со дна резервуара… Сердце тоскливо сжалось: «Ведь предупреждал дед!..»
Главный астролог страны раскрыла секрет привлечения богатства и процветания для трех знаков зодиака, вы можете проверить себя Бесплатно ⇒ ⇒ ⇒ ЧИТАТЬ ПОДРОБНЕЕ….
Я с трудом удержался, чтобы не ринуться вниз пол бетонным ступеням – к выходу. Над головой кто-то зашевелился, встрепенулись крылья и тайна загробных стонов сразу же приоткрылась. Ну, конечно же, голуби! Вон их сколько гнездится на чердаке. Их глухое воркованье, отражаясь в чаше резервуара, и порождало эти жутковатые звуки.
Я влез на чердак, и птицы, тесня друг дружку разлетелись из слуховых окон. Телескоп я выставил на восток, и, утвердив прочнее треногу, стал искать сошедшиеся планеты. Однако мысль о здешней утопленнице засела в мозгу, как заноза, и ее не затмевало даже сияние далеких светил. Кто она? Зачем наложила на себя руки в столь странном месте?
С запада прямо по Млечному Пути шли на Москву тучи, поглощая созвездие за созвездием.
Майская гроза предупредительно погромыхивала и помигивала. Москва, словно огромная лейденская банка, испускала в ночное небо накопленное электричество. Но дождя еще не было, и я не спешил убирать телескоп. Пляска огненных струй завораживала не меньше, чем ход небесных тел. На парад планет накладывался парад молний. Я чувствовал себя эдаким Риманом, естествоиспытателем, бросившим вызов стихиям.
Вдруг полыхнуло совсем рядом, грохнуло так что старая башня вздрогнула и ахнула всем своим пустым железным чревом. В линзы телескопа ударил иссиня-белый высверк, и в ту же секунду из окуляра выплыл красноватый, как Марс, куда был направлен рефрактор, невесомый шарик. Зависнув на расстоянии вытянутой руки, он стал быстро пламенеть, испуская огненное сияние.
О шаровых молниях я слышал немало, и потому с ужасом ждал жалящего ожога, взрыва, любой каверзы. «Вот тебе и парад планет…» – промелькнула тоскливая мысль. – Доигрался, Риман несчастный!..»
«Главное – не дергаться, не шевелиться», – вспоминал я советы бывалых людей. Но ярко-малиновый сгусток бешеных энергий сам собой поплыл в глубь чердака, пронырнул в распахнутый люк… За ним оставался резкий запах озона.
Голуби, забившиеся перед дождем под крышу, снова шарахнулись прочь, громко плеща крылами. Я с опаской заглянул в люк: раскаленный шарик сиял у самой воды на дне резервуара, освещая его растресканные стенки багровым светом кузнечного горна. Огненная бестия медленно двигалась по кругу, то поднимаясь, то опускаясь, пока однажды не коснулась воды.
Взрыв. Пламя. Пар. Треск. И грохот рухнувшего перекрытия – все это стряслось в одну очень длинную секунду. Меня спасло то, что я стоял на лесенке, жавшейся к стене. Середка потолка рухнула прямо в зев резервуара. Сверху еще долго сыпались древесная труха и сухой помет. Телескоп, по счастью, уцелел.
На несколько минут уши заложила плотная тишина.
Я присел на деревянную ступеньку. Первое, что я услышал, как только спала глухота, — это тяжелое шарканье чьих-то шагов. Кто-то грузно и медленно поднимался ко мне по винтовой лестнице. Я судорожно нашарил фонарик, пустил луч в проем полукруглой двери, ожидая увидеть самое страшное, что может подстерегать смертного в столь зловещем месте. Из проема выпала неровная тень, а вслед за ней возникла фигура сторожа.
– А не было такого договора, чтоб тут бомбы взрывать, – заявил он, вперив в меня луч своего фонаря.
Я объяснил, как мог, что произошло.
– А, это Тонька чудит! – ничуть не удивился Гроссбух. – Ее работа… Чья же еще?!
Старик держал ополовиненную бутылку.
– Идем, помянем ее, чтоб ей и на том свете пусто было!
Мы спустились на этаж ниже, в сырую каморку бывшей дежурки. Почти все ее пространство занимали колченогий столик да продавленный топчан. Глоток дешевого портвейна окончательно привел меня в чувство. Во всяком случае я обрел способность слушать и что-то соображать.
Если перевести пьяную, перескакивающую с пятое на десятое, речь моего ночного собеседника на внятный человеческий язык, то прояснилось бы следующее.
Лет двадцать назад сорокалетний шалопай Юрка, он же электрик здешней водокачки, закрутил бурную любовь со студенткой швейного техникума Тоней.
А начиналось все презамечательно. Юрий Иваныч ввел свою юную подругу в башню, словно в родовой замок. Они так и играли – в короля и принцессу. И был вечерний королевский ужин. И была ночь. И не одна…
Утром Тонька бежала из башни на лекции, а электрик возвращался с дежурства к жене. Все было бы хорошо, если бы семнадцатилетняя Клеопатра не понесла в положенный срок. Она решилась на аборт, но в последнюю минуту испугалась, сбежала из поликлиники. Донашивала ребенка втайне от подруг и деревенских родственников. Рожать отправилась в «королевскую башню», чем не мало обескуражила своего возлюбленного; тем более, что и его жена ходила на сносях. Тонька разрешилась от бремени на том самом топчане, на котором мы ее и поминали. Рожала молча, как кошка.
«Как кошка», – несколько раз повторил сторож. За два дня до события он избавил прижившуюся в башне кошку от ненужного потомства, притопив котят в пожарной бочке. И когда Тонька, безучастная ко всему на свете, на его вопрос, что делать с ребенком, ответила безразличным – «делай, что хочешь», он, подбодрив себя и роженицу стаканом водки, отнес плод общего греха этажом выше и погрузил в резервуар. Точь-в-точь, как топил дотоле кошачий приплод.
Потом закопал крошечное тельце в прибашенных зарослях сирени.
Тонька приходила в себя два дня. Он сам помог ей перетянуть грудь, чтобы не прибыло молоко.
На третий день электрик отправился домой, оставив подруге бутылку шампанского, банку «сгущенки» и булку. Вернувшись наутро, он обнаружил в дежурке записку, прижатую пустой бутылкой из-под шампанского: «Такие, как я, не имеют права жить…»
Первая мысль: бросилась под поезд. Кинулся искать, расспрашивать, узнавать. Никто ничего путного не сообщил. Немного успокоился: может, передумала? Поднялся наверх проверить уровень воды. Врубил верхнее освещение, заглянул в резервуар и отшатнулся. Из-под воды широко раскрытыми глазами смотрела на него Тонька… Вот и вся история.
А через месяц жена электрика родила девочку. Мертвую. И второй ребенок через год так и не смог сделать свой первый вздох, как ни бились акушерки…
И запил Юриваныч горькую. И стал он Гроссбухом. Но каждый майский день, хорошо ему ведомый, поднимался он в башню помянуть неприкаянную Тонькину душу.
Я долго вспоминал, кому принадлежат слова: «Когда рождается ребенок, вибрирует вся Вселенная». А когда гибнет? Дрогнет ли что-то в параде планет?