Монашество Нового и Новейшего времени, как и прежнее, отнюдь не было склонно к аскезе, к отшельничеству. В его адрес все чаще раздавались упреки в тунеядстве, безделье, роскоши, которые вызвали злобную отповедь монашества. Да, мы живем в полном благополучии, обеспеченности и со всеми мыслимыми удобствами, писал валаамский монах, живем за счет верующих, но так и должно быть. Для спасения души „нужно, чтобы монахи не имели никаких забот с материальной стороны…”. Несколькими десятилетиями позже известный церковный автор инок Игнатий Брянчанинов с предельной откровенностью изложил ту же концепцию. Он писал, что для спасения души монаху необходимы максимально комфортные условия. „Монаха, – излагает Игнатий, – можно уподобить оранжерейному цветку, а мирянина – полевому. Невозможно на поле встретить такие прекрасные цветы, которые встречаются в оранжерее; оранжерейные цветы требуют особого ухода за ними”. Даже трудно понять, на чье кроме монашеского сочувствие рассчитывал Брянчанинов, публикуя оправдание монашеского тунеядства. Сравнение с оранжерейным цветком, как и прежнее, „кисейная барышня”, прочно вошло в язык и до сих пор служит крайне, отрицательной характеристикой.
Это тезис так называемого ученого монашества, академического. Представителя монашествующей элиты можно было видеть порой и с магистерским крестиком на рясе. Часто это бездельник с бородкой „под Христа”, надушенный парижскими духами, в шелковой рясе и с золотым иерейским крестом. Он богословствует в уютной „келье” в несколько комнат, рассуждает о грехах человечества и о его неминуемой гибели. Он вполне интеллигентен, и на столике „налойчике”, рядом с молитвенником, всегда лежит книжка модного журнала. Он даже не прочь поругать общественное устройство или религиозные суеверия. Но тут, он, точно, знает меру, допустимого: к властям он лоялен, идеологически выдержан и если позволит себе легкую крамолу, то лишь для остроты беседы, чтобы не сочли его отсталым ретроградом. „Что поделать, – пригорюнивается он, – мы живем с вами в такой нецивилизованной стране, что поневоле нужно заставлять простой народ верить в какие-нибудь фикции, вроде святых мощей и царя – батюшки…” Сам он не верит ни в бога, ни в черта.
Такие монахи занимались и „делом”: это они объявили Гоголя вредным писателем, они поучали в Оптиной пустыни Ф. М. Достоевского, они предлагали вразумить молодого Пушкина „затвором” в Соловках – не было бы у нас такого поэта! Они осуждали „Рефлексы головного мозга” Сеченова, полотна И. Н. Крамского и пьесы А. Н. Островского. Это тип аскета с воспаленными от бессонницы глазами, оборванного, бог знает, когда мытого. В косматой бороде запутались клочья, какой – то дряни: не то остатки пищи, не то свидетельство короткого сна в грязной соломе. Грамоты он не знает, и знать не хочет. Его единственный интеллектуальный и богословский багаж – две – три молитвы: „Отче наш”, „Верую”, да еще, какая – нибудь – это не важно, потому что и в них он путается. Твердо знает лишь молитву Иисусову. Ко всему, что вокруг, даже к церкви, относится с отвращением, „не приемлет” наотрез. Точнее, наотмашь, потому что предельно груб, и потому, что всегда готов кулаком защитить и утвердить „веру”. С удовольствием харкнет на пол – покажет презрение к мирскому. Воля его „спасением души” закалена до полнейшего равнодушия к людям, до презрения к ним, до радости при виде страданий другого – мол, это будет его грешной душе полезно. О таких двести с лишним лет назад с изумлением и страхом говорил Феофан Прокопович: „Детина, злобы непобедимой”. Он и считает себя истинным монахом, истинно православным. В прошлом – идеальный материал для черносотенных погромов, шествий с хоругвями и портретом царя – батюшки. Зол. Если лицо его искривит улыбка, то лишь при виде тех икон, на которых сатана тянет в ад монахов. Он убежден, что его ученый собрат будет там наверняка, а наш грязнуля воссядет в благоуханном райском саду по правую руку самого господа бога. Ученого монаха он ненавидит люто. Тот, отвечает ему, презрением сдержанным, но от этого не менее сильным. Однако друг без друга они существовать не могут. Ученое монашество организовывало этот иноческий сброд – массам паломников он преподносился как образец презрения к земному. Ученое монашество и подкармливало его, исподволь натравливая на “жидов, студентов и социалистов”. Когда „ученый” указывал цель, этот шел бить. Два полюса одной оси…