«Тучи клич Салавата рвал, когда в бой он воинов звал»
Жил-был бай. Это был совсем молодой бай, девятнадцати лет. Но было у него три жены, два сына и несколько дочерей (девочек в те времена в расчет не брали, потому сколько их было – две, три – мы не знаем). И он уже успел побывать волостным старшиной своего отца, когда тот по зову бабушки-царицы уехал на войну с польскими конфедератами. Ростом бай был не высок, два аршина и четыре вершка, по нынешнему – около 160 см, но очень силен, уже с четырнадцати лет побеждал в борьбе многих известных батыров. И еще – был он поэтом, воспевал родные горы, степь, «где цветы и соловьи честь Аллаху воздают», и некую красавицу Зулейху: «твои очи темнее самых темных ночей, в них сияние тысяч и тысяч лучей».
Таков был Салават, сын Юлая Азналина, выборного старшины Шайтан-Кудеевской волости, когда в октябре 1773 пришел приказ собрать воинов и идти на помощь генералу Кару. Генерал стягивал войска, чтобы ударить по пугачевским мятежникам. Юлай поставил во главе отряда своего сына, в знак же его полномочий дал ему (прекрасный пример степного простодушия!) медаль, которою получил за польскую компанию и которой, видимо, по известной башкирской любви ко всяческим регалиям весьма гордился. Пятнадцать дней шло конное войско шайтана-кудеевцев к Стерлитамакской пристани, на соединение с правительственными войсками. На шестнадцатый, не дойдя до места назначения одной версты, Салават вдруг резко повернул и пошел на соединение с отрядами восставших. И с этого момента девятнадцатилетний юноша становится исторической фигурой.
В поэте – импровизаторе неожиданно открылся талант стратега.
За умелое руководство крупными отрядами уже через месяц, в ноябре, он получает чин полковника. В июне следующего, 1774-го, года – бригадира. Его отряды занимают Сарапул, осаждают Кунгур, сокрушительным рейдом проходят по уральским заводам. Приказы, написанные его рукой, сделанные им переводы указов и рескриптов «Его императорского величества» широко расходятся среди башкир. Как и его песни. Теперь уже его курай – тростниковая флейта, башкирский символ Музы – зовет на подвиги во имя свободы. «Тучи клич Салавата рвал, когда в бой он воинов звал», будут петь впоследствии сказители. Дважды он ранен, один раз ненадолго возвращается домой для излечения, в другой – остается в строю. Где тот разнеженный певец, который просил домашних приподнять полог юрты, чтобы послушать соловья? Он стремителен, как серый степной волк, прародитель и татем башкир, несущийся неясной тенью меж кустов полыни. Огнем и кровью отмечен путь его походов. Через сто лет один русский писатель напишет о нем такую романтическую фразу: «Вместе с радостной улыбкой отца и матери кровавое зарево догоравших аулов приветствовало его рождение». Теперь же на его лице играл отсвет горящих заводов и усадеб.
Главный астролог страны раскрыла секрет привлечения богатства и процветания для трех знаков зодиака, вы можете проверить себя Бесплатно ⇒ ⇒ ⇒ ЧИТАТЬ ПОДРОБНЕЕ….
Но почему он буйствовал?
Почему так легко, не раздумывая, пошел за сыном его умудренный жизнью и высокой должностью отец, так наивно гордившийся полученной от императрице медалью? Что мог дать им самозванец? «Будете свободны, будете жить, как звери в поле», гласил один из указов Пугачева. И только-то? Но видно, и этого было немало. Беглый разбойный казак задел чуткую струну. Может, такова была их природа, и всего-то и нужно было – «как зверь в поле»? потому что на постулате свободы и воли строилась вся нравственная сторона жизни этого тысячелетнего народа.
Так прошел год. Войска повстанцев терпели поражение за поражением. Крестьянский сын подполковника Михельсон гнал их, не давая передышки. Уже был выдан ближайшими сподвижниками Емельян Пугачев. 25 ноября отрядом поручика Лесковского был захвачен Салават. Юлай Азналин сдался властям сам.
Следствие заняло почти год. В темнице Салават вспомнил семью, близких, он понимал, что никто из них, кроме, возможно, отца, он уже не увидит никогда. Как и то, что никогда уже ему не седлать коня, не скакать на полынном ветру…
Когда в тюрьме закрою я глаза,
Мой бурый конь,
Мой лучший конь мне снится.
Из всех моих детей Минлияза
Была моей любимой баловницей…
Семья тоже была схвачена, жен определили на услужение высокопоставленным чиновникам, детей отдали на воспитание. Скорее всего их крестили, дали христианские имена. И возможно, баловница Минлияза – через год Марья или Матрена с отчеством по приемному отцу – забывшая свое имя и род, однажды услышит песню своего отца из уст певца-йырау, вдруг уловит что-то из забытой башкирской речи, поймет чужую тоску и опечалится, но что это о ней отец тосковал перед страшными пытками, так и не узнает…
После вынесения приговора их, отца и сына, в деревянной клетке привезли на Симской завод. Здесь они выдержали первую экзекуцию: отец 45 ударов кнутом, сын – 25. Затем их разделили и повезли по башкирскому краю, по тем селениям, «где от них самые злейшие варварства и убийства происходили». Отец получил уже сто тридцать пять ударов, сын – сто пятнадцать. Через два месяца они встретились снова и, обезображенные, не сразу узнали друг друга: ноздри вырваны, на щеках и лбу выжжены буквы «В», «И», «У» – «Вор И Убийца». Но язык не вырезали – законы при бабушке-царице смягчились. Однако ко времени отправки на каторгу выяснилось, что «заплечный мастер» Мартын Суслов сделал все спустя рукава, да и «щипцы для той экзекуции брал совсем неисправные», ноздри заросли, клейма поблекли. Видать, во все времена российских характер отличало нерадение – даже в жестокости. Через пятнадцать лет сорвавшийся с виселицы Муравьев-Апостол скажет: «Бедная Россия! И повесить толком не умеют!» отец и сын не сказали ничего, Россию не обличали, а теперь уже вместе, на глаза у друг друга, мужественно перенесли пытку во второй раз. Причем власти не ощущали никакого стыда – все опять свершалось «при народной публике». Заодно и Суслов был выдран «наижесточайше» плетьми.
И отправился Салават Юлаев вместе со своим отцом Юлаем Азналиным по длинным расхлябанным российским дорогам под плачущим небом на безродную каторгу в крепость Рогервик, к берегам Байкальского моря.
А в Башкирии целое столетие имя Салавата было под запретом.
Даже младенца нельзя было так назвать, его бы не записали ни в какие документы. Но слава Салавата потаенно жила. Потому что и подвиги его и муки, прошли на глазах народа. О нем слагались кубаиры, песни. Иной раз на празднествах, на сабантуях кто-нибудь приводил сказителя, пытливо оглядывая окружающих, затем подавал знак, и сказитель начинал: «Песня про славного батыра Салавата – песня самая грустная и для того, кто поет, и для того, кто слушает. Если бы кто умел рассказать так, как этого достоин Салават, то заплакали бы небо, и земля, леса и горы издали стон…» Печальную эту песню люди слушали в волнение и себе в укор.
А к тому времени уже почти четверть века на берегах свинцового моря два каторжника дробили щебень и укладывали камни в портовые причалы. Вспоминали ль отец с сыном, как давно это начиналось?.. Как все изменили одно мгновение и одна непройденная верста? Представлял ли Салават, что было бы, если он проехал ту последнюю версту? Возможно, опустив тяжелый камень, разогнув стенающую спину, он закрывал на мгновение глаза и видел, как пошла бы его дальнейшая жизнь.
…После разгрома Пугачева он вернулся бы домой, взял еще пару жен, по зову императрица сходил бы в два или три похода. Когда состарившийся отец удалился на покой, занял место старшины. Он бы потучнел, что башкиру не зазорно, только прибавляет достоинства, в седло бы его подсаживали двое слуг. Ходил неторопливо, говорил, подумав. Порою его просили бы сочинить какую-нибудь песню, он бы отнекивался, нет, не приснилось ему, пусть молодежь слушает соловьев и сочиняет стихи. Но, возможно, как-нибудь в большом застолье, после жирной баранины, возбужденный пенистым кумысом, вдруг решился бы и начал сходу сочинять какой-нибудь веселый стишок, иногда бы в поисках рифмы потирал бы толстенькими пальчиками, а стары друзья со смехом подсказывали ему…
Наверное, сегодня об этом Салавате мы ничего бы не знали. Но иногда судьба спохватывается, берет свою мудрую книгу и, ворохнув страницами, вычитывает о своем подопечном что-то новое и за один миг, за одну версту от забвения направляет его к бессмертию.