БУРЖУАЗНАЯ ЭТИКА И ОБРАЗОВАНИЕ ЧЕЛОВЕКА

Автор – Алиев Шамсудтин Гаджиевич

Оглавление к Научному Труду – Философские основания образования Событийного человеческого бытия

Нет нужды доказывать, что общество, возводящееся на производящей основе, не может быть ничем иным, как буржуазным, а этика производящего общества с самого начала есть этика буржуазная,. Остановимся еще ближе на ней, поскольку в нижеследующем она послужит «точкой опоры» для раскрытия содержания произведенческой этики как основы событийного человеческого бытия. «Остановка» нужна и потому, что мы ведь до сих пор почти ничего не говорили о существе производящей (буржуазной) этики, сосредоточившись преимущественно на том, что она делает, к тому же, в форме своей континуальной данности. Но и в обозначенной остановке мы пока будем вести речь о буржуазной этике в целом, чтоб затем перейти к осмыслению работы ее конкретных разновидностей при господстве постиндустриальности и информационной действительности. В целях краткости мы не станем входить в специальное разбирательство с буржуазной моралью (нравственностью), поскольку, собственно, наше изложение, так либо иначе, именно этому служит. Правда, — оставляя в тени многие моменты предмета, которые, хоть и значимы для раскрытия нашей темы, но, что тоже верно, не настолько…
Конечно, производящее общество по своей социальной структуре изобилует разнообразием категорий людей: классов, слоев, других общностей. Все они каклибо участвуют в производстве по-своему, конкретно. Соответственно, можно вести речь о спецификациях их нравов, моральности. Тем не менее, поскольку над ними господствует, задавая суть и смысл, континуальная этика, поскольку они являются участниками одного итого же (по типу, этой самой континуальности) производства, постольку их этики в главном совпадают. Ближайшим образом и конкретнее, они так либо иначе заражены духом этики господствующих классов, слоев данного общества. Здесь наблюдается примерно то же самое как в случае с идеологиями. Как известно, «идеология господствующего класса есть господствующая идеология» (В.И. Ленин). Иначе говоря, «кто господствует, тому и вера»…

Собственно, это же следует сказать и о функционировании производящего образования.

При его наличии безоговорочный тон задает и даже замещает всевозможные варианты именно буржуазное образование. Ведь вся система образования пребывает в руках господствующих классов (буржуазии). Об организации образовательного процесса, по крайней мере, в развернутой данности другими классами, тем более, эксплуатируемыми, в принципе, говорить не приходится. Разве что, объективный ход дел, сама жизнь людей в качестве представителей соответствующего класса, слоя, общности как бы стихийно формирует их психологию и нравы. Но и они, повторимся, заражены духом и атмосферой этичности, тем более, континуальной, господствующей в наличных условиях.
Так и выходит потому, что, скажем, трудящийся (рабочий) человек всецело поглощен и живет устремлениями, заботами, интересами представителя господствующих классов. Он ведет себя, относится к действительности, переживает, ценит и нормирует поступки, устремления иной раз куда буржуазнее, нежели сам капиталист.
Как понятно, в наиболее полном виде требованиям и устремлениям производства (соответственно, континуальной этики) подчинена этика ходячего достоинства, получающая наименование буржуазной этики (морали). Говоря предельно кратко, смысл последней (в классической ее данности) в признании сущности человека как частного (причем, «вещно»присваивающего) существа-предпринимателя. При этом Присваивающе-предпринимательская деятельность выступает смыслом, назначением его жизни. Проявляемые же в такой активности способности и успехи, расцениваются мерилами человека как индивидуума, личности. Соответственно выглядят и так называемые «добродетели» человека. К ним относятся: «предприимчивость и энергичность в осуществлении личных целей; честолюбие и честность как залог личной и общественной активности; усердие и рвение ради достижения богатства и общественного положения; справедливость, подразумевающая эквивалентность обмена благами и обоюдную выгоду; уважение к личности, предполагающее прежде всего свободу предпринимательства и конкуренции» [105].
В качестве основного побудительного стимула деятельности выступает воля к обогащению, деловому успеху, наживе. Отсюда, стремление к богатству выступает не только высшей целью жизнедеятельности, но также основной ценностной ориентацией поведения и сознания людей. «Страсть к личному обогащению является движущей силой всей буржуазной цивилизации» [106]. Следует не забывать, речь именно о «вещном» обогащении.
Очевидно, что основу «добродетелей», ценностей буржуазной нравственности в целом образует частнособственнический индивидуализм и эгоизм. Отсюда неудивительно: «добро есть не что иное, как то, что отвечает эгоизму всех людей» (Л. Фейербах). В отношениях между людьми не признается «никакой другой связи, кроме голого интереса» [107]. «Единственная сила, связывающая их вместе, это — стремление каждого к своей собственной выгоде, своекорыстие…» [108].
Господствуя в обществе, буржуазная этика (мораль) стремится регулировать поведение не только внутри буржуазного класса, но на уровне общечеловечности, всеобщности. Правда, буржуазия, как и всякий другой господствующий класс, не может непосредственно представить свой особый интерес, идеологию, в нашем случае этику как «всеобщественное», всеобщее. Он вынужден, так сказать, «выкручиваться». Приходится воспользоваться своеобразной «двойной бухгалтерией». На фасаде, обращенном к другим классам и общностям, мораль буржуа выставляет напоказ не те нормы, которые признаны во взаимоотношениях его «одноклассников». Для этого мораль господствующего класса, стремясь завладеть умами и поведением всех членов общества, обращается к порождаемым ею же, иллюзиям, оценкам, предпочтениям, скрывающим ее своекорыстный классовый интерес. Вдобавок, моральноэтические оценки, предрассудки вызываются к жизни как бы объективно, в форме кажимостей, принимаемых за истину, самими материальными (социальноэкономическими) отношениями, по причине их неоднозначности.

Показательна в этом смысле сфера обращения товаров, где, среди прочего, совершается купля-продажа рабочей силы.

Осмысливая данную сферу, К. Маркс иронически отмечал, что это место «настоящий рай» для тех «прирожденных прав человека», которые так прокламирует официальная буржуазная мораль и этика. «Здесь господствуют только свобода, равенство, собственность и Бентам» [109]. Свобода, — ведь каждый на рынке рабочей силы (например, рабочий) подчиняется лишь собственной воле, продавая свой товар. Равенство, — поскольку рабочий и капиталист действуют как равноправные товаровладельцы, обменивающие эквивалент на эквивалент: рабочую силу на деньги. Собственность, — ибо каждый пускает в оборот, ему принадлежащее. Наконец, Бентам, — «ибо каждый заботится лишь о себе самом» (иначе говоря, осуществляется принцип индивидуализма в поведении, который обосновывался буржуазной этикой XIX в. И Бентамом). «Вульгарный взгляд, — замечает Маркс, — черпает в сфере обмена товаров «все свои взгляды, понятия, масштаб всех своих суждений об обществе…». Здесь он видит всеобщую справедливость, общую пользу, триумф личного интереса, торжество свободного выбора, то есть осуществление моральности. Но картина изменяется при обращении к действительным отношениям наемного рабочего и капиталиста, сущность которых — эксплуатация. Розовая иллюзия «равной справедливости», «равного воздаяния» исчезает, сменяясь грубой и мрачной реальностью. «Бывший владелец денег шествует впереди как капиталист, владелец рабочей силы следует за ним как его рабочий; один многозначительно посмеивается и горит желанием приступить к делу; другой бредет, понуро: упирается как человек, который продал на рынке свою собственную шкуру и потому не видит в будущем никакой перспективы, кроме одной: что эту шкуру будут дубить» [110]. Так заключает Маркс блестящий анализ расхожих иллюзий, разоблачение которых раскрывает многие тайны буржуазной морали.
Как должно быть ясно из только что сказанного, не эта мораль (к тому же, в ходячей, Даже рефлектируемой данности), по большому счету, движет поступками и помыслами людей. В данном отношении она лишь на втором плане, как бы «потом», после того, как сработала этика континуальности, непременно носящая материальный характер и сущностно задающая «земную этику», в том числе ходячего достоинства.
Легко видеть также, подобно всему в буржуазной действительности, этика, доступная сознанию (в частности, «ходячей этикой»), раздвоена в себе, противоречива. С одной стороны, она тяготеет к моменту общечеловеческого (пусть и в абстрактно-гуманистической, филантропической данности). На уровне, где дело преимущественно касается узкой сферы общения, «избранного круга» людей, внутри семьи, клана, некоторого «междусобойчика», вообще, на уровне, по возможности, вне производства, известной отдаленности от него, в сознании и даже делах людей проступает весьма причудливая своей сентиментальностью, утонченностью чувств и впечатляемостью, этика. Вообще, надо признать, на общечеловеческом, абстрактном уровне буржуазная этика выдает буквальные перлы утонченной человечности и гуманизма. Здесь удержаны и глубоко осмыслены элементарные нравственные нормы. Осуществляясь этикой в таком духе, люди должны образовываться в высшей степени идеальными, честными, добрыми, благодетельными и справедливыми. Всему этому даже трудно найти возражения. Сколько на этот счет возвышенного и душещипательного сказано художественной лирикой, искусством в целом! Какие только образцы высокой человечности не выведены мастерами кисти, пера и сцены! Да и действительность порождала немалое число «Донкихотов»…

Главный астролог страны раскрыла секрет привлечения богатства и процветания для трех знаков зодиака, вы можете проверить себя Бесплатно ⇒ ⇒ ⇒ ЧИТАТЬ ПОДРОБНЕЕ….

Однако, как часто и обычно случается: люди, воспитанные идеалами, нормами абстрактного гуманизма, «заоблачной» этики, страшно разочаровываются, буквально ломаются, погибают при встрече с реалиями жизненной конкретики, со второй стороной своего существования.
Да, Речь о стороне (причем, по большому счету, крайне однобокой, узкой), где дела и мысли «заземляются», касаются реалий от богатства и власти, от бизнес-успехов и прибылей. Здесь решаются конкретные жизненные задачи: «грызутся», борются за «место под солнцем», взаимодействуют, относятся к партнерам, другим слоям и классам. И все — во имя «заработка», алчной наживы, богатства и власти (как наилучшего инструмента, опять же, обогащения). Куда только «испаряются» благодушная «лирика», абстрактные переживания и призывы к гуманизму, человеколюбию!.. Здесь царит исключительно «вещная» технологическая, деляческая («бентамная») «проза» с «физикой». Высокопарности и абстракции откладываются, в лучшем случае, «домой», в грезы.
Так раздвоено, сущностно существующие люди, не способные разобраться, как говорится, «у себя дома», уж конечно, не имеют ни малейшего представления о господствующей над ними континуальности и, вообще, о раздвоенности своего бытия. Тем более, не имеют они касательства к веяниям, тяготениям из ростковноваций, «проклевывающихся» в самой континуальной этике производства. Оно и понятно. Ведь образование (причем, не только школьное), получаемое ими, тоже осуществляется по стандартам, готовым схемам, укатанному. А укатанотаки, устоявшееся, заведенное. С одной стороны, — царящая безоговорочно, технологика, «атомизация», потребительство, погоня за наживой и т.п., неминуемо влекущие к фабрикации одного и того же типа бездушных, но знающих, информированных (оставим в стороне характер и глубину этого) людей. А с другой — этих же людей, которые, скинув предпринимательские костюмы, костюмы функционеров производства, предстают в масках славно известных «голубка и горлицы», «отцов семейства», любящих и радеющих о благополучии своих домочадцев… Правда, если покопаться внимательно, то и здесь не сложно разыскать производящие корни, стволы и кроны поведения. Классическая литература в данном отношении тоже не скупится.
Не случайно ведь, именно из абстрактно-гуманистических призывов и сентенций в качестве негативной реакции на их лживое, лицемерное соблюдение в жизни, на ханжество, довольно давно стал бурно плодиться феномен антигуманизма, точно также, контркультуры… Можно в этом смысле утверждать, что абстрактно-гуманистические веяния в буржуазной морали являются своего рода обратной стороной, дополнением, своим другим разгула «вещности», тотальной мобилизованности и обесчеловеченности людей производством.
Можно, правда, и так полагать, что буржуазная этика, вообще, этика производящего общества в своей абстрактно-гуманистической представленности, абстрактной апелляции к человеку выступает известным «зеркалом» тех внутренних возможностей и преимуществ, коими производящий способ бытия располагает по сравнению с предыдущими историческими этапами практического становления. Что ни говори, производящая практика образует известный прогресс человечества, истории. И в этом смысле подлинно человеческие моменты взаимоотношений, коими она уже светится, обнажают себя в такой, абстрактно-гуманистической, вплоть до филантропизма, данности. Этого не скажешь о предыдущих ступенях практики со своими «облачениями», сколь бы естественны и человечны (патриархальны) они ни были. К подлинно человеческому бытию производящая практика, как бы ни казалось противоположное, куда ближе, нежели предыдущие исторические ступени практического становления (несмотря даже на их в целом прибытийность). Гуманистические идеи Нового времени, несмотря на свою «оторванность от жизни», абстрактность, содержательную бедность, куда глубже выражают человеческое, нежели подходы к человеку и человеческому традиционных (прибытийных, натуральноличных) обществ. Верно, правда, и то, что во все эпохи история, нет да нет, являла свету таких титанов, гениев, которые как бы вырывались за свое время, восходили на событийный уровень. В их творениях человек и дела его действительно светились вечностью, непреходящестью, непостижимой глубиной истины…
Но вернемся к нашему предмету. И сразу же заметим что, в конечном счете, обе стороны буржуазной этики заражены духом своей континуальности, потреб и устремлений производства. Еще ближе, — классового интереса, эгоизма. Весьма характерно в этом смысле фигурирование здесь категорий честности и долга. Мы, однако, не станем разбираться с ними, равно в «нестыковках», «диссонансах», к которым они приводят морально-нравственные отправления своих носителей…

Впрочем, неоднозначна и континуальная этика.

Это верно, хотя бы из того, что она расположена горизонтом модусов прошлого, настоящего и будущего. Соприсутствующие и уживающиеся в ней, моменты, — доставшийся от прошлого и налично-функционирующий, а также реалии, образующие начало новое, — находятся в неоднозначной диалектике и на уровне сознания различно фиксируются. В частности, — соответствующими образами времени. Собственно, состояние кризисности, испытываемое известным обществом, в нашем случае, современным, свидетельствует о довольно непростом соединении данных начал. Подтверждают это и встречающиеся в обществе и поразному соотносящиеся, доходя иной раз до конфликтности, жизненные позиции, идеи. В том числе — от непроизводящего будущего и прошлого. Верно, однако, и то, что буржуазное сознание, — историческое ли, этическое, — настроено отображать многообразие жизненных реалий, как бы подводя их «под одну гребенку»: везде и всюду усматривает лишь различные моменты и вариации понятного ему хода дел. Но оставим этот, уводящий в сторону, разговор, обратимся к другим особенностям интересующего предмета.
Поскольку этическое связывает людей, представших в форме «вещей», «атомов», она сама тоже «овещняется». А потому, как бы скрывается за «вещным» движением людей, вернее, этим самым движением. И хорошо еще, что каклибо предстает, пусть даже поверхностно, той самой ходячей этикой, маячащей лишь на «вторых ролях». Так что, чисто технологическая, рациональная, потребительская, следовательно, «вещная» этика, — вот чем живут наяву и бессознательно люди, превращенные в «вещи». Этика «вещей» (хоть и разумных) не может быть не «вещной». Иначе говоря, технологической, преобразующе-потребительской, бессердечной (в смысле человеко-бытийности), доступной количественно-формальной калькуляции. Коль скоро в данной этике количества, формы и наживы находимы «сердце», влечения, симпатии, любовь и т.п., они, в конечном счете, подлежат счету и расчету, покупаются и продаются, выступая товаром на рынке. К тому же, и это все абсурдится, с, настигающим непременно данную этику в пору кризисности, отчуждением.
В общем-то, этическое отчуждение пронизывает производящую действительность на всех этапах ее становления, «терзает» людей в каждом слое общественной жизни. По сути, отчуждение выражается уже в том, что на известном этапе человеческой активности (в плане общеисторическом или индивидуального становления) сущность человека начинает господствовать над его существованием. При этом, под сущностью надо понимать довольно большой комплекс дел, забот и результатов человеческой активности, составляющих своеобразный «пассив», объективно-исторические предпосылки, условия человеческого бытия. Это и опредмеченная активность, и общественные институты, и средства, силы, отношения, сложившиеся для решения определенных исторических задач, и обычаи, традиции, — одним словом, вся объективированная сторона, многообразная и меняющаяся по своим данностям, самоосуществления человека. Следует вести речь и об этической сущности человека. Воплощенное и застывшее материальностью, выражая человека в его настоящей и прошлой данности, — все это как сущность обретает рано или поздно достоинство самоцели. Больше, господствует, подчиняет существование.
Существование же — это живой человек, его актуально процессирующая деятельность, сознание, активная воля, интересы, нужды и т.п. Можно и так сказать, что существование образует субъективную, преобразующе-творческую сторону человеческого бытия.
И вот, коль скоро человеческие дела, отношения, результаты опредмеченной активности, включая моральные, приобретают неестественно внешний, самодовлеющий характер, подчиняют себе актуально живущего человека с его заботами и тревогами, устремлениями и ожиданиями, налицо уже отчуждение. Строго говоря, оно — довольно не «новый гость» в истории, особенно частнособственнической. Но с приходом производства, с утверждением капиталистических отношений, безбытийного человеческого бытия в целом, оно (отчуждение) приобретает глобальный, даже двойной характер. Об этом мы писали в другом месте [111], потому, не входя в разбирательство, поговорим лишь об отчуждении на уровне этического.
Укажем сначала, что в производящей истории отчуждение, в дополнение к сказанному, налицо, когда человек функционирует, живет «вещно», подчиняя свою жизнь логике и движению производства, вещному движению товаров и капиталов на рынке. Взаимоотношения сущности и существования, как и они сами здесь приобретают «вещный» характер. И так живет не какойлибо, отдельно взятый человек. Все без исключения подвергаются «вещному» отчуждению, ведут себя отчужденно, следовательно, неподлинно. Ценность человека «измеряется размером услуг, которые он может доставить, пользой, которую может принести. С холодным безразличием люди стремятся именно «использовать» друг друга. Они и себя используют как средство достижения, по существу, чуждых им целей» [112].
Больше того. Отчуждение следует фиксировать уже в том, что люди, общество отпадают не только от бытия, существуют безбытийно, но и от самих себя, порой, уродуясь (прежде всего, душевнодуховно) до неузнаваемости. Об отчуждении следует вести речь также, имея в виду своеобразную «девальвацию» места и роли человека в системе производства. Если в начале становления последнего человек выступал его субъектом, автором, то на последующих стадиях полностью низведен до средства, инструмента, функции, обеспечивающих производство, интересы фирмы, корпорации. Вообще, можно вести о разновидностях производящего отчуждения, соответственно становлению производящих культур.
На современном этапе отчуждение приходит, среди прочего, и как следствие отсутствия у производящего общества перспектив, следовательно, идей, идеалов дальнейшего движения. Производящий мир, не имея будущего, лишенный спасительной перспективы, устремлен к собственному краху. Эта безвыходная ситуация отражается в нравах и психологии людей состоянием страха, тревоги, потерянности, вплоть до протеста. Кстати, разгул чувственности, бессмысленно-фрикового поведения, — насаждаемые античеловечным культом потребительства, абсурдностью происходящего вообще, — не есть ли он также оборотной стороной потерянности, бесцельности? Не напоминает ли он «пир во время чумы»? Человеческий разум как будто помутился. Вроде, призванный видеть глубины и дали, становится никчемным, беспомощным. Ему нет на что смотреть, что видеть: ибо дали исчезли, Притягательный свет маяков из будущего погас. «Напряженный ритм, динамичность социальных процессов, ставшие самоцелью, бессмысленная гонка, чтобы быть «как все», не отстать, безумие существования, когда есть средства, но нет цели, есть тактика, но нет стратегии, — это постоянное движение, лишенное перспективы, еще более усиливает бездуховность, приземленность, ограниченность и отчужденность бытия буржуазных индивидов. Миф о Сизифе, который был обречен богами на тяжелый и бесцельный труд, приобретает характер реалистического образа современного капитализма» [113].
Означенные и аналогичные случаи в основном говорят об отчуждении, так сказать, «всеобщем», — таком, которому подвержен человек на любом поприще. Можно с известными оговорками (в силу своеобразия этического, морали) вести речь и об узко этическом отчуждении.
Собственно, данное отчуждение налицо, как только человек испытывает страдание, дискомфорт от означенного своего «овещнения», оторванности от бытия и чуждости себе господствующих в обществе морально-нравственных традиций, обычаев, требований. Точно также, испытывается отчуждение в случаях, когда человек тяготится, тяжело переживает как «нежелательность», «ненормальность» свою «атомизацию», одиночество, куда непременно обрекает производящий способ существования через, снова-таки, известные нормы, оценки, ценности, объективно складывающиеся отношения. Невозможно не пребывать в ситуации отчуждения, не страдать от него, к тому же, когда разобщенность человека с другими людьми, бытием, выражается в непонятости, чуждости, заброшенности его в мир. Ведь отъединение доходит до гнетуще холодного равнодушия, враждебности, даже ненависти, жесткой неприязни, жестокости. А меж тем, хочется, чтоб принимали, относились к тебе с пониманием, уважительно, воздавая по достоинству, чтоб «совесть имели», чтоб ценили. Причем, — не как «пустое место», но как человека. Этого-то и нет! Иной раз не доходишь и до самого требования человеческого отношения к себе, поскольку полностью «перемкнуло» уже. Разве «вещам» доступно подлинно человеческое? Или последнее где-то, как-то еще дает себя знать? А, может, даже «вещность» отнимается, низводя людей до стихии естественного отбора? Ведь и сам ведешь себя столь же враждебно, бесчеловечно, зверски относительно других…
Так приходит терзание, смутное, до конца не понятое ощущение «незаслуженности», «неуютности», «бессмысленности», «пустоты», «адскости» и проч., происходящего вокруг и в тебе самом. Вот, в этихто состояниях и идут обычно на известные, порой, бессмысленные, необъяснимые дела и поступки. Ради того, по крайней мере, — чтоб пробить «скорлупу» чуждого порядка дел и отношений. Опять же, «фриковое поведение», — не отсюда ли? Или тут больше эстетизма, нежели моральности? Как бы там ни было, — моральный момент тоже.
Об этическом отчуждении можно вести речь в двояком смысле, имея в виду мораль и нравственность как нетождественные сферы [114].
Нет нужды и здесь задерживаться особо. Достаточно указать лишь некоторые моменты, причем, как морального, так и нравственного отчуждения в современных условиях. Именно здесь этическое отчуждение наиболее очевидно, наиболее полно себя проявляет. Тем самым, будем считать, мы переходим к характеристике этического, соответственно, человека условий постиндустриальности. Причем, — в узком смысле. Переход позволителен, памятуя также, что важнейшие черты как производящего человека, так и производящей этичности относимы и к собственно постиндустриальному обществу. Высветим по ходу и имеющиеся отличия последнего.

Этика постиндустриального человека

Поскольку моменты этического, осмысленные выше, касаются и постиндустриального человека, приступим к намеченному заголовком как бы с конца: с осмысления морального и нравственного отчуждения, продолжая при этом заведенный разбор.
Начнем с отчуждения нравственного. И сразу же заметим, что о нем говорить довольно трудно. Иной раз даже подмывает признать, что его нет. Оно, вроде бы, невозможно по той причине, что у нравственных людей отсутствует рефлексия, четкое сознание происходящего, возможность давать ясный отчет относительно своих поступков, переживаний, ситуаций. Тем не менее, не стоило бы так рассуждать. По крайней мере, — уже из того, что, хоть рефлексии и нет, но имеются смутные переживания, ощущения, понимание дел, настрой, расположения. И вот, онито, и позволяют сохранить за нравственностью момент отчуждения. Собственно, означенные выше, не до конца осмысленные переживания заброшенности, враждебности, непонятости и т.п., — как раз, из области нравственного отчуждения. Надо думать, где идет о «неутрясках» индивидуального сознания, поведения, влекущих, порой, к непредвиденным античеловечным, антисоциальным поступкам, — там и следует искать рецидивы нравственного отчуждения. Где мы встречаемся с человеком массы, феноменом «массового человека», там человек отчужден преимущественно нравственно [115]. О моральности в данной ситуации и речи не может быть.
Надо понимать также, что человек отчужден не только постольку, поскольку испытывает «неудобства», он отчужден и тогда, когда об этом даже не подозревает. И в данном состоянии он пребывает, можно сказать всегда, поскольку живет, отпав от бытия, соответственно, подлинной человечности.
И последнее, что касается также морального отчуждения. В общем-то, об этическом отчуждении, — равно моральном и нравственном, — следует вести речь не только применительно к производящей истории. И на прежних этапах, в традиционных обществах, можно и нужно находить состояния означенных отчуждений. Тем не менее, эти состояния здесь не столь бросаются, не столь беспрецедентны, опустошительны, разрушительны. В любом случае, они еще не разбытийвлены. Между тем, явления производящего отчуждения изначально безбытийны. Здесь все участники страдают: и «субъекты», и «объекты» отчуждения.
Мало того. В производящем обществе люди как бы отчуждены вдвойне, втройне (если не больше) по сравнению с тем, как отчужден человек традиционной истории. Помимо общего с традиционным человеком, безбытийный человек отчужден уже тем, что производит, живет, отпав от бытия, опутан «вещными» отношениями. Мало того. Эти самые отношения подвергают его еще одному отчуждению, когда к нему относятся, скажем так, «незаслуженно», «неподобающе», «ненормально» и т.п. Можно говорить и о других отличиях, также выражающих специфику этического отчуждения в условиях производящих обществ…
После общих констатаций с оговорками перейдем к отчуждению моральному. Характеризуя его, мы, так либо иначе, не обойдем и нравственное отчуждение.
Моральное отчуждение, надо заметить, выступает как многоплановый процесс. Больше того. Наличие морального отчуждения в известном смысле свидетельствует, что человек как бы «просыпается», выходит изпод «гипноза» наличносущих порядков и условий, чтото схватывает от «ростков» будущего из континуальности. Во всяком случае, такую возможность за ним непременно следует оставить. «Пробивка» наличности, выход (трансценденция) к реальности новой — это прерогатива лишь моральности, кто и что бы ни говорил. И это касается не только производящей моральности…
Прежде всего, моральное отчуждение выступает как «отпадение» от человека его способности выдвигать и создавать ценности, возможности быть субъектом самого себя и морали. Личность (лишь с нее начинается мораль) как автономный, самодостаточный, ответственный, долженствующий человек сам, осознанно формирует свои ценности и нормы. И, конечно же, коль скоро эта творческая активность у личности отнята, ее лишают возможности творить себя и нормировать поступки, пытаются превратить в индивида (нравственное сущее). Поскольку, извне навязываемые ценности и нормы жизни, начинают производиться (как нравственные регулятивы) непонятно где «наверху», становясь безличным, вплоть до анонимности, делом, постольку личность не может не испытывать дискомфорт. Опять же, когда личность как бы насильственно, извне «индивидуализируют», совершающимся гдето «вне» нее, помимо ее внутреннего, душевнодуховного мира, это не может не приниматься «вопиющей ненормальностью». Сноватаки, означенная черта, видимо, относима не только к производящим обществам. Тем не менее, именно здесь она приобретает четкую определенность, становится развитой. В прежней истории, изза неразвитости, по крайней мере, морального самосознания, рефлексии людей, данная черта, разве что, намечается, не столь отчетлива. Собственно, это же наблюдается и с нижеследующими особенностями отчуждения, моральности в целом.
Отчуждение как отделение от личностного сознания его творческой способности, чуждый способ навязывания моральных требований, — да так, что не подчиниться им непозволительно, — часто даже демонизируется личностью. Она видит, что, навязываемые предписания, запреты, мало что неприемлемы, но и враждебны ей. Опутывая со всех сторон, они сводят на нет ее свободу и автономность. И отчуждаются не только возможности, так сказать, в «области духа», «мозговой работы»: возможности создавать, выдвигать собственное мнение, нормы, ценности. Отчуждаются и способности по своему усмотрению их осуществлять в конкретных жизненных ситуациях. Происходит подмена самостоятельного и ответственного выбора, деятельности, доведенными до бездумного автоматизма, поведением, активностью по шаблону и напоказ. Иной раз все это просто невыносимо: личность деградирует. Причем, извне, или внутренне, — прискорбный результат, как правило, один… Важно понимать, что «вещное» протекание жизни (в том числе этической), «вещный» характер опыта, ничуть не снижает остроту и тяготы переживаний личности, людей.
Моральное отчуждение выступает и в том смысле, что господствующие в обществе нормы, ценности, предписания становятся сами по себе чуждыми личности. Последняя уже не признает их в качестве собственных, не усматривает свое согласие и готовность их исполнять. Потому значимость, обязательность данных норм и повелений для нее становится чисто внешними, принуждением. Не выступая собственным выбором человека, они и ответственности за свое выполнение не внушают никакой. Разве что можно обязать к их соблюдению.
Следующее направление морального отчуждения (да и нравственного) как бы вытекает из означенных. Имеется в виду, характерное для современного человека буржуазной действительности, «раздвоение личности». Причем, «раздвоение», — когда человек (личность или индивид) жизнь (что важно, свою собственную также) начинает делить на «подлинную» и «неподлинную». На этическом уровне трагедия состоит в том, что в качестве «неподлинных» предстают нормы, идеалы и другие социально значимые ценности, а «подлинно» выглядят случайные желания, мимолетные капризы, бессмысленное своеволие, «фрики». Памятуя, что моральнонравственная система производящих обществ базируется на примате индивидуализма, феномен «раздвоения личности» (как и индивидуума) с множеством, вытекающих отсюда, следствий, включая означенные выше, становится довольно понятным.
Еще одно направление отчуждения касается также нравственности. Речь идет об отчуждении человека (личности, индивида) от нравственнопсихологического состояния, духовного мира другого человека. «Этот «другой мир» оказывается таким же отдаленным, как чужие звездные миры, окружен холодом непонимания. Более того, «другой мир» воспринимается как чуждый и враждебный, к которому следует относиться с опаской, постоянно быть начеку: ведь от него можно ожидать всяких неприятностей и ударов. Моральная рознь и вражда при капитализме — неизбежный компонент отчуждения человека от человека, опустошающий его нравственный мир, ввергающий его в бездну одиночества» [116].
Производящее моральнонравственное отчуждение ведет к хаосу, кризису человечности, к крайне тяжелым следствиям, разрушающим жизнь общества и людей. Возникает моральная дезориентация, расцветает животный эгоизм и своеволие. Преступность поражает буквально все сферы жизни. Люди становятся непомерно жестокими друг по отношению к другу, теряют свое былое достоинство. А ценность человеческой жизни небывало падает.
При господстве такой социальноморальной атмосферы пробуждаются и множатся, характерные для условий кризисности, типы нравственно бесчувственных людей. Здесь и «людирутинеры», и эскаписты, и «беглецы в виртуальность», и носители нескольких «масок». Другие бравируют непристойностью поведения. Появляются и необузданно агрессивные, готовые за свою собственную опустошенность жестоко мстить окружающим… Вообще, складывается, неустойчивый в нравственнопсихологическом плане, человеческий «материал». Он легко склоняем к самым крайним формам аморализма, вплоть до рекрутирования в фашистские движения. Именно это мы наблюдаем сегодня сплошь да рядом. Причем, — не только внутри родного отечества, но везде в мире, особенно Западном.

Морально-нравственное отчуждение в современном обществе достигает таких пределов

Что оказывается просто нестерпимым. С целью каклибо «спрятаться», «заглушить» его, больше, извлечь «дивиденды», властные структуры обращаются к различным средствам. В частности, — предоставляемым научнотехническим прогрессом. В дополнение к действующей системе образования активно используют средства массовой информации и коммуникации, кино, искусство, интернет, индустрию потребления, инновационную экономику и проч.
И сформировать данными средствами модель человека, «освобожденного» от состояния этической отчужденности, следуя путями деструкции, довольно просто. Достаточно «выжать» из людей, насколько это возможно, моральное (вообще, этическое даже в абстрактногуманистическом смысле) начало, сознание, заместить последние инородными подходами, чувственностью, волей и думанием. Насаждается человек с атрофированными или минимизированными моральнонравственными переживаниями, оценками, нормами. «Добро», «зло», «смысл жизни», «честь», «достоинство», другие этические категории и регулятивы морально-нравственного поведения обессмысливаются, подменяются биологизаторскими, эстетико-прагматистскими оценками и квалификациями. Или же их вполне замещает набор «вещно»технологических корпоративных правил, этикет («кодекс») фирмы, где люди служат. А еще лучше и быстрей — культивирование голой чувственности, физиологизма, ориентации на формальные образцы поведения, построенные по формуле «так принято». В итоге, у человека отпадает нужда в особых думаниях, рефлексиях над собой и своими поступками. Он избавлен от переживания одиночества, заброшенности, неуверенности и проч. Ибо все это вымещено прямым опустошением его духовного мира. Он избавлен от «ненужного» и «излишнего» напряжения ума, способности глубокого переживания. Совесть его, которая «от Бога», заснула, если не атрофировалась. Одним словом, все, что в человеке не от производства, работы, все, что заставляет человека задуматься о себе, своем назначении, о вещах глобальных и основополагающих, — это почти начисто отсекается, глушится.

И, надо понимать, что такие аберрации в сознании и поведении людей вершатся далеко не только целенаправленными путями, как бы ни изощрялись нынешние «мейкеры душ». Во многом дело вершится (причем «просто») даже самотеком, диктуемое объективным раскладом вещей современных обществ, мира.
Да, результат не заставляет себя ждать. Хоть отчуждение не только не устраняется, но, напротив, углубляется, тем не менее, сами люди (объекты отчуждения) в преобладающей массе ничуть не испытывают себя таковыми, вполне довольны своим положением, участью…

Достигается искомый результат и путем включения человека в разного рода корпоративные сообщества.

Здесь исполнительская активность, совместная работа, решение общих производственных задач, успехи на работе, карьера, высокий уровень жизни, внимание и признание заслуг фирмой и многое другое, опять же, вымещают в человеке нужду в самооценках, в самостоятельной и независимой активности, избавляют от необходимости своего личностного проявления. Работая (и даже живя) на фирму, человек, как бы корпоративируясь, выступает звеном большого «агрегатамашины», где от него требуется безусловная преданность интересам фирмы. Он втянут в захватывающую, отнимающую все силы и энергию, «гонку» с целью завоевания признания, престижа, повышения своего статуса, карьерного роста. У мобилизованного полностью делами и заботами фирмы, на себя как такового, ему не остается ни времени, ни внимания.
Вот этато службистскокорпоративная нравственность, этика исполнения и соблюдения предписанного и запрограммированного круга работ, которые возложены регламентом на работника как менеджера, и исчерпывает теперь содержание его активности, хлопот и забот, этичности как таковой. Благо, сама фирма разного рода поощрениями, привилегиями, в том числе и материальным вознаграждением, стимулирует, культивирует в собственных служащих данное поведение и видение дел.
Перед нами, стало быть, тот самый специалистисполнитель, даже «копкодав», который, как уже прояснено, если и живет этически («морально»), то лишь как некоторая «шестерня», «винтик» в гигантском, хорошо отлаженном «техникууме». Аккуратность, исполнительность, угодность (вплоть до угодливости), — вот основные «моральные» качества такой «шестерни». И последней, действительно, не до всяких там «отчуждений», норм, заповедей с ценностями, коими живут другие фирмы, общество в целом.
Все это от нашего «служаки» очень далеко и не понятно. И, если уж надо, он будет соблюдать господствующие в обществе нормы с правилами, никак при этом, не ломая себе голову относительно их природы. Достаточно, что они общеприняты, всеми соблюдаются (эффект массы). Ему куда проще в корпоративной замкнутости. Здесь главное — «интересы фирмы», «регламент», «карьера», успех, признание сослуживцами, другие «вещно»инструментальные, технические формы обхождения с жизнью. Такова его «мораль», и другой нет.
Что интересно, поскольку подлинно моральные аспекты самовыражения в человеке непременно гасятся и, по сути, он перестает осуществлять себя морально, тем не менее, Весьма много говорят о «моралях», которые уже подменены, замещены началом нравственным. От тогото, среди прочего, имеет место взаимозаменяющее использование понятий «мораль» и «нравственность». Они используются как синонимы. Причем, — так, что под моралью, моральным понимают, выдают только и только нравственное. В строгом и подлинном смысле моральный человек в условиях этического отчуждения, живя корпоративной этикой, просто невозможен. Да и нравственность (этическое), как мы видели выше сведена к обыкновенной технологике.
Понятно, ни о каких подлинно моральных выборах, ответственности не может идти речь в данной этике. Безоговорочная регламентированность поведения, бездумная преданность служащего корпоративным интересам, при неукоснительном соблюдении надлежащего, — все это отнимает самостоятельность, свободу в подлинном смысле. Ведь каждый шаг уже расписан и отмерян. Разве что, здесь выбирают и отвечают, выражают свободу так, чтоб никак не «повредить» благосостоянию, престижу и статусу фирмы, не подвести, точно соблюдать регламент, обязанности, быть «угодным», не позволять себе ничего лишнего и проч.
Выбор, ответственность, самостоятельность человека низведены, самое большее, до таковых в рамках дозволенного данной узкокорпоративной средой. В целом же, за членов фирмы выбирает, отвечает, субъектничает сама фирма (вплоть до славноизвестного патернализма).
Точно также с совестью и долгом. Если они у меня еще остались, то это «совесть фирмы» и «долг перед фирмой»!..
Этическое, «мораль», как нетрудно видеть, примитивизируется, свертывается до размеров фирмы, одновременно, технологизируясь, «овещняясь», онравствляясь в означенном плане. Возрождается чтото от сословноклановой этики дремучего Средневековья. Почти каждая, уважающая себя фирма старается создать свой собственный «моральный кодекс».
Еще одна попытка преодоления чувства отчужденности, вместе с тем, создания человека, нужного постиндустриализму, — это культ потребления (потребительства), с особой силой насаждаемого сверху в последнее время различными путями. Кстати, не в малой мере, — от повального увлечения так называемой «инновационной экономикой» в качестве «панацеи» от неудержимо ширящегося глобального кризиса, поражающего в числе первых Западную экономику.
Потребительское мироотношение всячески навязывается, массированно загружается в людей постиндустриального общества. Особенно здесь преуспевают СМИ, да и вся общественная ситуация в целом. Как и описанные выше средства «спасения» современного человека, по сути, от самого себя, ставка на потребление (точнее, потребительство) тоже выхолащивает, упрощает, минимизирует его (человека) этическую самореализацию. Между тем, последняя и без того крайне упрощена, бедна, обездушена и разбытийвлена, всецело отталкиваясь от производящего способа существования. Если вышеназванные средства технологизируют, инструментализируют, корпоративно регламентируют моральнонравственные отправления человека, то потребительство, будучи, в общемто, также формой разворачивания производства, дополняет «палитру» в том отношении, что как бы завершает «овещнение» этического, начатое в данных средствах. Одновременно, посредством заполнения этического чувственностью, — пробуждением и поощрением «воли к наслаждению» «ловлю кайфа», всевозможных «экстримов», развлекательноигрового отношения к вещам и т.п., — оно (этическое как таковое) низводится к голому эстетизму. Тем самым, как нетрудно понять, достигается та же идея: отвернуть человека от необходимости переживать и задумываться над своим существованием, смыслами и целями бытия, долженствованиями и свободами, полностью производственно ангажировать его.
Культивируя потребительскую психологию, идеалы развлекательноигрового, экстримного существования, жажду наслаждений и «модной жизни», «утонченные вкусы», — системе образования и СМИ, вообще, всему ходу дел в постиндустриальном обществе удается сформировать человека, почти полностью свободного от моральнонравственных (по крайней мере, в общечеловеческом плане) переживаний и поведения. Перед нами морально равнодушный «наслажденец», «кайфолов», «сосунок бытия» (Э. Фромм). Отношение к вещам (включая других людей и самого себя) как к средствам для получения удовольствий, удовлетворения чувственности, извлечения все новых и новых «экстримов», «утонченностей», обеспечения самоутверждения, престижного качества жизни, «комфортного существования» и проч., активирует и без того не дремавшую в буржуазнообывательском сознании неуемную жажду присвоения и потребления вещей.
Важно при этом не терять из виду, что как таковое потребление (как творчество человека, распредмечивание, очеловечивание вещей, даже проще, обеспечение естественных и культурных потребностей) в описываемом отношении и поведении перерождается в самоцель. Точнее, — в эгоистическое, хищническое, утилизующее, неестественное пользование (потребительство) вещами. Потому здесь надо вести речь не о действительно человеческом потреблении, а об обладании, «имении» (Э. Фромм), выражающихся в использовании вещей ради удовлетворения какихлибо прихотей, чувств, органов. Естественные глубоко человечные формы реализации известных потребностей, тем самым, отчуждаясь, превращаются в нечто противоположное, с совершенно иными смыслами и целями.
Достаточно в этом отношении указать, например, что половая любовь, куда традиционный человек обычно вкладывает глубоко сакральные, интимные чувства, переживания и смыслы, просто выглядит как обыкновенный секс. Здесь удовлетворяются («успокаиваются») половые органы. Секс уже не затрагивает все остальное в людях, не сопровождается глубоко психологическими моральнонравственными, полночеловечными переживаниями, аффектами, оценками, ожиданиями, сознанием. Самое большее, он полностью низведен до голой животной утилизующей чувственности, где все человеческое просто вытеснено.
Так на смену потребления, потребляющего отношения к вещам и человеку приходит потребительство. Тем самым, сказали мы, «вещное» отношение к действительности обретает цельнозаконченный вид. Когда же к вещам (включая людей) начинают относиться как к «вещам», о моральности как таковой вести разговоры представляется даже излишним. Если они-таки (разговоры), возможны, то о моральности, глубоко отчужденной, полностью технологизированной, как о «вещных», потребительских взаимоотношениях людей как «вещей».
И хоть человек отключен от самопонимания, от подлинной человечности (которая лишь в присутствии бытия возможна), следовательно, оторван от бытия, буквально раздавлен тяжестью производящей технологики, — он даже в таком положении «морализирует». Пусть и в «вещно»фриковой форме, — но все же. Не следует лишать его моральности. Вопрос разве что, в том, какова она, насколько продуктивна. У кого-то (пусть единиц) из людей описанной «раздавленности», каким-либо образом она все-таки, «пробивается всходами»…

Безудержная потребительская вседозволенность, естественно, предполагает моральную (в подлинном смысле) безответственность. Так как потреблять без соответствующих средств невозможно, и здесь, в потребительском рвении, человек подвигается на обогащение, завладение властью, личным успехом. Причем, — любыми средствами. Такая устремленность понятна, приняв, что «богатство», «власть», «успех» и аналогичные предметы, — наиболее значимые и престижные «вещи». От обладания и пользования ими зависит доступ к любым другим «вещам».
А поскольку легальные пути обретения означенных «вещей» довольно узки и часто недоступны многим (в силу социальноэкономического неравенства, несправедливости), на помощь приходит коррупция. Как правило, — должностных лиц, особенно из высших звеньев власти.
С другой стороны, большинству людей, ослепленных потребительством, укатан иной путь: путь демонстративного (вплоть до протестности, эстетического эпатажа) небрежения «вещами», так сказать, «потребительства наизнанку». Собственно, именно здесь существо фрикового поведения многих из современной молодежи. Если привнести в их вывернутопотребительский настрой еще атрофию и нежелание думать, осмысленно жить, превратив абсурд в смысл бытия, в поприще «ловли кайфа», картина дополнится исчерпывающе [117].
Коль скоро человек, действительно лишен созидательных смыслов, коль скоро еще существует, «все построено на рефлексах, все просто и топорно. Следовательно, надежно» [118]. И чем бессмысленней «конструкции», которыми держатся, тем надежней, лучше. Не случайно ведь: эти и подобные бессмысленнорефлекторные «топорности» в исторические поры, аналогичные переживаемому нами кризису, воспроизводятся, повторяются почти под копирку, «редактируясь» лишь техническими возможностями. Надо только, из эстетических соображений, чтоб у бессмыслицы «был громкий, захватывающий слоган. Некое метасообщение. Можно, к примеру, назвать происходящее артмероприятием или артобъектом» [119]. Нынче наблюдается повальное увлечение «флэшмобами», «брендами», «шоу», «автопробегами», «крутизной», или какими другими «громкозвучащими», давящими на чувственность, выражениями и — все дела: мероприятие «спасено», мы творим «само то»!
«В поглотившем нас море информации действовать необходимо максимально примитивно и броско. То, что подразумевает наличие смысла, для этого не подходит: оно выверено и основательно. Вещь же, построенная на шокинге, эпатаже, сродни вирусу. Срабатывает, заражает. Без сбоев. Особенно, если подвязать под эту систему ярмарочные ценности. В условиях, где есть маркетинг, но нет производства, сделать это легко» [120]. Так что, вполне одействимо предсказание Ф. М. Достоевского: “И вот, в XXI столетии, — при всеобщем реве ликующей толпы, блузник с сапожным ножом в руке поднимется по лестнице к чудному Лику Сикстинской Мадонны: и раздерет этот Лик во имя всеобщего равенства и братства” [121].
Вот почему не покидает ощущение, что действительность сегодня стремительно преображается в шоу юродствующих фриков. Люди вершат парадоксальные, необъяснимые безумства. Все хотят фриковать, все хотят быть фриками: хоть както при этом на данном уровне отличиться от других своими внешнеэпатажными «выбрыками» (поскольку «нутро» выветрено, зияет пустотой). Глядя на украинские реалии в этом смысле легко заметить: люди стремительно превращаются не просто в «ловящих кайф», как бы «невинно самовыражающихся», но делающих это, исполненные злобы, остервенения, еще большей парадоксальности. Видимо, националфашистский угар весьма сильно накладывает отпечаток на вершимые ими безобразия…

Так что, в качестве обратной стороны культа потребительства непременно происходит «расшатывание», сведение на нет общечеловеческих («элементарных») нравственных норм, оценок, совести и достоинства человека. «Вещно»фриковая этика — этика потребительской вседозволенности, дурного эстетизма. Оно и понятно. С «вещами» «вещно» же, вдобавок, при абсурднобессмысленном мироотношении можно творить что угодно. И хищническое истребление жизни, всего и вся на планете, — лишь одно из «букета» зол в руках современного человека… Так что, в случае культивирования потребительства, как и в описанных выше средствах «облегчения» состояния отчужденности человека, положение последнего в обществе и мире еще больше усугубляется, вплоть до изживания, вымарывания из жизни, как, прочем, и последней.
Благодаря отчуждению, в том числе этическому, место некогда (на начальных этапах становления производства) «свободного индивидуума», — предприимчивого, готового на риски и авантюры, самостоятельного во всем, предпринимателяхозяина как «меры всех вещей», — заступает безликий корпоративный служака, менеджер. Как указывалось, главные «добродетели» его — исполнительность, угодничество старательность. Из некогда «гражданина», которому, было призвано служить государство, он превращается в безоговорочный объект бюрократической корпоративной системы, всецело манипулируемый и регулируемый. Понятие «индивидуум» начинает звучать насмешливо. Человек лишается самостоятельности. Причем, — не только в общественных делах и отношениях, но даже в собственных мыслях, чувствах, переживаниях. Все это отныне у него от рынка («рыночный человек»), от господствующих над ним установлений, «общепринятости». Наконец, — от так называемой «массовой культуры», моды. Даже — от «кайфоловной прихоти» хозяев («дивидуумы»).
Модными становятся не только предметы престижного пользования, но также идеи и эмоции. Во всем, что ни возьми, люди перестали быть авторами своих поступков. Куда им поступать с «пустой головой»! Они оказались рабами отчужденных продуктов и структур собственной же деятельности. Не случайно к личности в описываемых условиях относятся негативно, как к разрушителю, несущему лишь беды. Оно так и должно быть. Ведь личностное начало сегодня по большей части подавлено, угнетено, «одномеризовано» (Г. Маркузе). Общественно значимая деятельность личности, вершась официально заданными параметрами, оказывается, как мы видели, формой ее разрушения, невозможности. Не потому ли, опять же, повсюду наблюдаются всевозможные рецидивы «отклоняющегося поведения», вплоть до юродства, означенной фриковости и фейковости. О чем говорить, если уже на различных уровнях культуры, — в философии, искусстве, идеологии (неолиберализм), даже религии, — провозглашена смерть человека. А производство в целом это обеспечивает реально и неотвратимо.
Здесь не мешает заметить, что средства, коими моральнонравственное отчуждение человека, вроде, «смягчается», в конечном итоге лишь упрочивают отчужденное состояние: превращают его в норму жизни, в естественное положение «вещей». Как и отчуждение, так и данные средства, далеко не просто результат какойто случайности. Тем более, — некоторого субъективного произвола, сколь сильно бы он ни проявлялся сегодня. Сама объективная логика производящего становления (особенно постиндустриальности) неотвратимо ведет и к отчуждению, и к означенным средствам его, как будто бы, «смягчения». Континуальная этика постиндустриального бытия человека насыщает импульсами, мотивами к описанному положению вещей актуально действующую буржуазную этику. Насквозь пронизанная и предзаданная через континуальность постиндустриальностью, последняя сегодня, по сути, весьма примитивная и плоская (в этом смысле бесчеловечная) форма этического освоения действительности. Если бы не общечеловеческие элементы и оценки, ценности, другие формы мироотношения, доставшиеся ей по наследству от предшествующей истории, от традиционного человека, и даже начальных этапов становления производящих обществ, она бы мало как, вообще, напоминала собой этику как таковую, всецело технологизированная, утилитаризованная, «атомизирующая», разбытивляющая, прямо обрекающая человека на смерть.

Автор – Алиев Шамсудтин Гаджиевич

Оглавление к Научному Труду – Философские основания образования Событийного человеческого бы­тия

Собственно, это же следует сказать и о функционировании производящего образования.

Показательна в этом смысле сфера обращения товаров, где, среди прочего, совершается купля-продажа рабочей силы.

Впрочем, неоднозначна и континуальная этика.

Этика постиндустриального человека

Морально-нравственное отчуждение в современном обществе достигает таких пределов

Достигается искомый результат и путем включения человека в разного рода корпоративные сообщества.

Автор – Алиев Шамсудтин Гаджиевич

Оглавление к Научному Труду – Философские основания образования Событийного человеческого бы­тия

Оглавление к Научному Труду – Философские основания образования Событийного человеческого бытия

Оглавление к Научному Труду – Философские основания образования Событийного человеческого бытия