Монсеньор Пьер д’Арси, епископ Труа в XIV веке, о котором я уже говорил. Брок находит его достойным восхищения, отважным человеком, с которым обошлись несправедливо. Но раз наука доказала, что образ на плащанице нельзя считать “поддельным”, потому что сегодня, точно так же как и вчера, его невозможно воспроизвести, то епископа, тем не менее, можно упрекнуть либо в чрезмерной наивности, либо в подлоге, потому что он либо позволил мнимому фальсификатору манипулировать собой, либо придумал всю эту историю от начала до конца – возможно, из самых добрых побуждений. Вот только из каких?
Чтение мемуара не оставляет сомнений: Пьер д’Арси не был, ни кретином, ни подпевалой. Он прекрасно осознавал, какими опасностями чревато противостояние тетке папы римского. А следовательно, приходится допустить, что, с одной стороны, байка о раскаявшемся фальсификаторе и, с другой, отказ понтифика организовать хоть какое нибудь расследование были продиктованы настоятельной необходимостью, может, даже государственными интересами. Брок не видит надобности интересоваться этим. А жаль. Выступи он в защиту епископа, это придало бы убедительности его собственной позиции.
Обратимся же к принципиальному вопросу: почему Климент VII столь сурово одернул своего епископа, чем провинился перед ним – после двенадцати лет безупречной службы – правитель одного из самых могущественных диоцезов христианского мира, человек, чья репутация – завоевание ума и кристальной честности? Почему, наконец, понтифик так демонстративно предал забвению отосланные ему материалы? Гипотеза банальной опалы, за которую цепляется Брок, слишком уж проста, если не сказать – простовата.