1.
Во всех религиозных философиях, – включая платонизм, гностицизм, митраизм, – описания хождения души в мире имеют четко обозначенную вертикаль: «верх» и «низ». Души сходят в мир сверху, изо рта Неба, нисходят из мира в Аид, восходят из мира на Небо; в своих хождениях по миру души, то поднимаются на горные вершины, то свергаются с них в долины. Как, например, душа Плотина, который сетует в беседах с друзьями, что с вершины Нуса (Ума) он свергается долу, в рассуждение. И тогда он замечает душу отрицательным образом – отличая ее от тела. И недоумевает, «как могло опуститься в тело существо, подобное душе?»
Платон также говорит о жизни души с богами на выпуклом небесном своде, о потере ею крыльев и падении в тело.
Исторически сложившийся образ ландшафтно-воздушной вертикали нам привычен и легко понятен. Нас не затрудняет языковая проекция относительных состояний души на эту вертикаль: используя образы вертикали, мы легко обозначаем относительно высокое в человеке и мире, сопоставляя его с относительно низким. Однако захоти мы абсолютно конкретизировать «верх» и «низ» вертикали хождений души, тут же столкнемся с неуравновешенностью «верха» и «низа».
Во всех известных философиях «низ» физически связывается с телом, а психологически – со страстями или, более широко, со способностями души, приобретенными при схождении на землю. Так в мистериях Митры душа, поднимаясь по планетным сферам, избавляется от этих способностей: на Луне избавляется от заботы о питании тела, на Меркурии – от жадности, на Венере – от эротических желаний, на Марсе – от воинственного пыла, на Юпитере – от честолюбия, на Сатурне – от лени.
Так что с «низом» все более-менее ясно, а вот «верх»…? Легко заметить в вышеприведенном примере, что митраистские ступени восхождения души по планетам определены не сами по себе, а отрицанием «низа». То есть «низ» мы знаем конкретно, а верх только апофатически.
Спроси философа про «низ», и он расскажет тебе многое о низости души, но стоит осведомиться о «верхе», как конкретика исчезает, и появляются туманные образы той же вертикальной проекции – небо, крылья, полет, или религиозные понятия: боги, демоны, ангелы, etc.
Пожелай мы узнать о верхнем состоянии души, которое испытывает философ, и спроси его об этом, он, в лучшем случае, начнет говорить о блаженстве, которое он получает в полете над землей…. Но, как можем мы, нелетающие, понимать слово «блаженство»? Известное нам блаженство мы получаем, пребывая на земле, в долине бытия. И тогда мы спрашиваем философа, то ли блаженство он имеет в виду; и он, чтобы отличить дольнее блаженство от горнего, добавляет эпитет: небесное (блаженство); то есть вновь прибегает к образам проективной ландшафтной вертикали.
Однако, мы не птицы: летать не умеем…. Откуда нам знать ощущения полета? Наверняка, проекция хождений души на ландшафтно-воздушную вертикаль послужила созданию авиации. В итоге мы получили более обоснованную репрезентацию полетов души, но и только….
Поэтому, последователи философов, желающие возвыситься душой, часто бывали (и бывают) наполнены желчью. Ведь они вынуждены всё отрицать, поскольку «высокость» понятна им только как отрицание «низкости». Они не могут просто расправить ангельские крылья и полететь. Вместо этого, они вынуждены непрерывно подскакивать вверх, отталкиваясь от земли. Этот диковинный способ существования, конечно, крепко затрудняет последователей. И, кроме того, портит отношения с ближними, поскольку «земля» здесь – образ мирской обыденности, от которой они отталкиваются и, тем самым, неволею порицают ближних.
Путь отрицания низкого превращает людей в аскетов, уводит их из мира в уединение пустыни, но не приводит к рождению свыше. В аскетическом уединении человек рождается в Дьявола. Это показал на собственном опыте Христос Иисус, который, будучи философом, и учеником аскета и отшельника Ивана Захарьина, тоже удалился в пустыню и постился там. Но не встретил в пустыне Бога, а нашел Дьявола, который приступил к нему с предложениями пожертвовать собой на пути отталкивания от всего земного и родиться в Сатану, владеющего миром силой цинизма.
При этом, буквально был использован образ духовной вертикали: Дьявол возвел Его на крышу храма и велел оттолкнуться и полететь. Характерно здесь, что «землей» или «низом» выступила там крыша храма. То есть речь шла об иудейской религии, от которой следовало оттолкнуться, оставить ее и, не оглядываясь на заветы предков, безбоязненно нарушая их, несвязанно полететь в духовные эмпиреи.
Иисус отверг этот апофатический путь. И встал на позитивный путь утверждения ценностей религии отцов.
«Ни едина черта не прейдёт из Закона!».
Этим сказал Он, что нельзя родиться в Бога на пути отрицания мира, своей и чужой жизни, но, лишь жертвуя своим на пути утверждения ценности мира и человека в нем можно родиться свыше.
Например, если, следуя увещаниям философов, ты постишься для того, чтобы убить аппетит и уподобиться через это ангелам, которые не едят и не пьют, то, уморив себя, ты рождаешься в беса. Но, если ты постишься, движимый любовью, отдавая свой хлеб голодному сыну или брату, ты обретаешь благодать небесную и, умерев так, рождаешься в Бозе.
– Когда было такое, что мы призрели на тебя, и накормили тебя? – сказали Ему добрые люди, которых пригласил Он разделить с Ним трапезу в доме Отца Его.
– Когда вы накормили и обогрели единого из малых сих, вы накормили и обогрели Меня, – ответил им Христос Иисус с престола славы.
Федор Достоевский в «Братьях Карамазовых» показал в своих персонажах (двух монахах одной обители) различие двух типов подвижничества – негативного и позитивного: отрицающего мир и человека, каков он есть, и утверждающего человека и мир.
Именно гуманистической позитивностью отличается христианство от эллинистических мистерий, наподобие культа Исиды, распространенного в Риме в первом веке. (Апулей так описывал отрицающую практику этого культа: «Созерцание Блага стяжают лишь те, кто избавился от одежд, покрывавших их тело в падении».) Реальное христианство впитало в себя эллинистические культы, чем и объясняется та двойственность христианского благостяжания, которую отметил Федор Достоевский.
2.
Мы говорим о душе…. Не отдавая себе ясного отчета в том, что разумеем под этим семантически широким словом. Что же это за вещь такая, душа?
Плотин говорит:
«Мы разделили все вещи на чувственные и умопостигаемые, и поместили душу среди умопостигаемых».
То есть чувствам душа недоступна – ее нельзя пощупать. Подобное познается подобным. Из этого заключаем, что постигаемое умом есть ум. Говоря в терминах общения, душа не выказывает себя чувственно, но – только умно; сиречь в знаках, прочитываемых умом. Знаки не имеют плоти, но душа управляет плотью так, что движения плоти образуют знаки. Через эти знаки ум узнает о существовании души. Ум прочитывает душу, поскольку она есть логос – обнаружение Ума в сфере разума и чувства.
Плотин говорит:
«Умопостигаемые вещи суть, безусловно, мысли, потому что они – логосы».
«Души в мире – части мирового разума, и все разумы – души».
«Природа души – последний из умопостигаемых логосов и логосов, существующих в умопостигаемом мире; и – первый из логосов в чувственном мире».
Именно через логос и разумность воли ум Плотина познает душу как ипостась Ума. Со стороны чувств, воспринимая тела, преображенные разумом, или оформленные логосом, Плотин заключает о наличии сил души, способных подчинять себе плоть, или материю.
«У души много сил…» – говорит Плотин.
И хотя, согласно Плотину, душа ведома различными демонами, они не выступают подобно демону Сократа в дружеском диалоге. Дискурс Плотина – гносеологический; в нем нет общения. Логос у него не слово диалога, но некое умное правило воли. Демон не разговаривает с душой, но задает логос (умную форму) ее силы. Это не диалоговый, а кибернетический логос: душа, хозяйка тела, правит им с умопостигаемых высот.
Согласно Плотиновой концепции «исхождений», душа исходит из Ума и служит посредником между умом и плотью. Она есть ипостась того же Ума. В качестве посредника душа доносит до плоти правило ума, подчиняя плоть этому правилу. Так упорядочивается мир.
Плотин говорит в пятой Эннеаде о том, как «…субстрат, приняв формы, стал огнем, водой, воздухом и землей, причем все эти формы пришли от души; душа дала этим элементам форму мира…».
Очевидно, душа, подчиняющая плоть уму, «упала в тело», по словам Платона, и ее ум оторвался от Ума и желает вновь соединиться с Ним. Это желание ума оборачивается умной волей души, которая подчиняет себе тело, направляя его к труду познания, которое ищет присутствие Ума во всякой доступной восприятию души вещи, и завершается умным созерцанием Ума.
Так, ум падшей души соединяется с Умом в созерцании Порядка или Логоса вещей, и вновь возвышается, становится собой, «когда душа – даже и не душа больше» (VI Эннеада). То есть, душа уже не логос: она пребывает в безмолвном непроговариваемом блаженстве самосозерцания Ума. Ибо
«Ум есть /…/ свет, обращенный к себе, нечто освещающее и освещаемое одновременно /…/ которое видит себя самого и не нуждается ни в чем другом…».
В этом построении мы вновь замечаем характерные черты отрицательной практики – уединение, одинокое делание, обращенность на себя, убегание мира как диалога – душа в созерцании уже и не логос (слово) даже; и, разумеется, убегание плоти – тело прозрачно для ее взора, она смотрит сквозь тело на умный порядок сквозь тело, «рентгеном ума» – что равно отрицанию плоти в существовании.
В христианстве все наоборот! Хотя в богословии апостола Иоанна душа человека есть логос («в начале было слово, и слово было в Бозе») – что как будто сближает ее с Плотиновым Умом, источником семенных логосов. Ведь у Плотина, «поставщиком семенных логосов для души оказывается Ум (Нус), как и в душах ремесленников рациональные правила – от соответствующих муз…» (Пятая Эннеада).
Похоже на христианское учение, согласно которому Логос, бывший изначально в Бозе, пришел в мир сеять в души семенные логосы.
«Вышел сеятель сеять» – сказал Иисус о Себе.
И сеемые им логосы суть тоже правила, но совсем другие, чем правила ремесленников. Логос Плотина есть число, математическое отношение, пропорция и гармония, тогда как логос, о котором говорит евангелист, есть слово диалога, общения и личных отношений. Если это правило, то это правило человеческих отношений в миру, то есть закон, – не в математическом, а в моральном и юридическом смысле слова.
Слово, исшедшее в мир от Бога есть слово общения: Оно обращено к нам. Бог Отец говорит с нами, а мы говорим с Ним. Значит, христианский логос принципиально не есть логос уединенного самосуществования, но – логос со-существования, или со-бытия (mitSein). Это слово диалога. Отношение с Богом двустороннее. Говоря языком Вертикали, или Лестницы Иакова, в христианстве движение по вертикали двустороннее – не только мы восходим к Богу, но и Он спускается к нам. такая двусторонность совершена исключена в неоплатонизме. Плотин говорит: нечего ждать, что хоть какой-то бог склонится к нам – это мы должны «бежать отсюда» и подняться ввысь.
Со-существование, со-бытие имманентно христианству. Другого существования там не мыслится. Христос Иисус сказал: ничего не делаю сам от себя, но – вместе с Отцом.
Отсюда в христианстве так важно со-знание, или со-весть (совместное с другом знание). Активное сознание состоит в том, что я гляжу на себя глазами друга, понимаю себя разумом друга. Вообще отношение с другом – важнейшее в христианстве. «Нет большей любви, чем отдать жизнь за друга своего» – сказал Учитель.
В сознании я пребываю в виртуальном диалоге с другом, даже во время его фактуального отсутствия. Со-весть (со-знание) хранит наше с другом со-бытие в экзистенциальных промежутках уединения и одинокого делания.
Плотин же, напротив, совсем не ценит сознания: оно для него – нечто низшее. В почитаемом состоянии созерцания сознание исчезает вместе с «Я». Плотин говорит, что в созерцании у имярека «нет никаких воспоминаний о себе: он больше не помнит, что это ОН созерцает, или душа, или ум…».
Этот небрежный отказ от сознания для Плотина тем легче, что он не понимает диалогической природы сознания. За сознание он принимает саморефлексию, или создание «я-образа». Такое низкое занятие лучше оставить, и сосредоточиться на сущих, то есть на идеях. Мысля идеи, философ мыслит себя, то есть Ум.
«Мыслить себя самого значит мыслить сущие» – говорит Плотин.
Существенная ущербность дискурса Плотина состоит в том, что он не рассматривает душу в общении, но – только в деятельности. И, тогда – чем глубже душа отдается деятельности, не помня себя, тем лучше для души. Так, читая, мы погружаемся в читаемое, забывая о себе.
В межличных отношениях и общениях все наоборот – чем мы более сознательны, тем лучше жизнь в отношениях с другом. И напротив погруженность в собственные мысли, остраненность разрушает диалог. Друг не число, его не мыслят, друга любят. Разница между эллинской и христианской философией в том, что у Плотина сознание – это память о себе; а у христианина совесть – это память о другом.
Сознание саморефлексии есть сознание демиурга, который строит себя, сам решает, что хорошо, и что плохо. Подобная самостоятельность кардинально расходится с иудео-христианской традицией, стержнем которой является воля, получающая определенность в диалоге. В диалогическом сознании христианин прислушивается к Другу: что Он скажет. Моральная же самостоятельность рассматривается как «грех». В этом пункте платонизм расходится также с Сократом, который получал определения воли в диалоге с Даймоном. Не случайно христианство из всех философов выбрало именно Сократа, как близкого себе.
Еще дальше от эллинистического логоса уводит христиан отношение логоса с телом (плотью). Логос Плотина непричастен плоти: это чисто кибернетическое программное слово, которое правит телом, не беря ничего от него, оставаясь умом.
В христианстве правящее слово закона стало плотью в человечности Царя Иисуса. И воплощение логоса не рассматривается как падение, унижение, загрязнение, но, напротив, это великое торжество, прогресс бытия вселенной, вершина…. Значит, в христианской философии плоть, тело человеческое это не место падения или унижения души. Отношение логоса и плоти здесь обратное тому, которое находим у эллинских философов: не логос есть истина плоти, но плоть есть истина логоса.
Что делать если срочно нужен реферат, курсовая или контрольная, а времени нет совсем? Конечно же, воспользоваться онлайн заказом таких работ и в срок от 4 часов https://studlance.ru/zakaz/referat, вы можете избавиться от головной боли за оценки на сессии.
3.
Итак, в христианстве, душа, прежде чем стать Человеком, существует как логос, или слово. Это слово общения с Богом, и оно существует в Бозе. Слово общения, сущее в Бозе, есть слово, с которым Бог обращается к нам. Что это за слово?
Представитель наш Моисей, с которым Бог соизволил говорить, передал нам логос, сущий в Бозе, и это логос закона. Чем же отличается логос закона от логоса, созерцаемого платониками в Уме, который тоже можно назвать законом?
Закон Ума есть математическая форма, выражающая гармонию планетных сфер. Это, как закон Ньютона или формула Эйнштейна. Иными словами, это уравнение механики космоса, в соответствии с которым Аристотелев Демиург построил вселенную как машину. Подражая ему, мы тоже можем строить машины, как строил их Архимед.
Совсем другое дело закон Моисея. Это закон нашего совместного жития: закон космоса как мира, общества. Отсюда и разнонаправленное развитие указанных законов, или логосов (= душ).
Если в неоплатонизме душа, как нисходящая к плоти ипостась ума, возвышается, отстраняясь от плоти и всецело сосредотачиваясь в уме, то в христианстве слово закона деградирует, отстраняясь от человеческой индивидуальности и существуя чисто математически в виде отчужденного общественного механизма. Слово Бога в этом случае перестает быть словом общения, оно умирает в функциональной причинности.
Напротив, слово Бога оживает, когда становится душой конкретной плоти, осуществляющейся в законосообразных общениях с ближними. Здесь душа-слово сохраняет свой характер слова общения, и возвышается не путем превращения в число, а путем восхождения из закона как умного правила обращения с ближним в любовь к ближнему, которая есть сердце закона. И в этой любви логос становится душой человека: человек из потенции бытия входит в истину, становится настоящим человеком. По отношению к миру, как олицетворение закона, сердце которого есть любовь, этот человек является истинным царем.
Таким образом, если в платонизме душа (= логос) есть нисходящая ипостась ума, то в христианстве закон (= логос) есть нисходящая ипостась любви. И, если восходя к Уму платоническая душа развоплощается и обесчеловечивается, превращаясь в духа (демона), то в Любви логос закона, напротив, воплощается и вочеловечивается, становясь личным отношением конкретного имярека к другому конкретному имяреку.
Так настоящий человек Христос Иисус явил нам не любовь ко вселенной или к человечеству, но любовь к своему сыну Иуде из Кариоты. На пути каковой любви, ради спасения Иуды, он принял поношения, страдания и смерть. После чего душа его воскресла в любовном единении с Богом Отцом.
Отсюда ясно, что хождение души в христианской философии есть рождение человека в Бозе из слова-семени сначала в мир и плоть, затем, через олицетворение слова-закона, в Царя миру, и затем, через жертвенную смерть на пути любви, в Сына богу Отцу, – для вечной жизни в Любви с Ним.
4.
Судите сами, насколько же отличается это странствие от хождений души в эллинистической философии, которая по сию пору продолжает соперничать с истиной.
На первый взгляд христианская вертикаль совпадает с вертикалью Платона: «небо – земля». Но на деле, у христиан «низ» – это не тело и не страсти, – поскольку наш Бог телесен и страстен, – а «верх» восхождения души – не астрономическая сфера, а Любовь. И когда Учителя спрашивают, что делать, Он говорит не отрицательно, а положительно: «любите друг друга».
Так что «верх» хождения души в христианстве положителен, а не отрицателен, как в эллинистической философии. И, напротив, «низ» определяется отрицательным образом – как отсутствие любви.
Христиане исходят из положительного знания, полученного не рассуждением и не бессловесным созерцанием, а в диалоге с живым богом-человеком. А платоники пытаются подняться к богу силами падшей души. Отсюда вся разница.