Зачем человеку Бог?

I. Интуиция и бессознательное

Нам пока еще не известна психологическая и нейрофизиологическая природа феномена, который мы называем интуицией, но он, несомненно, существует. Дуализм интуитивного и аналитического знания присутствует в нашем самосознании точно так же, как существует дуализм мысли и чувства. И как в чувствах человек оказывается мудрее, чем в мыслях, точно так же его интуитивные прозрения всегда превосходят его фактическую осведомленность. Человек намного умнее, чем он есть в своем естественном состоянии. Так мы обнаруживаем иногда “интуитивную мудрость” даже в животных. Именно поэтому человек всегда чувствует себя умнее своих слов и глубокомысленнее своих текстов. По этой же психологической причине авторы не любят критиков. Их оценивают по текстам, не отдавая должное их контекстной мудрости. Молчание оказывается золотом, потому что наиболее умным человек чувствует себя именно тогда, когда он молчит. В этом молчании только он и его интуиция внутри него знают, как он глубок, как он многознающ. Выпущенное наружу, это ощущаемое интуитивное знание сразу же обедняется словами, в которые было вложено.

Что значит “глубокомыслие”? К чему мы апеллируем, когда предлагаем человеку задуматься глубже? Ведь он думает так, как думает. Но мы словно предлагаем ему обратиться к своему глубинному интуитивному миру. Но кто этот “кладезь мудрости” в него заложил? Назовем “Гносеологическим принципом” следующий факт: аналитическое знание, которое собственно и признается настоящим функциональным знанием, есть дедуктивное знание, но всякое звено дедуктивной (логической) цепи изначально уже содержится в предыдущих звеньях. Познание как таковое не есть движение от малого к большему, оно есть движение от общего к частному. Так, например, аксиомы Евклида уже содержат в неявном виде все теоремы евклидовой геометрии. Необходимо лишь осознать их. Этот принцип подобен термодинамической проблеме в космологии: при неизбежном росте энтропии начальное состояние Вселенной должно быть чрезвычайно упорядоченным, так что сингулярность Большого взрыва должна содержать в себе всю квантовую информацию о будущем Вселенной. Гносеологический принцип гласит: все, что мы можем узнать про Вселенную и самих себя, уже присутствует в нас. Иначе говоря: в мире нет ничего такого, что не было бы доступно нам. Именно поэтому Вселенная оказывается устроена таким образом, что мы можем существовать в ней и познавать ее.

Общепринятыми являются выражения вроде: “эта мысль пришла ко мне там-то”, “я натолкнулся на эту идею, когда…”, “в этот момент меня озарила догадка”, “и тогда я поймал себя на предположении” и т.д. И ведь это не пустые оговорки. Мы неявно даже для самих себя признаем, что не контролируем свое мышление и поэтому не смеем говорить: “я создал идею”, “я изобрел мысль”, “я придумал догадку”. Именно поэтому же существует выражение “научное открытие”, которое подразумевает обнаружение (discovery) чего-то уже существующего, а не божественное создание из ничего. Мы не создаем идеи. Единственное, что мы можем сделать, – это организовать свои мысли, которые одинаковы во всех головах. Как известно, яблоку не достаточно упасть на чью-нибудь голову. Голова должна быть хорошо организована.

Мозг содержит почти триллион нейронов, каждый из которых имеет несколько тысяч синапсов для связи с другими нейронами. Комбинаторное количество “нейронных состояний” мозга соответствует космологическим числам. Наш мозг хранит информацию обо всей Вселенной. Если вы бьете клюшкой для гольфа по шарику и загоняете его в лунку, вы успешно решаете целую кучу уравнений механики, сопромата, баллистики, геодезии и метеорологии. В том источнике психики, который психологи называют “бессознательным”, мы знаем все. Мозг, независимо от самосознания, управляет функциями всего организма. Кто или что стоит за этой сложнейшей деятельностью, позволяющей нам просто жить, не утруждая себя всеми этими хлопотами? Ведь жить умеют даже младенцы. Никто не учит их дышать, сосать, двигаться, плакать и требовать. А если кому-то из нас в результате долгих медитативных упражнений удается на короткое время подчинить себе свое сердцебиение или температуру тела, мы считаем это большим достижением самосознания. В сущности, мистика – это интуитивная компенсация человеком своего невежества. Когда нам не хватает слов, мы все становимся мистиками; когда нам не хватает конструктивных знаний, мы апеллируем к “внутреннему знанию”. Так, например, древние утверждали, что младенцы с врождеными пороками неугодны богам. Спустя тысячелетия мы вовсе не опровергли этот постулат, а лишь уточнили, что имя этих богов “Эволюция” и “Генетика”. Преодоление невежества есть преодоление мистицизма.

Великим мистиком античности был Гераклит из Эфеса. Диоген Лаэртский сообщает, что Гераклит считал мир Логосом (Языком). Этот его взгляд ничем не отличается от утверждения другого величайшего мистика Гаутамы, утверждавшего, что мир (Майя) есть иллюзия самосознания. Интуитивные догадки этих мыслителей совпадают и в другом. Река Гераклита, в которую невозможно войти дважды, – это поток дхарм самосознания (анитьи), в которых самосознание и тождественный ему мир (Логос-Майя) являются временными и непрерывными процессами. В их основе лежит единая сущность – София Гераклита или БрахманГаутамы (тождественный Атману). Лао-Цзы называл эту внеязыковую сущность Дао, тут же уточняя: “То, что можно назвать Дао, не есть истинное Дао“. Иисус говорил о Святом Духе, предшествующем душе. Психологи в этом случае говорят о бессознательном. Мы ее назовем панпсихическим Сознанием, а то состояние психики, в котором находимся сами, самосознанием, ибо мы всегда не просто что-то сознаем, а сознаем свое осознание (см. ст. “Я и Оно в теории сознания”).

Соответственно мы поменяем принятую со времен Фрейда терминологию на противоположную. Бессознательное или панпсихическое Сознание это и есть Я, единственное для всех самосознаний, каждое из которых есть Оно. Ведь знать себя (а без этого невозможен человек) – значит знать себя как постороннего, как одного из многих. В конце концов, самосознание потому и есть само-сознание, что оно сознает каждый свой акт. Если человек не слышал собственных мыслей, откуда ему известно, что он вообще мыслил? Если бы человек не слышал собственных мыслей, то ему неоткуда было бы взять саму идею молитвы, ведь молитва – это обращение к кому-то внутри самого себя, к истинному Я. В этом смысл заявления Юнга: “И филогенетически, и онтогенетически сознание вторично. Мы должны, наконец, принять эту очевидность“. Очевидность заключается в том, что мы всегда имеем дело с самосознанием, с Оно, будучи вторичными по отношению к Сознанию, к Я, которое бессознательно. Именно в акте интроспекции Я становится одним из нас, тех, кто всегда слышит собственные мысли.

По признанию Э. Толле, его первая (осознанная) встреча с этим Я, которая и толкнула его на писательскую стезю, произошла так: “Однажды ранним утром я проснулся с чувством жуткого, абсолютного страха…всё казалось каким-то чуждым, враждебным, и настолько лишенным смысла, что пробуждало во мне глубокое отвращение к миру. И самым отвратительным из всего этого был факт моего собственного существования. Какой был смысл продолжать жить с грузом такого страдания? Я чувствовал, что глубокое, страстное желание избавиться от жизни, стремление к небытию, теперь становится гораздо сильнее инстинктивного желания жить. “Я больше не в силах жить сам с собой”, – эта мысль настойчиво повторялась в моем рассудке. И вдруг совершенно внезапно я сообразил, насколько необычной и оригинальной была эта мысль. “Я один или нас двое? Если я не в силах жить сам с собой, то тогда нас должно быть двое: “Я” и тот самый “сам”, с которым я не могу больше жить. А что, если только один из нас настоящий?”

Так кто есть настоящий – Сознание-Я или самосознание-Оно? Все зависит от того, как интерпретировать “настоящее”. Каждый из нас, как носитель индивидуального самосознания, несомненно, есть настоящий. Но самосознание возникает лишь с первым вздохом младенца, в миг его рождения как акт рефлексии Сознания, в котором Я узнает себя как очередное, одно из миллиардов Оно. В эмбрионе нет души, есть лишь Сознание, которое еще не знает себя. Но вот младенец явил себя миру, закричал и сам себя услышал. С этого момента он всегда будет слышать себя, осознавать себя как нечто совершенно индивидуальное до самой смерти… своего самосознания. Некогда над храмом Изиды в Саисе было написано: “Никому из смертных не поднять мое покрывало”. В этой фразе нет ничего эзотерического, если правильно понять ее. Изида – это Сознание. Покрывало – самосознание, а смертный – носитель индивидуального самосознания. Завеса души стоит между Я и Оно.

Поскольку все мы “подключены” к единому Сознанию, то наши дикие предки, как и мы, имели доступ к любым интуитивным знаниям (в частности, некоторые из них могли бы быть отличными игроками в гольф или футбол). Сама наша способность к познанию совершенно независимого от нас физического мира выглядит невероятной. Какое отношение имеет язык, посредством которого наш мозг воспринимает этот мир, к материи? Об этом твердили еще античные скептики: “не знаем и не узнаем” (лат. ignoramus et ignorabimus). Между словом (именем) и предметом (денотатом) находится непроницаемая психофизическая стена. Именно поэтому, говорит Кант, всякая вещь есть вещь-в-себе. Наше познание вещи есть вымысел ума. Но познание оказывается возможным. Потому что мир (Логос) и есть вымысел Я (Софии-Брахмана, т.е. Вселенского Разума)!

Этот вывод прямо апеллирует к тому, что в западной философии принято называть Панпсихизмом (от греч. πᾶν – все, ψυχή – душа). В современной космологии панпсихизм выражается через Антропный принцип. Дело в том, что все фундаментальные физические константы, взятые по совокупности, имеют очень узкий интервал допустимых значений, при которых Вселенная в том виде, в котором она предстает перед нами и обеспечивает условия для зарождения жизни, могла возникнуть и стабильно развиваться. Первым эту мысль озвучил американский астрофизик Р. Дик, а окончательно сформулировал космолог Б. Картер, усмотрев в антропном принципе расширение принципа Коперника. Согласно Картеру мы имеем два формально раздельных космологических вселенских антропных принципа – слабый и сильный, которые, в сущности, отличаются друг от друга только тем, что слабый ссылается на множественность миров (как, например, в инфляционной модели А. Гута, где множество вселенных вызревает будто гроздь винограда), а сильный предполагает Вселенную единой и неделимой.

Слабый антропный принцип: во Вселенной значения мировых констант, резко отличные от наших, не наблюдаются, потому что там, где они есть, нет наблюдателей.

Сильный антропный принцип: Вселенная должна иметь свойства, позволяющие развиться разумной жизни.

Эти хорошо откорректированные научные формулировки, конечно же, содержат в себе “секрет полишинеля”, ибо всякий ум тут же усматривает спрятавшийся за этой антропной завесой, как за покрывалом Изиды, Божественный Разум, создавший Вселенную так, чтобы мы могли в ней появиться.

Историю возникновения религии, магии и мистицизма можно описать так. Для начала представим себе хорошо знакомую каждому из нас ситуацию. Человек потерял в своем доме какую-то вещь. Если бы она была ему жизненно необходима, он бы умер без нее. Но прожить без этой вещи можно. Уже смирившись с потерей, этот человек однажды обнаруживает давно утраченную им вещь. Конечно же, он испытывает радость, степень которой пропорциональна тому, насколько это вещь ему нужна. А теперь усложним ситуацию и представим, что человек забыл, в чем предназначение этой вещи. Эта вещь будит в нем какие-то смутные воспоминания, он понимает, что как-то связан с ней, что она для него крайне важна, но ее функциональное назначение он уже не помнит. Тогда этот человек кладет вещь на полку и начинает просто любоваться ею, надеясь, что когда-нибудь он вспомнит, зачем она ему была так необходима. Возможно, что при этом он начинает использовать ее не по назначению (гвозди ведь можно забивать и алмазом, если не знать, что из него делают ювелирные безделушки, на которые можно купить целую фабрику по производству молотков).

Нейробиолог Э. Ньюберг и психиатр Ю. Д’Аквили в книге “Почему Бог не хочет уйти?” утверждают: “Бог никогда не исчезнет в человеческом сознании (т.е. самосознании), потому что религиозный импульс укоренен в биологии мозга“. Томографические исследования позволили им установить следующее: “Наблюдая за медитирующими людьми, вы видите, что они действительно отключаются от окружающего мира. Постепенно они перестают реагировать на зрительные образы и звуки. Скорее всего, это происходит потому, что теменная доля мозга перестает получать информацию извне. Эти области мозга перестают функционировать в нормальном режиме, и человек теряет осознание разницы между собой и окружающим миром. А по мере исчезновения ощущения времени и пространства у медитирующего появляется чувство безграничности и беспредельности“. И далее Ньюберг говорит: “Мы вовсе не утверждаем, что мозг создает Бога, – мы отмечаем, что наш мозг естественным путем создает механизмы, которые делают возможным религиозный опыт“.

Биолог Р. Докинз в книге “Бог как заблуждение” считает такой аргумент недостаточным и замечает по этому поводу: “Если даже нейробиологи обнаружат в мозгу “божий участок”, мы, эволюционисты, по-прежнему будем стремиться понять, почему он был сохранен естественным отбором. Почему наши предки, имеющие генетическую предрасположенность к появлению “божьего участка”, выживали успешнее и имели больше потомков, чем те, у кого такая предрасположенность отсутствовала? Не думаю, что религия возникла среди наших предков как успокаивающее средство. Слишком мелкой представляется эта причина, хотя не исключено, что снятие стресса играло некоторую вторичную роль. Но полное объяснение такого крупного феномена, как религия, по плечу лишь крупной теории“.

Признавая религиозное чувство бесполезным или даже вредным с точки зрения индивидуального и видового выживания, Докинз относит религию к побочным эффектам, ссылаясь на такое явление, как полет мотыльков к огню. Это самоубийственное поведение объясняется эволюционно выработанной способностью насекомых ориентироваться по свету звезд и луны, полезность которого становится вредной лишь по ошибке. И далее он пытается объяснить возникновение религии с помощью “мемов” – культурных единиц общества, подобных его биологоческим единицам “генам”, говоря в заключение: “На ранних стадиях эволюции религии, до ее формальной организации, простые мемы выживают благодаря их универсальной привлекательности для человеческой психики. На данном этапе меметическая теория религии и теория религии как побочного продукта работают параллельно. Для более поздних стадий, на которых появляется формальная организация и тщательно разработанные, специфичные для каждой религии особенности, можно с успехом использовать теорию мемплексов — групп совместимых мемов“.

Возможный ответ в этой части может быть таков: этот “божий участок” присущ вообще всем живым существам, не только виду homo sapiens, но и любому другому, включая всех животных. В смысле антропного принципа для мозга восприятие Бога (Сознания) неотделимо от восприятия Вселенной. Внешняя реальность оказывается продолжением внутренней реальности. А уж полезность восприятия физического мира не может, кажется, вызывать сомнения ни у одного эволюциониста. Наша цель при этом – понять природу чувства Бога, а вовсе не оправдать религию.

II. Сон и смерть

Давно замечено, что культурная история человечества (филогенез) подобна истории развития отдельного человека (онтогенез). А эволюцию цивилизации можно проследить на эволюции индивидуальной психики от ее рождения. Обнаружив в себе самосознание как несомненную индивидуальную и творческую сущность, древний человек стал считать ее своим сознанием (и считает так до сих пор), потеряв в своем уме истинное Сознание. Потеря не была смертельной: он успешно охотился, занимался собирательством, размножался и даже малевал наскальную живопись.

Но то самое бессознательное, что руководило им во снах, напоминало о себе. Употребление в пищу некоторых галлюциногенных растений вызывало у него подобие сновидения, в котором слышались голоса и являлись призраки. Иногда его близкие засыпали и уже не просыпались никогда. В какой вечный сон они уходили? И почему являлись к нему в его снах? Человек, потерявший своих близких, хорошо знает это. Он видит их в своих снах, живыми и здоровыми, а затем он просыпается, и ему приходится вновь и вновь проходить через осознание того, что они умерли и в этом смысле стали невидимыми. Эти люди все еще живут в его внутреннем мире, но их невозможно отыскать в мире внешнем.

Смерть и сон так прочно переплетаются в нашем восприятии, что даже в эпоху современной просвещенности человек, по крайней мере, в ситуациях, когда он принижает свою осведомленность до уровня ребенка, продолжает назвать мертвых “уснувшими”, сам не зная, как далеко в его словоупотреблении простирается эта аллегория. А поскольку дети не исчезнут при любом уровне цивилизации, то и рассказы о “навечно уснувших” будут сопровождать человечество во все его времена, возрождая и метафизические учения о загробном мире. Как замечает историк Ф. Арьес: “Таков рай христиан, таков же и астральный мир спиритов и тех, кто верит в переселение душ. Но таков же и мир памяти об умершем у неверующих или вольнодумцев, отрицающих реальность жизни после смерти. Различия между учениями могут быть сколь угодно большими, в практике того, что можно назвать культом мертвых, они куда слабее“.

Если задуматься, то наше бытие имеет очевидные странности. Мы обладаем свободой воли, которая как будто делает нас хозяевами своего разума и тела. В течении дня мы управляем движениями своего тела (хотя организация всех его функций остается для нас в бессознательном) и выстраиваем свое бытие, что и позволяет нам говорить о “свободе воли” как о предмете философии. А затем наступает ночь, и мы, будто сомнамбулы, покорно отправляемся в постель, потому что нам необходимо отключить свой разум. Даже самый всесильный человек, повелевающий армиями, с наступлением сумерек подчиняется этой ненавязчивой, но сокрушительной силе. Возможно, наша ежедневная потребность во сне служит наилучшим свидетельством того, что мы не самостоятельны, хотя и воображаем себя независимыми существами. Человеку кажется, что его желание отдохнуть так же произвольно, как и желание сделать что-нибудь другое: прогуляться, поработать, поговорить или почитать. Мы просто не отдаем себе отчета в том, что желание уснуть не равно любому другому нашему желанию.

Самосознанию, подобно машине, требуется периодическое отключение, чтобы некий Мастер имел время на деликатный ремонт. Утро для нас оказывается мудрее вечера только потому, что кто-то произвел тонкую настройку нашей мозговой системы, устрашающей, по выражению Г. Бейтсона, даже ангелов. И если бы какой-нибудь библейский ангел пролетел над нашей землею ночью, то он, возможно, очень удивился бы увиденным и спросил своего Повелителя: “Господи, почему все эти существа лежат как мертвые в своих постелях? Что случилось с их душами?” И, вполне возможно, библейский бог ответил бы ему так: “Их души у меня на профилактике”.

У нас нет сколько-нибудь ясного понимания феномена сна. Мы лишь догадываемся, что во сне происходит бессознательная работа мозга, т.е. работа Сознания, в которой самосознание не участвует, хотя иногда ему удается что-то подглядеть в этом процессе как невнятные и абсурдные сновидения. Нейронаукой установлено, что любое живое существо, включая человека, если не давать ему долгое время уснуть, в какой-то момент утрачивает саму способность перейти в спящий режим. И вскоре такое самосознание, предоставленное самому себе, отключается навсегда без всяких физических повреждений. Мозг погибает точно так же, как это происходит с ним при кислородном голодании (асфиксии). Потребность во сне, где самосознание переходит во власть потусторонней сущности, жизненно необходима мозгу, как и кислород его нейронам.

С появлением электроэнцефалограмм было экспериментально установлено, что сон не является однородным состоянием, но представляет собой разные фазы активности мозга, которые, исходя из визуальной картинки регистрируемых ритмов на приборе, стали называть медленным и быстрым сном. Главную ответственность за возникновение сна несет таламо-кортикальная система. У быстрого сна свое представительство в мозге — структуры средних отделов ствола (ретикулярные ядра варолиева моста). Если их разрушить, быстрый сон исчезнет, а медленный останется. Именно в быстром сне рождаются сновидения и при этом происходит спонтанное движение глаз (миоклонические подергивания), будто самосознание действительно просматривает образы на экране своих век. При этом медленный сон можно разделить на 4 стадии ослабления мозговой деятельности, после которых резко наступает фаза быстрого сна.

Невропатолог А. Вейль в книге “Сон: тайны и парадоксы” в связи с этим ступенчатым блужданием души по этажам медленного сна, из которого она словно выскакивает на лифте в быстрый сон, упоминает теорию о том, что самосознание при таком медитативном погружении в глубины забытья резко всплывает на поверхность (хотя и не просыпаясь при этом), чтобы спасти себя от опасных последствий. Он говорит по этому поводу: “Можно было предположить, что существует нечто вроде обратной связи между течением сна и активирующей системой: система включается, чтобы сон не углублялся беспредельно“. В наших терминах это может означать, что при беспредельном углублении сна самосознание рискует перейти черту рефлективного возврата в себя и полностью раствориться в панпсихическом Сознании, т.е. умереть, как дайвер, опустившийся ниже допустимой грани. Обращаясь к поэтическому образу психоокеана, в котором самосознание является каплей, можно сказать, что плавание этой капли-мозга в водах Морфея происходит чуть выше царства Аида. Жизненно необходимый нам сон оказывается отдыхом над бездной.

Так пещерный человек обнаруживал в себе нечто не контролируемое им и выходящее за пределы того, что он называл своим “я”. Даже природа этого нечто была ему непонятна. Оно властвовало над снами человека и вынуждало его каждую ночь отдавать себя в распоряжение этой силы. Иногда человек засыпал на недели и месяцы, впадая в атоническую кому и становясь неподвижным, бесчувственным и холодным, будто труп. А затем он просыпался и даже что-то вспоминал об этом периоде, в котором мир живых и мир мертвых слились для него воедино. В современной медицине такие состояния связывают с сильнейшим угнетением центральной нервной системы, т.е. мозга, и характеризуют как “отсутствие сознания”. Но что же тогда остается в мозге? Какая именно сущность отличает кому от смерти? Правильнее сказать, что в коме отсутствует самосознание, останавливается или крайне затормаживается его непрерывный поток. Но Сознание, на котором зиждется этот поток, не покидает человека, и только поэтому он остается все время жив, застыв в своем психологическом времени. Потеря Сознания – это всегда смерть самосознания по определению.

Возможно, именно поэтому пещерный человек хранил трупы соплеменников в местах своего обитания, допуская, что любой из них может проснуться. Но гораздо чаще они начинали разлагаться и приносить болезни, словно неся месть мира мертвых миру живых. Так должен был родиться культ почитания мертвецов, ставший в Древнем Египте основой социальной, философской и художественной культуры. Сон и смерть были тайной, запертой в душе человека, и у него не было ключа к этой тайне. Тайна жила в нем, но оказывалась совершенно недоступной. Поэтому сны в древнем мире считались посланиями богов. Библейский Иосиф достиг высочайшего положения в Египте только за то, что умел разгадывать сны.

Пещерный человек проводил свой день в поисках пищи и размышлениях о себе самом. А затем наступал вечер, и он покорно ложился на свое ложе, жертвенно отходя в какое-то ритуальное посвящение, где его опять поведут по царству мертвых. По утрам он слушал щебет птиц, хором возносящих хвалу той силе, которая поднимает солнце над землею. И как собственное тело было любимой игрушкой человека, с которой не хочется расставаться, так сам он был игрушкой этой силы. Разве этого было недостаточно, чтобы испытывать трепет перед такой силой?

Часто историческое возникновение религии объясняют страхом человека перед природной стихией. Фрейд следует этой традиции, говоря: “Бог есть возвысившийся отец, тоска по отцу, корень религиозной потребности… Беспомощность ребенка имеет продолжение в беспомощности взрослого… Когда взрослеющий человек замечает, что ему суждено навсегда остаться ребенком, что он никогда не перестанет нуждаться в защите от мощных чуждых сил, он наделяет эти последние чертами отцовского образа, создает себе богов, которых боится, которых пытается склонить на свою сторону и которым, тем не менее, вручает себя как защитникам… Способ, каким ребенок преодолевал свою детскую беспомощность, наделяет характерными чертами реакцию взрослого на свою, по неволе признаваемую им, беспомощность, а такой реакцией и является формирование религии“.

Но ведь этот страх знают и животные, в панике бегущие от огня. Природа может научить живое существо лишь разумности, ловкости и жестокости, но она не ведет его к Тайне. Ближе к пониманию природы религии подходит К. Юнг, когда говорит о нуминозном (лат. numen – божество): “Наша психическая структура повторяет структуру Вселенной и все, что происходит в космосе, повторяет себя в бесконечно малом и единственном пространстве человеческой души. Потому Богообраз – всегда некая проекция внутреннего ощущения какого-то великого противостояния. Этот опыт затем наглядно явлен в предметах, порождающих подобную ассоциацию. И эти предметы с тех пор сохраняют свое нуминозное значение или, скажем так, характерны большой долей нуминозности. В этом случае воображение совершенно свободно от всего конкретного и пытается уловить образ невидимого, чего-то, что стоит по ту сторону вещей“.

III. Религия и социум

А теперь вернемся к истории с потерянной и вновь найденной вещью, которую человек хранит на полке или использует безобразно, поскольку забыл, в чем ее предназначение. И вот, наконец, однажды древний человек нашел в своем доме ключ к истинному Сознанию (нуминозному Я), но забыл его имя. Точнее, это имя он уже присвоил самосознанию, своему “я” (эго). А вместе с именем забыл и его сущность. Он стал называть эту радостную находку Богом. По недоразумению человек назвал Сознание Богом. Тем не менее, это нуминозное Я можно еще отыскать в индуистских текстах, например, в “Тантре Царя Всетворящего”: “Я – “сердцевина”, потому что я содержу в себе все явления. Я – “семя”, потому что я порождаю всё. Я – “причина”, потому что всё происходит из меня. Я – “ствол”, потому что ответвление любого события произрастает из меня. Я – “основа”, потому что всё пребывает во мне. Я зовусь “корень”, потому что Я есть всё“.

И с тех пор человек, этот носитель нуминозного Я, стал искать его в интуитивных символах Аписа, в ритуалах и мистериях призывал он снисхождение на себя этого Пана, во снах и галлюциногенах пытался постичь эту запредельную Изиду, сжигал своих сыновей во имя этого Баала, поклонялся на высотах этому всемогущему Яхве, языковыми заклинаниями пытался воздействовать на эту всетворящую Иштар, на заре восхвалял этого Митру и в самонадругательствах оказывал почтение этой Кибеле. Он создал религию, мистику, эзотерику, шаманизм, мифологию, магию, некромантию, спиритуализм и толкование сновидений. Настал рассвет богов. Из недр бессознательного, из сновидений человек извлекал все более причудливых и ужасных монстров. И приносил им жертвы как свидетелям своего благочестия.

Каждое самосознание есть независимый свидетель Сознания. Именно так оно и возникло. Но человек, присвоив сознание себе, со свойственным ему эгоцентризмом все перевернул и объявил Бога (Сознание) свидетелем своей души (самосознания). Он сделал мир своих сновидений мистической территорией Божьего Самодержавия. Главным продуктом этой лингвистической несообразности и вытекающей из нее казуистики стали бессмертная душа и ревнивый, самолюбивый Бог-свидетель с целым сонмищем ангелов и демонов в своей свите, где один страшнее другого. Известно, что из этого вышло: сакральные жертвы, жрецы, теократия, религиозная ненависть, священные войны, мракобесие и все прелести человеческого самосознания, для изучения которых понадобилось создавать психиатрию.

Самосознание, являясь одним из многих свидетелей Сознания, связано с ним самой интимной связью, какую оно не может иметь больше ни с кем во внешнем мире: ни как ребенок с матерью, ни как муж с женой, ни как друг с другом, ни как господином с рабом. Именно поэтому Бог есть всеобщая любовь. Но человек, являясь носителем этого нуминозного Я, находится так же в непрерывном присвоении себе этого единого Сознания. Я мыслю – следовательно, Бог во мне, и с ним (истинным Я) веду я свой диалог. Именно потому Бог есть собственность человека.

Мистический каннибализм, в котором съедается сердце врага, чтобы обрести его мужество, сохраняется и в самом просвещенном христианстве: поедая символическую плоть Христа, человек частично присваивает его себе, как это следует из самого термина “причащение”. Доктрина Агнца – это коллективное пожирание Диониса, где каждому положен свой кусок. При этом жрецу всегда достается наибольший, и прихожане готовы с этим смириться, называя его “святым отцом” именно потому, что он получил большую долю от Бога. Однако сделай это кто-нибудь в единоличном порядке, – и это станет чудовищным грехом. Он присвоил себе нуминозное Я, не поделившись ни с кем. С другой стороны, именно к такому состоянию “объевшейся Богом сомнамбулы” стремятся все те, в ком начинают “говорить духи”: вавилонский прорицатель, дельфийская пифия, индейский шаман, колдун Вуду, медиум спиритуалистов, вся нечисть и, наконец, самая главная в христианском каноне сомнамбула – Антихрист, оккупант  мистической территории Божьего самодержавия, который (в сомнамбулических же видениях апостола Иоанна) получит власть над землей.

Правда в том, что все живые существа, включая примитивных животных, причащены к Нуминозному Я. Именно поэтому они и живые. Человек, находясь в непрерывном “поедании” этого Я, и есть ангел, посланник Бога на землю. Но он же есть и демон, ибо чудовища – тоже порождения божьи. Все человеческие самосознания в этом мире оказываются в демократическом положении гаремных наложниц одного шаха, каждая из которых убеждена, что она самая любимая, ведь ее никогда не забывают. Сознание не покидает ее самосознание. Бог всегда с нею. Ее раздирают противоречивые чувства по отношению к другим возлюбленным: и ревность, и сострадание, и страх, и ненависть, и доверие, и в конечном итоге чувство абсурда, поскольку, по выражению Кьеркегора: “ее объект совершенно невероятен, иррационален и находится вне досягаемости любых аргументов“. Ни одна одалиска не может быть уверена в том, что она самая любимая, а когда с нею случаются несчастья, и беды валятся на нее одна за другой, она начинает подозревать, что шах разлюбил ее. Самые зависимые вымаливают любовь. Самые скромные забиваются в угол. Самые наглые добиваются внимания и интригуют. Самые разобиженные покидают гарем.

В сущности, этот восточный шах, будь то мудрый правитель, духовный пастырь, политический вождь, государственный лидер или еще какой-то освященной толпой индивид, есть сублимация во внешний мир этого внутреннего нуминозного Я, с которым невозможно расстаться и невозможно слиться. Возникает исторический синкретизм. С одной стороны панпсихическое Сознание, низведенное до человеческого Бога, наделяется чертами всесильного владыки и деспота. А с другой стороны подрастающие на социальной ниве вполне земные цари и правители приобретают сакральные признаки этого Бога. Власть всегда освящена.

Как шутил (или не шутил) Д. Деннет: “Все мы – зомби. Никто не является сознающим”. Эта провокационная фраза возвращает нас к древнему вопросу о свободе воли. Наглядной иллюстрацией к нему может послужить миллионная армия клонов-близнецов, возможная по крайней мере в гипотетическом эксперименте (как, например, в романе О. Хаксли “О, этот дивный, дивный мир”). Несомненно, каждый такой клон будет обладать полной автономностью действий, которые и будут формировать его абсолютно индивидуальную память. Т.о. по мере бытия этих клонов они будут все более отдаляться друг от друга, а содержимое их мозгов, изначально совершенно идентичное при их рождении, будет приобретать различные дифференциации на каком-то тонком уровне, который пока еще не доступен нейронауке. Такое развитие событий подразумевает не только свободу воли самосознания, но и его прогрессирующую индивидуальность. Каждое самосознание начинается как tabula rasa, на которой будет написана история его жизни в виде потока этого самосознания (интенций, гештальтов, бихевиористских актов и пр.). Иначе говоря, человек рождается как клон, но может стать выдающейся личностью в процессе своего бытия. В целом этот вывод как будто опровергает тезис Деннета.

Но что делает общество обществом, а армию – армией? Стремление индивидуальностей к унификации, стремление к одинаковому жизненному опыту, который автоматически синхронизирует их мозги, создавая единую базовую память, нечто вроде склада культурных архетипов, исторической памяти, условных социальных рефлексов, ремесленных навыков и т.д. Этого же добивается и вся система обучения, в которой человека учат быть таким, как все: думать, чувствовать и поступать по единому образцу. Человек может достичь успеха в обществе, т.е. выделиться в нем не в силу своей непохожести на остальных, но, напротив, при условии, что он хорошо усвоил правила единого поведения и привел свою память в соответствие с общей базой. Инопланетянину не достичь успеха в обществе землян. Нелюдям тут не место. А если все это и делает нас социально-культурными зомби, то именно инопланетянин окажется не зомбированным существом, вызывая у нас отторжение, на котором спекулируют производители книг, фильмов и политических программ. Враг – это не наш зомби. Наш зомби – старый знакомый, образцовый гражданин и патриот общих стереотипов.

Наконец, что ищут в самосознании философы, психологи, антропологи и социологи? Некие единые сущности, аналогичные тем законам природы, которыми занимаются физики, химики и биологи. А законы природы исключают свободу воли. Физические тела можно в полной мере называть “зомбированными”. Эйнштейна возмутило в квантовом принципе неопределенности именно то, что частицы отказываются вести себя так, как должно это всем зомби: делать лишь то, что им предписано свыше. Но предписано кем? Ведь не Гейзенбергом и не Эйнштейном! А кем? Богом? Панпсихическим Сознанием? Нуминозным Я? При этом мы должны признать, что это нуминозное Я найдется и в инопланетном самосознании. Так что инопланетяне тоже должны подчиняться неким общим законам не только физики, но и психологии. В частности, у них тоже может быть религия.

История всех религий такова, что очень скоро человеческие боги становятся орудием в руках самих людей. Если, например, для мифологии ранних Вед характерно обожествление стихий и религиозный анимизм, в котором вся природа есть Сознание (и что мудрее этого можно придумать?), то в более позднем цикле Брахман прямо утверждается, что жрецы могут властвовать над богами. В Шатапатха-брахмане говорится: “Жрецы – земные боги”. Мифологические божества сами оказываются детерминированными существами, и ловкий маг с помощью ритуалов и заклинаний может принудить их к выполнению собственных пожеланий, как этого добивается физик-экспериментатор с элементарными частицами.

Антрополог Г. Бейтсон говорит: “Вера в то, что религия есть эволюционное развитие магии, – ортодок­сальна. Магия рассматривается как более примитивное явление. Я же, напротив, рассматриваю магию как про­дукт упадка религии. Религия в целом, по моему мнению, это более раннее явление“. В данном случае определение приоритетов – это пустой вопрос, поскольку гораздо более глубокий взгляд подсказывает, что и религия, и магия происходят из одного общего источника – Тайны, порожденной лингвистическим недоразумением. Конфликт религии и магии именно в том и заключается, что каждая из них, как в библейском споре Иакова с Исавом, претендует на право первородства, купленного ею за “чечевичную похлебку” для страждущей души.

Эта Тайна внушает иррационалистический “страх и трепет”. Иногда она вызывает экзистенциальный ужас, о котором говорит Кьеркегор. Это – ужас самосознания от самого себя, от собственного бытия, ненадежного, беззащитного, суетного, одинокого. В нем звучит отголосок дородовой догадки о том, что когда-то, до своего рождения самосознание само было всесильным и неуязвимым Богом. Можно сказать, что этот ужас испытывает Я, став беззащитным, ничтожным Оно. Этот ужас должен был испытывать Адам, покинувший в грехопадении свой Эдем, где не было добра и зла, наслаждения и страдания, где не было никого, кроме самого Адама. Уничижительная фраза Деннета о том, что все мы – зомби, находит в каждом из нас (включая и того, кто читает сейчас эти строки) преисполненный гордыни ответ: “Я – индивидуальный носитель нуминозного Я. Может, я и зомби, но я избранный!” Может, мы и машины, но в нас живо ощущение, что мы – боги. И после этого дарвинисты смеют считать религиозное чувство человека эволюционно бесполезным? А как жил бы человек, как ощущал бы себя человеком, если бы унасекомился до многомиллиардного ничтожного клона? Панпсихическое Сознание позаботилось и об этом – дать всем своим, по крайней мере, развитым самосознаниям ощущение внутренней нуминозности как священный дар жизни.

IV. Религия, магия и наука

Для благочестивой религии есть только одно достойное занятие – восхвалять богов, стараясь угадать и угодить их требованиям. Вершина благочестия заключается в абсолютной покорности. В этом смысле самый трепетный верующий, который даже не смеет просить о чем-либо богов, немея пред ними, и циничный агностик, который убежден, что законы Вселенной не могут изменяться в угоду страждущему, как бы он того не желал, а поэтому все закономерно и должно идти своим чередом, – эти двое выражают одну и ту же позицию. Бог уже дал все, и больше желать нечего. Именно дополнением к этой позиции оказывается магия. Именно поэтому ортодоксальная религия и академическая наука одинаковы враждебны к магии. Вся эзотерическая литература есть по сути ничто иное как набор инструкций, с помощью которых человек мог бы сам стать божеством, подчинив своей воле стихийные силы. Магия не отменяет Тайну, но она дает надежду страданию и утеху тщеславию. Вооружившись заклинаниями, гаремная наложница начинает очаровывать любимого (и отчасти ненавистного) шаха. Зомби сам хочет стать богом.

В рамках нашей модели магия есть попытка самосознания воздействовать на Сознание, носителем и свидетелем которого оно является. Действительно, куда обращены все заклинания и пляски шамана как ни внутрь самого себя? Этот человек, взявший на себя роль медиума, пытается проникнуть на ту самую мистическую территорию Божьего Самодержавия, куда самосознание уходит в своих снах и галлюцинациях. Маг хочет стать той самой сомнамбулой, объевшейся нуминозного Я. Именно это единое Сознание как объект поедания служит общим интуитивным источником для таких казалось бы разных по своим внешним проявлениям и часто враждебных друг другу практик человека как языческое жертвоприношение, античная мистерия, церковная месса, шаманский ритуал, индуистско-буддистская медитация или современный аутотренинг. В каком-то смысле “секс, наркотики и рок-н-ролл” – это тоже дорога к Богу. А куда еще можно идти?

Гипотетически мистическое общение с Богом предполагает обратную связь самосознания с единым Сознанием. В рамках этой же модели магия отличается от религиозного опыта только тем, что маг идет дальше мистика и предполагает способность отдельного Оно (мага) воздействовать через нуминозное Я (божество, духа, демона) на другое Оно. Причина, по которой религия исторически преследует колдовство, в том и выражается, что последнее заявляет еретическую претензию на часть полномочий Бога, которые не желает допустить благочестивый верующий. Конечно, это стало возможным только потому, что и религия, и магия относят себя к одному и тому же парапсихологическому пространству.

Ни один скептик или, по крайней мере, ни один человек, который относится с уважением к логике, т.е. к собственному мышлению, не станет отрицать наличие у него самосознания (которое он упрямо продолжает называть сознанием). И в этом – эмпирическое подтверждение тезиса “cogito ergo sum“, который Декарт считал неопровержимой истиной. При нашем уточнении это значит, что никто не может отрицать происхождение своего самосознания из единого Сознания. Скептическое отношение к мистики и магии современного научного сообщества, которому нет дела до благочестия, заключается в том, что оно не считает парапсихологию предметом научного исследования. Мистическая территория Божьего самодержавия экспериментально не обнаруживается.

Иначе говоря, она не проявляет себя в локальной Вселенной, которая требует антропного наблюдателя, хотя сам антропный принцип подразумевает некое обобщенное Сознание (Божественный Разум). И тут самым подходящим в научном смысле местом этого нуминозного Я может быть нелокальный мир квантовой физики, который ограничивается неравенствами Белла. Экспериментально подтвержденный постулат нелокального мира гласит: частицы, взаимодействовавшие между собой когда-либо, сохраняют связь (нелокальную корреляцию) и впоследствии. А поскольку в сингулярности Большого взрыва все было единым, то в нашей Вселенной все может иметь мгновенную связь со всем (в вечном настоящем).

Один из сторонников сильного антропного принципа Дж. Уилер выдвинул концепцию “активного самосознания”, которое может воздействовать на вероятностные события в квантовом мире, вынуждая волновую функцию коллапсировать, т.е. в конечном итоге воздействовать на Вселенную. О нелокальном мире мы поговорим в статьях о Времени и Панпсихизме, а пока ограничимся цитатой физика М. Менского об открытых системах: “Если измерение описывается в терминах открытой системы, то эта система может быть сколь угодно широкой, но вне ее должны оставаться какие-то степени свободы, в которых в той или иной форме записывается информация о результатах измерения. Эта оговорка характерна для квантового измерения и соответствует хорошо известному произволу в разделении всей Вселенной на измеряемую систему и прибор…Можно называть измеряемой системой все более и более широкую систему, но вне нее всегда следует оставлять нечто, несущее информацию о состоянии измеряемой системы. Поскольку сам наблюдатель, его мозг, механизмы памяти и т.д. обычно не рассматриваются в рамках физики, мы приходим к заключению, что все собственно физические вопросы можно сформулировать и решить в рамках теории открытых систем, опираясь на механизм декогеренции (спутанных состояний)”.

Уилер хотел включить самосознание в систему, сделав его соучастником Вселенной в рамках физического исследования. Поставим вопрос несколько иначе. Насколько открытой системой является нуминозное Я? Может ли самосознание, ставя медитативные опыты внутри своего мозга, воздействовать на Сознание (психоокеан) хотя бы в границах собственных отношений с ним? В положительном ответе должны быть заинтересованы как мистики, так и маги, ведь если такое воздействие невозможно, то религиозная молитва и жертвоприношение являются совершенно бессмысленными даже в статусе благочестивой просьбы. Вопрос о том, может ли самосознание пойти еще дальше, вызвав по собственной воле “нелокальные корреляции” в другом мозге, относится уже к парапсихологии, которая настаивает именно на нефизической природе таких явлений. Понятно, что обычное воздействие одного самосознания на другое локально (и уже поэтому относится к области физики). Оно же является и предметом психологии, ибо наше общение есть вербальное воздействие друг на друга. Магия же настаивает на том, что способна навести порчу, минуя локальную Вселенную, как это происходит в нелокальных корреляциях пары частиц, где воздействие на состояние одной частицы меняет информацию о состоянии другой частицы (наводит порчу на нее).

Несомненно, познание по мере своего развития будет становиться все более “психофизическим” (гуманитарным), и ответы, возможно, самые неожиданные, на подобные вопросы будут найдены. Важно то, что этот гуманитарный путь может и должен быть антиклерикальным. Как уже говорилось, интуитивно человек и животное умнее своей фактической осведомленности благодаря оставшемуся в бессознательном нуминозному Я, и когда нам не хватает аналитических знаний, чтобы сформулировать свои догадки, извлеченные из неконтролируемого нами мозга, мы все становимся мистиками. В этом смысле мистицизм является следствием нашего исторического невежества, и поэтому, обращаясь в “глубь веков”, всякий антропологический исследователь погружается в сгущающуюся атмосферу Тайны. Но мистицизм становится и орудием личного невежества. Знания – это всегда труд, а интуитивные догадки сами лезут из головы. Нужно лишь подкрепить их какими-нибудь внешними аргументами. Невежественная мистика и есть то, что называют “псевдонаукой”.

Религиозный мистик П. Флоренский критиковал “материалистическую метафизику” (на примере эл-магнитной теории Максвелла) за то, что она стремится описывать явления природы в формулах, игнорируя божественное вмешательство (теодицею). В другой книге “Мнимости в геометрии” Флоренский считал опыт Майкельсона – Морли о неизменности скорости света доказательством неподвижности Земли, выступая против гелиоцентрической системы Коперника. Комментируя специальную теорию относительности, он настаивал, что за пределами скорости света начинается та самая мистическая территория Божьего самодержавия.

Почему бы и нет? Но если все возможно, то ничто невозможно. И прежде всего невозможна жизнь, ибо человеческое бытие есть цепь законов, т.е. множество ограничений мысленной всевозможности. Современная физика, ища эти ограничения, дает еще больше поводов для мистицизма в исследованиях парадокса Эйнштейна-Подольского-Розена. Эксперименты с так называемой “локальной скрытой переменной” (опыты Аспекта, Цайлингера и др.) указывают все на те же мгновенные (сверхсветовые) квантовые корреляции. Вероятно, этот нелокальный мир за пределами релятивистского мира, выбранного активным по Уилеру самосознанием, и есть нуминозное Сознание, которое уже не выбирается никаким самосознанием, но лежит в основании его. Однако выводить из нуминозного Я человеческого бога – значит возвращаться в Средневековье, обслуживая теократию.

Религия – это детство человечества, и, как всякое детство, – оно милое и жестокое, наивное и отвратительное. Если в Библии говорится, что Бог (нуминозное Я) создал человека по своему образу и подобию, то можно догадаться, что было на уме у того, кто писал эти священные строки. Он создавал бога по образу и подобию своему. Солипсическая логика подсказывала ему, что если бы Творец был чудовищем, то он и свое детище сделал бы чудовищем. Бог должен быть прекрасен человеческой красотой.

Зрелый антропологический и в этом смысле бесчеловечный взгляд говорит, что космологическое Сознание не может иметь какой-то изначальной формы (ср. безличностной Брахман, лишенных каких-либо качеств, или неуловимое Дао, которое в истиной своей сути не имеет даже имени). Если это нуминозное Я в какой-то иной галактике при других физических условиях эволюционно создало чудовищ, то можно быть уверенным, что в эстетике этих инопланетян бог тоже является таким же прекрасным чудовищем, как и они сами. Стоит ли говорить, что в восприятии этих существ уродами будем как раз мы? Какими омерзительными покажутся им наши Аполлон и Венера! Примитивный солипсический бог всегда подобен тому, кто его создал.

Земные метаморфозы этого бога нам хорошо известны. Библейский бог, как и боги брахманов, тоже не свободен: он заключил с человеком договор, который не может нарушить. И вот уже Иов кричит на Всемогущего Творца, обвиняя его в недобросовестном исполнении своих обязательств. Проходит еще некоторое время, и Синедрион священников сосредотачивает в своих руках всю полноту земной власти: политику, законодательство, суд, финансы, администрирование, детородство и смерть. Он никому не позволяет отзываться дурно о себе и о приватизированном им боге, а самых непокорных распинает на крестах. Священнослужитель, по язвительному замечанию Ницше, сопровождает человека от первого его вздоха до последнего, вмешиваясь во все его дела и не давая шагу ступить без своего разрешения: “И с тех пор вся жизнь устраивается так, что нигде нельзя обойтись без жреца; во всех естественных событиях жизни – при рождении, браке, болезни, смерти, не говоря о “жертве” (трапезе), – является священный паразит, чтобы лишить всё это естественности и “освятить” их, выражаясь его языком“.

Жреческий бог становится злом для простого человека, оправдывая явную несправедливость мира, которую он чувствует сердцем, но нуминозное Я, которое отзывается внутри его сердца этим самым протестом, остается прежним. Сознание не предавало его, и он не смог бы отречься от него при всем своем желании. И человек живет в этом странном ощущении раздвоенности между интимным и общественным, между подсознательным единым Я и жреческим единым Богом, которые как будто должны быть одним и тем же, но они все чаще не совпадают. Ситуация всегда парадоксальна: отрицающий жреческого Бога еретик, отступивший от ортодоксальной доктрины, делает это во имя истинного Бога. Так их уже двое? Разве может быть два нуминозных Я? Это – ненормальное для психики состояние, и профессионально точным оказывается диагноз Фрейда: “Религия есть общечеловеческий навязчивый невроз”. Тем не менее этот психоаналитик, положивший в основу неврозов столкновение Либидо и Табу, так и не нашел лучшего кроме страха объяснения тотальности и устойчивости этого невроза.

V. Индивид и Бог

Только отделив самосознание от Сознания, можно понять всю палитру этих чувств, которые приводят психику к религиозному неврозу. Этот Бог разрывается надвое между интимным и общественным, как завеса в Иерусалимском храме, и вместе с ним трещит по швам человеческая психика. Более прозорлив тут М. Штирнер: ” За положением: “Бог сделался человеком” следует теперь другое: “Человек сделался Я”. Это – человеческое я. Мы, однако, переворачиваем это и говорим: я не мог себя найти, пока искал себя как человека. Теперь же, когда я замечаю, что человек стремится стать Я и найти в себе плотскую сущность, я понимаю, что все-таки все сводится ко мне и что “человек” без меня – погиб“. Самосознание хочет быть Единственным, оно желает слиться с Сознанием, стать Богом.

Мы уже говорили, что молитва и весь мистический опыт были бы невозможны, если бы человеческое мышление не было бы изначально диалогом самосознания, в котором один говорит, а другой слушает. Психофизиолог В. Слезин сообщает по этому поводу: “Известно, что при бодрствовании в мозгу преобладают быстрые ритмы биотоков, что наблюдается и при сновидениях во время так называемого быстрого сна. Однако наряду с быстрым есть еще и медленный сон, при котором преобладают медленные ритмы биотоков. Закон симметрии требует: раз существует “медленный сон”, должно быть и “медленное бодрствование”. И действительно, оно есть, – это молитва“. Медитация инициирует так называемый дельта-ритм, который является врожденым для младенца (лишь позже у него появляются другие ритмы). Энцефалограммы показывают, что при чтении молитвы у подопытных появляется ритм мозга, как у новорожденных детей. А поскольку новорожденное самосознание ближе всех к Сознанию, от которого только что оторвалось, осознав Я как Оно в первом же акте своего потока интенций, то именно дельта-ритм можно считать входом в то поле, которое мистики называют “астралом”.

Бытие человека неизбежно состоит из переплетения индивидуального и общественного, интимного и публичного. Самосознание подобно планетам бродит по орбитам вокруг своего центра притяжения – Сознания. Это стремление к центру в природе самосознания, ибо самым ничтожным человек ощущает себя на фоне всего человечества и Вселенной, а самым весомым он чувствует себя наедине с нуминозным Я, которое называет Богом. В этом прелесть молитвы. Человеку хочется присвоить Бога себе, став той самой сомнамбулой, объевшейся нуминозного. Но, отдаляясь от центра, самосознание обнаруживает себя не единственным, а лишь одним из многих клонов. На орбите социума речь идет о сотнях и тысячах других таких же особей, на орбите нации счет им идет на миллионы, а на орбите человечества – их уже миллиарды. Тут и рождаются адлеровское “стремление к превосходству” и ницшеанская “воля к власти”.

Все мы – зомби Сознания, бродящие по социальным орбитам вокруг своего божества. И жизнь человека – будто танец игрушки, которая ходит из круга в круг под притяжением бессознательного, во власть которого полностью отдается во сне. И так – изо дня в день, до тех пор пока “не уснет навечно”. Эту силу можно было бы назвать нуминозной гравитацией. Бог никогда не уйдет из человеческого бытия, как никогда не исчезнет то, что люди называют гравитацией, которая правит Вселенной, играя пифагорейскую музыку сфер в пространстве-времени. Истинно, все люди – лишь игрушки Я, собравшиеся в нестройный, уродливый хоровод вокруг своего божества. Этот хоровод географически, исторически и социально распадается на собственные национальные, религиозные, классовые, кастовые, культурные, семейные, корпоративные, клубные и прочие концентрические круги. Они возникают и лопаются как мыльные пузыри. И жизнь человека – будто танец игрушки…

Проблема – не в Боге, проблема – в человеке. На разочаровании официальной религией, испорченной жрецами, человек, ища свободы от них, выстраивает свою реформацию веры, которая рано или поздно опять протухнет. Вновь и вновь появляются пророки, которые порывают с официальной религией, не отрекаясь от официального божества. Но в нем-то все и дело. История религии – это циклическая летопись, порочный круг. Лишь поэтому справедливой оказывается фраза К. Маркса: “Религия есть вздох угнетенной твари”. При этом, как шутил кто-то, только по недоразумению Маркс похоронен в той части кладбища, которое отведено для атеистов. Ведь это был очередной пророк сакрального исторического божества под именем “Коммуна”, избравшего для своего царства божьего пролетариат.

Нет ничего более возвышенного, удивительного и прекрасного, чем это панпсихическое Сознание, носителями которого являются все продукты эволюции в этой и любой другой Вселенной. Тот же Эйнштейн, чья теория стала предметом ожесточенных споров и мистических спекуляций, во многих статьях и письмах говорил, что религиозным по своей сути является чувство восхищения, которое охватывает и ребенка, смотрящего в бездонное ночное небо, и ученого, который обнаруживает в этом небе структурную гармонию, и что без этого чувства познание превращается в бездушный эмпиризм (“uninspired empiricism“). По его мнению “науки, искусства и религии являются ветвями одного дерева”. Действительно, нет ничего порочного в том, чтобы познать законы этого космологического Сознания, создавшего Вселенную как миф из ничего, из сингулярности, как нет ничего ужасного в том, что некоторые из живых существ хотят воспеть это нуминозное Я в виде божества. Но рано или поздно эти “божьи твари” создадут Безгрешную Религию и Священную Тайну, приватизировав Бога в теократическом режиме.

Бейтсон, рассуждая о природе человеческой Тайны, вспоминает Пифагора и его школу, в которой числу придавали сакральный смысл. Простым следствием из знаменитой теоремы Пифагора был вывод, что в гипотенузе треугольника может присутствовать квадратный корень из 2, который, как оказалось, не разлагается в простую гармонию чисел, но является иррациональной величиной. Тут следует учитывать, что для адептов этой школы такой вывод был такой же научной ересью, как и открытие впоследствии неевклидовой геометрии или квантовой нелокальности. “Это открытие было для пифагорейцев ударом в лоб, оно стало главной тайной (но почему тайной?), секретным догматом их веры, – говорит Бейтсон. – Их религия была основана на разрывности серии музыкальных гармоник, демонстрирующей, что пре­рывность была на самом деле реальной и твердо основывалась на жесткой дедукции. И вдруг они встали перед доказательством невозмож­ности простой дедуктивной гармонии“.

Спустя две с половиной тысячи лет, большая часть из которых были отданы цивилизацией под власть религии, Флоренский твердит: “Христианство есть и должно быть мистериальным”. Это звучит как ответ на известный атеистический афоризм: “Религия есть и должна быть опиумом для народа”, ведь в древнейших мистериях жрецы как раз использовали психоделические вещества, чтобы постичь, т.е. присвоить себе Бога. Значит ли это, что быть сомнамбулой, объевшейся нуминозностью, – это хорошо?

Нечто подобное утверждал и Р. Вагнер, полагая, что музыка будущего должна быть мистериальной, а его оперы – это священнодействия, которым не место на театральной сцене среди “волн фривольности”. По этой же причине Вагнер утверждал, что античная трагедия в своих исторических условиях была более мистериальной, чем храмовые культы греков. Он писал: “Как человек до тех пор не освободится, пока не примет радостно узы, соединяющие его с Природой, так и искусство не станет свободным, пока у него не исчезнут причины стыдиться связи с жизнью“. Но разве у религии и музыки одни и те же цели? Тогда почему религия присваивает себе то, на что музыка никогда не претендовала, – на земную власть, на истину в последней инстанции, на контроль за обществом, на материальные атрибуты собственного существования? Ей следовало бы удовольствоваться сферой шоу-бизнеса. Но, называя себя домом Бога на земле, она не желает быть домом развлечений.

Недостатки и достоинства такого земного божества всегда равны недостаткам и достоинствам верующего. Этот Господь оказывается так же невежественен, фальшив и вульгарен, как и его слуга. Ведь человек вовсе не стремится оторваться от земли и перерасти себя, свое человеческое, чтобы достичь высшего Я. Нет, он тащит своего бога с небес к себе на землю, делая его свидетелем своих преступлений и соучастником своих свар. Религия есть самое естественное для самосознания чувство, и у него самые мерзкие последствия. В Коране сказано: “И сражайтесь с ними, пока не будет вам больше искушения, а вся религия будет принадлежать Аллаху” (2,189). Две армии стоят на поле и обе истребляют друг друга во имя одного и тоже бога, производя отвратительную психологическую подмену нуминозного Я собственным “я”. В сущности, все войны, которые ведет человек против других людей, будь то иноземцы, иноверцы, классовые враги, деловые конкуренты, соседи или собственные родственники, он ведет во имя своего божества, с которым они всегда оказываются заодно.

Невозможно сражаться за Сознание, бессмысленно преследовать на нуминозное Я. Фраза “Все вы – дети Божьи” допускает, что некоторые из этих детей могут быть несносными существами: эгоистичными, жестокими, подлыми, но она исключает порядок, при котором у этих маленьких негодяев появляется повод возводить свои комплексы в ранг борьбы за святыню. Дурно преследовать человека во имя самого себя, но хорошо и даже благородно преследовать его во имя святыни: бога, закона, государства, нации, политической идеи. Забивая собрата по Сознанию до смерти, можно придать этому акту статус благочестия. Самые ловкие в этом мире так и поступают. Только простодушный дурак убивает ближнего во имя самого себя и тут же попадает под священнодействующий суд, где его, возможно, казнят во имя государства. Умные приговаривают неугодного к смерти во имя святыни. Жреческий Бог и Государство становятся братьями, и обыватель уже сам не знает, где кончается один, и начинается другой. Но все чаще он чувствует, что эти братья-доскуры, Религия и Власть, не имеют отношения к нуминозному Я, которое он ощущает внутри себя, но которое не может поймать, оказываясь всегда в зазеркалье этого панпсихического Сознания.

Тайна, которая становится сутью религии и мистики, пронизывает все оккультные и эзотерические учения древности. Вот показательный отрывок из гностического трактата “Пистис София”: “Не было бы ничего более важного, чем эти Тайны, если бы не Тайна Семи Голосов и их Сорока девяти Сил и Исчислений, и никакое из имен не превосходит это Имя всех их, в котором есть все Имена, все Света и все Силы. Таким образом, если тот, кто покинет свое тело Гиль, знает это Имя, то ни Дым, ни Власть, ни Правитель Сферы Судьбы, ни Ангел, ни Архангел, ни Сила, не смогут воспрепятствовать этой Душе; более того, если оставляя Мир некий человек скажет это Имя Огню, он будет должен погаснуть, и Туман рассеется“.

Во все времена своего существования религия утверждала, что просветление (благодать) не есть синоним просвещения, но оно приходит к человеку в результате медитативного состояния, именуемого верой. В Эдемском саду ему было запрещено есть с древа познания. Лишь эдемское невежество есть благо. В схоластике Фомы Аквинского знание должно полностью завершаться в вере. И даже знаменитый протестант Лютер, вступивший в конфликт с Ватиканом, твердил: “В лице разума религия имеет самого страшного врага; он никогда не помогает нам в духовных вопросах, но гораздо чаще борется с божественным Словом, обращая презрительный взгляд на все исходящее от Создателя“. Откуда столько ненависти к разуму, ведь этот Разум и есть Бог, создавший Вселенную с ее законами?

Лишь защитными функциями психики можно объяснить странную склонность человека противится раскрытию той или иной сакральной Тайны. Как привык он носить одежду, скрывая свое тело, которое есть запретный плод его желаний (и поэтому даже порнография несет в себе что-то эзотерическое, и ведьма сакральна своей наготой), точно так же он сопротивляется разоблачению свой души. Человек не желает менять эзотерическое очарование своего невежества на ясное знание. Возможно, он боится в этом знании о себе обнаружить дьявола? Юнг по этому поводу говорит: “Книга Бытия изображает осознавание как нарушение табу, словно посредством познания нагло перешагивается некая сакральная граница. Я думаю, Бытие право, поскольку каждый шаг к большему сознанию – своего рода прометеевский грех: познанием в определенной мере совершается похищение огня у богов, то есть нечто, что прежде было собственностью бессознательных сил, вырывается теперь из этой природной взаимосвязи и подпадает под произвол сознания”. В нашей терминологии это значит, что “прометеевским грехом” является любая попытка самосознания проникнуть на мистическую территорию панпсихического Сознания, составляющего для личности нуминозное Я.

Признавая, что самосознание является высшим предикатом Сознания, мы принимаем определенную лингвистическую модель, которые позволяют нам отныне отделять истинные высказывания от ложных в области философии сознания, психологии, религии и космологии. Такие высказывания можно доказывать как математические теоремы.

Тезис 1. Мир (Вселенная) без Бога (Сознания) невозможен.

Этот тезис подразумевает все тот же антропный принцип, который можно сформулировать так: Сознанию (Я) необходим свидетель, поскольку без самосознания Вселенная (и Бог) не существуют в антропном смысле. В человеке Бог (нуминозное Я) познает самого себя. Именно Оно осуществляет Я, беря его в кавычки самовосприятия м тем самым сужая каждый раз до отдельного самосознания:

“Я” = Оно

Назовем это уравнение “формулой рождения”. Без Я нет Оно, а в этом случае, по Пуанкаре, нет мозга, в котором решался бы вопрос о существовании чего-либо, включая Сознание и Вселенную. Поскольку Я в принципе неуловимо и самосознание в интроспекции всегда обнаруживает себя как постороннего, как Оно (см. ст. “Философия солипсизма”), то Я можно приравнять к ничто, т.е. к нулю. Однако воспринятое ничто уже есть нечто, и в этом смысле захваченный гуссерлевской интенцией в скобки феноменологический нуль оказывается единицей:

{0} = 1

Именно поэтому, кстати сказать, в замечательной интуитивной догадке Лао-Цзы сказано, что истинное ничто – Дао неуловимо самосознанием в его нейролингвистической реальности – в Логосе-Майе. Мозг всегда имеет нечто. Пустота самосознания, т.е. остановка потока его феноменов (дхарм), к которой стремится дзен-буддист, и есть смерть (нирвана).

А теперь рассмотрим такое заявление:

Тезис 2. Человек без Бога мертв.

Это высказывание традиционно принимается за правильное как в буквальном прочтении (душу делает живой Бог), так и в аллегорическом смысле (без Бога человек духовно мертв). Но этот постулат является совершенно ложным. Действительно, душа создает себя из Духа, пребывая в непрерывном его присвоении, но именно умерший человек (самосознание) – и есть Бог (Сознание), поскольку аннигиляция Оно есть возвращение к нуминозному Я:

Оно – Оно = Я или 1 – 1 = 0

Назовем это уравнение “формулой смерти”. Впрочем, его можно назвать и “формулой бессмертия”. Все зависит от того, кого считать настоящим – Я или Оно, Сознание или его свидетеля – самосознание. Древние учения – буддизм, даосизм и гностицизм считают настоящим первое (Брахман, Дао, София).

Источник: книга “Я. Философия и психология свободы” (http://www.sunhome.ru/books/n.sergei-yurchenko).

Литература

1. Пуанкаре А. “О науке”.
2. Фрейд З. “Я и Оно”, “Психология масс и анализ человеческого я”.
3. Юнг К. “Личное и коллективное бессознательное”, “Поздние мысли: миф, тайна, душа”.
4. Арьес Ф. “Человек перед лицом смерти”.
5. Деннет Д. “Виды психики: на пути к пониманию сознания”.
6. Менский М. “Квантовая механика”.
7. Флоренский П. “Наука как символическое описание”.
8. Эйнштейн А. “Религия и наука”.
9. Вагнер Р. “Религия и искусство”.
10. Ницше Ф. “Антихрист”.
11. Бейтсон Г., Бейтсон М. “Ангелы страшатся”.
12. Блаватская Е. “Пистис София”.
13. Толле Э. “Сила настоящего”.