Причины человеческой эволюции

Натуралистические предпосылки: “происхождение видов” и происхождение рода
Одним из наиболее неясных пунктов антропогенеза выступает вопрос о его истоке, исходном пункте, субъекте – и это вопреки тому, что разумный ответ на такой вопрос, на первый взгляд, очевиден.

Разумеется, субъектом истории может выступить лишь человек, реальный индивид из плоти и крови – и, разумеется, сообщество индивидов, человеческое общество.

Однако подобное, вполне естественное предположение, наталкивается на ряд столь же разумеющихся возражений: подавляющее большинство “реальных людей” к развитию вовсе не склонны, напротив, косны, ленивы, отягощены страстью к удовлетворению своих мелких частных потребностей и стремятся к консервации существующего положения, как только оно представляется им в какой-то степени удовлетворительным – следовательно, “развитие” осуществляется вопреки такой косной массе. Оттого на роль субъекта истории претендует прежде всего не абстрактный человек, но то лучшее, что его представляет (что представляет “человеческое в человеке”), то есть сознание, разум.

Человек – существо разумное, homo sapiens.

Понятно, что “разум” в таком расширительном толковании не может оставаться той подсобной функцией, которую придает ему, например, экзистенциальная трактовка.

Но все “порывы” и “прорывы”, воли и представления, двигающие историю, могут быть оправданы в том исключительно случае, в котором они сами “разумны”; “прогресс” связан с разумом тесно и неразрывно; но и сам разум в процессе самосознания раздвигает собственные границы, выделяет из себя сферу рационального осознания (рассудок), меряя себя все более широкой меркой “природы человека”.

Вне зависимости от такой конкретизации, последовательно связывающей сознание с “практикой”, “подсознательным”, “орудийной природой человеческой деятельности” и ее “общественной сущностью”, сохраняет свое значение вопрос о генезисе сознания, или причине происхождения подобной способности. Сложность, собственно, заключается в том, что прежде ее вступления в права субъективности она должна обрести возможность вступления в такие права. Поскольку же субъект истории должен быть предварительно выпестован предшествующим развитием, истории предшествует биологическая эволюция; отношение столь разных форм “развития” и представляет контрапункт изучаемого.

В такой связи начнем обзор с традиционных определений рода “человек”, оставляя до времени вопрос о “субъекте” истории открытым.

Уже на уровне общих определений его характеризует нечто, отличающее от других живых существ. Предметом биологической эволюции выступает прежде всего вид (подвид, иные таксоны, характеризуемые общностью признаков и среды обитания).

В отношении “человека” подобное – естественное – основание общности, реальное и своей реальностью обуславливающее правомерность предмета обобщения, обнаружить и утвердить не удалось. Гипотетическая общность предположительнобиологического рода “человек” также порождает вопросы, и первый из них состоит в её связи с тем, что можно адресовать реальному единству человеческого рода. Пока не слишком существенно, чем и как оно определяется, выступает ли человек представителем homo sapiens, homo faber или homo ludens; существенно, напротив, то, что каждый индивид представляет род человека; последнее обстоятельство и требует объяснения.

Попробуем прежде всего определить источник подобного единства, реальные силы и факторы, такое единство обусловившие и поддерживающие (а оно, с учетом временных масштабов становления рода homo sapiens и ареалов его распространения, явно нуждалось в поддержке – ведь именно упомянутые факторы, по законам приспособления, и ведут к видовому многообразию животного мира).

В таких целях необходимо прежде всего понять, как изолированные общности, и представляющие, в соответствии с наиболее традиционной точкой зрения предысторию человечества, могли образовать единый род (homo sapiens).

Проблема происхождение человека при такой постановке вопроса покидает рамки изолированного сообщества (стада) и перемещается в круг отношений, затрагивающих их совокупность, мета–общность общностей; разумеется, тем более оставляет она рамки “особи”, отрицая возможность, и в рамках традиционной этологии достаточно нелепую, понять “человека”, основываясь на повадках “голой обезьяны”.

Но и такое изучение следует подготовить, рассмотрев альтернативные варианты его логических предопределений: если человек предназначен к бытию в общности (родовому единству) биологически, нужно эксплицировать механизмы, не позволившиеразрозненным общностям предков специализироваться (обрекшие на вымирание специализированные их ветви). Не менее настоятелен вопрос о биологических источниках общественной природы человека; они не должны представлять в отношении своего обнаружения проблем, будучи представлены такими же настоятельными инстинктами, какими, например, и предстают инстинкт половой или самосохранения.

Если же “общность” производна от “разума”, то следует указать на такие свойства последнего, которые неизбежно преобразуют всякую локальную прото-общность (стадо) в социум, подчиняя разуму многообразные зоологические склонности.

Каждая из приведенных альтернатив при продумывании обнаруживает слабости, не позволяющие произвести ее логически-удовлетворительную экспликацию.

Например, если ничто не отличает род homo sapiens от прочих, его существование обязано характеризоваться многообразием видов.

Однако род человека видового разнообразия не подразумевает.

Никакого “общественного инстинкта”, определяющего поведение индивида, до сих пор также не обнаружено.

И, если внимательно проанализировать эти тезисы, следует сформулировать из них неизбежно вытекающий вывод: единство рода “человек” обусловлено не биологическими (или не традиционно-биологическими) факторами.

Однако столь смелое утверждение нуждается, разумеется, в разработке и уяснении.

Но не лучше обстоит дело и с иным допущением: пусть особенность человечности обусловлена новым качеством бытия человека – “разумностью” или её многообразными дериватами, тем, например, что человек овладел возможностью изготовления орудий, или стал существом “по природе общественным” (связь подобных признаков с генеральным – разумом – нуждается в самостоятельном прояснении).

В отношении всех упомянутых вариантов сохраняет силу исходная несообразность: непонятно, как упомянутые свойства обретают черты, выражаясь философским языком, “всеобщности”, отчего они характеризует не ту или иную локальную общность, что в силу случайности (мутации, эмпирического нахождения) приобщилась к таким способностям, но именно род человека, всех людей.

Но если ни одно из подобных и весьма естественных допущений (генетической или социально-культурной обоснованности единства рода человек) не удовлетворяет логике, следует поискать иной путь, и, прежде всего, подвергнуть рассмотрению логику (методо-логию), подобную “естественность” основавшую.

Предпошлем в такой связи дальнейшему еще несколько замечаний.

Очевидно, фактор, обусловивший реальное единство человечества, сыграл в своё время более существенную роль в истории “рода человек”, нежели (природные) факторы, долженствующие обусловить гипотетическое видовое разнообразие предков.

Столь же очевидно, что “сущность” человеческого способа бытия возникла в ходе эволюции с необходимостью и с необходимостью же очертила природу человека как суть или природу “всех людей” (иначе, многообразные свойства “человечности” определены и обусловлены тем же фактором, что обусловил “единство человеческого рода”).

Ни одно из благородных свойств человека – разум, религиозность, смешливость и многие иные, отчасти перечисленные выше, не обладает необходимой “патогенностью”, и не может покинуть пределы локальной общности, в которой предположительно возникло – и, помимо того, не годится на роль “основания”, вызывающего в отношении иных черт человека “цепную реакцию” их инициирования (насколько известно автору, никому пока не удалось внятно объяснить связь между разумностью и религиозностью человека – но в отношении их антогонизма, напротив, сказано чрезвычайно много; но не иначе обстоит дело и с иными чертами человечности – неясно, как связано с разумом “чувство юмора”, в свою очередь, находящееся в неясных отношениях со “злорадством”, и т.д. и т.п.).

Следовательно, искомое свойство необходимо поискать в более широком ареале признаков, с необходимостью объединяющих разрозненные общности – следовательно, с необходимостью связующих их в некие конгломераты, со- общества, попутноформируя и такое единство специфических (неживотных) признаков, как “человек”.

Только такое свойство (природа) и будет выступать “природой человека”; внешние же обстоятельства будут иметь к человеку то же отношение, что и к любому животному виду.

В такой связи мы приступаем к делу прямо с этого пункта.

*

Эволюция видов и развитие рода (биологические предпосылки “прогресса”)

Природа любого живого существа, как человека, так и животного, формируется под воздействием определенных факторов его существования.

Такие факторы можно охарактеризовать как внешние условия жизни того или иного вида, иначе, независимые от него обстоятельства, породившие такой вид как данный вид активности, приспособления к конкретным условиям (иначе, совокупность свойств и способностей, рожденных данными – природными – обстоятельствами).

В силу того фактор, определивший и существование, и эволюцию вида, выступает постоянным условием воздействия (именно в силу того, что он определяет существенные свойства особей – представителей вида), и постоянной причиной его эволюции,поскольку совокупность необходимых и достаточных для выживания признаков не сформировалась (или поскольку условия существования вида меняются).

Эволюция имеет прямые и непосредственные причины; они всегда конкретны, как конкретна, вынуждена сама эволюция (1).

Эволюция рождена жестокой борьбой за существование и есть прежде всего сама совокупность приёмов и способов такой борьбы вкупе с её результатами.

Предок человека не мог представлять в этом отношении ничего исключительного. Его “человеческие способности” обусловлены внешними факторами существования и в таком отношении представляют приспособительные свойства, его характеризующие.

Именно постоянное, непрекращающееся воздействие таких факторов и определило эволюцию той совокупности способностей, что и характеризует “природу человека” (и в этом человек не представляет биологического исключения: эволюция птицы, к примеру, не может быть сведена к появлению у неё некой “летательной способности”; напротив, таковая представляет собою содержание процесса эволюции, который опирается на ряд эволюционных приобретений, коснувшихся фенотипических и генотипических оснований птичьего существования, целесообразно перестроивших птичий организм в совокупную “способность к полету”, единство эволюционных форм приспособления; многообразие в силу того разных видов птиц и представляет их родовое единство, отражающее, в свою очередь, среду, в отношении которой оно и возникло – в качестве многообразных форм (путей) к ней приспосабливания, вариантов в ней существования и сосуществования).

Иначе говоря, все попытки определить некий фактор, в своё время вызвавший столь кардинальную перестройку человека, обусловивший внезапное обретение новых свойств и способностей, с тех самых пор представляющих его природу, являют собою элементарное насилие над логикой.

Подобно тому, как нелепо подводить под каждое новоприобретение птицы особую причину, пытаться усмотреть в каком-то из них (крыле, пере, двуногости) “сущность” и предназначение нового способа существования, столь же нелепо разыскивать в прошлом человека столь же кардинальное приобретение – от рубила, огня до одухотворенности, от прямохождения до способности плакать и смеяться.

Но за эволюцией птицы ясно усматривается приспособление и приспособленность к новой среде обитания; в собственной эволюции человек не усматривает аналогичного обстоятельства, совокупности новых условий, постоянно редуцируя таковые к частностям (изменениям климата, экосистемы и пр.).

Именно в рамках такого подхода природа человека определяется за пределами того или иного свойства человека, той или иной способности. Все они (в том числе и те, что возникли спустя многие тысячелетия после начала человеческой истории и возникают вплоть до настоящего времени, в том числе и многочисленные навыки, технические и технологические усовершенствования) не выступают сущностью человека, но только её проявлениями, особенными эволюционными формами приспособления (следовательно, и разум выступает одним из приспособительных свойств, но не мистическим “существом” человека; последнее заключено не “внутри человека”, а в том способе, которым общность людей “входит в мир”, приспосабливается к его условиям, собственно существует и себя хранит в форме родовой общности, единства рода и рода единства).

И то, что эволюция (прогресс, история) человечества не прекратилась, напротив, продолжается и, видимо, “ускоряется”, свидетельствует о том, что фактор, обусловивший эволюцию, продолжает своё воздействие, определяя человеческую природу и историю, и понуждает человека к прогрессу.

Прочие представители семейства гоминид приспособлены к жизни ничуть не лучше человека; однако они благополучно дожили до настоящего времени, не развивая сознания, не применяя орудий, иначе, не становясь “на путь прогресса”. Но из этого элементарного обстоятельства следуют в том числе некоторые столь же элементарные выводы, каковые преимущественно не делаются.

Попробуем их озвучить. Первых же скромных шагов, сделанных человеком по пути “прогресса”, было заведомо достаточно для решения задачи “выживания”. Первобытный человек был приспособлен к жизни несравненно лучше обезьяны; одно лишь пресловутое рубило или проблески разума дали ему гигантские преимущества перед его “животными предками”. Приведём в такой связи следующую оценку: “Более двух миллионов лет назад наши предки-гоминиды были процветающей группой животных. Их способность выжить была сопоставима или превосходила таковые у любого другого вида млекопитающих… Определенно, их интеллекта было достаточно для того, чтобы выжить в то время. Какие же силы привели к увеличению массы мозга в три раза и сопоставимому его усложнению? Логично сделать вывод, что факторы отбора пришли не из внешней среды в виде хищников или климатических изменений”… “Самое значительное давление на эволюцию гоминид оказывали сами гоминиды”. (2) Но это по сути провидческое утверждение тут же переводится в банальную (то есть позитивную) плоскость “полового отбора”: “Основным источником… внутривидового селективного давления (“внутривидовое” подразумевает соперничество между особями одного вида) было то, что называют половым отбором на выбывание” (там же). Авторы в такой связи переходят к изложению плоских взглядов Миллера; позволим предложить читателю их образчик: “Как и многие характеристики, являющиеся субъектом полового отбора на выбывание, речь и интеллектуальные возможности стали предпочтительной чертой при выборе полового партнера, потому что в браке с индивидами, обладающими такими способностями, был адаптивный интерес (! – это прелестно, и уже в этой изысканности заключены все секреты эволюции. Д. С.). В периоды оледенения, которые во время ледниковой эпохи наблюдались через каждые несколько тысяч лет, именно особи, обладающие более выраженными интеллектом и фантазией, решали адаптивные проблемы, вызванные климатическими перепадами. У тех, кто продолжал предпочитать эти качества в своих брачных партнерах во время относительно более благоприятных периодов межледникового потепления (очевидно, основываясь всё на той же фантазии, Д. С.), был выше шанс “выживания” генов в более суровые, холодные времена, которые следовали за этим”; человек стал разумным в силу того, что разумный человек имел больше шансов выживания; к этой наивности автор в силу биологической образованности добавляет “половое предпочтение” (в те легендарные времена женщины и мужчины предпочитали друг в друге исключительно ум), поскольку ему необходимо увязать “разумность” и “наследственность” на научной почве; по поводу этой чепухи следует все же заметить, что мозг рос и развивался не оттого, что женщины отбирали мужчин с более крупным мозгом (размеры его и способности связаны, как известно, весьма косвенно), олицетворяя в этом прямо и непосредственно провидение; он рос в силу того, что деятельность (или же способ существования) человека требовала такого развития; род такой деятельности и должен быть установлен.

И если человек продолжал (и продолжает) “развиваться”, этого приспособления, не взирая на его сравнительную “эффективность”, оказалось недостаточно; в существование человека вмешался некий фактор, существенно осложнивший его жизнь (иначе, обезьяна, в отличие от человека, могла продолжать вести обычное существование, переживая в том числе периоды похолоданий, так и не развив в себе необходимого для того чувства столь пламенного предпочтения интеллекта в половом партнере; для человека его продолжение оказалось невозможным).

Мало того. Этот фактор обязан быть охарактеризован чрезвычайной актуальностью и, если можно так выразиться, агрессивностью – никакие частные обретения и открытия, никакие физиологические и культурные адаптации не только его не “удовлетворяли”, но, парадоксальным образом, приводили к необходимости новых и всё более стремительных адаптаций! Такое своеобразие человеческой эволюции и требует самого пристального внимания.

Человек, как и любое живое существо, эволюционирует (прогрессирует) поскольку и (только) тогда, когда он вынужден к этому обстоятельствами. И, поскольку прогресс не останавливается, такие обстоятельства продолжают воздействовать на человека.

Иначе говоря, человек вплоть до настоящего времени не приспособился к той среде и к тем условиям, что обусловили его эволюцию, но продолжает к ним приспособляться (более или менее непрерывно; поскольку такое приспособление имеет место, имеет место и “прогресс”; не будем забывать, что и “регресс”, и деградация выступают периодически судьбой того или иного конкретного сообщества; человек не предопределен к прогрессу; но прогресс представляет собою особенную, человеческую форму эволюции, не дающую эволюционирующему существу никаких гарантий успеха и не обладающую собственной “инерцией”, влекущей человека в будущее вопреки условиям его существования; прогресс определяется необходимостью развития,невозможностью консервации существующих форм социальной и технологической организации).

*

Непонимание такого именно обстоятельства вызвало к жизни ряд нелепостей, так или иначе отнесенных к “объективным условиям” происхождения человека, фактам, меж собою упрямо не стыкуемым, предстающим результатом совершенно различных внешних и внутренних воздействий, неизменно порождающих столь же различные и внутренне не связанные способности, характеризующие человека.

Научное осмысление природы человека, поиск его “сущности”, как упоминалось, нашел выражение в непрекращающихся попытках редуцировать искомую природу к некой избранной способности, в ней закрепив “существо” человека. Поскольку указать таковую крайне затруднительно, её сменяет “совокупность признаков”, каковая при “системном подходе” и воплощает (якобы) искомую природу (3).

Многообразные факторы удачно инициируют в человеке некие силы (свойства), его в качестве человека в конечном счете и характеризующие.

Но отчего подобная “восприимчивость” характеризует именно человека, остается неясным, в силу чего мистика выступает покровом, прячущим “перескок” от естества к духу, покрывалом вечной тайны “происхождения человечности”.

Человек – баловень судьбы, любимчик фортуны, угадавший счастливый номер в эволюционной рулетке. Но, принятое в качестве аксиомы, рассматриваемое положение рождает собственные проблемы (воспринимаемые в качестве загадок, заданныхприродой, выпестовавшей столь неестественное своё создание).

Очевидно, предыстория человека, взятая со стороны продуктивных результатов, представлена пресловутой “гоминидной триадой”. Но в рамках принятых подходов сама такая “триада” предстаёт следствием воздействия на предков человека совокупности факторов, которые счастливым образом подталкивали развитие именно “человека” (но с ещё не возникшей “сознательностью” как природой человека их увязать крайне сложно; подобная сложность и рождает мистику провиденциализма, пестующего природу человека прежде всего в неких “пропедевтических”, животных формах с тем, чтобы по окончанию такой предваряющей дело работы завершить ее финальным аккордом – наделением этой уже оформленной по образу Божьему глины душой как “образумленной человечностью”).

В рамках такого (по сути, слепо эмпирического) представления эволюция человека определяется рядом новоприобретений, сделанными предками человека в ходе эволюции биологической, и изобретений (открытий) сделанных в ходе исторического развития.

Человек же должен быть определён через способность к таковым.

Последняя не может представлять собою абстрактной совокупности, вдобавок не связанной внутренне, но должна олицетворять человеческое в человеке (и, в соответствии с предыдущим, и выступает непосредственной способностью к ново-обретениям,каковую и воплощает разум; в итоге разум и выступает олицетворением мистифицированных сил эволюции), или же цель его эволюции (прогресса; вследствие именно разум и представляет способность к целесообразной деятельности как эффективную способность, выкованную чередой случайностей – подобно тому, как за разными изменениями предков птиц ясно угадывается формирующаяся “способность к полету”; её также можно было бы отнести к проявлению настойчивой силы творческой эволюции, если не усматривать за последней тысячелетнюю необходимость освоения новой экологической ниши, воздушной среды обитания, тысячелетней жестокости, постепенно вытеснившей предков птиц в эту ещё не занятую экологическую нишу,обрекшей птиц на бегство в небесную обитель).

Именно так формируется новый предрассудок, в рамках которого не причины рождают следствия (необходимость приспособления – эволюционные формы такового), но, напротив, следствия (эволюционные формы, прежде всего, разумность) определяют причины (эволюцию как прогресс и содержание человеческой истории).

Этот клубок несообразностей и предстоит распутать.

*

На (якобы) загадочном стыке случайности и закономерности, в котором возникает и обретает реальность человеческая природа, в такой связи необходимо сосредоточиться в первую очередь.

Подобная задача выглядела бы непомерно сложной, если не учитывать следующее обстоятельство: если подобная природа действительно существует, если она и проявляет себя как существо человека, и предопределяет способ его бытия, она должна была заявить о себе уже в отношении животных предков человека; она же ведёт и направляет человека с первых шагов его существования, выступает подлинной причиной эволюции человеческой природы (а точнее, подлинным содержанием истории и причиной “прогресса”).

Названные “признаки человека” должны были возникнуть под воздействием некого фактора. Поскольку речь идёт о животных предках человека, такой фактор мог быть (и был) только естественным. Поскольку же речь идет о животных предках человека, тот же фактор должен отличать человека от прочих животных (а род человека от иных видов), и в таком отношении представать квинтэссенцией неестественности, её естеством.

Упомянутый фактор должен был воздействовать на наших еще животных предков; он же продолжил свое воздействие на человека, и продолжает определять ход истории.

Далее, такой фактор должен быть единым и единственным; в противном случае то, что представляет собою “человек” в его отличие от всего многообразия животного мира, означало бы пустой эвфемизм, скрывающий случайное многообразие различий, случайным же образом объединенных в “человеке”; но именно тотальное различие рода “человек” от любого животного вида (тотальное различие человека от животного) указывает на единую и весьма специфическую причину его происхождения.

Признать подобный вывод мешает одно обстоятельство: современный позитивизм, представляющий науку о человеке, не знает подобного фактора.

Но это – собственная проблема позитивизма, теоретические основания которого представлены слишком банальной альтернативой: либо причины происхождения человека естественны, следовательно, непосредственно-натуральны, например, сводятся к набору приспособленческих “паттернов”, характеризующих “голую обезьяну”, либо же человека необходимо перепоручить иной епархии и прямо апеллировать к мистическим силам, чье воздействие оказывается за пределами научного понимания (провидению).

Эволюция человека

Мы вынуждены вернуться к исходному пункту: к реальным индивидам, их природе и обстоятельствам её происхождения, уточняя отношение такой природы и обстоятельств к “природе” как совокупности обстоятельств естественных.

Осмысление подобной природы должно опереться на изучение уже упомянутого парадокса, непонятного несоответствия способа жизни, представленного “локальными сообществами”, с одной стороны, и единством человеческого рода, с другой.

Начнем с наиболее распространенных современных представлений о нем (парадокс заключен и в том, что в странном несоответствии между единством человеческого рода и разрозненным существованием локальных общин антропологи не усматривают ничего парадоксального). Итак.

Предки человека проживали мелкими, обособленными группами, и в таком именно состоянии пребывали чрезвычайно долго, по крайней мер, сотни тысячелетий. Именно подобное убеждение понуждает уже Дарвина сконцентрировать внимание на механизмах отбора, предметом коего выступает не индивид, но группа: “Не следует забывать, что хотя высокий уровень нравственности дает каждому человеку в отдельности и его детям лишь весьма небольшое преимущество над другими членами того же племени или вовсе не приносит им никаких выгод (выделено мной – Д. С.), тем не менее общее повышение этого уровня и увеличение числа даровитых людей несомненно даёт огромный перевес одному племени над другим. Очевидно, что племя, заключающее в себе большее число членов, которые наделены высоко развитым чувством патриотизма, верности, послушания, храбрости и участия к другим, – членов, которые всегда готовы помогать друг другу и жертвовать собой для общей пользы, – должно одержать верх над большинством других племен, а это и будет естественный отбор”. (4)

Итак, в процессе эволюции выживают люди, наделенные истинно человеческими свойствами – последние, в свою очередь, и предопределяют облик человека. Но если это столь очевидно, то столь же очевидно и другое – иные и “античеловеческие” свойства – например, жадность, трусость, зависть, ревность, подлость – обязаны “редуцироваться” и быть в процессе эволюции изжиты; в такой связи следует заметить, что и в ХХI веке выживание сообществ (государств), в большей степени состоящих из таких образчиков доблести, по прежнему представляется в высокой степени оправданным, и по прежнему проблематичным. Напомним и о том, что, например, “коварство”, представляясь образцом зла, в отношении иноплеменников выглядит вполне оправданной “военной хитростью”. К сожалению, аналогичные замечания относятся ко многим иным порокам человечества.

Однако по поводу упомянутой причины антропогенеза следует привести и более существенное возражение. Названные черты характеризуют уже человека.

Но человек был некогда животным – и возникал в качестве человека, оставаясь животным, в силу необходимости преобразующим животные инстинкты в некие новые, пред- человеческие приспособленческие механизмы поведения. Необходимо в такой связи понять, что представляет собой, например, упомянутый патриотизм, способный подавить (подчинить) инстинкт самосохранения как наиболее могучий инстинкт, определяющий поведение животного и сохранивший все свое влияние на человека.

Но если патриотизм представляет собою новый и сугубо человеческий инстинкт, он и должен охватывать всех людей и определять поведение всякого человека (поведение муравьев и пчел, например, в полной мере подчинено такому инстинкту). Поскольку же дело, увы, обстоит иначе, природа подобного “инстинкта” по прежнему неясна.

Однако эта мысль Дарвина принципиальна и принципиально верна в несколько ином отношении; она указывает на группу (общность) как основную единицу (ячейку) отбора.

Но именно эта мысль в ходе её дальнейшего развития обрела ту парадоксальную форму, в рамках которой локальная группа выступила представителем всего человечества; все изменения, определяющие его прогресс (эволюцию), привычно и прочно связываются с изменениями её социальной и (или) технологической организации (локальная общность, принимаемая за субъект антропогенеза, в силу традиции кочует из одного исследование в другое; упомянем хотя бы З. Фрейда со столь известным по его трудам убийством отца братьями; где и когда осуществилось оно, как его следствие – совесть – распространилось на многострадальное человечество – такого рода вопросы не только не находят ответа, но даже не ставятся; это – “образцовое убийство”, судьба человечества в этот момент была сосредоточена в этом пункте и в нем же определилась).

В силу этого обстоятельства мы вынуждены отступить в построениях назад, вновь вернувшись к этой предположительно исходной “ячейке человеческого бытия”, общности, в распространенных интерпретациях человечность непосредственновоплощающей.

*

Взгляды на причины (единства) антропогенеза не отличаются разнообразием.

Рассмотрим их на нескольких примерах.

В. П. Алексеев среди прочего пытается уточнить ведущий фактор происхождения, представленный им в виде вяло очерченной альтернативы между “сотрудничеством” и “конкуренцией” (то, что вторая может предполагать и усиливать первое, представляется ему невероятным). При этом и сотрудничество, и конкуренция (против которой как одного из основных факторов внутри-стадного существования он и возражает) относятся к жизни стада, априори внутренним факторам его существования. То, что один из факторов может относиться к внутристадной организации (сотрудничество), второй – к межстадным или межгрупповым отношениям (конкуренция), также не берётся в расчет.

И для него, как и для многих других исследователей, “существует” лишь локальная общность; ее судьба – общая судьба человечества.

Итак.

“Встречающиеся ссылки на наличие нанесенных орудиями повреждений на черепах ископаемых людей мало меняют существо дела (речь идёт о доминирующем факторе внутри-стадного существования, – Д. С.), они, как уже говорилось, не очень часты, эти повреждения, и могут являться следствием не внутристадных конфликтов, а эпизодических столкновений между разными первобытными человеческими стадами. Такие столкновения редко, но имеют место и между группами человекообразных обезьян. В древнейших человеческих коллективах они могли носить несколько более резкий характер при наличии орудий труда, которые легко меняли свое назначение (вменённое им материализмом; кстати, свежие данные указывают на чрезвычайное распространение “нанесенных орудиями повреждений на черепах” палеоантропов, Д. С.) и использовались как орудия защиты и нападения…. Таким образом, древнейшие предки человека были, очевидно, гораздо более мирными существами, чем это представлялось во многих работах по истории первобытного общества”. (5)

Итак, “первобытный человек” мог быть либо существом мирным, либо нет. Как бы то ни было, это его свойство или “существо” обретает выражение исключительно внутри локальной общности. Решив вопрос в пользу первой версии, автор набрасывает картину прогресса, с таким вариантом связанную.

“Более приемлема гипотеза факторов формирования человека современного вида, разработанная Я. Я. Рогинским. Он использовал многочисленные и широко известные в клинике нервных болезней наблюдения над субъектами, у которых повреждены лобные доли мозга; у таких субъектов резко тормозятся, а то и совсем пропадают социальные инстинкты (какие же? – любопытно было бы ознакомиться хотя бы с одним из них, Д. С.), буйный нрав делает их опасными для окружающих. Таким образом, лобные доли мозга – средоточие не только высших мыслительных, но и социальных функций. Этот вывод был сопоставлен с установленным на эндокранах фактом разрастания лобных долей мозга у современного человека по сравнению с палеоантропом… Палеоантроп был в силу своей морфологии (!) недостаточно социален, недостаточно приспособлен к жизни в обществе (в каком именно обществе? Рожденном подобными асоциальными субъектами? По всей видимости, в “истинном”, будущем – Д. С.) чтобы дать возможность развиваться этому обществу дальше… (этот тезис автора вступает, увы, в решительное противоречие с ранее заявленной “мирностью”, но автор этого, к счастью, не замечает, – Д. С.). Дальнейшее развитие общества и трудовой деятельности ставило перед палеоантропом требование и задачи, которые он не мог выполнить (выделено мной – Д. С.; “развитие общества” вновь прямо по Гегелю ставит перед членами обществ некие задачи, которые они обязаны столь трудолюбиво и добросовестно разрешать) в силу ограниченности своих морфологических возможностей, и поэтому (выделено мной – Д. С.) естественный отбор стал работать в направлении выделения и сохранения более социальных особей… Таким образом, социальность, наибольшее приспособление к жизни в коллективе, создающийся при этом наиболее благоприятный для неё морфологический и психологический тип, что в совокупности обусловило наиболее резкое отличие человека от других представителей животного мира, определили, можно предполагать, и следующий этап эволюции человека – выделение человека современного вида как наиболее совершенного организма с точки зрения требований социальной организации”. (6)

Подведём итоги.

В процессе “первобытной истории” выживали лишь “эффективные в социальном отношении коллективы”. Они то и сохранились, разрослись и представлены современным человечеством. Прочие же, менее удачливые, вымерли.

Подобно большинству исследователей, Алексеев предпочитает не объяснять, как гипотетически эффективные в социальном отношении коллективы (оставляем в стороне истоки подобной эффективности) доказывали и утверждали свою эффективность (трудно всё же допустить, что приемы обработки “каменного инвентаря”, вдобавок на протяжение тысячелетий неизменные, напрямую определяли жизнеспособность стада; иные признаки “эффективности” возвращают нас к упомянутым утверждениям Дарвина).

За всеми такого рода констатациями возникает образ многочисленных автономных групп, в которых и протекал процесс трансформации животного в человека.

Те группы, которые быстрее совершенствовали социальную организацию, те и выжили.

Отчего же вымерли менее “эффективные” в социальном отношении стада? По всей видимости, они каким-то образом вытеснялись более эффективными, лишались кормовой базы, иначе, так или иначе оттеснялись на периферию населенного мира.

Но это последовательное “вытеснение” ничем и никак не отличимо от столь же естественных процессов конкуренции, происходящих в животном мире; существование и конкуренция в его рамках характеризуется в том числе стадной организацией, ничуть не препятствующей естественным условиям эволюции, в том числе видовому разнообразию (напротив, таковому способствующей; данное разнообразие выступает одним из условий совместного использования территориальных ресурсов различными видами, направляет развитие экосистем в сторону специализации).

Итак, все приведенные соображения и факты ничего по сути не добавляют к точке зрения Дарвина. “Социальная эффективность” “отбирает” коллективы, характеризуемые наличием альтруистических индивидов, постепенно порождая из их потомков общество – увы, не утвердившееся в этих беспримерных достоинствах.

Но каковы же причины столь своеобразного пути эволюции человека, обрекшего локальные общности на “развитие”?

Об этом история, равным образом автор, умалчивают. И если маститый ученый и удосуживается упомянуть подобные причины, то указывает в такой связи на внутренние условия жизни стада. Автор упоминает известную версию происхождениясоциальности, достаточно полно представленную в трудах иного известного советского антрополога, Ю. И. Семёнова (и упоминает в критическом свете, считая значение внутри-стадной агрессии преувеличенным).

Рассмотрим вкратце и её.

*

Человечность (прежде всего как способность к орудийной деятельности), возникая и утверждаясь, заключает угрозу для её представителей. Это подлинный ящик Пандоры, которого лучше бы и вовсе не касаться, но, увы, историю не перепишешь.

Человек, создающий орудия, во всех прочих отношениях представляет собою ещё животное. Его поведение определяется инстинктами; последние и подталкивают его на путь жесточайшей конкуренции в борьбе за пищу, самок и пр. Последняя же в условиях вооруженности предков заключает смертельную угрозу их благополучию и самой жизни.

В силу того: “Процесс обуздания зоологического индивидуализма возникающими производственными отношениями и формирующейся как их отражение коллективной волей, процесс борьбы социального и биологического был процессом развития первобытного человеческого стада. Первобытное человеческое стадо являлось формой, переходной между зоологическим объединением и первобытной коммуной…”.(7)

Далее автор развивает взгляд на необходимость обуздания угрозы, связанной со все более возрастающими возможностями взаимного уничтожения самцами в борьбе за самок и иные жизненные блага.

Итак, в достаточно неопределенной точке истории над неким первобытным стадом (= всеми стадами) нависает угроза самоистребления.

Борьба с такой угрозой определяет необходимость очеловечивания как разумного, сознательного само-усмирения стада; поскольку вопрос поставлен ребром, предок, будучи в некоторой степени разумен, и отдаёт предпочтение само- обузданию (“разумность” в очередной раз предположена в качестве уже-существующей – поскольку без неё, увы, не обойдешься – но зачаточной, развиваемой, – поскольку ее, в конечном счете, необходимо объяснить).

Подобное стадо наделяется существенными преимуществами в сравнение с иными (см. предыдущее). Чем же определяется его новая, социальная, организация?

Ключевым представлением выступает в данных построениях “сплоченность”. В то время, как иные стада раздираются внутренними противоречиями, прогрессивные стада всё больше сплачиваются.

Эффективность такого сплочения определяется достаточно своеобразно: поскольку агрессия подпадает под запрет, в стаде процветает рай общей любви (вполне конкретной, половой, носящей исторические формы промискуитета; в этом утверждении явственно ощущается влияние Дюркгейма и преемственность в отношении Дарвина; за их спинами маячит, разумеется, и З. Фрейд; менее ясно проступает на этом полотне портрет Маркса, совершенно выцветший на заднем плане).

Эта любовь и выводит человечество на столбовую дорогу прогресса. Сильное и глубокое чувство (увы, со временем также утратившее действенность)! Любовь, ну что ты делаешь с людьми!

Но данная модель обладает достоинством, на котором следует остановиться: она позволяет установить причину гибели “неэффективных” в социальном отношении стад.

Такой причиной является самоубийственное сочетание инстинктивных оснований стадной организации с новыми орудийными возможностями человека.

Не-эффективные в социальном отношении стада (не сумевшие подчинить половой инстинкт требованиям альтруизма) само- ликвидируются, освобождая дорогу сильнейшим (заметим кстати, что пресловутый “зоологический эгоизм”, в том числе и в сфере половых отношений, благополучно переживёт все подавления и “вытеснения”, и не раз ещё окажет влияние на ход истории; напротив, именно оргиастическое единство, по мысли автора, и наследующее промискуитету, будет “вытеснено” упорядоченными семейными связями).

Увы, эта гипотеза не выдерживает простой проверки логикой: поскольку предок человека пользовался орудиями миллионы лет, поскольку австралопитек вряд ли умел или желал более сдерживать “зоологический индивидуализм”, нежели его далекий потомок в лице, например, неандертальца, предполагаемые Семеновым преобразования и запреты либо должны были характеризовать первых, совершенно ещё животных предков человека, либо вовсе не представлять для него актуальной проблемы – наиболее странным пунктом подобных построений выступает утверждение некоего нового вида дубины в качестве той причины, что сформировала человека как сумевшее обуздать пресловутый зоологический индивидуализм животное.

Отставим на время в сторону все частности и детали; мы не знаем, как зачатки или проблески разума “взаимодействовали” с инстинктами на “заре человечества”, не можем установить в деталях и той проблематичности, что вносило в существование стад наличие “зоологического индивидуализма” и “полового инстинкта” (заметим лишь, что в истории человечества этот пресловутый “инстинкт” продолжает играть весьма весомую роль, в том числе представлять “проблему” далеко за пределами первобытности – впрочем, проблему вполне разрешимую и отнюдь не роковую).

Более того – на данной стадии изучения нас это не слишком интересует.

Но именно задача “вытеснения” и “подавления” нашими далекими – животными – предками ряда инстинктов (например, упомянутого полового, и не менее действенного инстинкта самосохранения) слабо соответствует скромным возможностям “интеллекта”, значительно уступающего современному – но и в отношении последнего подобная задача сохраняет всю свою актуальность.

На основании сказанного мы делаем необходимый вывод: не примитивный разум, но нечто гораздо более влиятельное могло вытеснять столь могучие инстинкты – само в свою очередь представляя силу уж никак не менее действенную; но, во-первых, подобное влечение должно было определяться упомянутым “внешним фактором”, обусловившим “эволюцию человека”, во-вторых, перед нами нечто, отличное от инстинкта, нечто, обладающее ярко выраженной избирательностью воздействия, но и от разума также отличающееся весьма существенно – последний может быть рассмотрен лишь в качестве средства реализации искомого влечения (можно принять указание на сродство искомого с т.н. “коллективной волей”, если такое указание что то проясняет).

*

Вернемся к тому, с чего мы начали изложение.

Эволюция человека загадочным образом представляет собою единый процесс. Но как осуществляется реальная координация различных направлений эволюции, как мелкие и разрозненные, изолированные стада предков могли развиваться в одном, общем для них направлении (иначе говоря, отчего вымерли все тупиковые, специализированные ветви, в силу каких причин они не смогли дать жизнь новым видам, вплоть до неандертальцев повсеместно сменяясь новыми, “прогрессивными” представителями в силу того единого рода)? Ответа на этот вопрос в рамках эмпирической трактовки предыстории человека не существует (странным образом эта проблема сосредоточена в т.н. проблеме вымирания неандертальцев; что послужило причиной гибели иных эволюционных ветвей, кажется, не представляет загадки; указание на “специализацию” той или иной эволюционной ветви и принимается в качестве объяснения, тупиковые ветви эволюции вымирают в силу некоего проклятия, по причине лучшегоприспособления к природным условиям существования оказываясь в итоге нежизнеспособными).

Но единство человечества (общность его природы), реальность субстанции обще-человеческого бытия представляет собой факт истории.

Наша задача теперь заключается в том, чтобы утвердить естественные причины и основания такого именно пути эволюции человека (иначе, утвердить естественность такой эволюции). Тем самым утвердить общую причину происхождения человека, или причину происхождения его родовой сущности.

Итак, анализ предыстории человека указывает на наличие в ней и естественного, и при этом специфического фактора, определившего происхождение человека; он никуда не исчез, всегда находится перед глазами. Из сказанного ранее вытекает, что такой фактор продолжает свое воздействие на человека и определяет ход его эволюции (истории).

*

Мы помним, что различие предков человека от их же животных предков неизменно усматривалось в способности, сосредоточившей высокое и не- животное предназначение человека (в том центральном “значении”, которое получило “научение” в жизни человека, по Гелену, или в той “открытости миру”, что характеризует человека по Шелеру или Плеснеру; эти высокие предназначенности, безусловно, могут и должны рассматриваться в качестве существенных характеристик человека; но именно задачапонимания причин их возникновения и генезиса, реконструкции естественных обстоятельств их происхождения обязывает прежде всего понять естественные предпосылки, обусловившие необходимость появления столь благородных признаков; наряду с ними существуют иные, гораздо менее высокие, и такое обстоятельство также должно иметь под собою весомую почву, и также нуждается в уяснении).

Но такая способность неизменно заимствуется у сформированного человека, затем “редуцируется” к некой примитивной форме и вручается первобытному человеку как ключ в будущее; история, воспринятая сквозь призму такого рода развития, представляет поход от соответствующей “зачаточной формы” к форме “развитой”, и характеризующей “человека”.

Подобный прием, как мы пытаемся доказать, методологически неверен.

Различие между животным предком человека и животным должно быть усмотрено в животной же природе предков (никем иным они и не являлись, в силу чего наделение их заимствованными из будущего способностями, как не раз указывалось, неправомочно).

В силу того мы отталкиваемся от различения более простого и определенного, и, одновременно, более естественного (пока и поскольку мы всё время остаемся в кругу естества, природы, не позволяющей себе столь неподготовленных скачков в будущее).

Животного предка человека отличает от любого животного отсутствие запретов в отношении убийства представителя собственного вида (на это банальное и ничем вроде бы ни примечательное обстоятельство в своё время обращал внимание Лоренц; приведём его суждение, результирующее аналитику внутривидовой агрессии в связи с природой человека: “…с человеческим обществом дело обстоит почти так же, как с обществом крыс, которые социальны и миролюбивы внутри замкнутого клана, но сущие дьяволы по отношению к любому собрату по виду, не принадлежащему к их собственной партии” (8)).

Разумеется, подобное обстоятельство не выступает мистической причиной столь же мистической эволюции, которая оказалась свойственна человеку. Его недостаточно для понимания природы человека; но его необходимо учесть в ходе ее постижения. Приступим же к реконструкции субъекта предыстории прямо с этого пункта.

*

Мы рассмотрели предварительно фактор, оказывающий наиболее существенное и в то же время непреходящее влияние на судьбу человечества – остается его эксплицировать.

Уточним наши исходные позиции.

В отличие от прочих животных видов, и наше существование – и существование наших далеких предков – определяется отношением (конкуренцией) с себе подобными; в этом простом и именно всеобщем условии, характеризующем “происхождение человека”, содержится ключ к разрешению всех загадок его эволюции.

Основным фактором выживания предков человека, основным “внешним” условием его существования (выживания), как явствует из вышеизложенного, выступает сам предок человека. (9) Важнейшим же обстоятельством жизни наших далеких предков выступает внутривидовая конкуренция, сменившая меж- видовую; внутривидовая конкуренция и выступает первым и основным условием формирования рода “человек”.

Пусть данный вывод выступает предварительным определением (гипотезой); но и обращение к специфике того способа существования, что характеризует предков человека в качестве животных особей (а именно в их специфике должна быть усмотрена искомая и не раз упомянутая природа человека), только его подтверждает.

Видовая организация животных не подразумевает конкуренции внутри вида (по крайней мере, межгрупповой); животный мир представлен конкуренцией различных видов; лишь человек представляет в таком отношение исключение; конкуренция в его случае разворачивается в пределах его же вида, каковой именно по этой причине преобразуется в род – и именно в род взаимодействия (и борьбы) локальных общностей.

Обстоятельствами, характеризующими среду обитания первобытного человека, и выступают, в самом общем виде, иной человек; точнее, то, что а) человек в отношении другого человека представлял наиболее опасного хищника; б) поскольку представлял собой “группового охотника”, которому можно было противостоять исключительно коллективно в) и был лишен ограничений, характеризующих иные виды в отношении истребления себе подобных.

Итак.

Межстадная конкуренция не “сопутствует” становлению человека, постепенно и в силу утверждения его (разумной) природы сменяясь сотрудничеством (по Спенсеру); но, в каком-то отношении по Дарвину, конкуренция непосредственно создаёт человека и все его человеческие признаки, характеризуя “среду происхождения” (приведём в такой связи следующее рассуждение: “Тогда возникает вопрос, почему в человеческой родословной линии объем мозга утроился, в то время как в родословной линии шимпанзе произошла относительно небольшая энцефализация. Межгрупповой конфликт на том уровне, который существует у человекообразных, живущих в лесах, не является особенно весомым селективным фактором… В родословной линии, ведущей к людям, быстрая энцефализация началась после миллионов лет существования в саваннах, когда двуногие с объемом мозга шимпанзе уже вымерли. Очевидно, необходимо было достичь определенного критического уровня плотности населения и эффективности рейдов, прежде чем межгрупповой конфликт стал весомым селективным фактором. Как только этот критический порог был достигнут, последовала гонка вооружений (в переносном смысле сначала и в буквальном — потом). Навыки, базирующиеся на деятельности мозга, такие как баллистическое метание, речь, творческая деятельность и планирование (такого рода признаки, по мысли авторов, характеризуют предков человека прежде наступление эпохи “межгрупповых конфликтов”, Д. С.), были чертами, имевшими важнейшее значение для выживания в подобных межгрупповых поединках (то есть были предусмотрительно развиты заранее; предусмотрительность же обусловлена, разумеется, провидением, Д. С.). Прогрессивное (экспоненциальное) увеличение объема мозга, которое имело место в нашей родословной линии на протяжении последних 2,5 миллиона лет, должно было обусловливаться, по крайней мере частично (поскольку, по мысли автором, человека уже характеризует ряд признаков, к которым “конфликт” лишь добавляет новые; подобного рода взгляды представляют чистый эмпиризм, вне и помимо финализма бессмысленный, Д. С.), межгрупповым конфликтом и соперничеством” (10)).

Человек подозревал о ждущих его неурядицах и заблаговременно готовился к ним, удивительным образом развив в себе практически все основные черты человечности (речь и творческую целесообразную деятельность; на таком фоне совершенно непонятно, зачем было развиваться мозгу далее; непонятно и то, по каким причинам мог быть “достигнут определенный критический уровень плотности населения и эффективности рейдов”).

И в данном случае требуется качественная и в определенной степени вразумленная заготовка с тем, чтобы развить из нее завершенного человека.

Но если устранить из приведенного “предназначение”, предварительно человека к конфликтности предопределившее, следует допустить, что внутри-видовая конкуренция и породила (и продолжает порождать) иные признаки человечности, всего лишьусиливая их в ходе ею определенной эволюции.

Основной путь биологической эволюции заключается в специализации, связанной с занятием видом той или иной экологической ниши.

Последнее минимизирует конкуренцию с иными видами; эволюция обуславливает и минимизацию конкуренции внутри вида (наиболее жестокая борьба за выживание свойственна близким видам).

Эволюция животного – путь видовой специализации, связанной с занятием тем или иным видом особенной экологической ниши, устраняющей конкуренцию с другими видами.

Специализация (видовая) в отношение человека оказалась невозможна в силу того, что ей препятствовала внутривидовая конкуренция; никакая специфическая ниша не могла укрыть тот или иной вид архантропа от опасности в силу того, что конкуренция продолжалась внутри любой из возможных к занятию ниш.

В силу того в пределах “вида человек” никакие иные виды оказались невозможны; вид человека изначально совпал с родом; человек представляет собою существо, чей вид непосредственно совпадает с родом в силу невозможности видообразования; род – вид, в отношение самого себя выступивший основным обстоятельством существования.

Эволюция человека – путь видовой универсализации, постоянная конкуренция в пределах общей экологической ниши, борьба за общую, единую среду обитания (каковой в силу того постепенно становится вся планета, и, в перспективе, Вселенная).

Добавим к сказанному следующие свидетельства:

“Не будет слишком рискованным допущением, если мы предположим, что первые настоящие люди, каких мы знаем из доисторических эпох – скажем, кроманьонцы, – обладали почти в точности такими же инстинктами, такими же естественными наклонностями, что и мы; что в организации своих сообществ и при столкновении между ними они вели себя примерно так же, как некоторые ещё и сегодня живущие племена, например, папуасы центральной Новой Гвинеи. У них каждое из крошечных селений находится в постоянном состоянии войны с соседними и в отношениях умеренной взаимной охоты за головами”. (11)

К этому можно прибавить и следующее свидетельство: “К чести Дж. Блейни надо сказать, что он первый перевел на язык статистики смертность в результате гомицида в двух группах аборигенов – в Арнемленде и в Виктории. Он показал, что в процентном отношении ежегодные потери здесь в результате убийств были только наполовину меньше наблюдавшихся в армиях нацистской Германии и Советского Союза во время второй мировой войны. Не приходится сомневаться, что данные о гомициде в других группах аборигенов в процентном отношении находились бы на таком же уровне”. (12)

Поля вечной битвы – вот тот древний Эдем, который человечество якобы утратило и который оно, увы, никогда не покидало (но постоянно к нему приспосабливалось, на таком пути развивая не только средства и методы истребления себе подобного, но не в меньшей мере многообразные формы и средства кооперации; но понимание кооперации (как и иных свойств человека, например, сознания) невозможно вне понимания причин, вновь и вновь порождающих необходимость таковой, её формы и методы; именно боевое товарищество выступает изнанкой агрессии и единственной формой “естественной” дружбы, известной природе, на что указывал К. Лоренц, “То, что как раз самые интимные личные связи, какие вообще бывают между живыми существами, в полной мере насыщены агрессией – это факт, о котором не знаешь, что сказать: парадокс это или банальность”(13); “Как мы знаем из 8-й главы, существуют животные, которые полностью лишены внутривидовой агрессии и всю жизнь держатся в прочно связанных стаях. Можно было бы думать, что этим созданиям предначертано развитие постоянной дружбы и братской сплоченности отдельных особей; но как раз у таких мирных стадных животных ничего подобного никогда не бывает, их сплоченность всегда совершенно анонимна. Личный союз, личную дружбу мы находим только у животных с высокоразвитой внутривидовой агрессией, причем этот союз тем прочнее, чем агрессивнее соответствующий вид … Если животное в зависимости от времени года попеременно становится то территориальным и агрессивным, то неагрессивным и стадным, то любая возможная для него личная связь ограничена периодом агрессивности” (14)).

Предки человека воспринимают представителей иного локального объединения в качестве представителей иного биологического вида.

Эволюция животного представляет собою эволюцию видов; эволюция человека представляет собою эволюцию самого вида, обусловленную внутривидовой межгрупповой конкуренцией.

Это чрезвычайно существенное обстоятельство по сути или игнорируется, или же принимается антропологией во внимание в качестве несущественного, сопутствующего истории человека (критиком подобной позиции и выступал Лоренц; однако приводимые им столь многообразные аналогии поведения человека и животного не смогли создать связного представления о роли агрессии в жизни человека, поскольку опирались преимущественно на анализ поведения отдельной особи; всё же: “Но прежде всего более чем вероятно, что пагубная избыточная (?- Д. С.) агрессивность, которая сегодня, как злое наследство, сидит в крови у нас, людей, является результатом внутривидового отбора, влиявшего на наших предков десятки тысяч лет на протяжении всего палеолита” (15); очевидно, эти “десятки тысяч лет” должны быть заменены на тысячи тысяч).

Допущение того, что столь фундаментальное отличие предков человека от иных животных случайным образом совпало с иными различиями (разум, мораль) нелепо в силу того, что иные различия возникают уже вне биологической сферы.

Следовательно, они вторичны, рождены эволюцией и возникают под воздействием упомянутого фактора.

Внутривидовая конкуренция выступила основным фактором биологической эволюции человека, изначально преодолев разрозненность мелких сообществ, связав их существование в бытие единого рода, иначе, пред- человеческий род (бытия).

*

Уже подобное допущение позволяет решить ряд загадок, в свете иных гипотез не разъясняемых. Прежде всего, укажем в такой связи на таинственное противоречие, одной из сторон которого выступает неоднократно констатируемое “могущество человека”, уже в первых его орудиях и приёмах “социальной организации” воплощенное, другой – явная недостаточность подобного могущества, необходимость постоянной эволюции, не менее регулярно связываемой с якобы присущей человеку “слабостью”, помянутым прогрессом компенсируемую.

Странное сочетание силы, характеризующей предков человека, и их же слабости, в свете приведенных соображений выглядит вполне естественным: приспособительные навыки предков человека, определенные проблесками интеллекта, зачатками орудийной деятельности и социальной организации, были достаточно эффективны с точки зрения приспособления к традиционной “среде обитания” (природной, достаточно стабильной, относительно неизменной).

Но постоянное раскручивание маховика конкуренции, постоянное изменение того окружения, которое характеризовалось иными (предками), обрекало любую форму на путь непрекращающейся, непрерывной эволюции (не следует только приписывать эволюции мистической силы и упорства в достижении пред- заданной цели; изоляция тех или иных человеческих сообществ вела к прекращению их эволюции (к специализации) и её теперь уже естественному следствию, деградации и ассимиляции иными сообществами).

Природа, которую человек научился покорять, была представлена ему прежде всего им самим, его собственными силами, выступающими в его отношении враждебным окружением (никакое двуногое не могло претендовать на некое исключительное к себе отношение, будучи отнесено к ещё не возникшему “человеческому роду”; последний и возник вследствие отсутствия подобного различения на вне- биологическом основании. Без учета такого обстоятельства невозможно понять природу, например, тотема, настойчиво уподобляющего локальные сообщества естественным, животным видам).

Тем самым изоляция не выступала нормой существования первобытного человека (предка); миф о локальных общностях, столь самостоятельно прокладывающих тропы в будущее (при том организованно марширующих в едином направлении), представляется не более, нежели данью слепой эмпирике.

Сказанное подталкивает к следующему выводу: фактором существования предков человека, отвечающим всем указанным ограничениям, выступает сам человек (животный предок). Коллективная агрессия и выступила “внешним” фактором человеческого бытия, внешней силой, от которой бытие человека оказалось зависимо прямо и непосредственно (специфика человеческой природы такой силы заключается в том, что она изначально и вполне реально выступила и внутренней природой самого человека; человек не оттого преобразует природу, а не подчиняется её законом, что он – человек; природа человека в силу рассмотренных обстоятельств была изначальна вынесена в окружающий его мир и предстала перед человеком в качестве основного условия его жизни, фактора выживания; преобразуя природу, человек преобразует самого себя; подчиняя другого человека, человек подчиняет себя, свою собственную природу, и с тем её изменяет и созидает).

Как упоминалось, учесть такое обстоятельство необходимо, но недостаточно. Если подобный “фон” предопределяет необходимость изменения хода эволюции архантропов, то теперь мы должны указать на обстоятельство, обуславливающее такую возможность.

“Состояние человечности” и практики его инициации

Поиск искомой возможности должен опираться на те же общие соображения, что ранее были соотнесены с необходимостью, стоящей во главе человеческой эволюции: так, никакое внезапное прозрение, никакой мутагенный фактор и пр. не обладают достаточной “патогенностью”, не могут распространиться на все общины, подчиняя поведение каждой особи. Естественности внешнего воздействия должна соответствовать аналогичная естественность реакции, которую можно характеризовать как внутреннюю, присущую каждой общности (стаду).

Кроме того, упомянутая реакция должна отвечать ряду требований, обрисованных выше, прежде всего, соответствовать естественным возможностям животных предков человека – и представлять не-естественные возможности животных предков человека.

Иными словами, “внутренняя” причина антропогенеза та же, что и “внешняя” – только теперь мы рассматриваем данный фактор с несколько иной точки зрения.

С учетом такого обстоятельства рассмотрим некую специфическую реакцию, таким требованиям удовлетворяющую.

Если устанавливать такую “реакцию” в кругу инстинктов, подавляющих действие иных инстинктов, прежде всего, инстинкта самосохранения, то следует сразу же обратить внимание на специфику такового: это странный инстинкт, не обладающий постоянством воздействия, лишь в определенных ситуациях подчиняющий себе поведение всех особей; но в данных ситуациях упомянутый фактор подавляет иные инстинкты, преобразуя стадо в единый коллектив, общность.

В мире гоминид наблюдается чрезвычайно мало инстинктов, обуславливающих общую реакцию на происходящее, инициирующих совместное противодействия внешней угрозы.

Единственный инстинкт, определяющий общую реакцию обезьян, непосредственно общее их поведение, характеризуется как инстинкт оборонительный.

“Единственным совершенно точно установленным фактом сотрудничества и кооперирования действий у обезьян является совместная защита от нападений извне. Все без исключения исследователи (Zuckerman, 1932, Yerkes, 1943, Kohler, 1948, Тих, 1947, Дембовский, 1963) единодушно утверждают, что при нападении на любого члена объединения извне все объединение в целом выступает на его защиту, независимо от того, какое положение в системе доминирования занимает атакованный индивид. … Но указанная выше ситуация – единственная (выделено мною – Д. С), в которой все без исключения члены объединения действуют совместно. Ни в каких других обстоятельствах объединение обезьян как единое целое не выступает (выделено мною – Д. С.)” (16) Автор стремится к доказательству отсутствия у предков человека социального инстинкта, и, думается, в этом он совершенно прав. Но в ходе реализации подобного стремления он вынужден игнорировать очевидное – наличие упоминаемого инстинкта оборонительного как единственного, объединяющего стадо.

Оставаясь в кругу предопределения человека и соотнеся данное обстоятельство с ранее упомянутыми, мы можем констатировать: происхождение человека прямо связано с преобразованием оборонительного инстинкта в регулярный фактор воздействия на пра-стадо, тем самым, в наиболее действенный регулятор его поведения.

Оборонительный инстинкт в подобных обстоятельствах неизбежно выдвигается на первые роли и преобразуется в основной инстинкт, от действия которого напрямую зависит выживание общности (а обстоятельства, которые его инициируют, приобретают характер необходимых и жизненно значимых).

Следовательно, именно практика произвольной инициации особого состояния, в котором общность возникает (а общность и возникает исключительно в такого рода обстоятельствах), и отличает предков человека от иных гоминид.

Пред- человеческая общность – стадо, сумевшее овладеть механизмом инициации коллективных форм реакции на опасность; овладеть, подчеркиваем, на инстинктивных основаниях.

Человечность возникает в качестве особого состояния, регулярно инициирующего общность; оно не “охватывает” всё (ещё не возникшее) “человечество”, наделяя его рядом новых черт и качеств (например, разумом); оно характеризует существование архантропов эпизодически, вызывается искусственно, периодически разделяя стадо на принципиально различные объединения: общность (охотников-воинов, давшую начало “мужским домам”, “тайным союзам” и пр.) и ей иное, стадо в своем обычном, естественном состоянии.

*

В рамках данной статьи у автора отсутствует возможность развернутого анализа “механизмов инициации человечности” (см. об этом авторскую статью “Ритуал бытия” в Philosofia. ru). Ограничимся в такой связи самыми общими замечаниями.

Жертвоприношение.

В связи со сказанным возникает необходимость реконструкции ситуаций, в рамках которых предок человека инициировал особенные состояния – те, в которых стадо могло на время преобразоваться в общность. Поскольку естественным образом такие состояния инициировались непосредственной опасностью, такую опасность и оказалось возможным сымитировать, вызвав соответствующую реакцию до наступления опасности реальной.

Анализ огромного материала, указывающего на жертвоприношение как на самый распространенный ритуал древности, позволяет предположить, что оно и выступало наиболее древним “спусковым механизмом”, инициирующим в предках человека особое состояние возбуждения, “экстаза”, “одушевления”, состояния, в котором притуплялось действие инстинкта самосохранения, и актуализировалось действие оборонительного (или патриотического) инстинкта (заметим, что “сознание” с подобным механизмом никак не связано; угроза нападения и каннибализм выступали “прозой жизни”, представляющей будни первобытного рая).

Связь между убиением жертвы и эффективностью последующих действий возникла и утвердилась, безусловно, эмпирически, и закрепилась в качестве ритуального действия течением веков и тысячелетий (напомним о том, что уже Э. Дюркгейм связывал состояние сплочения с исступлением, экстатическим состоянием, “перенесением в абсолютно иной мир”; он отмечал, что страсти, владеющие дикарем, приобретают такую интенсивность, что могут разрешиться только посредством актов нечеловеческого героизма или кровавой жестокости).

Попробуем чрезвычайно кратко очертить особенные черты такого состояния.

Жертвоприношение и “священная природа” овладевающей человеком силы.

“Древняя китайская мудрость гласит, что, хотя всё животное есть в человеке, не все человеческое есть в животном; но отсюда вовсе не следует, что это “животное в человеке” есть изначально злое, достойное презрения и по возможности подлежащее искоренению. Существует человеческая реакция, лучше всего показывающая, насколько необходимо может быть безусловно “животное” поведение, унаследованное от антропоидных предков, причем именно для поступков, которые не только считаются сугубо человеческими и высокоморальными, но и на самом деле являются таковыми. Эта реакция – так называемое воодушевление. Уже само название, которое создал для неё немецкий язык (Begeisterung), выражает мысль, что человеком овладевает нечто очень высокое, сугубо человеческое, а именно дух (Geist). Греческое “энтузиазм” означает даже, что им овладевает бог. Однако в действительности воодушевленным человеком овладевает наш старый друг и новый враг – внутривидовая агрессия, и притом в форме древнейшей и никак не сублимированной реакции социальной защиты”. (17)

Оставим это “в действительности” на совести автора. “Действительность” полнее и глубже характеризуется новым качеством овладевающей человеком силы – которую можно, разумеется, определить и как “внутривидовую агрессию”. Но ни в коем случае не стоит при этом игнорировать иную сторону овладевающего человеком переживания – ту, что характеризует ее качеством предопределения к общности действия (по Лоренцу, как “реакцию социальной защиты”, и, с не меньшим правом, “лучшей из защит”, нападения).

“Одушевление” преобразует предка человека из особи, чье поведение определяется воздействием инстинкта самосохранения, в “непосредственно общественное существо”; а именно это “качество” и предопределяет существо человека. Только в таком состоянии это существо преодолевает тотальную подчиненность механизмам регуляции поведения, или инстинктам, и подчиняет поведение общим целям – следовательно, руководствуется в своем поведении предметом деятельности – (чужой) общностью и – на что необходимо в первую очередь обратить внимание – своей общностью как средством достижения цели (в качестве каковой выступает подчинение, покорение чужой общности).

Именно в этом – естественно-неестественном – отношении, как в фокусе, заключена специфика “человеческого способа деятельности”, специфика, корнями уходящая в это по сути еще естественное обстоятельство, и предопределившее новые контуры человеческой эволюции.

Ритуал жертвоприношения выступает механизмом, разделившим первобытность на два различных мира: природу с ее естественностью, подчиненностью инерции прошлого и всепроникающей обыденностью вписанного в нее существования, и “бытие” как данную ощущениям общность, восторг слияния в единство – кстати, и разделяющий окружение на “абсолютно иной мир”, о котором говорит Дюркгейм, тот именно, который Хайдеггер, его определяя в отношении бытия, охарактеризует как Dasein (именно он, столь привычный, в своем первом предъявлении, и предстаёт абсолютно потусторонним миром образов, тем “общим миром”, который недоступен никакому животному восприятию) и само “бытие”, как опосредственное единство, отрицающее обособленность индивида, растворяющее его частное бытие в родовом со-переживании (или переживании со-бытия).

Мифическая изначальная целостность мира не выступает плодом древней фантазии – напротив, выражает ощущения переживающих одушевление существ, на время самого переживания и преобразуемых в людей – равно как в таком акте испытующих прилив той “силы”, которая и порождает возможность преобразований (и странные образы мира, как почву архаической фантазии).

Разумеется, упомянутые “механизмы” и “приемы инициации” выступают таковыми (техническими приемами) только с точки зрения современного, пропитанного аналогиями алгоритмов и технологий, сознания.

В отношении наших далеких предков упомянутое состояние возникало в качестве абсолютно нового и неведомого поля возможностей, абсолютно превышающих силы и возможности “обыденные”. Это и был, в самых различных интерпретациях, “дар небес” и живое участие “высших сил”, обретающих самые фантастические облики. Но прежде чем удивляться наивности дикаря, примитивности его анимистического и анималистического мышления, необходимо понять, что именно с такого “мышления” и начинается подлинная история человечества (первобытную общность не окружают иные общности, состоящие из людей; она окружена абсолютно чуждыми общностями существ иной природы, “природу” в отношении (в отношениях) человека и представляющими).

Приведенные констатации существенно корректируют ряд традиционных взглядов на наиболее существенные механизмы, якобы выпестовавшие такую “природу”.

В частности, величайшая роль опосредования, вменяемая орудийной деятельности, должна быть откорректирована с учетом значительно большей роли в деле антропогенеза того “орудия”, что было представлено другим человеком; именно коллективное действие, опосредующее достижение цели необходимой общностью, выступает основополагающим условием опосредованности как существа человеческого действия.

Не меньше нареканий вызывает в такой связи традиционный взгляд на природу как основной объект приложения энергии первобытности; поскольку такая природа, как было показано, представлена иной общностью, представление о сущности человека должно сменить субъект- объектную ориентированность на а) субъект- субъектную и б) ту, что полагает в качестве субъекта общность, преодолевающую свою естественность (естество) в отношении к иной общности (субъект- объектное отношение конституирует общность как ее “существо” и определяется совокупностью ее отношений к иным общностям).

Но детальный анализ философских аспектов первобытности как исходного бытия выходит за рамки задач данной статьи. Нам важно было очертить те предпосылки, в которых философский анализ был бы ориентирован реальностью, но не умозрительными и преимущественно априорными представлениями о “природе человека”.

Ссылки

1. Franz M. Evolution. Die Entwicklung des Lebens. – Mьnchen., 2002. S.46. “Wir wissen heute, dass es in der Evolution keine Zukunftsplanung gibt, sondern nur “Entscheidung für den Augenblick”.
2. Джек Палмер, Линда Палмер. Эволюционная психология. Секреты поведения Homo sapiens. С. 46.
3. Christoph Wulf.Anthropologie. Geschichte. Kultur. Philosophie. – Hamburg., 2004. S. 33. “Die Hominisation ist das Ergebnis des Zusammenwirkens einer Reihe von Faktoren, in denen sich natürliche und kulturelle Elemente überlagern und sich so eng miteinander verschränken, dass eine neue, für den Menschen charakteristische Komplexität entsteht”, zu der folgende Faktoren beitragen: Gehirn, Hände und Werkzeuge, Nahrung und Lebensraum, Feuer und Jagd, Sprache und Kultur”.
4. Цит. по: Ю. И. Семенов. Как возникло человечество. – Москва., 1966., с. 65.
5. В. П. Алексеев. Становление человечества. – Москва., 1984., с. 280.
6. Там же. С. 291-292.
7. Ю. И. Семенов. Указ. соч., с. 250.
8. Конрад Лоренц. Оборотная сторона зеркала. – М., 1988., с. 217.
9. Аналогию проводимому взгляду можно усмотреть, например, в следующей мысли Московичи, который в частности доказывает, что “охотник становится человеком, но не человек – охотником”, SergeMoscovici, Lasocietecontrenature; UGE 10/18, Paris 1972, S. 102. Разумеется, охотник в данном случае должен пониматься как в том числе “охотник за черепами”.
10. Д. Палмер, Л. Палмер. Эволюционная психология. Секреты поведения Homo sapiens, с. 181.
11. Конрад Лоренц. Там же. С. 224.
12. Ф. Роуз. Аборигены Австралии. Традиционное общество. – М., 1989, с.71.
13. Там же. С. 92.
14. Там же. С. 204.
15. Там же. С. 91.
16. Ю. И. Семенов. Указ. сочинение, с. 97.
17. Конрад Лоренц. Там же. С. 230.