Используемая литература
1.9. Антология мировой философии (в четырех томах). Т.1-2., М.: “Мысль”, 1966.
2. Хрестоматия по истории философии: Учеб. пособие для вузов. В 3 ч. Ч.1. – М.: Гуманит. изд. центр “Владос”, 1997.
3. Хрестоматия по истории философии: Учебное пособие для высших учебных заведений. Ростов-на-Дону: изд-во “Феникс”, 1997.
4. История философии: Учеб. пособие для вузов /А.Н. Волкова, В.С. Горнев, Р.Н. Данильченко и др.; Под ред. В.М. Мапельман и Е.М. Пенькова. – М.: “Издательство ПРИОР”, 1997.
5. В.Ф. Асмус. История античной философии. М.: изд-во “Высшая школа”, 1965.
6. А.Ф. Лосев. Словарь античной философии. – М.: Издательство “Мир идей”, АО АКРОН, 1995.
7. Краткая история философии / Под общ. ред. В.Г. Голобокова. – М.: Олимп; Издательство АСТ, 1997.
8. Льюис Дж. Г., Античная философия: от Фалеса до Сократа, – Мн.: Издательско-коммерческое общество “Галаксиас”, 1997.
10. Чанышев А.Н., Курс лекций по древней и средневековой философии: Учеб. пособие для вузов. – М.: Высш. шк., 1991.
Содержание.
Предисловие.
Фалес. 625-547 г.
Анаксимандр. 610-546 гг. до н.э.
Анаксимен. 585-524 (588-525) гг. до н.э.
Диоген Апполонийский.
Пифагор. 580 – 500 гг. до н.э.
Ксенофан. 570 – 478 гг. до н.э.
Парменид. 540-470 гг. до н.э.
Зенон Элейский. 480 – 430 гг. до н.э.
Мелисс.
Гераклит. 520 – 460 гг. до н.э.
Анаксагор. 500 – 428 гг. до н.э.
Эмпедокл. 5 в. до н.э.
Протагор. Ок. 480-410 гг. до н.э.
Георгий.
Продик.
Фразимах.
Гиппий.
Антифонт.
Критий.
Левкипп. Ок. 500-440 гг. до н.э.
Демокрит. Ок. 460-370 гг. до н.э.
Сократ. 469-399 гг. до н.э.
Эпикур. Ок. 342—270 г. до н. э.
Тит Лукреций Кар. Ок. 99 – ок. 55 до н. э.
Платон. 427 – 347 г. до н.э.
Предисловие.
История античной философии, изложенная в данной работе, является результатом моего изучения этого этапа истории философии и представлена в наиболее удобной, прежде всего, для меня самого форме, и делалась поэтому, прежде всего, для себя.
“История античной философии. (от Фалеса до Платона)” – одна из ряда моих компиляционных работ: “История Древнего Востока”, “Антропология”, “Общественные животные: пчелы и муравьи”, “Обзор этапов эволюции” (в работе).
И их задачей не является замена специальной литературы – а дать обывателю (не специалисту) (к коим отношу и себя) общее, начальное, энциклопедическое представление (познание) о явлении (некоторой стороне) Жизни. Думаю, что мои работы могут быть полезны и для тех, кто начал серьезно (профессионально) изучать эти явления Жизни.
Владимир Рокот.
Милетская школа
• Фалес.
• Анаксимандр.
• Анаксимен.
Фалес (625-547 г.)
Основоположник милетской (Иония) школы; один из семи мудрецов древней Греции (Клеобул, Солон, Хилон, Фалес, Питтак, Биант, Периандр).
• Вода – начало всего сущего, все образуется из воды путем ее затвердевания и испарения, боги также образовались из нее;
• Миром управляют множество богов;
• Вся Вселенная одушевлена, пронизана душой, все является живым (если магнит притягивает железо, значит, он имеет душу) (гилозоизм);
• Душа бессмертная, вечно движущаяся субстанция, является источником движения;
• Земля неподвижна и является центром Вселенной;
• Звезды, Солнце и Луна состоят из Земли;
• Ближе всего к Земле находятся звезды, а дальше всего – Солнце;
• Земля – плоский диск, плавающий в океане;
• Впервые удачно предсказал солнечное затмение в 585-584 гг. до н.э.
Анаксимандр (610-546 гг. до н.э.)
Ученик и последователь Фалеса. Первым написал на греческом языке прозаическое произведение, которое называлось “О природе” и было посвящено натурфилософским вопросам (дошло до нас в двух-трех фрагментах). Первым в греческой философии поставил вопрос о происхождении животных и человека. Первым употребил термин “первоначало” для обозначения начала всего сущего.
• Первоначало всего – “апейрон” (неопределенная, беспредельная, лишенная чувственной определенности материя), “некая бесконечная природа, из которой рождаются небосводы [мира] и находящиеся в них космосы”. Благодаря его движению одни миры закономерно рождаются, другие – умирают и этой смене миров нет конца;
• Число миров (“космосов”) бесконечно;
• Жизнь зародилась в илистом дне моря;
• Люди родились и развились из рыб. “Из нагретой воды с землей возникли то ли рыбы, то ли чрезвычайно похожие на рыб животные; в них сложились люди, причем [человеческие] детеныши удерживались внутри [утробы рыбоподобных существ] вплоть до [достижения] зрелости; лишь тогда те лопнули, и мужчины и женщины, уже способные прокормить себя, вышли наружу”;
• Земля по форме напоминает срез цилиндра или колонны, с основанием, относящимся к высоте как 1 к 3;
• Земля неподвижно весит в центре сферической Вселенной и удерживается в нем в силу совершенно одинаковых расстояний ее от всех границ Вселенной;
• Небо – сфера или шар, окружающий Землю со всех сторон;
• Луна светит не своим светом, а заимствует его у солнца;
• Солнце величиною не менее Земли и представляет собою чистейший огонь;
• Части целого беспрестанно меняются, но само целое остается неизменным;
• Вечное движение материи создает отдельные вещи путем порождения противоположностей;
Анаксимен (585-524 (588-525) гг. до н.э.)
Ученик и последователь Анаксимандра.
• Первоначало всего – воздух, в котором находится Жизнь. Разряжаясь, воздух становится огнем, сгущаясь, – превращается в ветер, затем – в облако, делается водой, потом землей, камнями и другими вещами. Все образуется из воздуха и все обращается в него. Из воздуха так же рождаются боги и божественные существа. Когда человек вдыхает воздух, он вбирает в себя частицу мировой Жизни. Воздух питает человека так же, как и все существующее;
• Воздух всегда движется. Если бы он не двигался, то все, что изменяется, не изменялось бы;
• Светила движутся не над землей, а вокруг земли;
• Земля плоская, плавает по воздуху, первой возникла из него;
• Солнце и Луна, и прочие звезды берут начало и происходят из Земли через испаряющуюся из нее влагу, которая разрежаясь, порождает огонь. А поскольку огонь поднимается в воздух, то таким образом и рождаются светила;
• Звезды наподобие гвоздей воткнуты в хрусталевидный [небосвод];
Диоген аполлонийский
Родился в Аполлонии, на о. Крит. Сведений о жизни не сохранилось. Считается современником Анаксагора. Сохранились отрывки из его сочинения “О природе”. Считается истинным преемником Анаксимена.
• Первоначало – есть воздух, который есть не только Жизнь (как у Анаксимена), но и разум, который стоит во главе всего сущего (то есть предшествует ему);
Воздух, как начало всего сущего, необходимо должен быть вечной, не разрушающейся субстанцией; но будучи в то же время душой, он необходимо одарен и сознанием.
Воздух “много знает” (и это знание служит еще доказательством того, что он есть первичная субстанция), “ибо без разума во всем сущем не могло бы быть должного порядка и соразмерности, а между тем, на что бы не взглянули, все устроено и упорядочено наилучшим и прекраснейшим образом”. Порядок может быть только делом разума и, поэтому, душа есть первичное, основное начало всего сущего;
• Всякая творческая деятельность и всякое материальное действие (как притяжение влаги солнцем, так и притяжение железа магнитом) являются актами вдыхания и выдыхания. Человек по уму выше животных, потому что он дышит более чистым воздухом, чем животные, голова которых наклонена к земле.
Пифагор (580 – 500 гг. до н.э.)
Является крупнейшим деятелем второй половины 6 в. До н.э. Его личность в связи с неимоверной идеализацией в течение всей античной истории представляется полулегендарной и почти не допускает какой-нибудь точной исторической характеристики. Легенда изображает его святым, чудотворцем, глашатаем сверхчеловеческой мудрости. Само рождение Пифагора изображается как чудо: по одним рассказам, он был сыном Гермеса, а по другим – Аполлона; доказательство этому служило наличие у Пифагора золотого бедра, которое он сам будто бы показывал. Рассказывают, что Пифагор поучал в один и тот же день и в один и тот же час в различных местах. А когда однажды он переправлялся через реку, то речной бог воскликнул: “Приветствую тебя, Пифагор!” и т.д.
Возможно, что его учителями были Ферекид и Анаксимандр. Его учениками были Эмпедокл и Демокрит.
Пифагор учил тайно и не оставил после себя письменных трудов, поэтому содержание его философии установить невозможно. До наших дней дошли лишь несколько каких-то мифических изречений, в роде того, что “число есть основное начало предметов”. В чем составляли его поучения невозможно узнать в точности и из того, чему учили и его ученики. Можно говорить лишь об определенной тенденции, которую каждый последователь мог выразить по-своему, сообразно своим наклонностям и способностям.
• Считается, что Пифагор первым стал употреблять слово “философ” (“друг мудрости”), считая себя по профессии философом;
Обыкновенно, Пифагора причисляют к великим основателям математических наук, много сделавшим для превращения этой науки из эмпирической в теоретическую.
Ему приписывается:
• Открытие пифагоровой теоремы;
• Установление суммы углов треугольника;
• Открытие пяти правильных геометрических тел.
В астрономии с его именем
• Связывается открытие косого положения зодиака;
• Определение продолжительности “великого” года.
Пифагор является одним из первых геоцентристов.
• Главное в философском учении Пифагора – субстанциональность числа, которое управляет как материальной, так и духовной сферой, включая сюда даже нравственность.
Числа есть суть действительные предметы, а не просто символы, они составляют основу всего, они составляют причину материального существования всего (всех предметов); реальное бытие природы обуславливается числами; предметы суть лишь копии чисел, числа составляют конечную, неизменчивую сущность предметов.
• Разделял веру в метемпсихоз (переселение душ) и даже якобы знал о своих прошлых воплощениях, первым из которых был сын бога Гермеса Эфиальт. Выделяя себя из массы людей, Пифагор считал, что на свете, кроме богов и людей, есть еще и “подобные Пифагору”, происходящие из семени лучшего, чем человеческое.
• Планеты, проходя через эфир, издают звук, который изменяется сообразно размерам планет, быстроте их движения и их относительным расстояниям от Земли: Сатурн, как наиболее удаленный от Земли, издает самый низкий звук, тогда как звук от Луны самый пронзительный, так как она ближе всех к Земле. (Утверждается, что Пифагор мог слышать эти звуки.)
• Размышлять – означает развивать в себе высшие свойства человека.
Пифагорейская школа (6 – 4 в. до н.э.)
Это была замкнутая корпорация ученых: в нее принимали только некоторых после длительного испытания. Ее членами были и женщины. Ранний пифагореизм был тайным учением. Имущество вступающих обобществлялось. Члены пифагорейского союза жили совместно, у них был общий стол, общий распорядок дня, включающий занятия гимнастикой, музыкой и наукой. Этот союз участвовал в политической деятельности. Одно время пифагорейцы стояли у власти во многих полисах “Великой Греции”, но затем союз подвергся жестокому разгрому.
Окончательное оформление пифагорейства относится к позднему Платону и Древней Академии. Пифагорейская школа просуществовала в течение двух столетий – с последней трети 6 века до н.э. по вторую половину 4 века до н.э. В 1 в. до н.э. это учение возродилось в форме неопифагорейства и просуществовало до конца 2 в. н.э.
В этой школе было много выдающихся философов и ученых, таких как Гиппас, Филолай (считается, что при нем пифагореизм пережил период наивысшего философского расцвета), врачи Алкмеон и Демокед, драматург Эпихарм, скульптор Поликлет, ботаник Менестор, математик и механик Архит и др.
Пифагорейская школа сыграла огромную роль в развитии античной науки и философии.
Главный источник наших знаний о пифагореизме – свидетельства Аристотеля и других, еще более поздних античных ученых и писателей. Из сочинений самих пифагорейцев до нас дошли очень немногое.
Пифагорейцам приписывали открытие вращения земли и движения ее вокруг мирового огненного центра (он же – Гестия – “очаг вселенной”, “дом Зевса”, “мать”, “алтарь богов”, “связь и мера природы”).
Основной философской направленностью пифагорейцев была прежде всего философия числа.
Первые операции над числами, над абстрактными сущностями вызывали у пифагорейцев почти мистический восторг, поэтому неудивительно что они стали приписывать числам не присущие им свойства.
Придавалась пластичность и жизненный смысл каждому числу: единица трактовалась как абсолютная и неделимая единичность, двоица – как уход в неопределенную даль, троица – как оформление этой бесконечности при помощи единицы, т.е. как первое оформление вообще, четверица – как первое телесное воплощение этой триадичной формы и т.д.
• Первоначало всего – есть числа, ибо числа являются первичными элементами всех математических начал и в них [числах] находятся много сходств с тем, что существует и что происходит.
Все происходит из первоначальной единицы, из первичного числа, или из множества единиц или чисел, на которые делится единица в своем жизненном развитии.
Если бы природа не определялась числом, познание было бы невозможно. Число направляет и научает каждого относительно всего сомнительного и неизвестного. Прилаживая все вещи к ощущению в душе, число делает их познаваемыми и соответствующими друг другу, сообщает им телесность и разделяет понятия о вещах беспредельных и ограничивающих.
Числа составляют основное начало всего сущего, они причина материального существования предметов; предметы суть копии чисел; числа суть те определенные состояния материальных предметов, те первоначальные сущности их, которые не подлежат изменениям. Известная комбинация чисел есть справедливость; другая комбинация – дает разум и ум; еще новая комбинация порождает счастливый случай, и так далее.
Все в мире вытекает из математических отношений (“где нет числа и меры, там хаос и химере), и отношения пространства и времени сводятся к отношениям единиц и чисел.
• Мир образуется в процессе гармонического устроения противоположностей и в результате принимает форму шара. Одни из этих противоположностей относятся к области арифметики и геометрии, другие – к области физики, третьи – к биологии и явлениям нравственной жизни. возникновение из противоположностей мирового строя предполагает гармонию, которая есть соединение разнообразной смеси разногласного. Противоположности являются сутью начала вещей.
• Душа как число, представляет собой Единицу, то есть совершенна по существу и является самодвижущейся монадой (единицей). Но всякое совершенство, поскольку оно приходит в движение, обращается в несовершенство, хотя и стремится приобрести вновь свое прежнее совершенное состояние. Поэтому душа пребывает в человеке в состоянии сравнительного несовершенства.
Душа есть гармония, и именно гармония противоположностей тела. Душа имеет числовое устроение, она бессмертна и бестелесна. Душа только ради наказания прикреплена к телу.
Душа состоит из трех элементов: разума, ума и страсти. Последние два элемента присущи и человеку и животным, первый же составляет отличительное свойство человека. Если какая-либо из этих сторон возобладает, тогда человек становится по преимуществу или разумным, или здравомыслящим, или же чувственным. Соответственно он оказывается или философом, или обыкновенным человеком, или животным.
Каждая душа имеет свои особенные дурные наклонности, которые делают ее похожей на то или другое низшее существо: не тяготеет ли над ней необходимость постоянно пребывать в положении той твари, к состоянию которой она приспособилась и до которой низвела себя?
Душа переселяется в разные существа и предметы, т.е. участвует в кругообороте вещества.
Перед вечностью души все равны.
• В центре Вселенной находится огонь, который достоин наибольшего почитания чем что-либо другое и центр (“страж Зевса”) есть самое важное место Вселенной, которому подобает быть наиболее оберегаемым. И огонь, в таком случае, является как бы центром в собственном смысле, будучи как центром пространственным, так и центром силы и природы.
• Земля является одним из светил Вселенной. Совершает круговое движение вокруг центра Вселенной и тем производя ночь и день. Не должно приписывать земле центрального положения, ибо центр является самым почетным местом во Вселенной и должно быть занято тем, что достойно наибольшего почитания, огонь же более достоин почитания, чем земля, поэтому земля и не может быть центром Вселенной.
• Движение Земли двойное: вокруг оси и центрального огня.
• В виду того, что десятка (декада) есть нечто совершенное и вмещающее в себя всю природу чисел, то и несущихся по небу тел тоже десять. А так как видимых тел только девять, то на десятом месте находится противоземля, которая невидима с земного шара. Из-за противоземли происходят затмения.
• Жители Земли, обитающие на стороне земного шара, противоположной как противоземле, так и центральному огню, получают свет не непосредственно от центрального огня, а в отраженном виде от Солнца и Луны.
• Пустота существует и входит из бесконечной пневмы в само небо, как бы вдыхающее в себя пустоту, которая определяет природные существования. Пустота служит для разделения и определения предметов, примыкающих друг к другу. И прежде всего это происходит в числах, так как пустота разграничивает их природу.
• Гармонические созвучия октавы, квинты и кварты обусловлены числовыми отношениями и при одинаковом натяжении струн высота тона обратно пропорциональна длине звучащей струны.
• В следствии того, что скорости движения тел зависят от расстояний и имеют отношения созвучий и так как звук бывает при движении тел с небольшой скоростью, то и при круговом движении светил, обладающих большими размерами и скоростью движения, необходимо должен возникать гармонический звук.
• Все состояния и события, происходящие в мире периодически повторяются.
• Состояние здоровья – есть гармоническое сочетание качеств влажного и сухого, холодного и теплого, сладкого и горького, а состояние болезни как преобладание какого-либо одного из них.
• Орган душевных и мыслительных процессов – не сердце, как считают, а мозг. В мозгу поэтому находится и первенствующая часть души.
• Ощущения доводятся до мозга посредством особых путей, соединяющих органы чувств с мозгом.
Элейская школа (г. Элея в Южной Италии)
• Ксенофан
• Парменид
• Зенон Элейский
• Мелисс
Характерное направление школы – противопоставление мышления и мыслимого бытия.
Ксенофан (570 – 478 гг. до н.э.)
Пропогандировал философию как странствующий рапсод. Считается предначинателем элейского учения. Ксенофаном открывается целый ряд мыслителей-скептиков, наиболее ярким представителем которых стал Пиррон. Ксенофан был первым монотеистом и первым скептиком.
• Бог один. Ибо он “самое могущественное”: если их много, то им всем в равной мере должно быть присуще господство [над остальными], но “бог”, [по определению], означает “самое могущественное” и “самое лучшее”;
• Бог не рожден. Ибо [все] возникающее должно возникать либо из подобного, либо из неподобного. Но подобное не может подвергнуться воздействию со стороны подобного, ибо подобному ничуть не более подобает рождать подобное, нежели рождаться из него; если же допустить, что оно возникло из неподобного, то сущее окажется [возникшим] из не-сущего;
• Единый Бог всемогущ, премудр и все содержит в себе;
• Бесконечное божество не могло быть бесконечным и не могло быть конечным. Бесконечным оно не могло быть потому, что только одно небытие лишено границ (бесконечно). Конечным оно не могло быть потомучто то, что конечно, должно быть ограничено чем-либо другим, между тем как Бог один;
• Бог не мог быть ни подвижным, ни недвижимым. Движимым – потому, что все движимое должно быть приводимо в движение чем-либо другим, тогда как Бог только один. Недвижимым – потому, что только одно небытие недвижимо, поскольку ни оно само ни к чему не приближается, ни к нему не приближается ничто способное быть двигателем;
• “Если бы лошади, быки, львы и другие животные имели руки и пальцы, как и мы, то они изобразили бы своих богов так, что они походили бы на них, были бы облачены в ту же плоть, и имели бы такой же вид, как и сами эти животные”. Эфиопы изображают своих богов с приплюснутыми носами и чернолицыми, тогда как у фракийских богов глаза голубые и цвет лица красный;
• Природа (мир) есть проявление Бога;
• Земля – плоская поверхность, нижняя часть которой бесконечна, чем и объясняется ее неподвижность;
• Облака образуются когда пар, под воздействием солнца поднимается наверх и вздымается в окружающее [пространство]: “Море – источник воды …”;
• Солнце скучивается из множества маленьких огоньков;
• Имеется много солнц и лун по [разным] широтам, районам и поясам Земли;
• Затмение Солнца возникает тогда, когда [солнечный] диск, сбившись с пути, попадает в необитаемый район Земли;
• Солнце идет по прямой в бесконечность, а из-за расстояния кажется, что оно кружит;
• Молнии образуются от того, что облака в результате движения начинают сиять.
• Земля находится в основании [космоса], ибо она уходит своими корнями в бесконечность;
• Звезды, возникая из воспламенивших облаков, потухают днем и, как угли, разгораются ночью;
• Все, что рождается и растет, есть земля и вода, и люди родились из земли и воды;
• Человек, хотя и не в состоянии овладеть всей истиной, может, однако, уловить ее отдельные черты. У нас никогда не может быть уверенности в том, что наше знание абсолютно; поэтому нам остается только считать свои мнения вероятными и делать то, что позволяют нам наши силы.
Парменид (540-470 гг. до н.э.)
Считается основателем элейской школы, учеником Ксенофана и пифагорейца Аминия. Преобразовал понятие единого пантеистического бога Ксенофана в понятие единого, неделимого и неизменного бытия и поставил вопрос о соотношении бытия и мышления, впервые противопоставил мышление чувственному ощущению. Является основоположником философского доказательства, распространения доказательства из области математики на область философских изысканий. Главное сочинение Парменида – философская поэма “О природе”.
Существо и новизна философской позиции Парменида заключались в проведении принципиального различия между мышлением и чувственностью, а соответственно и между мыслимым миром и миром чувственно познаваемым. Для него существуют две философии – истины, основанной на мышлении, и мнения, основанного на чувственности.
(Парменид и Зенон не отрицают реальности пустоты, множества, движения для наших чувств. Они отрицают лишь возможность мыслить пустоту, мыслить множество и мыслить движение.)
• Земля возникла в результате осаждения густого воздуха;
• Земля шарообразна и находится в центре [Вселенной];
• Первоначально люди произошли из ила;
• Человек представляет собой [смесь] горячего и холодного, из которого состоят все вещи;
• Душа и ум тождественны;
• Космос уничтожается;
• Главный закон разума: запрет противоречий. Нельзя допускать существование двух противоположностей одновременно, а тем более их взаимопереход, ведь нечто не может одновременно и быть и не быть;
• Бытие не могло родиться из не-бытия, “ибо то, чего нет, нельзя ни познать (не удастся), ни изъяснить…. Ибо мыслить – то же, что и быть … Можно лишь то говорить и мыслить, что есть; бытие ведь Есть, а ничто не есть”, поэтому бытие [“то, что есть”] не возникло, оно вечно. Все вечно, не возникло, шарообразно (мировой шар имеет конечный радиус) и одинаково, не имеет пространство внутри себя, неподвижно (лишено генезиса, развития) и конечно;
• Бытие есть единое, цельное, а не множественное, из частей, (“Цельное все, без конца, не движется и однородно. … Без перерыва, одно. Ему ли разыщешь начало? Как и откуда расти?”) поэтому ей и не свойственно развитие, (генезис), оно есть само совершенство. Генезис, возникновение же относится к области кажущегося, согласно ложному мнению, бытия, а все что сверх бытия есть небытие.
• Ложное мнение создается ощущениями, а истинное – разумом. “Пусть не принудит тебя накопленный опыт привычки зренье свое утруждать, язык и нечуткие уши. Разумом ты разреши труднейшую эту задачу” (о бытии-небытии);
• Два начала (первоначала) кажущегося мира: огонь (как творящая причина, демиург) и земля (как материя);
• Человеческая мысль двойственна: разум и чувства. Первое приводит к выводу, что существует только Единое (Бытие); второе приводит к выводу, что существует Многое. Первой рассматривается абсолютная Истина, во второй – человеческое Мнение, находящееся постоянно в зависимости от “поспешно брошенного взгляда, слуха смущаемого звуками, и языка”, то есть от всего кажущегося. Так как мысль зависит от организации, и каждая организация отличается от другой степенью развития, то и мнения людей должны быть различны. Коль скоро мысль есть ощущение, а ощущения от одного и того же предмета различаются у разных людей сообразно их органам чувств и даже неодинаковы у одного и того же человека в разное время, то одно мнение не более справедливо, чем другое, и что все мнения одинаково ложны. Но разум у всех людей один и тот же, поэтому он служит единственным источником достоверного знания, и всякая мысль, порожденная ощущением, дает понятие лишь о кажущемся, тогда как мысль, как продукт разума, есть безусловная истина;
• Небытие – то же самое, что пустота, пустое пространство. И если небытия нет, то нет пространства, отделенного от вещества, и следовательно: мир – един;
• Мир – един, в нем нет и не может быть никакого множества отдельных вещей. По истине существует только единство, множества нет. В природе нет никаких пустых промежутков между вещами, никаких щелей или пустот, отделяющих вещи от другой, а следовательно, никаких отдельных вещей;
• Если по истине мир един, если в нем нет никакого множества и никаких отдельных частей, то отсюда необходимо вытекает, что множество, как будто удостоверяемое нашими чувствами, есть на самом деле только обман чувств. Картина мира, внушаемая нам чувствами, не истинная, иллюзорная;
• Вследствие того, что мир един, невозможно никакого дробления мира на множество вещей. Мир неподвижен, он не возникает и не гибнет;
• Основная характеристика бытия: неподвижность, неизменность, в нем отсутствует какой-либо генезис: рождение и уничтожение;
• Луна лишь отражает свет Солнца и сама не способна к излучению света;
• Для чувств все вещи, находящиеся в мире, представляются непрерывно движущимися, изменяющимися: возникающими и погибающими, но это только иллюзия чувств. Истинная картина мира открывается и удостоверяется только умом;
Зенон Элейский (480 – 430 гг. до н.э.)
Ученик и друг Парменида. Отстаивал воззрения Парменида против выдвинутых возражений. Знаменитые аргументы (апории) Зенона: “Ахилл”, “Дихотомия” (деление на два), “Стрела” и “Стадий”, в которых он доказывает немыслимость движения, множества и пустоты.
Во всех рассуждениях Зенона вопрос ставится вовсе не о том, можем ли мы воспринимать движение посредством чувств или не можем. В том, что движение воспринимается чувствами, ни Парменид, ни Зенон не сомневаются. Вопрос состоит в том, возможно ли мыслить движение, если, мысля движение, мы допускаем при этом, что пространство, в котором движутся тела, состоит из множества отдельных одна от другой частей, и если допускаем, что время, в котором протекают все явления и происходит движение, состоит из множества отдельных друг от друга моментов. Неизбежность противоречий, к каким при этих предпосылках приходит мысль, доказывает, по Зенону, что утверждаемая противниками Парменида мыслимость множества невозможна.
Тот же смысл имеет и опровержение мыслимости пустого пространства. Суть аргумента Зенона вовсе не в доказательстве того, будто пространство не существует. Он доказывает, что пространство не может мыслиться как пространство пустое, как пространство, существующее в какой бы то ни было своей части отдельно от вещества.
Ввел в употребление диалектический метод, который заключается в “опровержении заблуждений посредством доведения до нелепости, и таким образом, он [метод] служит средством установления истины”. (Под “диалектикой” Аристотель в данном случае понимал искусство выяснения истины путем обнаружения внутренних противоречий, заключающихся в мыслях противника, и путем устранения этих противоречий.) Первым стал писать прозой, отказавшись от поэтической формы.
• Сущее одно. Допустим, что сущее множественно. Множество необходим
о должно состоять из единиц, но единица в действительности ею не является, а является множеством т.е.: “Сократ” – есть единица, но “Сократ” также “белый”, “философ”, “пузатый” и “курносый”. Таким образом, тот же самый человек будет одним и многим. Однако “тот же самый” не может быть одновременно одним и многим, следовательно, Сократ не есть одно. И точно так же все прочие вещи из которых состоит множество. Но раз единица, в действительности единицей не является, то не может быть и самого множества;
• Сущее одно-единственное, не имеет частей и неделимо. “Если оно делимо, разделим его надвое, а затем каждую из двух частей – [опять] надвое и если повторять это [дихотомическое деление] постоянно, то либо останутся некие предельные величины, наименьшие и неделимые, а числом бесконечные, так что универсум окажется состоящим из наименьших, числом бесконечных [величин], либо [сущее] бесследно исчезнет, и разложится в ничто, и окажется состоящим из ничего, однако и то и другое абсурдно. Следовательно, [сущее] не делится, но пребывает одно. Если оно делимо, то, коль скоро оно везде однородно [“подобно”], оно будет одинаково делимо везде. В таком случае, допустим, что оно разделилось везде [в каждой точке]. Ясно, что не останется ничего, но [сущее] исчезнет бесследно, а если и будет состоять [из неких частей], то опять будет состоять из ничего. Ибо если нечто останется, то оно уже не будет “разделившимся везде”. Так что из этого тоже ясно, что сущее неделимо, лишено частей и одно”;
• Есть только Единое. Все остальное есть не более, как видоизменение или видимая форма этого Единого. Видимых форм много, но эти видимости кажущиеся, они не являются действительными сущностями;
• Движение по существу отсутствует, существует только видимость движения. “Вы ходите, это совершенно верно, но только при поверхностном рассмотрении можно принять вашу ходьбу за движение, между тем как, согласно доводам разума, вы пребываете в покое”;
• Апория “Ахилл”. Самое медленное [существо] (черепаха) никогда не сможет быть настигнуто в беге самым быстрым (Ахиллесом). Необходимо, чтобы догоняющий прежде, нежели он догонит, сначала достиг черты, с которой стартовал убегающий. Но за то время, пока догоняющий достигнет эту черту, убегающий, как бы он медленно не бежал, продвинется еще на некоторое расстояние, до следующей черты. Теперь, для того, чтобы Ахилл догнал черепаху, он должен достичь уже этой черты, но пока он ее достигнет, черепаха продвинется еще на некоторое расстояние от Ахилла и так далее (бесконечно).
• Апория “Дихотомия” (деление пополам). Тело, прежде пройти весь путь, должно пройти его половину. Но для того, чтобы пройти половину пути, оно должно пройти половину этой половины и т.д. Такого рода деления можно проводить до бесконечности, а это значит, согласно Зенону, что тело не может не только завершить своего движения, но и начать его. Прежде чем пройти конечный путь из точки А в точку В, тело должно пройти бесконечно малое расстояние. Следовательно, пытаясь мыслить движение, мы тут же упираемся в противоречие между конечным и бесконечным. А это значит, движение немыслимо и нереально;
• Апория “Летящая стрела”. По предположению, стрела летит, то есть движется в пространстве. Но в то же время необходимо утверждать, что она в каждое мгновение полета занимает пространство, равное собственной длине, то есть пребывает в пределах этой части пространства, то есть остается в ней неподвижно. Выходит, стало быть, что летящая стрела и движется и не движется;
• Апория “Стадий”.
Есть три тела (см. рисунок): I (А-Г), II (Д-З) и III (И-М) (А – М – точки этих тел). Тело I неподвижно относительно тел II и III. Тела II и III движутся параллельно и равномерно относительно тела I от его центра (Б-В) до его конца (для тела II – точка А, для тела III – точка Г). В результате получается, что одна и та же точка, движущаяся с равной скоростью, пройдет одно и то же расстояние не в одно и то же время, а пройдет его в одном случае в половину время, а в другом – в удвоенное время. Т.е. в одно и то же время крайние точки тел II и III (Д и И, соответственно) пройдут мимо всех остальных точек тел III и II. Однако за то же самое время они пройдут мимо только половины точек неподвижного тела I. В результате мы приходим к противоречию: половина оказывается равной целому. И, следовательно, движение не существует, ибо его нельзя мыслить.
Так же оказывается неверным предположение, будто пространство состоит из неделимых частей (отрезков), а время также из неделимых частей (моментов);
• Апория “Просяное зерно”. (Диалог Парменида с софистом Протагором) “Издает ли шум при падении одно просяное зернышко или одна десятитысячная часть зернышка?” – не издает. “А медимн просяных зерен издает ли шум при падении?” – издает. “А нет ли пропорции между медимном просяных зерен и одним зернышком или десятитысячной части одного зернышка?” – есть. “Ну так не относятся ли между собой [их] шумы в той же пропорции как шумящие [тела относятся между собой], так и шумы, не так ли? А раз это так, то если шумит медимн проса, должно шуметь и одно просяное зернышко и одна десятитысячная часть зернышка”;
• Если исходить из традиционного в математике мнения, что:
1. каждый геометрический объект делим до бесконечности;
2. бесконечно большое число элементов (не равных нулю), даже при условии, что все они чрезвычайно малы, всегда даст бесконечно большую сумму.
необходимо следует противоречие:
1. сумма этих непротяженных точек непременно будет равна нулю, а, значит, тело будет иметь нулевую величину;
2. при бесконечной делимости любое тело как сумма бесконечно большого числа частей должна оказаться бесконечно большим.
поэтому предпосылка делимости тел ложна, т.е. тела неделимы, а поэтому и построение математики как науки, свободной от противоречий не возможно.
• Космос “один” и пустоты нет;
• Вселенная [“природа всего”] возникла из теплого и холодного, из сухого и влажного в результате их взаимопревращения;
• Люди возникли из земли;
• Душа представляет собой смесь четырех элементов: теплого и холодного, сухого и влажного, причем ни один из них не имеет перевеса.
Мелисс
• Мир может быть вечным, не возникающим и не погибающим только при условии, если радиус мира не есть величина конечная, иначе – если мир бесконечен;
• Если бытие едино, то оно не должно иметь тела: “Если бы у него была толщина, [то] оно имело бы части и уже не было бы единым” (ряд ученых оспаривают идеалистическое толкование данного текста).
Гераклит (520 – 460 гг. до н.э.)
Прослыл у современников очень загадочным философом, выражавшимся с помощью не всегда понятных метафор. За это он получил прозвище “Темный”. Его основное, а быть может и единственное, сочинение “О природе”, от которого сохранилось около 150 фрагментов, так же отличается трудностью изложения. За Гераклитом также закрепилось у современников имя “Плачущий философ”, в следствии того, что тот всегда очень сокрушался и, презирая людей за их тупость, даже плакал в бессильной ярости.
• Все – из огня (первовещество (первоначало) природы – огонь). Но этот огонь является не столько физическим, как вода для Фалеса или воздух для Анаксимена, а скорее как понятие огня, как перенос свойств физического огня на процессы происходящие в природе.
Вещи не просто составлены из Огня или неких огненных частиц, а образуются его различными состояниями, каждое из которых имеет свою собственную меру, меру (степень, количество) возгорания и меру (степень, количество) потухания.
Огонь живет смертью земли, земля живет смертью воды, вода живет смертью воздуха, воздух живет смертью огня и так по кругу.
Все обменивается на огонь, и огонь – на все, подобно тому, как золото [обменивается] на товары, а товары – на золото.
Огонь определяет судьбу каждой вещи. Судьба же является внутренней природой вещи.
Огонь выступает как разумная живая сила, которая “судит” и “правит” миром (Грядущий огонь все обоймет и всех рассудит) через Логос. Который не только является неким отношением, связью, порядком, вселенским порядком, но и посредством его как бы сама Истина вещает об устройстве мира. Но истина открывается или, точнее, овладевает человеком, если он имеет соответствующую душу.
Когда огня недостаточно, тогда появляется мир, при избытке огня все сгорает в мировом пожаре.
Основной характеристикой бытия является его подвижность. Но именно огонь – наиболее подвижное, изменчивое из всех наблюдаемых в природе явлений. Огонь – есть “источник жизни, ее горение и вместе с тем образ жизни. Сама жизнь – сама активность и динамика. Жизнь есть горение, а следовательно, и угасание”. Когда огонь разгорается, он совершает “путь вверх”, при угасании – “путь вниз”, то есть активность огня вызывает рождение и расцвет в различных процессах и явлениях, а угасание – их конец и переход в новые формы. Так происходит постоянный круговорот природы – вниз, вверх. Мир рождается и умирает. Вечно живой огонь мира вспыхивает “мерами” и “мерами” же угасает.
• “Все находится в движении, нет отдыха или покоя”. Все движется и ничто не покоится.
Вечное движение есть вместе и вечное изменение.
“Холодное нагревается, горячее охлаждается, влажное сохнет, иссохшее орошается”.
“Никто не был дважды в одной и той же реке, потому что ее воды, постоянно текущие, меняются; она разносит и снова собирает их; она переполняется и снова спадает; она разливается и опять входит в берега”.
“В ту же реку вступаем и не вступаем. Существуем и не существуем”, когда вещи нет, она еще не становится, а когда она есть, то уже не становится.
Мир бесконечно текуч, и в процессе его становления все оборачивается своей противоположностью.
• Процесс изменения, происходящий в природе, есть борьба противоположностей.
Все возникает в силу противоположности.
Противоречивость сближает, разнообразие порождает прекраснейшую гармонию, и все через распрю создается.
Вся жизнь есть изменение, изменение же есть борьба.
Следует знать, что борьба всеобща, что справедливость (правда) в распре (в раздоре), что все рождается через распрю (борьбу) и по необходимости.
Борьба (война) всего и всему царь. Одним она определила быть богами, а другим – людьми. А [из тех] одним рабами, а другим – свободными.
“Должно знать, что война общепринята, что вражда – обычный порядок вещей, и что все возникает через вражду и заимообразно [= “за счет другого”].
“Гомер, молясь о том, чтобы “вражда сгинула меж богами и меж людьми”, сам того не ведая, накликает проклятье на рождение всех [существ]”, ибо они рождаются в силу противоборства и противодействия”.
Борющиеся противоположности не просто сосуществуют: они переходят одна в другую и переходят так, что при этом их переходе одной в другую сохраняется общая для обеих тождественная основа.
• Постоянное движение, изменение, переход одного явления в противоположное имеют в качестве необходимого следствия относительность всех свойств вещей. Ни одно качество вечно изменяющейся природы не есть свойство безотносительное, абсолютное. Мир един, в мире все связано между собой, всякое явление и свойство переходит в собственную противоположность, и потому всякое качество должно характеризоваться не как изолированное и в своей изолированности абсолютное, но как качество относительное. Так золото в глазах людей представляет высочайшую ценность, но для ослов гораздо большую ценность представляет корм; или же: люди полагают, что они очищаются, когда они выкупаны в воде, свиньи – в грязи, а птицы – в пыли; “море, вода чистейшая и грязнейшая: рыбам – питьевая и спасительная, людям – негодная для питья и губительная”, “муж считается глупым у божества, подобно тому как ребенок у взрослого”, “самая прекрасная обезьяна безобразна по сравнению с родом людей”, “мудрейший из людей по сравнению с богом кажется обезьяной – и по мудрости, и по красоте, и во всем прочем”.
• “Всем людям дано познавать самих себя и быть целомудренными” (“целомудрие” ~ самоограничение). “Либо научитесь самоограничению, либо удавитесь”.
Не человек открывает истину усилиями своего ума, а наоборот, истина открывается, овладевает человеком, если он имеет соответствующую душу. Так пьяница имеет влажную душу, а мудрец – сухую. В состоянии предельной сухости душа, по своей огненной природе, излучает свет.
Истина человеку открывается тогда, когда он спит, “вдыхая в себя всемирный эфир, который и есть Божественный Разум. … Во сне … органы чувств бездействуют, нет никакого общения между умом и окружающим эфиром – всемирным Разумом, дыхание остается единственным связующим средством, … и ум, вследствие такого обособления, теряет способность вспоминать о том, что он прежде знал”, а утром, по пробуждении, “придя в соприкосновение с окружающим эфиром, мы снова приобретаем память”.
“Большинство [людей] не мыслят [~ воспринимают] вещи такими, какими встречают их [в опыте] и, узнав, не понимают, но воображают” и поэтому “обманываются относительно познания видимых (вещей)”.
“Плохие свидетели глаза и уши у людей, которые имеют грубые души”. Для не грубых же душ – зримое предпочтительнее незримому – “Что можно видеть, слышать, узнать, то я предпочитаю”. Но, и в то же время: “мышление есть величайшее превосходство, и мудрость состоит в том, чтобы говорить истину и, прислушиваясь к голосу природы [опять же, через зримое], поступать согласно с ней”. Мышление завершает деятельность внешних чувств.
Человеческий ум составляет лишь часть универсального ума, часть же всегда несовершенна. Поэтому, мнение всех людей о каком-либо предмете ближе к истине, чем взгляд отдельной личности, так как коллективное мнение есть собрание частей и, как таковое, более приближается к целому.
• “Многознание уму не научает, а не то научила бы Гесиода и Пифагора, равно как и Ксенофана с Гекатеем”.
• “Мудрость в том, чтобы знать все как одно”.
• “Из всего одно и из одного все образуется”.
• “Не только ежедневно новое солнце, но солнце постоянно, непрерывно обновляется”. Оно имеет чашеобразную форму, является “умным воспламенением из моря”. Когда поворачивается Солнце, то происходит затмение.
Солнце “шириною всего лишь в ступню человеческую”.
Роль Солнца в жизни космоса огромна, оно является помощником Логоса.
При скоплении ветров и вспучивании облаков появляется гром, а при вспышках испаряемых веществ – молния.
Когда вспыхивают и угасают облака, люди наблюдают зарницы.
• Космос не создал никто ни из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем. Мерами возгорающимся и мерами погасающим.
• “Человек – свет в ночи: вспыхивает утром, погаснув вечером. Он вспыхивает к жизни [букв. “живым”], умерев, словно как вспыхивает к бодрствованию, уснув”.
• Бог наказывает людей богатством для того, чтобы они показали свою гнилую природу.
• Исполнение желаний ведет к прекращению жизни как таковой, к исчезновению движения, развития. Человек, когда исполнились все его желания, останавливается в своем развитии.
Возможно, здесь уместна следующая упрощенная схема возможного рассуждения Гераклита: Жизни свойственно изменение (движение). Жизни также свойственно и тепло (тепло – как одно из проявлений жизни). Огню свойственно и изменение (движение) [он то возгорает, то потухает], и тепло. Следовательно – все из огня.
Движение существует за счет борьбы между частным и общим. Борьба же существует за счет противоречий. Есть противоречие – есть борьба. Есть борьба – есть движение (изменение). А есть движение (изменение) – есть и гармония, есть Жизнь.
Эмпедокл (5 в. до н.э.)
Точная датировка рождения Эмпедокла затруднительна. Некоторые античные авторы считают, будто он прожил 60 лет, другие – свыше 100 лет. Условную дату “процветания” (акмэ) философа некоторые источники относят к 84 Олимпиаде (ок. 444-400 гг. до н.э.).
О личной жизни Эмпедокла имеется мало достоверных сведений и, по части касающихся его вымыслов, он вполне может соперничать с Пифагором. Как и Пифагору, Эмпедоклу приписывался величественный вид и чудесная власть над природой. Творить чудеса для него было самым обычным делом. В вымыслах о нем Эмпедокл предстает как мудрец, как врач и чудотворец сверхчеловеческой мощи. Так сохранился рассказ о том, как Эмпедокл изменил климат Агригента: он будто бы пробил проход в скалах, стеной окружавших город, и тем открыл в него путь через образовавшуюся брешь для благотворных теплых ветров, что технически для того времени было совершенно невозможно. Или же: так однажды, когда этесии подули так сильно, что повредили урожай, он велел ободрать ослов и изготовить мехи, а затем растянул их по холмам и вершинам гор, чтобы поймать ветер. Ветер улегся, и его прозвали “Запретитель ветров”. Таинственностью окружена и его смерть.
Из работ Эмпедокла сохранились частично только поэмы “О природе” (из двух тысяч стихотворных строк – 340) и “Очищения” (из трех тысяч – 100).
В следствии того, что в философском учении Эмпедокла встречаются идеи, напоминающие учения пифагорейцев, элейцев, Гераклита и Анаксагора к его учителям причисляют Пифагора, Парменида, Ксенофана, Гераклита и Анаксагора. Что касается последнего, то до сих пор нет определенных доказательств изучения Эмпедокла его философской системы.
Эмпедокл едва ли не первый, после Пифагора, античный философ, о котором уже в древности возникла большая литература, частью полемическая. Против Эмпедокла писали Зенон Элейский и Мелисс. Монографию об Эмпедокле напасал крупнейший из учеников Аристотеля Теофаст. Большие сочинения посвятили Эмпидоклу эпикуреец Гермах и Плутарх. Многочисленные суждения об Эмпедокле и полемика с ним по различным вопросам находится и в работах Аристотеля.
• Первоначала всего сущего (“корни всех вещей”) – земля, вода, воздух и огонь. Все предметы суть лишь продукты различного смешения этих четырех элементов. Творческая сила, производящая смешение – Любовь (Дружба), а разделение – Вражда (Ненависть, Раздор).
Материальные элементы не оторваны от движущих сил. Всем элементам присуща движущая сила.
Наиболее важную роль среди элементов играет огонь, ибо все возникло из огня и в огонь разрешится.
Огонь и воздух являются мужскими божествами, а земля и вода – женскими – они живые и способны ощущать.
Из первичного смешения элементов прежде всего выделился воздух, который и распространился вокруг. Затем выделился огонь. Не найдя себе места наверху, так как это пространство уже было занято воздухом, огонь стал растекаться под куполообразным сгущением, которое образовал воздух. Поднимаясь кверху, огонь растекался в разные стороны под этим куполом.
• Все изменение в мире происходит за счет постоянной борьбы двух противоположных сил: объединяющей – Любви (“Любовью влекомое, сходится все воедино”) и разъединяющей Вражды. Причем, Любовь и Вражда существуют не одновременно, а последовательно. Они властвуют над миром поочередно. Во время господства Любви все становится единым, природа представляет собой бескачественный “шар”, в ней уже не сохраняется своеобразие отдельных материальных элементов. В это время нет ни своеобразных свойств огня, ни своеобразных свойств какого-либо из элементов – каждый теряет здесь свой собственный вид. Во время господства Вражды все становится многим, выступает своеобразие элементов, они выделяются и обособляются. При всех происходящих при этом изменениях сами элементы не возникают и не погибают: они или рассеиваются в многое или собираются в одном.
Между периодом полного господства Любви и такого же полного господства Вражды существуют переходные периоды. Т.е. в тот момент, когда Любовь или Вражда начинает свое полное господство – возрождается ее противоположность, которая начинает набирать силу, а достигнув своего наивысшего могущества, опять, под напором своей противоположности – ее терять. “Властвуют поочередно они во вращении круга, слабнут и вновь возрастают, черед роковой соблюдая”.
• “В мире сем тленном нет никакого рожденья, как нет и губительной смерти: есть лишь смешенье одно с размещеньем того, что смешалось, что и зовут неразумно рождением темные люди”.
• Невозможно чтобы то, что существует, возникло из того, чего не было прежде и то, что существует – погибнуть или истлеть без следа. “Ибо из вовсе не бывшего сущее стать неспособно”.
• Подобное познается подобным. Ощущение происходит благодаря подогнанности [~ прилаженности] [объектов ощущения] к порам каждого [органа чувств]. Потому-то одни [из органов чувств] и не могут различать объекты других, так как у одних поры слишком широки, у других слишком узки по сравнению с воспринимаемым объектом, так что одни объекты проникают [в поры] с легкостью, не задевая их, а другие вовсе не могут войти.
Так как знание возникает из ощущения и подобное познается подобным, то – мышление – тоже, что и ощущение, или, во всяком случае, нечто сходное с ощущением.
В основе истинного познания лежит ощущение; однако всякое наличное ощущение должно быть подвергнуто проверке разумом.
Разум человеческий по природе своей частично человеческий (поскольку он затемняется чувствами), а частично божественный.
• Бог не имеет ни головы, прикрепленной к туловищу, ни ног, ни рук, подобных человеческим: “Он есть всецело священный и неизреченный дух, охватывающий быстро скользящей мыслью весь мир”, поэтому человек не может ни осязать его, ни видеть, а от того человек может созерцать Бога только своим разумом.
• Космос (т.е. мир как упорядоченное целое) один, однако космос не составляет [всей] Вселенной, но [образует] лишь некоторую, небольшую часть Вселенной, остальная же [часть ее] представляет собой необработанную материю.
Форма мироздания не шаровидная в точном смысле. Мир приближается по своей форме к яйцу, лежащему в горизонтальном положении, поэтому расстояние от Земли до неба меньше протяжения Земли в ширину.
Солнце является большим скоплением огня, по величине превосходит Луну.
Луна дисковидна и образовалась из воздуха, увлеченного огнем. Этот воздух сгустился наверху наподобие града. Светит Луна не собственным светом, а исходящим от Солнца.
Причина солнечных затмений в том, что при известных условиях темная Луна заслоняет собой Солнце.
Вокруг Земли существуют два полушария; они движутся круговым движением. Одно из них целиком состоит из огня, другое, смешанное, состоит из воздуха и из примеси небольшого количества огня. Это второе полушарие производит своим вращением явление ночи. Начало движения произошло от нарушения равновесия, вследствие присоединения к воздуху огня.
Небо кристалловидно и образовалось из льдистой материи.
Звезды прикреплены к этому твердому кристалловидному небесному своду, а планеты же движутся свободно.
Свету требуется известное время для распространения в пространстве.
• Организмы, известные в настоящее время, не всегда населяли Землю, но возникли с изменением существовавших на ней условий.
Первые животные и первые растения совсем не родились целыми, но отдельными частями, не могущими быть приложенными; во-вторых, произошли собрания частей, как в картинах фантазии; в-третьих, появились целые тела, которые после соединения частей в одно способны были сохраняться и выжить; в четвертых, вместо того чтобы происходить из элементов, каковы земля и вода, они родились друг от друга, с одной стороны, потому, что пища была в избытке, с другой стороны, потому, что красота самок возбуждала желание полового сближения.
Причина возникновения вещей есть не разумная и целесообразная воля и творчество богов, а только природная необходимость и случайность: из случайного, но согласного с природной необходимостью смешения противоположных основ произошло все небо и все, что на небе, так же как и животные и растения; отсюда произошла и смена времен года, а вовсе не через разум и не через какое-либо божество или искусство, происхождение всего этого обусловлено исключительно природой и случаем.
Тела возникают из элементов при определенных количественных отношениях. Например, нервы в телах животных и человека образуются из земли и огня в соединении с двумя частями воды. Ногти животных возникают из нервов, которые охлаждаются на поверхности под действием воздуха, кости – из двух частей воды, двух частей земли и четырех частей огня и т.д.
• Душа перевоплощается в различные виды животных и растений [следуют “Очищения”]. “Был уже некогда отроком я, был и девой когда-то, был и кустом, был и птицей, и рыбой морской бессловесной”.
• Смерть происходит от разделения огненного, [воздушного, водяного и земного], соединения которых представляет собой человек. Таким образом, смерть тела и души по указанной причине происходит одновременно. Сон же возникает вследствие отделения огненного.
Анаксагор (500 – 428 гг. до н.э.)
Был близок к вождю афинской рабовладельческой демократии Периклу, которого в древности считали его учеником. Является первым греческим философом, деятельность которого в зрелые годы протекала в Афинах. Сам он выходец с Востока, уроженец Клазомен в Малой Азии. Из-за своего сочинения “О природе”, в котором он дает естественно-научное объяснение небесным явлениям, в частности лунных затмений, был обвинен в богохульстве и только заступничество Перикла, спасла Анаксагора от смерти. Опасаясь участи Сократа, бежал в Лампасак (Малая Азия), где основал свою школу и прожил там в полном спокойствии до конца своих дней.
Впервые присоединил к материи ум.
• Первоначала (“семена вещей”) – бесконечное множество мельчайших, невидимых, сверхчувственных частиц, бесконечно разнообразные элементарные зародыши, которые подобны другим частицам целого и самому целому. (Аристотель назвал их гомеомериями “подобочастными”, оно и закрепилось в дальнейшем.) “Все заключается во всем” т.е., все качества, какие существуют в самых различных веществах физического мира, имеются и в каждой отдельной элементарной частице вещества, как наименьшая копия самого вещества, тела, части тела. В каждом веществе, теле содержатся элементарные части (семена, гомеомерии) всех видов (“Во всем есть часть всего”), но вещество, тело будет являться тем, каких видов частиц больше, чего будет преобладать. Так в золоте много золотого, хотя в нем есть все. Всякий организм выделяет из пищи, находит в пище элементы, свойства, части самого себя. Так животное, человек в хлебе, молоке, воде, мясе, плодах выделяет свойства мускулов, костей, ногтей, волос и т.д., а растение, из земли выделяет кору, листья, корни, и т.д. Эти части, (&;quot;семена вещей”, гомеомерии) могут быть усмотрены только разумом.
• Движущей силой всего сущего, приводящей в порядок “семена вещей” (гомеомерий, элементарных частей), упорядочивающий первоначальный хаос является ум. “В начале все предметы представляли беспорядочную массу; впоследствии же явился Ум и распределил их в отдельные миры”.
“…однако (Анаксагор) [полагает], что многое образуется само собою, [без его содействия]”.
“Ум есть нечто самое тонкое и чистое из всего, что есть, он знает все и вполне. Все, что имеет душу, великое и ничтожное, управляется Умом. Ум знает о том, что находится в смешанном виде, так и о том, что есть теперь и что будет, все это устраивается Разумом”. “Ум бесконечен и всемогущ; он ни с чем не смешан, но существует один, сам по себе и для самого себя. Если бы было иначе, … то, с чем был смешан ум, препятствовало бы ему властвовать над всеми предметами”.
Но считать Анаксагора идеалистом, все же нет основания. Преобладающая тенденция его учения – материалистическая, в которую вторгается гипотеза о движущей силе, наделенной некоторыми свойствами духовной силы. Анаксагор склонен одновременно рассматривать свой “ум” и как чисто материальную – движущую механическую – силу и как некую духовную – сознающую свои цели и даже познающую – силу. По Аристотелю, “ум” Анаксагора выступает в виде извне привлекаемого объяснения: “Когда у него, Анаксагора, является затруднение, в силу какой причины то или другое имеет необходимое бытие, тогда он его привлекает, во всех же остальных случаях он все что угодно выставляет причиною происходящих вещей, но только не ум”. Ум выступает только как причинная механическая сила, а не как разумная целесообразная сила, направляющая все вещи в мире к наилучшему совершенному порядку.
• Ни что не возникает и не погибает, а только составляется (“смешивается”) в одно целое и разделяется на части. “Несправедливо предполагают греки, что нечто возникает или перестает существовать; ибо ничто не может ни начать своего бытия, ни подвергнуться разрушению; все есть скопление или отделение предшествующих элементов, так что возникновение чего-либо правильнее назвать образованием новой смеси, а тление – разделением”.
• Всякое знание, имеющее своим источником чувство, обманчиво, но всякое знание приобретается через посредство чувств. Чувства дают точный отчет о том, что они воспринимают, но их отчеты это только точные копии предметов. Чувства отражают предметы, но они отражают их такими, какими они представляются им (“Предметы для каждого таковы, какими они ему кажутся”). Разум должен проверять эти отчеты, контролировать доставляемые чувствами впечатления (чувства распознают простейшие различия, свойственные предметам, а разум контролирует правильность такого распознавания).
С одной стороны разум зависит от чувств в отношении содержания наших идей, а с другой стороны содержание это, доставляемое чувствами, не является верным выражением реальной действительности. Чувство убеждает, что снег белый, тогда как размышление заставляет принять, что снег, состоящий из воды, которая имеет черный цвет, не может быть белым.
Чувства (зрение, осязание и т.д.) не показывают нам непосредственно всего, что существует в природе. Чувства составляют необходимую основу познания, доставляют его необходимое исходное содержание, но одними чувствами познание ограничиться не может: существование весьма малых частиц не может быть установлено прямо, при помощи одних внешних чувств. Ум опирается на показания чувств, но в своих суждениях об истинном бытии он идет дальше, глубже того, что непосредственно показывают нам в вещах чувства.
Разум не может быть безусловным источником истины, ибо он является такой мыслительной способностью человека, которая только контролирует впечатления, доставляемые чувствами.
• “По мнению Анаксагора, ощущения происходят благодаря противоположному, так как подобное не действует на подобное … Нельзя сладкого и горького познать при помощи их самих, но холодное познается теплым, пресное – соленым, сладкое – горьким сообразно тому, чего в другом не достает … Всякое ощущение сопровождается страданием… ибо все неподобное при прикосновении вызывает страдание, причем явным делается это страдание благодаря продолжительности и силе ощущений”. (Теофаст)
• Небесный порядок установлен круговым движением. Плотное, влажное, темное, холодное и (вообще) все тяжелое собралось в середине; из затвердевания возникла земля. Противоположное же им – теплое, светлое и легкое – устремилось в верхнюю часть эфира.
• Земля имеет плоскую форму и пребывает в воздухе по причине (своей) величины, (во-вторых) вследствие того, что нет вовсе пустоты и (наконец) потому что воздух, обладая весьма значительной силой, в состоянии носить держащуюся на нем Землю.
• Впервые выдвинул учение о сходстве Луны с Землей, и в частности о том, что на Луне имеются равнины и пропасти.
• Луна заимствует свой свет от Солнца.
• “Солнце, Луна и все звезды – … горячие камни, охваченные круговращением эфира. Ниже звезд находятся некоторые тела, невидимые для нас, которые совершают круговые движения вместе с Солнцем и Луной. Теплота же звезд не воспринимается вследствие дальности расстояния Земли [от них]”.
• “…Солнце по величине больше Пелопоннеса”.
• “…солнечное затмение бывает, когда во время новолуния Луна загораживает [собой Солнце]”… “Затмение же Луны происходит вследствие того, что [ее] загораживает [от Солнца] Земля, иногда также [тела], лежащие ниже Луны”.
• Нил летом делается полноводным, так как в него стекают воды снегов, лежащих в Эфиопии на юге.
• “Человек является самым разумным из животных вследствие того, что он имеет руки”.
• Млечный путь – отражение света звезд, не освещаемых Солнцем.
• Ветры возникают от того, что воздух разжижается [и течет] под действием солнца.
• Гром – столкновения облаков.
• Молнии – сильное трение облаков.
• Землетрясение – опускание воздуха в недра земли.
• Животные рождаются из влажного, горячего и землистого [начал], а затем друг от друга, причем самцы – справа, а самки – слева.
Софисты
Софист в буквальном переводе с греческого (софистэс) означает знаток, мастер, художник, мудрец. С 5 в. до н.э. софистами в Древней Греции стали называть появившихся в это время там платных учителей философии, риторики (красноречия) и эристики (искусства спора). Благодаря предвзятому взгляду Платона и Аристотеля это слово приобрело и сохраняет до сих пор нарицательный смысл: так называют людей, склонных к пустым разглагольствованиям или стремящихся доказать, что “черное” это “белое” и наоборот ради своих корыстных целей, так же людей, придающих большое значение форме высказываний, нежели их содержанию. Платон утверждал, что софистам “Нет дела до истины, важна только убедительность”.
Но софизм по своей сути изначально и не мог соответствовать требованиям “чистой”, созерцательной философии, которую и представляли Платон, Аристотель и другие философы. Софизм возник как практическая необходимость, потребность греческого общества того времени в искусстве спора, красноречия, в публичном умении рассуждать и доказывать свою правоту, как практическая философия. Так в отсутствии судебных адвокатов, всякий должен был сам в суде отстаивать свои интересы, или же, всякий, кто желал достигнуть влиятельного положения, должен был обладать хоть какой-либо способностью убеждать других или опровергать чужое мнение. (см.*)
Софисты не представляли единой школы, не существовало никакой доктрины, общей для всех софистов. Каждый софист имел свои собственные взгляды и вовсе не был связан мнениями других софистов.
Софисты не занимались физикой, четко разделяя то, что существует по природе и то, что существует по установлению. Наиболее характерной чертой, общей всей софистике, является утверждение относительности всех человеческих понятий, этических норм и оценок; оно выражено Протагором в знаменитом положении: “Человек есть мера всех вещей: существующих – в том, что они существуют, – несуществующих – в том, что они не существуют”.
Софисты первыми в истории античной философии поставили человека в фокус мировоззренческих изысканий. Наиболее прогрессивное влияние софизма на философскую, религиозную и общественную жизнь Древней Греции следует видеть в том, что он по сути своей антидогматичен, а, следовательно, способен подтолкнуть человека к самостоятельному поиску в противовес слепой вере в авторитеты, когда мышление человека становится его силой и орудием.
Софистов условно делят на старших – Протагор, Ксениад, Горгий, Продик, Гиппий; и младших (4 в. до н.э.) – Алкидат, Пол, Калликл, Фразимах, Критий и др.
Софисты старшей группы были крупными мыслителями в вопросах права и общественно-политических. Протагор написал законы, определявшие демократический образ правления в афинской колонии Фурии в южной Италии, и обосновал идею равенства свободных людей. Гиппий указывал в своем определении закона на насильственное принуждение, как на условие возможности законодательства. Так же софисты старшей группы пытались критически исследовать религиозные верования. Сочинение Протагора о богах было публично сожжено и стало поводом к изгнанию философа из Афин, несмотря на крайне осторожную формулировку религиозного скептицизма. Продик, развивая взгляды Анаксагора и Демокрита, стал толковать религиозные мифы как олицетворение сил природы.
В учениях младших софистов, о которых сохранились крайне скудные данные, особенно выделяются их этические и социальные идеи.
* Платон. “Георгий”. Из речи Каликла.
“Да, разумеется, есть своя прелесть и у философии, если заниматься ею умеренно и в молодом возрасте; но стоит задержаться на ней дольше, чем следует, и она погибель для человека! Если даже ты очень даровит, но посвящаешь философии более зрелые свои годы, ты неизбежно останешься без того опыта, какой нужен, чтобы стать человеком достойным и уважаемым. Ты останешься несведущ в законах своего города, в том, как вести с людьми деловые беседы – частные или государственного значения, безразлично, – в радостях или желаниях, одним словом, совершенно несведущ в человеческих нравах. И к чему бы ты тогда не преступил, чем бы не занялся – своим ли делом, или государственным, ты будешь смешон, так же, вероятно, как будет смешон государственный муж, если вмешается в ваши философские рассуждения и беседы. Каждый человек, как говорит Еврипид, занимается тем, к чему он чувствует себя наиболее способным, а в чем он слаб, того он избегает и о том дурно отзывается, восхваляя лишь те занятия, которые доставили ему успех, и воображая, что этим самым он выставляет на вид свое превосходство. Самое правильное, по-моему, не чуждаться ни того, ни другого. Знакомство с философией прекрасно в той мере, в какой с ней знакомятся ради образования, и нет ничего постыдного, если философией занимается юноша. Но если он продолжает свои занятия и возмужав, это уже смешно, и глядя на таких философов, я испытываю тоже чувство, что при виде взрослых людей, которые по детски лепечут или резвятся. При виде старика, продолжающего философствовать, мне приходит на ум, что его следует высечь. Как бы ни был велик его природный талант, он принужден избегать общественных собраний, где как говорит поэт, люди делаются знаменитыми, он должен прятаться и проводить свою жизнь в тиши, что-нибудь нашептывая в своем углу двум или трем юношам, но никогда не высказывая громогласно ничего великого, смелого и благородного”.
Протагор (ок. 480-410 гг. до н.э.)
Является первым по времени и по известности представителем софистов в древнегреческой философии.
Трактаты Протагора дошли до нас только в фрагментах. Наиболее известные из его работ: “Ниспровергающие” (“Истина”), “О сущем”, “Великое слово”, “О богах”, “Противоречия”.
• Так как все меняется каждое мгновение, то:
ни о чем ничего нельзя сказать определенного:
все существует поскольку, поскольку отдельный индивидуум в силах схватить его в тот или иной момент (в зависимости от того как человек живет, его возраста, состояния его тела и времени суток, т.е. от его ощущения существующего).
Поэтому обо всем можно сказать как что-нибудь одно, так одновременно и что-нибудь другое, ему противоречащее.
Поэтому можно сказать:
что все то, что представляется людям, то и существует;
что истина относительна – одно мнение может быть лучше чем другое, но она отнюдь не более истинна;
“что мера всех вещей есть человек, то есть какими вещи являются мне, таковы они и суть для меня, а какими [они являются] тебе, таковы они для тебя” (“Человек есть мера всех вещей, существующих, что они существуют, а несуществующих, что они не существуют”).
• Мудрый человек есть врач души, и что хотя он не в состоянии дать окружающим более верные понятия, так как все понятия равно истинны, но вырабатываемые им идеи могут быть для них более подходящими и более полезными. Таким образом, мудрый человек оказывается в состоянии исцелять общество, ибо силой красноречия он может внести в него добрые чувства и вытеснить ими низменные и пагубные.
• “О богах я не могу знать ни того, что они существуют, ни того, что их нет, ни того, каковы они по виду. Ибо многое препятствует знать это: и неясность вопроса, и краткость человеческой жизни”.
Георгий
“О несуществующем или о природе”.
• Ничто из существующего не существует.
1. Ничто не существует;
2. Если [что-либо] и существует, то оно не познаваемо для человека;
3. Если оно и познаваемо, то все же по крайней мере оно не передаваемо и необъяснимо для ближнего.
Продик
• Солнце, луну, реки, источники и вообще все, что полезно для нашей жизни, древние признали богами вследствие получаемой от них пользы, подобно тому как египтяне обоготворили Нил.
• “Каковы пользующиеся вещами люди, таковы и самые вещи”.
Фразимах
• Справедливым я называю ничто иное, как полезное сильнейшему … Всякая власть дает законы, сообразные с ее пользою … Дав же законы, полезные для себя, она объявляет их справедливыми для подданных и нарушителя этих законов наказывает как беззаконника и противника правде … Во всех городах справедливое одно и то же: это – польза постановленной власти … Каждая власть устанавливает законы, полезные для ее самой.
Справедливость и справедливое … есть благо чужое, то есть польза человека сильнейшего и правителя, а, собственно, для повинующегося и служащего это – вред. Человек справедливый везде выигрывает менее, нежели несправедливый…
Гиппий
• Насильственное принуждение – есть условие возможности законодательства.
Антифонт
• Существуют законы естественные, предписанные природой и законы искусственные, предписанные государством.
Справедливость [заключается в том, чтобы] не нарушать законы государства, в котором состоишь гражданином. Так, человек будет извлекать для себя наибольше пользы если он в присутствии свидетелей станет соблюдать законы, высоко их чтя, оставаясь же наедине, без свидетелей, [будет следовать] законам природы. Ибо предписания законов произвольны (искусственны){как соглашение, договор между людьми}, [веления же] природы необходимы {как врожденные начала}… кто нарушает {государственные} законы, если это остается тайным от [остальных] участников соглашения, свободен от позора и наказания; если же [его противозаконный поступок] открывается, то его постигнет позор и кара. Но если кто-нибудь попытается насильственно нарушить что-нибудь из коренящихся в самой природе [требований], идя против [естественной возможности], то, если это и остается скрытым от всех людей, бедствие [от этого для него самого] будет ничуть не меньшим и нисколько не большим, чем в том случае, если это все увидят. Ибо [в этом случае] вред причиняется не вследствие мнения [людей], но по истине. …
• Тех, которые происходят от знатных родителей, мы уважаем и чтим, тех же, которые не из знатного дома, мы не уважаем и не почитаем. В этом мы поступаем по отношению друг к другу как варвары, потому что по природе мы все во всех отношениях равны, притом [одинаково] и варвары, и эллины. [Здесь] уместно обратить внимание на то, что у всех людей нужды от природы одинаковы … И в самом деле, мы все [одинаково] дышим воздухом – через рот и нос и едим мы все [одинаково] – при помощи рук.
Критий
• Главная польза богов в том, что они следят за прегрешениями людей. Древние законодатели специально сочинили бога в качестве надсмотрщика за поступками людей. Ведь от его всевидящего ока и всеслышащих ушей нельзя утаить никакого проступка.
Левкипп (ок. 500-440 гг. до н.э.) – Демокрит (ок. 460-370 гг. до н.э.)
Биографические сведения о Левкиппе весьма скудны (считалось даже, что имя “Левкипп” является псевдонимом юного Демокрита). Не исключено, что Левкипп ограничивался лишь устным изложением своего учения. Ему, однако, приписывается авторство сочинений “Великий диакосмос” и “Об уме”. Левкипп впервые выдвинул атомистическое учение, которое развил его ученик Демокрит. Фрагменты, приписываемые непосредственно Левкиппу, свидетельствуют о том, что в отличие от учения Демокрита его метод более умозрителен, а круг рассматриваемых вопросов более ограничен.
В отличие от Гераклита, которого называли “плачущим философом”, Демокрит известен как “смеющийся философ”. По словам Сенеки, смех Демокрита был вызван несерьезностью всего того, что люди делают вполне серьезно. Основное сочинение Демокрита – “Малый диакосмос”. Всего Диоген Лаэрский насчитывает 70 подлинных сочинений Демокрита, которые были утеряны в 3 – 4 вв. до н.э. Сохранилось лишь незначительное число отрывков, а так же имеется много свидетельств античных авторов. В сочинениях Демокрита рассматривались различные вопросы этики, логики, теории познания, математики, астрономии, физики, биологии, техники, литературы, поэтики, эстетики, языкознания и ряда других областей научного знания.
Сочинения Левкиппа и Демокрита уже в 4 в. до н.э. были объединены и позднее названы “Corpus Democriteum”.
• Если твердые тела могут сокращаться в своем объеме, значит, они состоят из частиц, между которыми имеется пустое пространство, иначе как они могли уменьшиться в объеме.
“Первоначала” – полное (плотное) [- бытие] и пустое (редкое) [-небытие]. Причем бытие нисколько не более существует, чем небытие, так как пустота не менее реальна, чем тело. Пустота (небытие) – есть место в котором находится бытие. Пустота беспредельна по величине. Сущее в собственном смысле – абсолютно полное бытие.
Бытие состоит из атомов (“атомос” – гр. “неделимое”). Атом – это наимельчайшие (настолько, что наше ощущение не в состоянии их воспринять), бесконечные по числу, форме и шереховатости, твердые, неделимые (не состоящие еще из чего-то другого), не имеющие внутренних качеств и не изменяющиеся при своем соединении частицы.
Должно отвергнуть возможность деления на меньшие части до бесконечности, чтобы нам не сделать все существующее лишенной всякой силы и чтобы не быть принужденными в наших понятиях о сложных телах остаться без реальности, распыляя ее в ничто. А то, что число атомов и их форм бесконечно – “по причине, что оно нисколько не больше такое, чем иное” (т.е. коль существует бесконечное число форм тел, то существует и бесконечное число форм атомов из которых и состоят эти тела и только считая, что число атомов бесконечно, можно всему дать разумное объяснение).
Атомы беспорядочно носятся вихревым движением в пустом пространстве, в котором вовсе нет ни верха, ни низа, ни середины, ни конца, ни края, во всех направлениях, сталкиваются, сцепляются друг с другом, образуя (рождая) различные тела, воспринимаемые нашими органами чувств или расторгаются (расплетаются). Причем ни один из атомов не нагревается, не охлаждается, равным образом не делается ни сухим, ни влажным и тем более не становится ни белым, ни черным и вообще не принимает никакого иного качества вследствие [полного] отсутствия свого изменения из-за своей твердости.
“… следует думать, что атомы не обладают никаким свойством предметов, доступных чувственному восприятию, кроме формы, веса, величины и всех тех свойств, которые по необходимости соединены с формой. Ибо всякое свойство изменяется, а атомы нисколько не изменяются, потому что при разложениях сложений сложных предметов должно оставаться нечто твердое и неразложимое, что произвело бы перемены … посредством перемещений некоторых частиц, и прихода и отхода некоторых”.
Атомы постигаются только разумом т.к. они находятся на довещественном и дочувственном уровне бытия и вследствие их малости.
Тела различаются между собой по форме (“очертанием”), порядком (“соприкасанием”) и положением (“поворотом”) сочетания атомов.
• Каждому вкусу соответствует своя форма. Так: сладкому – круглая и наибольшая по величине; кислому же – большая шереховатая, многоугольная и некруглая; острый [вкус]- соответственно его названию – острая [по составляющим его атомам], угловатая, согнутая, узкая и кривая; соленый [вкус] – угловатая, большая, согнутая и равнобедренная; горький – круглая, гладкая, имеющая кривизну, малая по величине; жирный – узкая, круглая, малая.
• Ни одно тело (вещь) не возникает беспричинно (случайно), все возникает на каком-нибудь основании и в силу необходимости, которой является возникшее само собой вихревое движение (вихрь (ананке)).
“Люди измыслили идол (образ) случая, чтобы пользоваться им как предлогом, прикрывающим их собственную нерассудительность. Ибо редко случай оказывает сопротивление разуму, чаще же всего в жизни мудрая проницательность направляет [к достижению поставленной цели]”.
• Видение возникает от отражения. А именно, отражение не прямо возникает в зрачке, но воздух, лежащий между глазом и видимым [предметом], получает отпечаток, сдавливаясь видимым и видящим. Дело в том, что от всего всегда происходит некоторое истечение. Затем воздух, став плотным и приняв иной цвет, отражается во влажной [части] глаз. Плотное не принимает [отражения], влажное же пропускает [его]. Поэтому влажные глаза для зрения лучше сухих. Если бы внешняя оболочка [глаза] была возможно более тонкой и возможно более плотной, внутренние же [части глаза] – как можно более мягкими, не заключающими в себе плотного и твердого мяса, но наполненными густой и тучной жидкостью, и жилки глаз были бы прямые и сухие, [тогда лучше всего происходил бы в глазах процесс] принимания форм, подобных отпечаткам [воздуха]. Дело в том, что каждая [вещь] наиболее познает вещи, однородные с нею.
Все предметы постоянно испускают свои собственные изображения, которые беспрепятственно проходят через окружающий воздух и проникают в душу через поры, находящиеся в органах чувств. Причем предмет отбрасывает изображение лишь со своей наружной поверхности, притом само это изображение несовершенно и неявственно. Вообще то, что отбрасывается предметом, никогда не бывает его точным изображением: получается только изображение внешней формы предмета, подвергающееся притом различным изменениям в процессе перехода его в сознание.
Слух же возникает так: попадая в пустоту, воздух совершает движение: помимо того что он одинаково входит во все тело, он особенно наиболее [проникает] в уши, так как [здесь] он проходит через наибольшую пустоту и менее всего задерживается. Поэтому звук не ощущается в остальном теле, но только здесь, [в ушах]. Когда же [звук] возникает внутри, то [он тотчас] рассеивается вследствие быстроты [cвоего движения]. Ибо звук бывает, когда воздух сгущается и с силой входит [в уши].
“[Лишь] в общем мнении существует цвет, в мнении – сладкое, в мнении – горькое, в действительности же [существуют только] атомы и пустота”. “Сладость существует лишь как форма, как нечто внешнее, так же точно, как и горечь, жар, холод, цвет”. “Чувственные предметы, которые считаются, по общему мнению, существующими, не имеют реального бытия” (все эти свойства всего лишь чувственные образы, постоянно отделяющиеся от предметов).
“На самом же деле мы не знаем ничего, ибо истина скрыта в глубине (лежит на дне морском)”.
“Есть два рода познания: один истинный, другой темный. К темному относятся все следующие [виды познания]: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание. Что же касается истинного [познания], то оно совершенно отлично от первого”. “Когда темный [род познания] уже больше не в состоянии ни видеть слишком малое, ни слышать, ни обонять, ни воспринимать вкусом, ни осязать, но исследование [должно проникнуть] до более тонкого, [недоступного уже чувственному восприятию], тогда на сцену выступает истинный [род познания], так как он в мышлении обладает более тонким познавательным органом”.
Над всем тем, что ускользает от взора очей, господствует умственный взор.
• Мир шарообразен, не одушевлен и не управляется провидением, но, будучи образован из атомов, управляется некоторой неразумной природой.
Существует в бесконечной пустоте бесконечное множество различных по величине миров, которые образуются из бесконечного множества атомов. В некоторых мирах нет ни солнца, ни луны, в некоторых [солнце и луна] больше [по размерам] наших и в некоторых их большее число.
Расстояния между мирами не равны: между некоторыми большие, между другими меньшие, и одни миры [еще] растут, другие находятся [уже] в расцвете, третьи разрушаются. Погибают же они друг от друга, сталкиваясь [между собой]. Некоторые миры не имеют животных и растений и вовсе лишены влаги.
Сами по себе {солнце и луна} [вначале] носились они, еще не имея вовсе теплой природы, причем луна вообще не имела весьма светлой природы, но, напротив, естество ее было совершенно похоже на природу земли и [тел] на ней. А именно каждое из этих светил (т.е. солнце и луна) сперва были сами по себе вне мира в качестве некоторого [внешнего] придатка к нему и [лишь] позже, с увеличением круга солнца, был вовлечен [в наш мир] огонь, заключавшийся в этом круге.
Луна – огненное твердое тело, заключающее в себе равнины, горы и пропасти.
Земля нашего мира возникла раньше светил; луна расположена внизу, затем солнце и далее неподвижные звезды. И самые планеты имеют неодинаковую высоту. [Наш] мир находится в расцвете, не будучи в состоянии более принимать [в себя] что-либо извне.
Вначале земля блуждала вследствие своей малости и легкости; с течением же времени, сделавшись плотнее и тяжелее, она пришла в неподвижное состояние.
Земля пребывает в равновесии вследствие равного расстояния отовсюду, ибо нет причины, которая вызвала бы ее скорее наклониться в одну сторону, чем в другую. Вследствие этого она может лишь сотрясаться, но не двигаться.
Плоская форма {земли} есть причина того, что земля пребывает [в неподвижности]. Ибо она не рассекает лежащий под ней воздух, но замыкает его, что, как кажется, делают те из тел, которые имеют плоскую форму. Ибо эти [тела] не приходят в движение и под действием ветров вследствие сопротивления, [которое они оказывают ветрам]. То же самое и земля благодаря своей плоской форме, делает по отношению к лежащему под ней воздуху. Последний же, не имея удобного места для перемещения, остается скопленным внизу, подобно тому как вода в клепсидрах.
(Диодор) При первоначальном образовании Вселенной небо и земля имели единую форму вследствие смешения их природы. {Затем подобное стало сходится с подобным: легкое с легким, а тяжелое с тяжелым. Вследствие этого} воздух же получил непрерывное движение, и огненная часть его собралась к самым верхним местам. По этой причине солнце и прочее множество светил были охвачены всеобщим вихрем. Грязеподобное же и иловидное [вещество], соединенное с влагою, осталось пребывать на том же самом месте вследствие своей тяжести.
Последнее, непрерывно сжимаясь в себе и скопляясь в одном месте, образовало из жидких [своих частей] море, из более же твердых – землю, [которая была вначале] влажной и совершенно рыхлой.
Когда появился огонь солнца, земля сперва затвердела, затем, когда вследствие согревания поверхность ее стала приходить в брожение, она во многих местах подняла вверх кое-какие из влажных [веществ], и [таким образом] возникли на их поверхности гниющие [образования], покрытые тонкими оболочками.
Когда влажные [вещества] вследствие согревания начали рождать жизнь, они (гниющие образования) тут же стали получать по ночам питание от влаги, осаждавшейся из окружающей атмосферы, днем же они отвердевали от жары. Наконец, когда [эти образования] носившие плод во чреве, вполне созрели и их оболочки прожглись насквозь и разорвались, тогда [из них] возникли разнообразные формы животных.
Из последних же, которые заключали в себе наибольше теплоты, поднялись в воздух, став птицами; другие же, в которых преобладала смесь земли, попали в число пресмыкающихся и прочих живущих на поверхности земли [животных], третьи же, в которых было наиболее влажного вещества, называемые плавающими [животными], собрались в сродное им место. Земля же, все более отвердевая под действием солнечного огня и ветров, наконец более стала не в состоянии рождать ничего из более крупных животных, но каждый [вид] живых существ стал рождаться от их взаимного совокупления.
Первые люди произошли из воды и ила.
Животные возникли вследствие соединения форм, которые не имели членов … когда впервые влага стала рождать живые существа.
(Диодор) {Сначала перворожденные люди были звероподобными. [Действуя в одиночку, они выходили на поиски пищи и добывали себе наиболее годную траву и дикорастущие плоды деревьев.] Но затем, для того чтобы защищаться от зверей, они стали собираться вместе и [взаимно помогать друг другу]. А собравшись вместе, [они мало-помалу стали познавать знаки, подаваемые друг другу] – так стала возникать речь}.
А поскольку такие объединения [людей] образовались по всей земле, то не один язык возник у всех [людей], так как каждая [из групп] составляла слова как ей пришлось.
… мало-помалу научаемые опытом, они стали стали искать зимою убежища в пещерах и откладывать про запас те из плодов, которые могут сохраняться. [Далее] стало им известно употребление огня, и постепенно они познакомились и с прочими полезными [для жизни вещами] … сама нужда служила людям учительницей во всем, наставляя их соответствующим образом в познавании каждой [вещи]. [Так нужда научила всему] богато одаренное от природы живое существо, обладающее годными на все руками, разумом и сметливостью души.
• [Тело] приводится в движение душою.
[Душа] – огнеподобное сложное [соединение] умопостигаемых [телец], имеющих сферические формы и огненные свойства; она есть тело.
{Душа} подвижна в силу малости своих частиц и их формы. Из всех форм самая подвижная – шарообразная. Таковы же [по своей форме] ум {душа, что одно и то же} и огонь.
Атомы шарообразной формы вследствие того, что они по своей природе никогда не пребывают в покое, двигаясь, вместе с собой влекут и приводят в движение тело в целом.
Душа состоит из двух частей; она имеет разумную [часть], помещающуюся в груди, и неразумную [часть], рассеянную по всему телу. {Из другого источника, Демокрит помещает главенствующую часть души в мозг.}
Дыхание препятствует вытеснению души. {Т.е.} когда во время дыхания входит воздух, то входящие вместе с ним эти [атомы] {души (ума)}, удерживая {внутреннее} давление {атомов души тела}, препятствуют находящейся в живых существах душе пройти [наружу]. И поэтому во вдыхании и выдыхании заключается жизнь и смерть. А именно всякий раз, как одерживает верх окружающее [их тело], которое их сдавливает, и то, что входит извне, не в состоянии более удерживать, тогда вследствие невозможности дышать животное умирает. Итак, смерть есть выход из тела таких форм [атомов] вследствие давления окружающей [их среды].
Душа смертна, она уничтожается вместе с телом.
Душа и ум – одно и то же. Не может быть ни одного животного, которое было бы совершенно неразумным.
Жизнь отличается от нежизни только количеством круглых огненных атомов, находящихся в теле. Но атомы эти находятся не только в телах животных и человека. Они находятся всюду: в растениях, в трупах животных и людей, даже в камнях.
• Древние, наблюдая небесные явления, как-то: гром, молнии, перуны, сближение звезд, затмения солнца и луны, приходили в ужас и полагали, что виновники этого – боги.
Существование богов есть хитрая выдумка, на самом деле их нет, но их существование признается [лишь] в силу некоторых установлений и боги различны в разных местах, соответственно тому, как каждый [народ] у себя это установил, создавая свои обычаи.
Воздух – не только вещественная среда, посредством которого происходит необходимое для жизни вдыхание и выдыхание. Воздух, кроме того, наполнен атомами души. Но он наполнен не только отдельными атомами души. Воздух полон образами, возникающими из вихря круглых огненных атомов. Образы эти – боги. Образованные соединением атомов, они с трудом поддаются разрушению, то есть разложению. Существование их длительно, но все же не вечно. Боги – образы, подобные человеку. Приближаясь к людям, одни из этих образов действуют благотворно, другие – зловредны. Они предвещают людям будущее своим видом и звуками, которые они издают.
• Движущей силой развития человеческой культуры – материальной и умственной есть нужда и польза, то есть пригодность для удовлетворения нужды.
Первая и самая великая из всех нужд есть добывание пищи, для того чтобы существовать и жить. Второе место занимает потребность в жилище, третье – в одежде. Материальная нужда есть постоянно действующая коренная причина изменений, происходящих в развитии общества. Однако непосредственным поводом к возникновению этих изменений есть осознание людьми той пользы, какую должны вносить в их жизнь нововведения.
• Интересы государства должно ставить выше всего прочего, и должно заботиться, чтобы оно хорошо управлялось. Чтобы содействовать этому, не следует бороться против справедливости и для своей (лично) пользы применять насилие против общего блага. Ибо хорошо управляемое государство есть величайший оплот: в нем все заключается и, когда оно сохраняется, все цело, а погибает оно, с ним вместе и все гибнет.
Гражданская война есть бедствие для той и другой враждующей стороны. Ибо и для победителей и для побежденных она одинаково гибельна.
Бедность в демократии настолько же предпочтительнее так называемого благополучия граждан при царях, насколько свобода лучше рабства.
Общая нужда тяжелее частной нужды отдельного человека. Ибо в случае общей нужды не останется никакой надежды на помощь.
• Цель жизни – “хорошее расположение духа” (эвтюмия), которое не тождественно с удовольствием, как некоторые, не поняв как следует, истолковали, но такое состояние, при котором душа живет безмятежно и спокойно, не возмущаясь никаким страхом, ни боязнью демонов, ни какой-либо другой страстью.
Граница между полезным и вредным есть удовольствие и неудовольствие.
Однако быть мерилом полезности (и соответственно вредности) чувство удовольствия может только при условии, если оно подчинено мере. “Прекрасна надлежащая мера во всем”. Мера – это соответствие поведения силам и способностям, которые отпущены человеку самой его природой.
Причина как правильных поступков, ведущих человека к счастью, так и ошибочных, влекущих за собой несчастье находятся в действии ума. “Причина ошибки – незнание лучшего”.
Знание – есть средство устранения того, что препятствует достижению “хорошего расположения духа” (“эвтюмии”).
Мудрость приносит три плода: не только дар хорошо мыслить и дар хорошо говорить, но вместе и дар хорошо поступать.
Мудрый человек, даже когда видит существующее зло, не признает его безусловным и непобедимым: из самого зла мудрый умеет извлекать добро, если владеет необходимым для этого знанием. И наоборот, человек, лишенный мудрости и несведущий, само добро способен обратить во зло. У людей зло вырастает из добра, когда не умеют управлять и надлежащим образом пользоваться добром.
Счастье – это хорошее расположение духа, благосостояние, гармония, симметрия и невозмутимость.
Счастье и несчастье – в душе.
Не телесные силы и не деньги делают людей счастливыми, но правота и многосторонняя мудрость.
Благоразумен тот, кто не печалится о том, чего не имеет, но радуется тому, что имеет.
Не говори и не делай ничего дурного, даже если ты наедине с собой. Учись гораздо более стыдиться самого себя, чем других.
Жить дурно, неразумно, невоздержно и нечестиво – значит не плохо жить, но медленно умирать.
• “От животных мы путем подражания научились важнейшим делам: а именно: мы – ученики паука в ткацком и портняжном ремеслах, ученики ласточки в построении жилищ и ученики певчих птиц, лебедя и соловья, в пении”.
• (см. Зенон) Все математические предметы – тела, поверхности, линии – состоят из атомарных, т.е. неделимых, элементов.
Для любого тела и для любого математического элемента существует предел делимости. Этот предел и есть атом – наименьшая величина в абсолютном смысле слова.
Тело состоит не из бесконечного числа частей, а из весьма большого, но все же конечного числа атомов. Поэтому всякое тело вовсе не должно оказаться всегда бесконечно большим.
С другой стороны, тело недолжно и обращаться в нулевую величину: хотя атомы, из которых состоит тело, весьма малы (не воспринимаются чувствами), однако величина атомов не нулевая. Атомы – реальные частицы вещества. Поэтому всякое тело, представляющее соединение или сцепление атомов, не ничто, а имеет реальную величину.
Конус состоит из весьма большого числа кружков, расположенных параллельно основанию конуса в порядке убывания их радиусов по направлению к вершине. Тонкость сечения их такова, что они не могут быть восприняты нашими чувствами. И такова же тонкость слоя пространства, отделяющего сечения друг от друга. В свою очередь плоскости, на которые разлагаются тела, составляются из линий, а линии – неделимых точек. Неделимые точки не доступны никакому дальнейшему делению: ни механическому, ни делению в мысли.
Объем конуса равен трети объема цилиндра с тем же, что и у конуса, основанием и с равной высотой.
Объем пирамиды равен трети объема призмы с тем же, что и у пирамиды, основанием и с той же высотой.
Все тела могут быть разложены в пирамиды. Так шар есть “как сумма чрезвычайно большого числа “иглообразных” пирамид с недоступными чувствам чрезвычайно малыми основаниями, совокупность которых образует поверхность шара, и с вершинами в его центре …”. Т.е. шар имеет вид многогранника с недоступно большим для чувств числом граней.
Сократ (469-399 гг. до н.э.)
Поскольку философских трактатов Сократ не писал, а излагал свое понимание истины в живых диалогах с учениками и согражданами, поэтому мнение о его философии крайне различны, а достоверные данные скудны и воссоздание его учения связано с определенными трудностями. Оно может быть установлено только гипотетически – путем критического сопоставления сообщений о Сократе и характеристик деятельности и учения Сократа, оставленных его учениками и современниками – Ксенофонтом, Платоном, поэтом Аристофаном – или же хорошо осведомленными позднейшими писателями древности, прежде всего Аристотелем. В этих сообщениях есть ряд противоречий, затрудняющих характеристику мировоззрения Сократа.
Сократ в зрелый период своей деятельности отвергает вопросы, которыми дотоле занималась философия: о первоначалах, об их числе и природе, о возникновении и строении мироздания и т.д. Противоречия, в которых запутались философы, пытавшиеся ответить на эти и подобные вопросы, доказывают, по Сократу, будто решение их недоступно познанию. Поэтому в центр своей философии он ставит самого человека, продолжая линию софистов и выбрав для себя участь духовного просветителя народа. Сократа волнуют вопросы этики, эстетики. Первичным для него является дух, сознание человека, а вторичным – природа.
Общий взгляд на философию Сократа определяется главным образом двумя обстоятельствами: во-первых, общераспространенным и давно укоренившимся мнением, что Сократ произвел переворот в области мысли, вследствие чего он считается всеми представителем новой эпохи, а некоторыми – основателем истинной греческой философии; во-вторых, конкретным свидетельством Аристотеля, что Сократ первый стал прибегать к “определениям” и пользоваться индукцией*.
* Индукция (от лат. Inductio – наведение) – умозаключение, в котором связь посылок и заключения не опирается на логический закон (в отличии от дедукции (выведение)), в силу чего заключение вытекает из принятых посылок не с логической необходимостью, а только с некоторой вероятностью.
Индуктивные обобщения хороши как средство поиска предположений (гипотез), но не как средство подтверждения каких-то предположений и аргументации в их поддержку.
Пример: железо – металл; медь – металл; калий – металл; ….
Железо, медь, калий, … – химические элементы.
Следовательно: все химические элементы – металлы.
(А.А.Ивин, А.Л.Никифоров. Словарь по логике. М.: Владос. 1998.)
И тем самым, в какой-то мере, Сократ предвосхитил открытие Бэконом индуктивного метода. Но различия между этими подходами больше чем сходства. Так, цель и намерения Сократа, очевидно, состояли в том, чтобы отвлечь ум от наблюдений над явлениями природы и направить его к познанию самого себя; он учил искать истину в самом человеке, а не вне его. Бэкон же преследовал совершенно противоположную цель: он убеждал людей наблюдать и изучать природу и энергично протестовал против всяких попыток исследовать умственную деятельность.
Сократ был глубоко убежден в том, что нельзя, исходя из одной какой-либо справедливой мысли, впасть в противоречие с какой либо другой справедливой мыслью; знание, имеющее один исходный пункт и добытое правильным рассуждением, не может противоречить знанию, выведенному из другого исходного положения.
Сократ начал новую эпоху познания. Предшествовавшие философы обращали свое внимание на внешнюю природу, пытаясь объяснить ее явления; он же отказался от всяких исследований в этом направлении и ограничился лишь изучением сущности знания.
Идеи людей, говорящих и слушающих, были в то время ассоциированы так, что они скорее благоприятствовали эмоциональным процессам, поэтическим, риторически-повествовательным и описательным эффектам, чем методическому обобщению, научному мышлению и индуктивной или дедуктивной аргументации. Люди предпочитали беспорядочную, расплывающуюся речь, переполняющуюся, по мере ее развития, массой несовместимых по смыслу выражений. Тот рефлективный акт внимания, который дает возможность людям отдавать себе отчет в своих собственных умственных процессах, сравнивать и проверять их, тогда еще был только в зародыше. Учителя риторики были подлинными новаторами, когда они стали анализировать составные части ораторской речи и указывать на некоторые правила, необходимые для того, чтобы научиться сносно говорить.
Метод Сократа – это майевтический (родовспоможение) диалог. Именно этим путем, а слово “метод” как раз и происходит от греческого выражения “петь следования”, Сократ вместе с собеседником пытается дойти до понимания того, что такое мужество, справедливость и многое другое, без чего человека нельзя считать человеком. Когда Сократ, объявивший предварительно о своем невежестве, задавал подобный вопрос, то ответ на него находился у собеседника легко и без малейшего размышления. Сократ задавал такой вопрос, чтобы ответ на него заключал в себе объяснение или определение какого-либо термина, всем известного и имеющего достаточно широкое значение. Получив ответ, данный человеком, прежде никогда серьезно не задумывавшимся над этим термином, Сократ задавал новые вопросы, рассчитанные на знание конкретных особенностей этого термина, и неизбежно получался ответ, несогласный с первым ответом, что и указывало на то, что первое определение этого термина было или слишком узко, или же заключало в себе какую-нибудь существенную погрешность. Тогда отвечающий вносил поправки в свой ответ, но это вело к другим вопросам, отвечая на которые нельзя было не впасть в противоречие с поправками и, таким образом, отвечающий, после многих попыток выпутаться из затруднительного положения, вынужден был признать свою несостоятельность и свою неспособность дать удовлетворительный ответ на исходный вопрос, казавшийся ему первоначально столь легким и вульгарным.
• Никакой науке нельзя обучить, она может быть лишь извлечена из нашего собственного ума. Заимствовать чужие идеи не значит учиться; руководствоваться суждением другого – это слепота. Философы, утверждающие, что они могут обучить всему, чему угодно, не в состоянии, в сущности, научить ничему; невежество их явствует уже из притязаний подобного рода. Каждый человек должен добыть себе истину суровой борьбой с самим собой, и задача философа состоит лишь в облегчении тяжести этой борьбы, в помощи извлечь из разума человека эти, уже готовые истины.
• Философия не есть умозрительное рассмотрение природы, а учение о том, как следует жить. Но так как наша жизнь – искусство и так как для совершенства в искусстве необходимо знание искусства, то главному практическому вопросу философии должен предшествовать вопрос о сущности знания. Знание – есть усмотрение общего (или единого) для целого ряда вещей (или их признаков). Знание есть, таким образом, понятие о предмете и достигается посредством определения понятия. Знание опирается во-первых, на усмотрение сходства или общности всего того, что охватывается данным понятием, во-вторых, – на усмотрения различия между тем, что подходит под данное понятие, и тем, что подходит под сходные с ним или под смежные понятия. Предметом знания может быть только то, что доступно целесообразной деятельности человека. Но так как, наиболее подвластна человеку деятельность его души, то главной задачей познания – есть самопознание.
• Человек вынужден вступить на путь самопознания, чтобы открыть внутри себя высший смысл существования, который не сводим ни к преходящим телесным радостям, ни к эгоистической пользе.
Не кости и сухожилия определяют смысл и направленность человеческих поступков, а понятия о справедливом и наилучшем, составляющие основу и суть его души. Если у человека есть душа, то такой человек будет в своем выборе руководствоваться понятиями Истины, Добра и Справедливости.
Наши духовные мотивы и цели принципиально отличаются от наших телесных желаний. Ведь существуют, к примеру, разница между простой телесной жаждой и жаждой справедливости. В первом случае я удовлетворяю потребность своего собственного организма, а во втором случае стремлюсь к гармонии и равенству в отношениях других людей и общества в целом. Следовательно, обращаясь к Истине, Благу и Справедливости, я перехожу со своей отдельной, частной точки зрения на точку зрения целого, будь то государство, нация или же все человеческое сообщество. Стать на точку зрения другого человека, учесть и принять во внимание его интересы, а также интересы домашних и диких животных, птиц, рыб и в конце концов природы в целом – вот вектор подлинно нравственного поведения. Не брать, а отдавать! – вот суть нравственного закона, уравновешивающего эгоистическую волю каждого человека. И чем духовней и душевней человек, тем сильнее в нем желание отдавать и служить людям, вплоть до самоотречения. Но переходя на точку зрения другого человека и принимая его беду близко к своему сердцу, мы тем не менее, не должны поступать отчаянно и бездумно. Ведь наилучшее, из которого исходит человек, – это не просто чужой интерес, воспринятый как свой собственный – это знание того, как достичь гармонии и равновесия во всем. Именно поэтому душа должна бесконечно познавать, выясняя место, роль и меру каждой вещи в мире. А поскольку душа призвана познавать бесконечно, то ей самой присуща самовозрастающая мера.
Деятельность человека всецело определяется его понятиями о доблести, о благе и вытекающими из этих понятий целями. Поэтому никто не может заблуждаться или дурно поступать по доброй воле: нет человека, который, зная, что он может сделать нечто лучшее сравнительно с тем, что он делает, стал бы, напротив, делать худшее. Таким образом, всякое дурное действие – есть незнание или заблуждение, а мудрость – совершенное знание.
Все добродетели человека в конечном счете определяются умением человека различать Добро и Зло.
Нравственность невозможна без понятия об ее основах, а овладев таким понятием, человек не может поступать безнравственно.
Добродетель есть знание (мудрость).
Человеку свойственно по природе стремиться к благу и избегать зла, и он никогда не домогался бы зла сознательно; но если он стремится к нему, то потому, что ошибочно принимает его за благо, и если он невоздержан, то лишь вследствие незнания.
• Всякое государство должно быть, прежде всего, основано на справедливости.
Лучшая из форм правления это – аристократическая, основанная на законах, ибо мудрыми могут быть только благородные люди, но только те из них, кто не заботится только о своем теле.
Управлять должен человек знающий, подобно тому как и в любом ремесле или искусстве должен выдвигаться на первый план тот, кто владеет этим ремеслом или искусством.
Законы государственные – “это то, что граждане по общему согласию написали, установив, что должно делать и от чего надо воздерживаться”, и божественные законы в этом отношении ничем не отличаются от законов человеческих.
Для каждого человека Отечество и Законы должны быть выше и дороже отца и матери. Гражданин добровольно становится гражданином государства. Если же ему не нравятся законы этого полиса, он должен уехать. Но если он стал гражданином сознательно, то должен выполнять законы своего государства, как бы это ни было ему тяжело – терпеть побои, принимать смерть на войне. В этом заключается справедливость.
Философия Сократа стала переходным этапом от ранней классики к поздней классике, т.е. от натурфилософии к идеализму Платона и Аристотеля.
В начале 4 в. до н.э. некоторыми учениками Сократа были основаны новые философские школы, получившие наименование сократовских или сократических. Таковы школы: мегарская; элидо-эретрийская; киническая; киренская. Каждая из этих школ по-своему решала поставленные Сократом вопросы о высшем благе, о возможности познания, о предмете общих понятий, об их достоверности и о целях практической деятельности, ведущих к благу.
Мегарская школа
Основана уроженцем Мегары, учеником и ревностным учеником Сократа Евклидом (не смешивать с математиком Евклидом) и просуществовала до середины 3 в. до н.э.
• Предметом знания могут быть только “бестелесные виды” или общее, постигаемое посредством понятий. Общее совпадает с единым благом и неизменно по природе.
• Ни чувственный мир, ни удостоверяемые ощущениями возникновение, гибель, движение и изменение невозможны, и всякая попытка мыслить их ведет к противоречиям.
• Отношение общих понятий к единичным предметам невозможно.
Элидо-эретийская школа
Элидо-эретрийская школа была основана Федоном из Элиды (18 летним юношей он присутствовал при смерти Сократа; его именем назван знаменитый диалог Платона). Позднее Менедемом и Асклепиадом эта школа была перенесена в Эретрию, где имела кратковременный успех. Федон и Менедем были искусными спорщиками и учителями красноречия, однако их школа не прибавила оригинальных идей к учению мегарцев, с которыми ее представители разделяли взгляд на единство доблести и блага.
Киническая школа
Основателем этой школы был Антисфен (вторая половина 5 – первая половина 4 в. до н.э.). Наиболее известным представителем этой школы, кроме ее основателя, является Диоген из Синопа, прославившийся невозмутимой последовательностью, с какой он осуществлял развитый им идеал этического поведения, по насмешливому прозвищу которого –”пес” была и названа данная школа.
По Антисфену:
• Общее нереально. Существуют только единичные вещи. Понятие есть лишь слово, объясняющее то, чем вещь бывает или что она есть. Поэтому применение к отдельным предметам общих понятий невозможно: невозможно ни соединение различных понятий в единстве суждения, ни определение понятий, ни даже противоречие, так как о всякой вещи может быть высказано только суждение тождества, вроде: конь есть конь, ствол есть ствол. И, соответственно, учение Платона об умопостигаемых видах несостоятельно, так как восприятию доступен единичный, чувственно воспринимаемый экземпляр вида, но никак не самый “вид” или “идея”.
Этика киников:
• Мудрость состоит не в недоступном для человека теоретическом знании, но лишь в познании блага.
• Истинное благо может быть только достоянием каждого отдельного лица.
• Целью добродетельной жизни может быть не богатство, не здоровье и даже не сама жизнь (все эти блага, нам неподвластные), но лишь спокойствие, основанное на отрешении от всего, что делает человека зависимым: от имущества, от наслаждений, от искусственных и условных понятий, принятых среди людей. (Отсюда – мораль аскетизма, идеал крайней простоты, граничащей с “докультурным” состоянием, презрение к большинству нужд и потребностей, кроме основных, без которых сама жизнь была бы невозможна, насмешка над всеми условностями, над религиозными предрассудками, проповедь безусловной естественности и безусловной личной свободы.)
Киренская школа
Была основана уроженцем африканской Кирены Арисиппом и продолжена Аретой, Антипатром, а затем Феодором, Гегесием и Анникеридом (ок. 320 – 280 гг. до н.э.).
По Аристиппу:
• Предметом знания может быть только практически достижимое благо.
• Так как орудия познания могут быть только наши ощущения и так как в ощущениях постигаются не свойства самих вещей, но лишь наши собственные, совершенно индивидуальные состояния, то критерием блага может считаться только испытываемое нами при ощущении наслаждение или страдание.
• Наслаждение не может быть состояние безразличного покоя, но лишь положительным удовольствием, простирающимся не на прошлое и не на будущее, но лишь на настоящее.
• Только отдельное, заполняющее данный миг удовольствие имеет цену и должно быть предметом стремлений.
• Так как ни прошлое, ни будущее нам не принадлежит, то ни раскаяние, ни надежда на будущее, ни страх перед будущим не имеют никакого смысла.
• Цель жизни – в наслаждении настоящим.
• Из всех возможных наслаждений наиболее желательны чувственные, так как они самые сильные.
• Средством к достижению счастья должна быть свобода, которая дала бы нам силу отказаться от недостижимого удовольствия или от удовольствия, удовлетворение которого грозит причинить нам страдание. Поэтому философ должен быть одинаково готов как к тому, чтобы воспользоваться ими, если позволяют обстоятельства, так и к тому, чтобы с легким и беспечальным сердцем от них отказаться.
• Из учения Аристиппа необходимо следует отрицание существования богов и необязательность этических норм для мудреца.
По Феодору:
• Целью деятельности является не наслаждение единичными удовольствиями, как считает Аристипп, а стоящая выше отдельных благ радость, которая предполагает рассудительность тех, кто стремится к этой радости.
Эпикур (ок. 342—270 г. до н.э.)
Последний по времени представитель материалистической философии в Древней Греции, последователь и продолжатель атомистического учения Демокрита. Эпикур родился на о. Самос, где в 307 г. до н.э. основал собственную философскую школу “Сад Эпикура”. На воротах этой школы была помещена надпись: “Странник, тебе будет здесь хорошо: здесь удовольствие – высшее благо”. О личной жизни Эпикура ничего не известно. От Эпикура пошла легенда о том, что Левкиппа не было.
Эпикуру принадлежало около 300 папирусных свитков (“книг”). Но от них сохранились в основном лишь названия: “О природе” (37 книг), “Об атомах и пустоте”, “Краткие возражения против физиков”, “О критерии, или Канон”, “Об образе жизни”, “О конечной цели”. В других сочинениях Эпикура трактовались вопросы музыки и медицины, проблемы зрения и справедливости, но все это погибло, поэтому главными источниками наших знаний об Эпикуре и его учении остаются десятая книга в компиляции Диогена Лаэртского, где приводятся три письма Эпикура к его ученикам – Геродоту, Пифоклу и Менекею.
Первое из них – “Эпикур приветствует Геродота” – содержит изложение атомистической физики Эпикура, включая учение о душе и ряд положений его учения о познании.
Второе письмо – “Эпикур приветствует Пифокла” – излагает астрономические воззрения философа, стремившегося дать ряд гипотез о небесных явлениях и тем самым опровергнуть “мифическую болтовню”, связанную с ними.
Третье письмо – “Эпикур приветствует Менекея” – содержит основные положения этического учения.
Кроме этих писем сохранилось еще небольшое сочинение Эпикура, написанное в виде афоризмов (всего их 40) и известное под названием “Главные мысли”.
• Материя.
Материя существует вечно, она не возникает из ничего и не исчезает: “ничто не происходит из несуществующего: [если бы это было так, то] все происходило бы из всего, нисколько не нуждаясь в семенах. И [наоборот], если бы исчезающее погибало, [переходя] в несуществующее, то все вещи были бы уже погибшими, так как не было бы того, во то они разрешались бы.”
Кроме материи, из которой все состоит, больше ничего нет.
• Атом.
Все состоит из неделимых атомов.
“Эти последние неделимы и неизменяемы, если не должно все уничтожиться в несуществующее, а что-то должно оставаться сильным при разложениях соединений… Таким образом, необходимо, чтобы первоначала были неделимыми телесными природами (субстанциями)…
Кроме того, неделимые и полные тела, из которых образуются соединения и в которые они разрешаются, имеют необъятное число форм, ибо невозможно, чтобы такое множество различий в сложных предметах могло образоваться из одних и тех же ограниченных по числу форм. И в каждой форме подобные атомы безграничны по числу, а различие форм в них не совсем безгранично, но только необъятно….
Следует думать, что атомы не обладают никакими свойствами предметов, доступных чувственному восприятию, кроме формы, веса, величины и всех тех свойств, которые по необходимости соединены с формой. Ибо всякое свойство изменяется, а атомы нисколько не изменяются. …
Атомы движутся непрерывно в течение вечности; одни отстоят далеко друг от друга, другие же принимают колебательное движение, если они сплетением бывают приведены в наклонное положение или если покрываются теми, которые имеют способность к сплетению. Ибо, с одной стороны, природа пустоты, отделяющая каждый атом от другого, производит это, не будучи в состоянии дать точку опоры; а с другой стороны, твердость, присущая им [атомам], производит при столкновении отскакивание на такое расстояние, на какое сплетение позволяет [атомам] возвращаться в прежнее состояние после столкновения. Начала этому нет, потому что атомы и пустота суть причины [этих движений]. …”.
Все атомы падают под действием своего веса в пустоте.
Есть два вида движения: согласно весу и согласно отклонению.
Когда атомы отклоняются, то это происходит не беспричинно. В природе имеются не только жестко детерминированные связи, но и вероятностные, случайные, которые тоже являются проявлениями необходимости, результатом причинно-следственных связей и отношений.
“…Атомы движутся с равной быстротою, когда они несутся через пустоту, если им ничто не противодействует. Ибо ни тяжелые атомы не будут нестись быстрее малых и легких, когда, конечно, ничто не встречается им; ни малые [не будут нестись быстрее] больших, имея везде удобный проход, когда и им ничто не будет противодействовать: также движение вверх или вбок вследствие ударов и движение вниз вследствие собственной тяжести [не будет быстрее]. Ибо, пока каждое из двух движений будет сохранять силу [у атома], столько времени атом будет иметь движение с быстротою мысли, пока что-нибудь, [исходящее] или извне, или из его собственной тяжести, не станет противодействовать силе того, что произвело удар. Далее, и движение через пустоту, происходящее без всякой встречи с предметами, могущими противодействовать, проходит всякое доступное воображению расстояние в непостижимое [короткое] время. Ибо противодействие и отсутствие его кажутся нам подобными медленности и быстроте. Далее, скажут, что и в сложных телах один атом быстрее другого, хотя на самом деле атомы одинаковы по быстроте”.
• Тела.
Все вещи (тела) состоят из атомов, представляя собой некоторую целостность, обладающую устойчивыми качествами и свойствами.
“…что тела существуют, об этом свидетельствует само ощущение у всех людей…
… В числе тел одни суть соединения, а другие – то, из чего образованы со- единения.
… не следует думать, что в ограниченном теле есть безграничное число частиц – как бы малы они ни были. Поэтому не только должно отвергнуть делимость до бесконечности с на меньшие и меньшие части, так как иначе мы сделаем все вещи неустойчивыми и, [рассматривая] образования сложных тел, будем вынуждены, раздробляя их, уничтожать существующие предметы, [обращая их] в несуществующие, но даже не должно думать, что в ограниченных телах переход происходит до бесконечности даже в меньшие и меньшие части. Ибо, если сказать, что в каком-нибудь предмете есть бесчисленные частицы или [частицы] любой величины, то нельзя вообразить, как этот предмет еще может быть ограниченным. Ведь ясно, что бесчисленные частицы имеют какую-нибудь величину и, что [в таком случае], какой бы они ни были величины, была бы безгранична и величина [предмета]. И так как ограниченный предмет имеет крайнюю точку, постигаемую умом, если даже она и не видима сама по себе, то невозможно представить себе, что и следующая за нею точка не такова, а, идя так последовательно вперед, нельзя таким способом не дойти умом до безграничности [предмета].
… что касается формы, цвета, величины, тяжести и го прочего, что говорится как о постоянных свойствах тел присущих или всем телам, или видимым и познаваемым чувственное восприятие этих свойств, то не следует думать того, что эти свойства суть самостоятельные сущности [независимые субстанции], ни того, что они вовсе не существуют, того, что они суть какие-то другие бестелесные субстанции, присущие телу, ни того, что они суть части тела; но надо думать, что все тело, хотя в целом обязано своим постоянным существованием всем этим свойствам, однако не в том смысле, что оно сложилось из этиx свойств, снесенных вместе, – подобно тому, как бывает, когда, например, из самих частиц составляется большее собрание, будут ли это первоначала или части целого, меньшие этого целого, каково бы оно ни было, – но только, как я говорю, всем этим свойствам тело обязано своим постоянным существованием. Все эти свойства имеют свои специальные возможности быть познаваемыми и различаемыми [познаются отдельно и различаются], если только целое сопутствует ими никогда от них не отделяется, но вследствие совокупного представления свойств имеет название тела”.
• Познание.
Все предметы существуют как бы двояко: сами по себе первично и вторично – в качестве постоянно истекающих от них тончайших вещественных образов, “идолов”. Эти “идолы” существуют так же объективно, как и сами испускающие их вещи. Непосредственно мы живем не среди самих вещей, а среди их образов, которые постоянно теснятся вокруг нас, отчего мы и можем вспомнить отсутствующий предмет: вспоминая, мы просто обращаем свое внимание на образ предмета, который существует объективно, независимо от нашего сознания и в то же время дан нам непосредственно.
“…существуют очертания (отпечатки, оттиски), подобные по виду плотным телам, но по тонкости далеко отстоящие от предметов, доступных чувственному восприятию. Ибо возможно, что такие истечения могут возникать в воздухе, что могут возникать условия, благоприятные для образования углублений и тонкостей, и что могут возникать истечения, сохраняющие соответствующее положение и порядок, которые они имели и в плотных телах. Эти очертания мы называем образами…”.
[от поверхности тел истекают мельчайшие образы, которые через воздух проникают в наши органы чувств и вызывают в нас ощущения образы реальных вещей. Истечения возникают в воздухе, они сохраняют отпечаток, оттиск с вещей. Эти истечения-образы “имеют непревосходимую тонкость”, “непревосходимую быстроту”, “возникновение образов происходит с быстротою мысли, ибо течение [атомов] с поверхности тел непрерывно, но его нельзя заметить посредством [наблюдения], уменьшения [предметов], вследствие противоположного восполнения телами того, что потеряно. Течение образов сохраняет [в плотном теле] положение и порядок атомов на долгое время, хотя оно [течение образов] иногда приходит в беспорядок. Кроме того, в воздухе внезапно возникают сложные образы…”]
“…Затем… образы имеют непревосходимую тонкость… непревосходимую быстроту, ибо всякий путь для них – подходящий, не говоря уже о том, что истечению их ничто не препятствует или немногое препятствует, тогда как большому или безграничному числу [атомов и плотных телах] тотчас же что-нибудь препятствует. Кроме того… возникновение образов происходит с быстротою мысли, ибо течение [атомов] с поверхности тел непрерывно, но его нельзя заметить посредством [наблюдения] уменьшения [предметов] вследствие противоположного восполнения [телами того, что потеряно]. Течение образов сохраняет [в плотном теле] положение и порядок атомов на долгое время, хотя оно, [течение образов], иногда приходит в беспорядок. Кроме того, в воздухе внезапно возникают сложные образы…
Должно полагать также, что тогда только, когда нечто привходит к нам от внешних предметов, мы видим их формы и мыслим о них… И всякое представление, которое мы получаем, схватывая умом или органами чувств, -представление о форме ли или о существенных свойствах – это [представление] есть форма [или свойства] плотного предмета, возникающие вследствие последовательного повторения образа или впечатления, оставленного образом. А ложь и ошибка всегда лежат в прибавлениях, делаемых мыслью [к чувственному восприятию] относительно того, [что ожидает] подтверждения или неопровержения, но что потом не подтверждается [или опровергается]. В самом деле… не существовало бы ошибки, если бы мы не получали в себе самих еще другого какого-то движения, хотя и связанного [с деятельностью представления], но имеющего отличие. Благодаря этому [движению], если оно не подтверждается или опровергается, возникает ложь; а если подтверждается или не опровергается, [возникает] истина. …
… слышание происходит оттого, что некое течение несется от предмета, говорящего, или звучащего, или шумящего, или каким бы то ни было образом дающего чувство слуха…
И относительно запаха надо думать, как и относительно слуха, что он никогда не мог бы произвести никакого аффекта, если бы не существовали некоторые частицы, уносящиеся от предмета, устроенные соответственным образом для того, чтобы возбуждать этот орган чувства: одни из этих частиц находятся в беспорядке и чужеродны по отношению к нему, другие—в порядке и родственны ему”.
Помогает познанию душа, которая как “состоящее из тонких частиц тело, рассеянное по всему организму, очень похожее на ветер с какой-то примесью теплоты”. Если человек погибает, то душа с ее способностью чувствовать “рассеивается и уже не имеет тех же сил и не совершает движений, так что не обладает и чувством”. Душа не может быть бестелесной: “говорящие, что душа бестелесна, говорят вздор”. Душа обеспечивает человека чувствами. Чувство есть не что иное как образ вещей.
Процесс познания осуществляется с помощью ощущений: “все наши помышления возникают из ощущений в силу их совпадения, соразмерности, подобия или сопоставления, а разум лишь способствует этому”.
Разум не имеет своего особого предмета, он опирается на ощущения, которые внеразумны в том смысле, что разум не может ни ничего от себя привнести к ощущениям, ни опровергнуть ощущения, разум полностью зависим от ощущений.
Однако ощущения хотя и главный, но не единственный критерий знания. Надо также “держаться наличных бросков мысли или любого иного критерия, держаться испытываемых нами претерпеваний…”
Критерий истины – это и ощущения и предвосхищение, и претерпевания, и еще “образный бросок мысли”.
Предвосхищение – “оттиск, предварением которого были ощущения”. “Предвосхищающим” ощущения знанием является знание, которое уже было некогда получено нами из ощущений.
Понятия – это те глубокие оттиски в нашей памяти, которые создаются в результате неоднократных наслоений в нашем сознании и в нашем восприятии ощущений от сходных предметов и которые служат в дальнейшем для опознавания предметов и явлений окружающего нас мира, для ориентировки в нем как “предвосхищения”.
Претерпевания – это критерий не столько истины, сколько нашего отношения к вещам, определяющий то, к каким вещам мы должны стремиться, а чего должны избегать. Если угодно, “претерпевание” можно назвать критерием моральных оценок.
“Истинно только то, что доступно наблюдению или уловляется броском мысли”. “Главным признаком совершенного и полного знания является умение быстро пользоваться бросками мысли”. Т.е.: умение объяснять многое через немногое, умение обобщать, умение видеть за частями целое, умение выделить главное, умение в кратких словах охватить все, что ранее изучено по частям, умение свести многое к простым основам и словам, увидеть первое, не нуждающееся в доказательстве значение. (Возможно, что под “броском мысли” понимается и удачное домысливание, для чего необходима интеллектуальная интуиция, а также умение представить то, что в принципе чувственно невоспринимаемо).
Познать объективную истину возможно, а наши заблуждения есть не что иное, как ложные прибавления, сделанные разумом и ощущениями. Чтобы избавиться от заблуждений, следует стремиться к тому, чтобы наш разум нас не обманывал, а наши мысли совпадали с реальностью, для чего необходимо правильно устанавливать значение слов.
Так как чувства непогрешимы, то ошибки в познании или заблуждения являются не обманчивостью чувств, а тем, что мы неправильно судим о данных нам ощущениях. Чувства не ошибаются – ошибается разум.
• Вселенная.
“Вселенная всегда была такой, какова она теперь, и всегда будет такой, потому что нет ничего, во что она изменяется: ведь помимо Вселенной нет ничего, что могло бы войти в нее и произвести изменение.
Вселенная состоит из тел и пространства.
…если бы не было того, что мы называем пустотой, местом, недоступной прикосновению природой, то тела не имели бы, где им быть и через что двигаться, как они, очевидно, двигаются..
…и по количеству тел, и по величине пустоты (пустого пространства) Вселенная безгранична. Ибо если бы пустота была безгранична, а тела ограничены [по числу], то тела нигде не останавливались бы, но неслись бы рассеянные по безграничной пустоте, потому что не имели бы других тел, которые поддерживали бы их и останавливали бы обратными ударами. А если бы пустота была ограничена, то безграничные [по числу] тела не имели бы места, где остановиться”.
Пространство как пустота – вместилище – одно из начал, время же случайное свойство вещей, которое мы искусственно выделяем из смены дня и ночи, из движения и покоя. [пространство является необходимым условием движения тел, а время – свойство тела для основания временности, преходящего характера отдельных тел и явлений.]
“…миры безграничны [по числу], как похожие на этот [наш мир], так и не похожие. Ибо атомы, число которых безгранично, как только что было доказано, несутся даже очень далеко. Ибо такие атомы, из которых может образоваться мир и которыми он может быть создан, не израсходованы ни на единый мир, ни на ограниченное число миров, как тех, которые таковы, [как наш], так и тех, которые отличны от них. Поэтому нет ничего, что препятствовало бы [признанию] безграничного числа миров”.
Каковыми бы ни были причины природных явлений, они все являются естественными. Естественное же объяснение небесных явлений возможно потому, что то, что происходит на небе, принципиально не отличается от того, что происходит на Земле, которая сама – часть неба, ведь сам наш мир – “область неба, заключающая в себе светила, Землю и все небесные явления”.
“…относительно движения небесных тел, их вращения, затмения, восхода, захода и тому подобных явлений не следует думать, что они произошли благодаря существу, которое ими распоряжается, приводит… их в порядок”.
Физика должна не только описывать природу, но и находить естественные причины природных явлений. Только такая физика может принести людям безмятежность.
Если бы [людей] не беспокоил страх перед атмосферными явлениями или страх смерти, то не было бы нужды в физике. Физика должна была служить этике.
• Основные принципы прекрасной жизни.
• Бог.
“…бог – существо бессмертное и блаженное, согласно начертанному общему представлению о боге, и не приписывай ему ничего чуждого его бессмертию или несогласного с его блаженством; но представляй себе о боге все, что может сохранять его блаженство, соединенное с бессмертием. Да, боги существуют: познание их – факт очевидный. Но они не таковы, какими их представляет себе толпа, потому что толпа не сохраняет о них постоянно своего представления. Нечестив не тот, кто устраняет богов толпы, но тот, кто применяет к богам представления толпы”.
Обыденные представления о богах являются нечестивыми. Думать, что боги озабочены тем, что происходит в мире, значит отрицать, что они блаженны, и приписывать им такие человеческие состояния, как гнев, страх, милость, но “забота, гнев, милость с блаженством несовместимы, а возникают при слабости, страхе и потребности в других”. Боги абсолютно счастливы, пребывая в полной безмятежности не в мирах, а между мирами во Вселенной, в междумирьях.
“Богов не интересуют дела людей… пребывая в блаженном покое, они не слышат никакой мольбы, не заботятся ни о нас, ни о мире”. Так что напрасно люди взывают к богам. Их мольбы не доходят по назначению.
Как только человек осознает это, он уже не будет испытывать страха и суеверия. Если боги все равно что рыбы Гирканского моря, от которых мы не ждем ни вреда, ни пользы, то стоит ли испытывать “ужасы и помрачение духа” при мысли о богах? Страх, испытываемый человеком перед богами есть зло, которое можно преодолеть. Необходимо понять, что боги, как и все вокруг, состоят из атомов и пустоты, и они не вмешиваются в дела природы. Для того, чтобы чувствовать себя уверенным, надо изучать законы природы, а не обращаться к богам: “Смертные видели определенный порядок явлений… но не могли объяснить, отчего это все происходит. Им представляется один лишь исход: предоставить богам все и допустить, что по воле богов все на свете вершится”. “Глупо просить у богов то, что человек способен сам себе доставить”. Человек должен опираться на свои способности, заниматься самосовершенствованием, строить свою жизнь, не кивая на богов.
• Смерть.
“Приучай себя к мысли, что смерть не имеет к нам никакого отношения. Ведь все хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущения… Самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как, когда мы существуем, смерть еще не присутствует, а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем. Таким образом, смерть не имеет отношения ни к живущим, ни к умершим, так как для одних она не существует, а другие уже не существуют.
Люди толпы то избегают смерти как величайшего из зол, то жаждут ее как отдохновения от зол жизни…
…В самом деле, может ли быть более смешное, чем желать себе смерти, если ты сам себе сделал жизнь в тягость своим страхом перед ней? Или из-за отвращения к жизни прибегать к смерти, когда ты сам своим образом жизни себя до этого довел?” Надо человеку заботиться, чтобы жизнь ему не опротивела. А если жизнь становится невмоготу? Что тогда делать? Нужно сделать все возможное для исправления ситуации, не исключая и исход трагический: уход из жизни. Однако не следует торопиться и не надо отказываться от надежды на спасительный выход из самого большого затруднения.
“Всякий должен быть убежден, что если момент расставания души с телом сопряжен с мукой, то по крайней мере с концом этой муки приходит конец и страданию”. Нельзя юноше внушать только, чтобы он жил достойно, а старику, чтобы он достойно умер. Ведь и юноша может преждевременно умереть, а старик еще пожить. Надо, чтобы все поняли, что их все равно рано или поздно ждет смерть и чтобы каждый думал о том, как сделать жизнь приятной. Старик не хочет умирать, потому что он чувствует себя не удовлетворенным, а пресыщенный радостями жизни уходит из жизни спокойно: “И не думай, что старик бывает счастлив, потому что он умирает стариком: он счастлив лишь в том случае, если пресыщен благами.
…мудрец не уклоняется от жизни, но и не боится нежизни, потому что жизнь ему не мешает, а не-жизнь не представляется каким-нибудь злом. Как пищу он выбирает вовсе не более обильную, но самую приятную, так и временем он наслаждается не самым долгим, но самым приятным…”.
• Страдания.
Не растрачивай жизнь на страдания, регулируй свою печаль, регулируй мысли, переключай свое внимание на нужное, отвлекайся от “черных мыслей”.
Природа не зла и не добра, это мы воспринимаем ее в том или ином качестве. Так мы воспринимаем и ход событий.
Мудрец должен терпеливо переносить страдания, помня, что они когда-либо прекратятся. Или организм вылечится, или человек умрет. В любом случае страдания не вечны.
Мудрец – это человек который владеет мыслью. Так пусть он ее направляет на приятное, ведь все равно уже ничего не исправишь.
• Желания.
“Надо принять во внимание, что желания бывают: одни – естественные, другие – пустые, и из числа естественных одни – необходимые, а другие – только естественные; а из числа необходимых одни – необходимы для счастья, другие – для спокойствия тела, третьи – для самой жизни. Свободное от ошибок рассмотрение этих фактов при всяком выборе и избегании может содействовать здоровью тела и безмятежности души, так как это есть цель счастливой жизни: ведь ради этого мы все делаем, именно чтобы не иметь ни страданий, ни тревог… Мы имеем надобность в удовольствии тогда, когда страдаем от отсутствия удовольствия; а когда не страдаем, то уже не нуждаемся в удовольствии. Поэтому-то мы и называем удовольствие началом и концом счастливой жизни…
Так как удовольствие есть первое и прирожденное нам благо, то поэтому мы выбираем не всякое удовольствие, но иногда мы обходим многие удовольствия, когда за ними следует для нас большая неприятность; также мы считаем многие страдания лучше удовольствия, когда приходит для нас большее удовольствие, после того как мы вытерпим страдания в течение долгого времени. Таким образом, всякое удовольствие по естественному родству с нами есть благо, но не всякое удовольствие следует выбирать, равно как и страдание всякое есть зло, но не всякого страдания следует избегать… Должно обо всем этом судить по соразмерении и по рассмотрению полезного и неполезного: ведь в некоторых случаях мы смотрим на блага, как на зло, и обратно: на зло – как на благо.
… когда мы говорим, что удовольствие есть конечная цель, то мы разумеем не удовольствия распутников и не удовольствия, заключающиеся в чувственном наслаждении, как думают некоторые, не знающие, или не соглашающиеся, или неправильно понимающие, но мы разумеем свободу от телесных страданий и от душевных тревог …”.
Следует воздерживаться от излишеств и злоупотреблений и в чувствах, “не быть пойманным в сети любви”. Любовные увлечения ослабляют силы, ведут к гибели начинаний, приводят в упадок дом, ослабляют чувство долга.
Даже музыка, как возбудитель сладострастия, в больших дозах может привести человека к нежелательным последствиям. Вот почему и здесь необходимо соблюдать меру. Только мудрец сможет оценить по достоинству музыку и поэзию. Ведь музыка делает человека склонным к сибаритству, пьянству, лени. Поэзия делает человека склонным к порокам, и прежде всего к разврату. Поэзия представила богов подобно людям: боги ругаются, плачут, сожительствуют со смертными мужчинами и женщинами и т. п. От всего этого умные люди приходят в ужас. Вывод такой: пусть только мудрецы занимаются музыкой и поэзией, они могут оценить не только достоинства поэзии и музыки, но и их вред и не поддаться на их чары.
Чувственные удовольствия – это удовольствия на миг. А вот такие духовные наслаждения и благо, как дружба и знание являются действительно прочными и длительными. Наивысшая форма блаженства – состояние душевного покоя и невозмутимости. Чтобы достичь независимости и спокойствия духа, мудрец вырабатывает в себе такие качества, как независимость от страстей и влечений, он не вмешивается в дела окружающего его мира – его эти дела не должны волновать; мудрец вырабатывает в себе привычку преодолевать страдания. “Проживи незаметно” – правило такого мудреца. Когда он вырабатывает в себе aтараксию (невозмутимость духа), то становится счастливым и добродетельным. Законом его жизни является ограничение чувственных удовольствий ради духовных.
“… величайшее благо есть благоразумие. Поэтому благоразумие дороже даже философии. От благоразумия произошли все остальные добродетели; оно учит, что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и, наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно. Ведь добродетели по природе соединены с жизнью приятной, и приятная жизнь от них неотделима”.
• Философия.
Пусть никто в молодости не откладывает занятия философией, а в старости не устает заниматься философией: ведь никто не бывает ни недозрелым, ни перезрелым для здоровья души. Кто говорит, что еще не наступило или прошло время для занятия философией, тот похож на того, кто говорит, что для счастья или еще нет, или уже нет времени. Поэтому и юноше, и старцу следует заниматься философией: первому – для того чтобы, старея, быть молоду благами вследствие благодарного воспоминания о прошедшем, а второму – для того чтобы быть одновременно и молодым, и старым вследствие отсутствия страха перед будущим. Поэтому следует размышлять о том, что создает счастье, если действительно, когда оно есть, у нас все есть, а когда его нет, мы все делаем, чтобы его иметь.
( Всякая дружба желанна ради себя самой, а начало она берет от пользы.
Когда кричит плоть, кричит душа. Голос плоти: не голодать, не жаждать, не зябнуть. Душе трудно помешать этому и опасно не внимать природе, повелевавшей ей вследствие присущего ей ежедневного довольства своим.
Начало и корень всякого блага – удовольствие чрева: даже мудрость и прочая культура имеет отношение к нему.)
Тит Лукреций Кар (ок. 99 – ок. 55 до н. э.)
Древнеримский философ-материалист, поэт. Является третьим после Демокрита и Эпикура великим представителем античного, древнегреческо-римского атомизма, атомистического материализма.
Биография Лукреция почт неизвестна. Написал философскую поэму, состоящую из 6 книг, которые полностью дошли до нас. При жизни автора она не была опубликована. Ее отредактировал и опубликовал (по некоторому мнению) Квинт Цицерон (брат знаменитого оратора, политического деятеля и философа). Позже она была озаглавлена “О природе вещей”. В поэме Лукреция, этом важнейшем литературном памятнике античного материализма, наиболее полно и аргументированно изложено атомистическое учение Эпикура, опирающееся в свою очередь на идеи Демокрита, является кульминацией этой традиции.
Лукреций видит свою задачу в том, чтобы “изгнать страх из души и потемки рассеять”. А для этого достаточно показать природу такой, какова она есть на самом деле, этот страх изгонит сама “природа своим видом и внутренним строем”. “Учу я великому знанью, стараясь дух человека извлечь из тесных тенет суеверий”.
• Материя.
“Из ничего не творится ничто”, “…ничто не способно возникнуть из ничего…”, “Из ничего… ничто не родится”, “…природа… в ничто ничего не приводит”, “Невозможно вещам ни в ничто отходить, ни обратно из ничего вырастать”.
“…Все, из которых творит, умножает, питает природа
И на которые все после гибели вновь разлагает.
Их, объясняя их суть, материей мы называем…”
Если бы не было материи, то каждая погибшая вещь гибла бы целиком и полностью, и мир в целом давно бы погиб. “Но, с истреблением вещей, материи тел не способна Смерть убивать… …вся существует материя вечно”.
“…Если же, кроме того, не была бы материя вечной,
То совершенно в ничто обратились давно бы все вещи,
Из ничего бы тогда возрождалось и все, что мы видим….
… неизбежно признать, что материи также предела
Нет нигде, и она должна притекать отовсюду…
…очевидно, что вещь ограничена вещью,
Воздух вершинами гор отделяется, воздухом – холмы,
Морю пределом – земля, а земле служит море границей…
1038…. как все существа, лишенные пищи, тощают
И начинают худеть, так же точно и все
остальное
Должно начать исчезать, как только материи
станет
Недоставать и приток постоянный ее
прекратится…
…чем более вещи в себе пустоты заключат,
Тем и скорей это все до конца уничтожить их может….
… материя вся безусловно не сплочена тесно,
Ибо все вещи, как мы замечаем, становятся меньше
И как бы тают они в течение долгого века,
И похищает их ветхость из наших очей незаметно;
В целом, однако, стоит нерушимо вещей совокупность
В силу того, что тела, уходящие прочь, уменьшают
Вещи, откуда ушли, а другие собой приращают:
Те – заставляя стареть, а эти – цвести им на смену,
Все же не медля и тут.
Так, весь мир обновляется вечно…
… вещь возрождается каждая снова,
И установлен вещам сообразно с их родом предельный
Срок, когда могут они достигнуть жизни расцвета…”
• Природа.
“419. Всю, самое по себе, составляют природу – две
вещи:
Это, во-первых, тела, во-вторых же, пустое
пространство,
Где пребывают они и где двигаться могут
различно.
Что существуют тела – непосредственно в том
убеждает
Здравый смысл; …
… Если ж пространства иль места, что мы
пустотой называем,
Не было б вовсе, тела не могли бы нигде
находиться
И не могли б никуда и двигаться также
различно…
… Быть же вместилищем тел может только пустое
пространство…
… Плотны тела основные, однако вполне объяснимо,
Как из них воздух, вода, и земля, и огонь –
все, что мягко, –
Может возникнуть, какой созидается все это
силой,
Если в составе вещей пустоты заключается
примесь…
… если б нигде никакой пустоты не встречалось,
Плотным являлось бы все; и напротив, коль тел бы известных
Не было, чтобы заполнить места, что они занимают,
Все б оказалось тогда и пустым, и порожним пространством.
Значит, везде пустота, очевидно, сменяется телом,
Ибо ни полости нет совершенной нигде во вселенной,
Ни пустоты, а тела существуют известные только,
Что полнотой разграничить способны пустое пространство.
1013а …Коль был бы предел положен пустому
пространству,
Всех бы бесчисленных тел основных оно
не вместило;
Если ж в пространстве пустом их число
ограничено было б,
То ни моря, ни земля, ни небес лучезарная
область,
Ни человеческий род, ни тела бы святые
бессмертных
Существовать не смогли даже часа единого доли.
Ибо материи всей совокупность, расторгнув
все связи,
Вся унеслась бы тогда, в пустоте необъятной
рассеясь.
Или, вернее сказать, никогда не могла бы
сгуститься
И ничего породить, неспособная вместе
собраться…”
Если бы пространство было замкнуто, то:
“материя вся под давленьем плотных начал основных отовсюду осела бы в кучу, И не могло бы ничто под покровом небес созидаться”.
“… нет конца у пространства
И распростерто оно повсюду, во всех направленьях…”
• Первоначала.
“…Можно скорее признать, что имеется множество общих
Тел у различных вещей, – как в словах одинаковых знаков, –
Чем, что возможно вещам без первичных начал зарождаться…
… все вещи должны иметь семена, из которых
Выйти могли бы они…
(… Ибо отдельным вещам особые силы присущи…)
…тела иль вещей представляют собою начала,
Или они состоят из стеченья частиц изначальных.
Эти начала вещей ничему не под силу разрушить:
Плотностью тела своей они все, наконец, побеждают…
(… начальные плотны тела, и нет пустоты в них…)
… И потому вещество, состоя из плотного тела,
Может быть вечным, хотя разлагается все остальное…
… Ибо, коль вещи во всех частях своих были бы смертны,
То и внезапно из глаз исчезали б они, погибая; …
… Далее, так как есть предельная некая точка
Тела того, что уже недоступно для нашего чувства,
То, несомненно, она совсем не делима на части,
(…предел раздробленью известный положен…)
Будучи меньше всего по природе своей; и отдельно,
Самостоятельно, быть не могла никогда и не сможет,
Ибо другого она единая первая доля,
Вслед за которой еще подобные ей, по порядку
Сомкнутым строем сплетясь, образуют телесную сущность;
Так как самим по себе им быть невозможно, то, значит,
Держатся вместе они, и ничто их не может расторгнуть.
Первоначала вещей, таким образом, просты и плотны, [и вечны]
Стиснуты будучи крепко, сцепленьем частей наименьших,
Но не являясь притом скопленьем отдельных частичек,
А отличаясь скорей вековечной своей простотою.
И ничего ни отторгнуть у них, ни уменьшить природа
Не допускает уже, семена для вещей сберегая.
Если не будет, затем, ничего наименьшего, будет
Из бесконечных частей состоять и мельчайшее тело:
У половины всегда найдется своя половина,
И для деленья нигде не окажется вовсе предела….
…Первоначала вещей,…
Лишь до известных границ разнородны бывают по формам.
Если бы не было так, то тогда непременно иные
Были б должны семена достигать величин необъятных.
Не допускают они и значительной разницы в формах.
Первоначала вещей…
Сходные между собой по своим однородным фигурам,
Неисчислимы совсем. Ибо, если положены грани
Разнице в формах, должны похожие первоначала
Или бесчисленны быть, иль материи вся совокупность
Будет конечною, что невозможно…
… телам изначальным,…
Вовсе покоя нигде не дано в пустоте необъятной.
Наоборот, непрерывно гонимые разным движеньем,
Частью далеко они отлетают,
[…И удивляться нельзя: ведь они в высшей степени крепки,
Плотны и вески, и вспять отскочить им ничто не мешает…]
столкнувшись друг с другом,
Частью ж расходятся врозь на короткие лишь расстоянья.
Те, у которых тесней их взаимная сплоченность, мало
И на ничтожные лишь расстояния прядая порознь,
Сложностью самых фигур своих спутаны будучи цепко,
Мощные корни камней и тела образуют железа
Стойкого, так же, как все остальное подобного рода.
Прочие, в малом числе в пустоте необъятной витая,
Прядают прочь далеко и далеко назад отбегают
На промежуток больший. Из них составляется редкий
Воздух, и солнечный свет они нам доставляют блестящий.
Множество, кроме того, в пустоте необъятной витает
Тех, что отброшены прочь от вещей сочетаний и снова
Не были в силах еще сочетаться с другими в движеньи…
… уносясь в пустоте, в направлении книзу
отвесном,
Собственным весом тела изначальные в некое
время
В месте неведомом нам начинают слегка
отклоняться,
Так что едва и назвать отклонением это
возможно.
Если ж, как капли дождя, они вниз
продолжали бы падать,
Не отклоняясь ничуть на пути в пустоте
необъятной,
То никаких бы ни встреч, ни толчков у начал
не рождалось,
И ничего никогда породить не могла бы
природа…
… Должно поэтому все, проносясь в пустоте без
препятствий,
Равную скорость иметь, несмотря на различие
в весе.
Значит, нельзя и телам тяжелее на легкие
сверху
Падать никак и рождать при падении этом
удары,
Чтобы движенья менять, из каких созидаются
вещи.
Вновь повторяю: тела непременно должны
отклоняться,
Но незаметно совсем…
…тела основные мятутся
В вечном движеньи всегда…”
“…Также и времени нет самого по себе, но предметы
Сами ведут к ощущенью того, что в веках совершилось,
Что происходит теперь и что воспоследует позже.
И неизбежно признать, что никем ощущаться не может
Время само по себе, вне движения тел и покоя…”.
• Ощущения.
“…все то, что для нас и отрадно, и чувству приятно, Должно в себе содержать изначальную некую гладкость; наоборот, что для чувств и несносно и кажется жестким, То несомненно в себе заключает шершавое нечто”.
Вкус: “…и мед и молочная влага На языке и во рту ощущаются нами приятно; Наоборот же, полынь своей горечью или же дикий Тысячелистник уста нам кривят отвратительным вкусом. Так что легко заключить, что из гладких и круглых частичек То состоит, что давать ощущенье приятное может; Наоборот, то, что нам представляется горьким и терпким, Из крючковатых частиц образуется, тесно сплетенных, А потому и пути к нашим чувствам оно раздирает, Проникновеньем своим нанося поранения телу”.
Звук так же порождается в нашем органе слуха, как и вкус в языке. Он состоит из частиц, и различает “визг от пилы” и звуки кифары, последний состоит из гладких элементов, первый из таких частиц состоять не может.
“Не полагай и того, что от сходных семян происходят Краски, которые взор своим цветом прекрасным ласкают, Так же, как те, что нам режут глаза, заставляя слезиться, Или же видом своим возбуждают у нас отвращенье”.
Также зловоние и благовоние вызываются различными по форме частицами, первотелами, элементами.
• Вселенная.
“963. Если ж должны мы признать, что нет ничего
за Вселенной:
Нет и краев у нее и нет ни конца, ни предела.
И безразлично, в какой ты находишься части
Вселенной:
Где бы ты ни был, везде, с того места, что ты
занимаешь,
Все бесконечной она остается во всех
направленьях…
976. …Без конца распростерто пространство
Вселенной.
1070. Центра ведь нет нигде у Вселенной, раз ей
никакого
Нету конца…”
А если материя изобильна и места полно, то что мешает тому, чтобы помимо нашего мира были и другие миры? Ведь “вещей семена неизменно способна природа Вместе повсюду сбивать, собирая их тем же порядком, Как они сплочены здесь”. К тому же в мире нет ничего единственного в своем роде: и люди, и горные звери, и рыбы не существуют в одном экземпляре. “Следственно, надо признать, что подобным же образом небо, Солнце, луна и земля, и моря, и все прочие вещи Не одиноки”.
Эти миры рождаются не по воле богов и не замыслу какого-то мирового разума, а сами собой постепенно и стихийно путем естественного самосовершенствования:
“Первоначала вещей, разумеется, вовсе невольно
Все (хитроумно в таком разместилися стройном порядке
И о движеньях своих не условились раньше, конечно,
Но многократно свои положения в мире меняя,
От бесконечных времен постоянным толчкам подвергаясь,
Всякие виды пройдя сочетаний и разных движений,
В расположеньи они, наконец, попадают, из коих
Вся совокупность вещей получилась в теперешнем пиле
И, приведенная раз в состояние нужных движений,
Много бесчисленных лет сохраняется так…”.
Эти миры смертны. “Их жизни предел точно так же Поставлен и ждет их так же, как все”.
• Земля.
Земля находится состоянии упадка и приближается к гибели. Доказательство тому является понижение плодородия земли.
Земля содержит в себе наибольшее количество самых разнообразных первоначал, чем объясняется ее плодородие: “…так как многих вещей в ней содержатся первоначала, Может на свет выводить она многое способом разным”.
• Бог.
“…И оттого только страх всех смертных объемлет, что много
Видят явлений они на земле и на небе нередко,
Коих причины никак усмотреть и понять не умеют,
И полагают, что все это божьим веленьем творится.
Если же будем мы знать, что ничто не способно возникнуть
Из ничего, то тогда мы гораздо яснее увидим
Наших заданий предмет: и откуда являются вещи,
И каким образом все происходит без помощи свыше….
…все боги должны по природе своей непременно
Жизнью бессмертной всегда наслаждаться в полнейшем покое,
Чуждые наших забот и от них далеко отстранившись.
Всем обладают они и ни в чем не нуждаются нашем;
Благодеяния им ни к чему, да и гнев неизвестен…”
Отвергая тягостный гнет гнусной религии, мы вовсе не толкаем людей на путь преступлений. На этот путь толкает людей именно религия, именно “религия больше И нечестивых сама и преступных деяний рождала”. Никакой истинной религии нет, всякая религия – клубок суеверий.
• Душа.
Душа телесна. Так что отношение души и тела есть отношение двух тел, из которых одно (душа) находится в другом (теле), и это возможно, так как тело состоит из первоначал, разделенных пустотой. В этой пустоте и находится телесная душа. Она состоит из частиц тепла, частиц воздуха, ветра и еще четвертой сущности, благодаря которой возникают чувства и мысль, более “Никакого ей нету названья, Тоньше ее ничего и подвижнее нету в природе, И элементов ни в чем нет более мелких и гладких; Первая в членах она возбуждает движения чувства, Ибо, из мелких фигур состоя, она движется первой; Следом за нею тепло и ветра незримая сила Движутся, воздух затем, а затем уж и все остальное”.
Душа не может существовать без тела, а живое тело не может сохранить жизнь без души. Душа, дух, ум растут вместе с телом, “после ж, когда расшаталось от старости тело И одряхлели от лет всесильных разбитые члены, Разум хромеет, язык заплетается, ум убывает; Все пропадает тогда и все одновременно гибнет. Следственно, должно совсем и душе, наконец, разлагаться И, распускаясь, как дым, уноситься в воздушные выси, Так как мы видим, она, одновременно, как указал я, С телом рождаясь, растет и под бременем старости никнет”. Состояние тела отражается и на состоянии души, так сказать, эпизодически; например, принимая в тело вино, мы изменяем и состояние души, не только заплетаются ноги, но и ум затуманен. Так же и при болезни тела страдает и дух: “…коль болезнь поражает нам тело, то часто Дух начинает блуждать и высказывать вздорные мысли”. Но и дух может быть независим от тела, т. е. одно тело от другого тела, и потому может быть так, что “болен наш дух, а тело здорово и бодро”. Ведь таким же образом один член может быть болен, а остальные здоровы (иначе наступила бы смерть как болезнь всего тела).
“Я утверждаю, что дух,— мы его и умом называем, –
Где пребывают у нас и сознанье живое и разум,
Есть лишь отдельная часть человека, как руки и ноги
Или глаза составляют живого создания части….
“…дух и душа состоят меж собою
В тесной связи и с собой образуют единую сущность”.
Но все-таки между ними есть и различия. Дух есть разум или ум и находится в середине груди, “часть остальная души, что рассеяна всюду по телу, Движется волей ума и его мановенью подвластна”, поэтому дух – это часть души, ибо есть дух и “часть остальная души”.
Если душа, обладая бессмертной природой, вселилась в наше тело, существуя еще до него, то “почему же тогда мы не помним о жизни прошедшей, Не сохраняем следов совершившихся раньше событий”. Говорят, что душа забывает о своих прошлых воплощениях, но в таком случае:
“коль духа могла измениться столь сильно способность,
Что совершенно о всем миновавшем утратил он память,
Это, как думаю я, отличается мало от смерти.
И потому мы должны убедиться, что бывшие души
Сгибли, а та, что теперь существует, теперь и родилась…
…Если ж была бы душа бессмертии и вечно меняли б
Тело на тело, то нрав у животных тогда бы метилен:
Часто бежали бы прочь, нападенья пугаясь рогатых
Ланей, гирканские псы, трепетал бы в воздушных высотах
Сокол парящий и вдаль улетал бы, завидя голубку,
Ум оставлял бы людей, разумели бы дикие звери…”
Кроме того, и это главное, душа настолько тесно связана с телом, что непонятно, как она может так проникнуть во все его органы, если будет чем-то, что может приходить в какое-то вместилище и уходить из него.
• Смерть.
Смерть противоположна жизни. Смерть не есть переход бытия в небытие, поскольку смерть не имеет силы над первоначалами и над материей как совокупностью этих первоначал. Смерть расторгает лишь сочетания первоначал, в результате чего живое становится неживым, чувствующее – бесчувственным. Но тут же жизнь производит иные сочетания. Смерть и жизнь неразделимы, всему, что сложено из первоначал, положен предел, гибель сложного справедлива и естественна, но также и естественна и жизнь. Конкретно же “то побеждают порой животворные силы природы, То побеждает их смерть…”.
Смерти не стоит бояться ибо, во-первых: раз душа смертна, то нет загробного существования и нечего бояться перехода в какой-то новый неведомый и страшный мир; и во-вторых: смерть естественна.
И самая сладкая жизнь не может длиться вечно – наступает скука повторения.
Нас не было в прошлом; мы не будем знать никакой печали в будущем, как не знали ее и до своего рождения.
“Что же до Кербера, Фурий, а также лишенного света Тартара, что изрыгает ил пасти ужасное пламя, Этого нет нигде, да и быть безусловно не может. Страх наказаний зато существует при жизни за наши Злые дела по заслугам и кара за нашу преступность”.
Смерть – естественное явление природы, “Ибо отжившее все вытесняется новым, и вещи Восстанавливаются вновь одни из других непременно, И не уходит никто в преисподней мрачную бездну, Ибо запас вещества поколениям нужен грядущим, Но и они за тобой последуют, жизнь завершивши; И потому-то, как ты, они сгинули раньше и сгинут. Так возникает всегда неизменно одно из другого. В собственность жизнь никому не дается, а только на время…”. Бессмертна только смерть, всех ожидает “вечная смерть”, и “…в небытии пребывать суждено одинаково долго.
Тем, кто конец положил своей жизни, и также
Тем, кто скончался уже на месяцы раньше и годы…”.
Платон (427 – 347 г. до н.э.)
Платон родился в чрезвычайно знатной и состоятельной семье на острове Эгина, неподалеку от Афин. Со стороны отца, Аристона, род Платона восходит к последнему царю Аттики – Кодру, со стороны матери, Периктионы, к семье родственников знаменитого законодателя Солона. Дом этот был воспет Анакреоном и другими греческими поэтами. Родственником матери был также известный афинский политический деятель, впоследствии тиран Критий, который, по-видимому, и ввел Платона в круг учеников Сократа.
Платон был воспитан в духе так называемой “греческой калокагатии” (калокагатия – идеал человека, сочетающего в себе красоту совершенного тела и внутреннее нравственное благородство). Платон занимался живописью, пел, сочинял трагедии и возвышенные дифирамбы в честь Диониса. Особенно он любил комиков Аристофана и Софрона. Занятия искусством, впрочем, не помешали Платону участвовать в качестве борца в Исмийских общегреческих играх и даже получить там награду. Кстати, будучи от рождения Аристоклом, он и прозвище получил “Платон” (по-гречески “платюс” – широкоплечий) (по преданию от своего учителя Сократа).
После смерти учителя Платон приобрел в афинском пригороде сад, где устроил школу, которая стала называться Академией в честь героя Академа, где Платон и провел остаток жизни. Он умер глубоким стариком в возрасте восьмидесяти лет. Сама школа с ее традициями просуществовала почти тысячу лет и была закрыта только в 529 г. императором Юстинианом.
Под именем Платона дошло до нас от древности следующее: речь – “Апология Сократа”; 23 подлинных диалога; Ив разной степени сомнительных диалогов; 8 неподлинных произведений, которые не входили в список произведений Платона даже в древности; 13 писем, многие из которых безусловно подлинные, и – “Определения”, единогласно всегда принимавшиеся за неподлинные. Для истории философии и для филологии всегда являлось огромной проблемой как подлинность 35 основных произведений, так и их хронологическая последовательность, заполнившая собою 50-летнюю литературную деятельность Платона.
I. Ранний период. Этот период начался даже, может быть, раньше смерти Сократа, но кончился он, вероятно, 1-й сицилийской поездкой Платона, т.е. занимает он собою приблизительно 90-е годы IV в. до н.э. Сюда относятся – “Апология Сократа”, – “Критон”, “Эвтифрон”, “Лахет”, “Лисий”, “Хармид”, “Протагор”, 1-ая книга – “Государства”. (Все эти произведения Платона отличаются чисто сократовским методом анализа отдельных понятий с попытками найти их родовую сущность и с упором по преимуществу на моральную проблематику.
П. Переходный период. Сюда относятся произведения 80-х годов: “Горгий”, “Меной”, “Эвтидем”, “Кратил”, “Гиппий меньший”, “Ион”, “Гиппий больший”, “Менексен” (последние три диалога уязвимы в разных отношениях в смысле своей подлинности). Этот переходный период уже намечает отдаленную концепцию субстанциально понимаемых идей, с точки зрения которых критикуются релятивизм софистов и их беспринципное риторическое пустословие (“Горгий”, “Эвтидем”). Делается заметным также сознательное отношение к досократовской философии (критика гераклитовского иррационализма в “Кратиле”) вместе с использованием орфико-пифагорейских учений о предсуществовании и бессмертии душ (“Горгий”, “Меной”). Кроме сократовского рационального анализа понятий, пробиваются также мотивы поэтического, мифологического и даже мистического характера, а также страстная политическая направленность против разложившейся демократии в защиту аристократам, образа мысли, чего тоже не было у Сократа.
III. Зрелый период, занимающий 70-60-е годы. Не входя в трудные хронологические проблемы, отметим только, что диалоги этого зрелого периода литературной деятельности П. можно разделить на две теоретическо-стилистические группы.
К первой группе относятся “Федон”, “Пир”, “Федр”, П-Х кн. “Государства”. Центральным является здесь знаменитое платоновское учение об идеях как о самостоятельно существующей субстанциальной действительности, определяющей собою и всю материальную действительность. В европейской философии впервые здесь прозвучал не только твердый и убежденный, но и пророческий голос, возвещавший миру о несамостоятельности и ничтожестве материи и о примате идеального начала. В “Федоне” это доходит почти до метафизического дуализма и почти до полного отрицания человеческого тела в жертву душевной и духовной жизни. В остальных диалогах этой группы мотив дуализма звучит гораздо слабее, перекрывается разного рода поэтически вдохновенными картинами, а в “Государстве” и вообще отрицается заменяясь учением о гармонии тела и души, о гармонии душевных способностей между собою, о гармонии души и общественно-политической жизни и, наконец, о гармонии между собою общественно-политических сословий. Завершается эта картина учением о круговороте душ и о загробных наградах и наказаниях. Художественная изысканность речи Платона в данный период кульминирует, поскольку, кроме неизменного диалогического способа изложения, преследующего здесь к тому же цели не какого-нибудь случайного, но вполне систематического характера, здесь мы находим целые ораторские речи, богатую мифологию и тонко разработанную поэтику речи.
Ко 2-ой группе этого зрелого периода литературного творчества П. относятся: “Теэтет”, “Парменид”, “Софист”, “Политик”, “Филеб”, “Тимей” и “Критий”. От предыдущей группы диалогов эта группа отличается гораздо больше конструктивно-логическим характером, чем превознесением мира идей в его самостоятельности и онтологической абсолютности. Идеальный мир здесь нигде не отрицается, а скорее предполагается. Но содержание самих диалогов касается либо критики голого эмпиризма (“Теэтет”), либо диалектики категорий (“Парменид”, – “Софист”), либо диалектики космоса (“Тимей”). И вообще материальным миром Платон оказывается занят здесь гораздо больше, чем миром идеальным. Значительно деградирует здесь также и художественная сторона диалога, Платон много спорит в этих диалогах с разными философами, часто не называя их по имени. Мифолого-поэтические места здесь редки.
IV. Последний, или поздний период, куда относятся “Законы” (писавшиеся уже в 50-х годах) и “Послезаконие” (вероятно, написанные кем-либо из учеников Платона). Огромные “Законы” очень пестры по своему содержанию и стилю, ставят своей целью изобразить не абсолютно идеальное, но сниженное и доступное реальным человеческим силам государство, содержат много разного рода противоречий в концепциях и в терминологии, что заставляло многих исследователей находить и в теориях и в стиле “Законов” черты старческого упадка философии Платона. Наряду с этим в диалоге встречается и много таких рассуждений, для которых все еще характерна обычная платоновская глубина и острота мысли.
Диалоги весьма сомнительного происхождения и времени: “Алкивиад I”, “Гиппарх”, “Клитофонт” и “Минос”.
Диалоги безусловно неподлинные: “Алкивиад II”, “Соперники”, “Феаг”.
Произведения настолько неподлинные, что они не вошли даже в список произведений Платона у Фрасилла, ритора I в. н.э., виднейшего античного исследователя Платона: “Демодок”, “Сизиф”, “Алкиона”, “Эриксий”, “Аксиох”, “О справедливости”, “О добродетели”, “Определения”.
Если бросить общий взгляд на произведения Платона, то даже с учетом естественного для 50-летнего литературного творчества разнобоя в концепциях, терминологии и стиле все же необходимо сказать, что произведения Платона являются для современного историка философии скорее какой-то обширной и местами гениальной лабораторией мысли, чем определенного рода системой и строго продуманной философской последовательностью. Платон очень часто начинает рассуждение на новую тему, не подведя итогов прежнему рассуждению. Изложение у него часто прерывается разного рода отступлениями и поэтическими картинами. Иной раз очень важная для системы мысль излагается кратко, а второстепенная мысль, наоборот, чересчур подробно. Философским диалогом Платон владеет безукоризненно. Тем не менее, часто этот диалог у него состоит из ненужных вопросов и ответов, которые можно было бы легко избежать и заменить более краткой и более ясной формулировкой. И в первую очередь все это касается центрального для П. учения об идеях. Собственно говоря, оно нигде не изложено у Платона систематически; и его приходится реконструировать путем привлечения цитат из всей массы платоновского текста. Это не помешало, однако, Платону продумать основные принципы идеализма очень последовательно и глубоко, а главное, очень откровенно. Едва ли у какого-нибудь др. философа проводится так упорно и так безоговорочно мысль о примате сознания над бытием; и едва ли кто-нибудь другой так честно продумал до конца все выводы из этого примата, какой бы нелепостью они не отличались.
Философия Платона далеко выходит за рамки традиционных философских проблем, поскольку создавалась и переживалась в атмосфере весьма интенсивного поэтического творчества, а также и в условиях напряженной деятельности философа в области политики. Чтобы понять философию Платона в целом, необходимо весьма тщательно учитывать его язык и стиль, его постоянно приподнятые настроения и чувства и его страстную борьбу с политическими врагами.
Не вдаваясь во все эти проблемы, мы должны, однако, сказать, что Платон является мыслителем, весьма далеким от удовлетворения одними абстракциями, что все свои философские идеи он всегда горячо и взволнованно пропагандировал, что все свои “заумные” идеи он очень умно и даже страстно переживал, изображал и пропагандировал. Несмотря на постоянные у него тончайшие философские анализы, он дал нам образец весьма драматического философствования, избегая всякой отрешенности и академизма. В противоположность современным зарубежным историкам философии, три крупных русских дореволюционных идеалиста, Владимир Соловьев, Е.Н. Трубецкой и В.Ф. Эрн, создали концепцию жизненной драмы Платона и, можно сказать даже, жизненной трагедии Платона с выдвижением на первый план постоянных и горячо переживаемых им высоких идей, а с другой стороны – жизненных неудач этих идей, их неприспособленности к жизни, их безвыходности и в конце концов полного краха.
Идея
Об идеях.
Платон был первым, кто ввел в философский обиход понятие “эйдос”, или иначе “идея”. “Идея” переводится с греческого как “облик”, “образ”, “очертание”, “форма”, “смысловая предпосылка”, “основание”, “основной принцип”, “основоположение”. Термин “идея” в собственном смысле слова употребляется только начиная с “Федона”. Да и этот термин в тексте Платона весьма неустойчив. То это есть логическая категория, которая рассматривается в диалектической или иной связи с другими категориями, то она синтетическое и неделимое целое, возникшее из отдельных смысловых элементов в качестве неразрушимо данного их интеграла; то это основные смысловые предпосылки вещей, без чего невозможно сказать, что данная вещь именно она сама, а не что-нибудь другое; то это действующие и закономерно-оформляющие космические силы, солнце, создающее жизнь и делающее возможным ее познание; демоны, нисходящие от божественного ума к душам, то это идеальные тела, вечно блистающие или в виде мира неподвижных звезд, или в виде божеств, или в виде вообще мировых и надмирных материализованных сущностей; то это вечные первообразы вещей, демиургически оформляющие собою весь космос; то это предметы вечной любви и познания; а то это и просто формы самых обыкновенных чувственных вещей.
Мир вещей текуч, преходящ. Однако есть нечто вечное, что определяет материальные явления. Это причины, которые нельзя воспринять чувствами, но можно постичь умом. Эти причины есть формы вещей – идеи.
Так существуют реальные кони в реальном мире, им соответствует идея коня в мире бестелесном. Как можно убедиться в том, что эти идеи существуют? Обычным способом – никак. Идеи нельзя пощупать, их нельзя увидеть, осязать. Идеи можно “созерцать” только умом.
“… что есть вечное, не имеющее возникновения бытие и что есть вечно возникающее, но никогда не сущее. То, что постигается с помощью размышления и объяснения, очевидно, и есть вечно тождественное бытие; а то, что подвластно мнению и неразумному ощущению, возникает и гибнет, но никогда не существует на самом деле. Однако все возникающее должно иметь какую-то причину для своего возникновения, ибо возникнуть без причины совершенно невозможно. Далее, если демиург любой вещи взирает на неизменно сущее и берет его в качестве первообраза при создании идеи и потенции данной вещи, все необходимо выйдет прекрасным; если же он взирает на нечто возникшее и пользуется им как первообразом, произведение его выйдет дурным”.
Идея вовсе не оторвана от вещи, но является основанием осмысленного существования вещи и ее структуры. Она означает не столько внешнюю, сколько внутреннюю форму вещи, то есть ее сущность или закон ее существования. Реально существует не чувственный предмет, но лишь его умопостигаемая, бестелесная, не воспринимаемая чувствами сущность. Но и в то же время, идея существует сама по себе, независимо от обнимаемых ею многочисленных одноименных чувственных предметов – существует как общее для всех этих предметов.
Идея является:
1) причиной, или источником бытия вещей, их свойств и их отношений;
2) образцом, взирая на который демиург творит мир вещей;
3) целью, к которой, как к верховному благу, стремится все существующее.
Идеи совершенно запредельны, невыразимы ни в каких образах чувственного опыта, ни в каких понятиях и категориях числа, пространства и времени. Они существуют сама по себе, независимо от обнимаемых ею многочисленных одноименных чувственных предметов – существуют как общее для всех этих предметов.
Характеристики идеи: вечность, самотождественность, безотносительность, неподвластность определениям пространства и времени, единство и целостность. Идеи постигаются посредством знания, и знание возможно только относительно идей.
Идея есть бестелесная, постигаемая только умом причина, как причастность, в которой только и существуют вещи чувственного мира; как прекрасный образец всех вещей; как цель, к которой вещи стремятся; как понятие об общей сущности вещей, или как то, что, отправляясь от отдельных многочисленных и многократных ощущений, сказывается о виде, как о едином для многого.
” – Возьмем и теперь какое тебе угодно множество. Ну, если хочешь, например, кроватей и столов на свете множество…
– Конечно.
– Но идей этих предметов только две – одна для кровати и одна для стола.
– Да.
– И обычно мы говорим, что мастер изготовляет ту или иную вещь, всматриваясь в ее идею: один делает кровати, другой столы, нужные нам, и то же самое и в остальных случаях. Но никто из мастеров не создает самое идею. Разве он это может?
– Никоим образом”.
“Я хочу показать тебе тот вид причины, который я исследовал, и вот я снова возвращаюсь к известному и сто раз слышанному и с него начинаю полагая за основу, что существует прекрасное само по себе, и благое, и великое, и все прочее”.
“Вообрази людей как бы в подземном пещерном жилище, которое имеет открытый сверху и длинный во всю пещеру вход для света. Пусть люди живут в ней с детства, скованные по ногам и по шее так, чтобы, пребывая здесь, могли видеть только то, что находится пред ними, а поворачивать голову вокруг от уз не могли. Пусть свет доходит до них от огня, горящего далеко вверху и позади их, а между огнем и узниками на высоте пусть идет дорога, против которой вообрази стену, построенную наподобие ширм, какие ставят фокусники пред зрителями, когда из-за них показывают свои фокусы. – Воображаю, сказал он. – Смотри же: мимо этой стены люди несут выставляющиеся над стеною разные сосуды, статуи и фигуры, то человеческие, то животные, то каменные, то деревянные, сделанные различным образом, и что будто бы одни из проносящих издают звуки, а другие молчат.- Странный начертываешь ты образ и странных узников, сказал он. Похожих на нас, примолвил я. Разве ты думаешь, что эти узники на первый раз как в себе, так и один в другом видели что-нибудь иное, а не тени, падавшие от огня на находящуюся пред ними пещеру? – Как же иначе, сказал он, если они принуждены во всю жизнь оставаться с неподвижными-то головами? – А предметы проносимые – не то же ли самое? – Что же иное? – Итак, если они в состоянии будут разговаривать друг с другом, не думаешь ли, что им будет представляться, будто, называя видимое ими, они называют проносимое? – Необходимо. – Но что, если бы в этой темнице прямо против них откликалось и эхо, как скоро кто из проходящих издавал бы звуки, к иному ли чему, думаешь, относили бы они эти звуки, а не к проходящей тени? – Клянусь Зевсом, не к иному, сказал он. – Да и истиною-то, примолвил я, эти люди будут почитать, без сомнения, не что иное, как тони. – Весьма необходимо, сказал он. – Наблюдай же, продолжал я: пусть бы, при такой их природе, приходилось им быть разрешенными от уз и получить исцеление от бессмысленности, какова бы она ни была; пусть бы кого-нибудь из них развязали, вдруг принудили встать, поворачивать шею, ходить и смотреть вверх на свет: делая все это, не почувствовал ли бы он боли и от блеска не ощутил ли бы бессилия взирать на то, чего прежде видел тени? И что, думаешь, сказал бы он, если бы кто стал ему говорить, что тогда он видел пустяки, а теперь, повернувшись ближе к сущему и более действительному, созерцает правильнее, и, если бы даже, указывая на каждый проходящий предмет, принудили его отвечать на вопрос, что такое он, пришел ли бы он, думаешь, в затруднение и не подумал ли бы, что виденное им тогда истиннее, чем указываемое теперь? – Конечно, сказал он. – Да хотя бы и принудили его смотреть на свет, не страдал ли бы он глазами, не бежал ли бы, повернувшись к тому, что мог видеть, и не думал ли бы, что это действительно яснее указываемого? – Так, сказал он. – Если же кто, продолжал я, стал бы влечь его насильно по утесистому и крутому всходу и не оставил бы, пока не вытащил на солнечный свет, то не болезновал ли бы он и не досадовал ли бы на влекущего и, когда вышел бы на свет, ослепляемые блеском глаза могли ли бы даже видеть предметы, называемые теперь истинными? – Вдруг-то, конечно, не могли бы, сказал он. – Понадобилась бы, думаю, привычка, кто захотел бы созерцать горнее: сперва легко смотрел бы он только на тени, потом на отражающиеся в воде фигуры людей и других предметов, а, наконец, и на самые предметы; и из этих находящиеся на небе и самое небо легче видел бы ночью, взирая на сияние звезд и луны, чем днем – солнце и свойства солнца. – Как не легче! – И только, наконец, уже, думаю, был бы в состоянии усмотреть и созерцать солнце – не изображение его в воде и в чуждом месте, а солнце само в себе, в собственной его области. – Необходимо, сказал он. – И после этого-то лишь заключил бы о нем, что оно означает времена и лета и, в видимом месте всем управляя, есть некоторым образом причина всего, что усматривали его товарищи. – Ясно, сказал он, что от того перешел бы он к этому. – Что же, вспоминая о первом житье, о тамошней мудрости и о тогдашних узниках, не думаешь ли, что свою перемену будет он ублажать, а о других жалеть? – И очень. – Вспоминая также о почестях и похвалах, какие тогда воздаваемы были им друг от друга, и о наградах тому, кто с проницательностью смотрел на проходящее и внимательно замечал, что обыкновенно бывает прежде, что потом, что идет вместе, и из этого-то могущественно угадывал, что имеет быть – пристрастен ли он будет, думаешь, к этим вещам РГ станет ли завидовать людям между ними почетным и правительственным или скорее придет к мысли Гомера и сильно захочет лучше идти в деревню работать на другого человека, бедного, и терпеть что бы то ни было, чем водиться такими мнениями и так жить? – Так и яду-маю, сказал он; лучше принять всякие мучения, чем жить по-тамошнему. – Заметь и то, продолжал я,) что если бы такой сошел опять в ту же сидельницу и сел, то после солнечного света глаза его не были ли бы вдруг объяты мраком? – Уж конечно, сказал он. – Но, указывая опять, если нужно, на прежние тени и споря с теми всегдашними узниками, пока не отупел бы, установив снова свое зрение – для чего требуется некратковременная привычка, – не возбудил ли бы он в них смеха и не сказали ли бы они, что, побывав вверху, он возвратился с поврежденными глазами и что поэтому не следует даже пытаться восходить вверх? А кто взялся бы разрешить их и возвесть, того они, лишь бы могли взять в руки и убить, убили бы. – Непременно, сказал он. – Так этот-то образ, любезный Главков, продолжал я, надобно весь прибавить к тому, что сказано прежде, видимую область зрения уподобляя житью в узилище, а свет огня в нем – силе солнца. Если притом положишь, что восхождение вверх и созерцание горнего есть восторжение души в место мыслимое, то не обманешь моей надежды, о которой желаешь слышать”.
“То бытие, существование которого мы выясняем в наших вопросах и ответах, – что же, оно всегда неизменно и одинаково или в разное время иное? Может ли равное само по себе, прекрасное само по себе, все вообще существующее само по себе, то есть бытие, претерпеть какую бы то ни было перемену? Или же любая из этих вещей, единообразная и существующая сама по себе, всегда неизменна и одинакова и никогда, ни при каких условиях ни малейшей перемены не принимает?
– Они должны быть неизменны и одинаковы, Сократ, – отвечал Кебет”.
“… истинное бытие – это некие умопостигаемые и бестелесные идеи; тела же, о которых говорят эти люди, и то, что они называют истиной, они, разлагая в своих рассуждениях на мелкие части, называют не бытием, а чем-то подвижным, становлением”.
Мир идей
Местопребывание “идей” – “наднебесные места”. Эти места “занимает бесцветная, бесформенная и неосязаемая сущность, в сущности своей существующая, зримая только для одного кормчего души – разума”.
Только несовершенство нашего способа мышления внушает нам ошибочное представление, будто “идеи” находятся в каком-то пространстве, подобно чувственным вещам, которые представляются нам как обособленные друг от друга и как пребывающие в пространстве. В строгом смысле слова, “идеи” совершенно запредельны, невыразимы ни в каких образах чувственного опыта, ни в каких понятиях и категориях числа, пространства и времени. Источник этой иллюзии – материя.
Материя
Это постигаемый каким-то незаконным рассуждением род пространства, причина обособления и отделения единичных вещей чувственного мира. Взирая на этот род пространства, “мы точно грезим и полагаем, будто все существующее должно неизбежно находиться в каком-то месте и занимать какое-нибудь пространство, а то, что не находится ни на земле, ни на небе, то и не существует”. Но взгляд этот ошибочен.
Материя есть нечто несуществующее, но не в абсолютном смысле несуществующее, а в том смысле, что она является принципом частичного функционирования идеи, принципом ее сокращения, уменьшения, затемнения, как бы той “воспреемницей” и “кормилицей” идей, которая не может воспринять их целиком, а воспринимает только “по возможности”, только в известной степени, начиная от максимально устойчивого их воплощения в виде мира неподвижных звезд, переходя к неустойчивому их воплощению в планетных сферах и кончая миром земных вещей, которые постоянно то возникают, то исчезают. Материя, взятая сама по себе, абсолютно бесформенна, т.к. иначе она не могла бы в совершенной форме воплощать в себе идеи, а привносила бы в это воплощение нечто еще и от себя самой. Поэтому она не есть ни земля, ни вода, ни воздух, ни вообще какая-нибудь из физических стихий; но “она есть некоторый вид незримый, бесформенный, всеприемлющий, каким-то неисследимым образом причастный началу мыслимому и неуловимый”. Это не есть и пространство, поскольку всякое пространство уже есть некое оформление. Материю нужно понимать чисто диалектически, а именно как чистое иное, которое потому и называется иным, что оно никогда не есть ни одно, ни другое, ни третье, но всегда ни одно, ни другое, ни третье, а вообще всегда только иное, и иное в отношении той или другой идеи, чистая инаковость.
Материя есть просто-напросто функция идеи. Идея существует не только сама по себе, не только неподвижно, не только бесструктурно, не только всегда предельно, не только всегда вечно и неизменно. Кроме всего этого она также еще существует и для другого, она и подвижна, она есть всегда и определенного рода структура, и притом вещественная структура; она всегда также и приближается к пределу, а не только неподвижный предел; она и временна и изменчива. Но всем этим она делается только благодаря тому, что существует материя, которая участвует в идее и тем самым переделывает ее, т.ч. идея, хотя и остается всегда идеальной, в то же самое время обязательно есть и функция материи.
Материя есть беспредельное начало и условие пространственного обособления, пространственной раздельности множества вещей, существующих в чувственном мире. Поэтому она и есть всеобщей “кормилицей” и “восприемницей” всякого рождения и возникновения.
Однако идеи и материя, иначе – области “бытия” и “небытия” противостоят не в качестве начал равноправных и равносильных. Это не две “субстанции” – духовная и “протяженная” (материальная) миру, или области идей принадлежит неоспоримое и безусловное первенство. Бытие первее, чем небытие. Так как идеи – истинно-сущее бытие, а материя – небытие, то, не будь идей, не могла бы быть и материя. Правда, небытие существует необходимо. Более того. Необходимость его существования ничуть не меньше необходимости существования самого бытия. Однако в связи категорий сущего “небытию” необходимо предшествует “бытие”. Чтобы “материя” могла существовать в качестве “небытия”, как принцип обособления отдельных вещей в пространстве, необходимо существование непространственных идей, с их сверхчувственной, только умом постигаемой целостностью, неделимостью и единством.
Небытие существует “ничуть не меньше”, чем бытие.
Сущее есть только идея, а материя есть только не-сущее, т.е. она является сущим только в отношении идеи.
Чувственный мир
Чувственный мир не есть ни область идей, ни область материи. Чувственный мир есть нечто “среднее” (to metaxy) между обеими сферами – истинно-сущего и не-сущего. Впрочем, срединное положение чувственных вещей между миром бытия и небытия не следует понимать так, будто над миром чувственных вещей непосредственно возвышается Мир идей. Между областью идей и областью вещей посредствует еще “душа мира” (he toy cosmoy psyche). Чувственный мир – порождение мира идей и мира материи. Если Мир идей есть мужское, или активное, начало, а мир материи – начало женское, или пассивное, то мир чувственно воспринимаемых вещей – детище обоих. Каждая вещь чувственного мира “причастна” и к своей идее и к материи. Идее она обязана всем, что в ней относится к “бытию”, всем, что в ней вечно, неизменно, тождественно. Поскольку чувственная вещь “причастна” к своей идее, она есть ее несовершенное, искаженное отображение, или подобие. Поскольку же чувственная вещь имеет отношение к материи, к беспредельной дробности, делимости и обособленности “кормилицы” и “восприемницы” всех вещей, она причастна к небытию, в ней нет ничего истинно существующего.
Мир чувственных вещей есть область становления, генезиса, бывания. Мир этот сопричастен бытию и небытию, совмещает, в себе противоположные определения сущего и не-сущего.
Мир чувственных вещей – это поток вечного становления, рождения и гибели.
В то время как идеи вечны, самотождественны, безотносительны, неподвластны определениям пространства и времени, единство и целостность мир чувственных вещей непрерывно изменчив, относителен, определяем условиями пространства и времени, множественный и дробимый.
Мир чувственных вещей не отсечен от мира идей: он все же стоит в каком-то отношении к миру идей. Вещи “причастны” идеям. Миру истинно-сущего бытия, или миру идей все же “причастных” идеям чувственных вещей, а мир небытия, или, что то же – материя.
Но так как мир чувственных вещей занимает серединное положение между сферой бытия и небытия, будучи порождением обеих этих областей, то он соединяет в себе в какой-то мере противоположности: он – единство противоположностей: бытия и небытия, тождественного и нетождественного, неизменного и изменчивого, неподвижного и движущегося, причастного к единству и множественного.
Идея “блага”.
Наивысшая идея есть “идея” блага. Благо доставляет познаваемым предметам “не только cпoсобность быть познаваемыми, но и способность существовать и получать от него сущность”. “Благо не есть сущность, но по достоинству и по силе – стоит выше пределов сущности”. Оно – “непредполагаемое” “начало всяческих” .
Идея Блага “придает познаваемым вещам истинность”, является причиной знания, она подобно Солнцу, дающему рождение, способствующему росту и питанию, дает вещам бытие и существование. Благо проявляется в прекрасном и истинном, его трудно постичь человеческому уму, но его можно постичь через красоту, соразмерность и истину.
“…на пределах ведения идея блага едва созерцается; но, будучи предметом созерцания, дает право умозаключать, что она во всем есть причина всего правого и прекрасного, в видимом родившая свет и его господина, а в мыслимом сама госпожа, дающая истину и ум, и что желающий быть мудрым в делах частных и общественных должен видеть eе”.
Так как над всем главенствует “идея” блага, то, другими словами, это значит, что порядок, господствующий в мире, есть порядок целесообразный: все направляется к благой цели. Всякое временное и относительное существование имеет целью некое объективное бытие; будучи целью (hoy heneka), онo есть вместе с тем благо (to agathon). Это бытие и есть сущность всех вещей, подверженных генезису, их образец. Все вещи стремятся достигнуть блага хотя – как чувственные вещи – не способны его достигнуть. Так, для всех живых существ верховная цель, первоначальный и необходимый предмет их стремлений – счастье. Но счастье состоит именно в обладании благом. Поэтому всякая душа стремится к благу и все делает ради блага.
Стремясь к обладанию благом, душа стремится к знанию о благе. О нем совершенно необходимо утверждать, “что все познающее охотится за ним, стремится к нему, желая схватить его и завладеть им, и не заботиться ни о чем, кроме того, что может быть достигнуто вместе с благом”.
Так как критерий всякого относительного блага – благо безусловное, то из всех учений философии наивысшее – учение об “идее” блага. Лишь при руководстве “идеей” блага справедливое становится пригодным и полезным. Без “идей” блага все человеческие знания, даже наиболее полные, были бы совершенно бесполезны.
Благо выше бытия и выше человеческого познания. Но, в известном смысле благо отожествляется с разумом. Так как разумность обнаруживается в целесообразности, то “благо” сближается с целесообразным. Но целесообразность есть соответствие вещи ее “идее”. Отсюда получается, что постигнуть в чем “благо” вещи – значит постигнуть “идею” этой вещи. В свою очередь, постигнуть “идею” – значит свести многообразие чувственных причинно обусловленных явлений “идеи” к их сверхчувственному и целесообразному единству, или к их закону. Например, чтобы ответить на вопрос, почему для земли лучше быть шаровидной (или плоской), находиться в центре мира или вне этого центра, необходимо указать разумное основание того или иного свойства. Задача объяснения мира, с этой точки зрения, состоит в том, чтобы свести все частные законы, действующие в мире, к единому общему, а затем из этого общего вывести все частные. Таким образом, общий закон вещей оказывается общим для них “благом”, а все частные законы – их частными “благами”.
Характеристики высшего блага для человека: 1) участие в вечной природе “идеи”; 2) воплощение “идеи” в действительности; 3) наличие разума и обладание знанием; 4) владение некоторыми науками, искусствами, а также обладание правильными мнениями и 5) некоторые виды чистых чувственных удовольствий, например, от чистых тонов мелодии или цветов в живописи.
“Это, доставляющее истинность познаваемому и дающее силу познающему, называй идеею блага, причиною знания и истины, поколику она познается умом. Ведь сколь ни прекрасны оба эти предметы – знание и истина, ты, предполагая другое еще прекраснее их, будешь предполагать справедливо. Как там свет и зрение почитать солнцеобразными справедливо, а солнцем несправедливо, так и здесь оба эти предметы – знание и истину -признавать благовидными справедливо, а благом которое-нибудь из них несправедливо; но природу блага надобно ставить еще выше. – О чрезвычай-noй красоте говоришь ты, сказал он, если она доставляет знание и истину, а сама красотою выше их; ведь не удовольствие же, вероятно, разумеешь ты под нею? – Говори лучше, примолвил я, и скорее вот еще кик созерцай ее образ. – Как? – Солнце, скажешь ты, доставляет видимым предметам не только, думаю, способность быть видимыми, но и рождение, и возрастание, и пищу, а само оно не рождается. – Да как же! – Так и благо, надобно сказать, доставляет познаваемым предметам не только способность быть познаваемыми, но и существовать и получать от него сущность, тогда как благо не есть сущность, но по достоинству и силе стоит выше пределов сущности”.
“Итак, если мы не в состоянии уловить благо одною идеею, то поймаем его тремя – красотою, соразмерностью и истиной; сложивши их как бы во-едино, мы скажем, что это и есть действительная причина того, что содержится в смеси, и благодаря ее благости самая смесь становится благом”.
Идея “красоты”.
“Под красотой форм я пытаюсь понимать не то, что хочет понимать под ней большинство, то есть красоту живых существ, или картин; нет, я имею в виду прямое и круглое, в том числе, значит, поверхности, изготовляемые при помощи токарного резца, а также фигуры, построяемые с помощью отвесов и угломеров, – постарайся хорошенько понять меня. В самом деле я называю это прекрасным не тем, что прекрасно по отношению к чему-либо, как это можно сказать о других вещах, но тем, что вечно прекрасно само по себе, по своей природе, и возбуждает некоторые особенные, свойственные только ему наслаждения, не имеющие ничего общего с удовольствием от щекотания”. Так, нежные и ясные звуки голоса, поющего какую-нибудь чистую мелодию, “прекрасны не по отношению к чему-либо другому, но сами по себе…”.
Нелепы мнение тех, кто думает, “будто блага и красоты нет ни в телах, ни во многом другом и будто оно заключено только в душе”.
“Кто, правильно руководимый, достиг такой степени познания любви, тот в конце этого пути увидит вдруг нечто удивительно прекрасное по природе, то самое, Сократ, ради чего и были предприняты все предшествующие труды, нечто, во-первых, вечное, то есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, а во-вторых, не в чем-то прекрасное, а в чем-то безобразное, не когда-то, где-то, для кого-то и сравнительно с чем-то прекрасное, а в другое время, в другом мосте, для другого и сравнительно с другим безобразное. Красота эта предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде какой-то речи или науки, не в чем-то другом, будь то животное, земля, небо или еще что-нибудь, а сама по себе, через себя самое, всегда одинаковая; все же другие разновидности прекрасного причастны к ней таким образом, что они возникают и гибнут, а ее не становится ни больше, ни меньше, и никаких воздействий она не испытывает. И тот, кто благодаря правильной любви к юношам поднялся над отдельными разновидностями прекрасного и начал постигать эту высшую красоту, тот, пожалуй, почти у цели”.
Критика идей.
В диалогах “Пармениде”, “Филебе” и “Софисте” Платон подвергает выработанное им самим учение об “идеях” суровой критике.
“И вот, пришедши мышлением сюда – к тем видам, о которых теперь только говорили, – я рассуждаю о них испытательно”.
В названных трех диалогах Платон выдвигает ряд доводов, говорящих или о сомнительности или прямо о невозможности принять это учение.
Критика “идей”, содержащаяся в этих диалогах, резко выделяет их по их содержанию из числа всех остальных сочинений Платона. Кроме этого, необходимо учесть еще одно важное, обстоятельство. Аристотель, который в качестве ученика Платона должен превосходно знать сочинения своего учителя, нигде ни словом не упоминает о том, что у Платона была собственная критика теории “идей”. Больше того. Аристотель прямо утверждает, будто Платон никогда не входил в разбор вопроса об “участии” вещей в “идеях”.
Ко всему сказанному присоединяются также и особенности литературного стиля и изложения “Филеба”, “Софиста” и “Парменида”. В этих сочинениях диалогическая форма уже не есть рамка для ярких сцен и картин афинской умственной жизни. В них нет обилия красок, художественно живописующих участников философских споров, а в самих спорах драматической выразительности и напряженности. Вместо всего этого – виртуозный логический анализ понятий, отвлеченная диалектика, педантические приемы логической дихотомии.
Все эти особенности трех знаменитых платоновских диалогов послужили поводом – для ряда знатоков сочинений Платона и специалистов по истории античной философии – к радикально скептическим выводам.
Принятие отрицательного результата этой критики равносильно утверждению, что никакой “самокритики” теории “идей” у Платона не было и что теория эта осталась его незыблемым философским убеждением.
Этот скептицизм или “гиперкритицизм” не имел однако успеха в русской историко-философской науке. Ни акад. А.Н. Гиляров, ни проф. А.Ф. Лосев не сочли доводы против подлинности “Парменида” и “Софиста” убедительными. Возбуждение сомнений в том, что им самим с полным убеждением, bona fide, утверждалось, акад. А.Н. Гиляров считает наиболее характерным для Платона методом исследования истины, а не основанием для отрицания у Платона взглядов, против которых сам Платон выдвигал возражения и которые, однако, удостоверяются всей совокупностью его сочинений. Все противоречия теории “идей” могут быть выведены из диалектического учения Платона о нераздельном единстве тождественного и иного, единого и многого, пребывающего и подвижного.
Основное сомнение возникает у Платона прежде всего по вопросу о самой возможности существования “идей” с обозначенными свойствами. Но даже если допускается существование подобных “идей”, возникает вопрос об их отношении к вещам. А именно:
1. Раздельность идей. Т.е. придется или принимать, будто единая и вечная идея как бы раздроблена, разделена, рассеяна в бесчисленном множестве порождаемых ею возникающих и погибающих вещей, или, что еще хуже, допустить, что, находясь в вещах, идея целиком находится и вне себя и в самой себе и при этом как тождественная себе.
Ранее утверждалось, что “идеи” “участвуют” в вещах, “причастны” к вещам.
Допустим, что каждая вещь есть то, что она есть, вследствие своего “участия” в одноименной ей “идее”. Тогда необходимо представляются две возможности: или идея должна целиком сполна заключаться в каждой из вещей, подходящих под эту идею, или каждая вещь должна заключать в себе только часть своей “идеи”. Но невозможно ни то, ни другое. Во-первых, “идея” не может заключаться в каждой отдельной вещи. Будь это так, то единая “идея” должна была бы одновременно существовать в различных местах. Во-вторых, “идея” не может присутствовать в одноименной с ней вещи также и частично. При последнем допущении “идея” окажется делимой и, следовательно, вразрез со своим определением, будет уже не единой. Кроме того, если каждая вещь, например, велика вследствие того, что имеет в себе часть того, что велико само по себе, то получается нелепый результат: все великое будет велико вследствие участия в том, что меньше великого, так как часть меньше своего целого.
Таким образом, “идея” не может заключаться в вещах ни целиком, ни некоторой своей частью. Но это значит, другими словами, что вещи не могут быть “причастными” своим “идеям”, или “участвовать” в них.
“Скажи-ка мне вот что: тебе кажется, говоришь, что есть некоторые виды, от которых прочие вещи по участию в них получают свои названия; причастная, например, подобию становится подобною, величине – великою, красоте и справедливости – справедливою и прекрасною. – Конечно, сказал Сократ. – Но каждая, воспринимающая вид, весь ли его воспринимает или часть? Или воспринятие возможно еще иное, помимо этого? – Но какое же? сказал он. – Так думаешь ли, что весь вид, составляя одно, содержится и каждой из многих вещей, или как? – Да что же препятствует, Парменид, содержаться ему? отвечал Сократ. – Следовательно, будучи одним и тем же самым но многих вещах, существующих особо, он будет содержаться во всех всецело и таким образом обособится сам от себя. – Не обособится, возразил Сократ: как, например, день, будучи одним и тем же, в одно и то же время находится во многих местах и оттого нисколько не отделяется сам от себя, так, может быть, и каждый из видов содержится во всем, как один и тот же. – Куда любезен ты, Сократ, сказал Парменид, что одно и то же полагаешь во многих местах, все равно как если бы, закрыв завесою многих людей, говорил, что одно находится на многих всецело. Или не это, думаешь, выражают твои слова? – Может быть, отвечал он. – Так вся ли завеса была бы на каждом или части ее – по одной? – Части. – Стало быть, и самые виды делимы, Сократ, сказал Парменид, и причастное им должно быть причастно частей, и в каждой вещи будет уже не целый вид, а всегда часть. – Представляется, конечно, так. – Что же? захочешь ли утверждать, Сократ, что вид, как одно, у нас действительно делится и, делясь, все-таки будет одно? – Отнюдь нет, отвечал он. – Смотри-ка, продолжал Парменид: если ты будешь делить самую великость и каждый из многих больших предметов окажется велик ее частью, которая меньше самой великости, – не представится ли это несообразным? – Конечно, сказал он. – Что же, каждая вещь, получив какую-нибудь часть равного, – которая меньше в сравнении с самым равным, – будет ли заключать в себе нечто, чем сравняется с какою-либо вещью? -Невозможно. – Но положим, кто-либо из нас примет часть малости: сама малость будет больше ее, так как это ее часть. И тогда как сама малость окажется больше, то, к чему приложится отнятое, станет, напротив, меньше, а не больше, чем прежде. – И этого-то быть не должно, сказал Сократ. – Каким же образом, Сократ, спросил Парменид, все прочее будет причастно у тебя видов, когда не может принимать их ни по частям, ни целыми? – Клянусь Зевсом! отвечал Сократ: такое дело, мне кажется, вовсе не легко решить”.
;2. Множественность одной идей или принцип “третьего человека”.
При рассматривании сходных вещей в уме возникает общий для всех них образ, или идея. Однако если мы сравним эту идею с вещами, образом которых она является, то так как между этими вещами и их идеей существует сходство, необходимо должна возникнуть новая идея – общая для вещей и для их первой идеи, далее, еще новая идея для первых двух и соответствующих им вещей и т. д. до бесконечности. Но если это так, то получается, что для каждой вещи должна существовать уже не только одна-единственная идея, а бесконечное множество идей.
“- Я полагаю, что ты каждый вид почитаешь одним по следующей причине. Когда покажется тебе много каких-нибудь величин, ты, смотря на все их, представляешь, может быть, одну какую-то идею и отсюда великое почитаешь одним. – Это правда, сказал он. – А что само великое с прочими величинами? Если таким же образом взглянешь душою на все, не представится ли опять одно великое, через которое по необходимости все это является великим? – Вероятно. – Стало быть, тут представится иной вид великости, происшедший независимо от самой великости и от того, что причастно ей, а над этими всеми – опять другой, по которому выйдут велики эти, – и каждый из видов уже не будет у тебя один, но откроется их бесконечное множество”.
3. Совершенство идеи при несовершенстве вещи.
Отношение между идеей и вещами возможно представить еще и так, что “идея” – прообраз вещей, а вещи подобия “идей”. Но если это верно, то непонятно, каким образом возможно согласовать существование несовершенных вещей с совершенством их “идей”. И какие возможны роды “идей? Возможно ли признать рядом с существованием “идей” благого, справедливого, прекрасного также и существование “идей” столов, волос, грязи?
“- И ты принимаешь, спросил Парменид, особый некоторый вид для таких явлений, как справедливое, прекрасное, доброе и все такое? – Да, сказал он. – Что же, и вид человека, особый от нас и от всего такого, каковы мы, то есть некоторый самобытный вид человека или огня или воды? – Касательно этих предметов, Парменид, отвечал Сократ, часто был я в недоумении, должно ли полагать о них то же, что о других, или иное. – Не недоумеваешь ли ты и в отношении таких вещей, Сократ, – для них оно было бы и смешно, – каковы, например, волос, грязь, нечистота или что-либо иное, самое презренное и ничтожное; должно ли и для каждой из них полагать особый вид, отличный от того, что берем мы руками, или не должно? – Никак, отвечал Сократ, в этих-то, что мы видим, то одно и есть: представлять еще некоторый вид таких вещей – как бы но было слишком странно. Меня, впрочем, уже беспокоит иногда мысль, не вышло бы того же и со всем другим; но если остановлюсь на этом, я готов потом бежать из страха, как бы не провалиться и не погибнуть в какой-то бездонной болтовне”.
Насколько бы не были сильны возражения против бытия “идей”, выходом не может быть и отрицание бытия “идей”. Отрицание “идей” ведет к еще большим несуразностям, так как это отрицание лишает знание его предмета и делает невозможной познание. “Против того кто уничтожает науку, знание и разумение, и однако же утверждает что-либо о чем-нибудь, необходимо бороться всеми доводами”.
“- Я уступаю тебе, Парменид, сказал Сократ, потому что слова твои мне очень по мысли. – Между тем, Сократ, продолжал Парменид, если уже кто, смотря на все, что было теперь говорено, и на другое подобное, не допустит, чтоб были виды существенностей, и не будет определять вида для каждой вещи, то, не допуская идеи каждой из существенностей как идеи всегда тожественной, он и не найдется, к чему направить свою мысль, – и таким образом совершенно упразднит возможность собеседования”.
• Бог.
Бог есть и начало, и середина, и конец всех вещей. Он – начало, так как от него все происходит; он – середина, так как он сущность всего, что имеет генезис, и он – конец, так как все к нему стремится.
Бог – не только существо живое, он – совершенно благ. Бог и есть само благо. Желая, чтобы все было наилучшим, он создает мир по собственному подобию, т. е. согласно “идее” совершеннейшего живого существа. Хотя сущность мировой жизни – сам бог, но бог может быть счастлив, лишь если счастливой будет жизнь, которую он дарует миру. Прекраснейшим из существ, постигаемых умом, предполагается, также величайший, лучший, прекраснейший и совершеннейшей из чувственных миров.
Стремление к счастью вложено в нас самим богом. Хотя бог – истинное бытие, он необходимо полагает себя в ином бытии, которое уже не истинно. С другой стороны, неистинное бытие, или “инобытие”, в качестве положенного бытием самобытным, необходимо стремится утвердить себя в истинном и самобытном бытии. Поэтому человек необходимо влечется к божеству. Желая познать благо, он стремится познать бога; желая обладать благами, он стремится стать причастным сущности бога.
“Бог, по древнему сказанию, держит начало, конец и середину всего сущего. По прямому пути бог приводит все в исполнение, хотя по природе своей он вечно обращается в круговом движении. За ним всегда следует правосудие, мстящее отстающим от божественного закона. Кто хочет быть счастлив, должен держаться его и следовать за ним смиренно и в строгом порядке. Ели же кто вследствие надменности превозносится богатством, почестями, телесным благообразием; если кто юностью, неразумием и наглостью распаляет свою душу, так что считает, будто ему уже не нужен ни правитель, ни руководитель, но будто он сам годится в руководители другим, – такой человек остается позади, будучи лишен бога. Оставшись позади и подобрав еще других, себе подобных, он мечется, приводя все в смятение”.
“…ради какой причины устроитель устроил происхождение вещей и это все. Он был добр; в добром же никакой ни к чему и никогда не бывает зависти. И вот, чуждый ее, он пожелал, чтобы все было по возможности подобно ему. Кто принял бы от мужей мудрых учение, что это именно было коренным началом происхождения вещей и космоса, тот принял бы это весьма правильно. Пожелав, чтобы все было хорошо, а худого по возможности ничего не было, бог таким-то образом все подлежащее зрению, что застал не в состоянии покоя, а в нестройном и беспорядочном движении, из беспорядка привел в порядок, полагая, что последний всячески лучше первого. Но существу превосходнейшему как не было прежде, так не дано и теперь делать что иное, кроме одного прекрасного”.
Бог, “приступая к составлению тела Вселенной, сотворил его из огня и земли”. Между огнем и землей он поместил воду и воздух. Так возник Космос. Путем вращения Бог “округлил космос до состояния сферы”, затем сделал тело космоса “равномерным, то есть одинаково распространенным во все стороны от центра, целостным, совершенным и составленным из совершенных тел”.
В центр космоса Бог вложил Душу, которую сотворил как Первенствующую и старейшую “по рождению и совершенству”, “как госпожу и повелительницу тела”. Затем смесь идей и материи. Бог разливает по пространству, в результате чего Космос становится живым существом, одаренным умом. Затем Бог творит все живое на Земле – от пернатых до водных существ. Из смеси, которая разлита в пространстве, Бог готовит для каждого его душу. Каждой душе соответствует неподвижная звезда.
Особое место занимает “небесный род богов”. Боги поменьше и создают человека.
• Душа.
“… первоначало и есть душа, а не огонь и не воздух, ибо душа первична… именно душа существует по природе”. Душа движет самое себя, она “правит всем, что есть на небе, на земле и на море с помощью своих собственных движений, названия которым следующие: желание, усмотрение, забота, совет, правильное и ложное мнение, радость и страдание, отвага и страх, любовь и ненависть”. От души происходят “вторичные движения тел”. Душа “пестует все и ведет к истине и блаженству”.
Душа и тело. Если тело – темница_души, то душа является бессмертной сущностью, которая вселилась в телесную оболочку: “Ведь каждое тело, движимое извне – неодушевлено, а движимое изнутри, из самого себя – одушевлено, потому что такова природа души. Если это так, и то, что движет само себя, есть не что иное, как душа, из этого необходимо следует, что душа непорождаема и бессмертна”.
“Души, называемые бессмертными, когда достигнут вершины, выходят наружу и останавливаются на небесном хребте; они стоят, небесный свод несет их в круговом движении, и они созерцают то, что за пределами неба”. Занебесную область “занимает бесцветная, без очертаний, неосязаемая сущность, подлинно существующая, зримая лишь кормчему души – уму; на нее-то и направлен истинный род знания”.
“Закон же Адрастеи таков: душа, ставшая спутницей бога и увидевшая хоть частицу истины, будет благополучна вплоть до следующего кругооборота, и, если она в состоянии совершать это всегда, она всегда будет невредимой. Когда же она не будет в силах сопутствовать и видеть, но, постигнутая какой-нибудь случайностью, исполнится забвения и зла и отяжелеет, а отяжелев, утратит крылья и падет на землю, тогда есть закон, чтобы при пе-рвом рождении не вселялась она ни в какое живое существо. Душа, видевшая всего больше, попадает в плод будущего поклонника мудрости и красоты или человека, преданного Музам и любви; вторая за ней – в плод царя, соблюдающего законы, в человека воинственного или способного управлять; третья – в и под государственного деятеля, хозяина, добытчика; четвертая – в плод человека, усердно занимающегося упражнением или вра-чеванием тела; пятая по порядку будет вести жизнь прорицателя или человека, причастного к таинствам; шестой пристанет подвизаться в поэзии или другой какой-либо области подражания; седьмой – быть ремесленником или земледельцем; восьмая будет софистом или демагогом; девятая – тираном. Во всех этих призваниях тот, кто проживет, соблюдая справедливость, получит лучшую долю, а кто ее нарушит – худшую.
Но туда, откуда она пришла, никакая душа не возвращается в продолжение десяти тысяч лет – ведь она не окрылится раньше этого срока, за исключением души человека, искренне возлюбившего мудрость или сочетавшего любовь к ней с влюбленностью в юношей: эти души окрыляются за три тысячелетних круговорота, если три раза подряд изберут для себя такой образ жизни, и на трехтысячный год отходят. Остальные же по окончании своей первой жизни подвергаются суду, а после приговора суда одни отбывают наказание, сошедши в подземные темницы, другие же, кого Дике облегчила от груза и подняла в некую область неба, ведут жизнь соответственно той, какую они прожили в человеческом образе. На тысячный год и те и другие являются, чтобы получить себе новый удел и выбрать себе вторую жизнь – кто какую захочет. Тут и жизнь животного может получить человеческая душа, а из того животного, что было когда-то человеком, душа может снова вселиться в человека: но душа, никогда не видавшая истины, не примет такого образа, ведь человек должен постигать [ее] в соответствии с идеей, исходящей от многих чувственных восприятий, но сводимой рассудком воедино. А это есть припоминание того, что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала богу, свысока глядела на то, что мы теперь называем бытием, и поднималась до подлинного бытия. Поэтому по справедливости окрыляется только разум философа: у него всегда по мере его сил память обращена на то, чем божествен бог. Только человек, правильно пользующийся такими воспоминаниями, всегда посвящаемый в совершенные таинства, становится подлинно совершенным”.
“… Ведь каждое тело, движимое извне, – неодушевлено, а движимое изнутри, из самого себя – одушевлено, потому что такова природа души. Если это так и то, что движет само себя, есть не что иное, как душа, из этого необходимо следует, что душа непорождаема и бессмертна. …”
Попробуем сказать и о том, как произошло название смертного и бессмертного существа. Всякая душа ведает всем неодушевленным, распространяется же она по всему небу, принимая порой разные образы. [Будучи совершенной и окрыленной, она парит в вышине и правит миром, если же она теряет крылья, то носится, пока не натолкнется на что-нибудь твердое, – тогда она вселяется туда], получив земное тело, которое благодаря ее силе кажется движущимся само собой; [а все вместе, то есть сопряжение души и тела, получило прозвание смертного]”.
Мир есть живое существо, имеющее форму шара. Как живое существо, мир имеет душу. Душа – не в мире, а окружает весь мир и состоит из трех начал: “тождественного”, “иного” и “сущности”. Начала эти – высшие основания “предельного” и “беспредельного” бытия, т. е. бытия идеального и материального. Они распределены согласно законам музыкальной октавы – в кругах, увлекающих небесные светила в их движениях. Окруженное со всех сторон мировой душой, тело мира состоит из элементов земли, воды, огня и воздуха. Элементы эти образуют пропорциональные соединения – по законам чисел. Круг “тождественного” образует круг неподвижных звезд, круг “иного” – круг планет. И звезды и планеты – существа божественные, мировая душа одушевляет их, так же как и остальной мир. Так как элементы земли, воды, огня и воздуха телесны, то они, как геометрические тела состоят из плоскостей. Форма земли – куб, воды – икосаедр, огня – пирамида, воздуха – октаедр. Небо украшено по образцу додекаедра. Жизнью мировой души правят числовые отношения и гармония. Мировая душа не только живет, но и познает. В своем круговом возвратном движении она при всяком соприкосновении с тем, что имеет сущность, свидетельствует своим словом о том, что с чем тождественно, что от чего отличается, а также где, когда и каким образом всему бывающему доводится быть – по отношению к вечно неизменному и по отношению к другому бывающему. Слово этого свидетельства одинаково истинно – как по отношению к “иному”, так и по отношению к “тождественному”. Когда оно относится к чувственному, возникают твердые истинные мнения и верования. Когда же оно относится к разумному, тогда мысль и знание необходимо достигают совершенства. Душа человека родственна душе мира: в ней – подобная гармония и подобные же круговороты. Сначала она жила на звезде, но была заключена в тело, которое стало для нее причиной нестройности.
Порода животного, в которое вселяется душа, определяется нравственным подобием человека тому или иному виду живых существ. Достигнув очищения, душа возвращается на свою звезду.
“мысль всякой души, … стремится воспринять то, что ей подобает; поэтому она, когда видит сущее хотя бы время от времени, любуется им, питается созерцанием истины и блаженствует, пока небесный свод, описав круг, не перенесет ее опять на то же место. В своем круговом движении она созерцает самое справедливость, созерцает рассудительность, созерцает знание, не то знание, которому свойственно возникновение, и не то, которое меняется в зависимости от изменений того, что мы теперь называем бытием, но то настоящее знание, что заключается в подлинном бытии”.
“…выходит, что в душе существуют всего два вида [начал]: разумное и вожделеющее? Или как в государстве три рода начал, его составляющих: деловое, защитное, совещательное, так и в душе есть тоже третье начало – яростный дух? По природе своей оно служит защитником разумного начала, если не испорчено дурным воспитанием.
– Непременно должно быть и третье начало.
… при распре, которая происходит в душе человека, яростное начало поднимает оружие за начало разумное”.
“И тело неба сделалось, конечно, видимо, но сама душа, участница мышления и гармонии, [осталась] незрима, как наилучшее из творений, рожденное наилучшим из доступных одному мышлению вечных существ. Будучи смешана из природы тожества, природы иного и из сущности – из этих трех частей, – разделена и связана пропорционально и вращаясь около себя самой, душа при соприкосновении с чем-либо имеющим ту или другую сущность – разлагающуюся или неделимую – действием всей своей природы от крывает, чему что тожественно и от чего что отлично, к чему особенно, где, как и когда может что относиться, действительно или страдательно, каждое к каждому, все равно, принадлежит оно к природе рождающегося или пребывающего всегда тожественным”.
• Познание.
“Раз душа бессмертна, часто рождается и видела все и здесь, и в Аиде, то нет ничего такого, чего бы она не познала; поэтому ничего удивительного нет в том, что и насчет добродетели, и насчет всего прочего она способна вспомнить то, что прежде ей было известно. И раз все в природе друг другу родственно, а душа все познала, ничто не мешает тому, кто вспомнил что-нибудь одно, – люди называют это познанием, – самому найти и все остальное, если только он будет мужествен неутомим в поисках: ведь искать и познавать – это как раз и значит припоминать. …
…Сократ. А ведь найти знания в самом себе – это и значит припомнить, не так ли?
Менон. Конечно”.
Но “припоминание” не есть каждый раз изолированный акт познания. Познание, хотя оно и может происходить вдруг и скачкообразно, есть вместе с тем процесс. Дело в том, что душа человека в потустороннем мире созерцала не просто отдельные идеи, но идеи в их связи. Вот эта-то связь и дает возможность человеку, “припомнив” одну идею, постичь и другие. В результате логика процесса познания предстает как диалектическая логика, как искусство противоречивым образом двигаться к сути вещей.
“Сократ. А поскольку и в то время, когда он уже человек, и тогда, когда он им еще не был, в нем должны жить истинные мнения, которые, если их разбудить вопросами, становятся знаниями, – не все ли время будет сведущей его душа? Ведь ясно, что он все время либо человек, либо не человек.
Менон. Разумеется.
Сократ. Так если правда обо всем сущем живет у нас в душе, а сама душа бессмертна, то не следует ли нам смело пускаться в поиски и припоминать то, чего мы сейчас не знаем, то есть не помним? …
…Человек должен постигать общие понятия, складывающиеся из многих чувственных восприятий, но сводимые разумом воедино. А это есть припоминание того, что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала богу, свысока смотрела на то, что мы теперь называем бытием, и, поднявшись, заглядывала в подлинное бытие. Поэтому, по справедливости, окрыляется только разум философа, память которого по мере сил всегда обращена к тому, в чем и сам бог проявляет свою божественность. Только человек, правильно пользующийся такими воспоминаниями, всегда посвящаемый в совершенные таинства, становится подлинно совершенным.
…
… у нас есть неоспоримые доказательства, что достигнуть чистого знания чего бы то ни было мы не можем иначе как отрешившись от тела и созерцая вещи сами по себе самою по себе душой. Тогда, конечно, у нас будет то, к чему мы стремимся с пылом влюбленных, а именно разум, но только после смерти, как обнаруживает наше рассуждение, при жизни же – никоим образом. Ибо если, не расставшись с телом, невозможно достичь чистого знания, то одно из двух: или знание вообще недостижимо, или же – только после смерти. Ну, конечно, ведь только тогда, и никак не раньше, душа остается сама по себе, без тела. А пока мы живы, мы тогда, по-видимому, будем ближе всего к знанию, когда как можно больше ограничим свою связь с телом и не будем заражены его природою, но сохраним себя в чистоте до той поры, пока сам бог нас не освободит”.
• Знание.
Знание возможно не для всякого. “Философия”, буквально “любовь к мудрости”, невозможна ни для того, кто уже обладает истинным знанием, ни для того, кто совсем ничего не знает. Философия невозможна для того, кто уже владеет истинным знанием, то есть для богов, так как богам незачем стремиться к знанию: они уже находятся в обладании знанием. Но философия невозможна и для того, кто ровно ничего не знает – для невежд, так как невежда, довольный собой, не думает, что он нуждается в знании, не понимает всей меры своего невежества. Поэтому, согласно Платону, философ – тот, кто стоит между полным знанием и незнанием, кто стремится от знания, менее совершенного, восходить к знанию, все более и более совершенному.
Ответ на вопрос, что такое знание, необходимо искать в том, что получает душа, кoгда осуществляет рассмотрение сущего сама по себе. Необходимое для познания единство не может быть найдено в области чувственных восприятий, так как в этой области все течет и все лишено твердой определенности.
Таким образом, получается вывод, что чувственному, как текучему, должно предшествовать нечто, уже не текучее и не чувственное, а потому и знание не может быть тождественно чувственному восприятию.
Но знание не может быть и “правильным мнением”.
Утверждение это предполагает, будто возможно не только “правильное” (истинное) мнение, но также и мнение ложное. Но тот, кто имеет ложное мнение не может пребывать безусловно во лжи: для него по крайней мере нечто истинно (если он знает, что его мнение ложно) или даже все истинно (если он не знает, что мнит ложно). С другой стороны, из предмета ложного мнения также нельзя вывести никакой лжи.
Наконец, ложное мнение нельзя представить и как такое мнение о существующем, которое мыслит его как другое существующее. Для такого мышления необходима различающая и сравнивающая деятельность рассудка, а так как сравниваемые предметы различены, то постольку и при этом условии ложь не может возникнуть.
Итак, ложное мнение невозможно. Но тем самым мы лишаемся “возможности говорить о соотносительном с ним истинном мнении и, стало быть, получается, что знание нельзя определять как “правильное мнение”.
Но лжи вообще не может быть ни в каких ощущениях и ни в каких чувственных образах. Ложь впервые может явиться, только когда возникает вопрос о том, как следует соединять то, что мы ощущаем и представляем, с тем, что мы знаем. Вообще никакое определение лжи невозможно, если ему не предшествует определение самого знания.
Итак, ложное мнение невозможно. Но знание нельзя определить и просто как истинное мнение независимо от Соотносительности мнения истинного с мнением ложным. Сравним сообщение истины с внушением убеждения. Внушение убеждения равносильно внушению мнения. Такова обычная цель речей оратора или судьи. Если при этом судья выскажет правду, то внушаемое им мнение, конечно, будет и истинным. Но это и значит, что знание и правильное мнение – не одно и то же.
Третья теория утверждает, будто знание – не просто “истинное мнение”, но “истинное мнение со смыслом”. Рассмотрим это утверждение. Так, отдельные звуки С и О еще не образуют слога СО: чтобы возникло знание слога, к простому сочетанию звуков необходимо должно присоединиться предварительное осознание их единства и целостности в “эйдосе” (“виде”) слога. Однако если мы теперь зададимся вопросом, что же такое это соединение элементов со смыслом, то придется выяснить само понятие смысла, а это исследование приведет к выводу, что знание не может быть определено и как “соединение истинного мнения со смыслом”. Как бы ни понимать “смысл” – то ли как выражение в слове (“логос”), то ли как перечисление элементов, то ли как указание на отличительный признак – во всех этих случаях прибавка “смысла” к “правильному мнению” не создает и не может создать знания.
Таким образом, знание не есть ни ощущение, ни правильное мнение, ни соединение правильного мнения со смыслом. Во всех этих случаях знание должно быть отграничено от чувственности и должно рассматриваться не как результат чувственных восприятий, а как предшествующее им условие. Знание должно быть соединением чувственности и ума и ум осмысливает элементы чувственного опыта.
“Когда же истинные мнения бывают связаны, тогда они сперва становятся знаниями, а потом упрочиваются. От этого-то знание и ценнее правильного мнения. Узами-то и различается первое от последнего” .
Классификация видов знания. Основное деление этой классификации – разделение на знание интеллектуальное и на чувственное. Каждая из этих сфер знания в свою очередь делится на два вида. Интеллектуальное знание делится на “мышление” и на “рассудок”.
Под “мышлением” понимается деятельность одного лишь ума, свободную от примеси чувственности, непосредственно созерцающую интеллектуальные предметы.
Под “рассудком” понимается вид интеллектуального знания, при котором познающий также пользуется умом, но уже не ради самого ума и не ради его созерцаний, а для того чтобы с помощью ума понимать или чувственные вещи или образы. Этот “рассудок” – не интуитивный, а дискурсивный вид знания. В сфере “рассудка” познающий применяет интеллектуальные эйдосы только в качестве “гипотез”, или “предположений”. Рассудок действует между сферами мнения и ума и есть, собственно, не ум, а способность, отличающаяся от ума и от ощущений – ниже ума и выше ощущений. Это познавательная деятельность людей, которые созерцают мыслимое и сущее, но вынуждены созерцать его рассудком, а не ощущениями; в исследовании они не восходят к началу, остаются в пределах предположений и не постигают их умом, хотя исследования их по началу бывают “умными” (т. е. интеллектуальными).
Чувственное знание также делится на две области: на “веру” и “подобие”. Посредством “веры” мы воспринимаем вещи в качестве существующих и утверждаем их в этом качестве. “Подобие” – вид уже не восприятия, а представления вещей, или, иначе, интеллектуальное действование с чувственными образами вещей. От “мышления” оно отличается тем, что в “подобии” нет действия с чистыми эйдосами. Но “подобие” отличается и от “веры”, удостоверяющей существование. “Подобие” некое мыслительное построение, основывающееся на “вере”.
С этими различиями тесно связывается различение знания и мнения. Знает тот, кто любит созерцать истину. Так, знает прекрасное тот, кто мыслит о самых прекрасных вещах, кто может созерцать как само прекрасное, так и причастное ему, кто непричастного не принимает за самое прекрасное, а самого прекрасного не принимает за всего лишь причастное к_нему. Мысль такого человека справедливо назвать “знанием”.
В отличие от знающего, имеющий мнение любит прекрасные звуки, цвета, образы, но его ум бессилен любить и видеть природу самого прекрасного. Мнение не есть ни незнание, ни знание, оно темнее знания и яснее незнания, находясь среди них обоих. Так, о тех, которые усматривают многое справедливое, но самого справедливого не видят, правильно будет сказать, что они обо всем мнят, но не знают того, о чем имеют мнение. И напротив: о тех, которые созерцают самое неделимое, всегда тождественное и всегда себе равное, справедливо сказать, что они всегда знают все это, но не мнят.
В отличие от мнения, знание есть потенция, некий особый род существующего, характеризующий направленность; знание направляется к своему предмету, и всякая потенция, направляющаяся к одному и тому же и делающая одно и то же, называется той же самой в отличие от всякой, направленной на иное и делающей иное.
• Ум.
Ум является бытийно-световым порождением Блага Солнца., поэтому Ум, будучи раздельным и противоположным неразличимому Единому -Благу, всегда родственный этому последнему и как происходящий от него Ум не есть только рассуждение, поскольку рассуждение – дискурсивно, а Ум – интуитивен и своим предметом имеет сущность вещей, но не их становление.
Ум является “царем неба и земли”, “царственным”, “вождем”, “причастным богам”.
Ум есть живое существо, данное предельно обобщенно, предельно упорядоченно и совершенно, предельно прекрасно. Ум и жизнь вообще не различаются, потому что Ум тоже есть жизнь, только взятая в предельном обобщении.
Ум воплощен в космосе, а именно в правильном и вечном, движении неба и это небо мы видим своими физическими глазами. Эта зрительная природа Ума является, однако, его наиболее конкретным воплощением. Что же касается той основы, откуда он исходит, то она уже не является зрительной; и как прямое созерцание солнца ослепляет глаза и оказывается мраком, так и прямое созерцание Ума, когда этот Ум уже переходит к Единому, тоже не является зрительным и погружается в божественный мрак.
• Диалектика.
Слово “диалектика” в том значении, в каком оно стало употребляться позже, появляется впервые именно у Платона. Первоначально слово “диалектика” у греков означало диалог и искусство спора. Платон же исходил из того, что мыслящий человек в процессе постижения истины как бы ведет разговор с самим собой, разрешая возникающие противоречия. Он показал, что без внутреннего диалога с самим собой человек не может приблизиться к истине. И только разрешая противоречия, объективно возникающие в нашем мышлении, мы постигаем истину в ее полноте и цельности. В отличие от своих предшественников, Гераклита и пифагорейцев, Платон открыл диалектику в самом человеческом мышлении, осознав ее как способ постижения сути вещей.
Диалектика не только как путь, метод или движение мысли через неистинное к истинному, это прежде всего как онтологические прообразы, образцы и причины вещей чувственного мира. Диалектика – это разумное постижение истинно сущих родов бытия или идей.
Диалектика является не только положительной, но и более того, верховной наукой, ведущей от сознанного противоречия и от сознанной сбивчивости в мышлении к верховному постижению истинно-сущего, является завершающей все дело знания.
“Не кажется ли тебе, что диалектика, как некое оглавление наук, стоит у нас наверху, и что никакая другая наука, по справедливости, не может стоять выше ее; ею должны завершаться все науки”.
“Ни одна метода, имея в виду предметы неделимые, как неделимые, не возьмется вести их к общему: все другие искусства направляются либо к человеческим мнениям и пожеланиям, либо к происхождению и составу, либо, наконец, к обработке того, что происходит и составляется; прочие же, которые, сказали мы, воспринимают нечто сущее, например геометрия и следующие за нею, видим, как будто грезят о сущем, а наяву не в состоянии усматривать его, пока, пользуясь предположениями, оставляют их в неподвижности и не могут дать для них основания. Ведь если и началом бывает то, чего кто не знает, да и конец и средина сплетаются из того, чего кто не знает, то каким образом можно согласиться с таким знанием? – Никак нельзя, отвечал он. – Итак, диалектическая метода, сказал я, одна идет этим путем, возводя предположения к самому началу, чтобы утвердить их”.
Диалектика есть метод восхождения от данных предположений ко все более и более высоким основаниям, пока наконец ум не дойдет до наивысшего и уже не предполагаемого основания, не сводимого ни к чему более высокому. Это движение от данных в науке предположений к их непредполагаемой первооснове есть движение, совершающееся в чистом мышлении, отрешенном от всего чувственного. Только тот становится у самой цели мыслимого, кто приступает к диалектике без всяких чувств, кто стремится к сущему самому по себе через посредство ума и не отступает от диалектики пока не постигнет своим мышлением самое благо.
Это нечувственное восхождение по ступеням ума до непредполагаемой основы есть первая половина диалектического пути. Дойдя при посредстве предположений до непредполагаемого “начала всего”, коснувшись этого начала и придерживаясь того, что с ним соприкасается, ум начинает совершать вторую половину своего пути. А именно: он “вновь нисходит к концу и уже не прикасается ни к чему чувственному, но имеет общение лишь с “видами” через “виды”, для “видов” и заканчивает “видами”.
Из этого двойного определения диалектики как восхождения от предположений к их умопостигаемой непредполагаемой основе и обратного нисхождения – по ступенькам “видов” (“эйдосов”) к исходным предположениям, видно, что “диалектический метод” есть, в сущности, метод последовательного сведения понятий в высшие роды и разделения родов на входящие в них низшие видовые понятия.
Первая половина задачи диалектического исследования состоит в том, чтобы, “сосредоточиваясь на одной идее, вести к ней все рассеянное во многих местах” и чтобы, “определяя каждый вид в отдельности, стало ясным, о чем хотят всегда поучать”. Другими словами, это задача однозначного, точно фиксированного определения “вида”. Вторая половина той же задачи состоит в том, чтобы “быть в состоянии в обратном направлении расчленять идею на составные, согласные с их природой, части и не пытаться искажать ни одной части – по образцу плохого повара”. Диалектиками называется именно те, кто способен “обозревать разом единое и многое”, разделять на части и сводить в одно целое. Овладеть искусством красноречия не может тот, кто не в состоянии “определять все в соответствии с ним самим”, а определив, “снова разделять его на “виды” до неделимого”.
“Странник. Разделять по родам, не принимать того же самого вида за иной и другой за тот же самый, неужели мы не скажем, что это есть предмет науки диалектики?
Теэтет. Да, скажем.
Странник. Кто, таким образом, в состоянии выполнить это, тот сумеет в достаточной степени различить одну идею, повсюду проходящую через многие, в котором каждое отдельное разобщено с другим, далее, различить, как многие отличные друг от друга идеи обнимаются извне одною, и как, обратно, одна [идея] связана в одном месте многими, и как, наконец, многие совершенно отделены друг от друга. Это все называется уметь различать по родам, насколько каждое может вступать в общение и насколько нет.
Теэтет. Совершенно так.
Странник. Ты, думаю я, конечно, диалектику никому другому не припишешь как только искренно и истинно философствующему”.
Метод восхождения от низших понятий к высшим. “…мы всегда должны полагать одну идею относительно каждой вещи и соответственно этому вести исследование: в заключение мы эту идею найдем. Когда же схватим ее, нужно смотреть, нет ли, кроме нее одной, еще двух или трех идей или какого иного числа, а затем с каждым из этих единств поступать таким же образом до тех пор, пока первоначальное единство не предстанет взору не просто как единое и беспредельно многое, но как количественно определенное”.
Что касается обратного нисхождения от выставленного понятия к низшим, то этот метод связывается с методом проверки предположений, или “гипотез”. Состоит эта проверка в том, что диалектик рассматривает, что вытекает из принятого им начала, а также исследует, согласны или несогласны между собой следствия, вытекающие из этого начала.
При этом широко пользуется дихотомия, т.е. такое расчленение объема понятия на две части, при котором исследуемый предмет может оказаться лишь в одной какой-либо из получившихся половинок объема, между которыми существует отношение противоречащей противоположности. Отбросив ту, в которой предмет не может быть найден, “диалектик” делит оставшуюся половину объема вновь на две части, затем вновь исключает ту в которой предмет не может оказаться. Этот постепенный спуск по лестнице дихотомии продолжается до тех пор, пока исследование не дойдет до уже неделимой части объема, в которой и должен быть искомый предмет.
“Прежде всего надо познать истину о любом предмете, о котором говоришь или пишешь; научиться определять все соответственно с ней; дав определение, надо опять-таки уметь все подразделять на виды, пока не пойдешь до неделимого”.
“… Все, что мы там случайно наговорили, относится к двум разновидностям, и вот суметь искусно применить сильные свойства каждой из них – это была бы благодарная задача.
Федр. Какие же это разновидности?
Сократ. Это способность, охватив все общим взглядом, возводить к единой идее разрозненные явления, чтобы, определив каждое из них, сделать ясным предмет нашего поучения. …
Федр. А что ты называешь другой разновидностью, Сократ?
Сократ. Это, наоборот, умение разделять все на виды, на естественные составные части, стараясь при этом не раздробить ни один член, словно дурные повара; так в наших недавних речах мы отнесли все не осознанное мышлением к одному виду.
Если же кто ухватится за самое основу, ты не обращай на это внимания и не торопись с ответом, пока не исследуешь следствия, из нее вытекающие, и не определишь, в лад или не в лад друг другу они звучат. А когда потребуется оправдать самое основу, ты сделаешь это точно таким же образом – подведешь другую, более общую основу, самую лучшую, какую сможешь отыскать, и так до тех пор, пока не достигнешь удовлетворительного результата”.
Если попытаться свести все суждение Платона о диалектике в одно целое или, по крайней мере, исследовать порядок и соотношение этих суждений. Это дело можно было бы представить приблизительно следующим образом.
1) Диалектика, вступая в область спутанных вещей, расчленяет их так, что каждая вещь получает свой собственный смысл или свою идею.
2) Найденный смысл или идея вещи берется не в отрыве от вещи, но кaк еe принцип, как ее ипотеса, кaк ее закон, поскольку общее обязательно является законом для подпадающих под него единичностей.
3) Диалектика поэтому является установлением мысленных оснований для вещей, своего рода априорных категорий или форм, но априорных не субъективно, а объективно, т.е. представляющих собою смысловое отражение самой же действительности.
4) Этот логос – идея – ипотеса – основание диалектики есть предел чувственного становления.
5) В связи с этим диалектика является учением о неделимых цельностях. Особенно это проявляется в учении о синтезе предела и беспредельного и в учении об элементах идеи, несущих на себе цельность этой последней, в отличие от ее вполне дискретных частей.
6) Будучи наукой о целостности, эта диалектика сразу и дискурсивна, и интуитивна, потому что, в отличие от неподвижных ипотес, диалектический метод может раскрыть познавательную сущность ипотес, и поэтому в сравнении с нею прочие основные науки только “грезят” о сущем, но не усматривают его “наяву”; а она – “венец наук”, и нет никакой науки выше, чем она. Производя всевозможные логические разделения, диалектика в то же самое время умеет и все сливать воедино.
7) Поэтому диалектика “есть не только умение беседовать, не только умение упрашивать и отвечать и даже не просто умение среди мутных споров находить истину или применять ее практически, но умение и вообще мыслить логически и получать искомый предмет в расчлененном, единораздельном виде, т.ч. при помощи такой диалектики знание становится максимально истинным и все прочее оказывается “вторичным и позднейшим”. Другими словами, диалектически развиваемая ипотеса сообщает мышлению и познанию единораздельный, т.е. структурный характер.
• Роды.
Высшие роды всего сущего – бытие, движение, покой, тождество и изменение – могут мыслиться только таким образом, что каждый из них и есть и не есть, и равен и не равен самому себе и пребывает в своей тождественности и переходит в свое “иное”, в противоположное себе.
Кто утверждает, что движение и покой равно существуют, тот должен или признать, что движение и покой тождественны с бытием, а потому тождественны между собой, либо признать, что бытие, хотя и обнимает собой движение и покой, но отличается от них обоих. В первом случае получаются нелепый вывод, будто движение должно остановится, а покой двигаться. Во втором случае бытие, будучи отличным и от движения и от покоя, не должно ни двигаться, ни покоиться. Но “что не движется, как тому не покоиться”, и “что не покоится, как, опять-таки, тому не двигаться”?
Движение несовместимо с покоем и покой с движением. Но так как движение существует и покой также существует, то бытие должно быть совместимо и с движением, и с покоем. Итак, имеются три рода: бытие, движение и покой.
Каждый из этих трех родов есть одновременно и тождественное – по отношению к самому себе и иное – по отношению к остальным родам. Так, движение и тождественно – по отношению к самому себе и в то же время является иным – по отношению к покою. Отсюда возникает новый вопрос – об отношении родов тождественного и иного к родам покоя и движения. Совпадают ли эти роды между собой или же тождественное и иное должны быть отличаемы от родов движения, покоя и бытия?
Тождественное и иное должны быть отличаемы от покоя и движения. И о покое, и о движении, так же как и о всяком другом роде, одинаково говорится, что они одновременно и тождественны – по отношению к себе и иное – по отношению к другому. Но так как покой и движение – противоположности и так как все то, что высказывается о противоположностях, не может быть ни каждой из этих противоположностей в отдельности, ни той и другой вместе, то покой и движение должны отличаться от тождественного и иного.
Итак, тождественное отличается от покоя, не говоря уже об очевидном отличии его от движения. Но оно отличается и от бытия. Если бы тождественное не отличалось от бытия, то, утверждая, что покой существует так же как существует и движение, мы должны были бы признать, что покой тождествен с движением. Но если тождественное отличается не только от покоя и движения, но также и от бытия, то это значит, что в тождественном мы должны видеть четвертый и самостоятельный род сущего наряду с родами покоя, движения и бытия.
То же самое доказывается и относительно иного. Иное отличается не только от тождественного и от покоя. Иное отличается также и от бытия. В самом деле: иное всегда относительно и только относительно. Напротив, к природе бытия принадлежит и безусловное, и относительное. Поэтому иное образует пятый род сущего, самостоятельный по отношению к родам бытия, покоя, движения и тождественного.
Все первые четыре рода сущего – бытие, покой, движение, тождественное -принадлежат, или причастны, к роду иного. Так, движение есть иное не как движение, но лишь поскольку движение не есть покой, не есть бытие, не есть тождественное и т. д.
В качестве иного по отношению ко всем остальным каждый род сущего не есть остальные роды. Движение не есть покой. Однако в то же время оно есть, поскольку оно как существующее движение причастно к бытию. Движение не есть тождественное. Однако в то же время, будучи самим собой, оно причастно тождественному и в этом смысле есть тождественное. Движение и есть и не есть тождественное. Оно одинаково причастно и тождественному и иному. Будучи иным в отношении к покою и тождественному, движение есть иное и в отношении к самому иному Поэтому движение одновременно и есть иное и не есть иное. Будучи иным и по отношению к бытию, движение в этом смысле не есть бытие или, иначе, есть небытие. Оно есть одновременно и бытие и небытие: бытие – поскольку причастно бытию; небытие – поскольку причастно иному и, стало быть, есть иное, чем бытие, т. е небытие.
Но и все остальные роды сущего должны быть характеризованы как такие, каждый из которых одновременно есть и бытие, поскольку он причастен бытию, и небытие, т. е. иное, чем бытие, поскольку он причастен иному. Не избегает этой участи и само бытие: так как бытие есть иное, чем покой, движение, тождественное и чем само иное, то оно не есть все эти роды и, стало быть, будучи бытием, есть в то же время и небытие\’.
При этом небытие означает отнюдь не нечто совершенно противоположное бытию. Небытие есть лишь иное, чем бытие. Кто говорит, будто нечто не есть великое, тот не высказывает этим, будто это невеликое противоположно великому, т. е. мало: он хочет сказать только то, что оно есть нечто иное, чем великое. В этом смысле, например, “некрасивое” есть особый вид “иного”, существующий так же, как существует “красивое”. С этой точки зрения, “некрасивое” есть одно существующее, которое мы противопоставляем другому существующему. Некрасивое, невеликое, несправедливое существуют совершенно так же, как существуют красивое, великое и справедливое.
Так как иное есть род существующего, то все частные разновидности иного также должны быть существующими. Область иного беспредельна. Каждое отрицание, поставленное перед каким-нибудь понятием, означающим известный предмет бытия, очерчивает беспредельную область, иного, которая противопоставляется, как один вид существующего, отрицаемому понятию, как другому виду существующего. Таким образом, “существующее, без всякого противоречия, становится тысячи тысяч раз не существующим” . Противоречия здесь не получается именно потому, что всякая частная область иного рассматривается как нечто существующее. Иное, чем бытие, так же существует, как и само бытие. Но так как иное, чем бытие, есть небытие, то получается, что небытие существует так же, как и бытие.
Итак, небытие существует. Положение это выводится из необходимости, с какой бытие переходит в свое иное. Самый переход этот является не только как необходимый для мысли, поскольку бытие мыслится, но в силу соответствия между видами познания и самими предметами познания как выражающий природу самого бытия.
В то время бытие, поскольку оно рассматривается само по себе, едино, вечно, тождественно, неизменно, неподвижно, бездейственно и не подлежит страданию. Напротив, то же бытие, поскольку оно рассматривается через свое иное, множественно, возникает, содержит в себе различия, изменчиво, подвижно и подлежит страданию. Поэтому, согласно полному определению своей сущности, бытие одновременно и едино и множественно, и вечно и преходяще, и неизменно и изменчиво, и покоится и не покоится, и движется и не движется, и действует и не действует, и страдает и не страдает. Все вторые в каждой паре определения высказываются как определения много. Но так как иное есть иное по отношению к бытию, или иное бытия, то все эти определения оказываются определениями также и самого бытия. Итак бытие, как по самой своей природе, так и по своему понятию, необходимо заключает в себе противоположные определения.
Хотя доказывается, что одно и то же бытие едино и множественно в одно и то же время, “единым” и “множественным” оно оказывается в различных отношениях: бытие “едино”, поскольку оно рассматривается в отношении к самому, себе, к своей тождественной основе. И то же самое бытие “множественно”, поскольку оно рассматривается в другом отношении – в отношении к своему “иному”.
То же самое приходится сказать о всех других определениях бытия: все они мыслятся как противоположные друг другу, но не как противоречащие в одном и том же отношении.
Противоречие.
“Возможно ли, чтобы одно и то же стояло и двигалось в отношении к одному и тому же. Чтобы ответить на этот вопрос необходимо предварительно устранить одно недоразумение. Если бы кто-нибудь видя, что человек стоит и в то же время движет руками и головой, стал утверждать, будто человек этот “стоит и вместе движется”, то с утверждающим это нельзя было бы согласиться, но следовало бы сказать, что в таком человеке “одно стоит, а другое движется”. Согласиться с утверждающим нечто подобное так же невозможно, как невозможно согласиться с человеком, который стал бы, подшучивая над своим собеседником, лукаво утверждать, будто кубарь или другое какое-либо вертящееся на своей оси тело вместе и стоит и движется, когда, уткнувшись в одно место наконечником своей оси, тело это вращается вокруг своей оси. Согласиться с этим невозможно по той причине, что такие вещи “вращаются и не вращаются в отношении не к одному и тому же”. О таких вещах следовало бы сказать, “что в них есть и прямое и круглое и что в отношении прямоты они стоят – ибо никуда не отклоняются,- в отношении окружности же совершают круговое движение”.
Кто поймет несостоятельность утверждения, приписывающего одному и тому же предмету свойства, противоречащие друг другу в одном и том же отношении, тот уже не впадет в подобное недоразумение и уже не станет уверять, “будто что-нибудь, будучи тем же в отношении к тому же и для того же, иногда может терпеть или делать противное”.
Вывод этот относится не только к некоторым частным случаям противоречащих утверждений. Вывод этот – общая предпосылка для всех возможных случаев, всеобщий онтологический и логический закон. “Чтобы через рассуждение о всех таких недоумениях и чрез доказывание их несправедливости не подвергаться нам необходимости удлинять свою речь, мы примем это положение за верное и будем двигаться вперед, условившись, что даже в случае, если бы что-либо показалось нам иначе, а не так, мы будем решать все, исходя из этого положения” .
Положение, о котором здесь идет речь, есть закон противоречия, или закон немыслимости противоречия. В качестве закона он означает невозможность и недопустимость мыслить противоречащие утверждения об одном и том же предмете, в одно и то же время, в одном и том же отношении. Не только “идеям”, но и качествам чувственных вещей принадлежит свойство, по которому относительно этих вещей не могут быть одновременно утверждаемы противоречащие определения. “Мне кажется, что не только великое само по себе никогда не желает быть вместе великим и малым, но великое наше и не принимает малого и не хочет превосходить малого. Тут одно из двух: великое или убегает или удаляется, когда подходит противоположное ему малое, или исчезает, когда последнее уже подошло”. Таким же образом и все другие противоположности, оставаясь тем, чем были, не хотят сделаться или быть противоположными тому, но в этом состоянии или устраняются или исчезают. “Тогда говорилось, – поясняет Сократ, – что противоположная вещь возникает из противоположной, а теперь, что противоположное – само по себе – ни в нас, ни в природе никогда не может сделаться противоположным самому себе”.
Таким образом, совмещение противоположностей допустимо в чувственных вещах, но недопустимо в определениях мысли, которые должны рассматриваться в качестве тождественных себе и относительно которых нельзя мыслить совместимость противоречащих утверждений. Напротив, чувственные вещи могут переходить в противоположное себе. Чувственный мир есть область, в которой “противное происходит из противного, – если только имеется что-нибудь ему противоположное, – как например, похвальное – постыдному, справедливое – несправедливому” и т. д. “Не необходимо ли, чтобы вещи, по отношению к которым есть нечто противоположное, происходили не из чего более, как из того, что им противоположно” .
В предметах чувственного мира не только противоположное переходит в противоположное, но и в одной и той же вещи в одно и то же время совмещаются противоположные качества, притом не случайно, но необходимым образом. “В этих именно прекрасных предметах не проявляется, думаешь, ничего безобразного? В этих справедливых – ничего не справедливого? В этих благочестивых – ничего нечестивого?” – “Нет, – отвечает философ, – они по необходимости являются как-то и прекрасными и безобразными”.
Но противоположности могут сосуществовать и совмещаться только для мнения, только для низшей части души, направленной на познание чувственных предметов. Напротив, для разумной части души, направленной на познание истинно-сущих “видов”, или “идей”, верховным законом будет закон, запрещающий мыслить совмещение противоположных утверждений об одном и том же предмете: “Не сказали ли мы, что одному и тому же невозможно мыслить противоположное об одном и том же”. – “Да и правильно сказали. Следовательно, часть души, имеющая мнение, противоположное мере, не одна и та же с частью ее, мыслящей согласно мере”. Эта, худшая, часть души, допускающая совмещение противоречащих определений, проявляется в нас, например, когда приступая к измерению и обозначая нечто как большее, меньшее или равное сравнительно с другим, душа представляет себе “противоположное в отношении одних и тех же вещей”.
Но, будучи недопустимым и немыслимым в отношении к истинно-сущему, противоречие, возникающее при известных условиях в мысли, есть ценный стимул познания и исследования. Противоречие есть не то, что может быть усмотрено познанием в самих вещах, а то, что, появившись в мысли, побуждает мысль к познанию истинно-сущего.
Чтобы извлекать из души погребенные в ней и позабытые ею знания, необходимо вызвать душу к размышлению. Однако, впечатление или мысль, не затронутые противоречием, не могу побудить душу к размышлению. Сделать это, вызвать душу к размышлению может только такое впечатление или такая мысль, которые заключают в себе противоречие. “Не вызывает на размышление то, что не переходит в противоположное ощущение, тогда как то, что переступает в противоположное ощущение, то есть когда ощущение говорит об одном нисколько не меньше, чем о противоположном, я считаю вызывающим на размышление”.
Искусство побуждать к размышлению и исследованию посредством указания на противоречия, заключающиеся в обычных поспешно составленных мнениях о различных вещах, и есть, искусство “диалектики”. Сопоставляя мнения и сводя их в своих исследованиях воедино, мастера диалектики “показывают, что эти мнения находятся между собой в противоречии… в одно и то же время, о тех же самых вещах, в том же самом отношении и тем же самым образом”.
Именно потому, что мыслить противоречивые утверждения об одном и том же, в одно и то же время, в одном и том же отношении недопустимо, обнаружение подобных противоречий в мнениях о рассматриваемом предмете изобличает мнимого знатока предмета в невежестве. Изобличенный испытывает мучительное недоумение. Но вместе с тем желание освободиться от этого тягостного состояния побуждает обличенного в невежестве напрячь все свои силы. В результате его усилий знания, погребенные в душе, начинают в нем проясняться. Сначала они “вдруг возбуждаются у него, как сновидение”. Если же диалектик “начнет часто и различным образом спрашивать его о том самом предмете, то… в конце он, без всякого сомнения, будет знать о нем ничем не хуже другого”.
Противоречие чисто отрицательное условие познавательной деятельности. Оно не столько раскрывает содержание усматриваемой истины, сколько есть “сигнал о бедствии”, заставляющий мысль отвратиться от мнимого знания и обратиться к знанию истинному. Противоречие есть знак, указывающий не на обладание истиной, а напротив, – на пребывание мысли в сфере мнения, заблуждения, неистинного.
• Государство.
“- Государство (город), – сказал я, – возникает, как я полагаю, когда каждый из нас не может удовлетворить сам себя, но нуждается еще во многом. Или ты приписываешь начало общества чему-либо иному?
– Нет, ничему иному.
– Таким образом, каждый человек привлекает то одного, то другого для удовлетворения той или иной потребности. Испытывая нужду во многом, многие люди собираются воедино, чтобы обитать сообща и оказывать друг другу помощь: такое совместное поселение и получает у нас название государства, не правда ли?”
Все государства можно подразделить на два типа: идеальный тип государства и отрицательный тип государства. Все существующие государства принадлежат к последнему, отрицательному типу. В нем главным двигателем поведения людей оказываются материальные заботы и стимулы.
“Имеем ли мы какое-либо большее для государства зло, чем то, которое разъединяет его и делает из него многие государства, вместо одного, или большее добро, чем то, которое связывает его и делает единым?”. Всякая разность чувств разрушает единство государства. Это происходит, “когда в государстве одни говорят: “это – мое, а другие “это – не мое”. Напротив, в совершенном государстве “большинство людей в отношении к одному и тому же одинаково говорит: “это – мое” или “это – не мое”.
Общность достояния, отсутствие личной собственности, невозможность ее возникновения, сохранения и приумножения делает невозможным и возникновение судебных имущественных тяжб и взаимных обвинений, тогда как в существующем греческом обществе все раздоры порождаются спорами из-за имущества, из-за детей и из-за родственников.
Отрицательный тип государства выступает в четырех возможных формах: тимократия, олигархия, демократия и тирания. В сравнении с идеальным государством, каждая из этих форм есть последовательное ухудшение или извращение формы идеальной. В отрицательных формах государства вместо единомыслия налицо раздор, вместо справедливого распределения обязанностей – насилие и насильственное принуждение, вместо стремления правителей и воинов-стражей к высшим целям общежития – стремление к власти ради низких целей, вместо отречения от материальных интересов – алчность, погоня за деньгами.
Тимократическое государство.
Тимократия, то есть власть, основанная на господстве честолюбцев. Уже с первыми признаками упадка возникает страсть к обогащению и стремление к стяжанию. В тимократии первоначально сохранялись черты совершенного строя: здесь правители пользуются почетом, воины свободны от земледельческих и ремесленных работ и от всех забот материальных, трапезы – общие, процветают упражнения в военном искусстве и в гимнастике. Однако со временем охотники до драгоценных металлов начинают втайне собирать и хранить золото и серебро в стенах своих жилищ, и, при участии в этом жен, образ жизни меняется на роскошный. Стремление к роскоши губит все лучшее, что было при тимократии. Обогатившись, немногие избранные стремятся захватить власть. Так тимократия вырождается в олигархию. Олигархическое государство.
Олигархия – господство немногих над большинством (oligoi – немногие). Это – правление, основывающееся на переписи и на оценке имущества, так что в нем властвуют богатые, а бедные не имеют участия в правлении. В подобном городе “был бы по необходимости не один город, а два: один из людей бедных, другой – из богатых, и оба они, живя в том же самом месте, злоумышляли бы друг против друга”. В олигархическом государстве расточители – богачи, подобно трутням в пчелином улье, превращаются в конце концов в бедняков, но в отличие от пчелиных трутней, лишенных жала, многие из этих двуногих трутней с жалом: преступники, злодеи, воры, обрезыватели кошельков, святотатцы, мастера всяческих злых дел.
В олигархическом государстве не выполняется основной закон жизни общества. Закон этот в том, чтобы каждый член общества “делал свое” и притом “только свое”. Напротив, в олигархии, во-первых, часть членов общества занимаются каждый самыми различными делами – и земледелием, и ремеслами, и войной. Во-вторых, в олигархии право человека на полную распродажу накопленного им самим имущества приводит к тому, что такой человек превращается в совершенно бесполезного члена общества: не составляя части государства, он в нем лишь бедняк и беспомощный человек.
Дальнейшее развитие олигархии приводит к последовательному развитию ее в еще худшую форму государственного устройства – в демократию.
Демократическое государство.
Демократия – власть и правление большинства, но правление в обществе, в котором противоположность между богатыми и бедными обостряется еще сильнее, чем при олигархии. Развитие роскошного образа жизни в олигархии, неудержимая и неукротимая потребность в деньгах приводит молодых людей в лапы ростовщиков, а быстрое разорение и превращение богатых в бедняков способствует возникновению зависти, злобы бедных против богатых и злоумышленных действий против всего государственного строя, гарантирующего богатым господство над бедными. Неуклонно развиваясь, имущественная противоположность становится заметной даже по внешности тех и других. С другой стороны, самые условия общественной жизни делают неизбежными не только частые встречи бедных с богатыми, но даже совместные действия: в играх, в состязаниях, на войне. Рост возмущения бедных против богатых приводит к восстанию. Если восстание заканчивается победой бедняков, то они часть богачей уничтожают, другую часть изгоняют, а государственную власть и функции управления разделяют между всеми оставшимися членами общества. Это и есть демократия.
Тираническое государство.
Наихудшей формой отклонения от идеального государственного строя Платон признал тиранию. Это – власть одного над всеми в обществе. Возникает эта власть, подобно предыдущим формам, как вырождение предшествующей ей демократической формы правления. Та же болезнь, которая заразила и погубила олигархию, от своеволия, еще больше и еще сильнее заражает и порабощает демократию. Все, что делается слишком, вознаграждается великой переменой в противоположную сторону: так бывает со сменой времен года, в растениях, в телах и ничуть не меньше в правлениях: избыток свободы должен приводить отдельного человека, так же как и полис (город – государство), ни к чему иному как к рабству. Поэтому и тирания происходит именно из демократии – как сильнейшее и жесточайшее рабство из высочайшей свободы.
Тирания выступает как результат нарушения меры. Народ от избытка свободы попадает в рабство. Происходит это так: самые ядовитые из трутней пробираются к власти, а остальные “усаживаются поближе к помосту, жужжат и не допускают, чтобы кто-нибудь говорил иначе”. Эти трутни собирают “мед” из “сотов”, то есть, стараются как можно больше взять денег с богатых. Самая многочисленная прослойка – это народ, который беден, но ему всегда можно дать небольшую часть, отнятую у богатых. Зато большая часть достается тем, у кого власть.
Тиран вырастает из ставленников народа. Народу начинает нравиться кто-то из трутней, который очень сладко поет, обещает народу сто коробов. Однако, когда его выдвигают в правители, он начинает круто меняться – становится волком, оскверняя себя убийствами своих политических противников. “В первые дни, вообще в первое время он приветливо улыбается всем, кто бы ему ни встретился, а о себе утверждает, что он вовсе не тиран; он дает много обещаний частным лицам и обществу; он освобождает людей от долгов и раздает землю народу и своей свите. Так притворяется он милостивым ко всем и кротким… Когда же он примирится кое с кем из своих врагов, а иных уничтожит, так что они перестанут его беспокоить, я думаю, первой его задачей будет постоянно вовлекать граждан в какие-то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе… да и для того, чтобы из-за налогов люди обеднели и перебивались со дня на день, меньше злоумышляя против него”.
“Так вот какова, друг мой, та прекрасная и бойкая власть, примолвил я, из которой, по моему мнению, рождается тирания. – Да, бойка! сказал он; но что после этого? – Та же болезнь, отвечал я, которая заразила и погубила олигархию, от своеволия еще более и сильнее заражает и порабощает демократию. И действительно, что делается слишком, то вознаграждается великою переменою в противоположную сторону: так бывает и во временах года, и в растениях, и в телах, так, нисколько не менее, и в правлениях. – Вероятно, сказал он. – Ведь излишняя свобода естественно должна переводить как частного человека, так и город ни чему другому, как к рабству. – Вероятно. – Поэтому естественно, продолжал я, чтобы тирания происходила не из другого правления, а именно из демократии, то есть, из высочайшей свободы, думаю, – сильнейшее и жесточайшее рабство. …
… Не правда ли, сказал я, что в первые дни и в первое время он (тиран) улыбается и обнимает всех, с кем встречается, не называет себя тираном, обещает многое в частном и общем, освобождает от долгов, народу и близким к себе раздает земли и притворяется милостивым и кротким в отношении ко всем? – Необходимо, сказал он. – Если из внешних-то неприятелей с одними, думаю, он примирился, а других разорил и с этой стороны у него покойно, то ему на первый раз все-таки хочется возбуждать войны, чтобы простой народ чувствовал нужду в вожде. – И естественно. – Внося деньги, граждане не терпят ли бедности? И каждый день занятые пропитанием себя, не тем ли меньше злоумышляют против него? – Очевидно. – А если только начинает он, думаю, подозревать, что кто-нибудь имеет вольные мысли и не попускает ему властвовать, то по какому-нибудь поводу не губит ли таких среди неприятелей? И для всего этого не необходимо ли тиранy непрестанно воздвигать войну? – Необходимо. – Делая же это, не тем ли более подвергается он ненависти граждан? – Как же не подвергаться? – Тогда граждане, способствовавшие к его возвышению и имеющие силу, не будут ли смело говорить и с ним, и между собою и, если случатся особенно мужественные, не решатся ли охуждать текущие события? – Вероятно таки. – Поэтому тиран, если хочет удержать власть, должен незаметно уничтожать всех этих, пока не останется у него ни друзей, ни врагов, от которых можно было бы ожидать какой-нибудь пользы”.
Идеальное государство.
Существующим, несовершенным формам государственного общежития предшествовала во времена глубокой древности, в век правления Хроноса, совершенная форма общежития. В те времена сами боги, как божественные пастухи, управляли отдельными областями, а в жизни общества наблюдалась достаточность всего необходимого для жизни, отсутствовали войны, разбои и раздоры. Люди непосредственно рождались из земли, не нуждались в жилищах и в постели, использовали немалые часы досуга для занятий философией. На этой стадии люди были свободны от обязанности борьбы с природой и их соединяли узы дружбы.
Однако взять этот строй за образец возможного наилучшего порядка невозможно – этого не дозволяют материальные условия существования: необходимость самосохранения, борьба против природы и против враждебных народов. Впрочем, недостижимый образец минувшего золотого века проливает свет на условия, в которых приходится жить современному человеку: вглядываясь в этот миновавший и невозвратный строй, мы видим, в чем состоит зло, препятствующее правильному устройству общества, зло, – порождаемое хозяйственной нуждой, семейными отношениями, международной борьбой.
Таким образом, при росте и благоустройстве нашего государства надо предоставить всем сословиям возможность иметь свою долю в общем процветании, соответственно их природным данным.
“Сейчас мы лепим в нашем воображении государство, как мы полагаем, счастливое, но не в отдельно взятой его части, не так, чтобы лишь кое-кто в нем был счастлив, но так, чтобы оно было счастливо все в целом…”.
Эта наилучшая государственная система должна обладать рядом черт нравственной и политической организации, которые были бы способны обеспечить государству решение самых важных задач. Такое государство, во-первых, должно обладать силой собственной организации и средствами ее защиты, достаточными для сдерживания и отражения враждебного окружения; во-вторых, оно должно осуществлять систематическое снабжение всех членов общества необходимыми для них материальными благами; в-третьих, оно должно руководить и направлять высокое развитие духовной деятельности и творчества. Выполнение всех этих задач означало бы осуществление идеи блага как высшей “идеи”, правящей миром.
Наисовершеннейшее по своему строю и оттого благое государство обладает четырьмя главными доблестями: 1) мудростью, 2) мужеством, 3) сдерживающей мерой (просветленным состоянием аффектов, благоразумием, рассудительностью, воздержанностью, скромностью) и 4) справедливостью.
Мудрость.
Под “мудростью” понимается не какое-либо техническое знание или умение, но высшее знание, или способность дать добрый совет о государстве в целом – о способе направления его внутренних дел и о руководстве им в его внешних отношениях. Такое знание – “охранительное”, а обладающие этим знанием правители – “совершенные стражи”. “Мудрость” – доблесть, принадлежащая не множеству ремесленников, но весьма немногим – философам и есть, ближайшим образом не столько даже специальность по руководству государством, сколько созерцание занебесной области вечных и совершенных “идей” – доблесть, в основе своей – нравственная.
“Целый, согласно с природою устроенный город может быть мудрым по малочисленнейшему сословию, по части самого себя, по начальственному и правительственному в нем занятию. Это, вероятно, есть согласный с природою малейший род, имеющий право обладать тем знанием, которое одно надобно называть мудростью прочих знаний”.
Только философы должны быть правителями, и только при правителях-философах государство будет благоденствовать и не будет знать существующего в настоящее время зла: “Пока в государствах не будут царствовать философы, либо так называемые нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино – государственная власть и философия, и пока не будут в обязательном порядке отстранены те люди – а их много – которые ныне стремятся порознь либо к власти, либо к философии, до тех пор, дорогой Главкон, государствам не избавиться от зол…”.
Для достижения благоденствия правители должны быть не мнимыми, лишь подобными философам, а истинными философами, т.е. те, которые “любят созерцать истину”.
Мужество.
“…- Мужество, говорю, есть некоторое хранение, продолжал я. – Какое хранение? – Хранение мнения о законе относительно опасностей, полученном с воспитанием, что такое эти опасности и какие. Вообще я назвал мужество хранением потому, что человек и в скорбях, и в удовольствиях, и в желаниях, и среди страхов удерживает то мнение и никогда не оставляет его. Если хочешь, я, пожалуй, уподоблю его, чему, мне кажется, оно подобно. – Да, хочу. – Не знаешь ли, продолжал я, что красильщики, намереваясь окрасить шерсть так, чтобы она была пурпуровая, сперва из множества цветов выбирают один род – цвета белого, потом употребляют немало предварительных трудов на приготовление шерсти, чтобы она приняла наиболее цвета этого рода, и тик-то приготовленную уже красят. И все, что красится этим способом, быв окрашено, пропитывается так, что мытье ни с вычищательными средствами, ни без вычищательных не может вывесть краски. А иначе, знаешь что бывает, этим ли кто цветом или другим окрашивает вещь, не приготовивши ее? – Знаю, сказал он: она вымывается и становится смешанною. – Так заметь, примолвил я, что это же по возможности делаем и мы, когда избираем воинов и учим их музыке и гимнастике. Не думай, будто мы затеваем что другое, а не то, как бы наилучше, по убеждению, приняли они законы – основную краску и, получая природу и пищу благопотребную, пропитывались мнением о предметах страшных и всех других; так, чтобы краска их не смывалась теми чистительными средствами, например удовольствием, скорбью, страхом и пожеланием, которые и состоянии все изглаживать и сделать это сильнее всякого халастра, пятновыводящего порошка и другого вычищающего вещества. Такую-то силу и всегдашнее хранение правильного и законного мнения о вещах страшных и нестрашных я называю мужеством и в этом поставляю мужество, если ты не почитаешь его чем-нибудь другим. – Не почитаю ничем другим, сказал он; потому что правильное мнение о том же самом, родившееся без образования, – мнение зверское и рабское ты почитаешь не очень законным и называешь его чем-то другим, а не мужеством. – Весьма справедливо говоришь, сказал я. – Так принимаю это за мужество. – Да и принимай, по крайней мере за мужество политическое, промолвил я, и примешь правильно. …
… – Кто мог бы, сказал я, назвать город трусливым или мужественным, смотря на что-нибудь иное, а не на ту часть, которая воюет за него и сражается? – Никто не стал бы смотреть на что-нибудь иное, отвечал он. – Потому что другие-то в нем, примолвил я, будучи или трусливыми, или мужественными, не сделали бы его таким или таким. – Конечно, нет. – Следовательно, и мужественным бывает город по некоторой части себя, поколику в ней имеется сила, во всех случаях сохраняющая мнение об опасностях …”.
Философы (правители) и воины, как занятые управлением и военным делом – властвуют, требуют повиновения и не смешиваются с управляемыми. Они добиваются от воинов-стражей, чтобы те помогали им, как собаки помогают пастухам, пасти “стадо” тружеников хозяйства. На правителях лежит неусыпная забота – добиваться, чтобы воины не превратились в волков, нападающих на овец.
Воины – не только члены государства, способные выполнять свою особую функцию в обществе. Они наделены способностью совершенствоваться в своем деле, подниматься на более высокую ступень нравственной доблести. Некоторые из них могут после необходимой обработки и после стажировки стать правителями-философами.
Но для этого, так же как для совершенного выполнения воинами своих обязанностей, недостаточно правильного воспитания. Люди – существа слабые, подверженные искушению, соблазнам и порче всякого рода. Чтобы избежать этих опасностей, необходим соответствующий твердо установленный и соблюдаемый строй жизни, который могут определить, указать и предписать только правители-философы.
Основные черты этого строя – лишение воинов права на собственное имущество. Воины могут пользоваться только тем, что минимально необходимо для жизни, для здоровья и для выполнения своих функций в государстве. У них не может быть ни лично принадлежащего им жилища, ни мест для хранения имущества или драгоценностей, ибо все это есть причина раздора среди людей. Отсутствие же раздоров внутри класса воинов-стражей сделает, в свой черед, невозможными ни раздор внутри низшего класса работников, ни восстание их против обоих высших классов.
Все, что необходимо воинам для исполнения их обязанностей, они должны получать от изготовляющих продукты, вещи и орудия работников производительного труда и притом в количестве ни слишком малом, ни слишком большом.
Питание воинов происходит исключительно в общих столовых. Весь распорядок и рамки жизни стражей направлены на ограждение их от губительного влияния личной собственности и в первую очередь от дурного, тлетворного влияния денег, золота и других драгоценных металлов. Если бы воины-стражи пустились в стяжательство, в приобретение денег и драгоценностей, они не могли бы уже выполнять свой долг защиты членов общества: они превратились бы в хозяев и земледельцев, враждебных остальным гражданам.
Способными к функциям воинов-стражей могут быть и женщины – лишь бы налицо были соответствующие задатки и лишь бы женщина получила необходимое для этих функций воспитание. Для защитника общества пол так же не имеет серьезного значения, как не имеет значения, какой сапожник – плешивый или кудластый – шьет сапоги. Но, ставши на путь подготовки к функции стражей, женщины должны наравне с мужчинами проходить всю необходимую подготовку. “Силы природы равно разлиты в обоих живых существах: по природе всем делам причастна и женщина, всем и мужчина; но женщина во всем слабее мужчины”. Однако в этой ее слабости нельзя видеть основания для того, чтобы “все предписывать мужчинам, а женщине ничего”. Следовательно, в отношении к охране государства “природа женщины и мужчины – одна и та же, кроме того лишь, что первая слабее, а вторая сильнее!”.
Наилучшими женами для мужчин-стражей будут именно женщины-стражи. В силу постоянных встреч мужчин и женщин-воинов за общими гимнастическими и воинскими упражнениями, а также за общими трапезами между мужчинами и женщинами постоянно будет возникать взаимное вполне естественное влечение. Однако в городе – военном лагере, возможна не семья, но лишь соединение мужчины с женщиной для рождения детей. Это тоже “брак”, но своеобразный, не способный привести к образованию семьи. “Браки” эти втайне направляются и устраиваются правителями государства, которые стремятся лучших сочетать с лучшими, а худших с худшими.
Как только женщины рожают детей, младенцев отбирают у матерей и передают на усмотрение правителей, которые лучших из новорожденных направляют к кормилицам, а худших, дефективных обрекают на гибель в скрытом месте. По прошествии некоторого времени молодые матери допускаются к кормлению младенцев, но в это время они уже не знают, какие дети рождены ими, а какие – другими женщинами. Все стражи-мужчины считаются отцами всех детей, а все женщины – общими женами всех стражей.
Сдерживающая мера.
В отличие от “мудрости” и от “мужества”, третья доблесть совершенного государства, или “сдерживающая мера”, есть качество уже не особого или отдельного класса, а доблесть, принадлежащая всем членам наилучшего государства. Там, где она налицо, все члены общества признают принятый в совершенном государстве закон и существующее в нем правительство, сдерживающее дурные порывы. “Сдерживающая мера” приводит к гармоническому согласованию как лучшие, так и худшие стороны.
“Рассудительность, с нашей точки зрения, более, чем те, предшествовавшие, свойства, походит на некое созвучие и гармонию.
– Как это?
– Нечто вроде порядка – вот что такое рассудительность; это власть над определенными удовольствиями и вожделениями – так ведь утверждают, приводя выражение “преодолеть самого себя”, уж не знаю каким это образом. И про многое другое в этом же роде говорят, что это – следы рассудительности. Не гак ли?
– Именно так.
– Разве это не смешно: “преодолеть самого себя”? Выходит, что человек преодолевает того, кто совершенно очевидно сам себе уступает, так что тот, кто уступает, и будет тем, кто преодолевает: ведь при всем этом речь идет об одном и том же человеке.
– Конечно.
– Но мне кажется, этим выражением желают сказать, что в самом человеке, в его душе есть некая лучшая часть и некая худшая, и, когда то, что по своей природе лучше, обуздывает худшее, тогда говорят, что оно “преодолевает самое себя”: значит, это похвала; когда же из-за дурного воспитания или общества верх берет худшее (ведь его такая уйма, а лучшего гораздо меньше), тогда, в порицание и с упреком, называют это “уступкой самому себе”, а человека, испытывающего такое состояние, – невоздержным.
– Обычно так и говорят.
– Посмотри теперь на наше новое государство и ты найдешь и нем одно из этих двух состояний: ты скажешь, что такое государство справедливо можно объявить преодолевшим самого себя, поскольку нужно называть рассудительным и преодолевшим самого себя все то, в чем лучшее правит худшим.
– Я смотрю и вижу, что ты прав.
– Множество самых разнообразных вожделений, удовольствий и страданий легче всего наблюдать у женщин и у домашней челяди, а среди тех, кого называют свободными людьми, – у ничтожных представителей большинства.
– Конечно.
– А простые, умеренные [переживания], продуманно направленные с помощью разума и правильного мнения, ты встретишь v очень немногих, лучших по природе и по воспитанию.
– Это верно.
– Так не замечаешь ли ты этого и в нашем государстве: жалкие вожделения большинства подчиняются там разумным желаниям меньшинства, то есть людей порядочных?
– Да, замечаю.
– Значит, если уж признавать какое-нибудь государство преодолевшим и удовольствия, и вожделения, и самое себя, так это будет наше государство.
– Совершенно верно.
– А разве нельзя, согласно всему этому, признать его и рассудительным?
– Вполне можно!
– И опять-таки, если уж в каком-нибудь государстве и у правителей, и у подвластных существует согласное мнение о том, кому следует править, то оно есть и в нашем государстве. Или ты не согласен?
– Вполне и бесспорно согласен.
– Раз дело обстоит так, то кому из них присуща, скажешь ты, рассудительность – правителям или подвластным?
– Вроде бы тем и другим.
– Ну, вот видишь, мы, значит, верно предсказывали не так давно, что рассудительность подобна некой гармонии.
– И что же?
– Это не так, как с мужеством или мудростью: те, присутствуя в какой-либо одной части государства, делают все государство соответственно либо мужественным, либо мудрым; рассудительность же не так проявляется в государстве: она настраивает на свой лад решительно все целиком; пользуясь всеми своими струнами, она заставляет и те, что слабо натянуты, и те, что сильно, и средние звучать согласно между собою, если угодно, с помощью разума, а то и силой или, наконец, числом и богатством и всем тому подобным, так что мы с полным правом могли бы сказать, что эта вот согласованность и есть рассудительность, иначе говоря, естественное созвучие худшего и лучшего в вопросе о том, чему надлежит править и в государстве, и в каждом отдельном человеке.
Справедливость.
Основным принципом идеального государственного устройства является справедливость. Каждому гражданину государства справедливость отводит особое занятие и особое положение. Господство справедливости сплачивает разнообразные и даже разнородные части государства в целое, запечатленное единством и гармонией.
Наличие в государстве справедливости подготовляется и обусловливается “сдерживающей мерой”. Благодаря справедливости каждый разряд в государстве и всякий отдельный человек, одаренный известной способностью, получает для исполнения и осуществления свое особое дело. “Мы положили, что из дел в городе каждый гражданин должен производить только то одно, к чему его природа наиболее способна”. Не хватание одновременно за многие занятия, а именно “это делание своего, вероятно, и есть справедливость”. Поэтому справедливость – как доблесть, которая не допускает возможности подобного смешения. Наименьшей бедой было бы смешение функций различных специальностей внутри класса работников производительного труда: если, например, плотник станет делать работу сапожника, а сапожник – работу плотника или если кто-либо из них захочет делать вместе и то и другое. Но “многоделание” было бы уже прямо гибельно для государства если какой-либо ремесленник или человек, по природе своей промышленник, возгордившись своим богатством или множеством, или могуществом, пожелал бы заняться воинским делом, а воин, не способный быть советником и руководителем государства, посягнул бы на функцию управления, или если кто-нибудь захотел бы одновременно совершать все эти дела. Даже при наличии первых трех видов доблести, многоделье и взаимный обмен занятиями причиняют государству величайший вред и потому “весьма правильно могут быть названы злодеянием”, “величайшей несправедливостью против своего города”. И наоборот, “делание своего”: во всех трех видах деятельности, необходимых для государства, “будет противоположно той несправедливости, – будет справедливостью и сделает город справедливым”.
“Из дел в городе каждый гражданин должен производить одно то, к чему его природа наиболее способна. – Да, говорили. – А что производить свое-то и не хвататься за многое есть именно справедливость – это слышали мы и от других и часто высказывали сами. – Да, высказывали. – Так это-то, друг мой, некоторым образом бывающее, продолжал я, это делание своего, вероятно, и есть справедливость. Знаешь ли, из чего заключаю? – Нет, скажи, отвечал он. – Мне кажется, в исследуемых нами добродетелях города, то есть в рассудительности, мужестве и мудрости, остальное есть то, что всем им доставляет силу внедряться в человека и в кого они внедряются-то, тем служить к спасению пока в ком это имеется. Но остальное в них, когда три были найдены, мы назвали справедливостью”.
В государстве три разряда его граждан – правители, воины и работники производительного труда – составляют гармоническое целое под руководством наиболее разумного класса. Но то же происходит и в душе отдельного человека. Если каждая из трех составных частей души будет совершать свое дело под управлением, то гармония души не нарушится. При таком строе души разумное начало будет господствовать, аффективное – выполнять обязанность защиты, а вожделеющее – повиноваться и укрощать свои дурные стремления. От дурных поступков и от несправедливости человека ограждает именно то, что в его душе каждая ее часть исполняет предназначенную ей функцию – как в деле господства, так и в деле подчинения.
Как бы ни решался вопрос о том, какую роль в стремлении государства к совершенству играют три первых добродетели, – во всяком случае со всеми этими тремя доблестями “состязается кроющееся в государстве стремление, чтобы каждый делал свое: способность каждого делать свое борется… за добродетель города с его мудростью, сдерживающей мерой и мужеством”.
Начертанный проект наилучшей организации общества и государства является осуществимым только для греков. Для народов, окружающих Элладу, он не применим в силу полной их неспособности к устройству общественного порядка, основанного на началах разума. Таков “варварский” мир, в исконном смысле этого слова, обозначающем все негреческие народы, независимо от степени их цивилизации и политического развития. Различие между эллинами и варварами настолько существенно, что даже нормы ведения войны будут иными – в зависимости от того, ведется ли воина между греческими племенами и государствами или между греками и варварами. В первом случае должны соблюдаться принципы человеколюбия, продажа пленных в рабство не допускается; во втором – война ведется со всей беспощадностью, а побежденные обращаются в рабов.
Создано: 5.11.02.