Воля как врожденый темперамент человека

Оглавление:

Книга первая

Введение

Глава I – “О физике человека и метафизике природы”

Глава II- “О психическом, телесном и физиологическом”

Глава III- “О воле”

Глава IV – “О разумном эгоизме и таланте”

Глава V -“О Сократовском даймонии и гениальности”

Глава VI – “О познании, самопознании и созерцании”

Глава VII – “Диалектика афоризмов”

Глава VIII- “О страхе, беспокойстве и неудовлетворенности”

Глава IX – “Об ограниченности горизонта мышления и о субъективном в объективном”

Глава X – “О привычках, привязанностях и зависимостях”

Глава XI- “О метафизики брачных отношений”

Глава XII- “О проблеме абортов”

Книга вторая – “Краткое описание философско-психологических систем”

Глава XIII – “О сущности религиозной философии”

Глава XIV – “О диалектическом материализме ленина”

Глава XV – “О философии Артура Шопенгауэра”

Примечание – “об основах морали в философии Шопенгауэра, изложенных им в своем конкурсном сочинении “две проблемы этики” в отделе “об основах морали””

Глава XVI – “О философии естественной души Ламетри”

Глава XVII – “О просветительстве Жан- Жака руссо”

Глава XVIII – “О философии экзистенциализма Сартра”

Глава XIX – “О физиологии Сеченова”

Глава XX – “О нервно-психической энергии Бехтерева”

Книга третья

Глава XXI – “Предпослание”

Глава XXII – “Математическая классификация темпераментов. Таблица темпераментов”

Глава XXIII – “О даймониальной направленности нервно-психической энергии”

1. Разумно-иррациональный тип
2. Чувственно-волевой тип

III. Интуитивный тип

Глава XXIV – “О потребительской направленности нервно-психической энергии”

1. Рациональный тип
2. Волевой тип
3. Интуитивный тип

Глава XXV – “Отдающая направленность нервно-психического либидо”

VII. Ощущающий тип

VIII. Эмоциональный тип

1. Мыслительный тип
2. Интуитивный тип

Глава XXVI – “Амазонская направленность нервно-психического либидо”

1. Аналитически-волевой тип

XII. Эмоционально-иррациональный тип

XIII. Рационально-рассудочный тип

XIV. Интуитивный тип

Глава XXVII- “Астрологическое соответствие типов”

Глава XXVIII- “Постскриптум”

Книга четвертая

Глава XXIX- “Пролегомены”

Глава XXX – “О человеке, как возможность”

Глава XXXI – “Частные размышления об общем благе”

Глава XXXII – “О состоянии пролонгированного аффекта”

Глава XXXIII – “О смысле существования (о смысле жизни)”

Глава XXXIV – “Заключение”

Примечание

Книга первая

О Друг, вникай!

Что полночь говорит? Внимай!

“Был долог сон, –

Глубокий сон, развеян он.

Мир – глубина,

Глубь эта дню едва видна.

Скорбь мира эта глубина, –

Но радость глубже, чем она:

Жизнь гонит скорби тень!

А радость рвется в вечный день –

В желанный вековечный день!”

Фридрих Ницше:

“Так говорил Заратустра”

Введение

Когда в своем познании человек – если, конечно же, он есть субъект познающий, а не просто существующий – ретроспективно созерцает все предшествующие его бытию эпохи, то неминуемо он задается вопросом: В каком отношении все предшествующее ему самому соотносится с его весьма скромной и мимолетной жизнью? Тогда, скорее всего, он пытается проникнуть в тайны мироздания, понимая при этом, что все тайны находятся в нем самом. Теперь ему остается в своем познании сделать самый важный шаг в своей жизни – шаг в самого себя, где, по его интуитивному убеждению, находится основа того, что видимо зрением, но и, в то же самое время, недоступно объективному пониманию и познаванию. Великие памятники письменности древних времен начинают прояснять его сознанию ту грандиозную сопричастность каждого живого индивидуума к великой мистерии и иллюзии, которую принято называть жизнью, и, в основе которой прочно и незыблемо пребывает пессимизм – мать всего живого на нашей бренной земле, полной страданий и лишений для каждого отдельно взятого индивидуума. Но больше всего его начинает поражать тот факт, что явления жизни имеют одно общее свойство – они повторяются из года в год, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие: “Бывает нечто, о чем говорят: “смотри, вот это новое”; но это было уже в веках, бывших прежде нас” (“Книга Екклесиаста” Гл.1,1-12). Одна философская картина мира сменяется другой, – атомическая, механистическая, гальваническая, электронная и.т.д. – то есть каждая из них во время своего бытия признавалась истинной, но время, прошедшее с тех пор, указывает, что это были всего лишь человеческие заблуждения, которые и определяют путь всего объективного и материалистического; следовательно, и реального. Теперь он понимает, что объективно данное в настоящий момент времени есть видимая, внешняя форма явлений и вещей, которое, имея свойство бесконечно изменять свою внешнюю форму, в скором будущем перестанет быть реальной и истинной. Но, проникнув в сущность этих явлений, человек познает их неизменное свойство – идеальность и субъективность; что позволяет ему познать идеальность жизни по своей сути, а материализм, исходя из этого, предстает перед ним, как абстрактная форма идеализма, т.е. его абстракция, как одна из частей целого и идеального мира.

Например; чашка – это идеальный объект. Из нее можно пить, ее можно представлять себе, как некий целый образ, так же в нее можно что-либо положить или, грубо говоря, использовать по другому назначению, т.е. она есть нечто идеальное, или платоновская идея. Тогда, как осколок этой самой чашки, есть объект материальный, для определения которого человек может только предполагать, что он является осколком, или частью (абстракцией), идеального целого. И чтобы предположить с большой долей достоверности принадлежность этого осколка именно к этой чашке, последний должен иметь в своем сознании идеальный образ (идею) чашки. Если такого образа в его представлении нет, то, что есть этот осколок и к чему он соотносится, понять ему будет невозможно. Но как бы то ни было, материалист в своих действиях пытается склеить из этих осколков чашку, ибо посредствам питья из них утолить полностью жажду невозможно, потому как для этого необходима чашка. Идеалист же, в отличие от материалиста, вообще не утоляет жажду, ибо не замечает даже осколков, потому как ищет саму чашку, из которой надеется напиться единожды и навсегда. В конечном итоге, они оба, испытывая жажду всю свою жизнь, становятся обладателями заветной чашки. Напившись, материалист тогда воскликнет, словами Соломона, “Все суета сует!”, а идеалист разочаровывается осознанием того, что чашка находилась всегда при нем, в его кармане, а он наивно этого не замечал. И здесь им в голову приходит неожиданное понимание того, что для того, чтобы материалисту собирать осколки чашки, эту чашку, по крайней мере, должен был кто-то разбить; идеалисту же открывается, что для того, чтобы чашка имела место быть, ее должен был бы кто-то слепить из кусочков. “Целая жизнь – любовь, горести, успехи, трудности, творчество, поиск, – и не остается ничего, кроме нескольких разрозненных частей целого, которое и составляло эту жизнь” – говорил Высоцкий, самый знаменитый и всеми любимый русский пессимист, своей жене Марине Влади.

Тогда они оба понимают, что это сотворил бог – для первого он видится, пришедшим на землю с мечом, чтобы им разбить чашку в наказание за грехи; для второго же, он представляется любовью, которая снизошла к нему и освободила его от вечной жажды, слепив для него чашку, в ознаменование завершения страдания. Отсюда становится понятным, что материалист обречен на пожизненную суету, спешку и торопливость, он как бы боится не успеть собрать чашку, из которой надеется испить блаженства. Поэтому его швыряет из крайности в крайность, он кидается на все подвернувшееся под руку без особых раздумий, ибо количественная составляющая его стремлений довлеет над его действиями. Идеалист же наоборот, выбирает один для себя путь, которым следует, но для начала он должен путем проб и ошибок найти его, или прочувствовать субъективно; в процессе же своего движения он с легкостью отбрасывает все мелкое и лишнее (в его понимании), а стремится к тому, к чему, собственно говоря, сам не понимает, – хотя позже он и осознает, что вместе с мелким и лишним он выбросил и осколки того, чего искал. Здесь же ему становится понятной другая истина: чтобы найти нечто нужно это нечто потерять, а материалисту истина открывается обратная; чтобы понять, в чем нет нужды необходимо это приобрести. Первый, в таком случае, познает необходимость в действии, второй же, начинает смутно ощущать свободу в существовании (бездействии) – что для них обоих являются понятиями противоположными их естеству; ибо идеалист свободу понимает в своей сущности (Esse), а необходимость в действии (Operari), – как учил Шопенгауэр, – а материалист наоборот – необходимость видит в существовании, а свободу в действии (свобода выбора), – как учил Ленин. Следовательно, как следует из этого примера, материалист разбивает чашку (целое), чтобы идеалист ее собирал для того, чтобы материалист ее вновь разбил. В таком вот взаимодействии, судя по всему, существует идеализм с материализмом, где первый действует априори, исходя из причинности; второй – апостериори, исходя из случайности. И каждый, по определению, является друг для друга богом, – хотя признаться в этом друг другу не желают, ибо считают сами себя лучше всех других. Таким образом, бог для них предстает в виде случайности, которая есть и удача и фортуна и заблуждение и ошибка и несчастье – то есть, жизнь, по своей сути, видится ими, как последовательность случайных событий (акциденций), которые в будущем окажутся необходимыми, – естественно по воле божьей. Ибо “случай бог изобретатель” – говорил Пушкин: то есть, Воля есть Бог, и, сообразно с ее движениями происходит все, что происходит в нашем подлунном мире, к которому мы все тем или иным образом сопричастны. Еще Леонтьев А. Н. абсолютно верно подмечал, что воля есть “глубоко личностный процесс”, и говорил так: “Во мне происходит какой-то процесс, это и есть воля — процесс внутренний, очень тонкий и очень сложный. Это каркас, на который я натягиваю свой анализ, грубая схема, векторное сложение мотивов, самое вульгарное, кстати. Потому что они вступают друг с другом в очень сложные отношения. Значит, проникновение в проблему воли потребовало от нас проникновения в мотивационную сферу личности, вот почему воля — глубоко личностный процесс. И если мы не рассмотрим отношения, которые возникают внутри сознания, порождаясь его развитием, если мы не рассмотрим эти внутренние процессы как самопорождающиеся, мы не сможем решить проблему воли” (“Воля”., Вестн. Моск. Ун-та. Сер. 14, Психология. 1993. № 2, 3-14 c.). Таким образом, полагая волю как врожденый темперамент, нам становится понятным почему самая древнейшая борьба, которую ведет человек, судя по всему, с самого начала своего сотворения, происходит с самим собою, то есть со своей волей, и почему, увы, человек всегда выходит из этой борьбы побежденным. Ибо, как говорил Ницше: “Человек – это то, что должно быть побеждено”. С другой стороны, мы видим, что когда человек существует гармонично со своей волей, он всегда чувствует наслаждение, поэтому ему и представляются все его действия, как глубоко личностные, волевые акты, в которых,- или после которых, – он чувствует гордость за себя, гордость за то, что он де смог сотворить то, что сотворил; поэтому и каждый индивидуум зрит себя субъектом волевым, а выражение “безвольный” теперь и всегда является оскорбительным. Посему воля есть внутренний шпиль, что и необходимо называть врожденым темпераментом – другого свойства воли, до сего дня еще не придумано. По этому поводу, Розанов уже так говорил: “В гармонии совести своей с тремя указанными идеалами человек имеет неразрушимое ядро для своей деятельности, восходящей по праву и необходимости к Воле, создавшей его первоначальную природу“. Следовательно, я беру это утверждение за основу своих будущих размышлений и рассуждений для того, чтобы сделать попытку, вслед за Шопенгауэром, возразить Канту в его утверждении, что “каким образом закон сам по себе может быть непосредственным определяющим основанием воли (а ведь это и составляет суть всякой моральности) – это проблема, неразрешимая для человеческого разума; это то же, что вопрос о том, как возможна свободная воля”.

Итак, чем глубже субъект проникает, в своих исследованиях, в самого себя, тем явственнее он начинает ощущать, что основа идеализма есть пессимизм воли ко всему объективному и, по определению, оптимистичному; здесь уже отчетливо в сознании вырисовывается дикая пропасть между субъективным и объективным, идеальным (волей) и материальным (представлением). Ведь пессимист – это субъект, который, существуя a este momento вполне счастливо, всегда вспоминает о страшных временах, о страдании, о тех, кому плохо: Оптимист же – это субъект, который, пребывая в страдании, всегда представляет себе нечто счастливое и радостное, исходя, надо заметить, всецело из прошлого опыта (если таковой имел место быть), и, в надежде на повторение прошлого счастья в ближайшем будущем. В то же самое время он (познающий субъект) заключает, что идеальность мира дана, – как и его двойственность, – собственно говоря, априори, и причины этого находятся в пессимизме, который с другой стороны есть оптимизм для индивидуального строения личности. Тогда, слова Шопенгауэра – “материализм – это философия субъекта, который в своих рассуждениях забывает о самом себе” – звучат как абсолютная истина, ибо все явления мира невозможно помыслить без понятия “субъект”, в сознании которого они и есть таковые, какими он их себе и представляет. Следовательно, материалист существует относительно объективных явлений мира (объектов), поэтому он объективен; а это, в свою очередь, означает, что, например, Эйнштейн, будучи по природе своей объективным материалистом, излагая свою теорию, неминуемо приходит к понятию “относительность”, которая в философии Шопенгауэра называется – представлением. Отсюда происходит и дуальность мира: Эйнштейн видит суть вещей во внешних формах и явлениях (материализм), а абстрактными для него являются все проявления субъективной сущности этих явлений. Наподобие того, как Маркс определял внутренний мир человека в категории – абстрактный; либо теория Фрейда, которая также указывает на относительность проявлений психики человека, которую возможно познать лишь при помощи построения ассоциативного ряда, где то, что проявляется вовне необходимо толковать, применительно к внутренней причине их проявлений, наоборот, т.е. относительно. Но самым мощным примером, который указывает на относительное свойство сознания людей, есть христианская религия – следствие объективной (материальной) направленности психической энергии, или либидо, вовне, в объективную реальность: Ведь, любая религия, в том числе и христианская, зиждется на двух постулатах: (Мтф.5;1-14 “Нагорная проповедь”) “Блаженны плачущие, ибо они утешатся” и (Евангелие от Луки 6;24-26): “Напротив горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете. Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо. Ибо так поступали с лжепророками отцы их”. Следовательно, верующий субъект необходимо должен представлять себе страдания объекта, который объективно существует лучше его самого, и относительно надежды на его скорое горе (ибо так говорит Христос!) верит в свое скорейшее утешение. Поэтому эмпирически всегда познается одна из закономерностей материалистической психологии объекта – благополучие ближнего своего есть форма страдания для созерцающего это благополучие. Что выражено уже Кальдероном: “que entre el ver Padecer у el padecer Ninguna distancia habia” (“Между зрелищем страдания и страданием нет разницы” (исп.) (“No siempre el peor\’es cierto”; Jornada II, s. 22.)). Иудеи две тысячи лет назад тонко подметили эту особенность сознания объективного человека, и на этом построили свою теологию. Ведь, в обществе людей, – людей не познающих, – каждый субъект, независимо оттого кто он – материалист или идеалист – есть тот, “кто не хочет видеть в человеке того, что в нем возвышенно, особенно зорко присматривается к тому, что в нем низменно и поверхностно, – и этим он выдает самого себя” (Ницше).

Коль скоро, речь у нас зашла о противоположностях, то сразу же я намерен сделать некоторое замечание по этому поводу. Дело в том, что я абсолютно согласен с утверждением некоторых – и весьма многих – философов, что если исключить человека, как субъекта, из мира природы, то и объективная реальность (мир), вместе с этим, прекратит свое существование, и не будет развиваться сообразно существующим ныне, раз и навсегда, установленным законам. Ведь, вместе с человеком мы должны ликвидировать и то, что им создано; тогда мир будет не таким, какой он есть с человеком. Он будет абсолютно другой – мир без небоскребов, городов, самолетов, алкоголя, проституции, церкви (следовательно, и без бога), счастья, несчастья, радостей и горестей, короче говоря, без всего того, чем наполняет его человек. Великая глупость и абсурд заключается в том, что некоторые моралисты пытаются нам сегодня внушить, что, например, дерево сказало человеку, что оно дерево, а не сам человек, когда-то в древнейшие времена, назвал некую вещь, которую принято сегодня называть деревом. Стало быть, с появлением человека, как субъекта познающего, в его сознании формируется представление о мире сообразно с тем, в каком направлении устремляется его психическая энергия воли. Если она устремляется вовне, мы говорим, что это представление объективно; если же вовнутрь человека, то представление субъективно. Следовательно, картина мира формируется, как образ в нашем мышлении (в головном мозгу). Поэтому, вместе с противопоставлением идеализма материализму, мы должны противопоставить разум рассудку, где первый есть сущность идеалистическая, а второй – материалистическая форма. Преобладание одной из этих функций над другой и создает определенный темперамент человека, сообразно которому последний и будет являться тем или иным субъектом (материалистом или идеалистом). Разум и рассудок находятся в постоянной борьбе, – скорее всего, борьба эта носит разрывающий характер их взаимоотношений; они не сталкиваются между собою, а как бы тянут мышление каждый в свою сторону (разум – в начало, а рассудок – в конец бесконечного ряда), – у кого из них энергии больше, тот и руководит действиями субъекта. Ведь, работа – это энергия. Следовательно, работа мозга – это психическая энергия субъекта, образованная его организмом, и которую в философии обычно называют, либо душой, либо волей, либо духом, либо инстинктом, либо “вещью в себе”. Посему мы имеем достаточное основание для того, чтобы утверждать следующее: интеллект – это энергия мышления, которая отвечает в субъекте за представления о морали, нравственности, духовном, этике, короче говоря, о добре и зле – в широком смысле этих понятий. А “по ту сторону добра и зла” (материального рассудка и идеального разума), выражаясь языком Ницше, естественным образом, находится основа идеализма – пессимизм чувств, как эквивалент шопенгауэровской слепой воли природы.

Здесь уже, субъект, в своем созерцании, опускается в самую глубину своего метафизического естества, из которого все начало быть (Для материалиста Сведенборга – это был “мир духов и ада”) и, в который все возвращается. Если же представить себе огромного человека в виде макроантропоса, то станет абсолютно понятно, что все представления о мире, а равно как начало и конец его, согласно тому чему учил великий Кант, необходимо искать внутри человека, – я же добавлю: внутри человеческого пессимизма воли, – в этом гении человеческого рода. Поэтому, я смею утверждать, что автобиагрофичность, которая манифестируется в мире, посредствам научных изысканий, споров, заблуждений, есть всецело результаты действия слепой энергии жизни, которая, уменьшаясь в своей силе интенсивности изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год ведет человека к смерти, все более приближая его к пессимизму, в котором пребывает воля. “Вилами природу гони, она все равно возвратится” – говорил Гораций.

Глава I. О физике человека и метафизике природы

1. 1. Один человек начинает свою жизнь первым вздохом, другой – с первым ударом сердца: оканчивает жизнь – с последним ударом сердца или на последнем выдохе – “испустил дух”, в таком случае говорят. “Cor primum vivens et ultimum moriens (лат. сердце первым начинает жить и последним умирает)”, – сказал Галлер. И тот и другой способы суть одна и та же; при рождении приводится в движение кровь, которая характеризует начало жизни, – остановка ее движения означает смерть человека.

Кровообращение – это движение крови в кровеносной системе, обусловливаемое главным образом сокращениями сердца. У человека замкнутый круг кровообращения, который имеет два круга. Большой круг начинается от левого желудочка сердца и заканчивается в правом предсердии; он снабжает кровью все тело. Малый, или легочный, круг кровообращения начинается от правого желудочка и заканчивается в левом предсердии. Кровь – это жидкая ткань, циркулирующая в кровеносной системе человека. Переносит кислород от органов дыхания к тканям и углекислый газ от тканей к органам дыхания, доставляет питательные вещества из органов пищеварения к тканям, а продукты обмена к органам выделения, участвует в поддержании постоянной температуры тела. По мнению Ламетри, продуктом крови являются духи, которые невидимы, но имеют некую силу. Он так говорил: ” … – эти духи, повторяю, являются продуктом самой чистой крови животного, той крови, которая поднимается в его мозг, в то время как наиболее густая кровь обязательно должна опускаться: именно эта живая и подвижная кровь и заставляет их отфильтровываться; они переходят из коры головного мозга в косно – мозговую ткань, затем в продолговатый мозг, в спинной мозг и, наконец, в нервы, которые, наполнившись этими невидимыми духами, выходят из спинного мозга, для того чтобы нести вместе с ними ощущение и жизнь во все части тела”.

Движение крови по кровеносной системе, согласно теории Франклина, можно назвать электричеством. Теория Франклина гласит: электричество представляет собой единую, жидкую субстанцию, находящуюся обычно во всех вещах (в нашем случае – это кровь и лимфа). Франклин использовал знак “плюс” (+) для представления избытка электрической жидкости в телах. Подобные тела он назвал положительно заряженными. Аналогичный смысл имеет знак “минус” ( – ), который был использован им для обозначения недостатка, потери электрической жидкости по сравнению с ее нормальным количеством в веществе. Вещества, которые имели недостаток этой жидкости, он назвал отрицательно заряженными. Вещества же, в которых не было ни недостатка, ни избытка электрической жидкости по сравнению с ее нормальным содержанием, были названы им нейтральными. Затем Франклин высказал утверждение, что если привести в соприкосновение тело с избытком и тело с недостатком электрической жидкости, то последняя будет перетекать от тела с избытком к телу с недостатком ее. Иными словами, он предположил, что электрическая жидкость должна течь от положительно к отрицательно заряженному веществу, т.е. от ( + ) к (- ).

Далее: Закон электричества гласит, что одноименные заряды отталкиваются, разнородные заряды притягиваются. Также от взаимодействия заряженных частиц образуется силовое поле. Силовое поле – это пространство между заряженными частицами и проявляется в виде силовых линий. Образно говоря, в природе имеются вещества, которым необходимо отдать электрическую жидкость потому, что у них имеется избыток ее. Если таким веществом назвать человека, а это соответствует действительности, то последнего можно назвать отдающим типом, которого можно охарактеризовать как положительный. Веществам же с недостатком электрической жидкости, по определению, необходимо потребить последнюю; соответствующий тип людей можно назвать потребительским типом, который является отрицательным. Первый относится к материализму; второй к идеализму. По поводу второго Маркс так говорил: “…потребление создает потребность в новом производстве, стало быть, идеальный внутренне побуждающий мотив производства, являющийся его предпосылкой”, и следующее: “Потребление полагает предмет производства идеально, как внутренний образ, как потребность, как влечение и как цель”. Таким образом, наименования типов верны, потому, как указывают на взаимодействие индивидуумов в их взаимоотношениях, ибо физика нам говорит, что все вещи в природе взаимосвязаны между собой и связь эта определяется законами природы. Поэтому определения отдающий и потребительский указывают на типы проявлений психической энергии, т.е. на момент их необходимости друг в друге. Момент этот указывает на потребность одной энергии отдать, а другой – потребить то, что первая отдает; ведь если нужно отдать что-либо, то должен быть кто-либо, кто может принять. Если же два человека одновременно отдают, или потребляют, то отсутствует взаимообмен, а недостаток, т.е. истинная потребность, проявится в бессознательной форме для них самих во внешних событиях либо во внутрипсихических проявлениях, и в том, и в другом, случаях расцениваться субъектами они будут, как ненужные, которые приносят одни лишь несчастья. Ницше в “Заратустре” так говорит: “- должен ли благодарить дающий, что берущий брал у него? Дарить – не есть ли потребность? Брать – не есть ли сострадание?”

Магнетизм. Правило магнетизма гласит, что одноименные полюсы отталкиваются, а разноименные полюсы притягиваются. Также известно, что вблизи магнита существует некая сила, которая вызывает упорядоченное расположение магнитных частичек относительно магнита. Под влиянием последнего объекты, например железные опилки, намагнитятся его влиянием и выстроятся друг вдоль друга, образуя некоторую картину. Линии, образуемые опилками, называются силовыми линиями. Пространство, которое заполняют подобные линии, можно назвать магнитным полем. То есть, образно говоря, опилки намагничиваются, находясь под воздействием магнита. Силовая линия определяется как “воображаемая” линия, указывающая направление, вдоль которого вынужден, был бы двигаться одиночный магнитный полюс, помещенный в магнитное поле.

Итак: Предположим, что спинной мозг, кровеносные сосуды, по которым течет кровь, являются своеобразной катушкой для первого и наподобие проводов для вторых. Ведь, если человек есть организм, через которого возможно протекание электрического тока, и он обладает свойством сопротивления току, то, следовательно, он является проводником электрического тока. Тогда кровь, являющаяся электрической жидкостью, протекая по, так называемым, проводам, оказывается окруженной магнитным полем: Открытие Эрстеда гласит: “любой проводник, по которому идет электрический ток, оказывается окруженным магнитным полем “. Следовательно, движение крови по организму человека создает в последнем магнитное поле. Таким образом, явление магнетизма, – т.к. оно противоположно электричеству, которому в большей степени соответствует отдающий тип, ибо имеет избыток электричества, – больше всего подходит потребительскому типу, имеющему недостаток в электрической жидкости – обладающему, к тому же, функцией потребления, или притяжения. Коль скоро мы здесь говорим о магнитном и электрическом полях, то применительно к организму человека, первое соответствует его чувственности, а второе – эмоциональности. В связи с тем, что кровь циркулирует по организму постоянно, то магнитное поле, или чувственность, имеют постоянную природу, из которой происходят эмоции в виде физического явления называемым “спиновой волной” (Магнон). Спиновая волна – это возбуждение для магнитоупорядоченных сред (в магнитном поле), в которых нарушение магнитного порядка не локализуется, а распространяется в виде волны. Такая волна и называется эмоцией, возбуждение которой может быть вызвано объективными либо субъективными причинами.

2. Древние говорили, что одушевленный мир – это большой круг; человек же представляет собой меньший круг, поэтому внутри него все, как и вне него, внизу как наверху. Следовательно, сама структура индивидуума, также, соответствует этому правилу; где малый круг – это рациональная эмоциональность, свойственная отдающему типу, а большой – это иррациональная чувственность, присущая потребительскому типу. Количественная составляющая вещей, по определению, есть рациональность, а качественная – иррациональность.

Обратимся теперь к физике и рассмотрим два явления, которые воздействуют на нашу чувствительность, – это звук и свет; звук соответствует органу слуха, а свет – органу зрения, которые являются основными воспринимающими чувствами, определяющими жизнедеятельность человека во внешнем и внутреннем мире. Для нормальной адаптации внутреннего мира индивидуума к внешней среде необходимо присутствие условия взаимообмена энергиями между ними, а именно, должны проходить процессы потребления и отдачи энергии, наподобие системы “входа и выхода”. Бесспорным является тот факт, что при отсутствии одного из этих факторов существование жизни, само по себе, невозможно; ведь, для того, чтобы, что-либо отдать необходимо, что-либо воспринять, и наоборот. Значит, входом, условно, назовем орган слуха, а выходом – орган зрения.

Орган слуха – это ведущая функция женственного творческого разума и потребительской направленности психической энергии. Органом слуха и равновесия у животных и человека является ухо, которое имеет наружное ухо, среднее ухо и внутреннее ухо. Звуковые волны, улавливаемые ушной раковиной, вызывают вибрацию барабанной перепонки и затем через систему слуховых косточек, жидкостей и других образований передаются воспринимающим рецепторным клеткам, где колебания, так называемого, основания перепонки вызывают возбуждение в чувствительных нервных окончаниях кортиева органа, которое передается в головной мозг. Для возбуждения звука всегда требуется энергия, или, говоря другими словами, для возбуждения всяких звуков должна быть, приложена сила и преодолено сопротивление – должна быть совершена работа. Энергия – это способность совершать работу. Источником звука является тело, совершающее колебание. Звук несет с собой энергию, для его передачи необходима материальная среда, в вакууме звук не распространяется, но он может передаваться через вещества, находящиеся во всех состояниях. Он представляет собой волну, или возмущение, проходящую через материальную среду. Итак, звук – это возбуждение некоторой среды; если возбуждение вызывает звук, то эта среда есть тишина, ибо из тишины звук возникает и в тишину возвращается. Следовательно, эту среду можно назвать – магнитоупорядоченной средой. Представить себе ее можно следующим образом; вокруг как бы разлита среда, которая находится ниже порога человеческой слышимости, т.е. менее 0 бел, или 0дб. когда звуковая волна достигает порога слышимости – мы слышим звук. Таким образом, звук рационален, а среда, из которой он распространяется, – иррациональна. Процесс образования звука подобен, как ранее было сказано, функционированию потребительской чувственности, а именно, чувствительность есть иррациональная среда, возбуждаемая звуком, она формирует волны чувств, они-то и доносят до разума воспринятую информацию. Звуковая волна, или чувство, – это передающееся по телу чередование сгущений и разрежений. Сгущение представляет собой область, где воздух мгновенно сжимается. В момент максимального сгущения частицы воздуха должны прийти к покою; следовательно, в сгущении энергия частиц воздуха – потенциальная по форме. Т.е. нам теперь понятно, что чувственный покой есть максимальное сгущение. По мере того, как сгущение расходится, частицы движутся все быстрее. Когда они движутся максимально быстро, они обладают кинетической энергией: таким образом, возникает переход кинетической и потенциальной энергии. В данном случае энергия переходит от одного места к другому. Эта особая колебательная энергия называется звуковой энергией. Следовательно, мы видим, что потребительская чувственность совершает работу внутри субъекта, т.е. переход от одной энергии к другой происходит в одном и том же теле; применительно же к человеку это указывает на то, что индивидуум живет богатой внутренней жизнью, которая не видна окружающим. Также звуковые волны имеют свойство трансформироваться в тепло – отсюда пошли, наверное, выражения “тепло чувств” или “горячая страсть”. Звуковую энергию, в принципе, и можно назвать страстью. Более подробно о нервно-психических энергиях описано у Бехтерева В.М. “Психика и жизнь. Избранные труды по психологии личности” (Изд-во “Алетейя” СПб, 1999г): к этой работе я и отсылаю интересующихся этой проблемой.

Звуковые волны подвержены интерференции. При наложении двух звуковых волн одинаковой амплитуды наблюдается интерференция. Если эти волны в фазе, т.е. разрежение, накладывается на разряжение, а сгущение на сгущение, то в результате амплитуды складываются, и получается усиление громкости. Если обе волны находятся в противоположных фазах, т.е. разрежение накладывается на сгущение и наоборот, то в результате получается взаимное уничтожение волн, или тишина. Следовательно, потребительский тип в межличностных отношениях с подобным себе индивидуумом будет увеличивать их, отношений, чувственную окраску, или страсть; с противоположным типом на лицо гармония и покой (подробно я рассмотрю этот процесс далее). Биения, например, получаются в результате интерференции звуковых волн неодинаковой частоты. Можно получить столь быстрые биения, что они станут неразличимыми для уха. Ухо воспринимает их как новый тон, и если этот тон слышен наряду с двумя исходными, то он становится очень неприятным и раздражающим. Это явление называется диссонансом. Если же число биений в секунду увеличивать настолько, что отношения частот звучащих тел приблизится к отношению частот в мажорной гамме, то получающийся в результате звук будет приятным и гармоничным. Это явление называется гармонией, или консонансом. Однако консонанс для одного лица может оказаться диссонансом для другого. Или, что может казаться музыкой для одного, может быть просто шумом для другого. Поэтому правильная игра на чувственных нотах непременно должна привести человека к гармонии; используя же при этом законы физики, человек гораздо быстрее поймет свои чувства, и как следствие чувства близких, или врагов. Ничто так много не наносит ущерба человеку, как его чувства, и вместе с тем, единственное, что может подарить безграничное счастье – это наши чувства, то, во что сегодня разучились верить, не говоря уже о, каком бы то ни было, понимании.

3. Зрение – это восприятие организмом объектов внешнего мира посредством улавливания отражаемого от объектов света. Воспринимается светочувствительными клетками сетчатки глаза; нервное возбуждение через зрительный нерв и проводящие пути центральной нервной системы передаются в зрительные центры головного мозга, где возникает зрительное ощущение. Древними греками была выдвинута теория, согласно которой свет представляет нечто такое, что истекает из наших глаз наподобие воды из шланга; при этом предполагалось, что мы видим вещи, направляя на них поток света. Таким образом, мы узнаем, как выглядит вещь, подобно тому, как мы ощущаем характер поверхности при ощупывании. Глаза слепого не испускают света, поэтому он не может видеть. Один из старейших и весьма занимательных фокусов состоит в том, что монету кладут на дно пустой чашки так, что если смотреть на чашку сбоку, монету нельзя видеть через верхний край чашки. Но если чашку наполнить водой, то, к удивлению всех присутствующих, монета появляется в чашке на том месте, где ранее ее не было. Монету, как объясняет нам физика, можно видеть после наполнения чашки водой потому, что свет, отражаемый монетой, преломляется достаточно сильно на поверхности воды и таким образом попадает в глаз. Следовательно, если на место монеты поместить черные предмет, а, как известно черный цвет не отражает свет, то, в отличие от монеты, которая его отражает, видеть черный предмет мы не должны. Но мы его видим, так же, как и монету, а равно, как если мы закроем все дно черным материалом, то, после заполнения чашки водой мы видим, сместившееся дно чашки. Из этого следует, что, направляя свое внимание, или взгляд, на поверхность воды под определенным углом, мы видим на этой поверхности отражение монеты, независимо от ее отражающих свойств. Так, например дно бака, наполненного водой, кажется ближе к поверхности, чем в действительности потому, что вода обладает свойством притяжения, увеличения и приближения. Если поместить источник света под водой, то наблюдатель, глаз которого расположен также под водой, может видеть изображение источника света над водой примерно так, как он мог бы видеть его, если бы поверхность воды представляла собой зеркало. Это явление объясняет, что в этом случае лучи испускаемые источником света под критическим углом не выйдут в воздух вовсе, а будут отражены обратно в воду. Таким образом, когда глаз находится в воде, вследствие полного отражения можно видеть лампу над поверхностью воды. А если глаз находится над водой в точке, в которой свет отражается под критическим углом, то по теории света глаз не должен видеть лампу, т.к. луч не попадает в глаз наблюдателя – но глаз в той точке видит лампу!

В человеческом глазу имеется три нервных рецептора, или колбочки, настроенные на три первичных цвета – красный, зеленый и голубой, а весь спектр света состоит из шести цветов; к первым трем добавляется – оранжевый, желтый и фиолетовый. Если мы говорим о чувственности, то последней, как известно, соответствует звук, или музыкальный слух, в котором каждая нота имеет свое соответствие определенному цвету: первичные тона, составляющие мажорное трезвучие есть до, ми, соль, которые соответствуют красному, желтому и голубому цветам. Остальные ноты: ре – оранжевый, ля – индиго-пурпурный, си – фиолетовый, фа – зеленый. Первоначально, испуская из глаз луч света, человек ощущает белый свет потому, что энергия выходит через три нервных рецептора, которые расположены в глазу субъекта; в последних совмещается три первичных цвета, что дает ощущение белого света. Следовательно, когда образовывалась речь человека и, формировались родовые понятия, то последние давались вещам в соответствии с определенными внутренними переживаниями, которые ассоциировались с видимыми предметами. Если представить человека, как некое подобие гидромагнитного динамо или как динамо-машину с самовозбуждением; применительно к гипотезе объясняющей происхождение магнитного поля земли, то вырабатываемое электромагнитное поле в человеке посредствам циркуляции крови, что мы описали ранее, и, есть такое подобие. Одним из способов, заставляющих атом излучать свет и другие формы электромагнитной энергии, заключается в “нагревании” его. Например, при более высоких температурах скорость звука больше. А, так как, движение крови по организму человека создает, в последнем, тепло, следовательно, человек излучает энергию. Следовательно, греки были правы, когда утверждали, что человек излучает свет. Если это не так, то, что тогда есть гипноз? И почему человека может привести к беспокойству взгляд, направленный на него другим человеком? А что означает выражение: “я затылком почувствовал чей-то взгляд”?

Энергия, вырабатываемая человеком, мала, поэтому свет, излучаемый индивидуумом невиден для других людей. По специальной теории относительности Эйнштейна; скорость света в пустом пространстве постоянна независимо от движения источника света или наблюдателя, следовательно, скорость распространения световых волн от человека и от искусственного источника света одинаковая; различие заключается в интенсивности света, которая у, например, солнца, или лампы, больше, чем у человека. Увеличение интенсивности света увеличивает число испускаемых электронов, а скорость их остается прежней. Т.е. качество зрения человека зависит от его врожденной способности испускать большее количество электронов; чем больше интенсивность, излучаемого объектом, света, тем выше качество зрения, и наоборот. Значит, и энергии для этого должно вырабатываться больше, следовательно, необходимо больше движения. Т.е. тип людей, которые ведут активный, и, будем говорить социальный, образ жизни, обладающих, к тому же, прекрасным зрением можно назвать отдающим типом. Применительно к психологии субъекта, к его способности восприятия мира; большое количество испускаемых им электронов указывает на наблюдательность последнего, т.е. он будет замечать все мелкие детали видимого объекта – своеобразная психологическая мелочность, которая проявляется в сознании большим количеством мелочных представлений о вещах, что приводит к объективно количественному взгляду на мир. Меньшее количество генерируемой энергии, и, как следствие этого, меньшее количество испускаемых субъектом электронов, позволяет ему видеть основную составляющую видимого объекта – его суть, не замечая, при этом, деталей. Итак, некоторая норма, генерируемой электромагнитным полем человека, энергии, выражающая в количественной составляющей числа электронов есть нормальное состояние индивидуума, которое тяготеет к множественности объективного мира, в видимом его эквиваленте (живет глазами). В этом постоянном движении, и, заключается для последнего смысл гармонии и восприятия целостности мира, ибо меньшее, или большее, от нормы, количество вырабатываемой энергии ведет к дискомфорту. Если, например, нормальное количество, для отдельно взятого субъекта, электронов не излучается во внешний мир, т.е. в последнем, по каким-то причинам, стало меньше объектов, на которые излучался свет ранее (помесить субъекта в одиночную камеру), то субъект будет испытывать страдания, вплоть до физического ощущения боли. Поэтому отдающий тип находится в постоянном движении, ибо его активность обусловлена внутренними физиологическими факторами.

Если мы говорим, что электричество вышло из магнетизма, то и звук и свет имеют электромагнитную природу, как утверждал Максвелл. Т.е. для того, чтобы видеть человек создает энергию внутри себя, направляет ее на объект, а затем уже в отраженном виде воспринимает изображение объекта, которое, таким образом, и отпечатывается на задней стенке глаза в уменьшенном и перевернутом виде. Если бы глаз не излучал свет на объект, а лишь воспринимал, то воспринимаемое изображение не было бы перевернутым. Что получается, например, когда человек смотрит в бак, наполненный водой? Он видит, что дно бака приблизилось к поверхности: Почему? Потому что вода обладает свойством притяжения, поэтому, своим воздействием на испускаемые электроны увеличивает интенсивность света, что приводит к необходимости субъектом вырабатывать большее количество энергии; последнее и приводит к обману зрения, ибо мозг человека функционирует на основе изменений в его работе, а работа, как мы знаем, и есть энергия. Возьмем, как пример для рассмотрения, эффект светового следа, который можно наблюдать в йоге при медитации в темной комнате со свечей. Человек некоторое время смотрит на горящую свечу, после закрывает глаза и в темном поле его зрения какое-то время остается еще образ свечи – световой след, с которым последний (сообразно своей тренированности) “упражняется”. Исходя из вышеизложенного мною, это объясняется следующим образом: После направления внимания субъекта на свечу, в нем возбуждается чувственная энергия, которая переходит в кору головного мозга и через зрительный нерв фокусируется (изливается) на свечу. Таковая норма энергии, распознается мозгом как свеча, ибо в чувственной памяти субъекта образ свечи был заложен ранее – ибо он рожден чувствами. Когда же субъект закрывает глаза, энергия какое-то время остается в мозге, и, вместе с этим сразу же активируется чувственность, свойственная органу слуха (человек, как известно, лучше слышит тогда, когда закрыты глаза, и лучше видит, когда ничего не слышит). Если субъект теперь направляет чувственное внимание на этот образ свечи – на самое себя (интроспектирует) – то получает удовольствие и может наслаждаться этим образом сколько угодно времени (как я сказал чуть выше, длительность удержания образа зависит от способностей самого человека; йоги в Тибете в этих образах, например, живут). В связи с тем, что, по определению, энергия, переходя от одного места к другому качественно меняет свои свойства (потребительская переходит в отдающую аналогично тому, как потенциальная в кинетическую), становится понятным, почему световой след ощущается тем яснее, чем меньше света действует на глаз со стороны внешней среды. Ведь, то, что в физике называется переходом энергии из одного состояния в другое, противоположное предшествующему, в психологии называют психическим, или сознательным, актом отражения. Говоря другими словами, можно сказать следующее: в сознании субъекта отражается то, на что он больше и интенсивнее обращает свое внимание – это может быть и чувственный образ его души и предмет объективного мира, но и тот и другой для сознания являются объектами.“Взглянувши на свечку, – пишет Сеченов, – нужно закрыть глаза веками и прикрыть их еще рукою, чтобы световой след от свечки был ясен. Это же условие существует для воспроизведения образов и мыслей” (“Рефлексы головного мозга” И. М. Сеченов.). Также большое количество энергии, которую субъект излучает вовне, приводит к тому, что изображение предмета, его образ, на сетчатке глаза тем меньше, чем он больше удален от глаза, и наоборот. Ибо, чем дальше находится наблюдаемый предмет, тем больше необходимо организму выработать энергии, и тем больше по времени длительность до момента восприятия отраженного импульса. В этом и состоит способность зрительного аппарата сохранять ощущения в скрытой форме. Последнее отвечает и на вопрос, которым задавался Сеченов, а именно: Каким образом распутывается путаница, которая образуется на самом чувствительном к свету месте зрительной перепонки, когда на нее падают в один день тысячи световых образов, которые – как считал великий физиолог – должны были бы удерживаться в форме скрытых следов? Ответ состоит в том, что, как я сказал выше, удерживаются в форме скрытых следов лишь те образы, на которые направлено внимание (психическая энергия) субъекта. Те же образы, захватывающиеся периферическим зрением, являют собою таковые потому, что внимание (энергия) также имеет свойство рассеивания; поэтому некоторое количество “внимания” попадает и на световые следы, находящиеся на периферии основного зрительного луча. В радиорелейной связи заметно такое явление тогда, когда к аппаратуре излучения ВЧ ствола не подключена аппаратура уплотнения каналов. В этом случае сигнал рассеивается по всему диапазону излучения: если же такой канал уплотняется, то качество связи, например, не уступает телефонной или проводной связи. Вряд ли я здесь ошибусь, если, применительно к радиосвязи, предположу, что чувствительность человека и частотная модуляция, равно как и его эмоциональность и амплитудная модуляция, есть явления подобные между собою по сути их проявлений. Другой весьма примечательный пример: Что заставляет одного человека целый день проводить за просмотром телевизора, тогда, как другой абсолютно безразличен (относительно первого) к телевизионным программам? Большинство считают, что первый смотрит телевизор от нечего делать, от безделья. Мы же теперь можем утверждать, что психически представляемое (сознательное) ощущение безделья есть отражение физиологической рефлекторной чувственной (бессознательной) деятельности. Чем более времени субъект проводит возле телевизора, тем более он вырабатывает энергии, требующейся для внимательного просмотра телепрограмм; следовательно, тем большая активная деятельность внутренних чувств, которая и компенсируется представлением о безделье. В этом, кстати говоря, состоит и суть зависимости человека оттого, что он видит; особенно если этот человек по природе своей отдающий тип. Потому как, отдавая свою энергию, посредствам ее излучения в виде направленного внимания, отдающий тип удовлетворяет, тем самым, потребность отдать. Возьмите, к примеру, Америку с ее Голливудом, и Россию, где кино не есть, безусловно, предпочитаемое спасение от безделья, – благо, что у нас еще и предпочитают читать книги, а это уже свойство потребления человеческой натуры. Потому что, в момент чтения субъект бессознательно проговаривает про себя слова аналогично тому, как дети в процессе познания мира разговаривают сами с собою, то есть переводят увиденное в чувственные образы посредствам слуха и их дублирования посредствам языка. Таким образом, и достигается целостность образа, который необходим для жизнедеятельности человека. Например, мне обычно хочется отдохнуть или “убить время” за прочтением какой-нибудь интересной книги. Я беру, к примеру, историков античности и рассеяно читаю, то есть не концентрирую особого внимания на содержании, как бы лениво сканирую текст, тем самым испытываю некий вид отдохновения. Вдруг, мое внимание привлекает цитата – это происходит, надо полагать, бессознательно для меня и я чувствую необходимость каким-то образом отметить ее, чтобы не забыть: беру закладку или выписываю в тетрадь номер страницы, и после спокойно читаю дальше. То есть некоторое бессознательное чувство, своей манифестацией энергии в моем сознании, потребовало своей объективации в предметно-объективном образе. Далее, некоторое время спустя, когда пишу свою работу и вдруг смутно начинаю ощущать что то, над чем я сейчас думаю, мне уже где-то встречалось. Теперь, мое внимание отвлекается от того, чем оно занято в конкретный момент, и направляется на это смутное ощущение. В моем сознании проявляется желание посмотреть то место где по идее должно быть написано то, что меня заинтересовало, и сразу же мне представляется предметный образ книги, которую я беру, открываю то место, где находится закладка – в этом процессе, чем ближе я к самому тексту, тем отчетливее проявляется содержание, которое я найду, что в конечном итоге и получается. Мною испытывается некий род удовлетворения, и я продолжаю работать дальше. Вот пример последовательности ассоциации; где, последовательность первоначально происходила от субъективного к объективному, а после наоборот. Первое стремится объективироваться, второе субъективироваться – когда внешние и внутренние условия совпадают – ощущается удовлетворение, ибо целостность образа дана человеку априори, и любая рассогласованность в их проявлениях ощущается дискомфортом. Сообразно с этим, возможно, наблюдать следующее: малое количество вырабатываемой энергией человеком требует своей объективации в большом объекте. То есть, указывает на то, что ничего собой не представляющий внутренне индивид, ставит перед собою грандиозные цели и стремится к их достижению. Следовательно, количество внутренней энергии есть и нравственный, глубокоспрятанный, отличительный признак человека, как такового.

О цветовом зрении я выскажу следующее мнение: Говоря, например, о “желтом” или “красном” мы имеем в виду желтые или красные вещи, к которым слова “желтый” или “красный” относятся как атрибут, то есть – предикат. Последнее относится к воспринятому нами, действительно имеющемуся в природе, предмету, а именно; к какому-либо желтому или красному телу. На основе целого ряда сходных примеров мы мысленно соединяем это понятие с чем-то материальным, т.е. вещность предиката дана, собственно говоря, априори; следовательно, имеется причина для образования предиката; сам же предикат есть следствие этой причины. Опускаясь ниже по ступени родовых понятий, мы приходим к понятию “цвета”, здесь, все еще чувствуется вещность, которая потеряла свою определенность, или конкретность, но все же представляемость совсем не утеряна, а стала более абстрактной, хотя и тесно связанной с чувственным возбуждением. По Гомперцу, присущность – это происхождение свойств из субстанции. Такая субстанция, в нашем случае, есть чувственность, т.е. энергия, находящаяся в покое; когда же мы говорим об энергии – тогда исчезает и характер вещности, или предметности, а также теряется свойство представляемости. Также как и слова, которые являются звуковым выражением понятий, образованные на основе внутренних переживаний (Для того, чтобы понимать, друг друга, – говорил Ницше, – недостаточно пользоваться одними и теми же словами; надо еще обозначать теми же словами один и тот же вид внутренних переживаний, надо иметь с собеседником общий опыт [1]), так и образование цветного зрения вызвано возбуждением энергии, определенной, для каждого цвета, интенсивности, которая и указывает на внутреннее переживание с соответствующей окраской. Последнее, поднимаясь от субстанциональности до представляемой, в мышлении, вещности, производит суждение о цвете вещи, т.е. книга красная потому, что наше внутреннее переживание окрашено красным цветом. “Конфликтный комплекс, говорил Юнг, благодаря своей окрашенности чувством имеет вообще значительную ценность, у какого бы типа он ни проявлялся”.

Применив частное к общему, пользуясь аристотелевским “как в малом, так и в большом”, возможно предположить, что свет есть возбуждение магнитного покоя, который и является средой распространения света. Возбуждение покоя, следовательно, называется движением. Магнитный покой можно представить себе в виде холода, а его возбуждение, по определению, есть тепло; поэтому самые древние представители животного мира, – ящерицы, крокодилы и змеи, т.е. хладнокровные, – дошли до наших дней, потому как пребывают они в своей первоосновной стихии. Первотеплота образовалась на Земле из состояния холода, равно как мать жизни есть Луна. Свет же распространяется лучше всего в районах севера, где дальность видимости самая высокая, а звук, например, наоборот, повышает свою скорость в условиях жаркого климата, ибо одно тяготеет к другому и в том другом улучшает свои качества, т.к. другое есть необходимое. Во Вселенной все находится в покое; из покоя мы произошли, в покой мы и возвратимся. Когда мы движемся в автомобиле, то двигающийся навстречу нам автомобиль не воспринимается нами, как двигающийся объект, а кажется, что он находится в покое на некотором расстоянии; то же самое происходит, если мы движемся параллельно с другим автомобилем – мы не ощущаем движение другого автомобиля, он как бы находится на месте. Когда мы находимся в вагоне, стоящего, поезда, а по соседнему пути начинает движение другой поезд, то ощущается, что движение начал тот поезд, в котором находимся мы, хотя последний так и остался в состоянии покоя. Когда мы смотрим на вращающееся колесо, то видим вращение колеса в обратную сторону от его направления вращения. Значит, мы ощущаем движение, только лишь относительно состояния покоя. Также невозможно разогнать автомобиль, мгновенно до скорости в 100 км\\ч., потому что он все равно должен пройти все скоростные режимы от 0 км\\ч. Движение каждой планеты относительно друг друга ощущается нами как абсолютный покой, поэтому нет никакого способа выделить абсолютный покой, т.е. все спокойные состояния относительны движению, а само движение относительно покою. Ибо из покоя происходит движение, которое, в свою очередь, стремится к покою, а равно как, из тишины образуется звук, который вновь переходит в тишину. Одно без другого не существует и каждое состояние в природе есть часть своего противоположного состояния. Два одинаковых состояния при взаимодействии производят противоположное состояние; движение с движением образуют покой, отрицание отрицания есть утверждение, добро, стремясь к добру, производит зло. А процесс видообразования родов, называемый аллопатрия, который объясняется тем, что на разных островах из группы Галапагосских возникли различные виды вьюрков, доказывает вышесказанное. Поэтому субъективная психология ученых влияет на их мнения, например, те, кто придерживались корпускулярной теории света, являются отдающими типами – Ньютон, Эйнштейн, и другие. Те же, кто стоит на стороне волновой теории света, являются потребительскими типами – Максвелл, Герц и другие. Волновая теория света не подходит в том случае, когда нужно объяснить фотоэффект, а корпускулярная теория не может объяснить интерференцию. Таким образом, то, что утверждает и доказывает, например, Ньютон – это и есть сущность Ньютона, выраженная в словесной форме физических терминов, и таких терминов и языковых форм столько, сколько имеется родов человеческой деятельности – то есть бесконечное множество. Подобно это огромному человеческому телу с множеством голов, где каждая голова по-своему пытается объяснить свои внутренние переживания, применяя для этого различные связки слов, поэтому ни одна из них не понимает друг друга, а только лишь имеют возможность спорить, ибо казаться умнее других есть общее для них всех свойство. И последнее: Шопенгауэр так говорит: “…каждому должны прежде и больше всего нравиться его собственные произведения, потому что они – только зеркальное отражение его собственного духа и эхо его мыслей”.

4. Мышление человека основано на электронной основе, где рассудку соответствуют электроны, а разуму – протоны. Из курса физики мы знаем, что электроны вращаются вокруг ядра, в котором расположены протоны. Когда все электроны вращаются в одном и том же направлении по или против часовой стрелки в параллельных плоскостях, вещество оказывается магнитным, но если плоскости вращения электронов расположены случайным образом, магнетизм любого из электронов погашается магнетизмом другого. Таким образом, рациональное мышление, по причине того, что его функцией является упорядочивание мыслительного процесса, принадлежит разуму, который, как мы сказали выше, имеет магнитную основу, т.е. само по себе рациональное мышление суть – эффект магнетизма. Иррациональным же, или запрограммированным, называется тогда мышление интеллектуальное, в котором электроны рассудка, в плоскости своего вращения расположены случайным образом. Это приводит к тому, что вещество, символизирующее мышление, не является магнитным, равно как и рациональным. Значит, основной функцией разума является программирование, или упорядочивание, деятельности рассудка. Физика говорит; электроны одинаковы и находятся в постоянном движении вокруг атомных ядер; протоны также все одинаковы и каждый из них обладает массой в 2000 раз больше массы электрона. В сравнении с массой протона массой электрона пренебрегают, т.е. считают ее равной нулю. Запрограммированное, по Юнгу, есть экстравертное мышление, а рациональное – интровертное. Первое, в нашем случае, принадлежит отдающему типу, второе – потребительскому. Исходя из вышеизложенного, мы можем определить природу возникновения в человеке первичной психологической функции, которая будет являться главной составляющей в формировании его мировоззрения, мировосприятия, мироощущения и вообще будет фундаментальной основой всего психологического строения человеческой индивидуальности. Для нас сегодня не является секретом тот факт, что два человека не могут смотреть одинаково на одну и ту же вещь, но вместе с тем имеется определенная общность в представлениях о мире и ценностях последнего. Эта общность, в своих основных функциях, разделена на две части, каждая из которых противоположна другой. Например; субъект-объект, идеализм – материализм, номинализм – реализм, наивность – сентиментальность, экстраверсия – интроверсия, мужчина и женщина, день и ночь, жизнь и смерть и.т.д. Все эти противоречия происходят от наличия в природе каждого человека первичной функции. Если у него ведущая, будем называть ее – направленность, отдающая, то он будет придерживаться и развиваться в духе объективизма, экстраверсии, наивности и будет носителем мужского духа, если же преобладает потребительская направленность, то двигаться он будет в русле субъективизма, интроверсии, сентиментальности и является обладателем женской души. По этой самой причине и говорится, что ценности одного есть отрицательные ценности другого. Посему, от рождения (априори), жизненный путь человека строго определен, по своей сути (субъективно); по форме же (объективно) он зависит от объективной реальности, в какой человек родился и существует. Таким образом, “направленность” есть его неизменное свойство, которое пребывает с человеком изначально, и которое стремится к объективации самое себя (шопенгауэровское или юнгианское понятия – “индивидуация”). Мозг, по Аристотелю, – не орган психики, а аппарат, охлаждающий жар крови. Сообразно с этим, можно предположить следующее: всякое охлаждение жара, по определению, ведет за собой образование пара, подобно тому, как мы наблюдаем пар, после того как выливаем некоторое количество воды на раскаленную сковороду. Следовательно, древние понятия о духе, пневме, а, равно как и символическое соответствие в астрологии стихии воздуха интеллекту, не лишено рациональной основы. Естественно, невозможно обычными органами чувств наблюдать испарение в головном мозгу человека, наподобие того, как мы наблюдаем пар, испускающий чайником, но в речи мы все-таки употребляем понятия типа: “мозги кипят” или “мозги плавятся”. Таким же образом, как человек не ощущает притяжение земли, но имеет о нем реальное представление, возможно и относится к мыслительному процессу, который без этого “мозгового пара” не был бы, и вовсе, представляем (психически), как это происходит у животных. Посему, мозг, конечно же, не является органом психики; ибо генератор, вырабатывающий электрический ток не есть, сам по себе, электрический ток. Но из генератора получают электрический ток, а вот из последнего получить генератор крайне затруднительно и вообще невозможно. Аристотель, применительно к телу и душе так говорит (что можно применить, также к мозгу (тело) и психике (душе)): “Правильно думают те, кому представляется, что душа не может существовать без тела и не является телом”.
5. В физике говорится, что вокруг магнита действует “некая сила”, а силовые линии физиками называются ” воображаемыми”, т.е. конкретную природу этих явлений наука обосновать пока не может, поэтому необоснованные, на сегодняшний день, проявления в человеческом организме трактуются как Воля. Ведь понятие о Воле, как о некой воображаемой субстанции, представляемой большой частью человеческого общества, абсолютно идентично, по своей сути, с представлениями ученых-физиков о физическом действии этих сил. Т.е. для последних “некая сила” и есть Воля, о которой они, только лишь, могут воображать. И вместе с тем физика подтверждает факт присутствия в природе вещей этих проявлений, причем никак не второстепенных, а ведущих и первостепенных силах, которые имеют конкретное, а не абстрактное, влияние.

Теорией Франклина также можно воспользоваться при рассмотрении таких физических явлений как тепло и холод. Теплота, бесспорно, имеет электрическую природу, тогда как холод – магнитную. Поэтому тепло тяготеет к холоду, и наоборот, т.е. таким образом, происходит взаимообмен между всеми проявлениями природного мира объектов. Когда человеку холодно он ищет теплое место, когда же жарко, то стремиться в тень или какое-либо прохладное место. В животном мире животные подразделяются на теплокровные и хладнокровные. Перетекание теплой электрической жидкости, в виде теплокровного кролика, в хладнокровного магнитного удава, который имеет недостаток в электрической жидкости, как нельзя лучше, иллюстрирует взаимоотношения между животными на их инстинктивном уровне. Ведь всем известно выражение: “Уставился как кролик на удава”, трактуемое как состояние оцепенения. Если кролик попал в зону действия магнитного поля удава, то не может нарушиться закон природы, согласно которому теплокровная электрическая жидкость положительного полюса перетекает к хладнокровному магнитному, отрицательному полюсу. “Некая сила”, как говорит физика, возникающая от чувства голода удава, неумолимо притягивает к себе жертву [2]. Сообразно с вышеприведенным примером, наблюдается два различных между собой явления, которые характеризуют зрительные энергии. Одна из них подобна “цыганскому гипнозу” – в случае с магическим воздействием змеи, – которая возбуждает сущность объекта, попавшего в зону этого воздействия, к действию, направленному на отдачу. Поэтому, некоторые встречи с цыганками заканчиваются для людей, судя по всему, с отдающей психической направленностью энергии, расставанием с материальными ценностями. Другой же вид гипнотического воздействия опускает объект в сомнамбулическое состояние, то есть в состояние бездействия, объект в этом случае, грубо говоря, спит. Если, объект по природе своей, есть потребительский тип, он как бы “насытится” этой отдающей энергией, и заснет (как змея после приема пищи дремлет на солнце, в процессе переваривания пищи). Таким гипнозом, например, пользовался Фрейд. Таким образом, каждый гипнотезер имеет возможность воздействовать только на определенный тип людей, сообразно тому, какой энергии он сам субъективно принадлежит. Ведь, вряд ли одна цыганка может посредствам зрительной энергии воздействовать на другую подобную ей цыганку. В лечебных же целях гипноз явно не пригоден потому, что смысл лечения вообще, есть процесс перехода от одного состояния организма (болезнь) в противоположное состояние (здоровье). Применительно к психологии процесс лечения заключается в том, чтобы психическое расстройство пациента перевести либо из бессознательного в сознание, либо наоборот – смотря в какой области, обнаруживается патология. Гипноз этого эффекта не дает, ибо действует на сугубо бессознательном уровне, что не позволяет осуществить такого рода переход. Как некоторое облегчение или выявление симптомов заболевания его применение, может быть, и имеет смысл, но в смысле лечения – вряд ли.

Как известно из физики; если магнит нагреть, то он потеряет свои магнитные свойства, т.е. теплота погашает последние. Таким образом, чувство голода хладнокровных есть проявление их магнитной природы: Процесс же пищеварения, который обогащает кровь питательными веществами, разносимые ею по всему телу, вместе с этим повышается температура тела и, как следствие, прекращаются проявления магнитного поля, указывающие на голод. Поэтому змеи, крокодилы, а, равно как, и потребительский человек, после приема пищи становятся добрыми, им хочется подремать часок – другой, погреться на солнышке, ими овладевает сладостная истома, которая дарит подлинное наслаждение отсутствием проявлений их магнитного существа суть последних – определенного рода страдания, а прекращение страданий есть облегчение и удовлетворение. Даже принятая горячая ванна потребительским типом, на некоторое время, способна утолить чувство голода, а принятая утром, после пробуждения, побуждает его к активности. Ламетри в своем трактате “Человек – машина” приводит пример об одном его знакомом судье, который, судя по этому описанию, относится к отдающему типу: “В Швейцарии, писал Ламетри, я знал одного судью, по имени Штейгер де Виттихгофен; натощак это был самый справедливый и даже самый снисходительный судья; но горе несчастному, оказавшемуся на скамье подсудимых после сытного обеда судьи; последний способен бывал тогда повесить самого невинного человека”. Вышеописанный тип становился злым потому, что вместе с теплом, образовавшимся после приема пищи, сформировался избыток электрической жидкости, которому необходим объект с его недостатком. В роли такого объекта, судя по всему, и был для судьи обвиняемый, т.е. вопрос здесь стоит о добре и зле. Если рассматривать добро и зло с точки зрения физических процессов, то, по определению, добру соответствует положительный полюс, т.е. электричество, а злу – отрицательный, или магнетизм. А это значит, что добро стремится к злу; зло же стремится к добру. Во втором послании к Коринфянам апостол Павел так говорит (2 Кор 8, 14): “Ныне ваш избыток в восполнение их недостатка, а после их избыток в восполнение вашего недостатка, чтоб была равномерность”.

Итак, зло уравновешивается добром. Добро же, в свою очередь, уравновешивается злом, для равномерности физических проявлений как объективного, так и субъективного, характера: добро и зло, в таком случае, а, равно как и другие противоположные составляющие бытия, являются равноправными; это вытекает из теории относительности Эйнштейна, в которой первый принцип означает равноправие всех инерциальных систем отсчета. Не подлежит, я надеюсь, сомнению тот факт, что и добро и зло принадлежат к разным системам, в которых проявляется их природа, поэтому к ним может быть применена теория относительности Эйнштейна. Далее я более подробно остановлюсь на рассмотрении представлений о добре и зле. Здесь же я этими категориями обозначаю, общие представления об отрицательном и положительном полюсах в проявлениях природных сил, которые и объясняет нам в своих законах физика – и не только она. Периодическая система элементов Менделеева основана также по подобию физическим законам электричества; в ней формулируется: свойства элементов находятся в периодической зависимости от заряда их атомных ядер; периодичность этих свойств обусловлена периодичностью повторением конфигурации внешних электронных оболочек атомов; внутри групп свойства элементов изменяются закономерно. Т.е. на лицо явное сходство в определенной направленности мышления ученых, открывших эти и другие законы. Вышеприведенное высказывание апостола Павла, которое было написано 2000 лет тому назад, можно назвать пророчеством к открытию закона о сохранении энергии, или системы сообщающихся сосудов: либо предсказанием теории электричества Франклина, которая, и рассматривается в этой главе. Значит, “некую силу” вокруг магнита можно сравнить с волей человека, а интенсивность силовых линий в определенном упорядоченном направлении (направленность) суть проявления этой самой воли. Сильная интенсивность линий и мощное проявление воли есть одно и то же явление, и, в обратном порядке; погашенная магнитная сила – это отсутствие всякого воления, что и вызывает наслаждение и удовлетворение. Когда Шопенгауэр говорил об отрицании воли, то он, наверное, имел в виду то же самое: ” Воля, говорит он, – это самое глубокое ядро единичного и целого; она же проявляется и в продуманных действиях человека. Большое различие между тем и другим заключается лишь в степени проявления и не касается сущности проявляющегося, а касается слепо действующей силе природы”. Следовательно, холод в потребительском типе человека возбуждает его магнитную природу, и он инстинктивно тянется к теплу.

Соответственно, у отдающего типа, как у теплокровных животных, процесс нормальной жизнедеятельности или проявления силового поля зависят от теплоты. Так как постоянную температуру тела организма поддерживает кровь, своей циркуляцией по кровеносной системе, то есть движение создает тепло в организме, которое, в свою очередь, погашает магнетизм последнего. Поэтому постоянное движение и потребление пищи травоядными, миграции, которых в Африке являют собою впечатляющее зрелище, и по количеству животных, и по расстояниям, преодолеваемом последними, являются залогом постоянства силового поля, и, как следствие, постоянного воления. Но так же, как и животные, люди, по своей природе, склонны к миграциям. Особенно это заметно в истории античности, где племена людей делились на оседлые и кочевые. У Геродота в первой книге “Клио” (ч.56) так говорится: “Самые выдающиеся из эллинов – это лакедемоняне и афиняне. Первые – среди дорийского племени, а вторые – среди ионийского…Ионийское племя никогда не покидало своей земли, дорийское же – очень долго странствовало”. Американцы и евреи, как известно, большие любители путешествовать и перемещаться с места на место; огромные скопища пастухов и золотодобытчиков в девятнадцатом веке (золотая лихорадка) со всем своим скарбом отправлялись на поиски золота, захватывали в свою собственность наделы земли, граничили свои территории словно звери, которые метят свою территорию.

6. Мозг дифференцирован на различные области, обладающие функциональным своеобразием. Было установлено, что зрение, например, связано с затылочными долями полушарий мозга, слух – с височными, а интеллектуальная деятельность – с лобными долями. Учеными выяснена и различная роль самих полушарий мозга в структуре человеческой психики. Левое полушарие связано с абстрактно-логическим мышлением. Оно ведает речью, логикой, счетом. Правое полушарие воспринимает мир на языке образов, ассоциаций, эмоций. Следовательно, левое полушарие есть рассудок, правое – разум. “Многие сотни тысяч лет именно правое полушарие было доминирующим, руководило поведением человека. И только 20-30 тысяч лет назад, когда простых команд для передачи информации стало не хватать, появилась речь” – пишет Черносвитов. Показательным, в этой связи, является метод Аманна, о котором сообщает Ламетри: “Вы знаете из книги Аманна, – пишет он, – и от всех заимствовавших его метод о чудесах, которые ему удалось достигнуть с глухими от рождения, глаза которых он, по его собственным словам, превратил в орган слуха, и о том, в какое непродолжительное время он научил их слышать, говорить, читать и писать”. Из этого, конечно же, можно сделать вывод, окружающая действительность способствует научению человека говорить. Энгельс, например, так и полагал: “…и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной необходимости общения с другими людьми”. В таком случае, где корни этой потребности? Чем обусловлена необходимость общения? Ведь, когда ребенок первый раз произносит слово “мама”, то произносит его, абсолютно не осознавая, что есть “мама” на самом деле. Уже позже, в процессе развития, он поймет, что мама – это женщина, которая его родила; но изначально, само по себе, слово выражало чувственный самопроизвольный выдох, которому присовокупили обозначение матери. Следовательно, первобытный взрослый человек учился говорить у своих детей. Начало этому было положено направленностью психической энергии родителя на этот, для него, феномен, т.е. последний обратил внимание на то, как ребенок издает звуки, применяя к этим звуковым образам ассоциации связанные между собой чувственным тоном, ибо колебания одного тела воспроизводят колебания другого тела, имеющего такую же частоту. Поэтому звук похожий на слово “мама”, произнесенный ребенком, дал название его матери. Далее, методом таких же ассоциаций, но уже без ребенка, образовалась речь, т.е. ребенок подал идею, на основе которой, как из зерна вырастает колос, выросла речь. Что же касается утверждения Энгельса “настоятельная необходимость общения”, которую он привел в качестве обоснования возникновения языка, то эта необходимость проявляется у человека практически в юношеском возрасте. Ведь, как трудно заставить ребенка идти в детский сад или в школу, все родители сталкиваются с этой проблемой, но как только ребенок приобретает способность хорошо говорить и общаться, то с радостью становится социальным и общительным. И чем взрослее он становится, тем более делается социальным, или наоборот. Когда же общительность станет для него “настоятельной необходимостью” – последнее означает, что человек приобрел привычку общаться, которая и стала настоятельной необходимостью, ибо социальная среда и есть привязанности и привычки, то, смею вас заверить, например, иностранный язык, коль мы говорим о языке, он выучить будет уже не в состоянии, или ему для этого потребуется приложить массу усилий, что происходит в редких случаях. Я знаком с достаточным количеством людей, самых различных национальностей, которые, имея настоятельную необходимость в изучении иностранного языка, не в состоянии были его выучить, даже при наличии, более чем достаточных, условий для этого. Например, большая часть эмигрантов за рубежом прескверно разговаривает на языках стран, в которых они проживают, хотя все условия только этому способствуют. Один живет в Испании 9лет и не говорит по-испански; обходится как Эллочка тридцатью словами. Поэтому формирует речь разум, а изливает ее во внешний мир рассудок. Общительность и социальность может только улучшить имеющееся, но создать что-либо стоящее они не в состоянии. Возьмем, к примеру, философов-отшельников, которые излагают свои суждения куда грамотнее любого ученого оратора. Или наблюдение Шопенгауэра, который указывал на то, что необразованный человек разговаривает весьма витиевато; Моцарт, когда давал разъяснения по поводу того, как возникают у него в голове завершенные музыкальные образы в момент осознания, так говорил; “…Этот процесс меня глубоко волнует, если только мне при этом не мешают”. Моцарту, как мы видим, окружающая действительность еще и могла мешать – это верно и не только в отношении Моцарта, но и в огромном количестве случаев, которые нет смысла здесь приводить. Посему направленность психической энергии есть первичная основа формирования представлений о мире. “Трудности, – говорил Августин, – очевидно обычные трудности при изучении чужого языка, окропили, словно желчью, всю прелесть греческих баснословий. Я не знал ведь еще ни одного слова по-гречески, а на меня налегали, чтобы я выучил его, не давая ни отдыха, ни сроку и пугая жестокими наказаниями. Было время, когда я, малюткой, не знал ни одного слова по-латыни, но я выучился ей на слух, безо всякого страха и мучений, от кормилиц, шутивших и игравших со мной, среди ласковой речи, веселья и смеха. Я выучился ей без тягостного и мучительного принуждения, ибо сердце мое понуждало рожать зачатое, а родить было невозможно, не выучи я, не за уроками, а в разговоре, тех слов, которыми я передавал слуху других то, что думал. Отсюда явствует, что для изучения языка гораздо важнее свободная любознательность, чем грозная необходимость” (“Исповедь” Книга I., XIV; 23).

“Усложняющаяся организация общества, – продолжает Черносвитов, – новые технологии, требовали абстрактных понятий, и все большее значение приобретало левое полушарие. Постепенно удаляясь от естественного мира к искусственному, проходя не природную школу, а социальную, мы, по сути, ему передали руководство своим поведением”. Т.е. мы перенаправили направленность своего сознания от внутреннего мира к внешнему. Следовательно, процесс этот носит внутрипсихический характер, наподобие того, как отдельный индивид переходит от бодрствования ко сну, и наоборот. Суета и социальная активность, своей интенсивностью, обусловлена возбуждением электромагнитного поля последнего, которое похоже на волны, расходящиеся по кругу, от брошенного в воду камня; что рождает жизнь духа, природа которого и есть это возбуждение. Под воздействием солнечного света и поступающему в организм питания по телу разливается теплота, которая повышает температуру последнего, аналогичному тому, как подброшенные дрова в камин дают больше огня; кровь все быстрее начинает циркулировать по кровеносной системе, обогащая мозг кислородом и, тем самым, “нагревает” мозговое вещество, которое начинает активно работать, получая большее количество энергии от органов чувств. В этом волнении чувственность человека работает в особом режиме, ибо от ее колебательного процесса зависит мелодия, которую сыграет сознание. Головной мозг представляет собой очень сложно организованную и саморегулирующую электронную музыкальную систему, где энергия мыслительного процесса протекает в коре головного мозга, которая состоит из миллиардов нервных клеток – нейронов, каждый из которых с помощью длинных и коротких отростков (аксонов и дендритов) связан с тысячами других нервных клеток. Все они, вместе взятые, образуют невероятно сложную сеть с огромным множеством связей, уходящих по нервным волокнам к нервным окончаниям органов чувств. Последние, когда на них попадают определенные воздействия (сигналы), приходят в состояние возбуждения, которое по соответствующим нервным каналам передается в головной мозг. Происходит это наподобие того, как твердые тела передают друг через друга колебательную волну: если положить рядом 6-8 бильярдных шаров между двумя метровыми планками, – они будут соответствовать аксонам и дендритам, – пуская еще один шарик (сигнал) вдоль канавки так, чтобы он ударил в один конец (по нервному окончанию). Шары в середине ряда не испытывают заметного возмущения, но один шар с другого конца ряда (нейрон) откатится на некоторое расстояние; это показывает, что через шары, или по нервным окончаниям, была передана энергия. “Выпадающий” нейрон, таким образом, имеет определенную энергию, которая указывает на тип информации полученной из внешнего мира. Но т.к. весь организм окружен электромагнитным полем, как внутри, так и снаружи, кинетическая энергия сигнала переходит в потенциальную, воздействуя на электроны, которые осуществляют процесс мышления. С другой же стороны, мы видим, что нейроны головного мозга – это, своего рода, крошечные конденсаторы, а все это устройство, коим является головной мозг, в целом действует как совокупность множества этих крошечных нейронов-конденсаторов с общей нагрузкой, через которую они могут “разряжаться”. В процессе восприятия сигнала из внешнего мира, изображение объекта фокусируется с помощью глаза в его глазных колбочках на поверхности мозга, где расположены нейроны. В тех участках изображения, которые соответствуют наиболее ярким местам объекта, светочувствительные частицы будут терять наибольшее количество энергии; в наименее освещенных участках изображения “утечка” электронов будет минимальной. Таким образом, в головном мозге возникает “мозаика” из различных потенциалов, соответствующих отдельным чувствительным нейронам в коре мозга. Когда по этой “мозаике” “сканирует” электронный пучок, нейроны впитывают электроны в числе, необходимом для возвращения значений их потенциала к так называемому равновесному потенциалу. После этого процесс в головном мозгу начинается сначала, и происходит до тех пор, пока не будет достигнуто следующее состояние равновесия, о котором говорил Ухтомский; что я рассмотрю подробнее в следующей главе.

Но солнце клонится к закату. Уже меньше индивид получает тепла. Температура окружающей среды понижается и на него наваливается усталость. Ему необходим покой и сон. На небе появляется луна, которая потребляет тепло с поверхности земли и начинает формироваться магнитное поле, замедляющее активную жизнедеятельность. Кровь все медленнее циркулирует по кровеносной системе. Начинает свою деятельность разум. Он своим магнитным действием опускает биологическое существо человека в невесомость сна. Эксперименты с кратковременным воспроизведением невесомости на самолетах показали, что наступающие при этом резкие изменения афферентации со стороны ряда рецепторов приводит к рассогласованию отражающей тело функциональной системы, что, в свою очередь, обусловливает нарушение самосознания. После проведения экспериментов в условиях невесомости один из испытуемых так описал свое состояние: “…При наступлении невесомости возникло чувство проваливания, которое длилось секунд пять. А затем появилось необычное ощущение, стало казаться, что это не я сижу в кресле, пристегнутый ремнями, а кто-то другой”. Таким образом, умиротворенное биологическое существо и упорядоченное магнитным полем мышление, где электроны замедляют свое хаотичное движение, и выстраиваются в определенную линию, наподобие того, как выстраиваются железные опилки вокруг магнита, погружается в сон. Человек возвращается в свою родную, естественную среду, из которой происходят все вещи мира и сам мир, которая есть первооснова и материя природы, – это покой, прохлада и тишина. В них начинает жить душа человека. “Как наши сновидения так созданы и мы, и жизни краткой дни объяты сном”, – сказал Шекспир.

Ночью, в магнитном покое, приступает к своей работе разум, ибо рассудок, в своем вечном движении, замечает только большое количество фрагментов мира, абсолютно, для него самого, не связанных между собой. Он волевыми актами беспорядочно интроектировал в мозг всю окружающую его действительность, и, теперь, душа вместе с разумом, в спокойном состоянии, методом образных ассоциаций приводит все к одному общему знаменателю. Поэтому в сновидениях сортируется информация, исходя из способности души, быть проницательной и глубокой. Это значит, что “психическое тело” на время умерло, а физическое – живет, то есть душа бодрствует, когда рассудок спит. В “Рождении трагедии” Ницше так писал: ” Когда Архилох, первый лирик греков, выражает свою бешеную любовь и вместе с тем свое презрение к дочерям Ликамба, то не его страсть пляшет перед нами в оргиастическом хмеле: мы видим Диониса и его менад, мы видим опьяненного мечтателя-безумца Архилоха, погруженного в сон, упавшего на землю – как нам это описывает Еврипид в “Вакханках”, – спящего на высокой альпийской луговине под полуденным солнцем, и вот к нему подходит Аполлон и прикасается к нему лавром. Дионисически-музыкальная зачарованность спящего мечет теперь вокруг себя как бы искры образов, лирические стихи, которые в своем высшем развитии носят название трагедий и драматических дифирамбов”.

Шопенгауэр, в “Основах морали”, разграничивая разум и рассудок, так говорит: “Вот почему способность эта есть сущность разума, т. е. отличающей человека особенности, именуемой to logismon, to logisticon, ratio, la ragione, il discorso, raison, reason, discourse of reason (разум, размышление (греч., лат., итал., исп., фр., анги.)). Если же меня спросят, что же в отличие от этого есть рассудок, nus, intellectus, entendement, understanding (рассудок, ум, понимание (греч., лат., фр., англ.)), то я скажу: он есть та познавательная способность, какой обладают также животные, только в различной степени, а мы в наивысшей, именно непосредственное, предшествующее всякому опыту сознание закона причинности, который служит формою самого рассудка и в котором заключается вся сущность последнего. От рассудка прежде всего зависит интуиция внешнего мира, ибо одни чувства сами по себе способны лишь к ощущению, которое еще далеко не есть интуиция, а всего только материал для нее: “Nus ora cai nus acoyei, talla copha cai typhla [3]”. Созерцание возникает таким образом, что мы ощущения органов чувств непосредственно относим к их причине, которая, именно благодаря этому акту интеллекта, принимает вид внешнего объекта в нашей форме созерцания — пространстве. Это и показывает, что закон причинности известен нам a priori, а не берет начало в опыте, так как последний, предполагая созерцание, сам становится возможным лишь благодаря этому закону. В совершенстве такого вполне непосредственного восприятия причинных отношенийсостоит всякое превосходство интеллекта — всякий ум, сметливость, проницательность, остроумие; ибо восприятие это лежит в основе всякого знания связивещей, в самом широком смысле слова. Его острота и верность делает одного человека понятливее, умнее, хитрее другого. Напротив, разумным во все времена называли человека, который руководствуется не наглядными впечатлениями, а мыслями и понятиями, так что всегда поступает обдуманно, последовательно и рассудительно. Такое поведение всюду называется разумным поведением. Но при этом вовсе не подразумевают непременно честность и любовь к людям. Напротив, можно быть в высшей степени разумным, т. е. поступать рассудительно, обдуманно, последовательно, планомерно и методично, а все-таки при этом следовать самым эгоистичным, самым несправедливым, даже самым бесчестным правилам. Вот почему до Канта ни одному человеку никогда не приходило в голову отождествлять справедливое, добродетельное и благородное поведение с поведением разумным: то и другое принималось за совершенно различные и особые вещи Одно основывается на характере мотивации, другое — на разнице в основных принципах. Лишь после Канта, так как для добродетели был указан источник в чистом разуме, добродетельное отождествилось с разумным, — вопреки словоупотреблению всех народов, которое не есть нечто случайное, а является продуктом общечеловеческого и потому согласованного познания. Разумное и порочное прекрасно могут совмещаться друг с другом, и даже только благодаря их соединению возможны большие, далеко идущие преступления. Точно так же отлично уживаются и неразумное с благородным, когда, например, я отдаю сегодня нуждающемуся то, в чем сам завтра буду нуждаться еще сильнее, чем он; когда я уступаю желанию пожертвовать бедняку деньги, которых ждет от меня мой кредитор; и так в очень многих случаях”.

Итак, вывод, который необходимо сделать из этой главы, следующий: Самое первое и кардинальное отличие человека от животного состоит в том, что животное ощущает самое себя – метафизически. Если поставить перед любым животным зеркало, то он или нападет на него, или испугается; зато внешнюю среду оно ощущает весьма реально. Следовательно, внутренние процессы, происходящие в человеке – реальны и познаются через физические законы; однако, при этом, непознаваемость объективного мира до сего момента человеческого существования, указывает на его метафизическую природу. Посему тогда, когда мы познаем самих себя, нам, возможно, познавать и окружающую среду (чем больше знаю я себя, тем более знаю я других – аксиома древних): тогда же, когда ученный познает окружающую среду, то он, тем самым, познает себя (христианское “по плодам их узнаете их” – лишний намек на достоверность сказанного). Это первое, что мы должны ясно для себя уяснить. И последнее: предположим, что это не так; тогда какова причина того огромнейшего наслаждения, которое испытывают и ученый и познающий себя мыслитель от самого процесса познания? А наслаждение, не есть ли исключительно эгоистичное, внутрипсихическое свойство любого человека?

Глава II. О психическом, телесном и физиологическом

Итак, мы имеем два круга кровообращения, большой и малый. Если первый свой круг кровь совершает по малому кругу, то у индивидуума формируется первичной отдающая направленность, потому что в этом случае не появляется чувственность, которая, по определению, есть мощное магнитное поле всего организма, поэтому она формируется при прохождении крови по большому кругу, и, последнее, естественно, указывает на потребительскую направленность. В связи с тем, что разум имеет чувственную женскую иррациональную, потребительскую природу – эмоциональность, или отдающая чувственность, в противоположность потребительской чувственности, определяет рациональность, которая связана с рассудком. Таким образом, рассудок имеет эмоциональную мужскую природу, где мышление – иррационально, а эмоциональность – рациональна, которая принадлежит отдающей направленности. В потребительской же направленности наоборот; мышление – рационально, а чувственность – иррациональна.

Внешнее, таким образом, создано по подобию внутреннего, а внутреннее, соответственно, по подобию внешнего. Следовательно, иррациональность рассудка тяготеет к эмоциональной рациональности, и наоборот, что проявляется в следующем: Рассудок, воспринимая зрением объективный мир, устремляется к рациональности внешнего мира, который, для объективного мышления, обладает свойством отражения. Т.е. воспринятая из внешнего мира отраженная видимость, – суть иррациональная информация, т.к. восприятие – процесс чувственный, а эмоциональность – рациональна, то последняя воспринимает иррациональное как действительно необходимое. Отсюда и происходит постулат, выдвигаемый объективной рассудительностью; подобное тяготеет к подобному, т.к. сущность объективного человека “хочет”, а хотеть можно только себе подобного. Таким образом, мы видим, что адаптация и ориентация во внешнем мире, целиком и полностью, лежит на животной части человека, которой является, в данном случае, эмоциональность. Значит, внутренняя иррациональность отдающего типа компенсируется его рациональностью во внешнем мире, последнее указывает на социальность объекта. Также можно сделать вывод, что мышление, здесь, зависит от сущности объекта, т.е. довольствуется функцией удовлетворения постоянного хотения животной природы человека: говоря другими словами, если желание сущности последнего удовлетворено – то это указывает на реальность воспринятого; хочет то, что воспринимает (познает). И последнее, постоянство внешнего оформления компенсируется непостоянством во внутренней сфере человека: рациональное, в таком случае, есть постоянство, а иррациональное суть непостоянство, или переменчивость.

В субъекте, рациональный разум тяготеет к иррациональному чувству, и наоборот. Здесь разум не обращается непосредственно в объективный мир, а направленность имеет к чувствам, отсюда и происходит определение субъекта, а чувства, в свою очередь, непосредственно воспринимают внешний мир; последний, соответственно, воспринимается в рациональном виде, т.е. реально, что для разума не является необходимым. В этом случае, подобные полюса отталкиваются, что ведет к неприятию разумом реальности, которая становится иррациональной, т.е. происходит обратный процесс: проявления субъекта во внешнем мире, иррациональны, а во внутреннем мире, рациональны. Ведет это к тому, что первый вступает в жизнь сразу, с молодости, а второму необходимо время для адаптации; последний момент исключительно важен для понимания, т.к. в большинстве своем, молодой субъект еще не имеет жизненного опыта, а с другой стороны он видит, как быстро поднимаются в гору его сверстники, что приводит к конфликту с самим с собою. Ввиду того, что разум имеет конкретную основу, подросток и применяет конкретные действия, направленные на самовыражение; к сожалению, чаще всего они не несут в себе определенной пользы, т.к. весьма экстравагантны и эксцентричны. Формула познания в потребительской направленности имеет вид; воспринимает (познает) то, что чувствует. Человек представляет собою психическое, телесное и физиологическое состояния, где они представляют из себя некое подобие гамбургера, в котором между телесным и физиологическим пребывает психическое. Познание, направленное на телесное и объективное (вовне), и познание, направленное на физиологическое (вовнутрь), которое также, по определению, для психического есть объект, я рассмотрел выше. Здесь же, стоит отметить их взаимосвязь: и первое и второе – это явления сознательные, а, значит и психические. То есть сознание, как бы раздваивается: одна его часть связана с телесным – с действиями; другая с физиологическим – с рефлексами этих действий. Само же психическое является мотивами действий – как причина этих действий – и в то же самое время оно есть следствие рефлексии физиологической части, которая для психического является причиной. Поэтому, если вдуматься в выражение: в здоровом теле – здоровый дух, мы поймем, что, например, физические упражнения плодотворно влияют на эмоциональное состояние субъекта, и на качество его мыслей, ибо возбуждение в движении крови по кровеносным сосудам тела есть, в свою очередь, и возбуждение активности умственной деятельности субъекта. И также умственная деятельность либо возбуждение эмоционального состояния, вызванного какими-либо причинами, возбуждает движение крови по организму человека. Например, любовные страсти, сильные переживания, страх всегда ведут за собой изменения в физиологическом состоянии субъекта. Поэтому, три этих части человека, накрепко связаны между собою в тесный узел, вернее сказать, находятся в круговой связке, в которой познающие субъекты пытаются отыскать конец или начало. Но возможно ли отыскать их в круге, не разрывая его? Следовательно, те, кто отыскал (которые так утверждают) всего лишь разорвали этот круг – последнее больше похоже на обман, чем на правду, не говоря уже об истине. Что же касается вопроса о сознательной истине части человека, как свойстве психического, я приведу здесь мнение по этому поводу Ницше, которое он изложил в “Веселой науке” (Книга первая, п. 11); ввиду его краткости изложу его целиком: “Сознательность представляет собою последнюю и позднейшую ступень развития органического и, следовательно, также и наиболее недоделанное и немощное в нем. Из сознательности происходят бесчисленные промахи, вследствие которых зверь, человек гибнет раньше времени – “сверх рока”, как говорит Гомер. Не будь смирительная рубашка инстинктов гораздо более могущественной, она не служила бы в целом регулятором: человечество должно было бы погибнуть от своих извращенных суждений и бредов наяву, от своей неосновательности и легковерия, короче, от своей сознательности; да, оно погибло бы, или, скорее, его бы давно уже не существовало! Прежде чем какая-либо функция образуется и достигает зрелости, она представляет собою опасность для организма: хорошо, если она на время как следует порабощается! Так изредка порабощается и сознательность – и не в последнюю очередь тем, что ею гордятся! Думают, что здесь и заключается сущность человека; устойчивое, вечное, последнее, изначальное в нем! Считают сознательность какой-то единожды данной величиной! Не признают ее роста, ее перебоев! Принимают ее за “единство организма”! – Эта жалкая переоценка и непонимание сознания приводит к весьма полезным последствиям, так как тем самым предотвращалось слишком скорое формирование его. Поскольку люди мнили себя сознательными, они прилагали мало усилий к тому, чтобы приобрести сознательность, – еще и теперь дело обстоит не иначе! Это все еще совершенно новая и впервые лишь предносящаяся взору, едва ли ясно различимая задача – органически усвоить знание и сделать его инстинктивным, – задача, открытая лишь тем, кто понял, что до сих пор нами органически усваивались лишь заблуждения и что вся наша сознательность покоится на заблуждениях!”.

Выше мною уже упоминалось, что человек представляет собой некое подобие гидромагнитного динамо или машины, как говорил Ламетри, или “мозговой машины”, по мнению Сеченова. С последними были согласны Шопенгауэр, Бехтерев и многие другие психологи и философы. Таким образом, человек есть динамо-машина, в которой посредствам механического, или какого-либо другого воздействия, возбуждается электромагнитная энергия наподобие того, как генератор при помощи вращательного момента вырабатывает электрический ток, который может преобразовываться как в звук (типа ручной армейской сирены), так и в свет (типа вышеназванного генератора). Т.е. изначальная механическая энергия (физиологическая часть человека), переходя от одного места к другому, трансформируется в электромагнитную (психологическую часть человека) энергию. Где первая не есть вторая, а, скорее всего, наоборот, крайняя ее противоположность, и вторая, сообразно с этим, не есть первая. Посему, физиологическая природа человека есть причина его психики, а психика есть следствие этой причины, которая влияет на саму форму, на тело, человека, то есть на его действия, в которой и отражается эта причина. Следовательно, психическое является мотивами этих самых действий, но не есть сами действия, ибо, как видно из первого заключения, внутренние мотивы действий, по своей сути, противоположны внешним проявлениям этих действий. Тогда получается следующее: человек состоит (1) из собственно тела; (2) из физических процессов, которые протекают в этом теле (движение крови, желчи, лимфы и.т.д.), и (3) из психических процессов, которые определяют сознание человека. Тело – это субстанция сугубо материальная, имеющая свою внешнюю форму в общих чертах одинаковую у всех людей, но разделенную на два вида – мужское тело и женское тело. В то же самое время, такие формы тела, как лицо, отпечатки пальцев у всех людей различные, хотя встречаются в мире и близнецы, но это, скорее всего, исключения, чем правило. Материальность же тела определяется его видимостью, а также весом, возрастом, т.е. формой, которую можно выразить математическими величинами (числами). Физические процессы – это внутренние явления, которые происходят в теле, – в материальной субстанции, – следовательно, они, по определению, материальны, но человеком не осознаются. Для него эти процессы бессознательны: ведь, человек абсолютно не осознает того, как кровь циркулирует по его кровеносной системе, обеспечивая жизненной силой весь организм. Значит, сама по себе жизнь, в виде ее атрибута – движение, остается бессознательной частью человеческого организма – вернее сказать, того организма, в котором она протекает (моя собственная, органическая, животная жизнь для меня самого бессознательна; со стороны же я могу наблюдать (визуализировать) ее наличность, но ощущать внутренне все же последнюю не могу). Психические явления – это следствия физических процессов в теле человека, которые вполне осознаваемы последним – ибо они, идеальны. Следовательно, их, возможно, ощущать, как нечто отличное от животного тела. По Дюркгейму человеческая психика имеет социальное происхождение, и представляет собою дуалистический характер: социальное в структуре сознания (диалектический материализм) противопоставляется индивидуальному. Социальное – это рациональный материализм; индивидуальное – это иррациональный идеализм. У Канта также разум имеет двойственную основу: “единственные объекты практического разума, – говорит он, – это объекты доброго и злого. Под первым понимают необходимый предмет способности желания, а под вторым – необходимый предмет способности отвращения, но в обоих случаях согласно принципу разума”. По мнению Л. Леви-Брюля, – французского философа и этнографа, который исследовал сознание первобытных народов Африки, Австралии, Океании, – сознание первобытного человека не отличается в чувственно-моторной сфере от сознания цивилизованного человека, но воспринимает мир через призму “коллективных, социальных представлений”. Посему, учение “диалектиков материализма” – это плод сознания первобытного человека и массовое его развитие указывает на структуру общности его приемников: ибо в таком обществе действуют законы противоположные законам физики, а именно: в физике подобное непременно должно отталкиваться от подобного. Тогда как в обществе (социуме) наоборот подобное притягивается к подобному. Но какой силой они притягиваются, я рассмотрю позже.

Значит, человек – это “живая машина”, которая от рождения запрограммирована на саморазрушение, ибо с каждым прожитым днем она стремится к смерти, как гениально выразил Артур Онеггер (1923) в симфонической поэме “Пасифик 231”; где, как объяснял композитор, ему хотелось передать “мерное дыхание машины (скоростного локомотива типа “Pacific 231”) в состоянии покоя, усилие при “отчаливании” – при переходе в движение, прогрессивное увеличение скорости и нарастание бега до лирического пафоса поезда, идущего со скоростью 120 км в час”, – идущего прямо к смерти. Жизнь человека – это постоянный процесс разрушения и износа, постоянное страдание от осознания потерянных прошлых дней и представления о том, что все будущие дни также канут в лету, как и прошлые. Мимолетность жизни дана человеку, как говорит пессимизм, априори – и в этом ее трагедия. Компенсацией же этому “животному чувству” безнадежности служит его следствие в лице психологизма, который представлениями о смысле жизни уравновешивает пессимизм оптимизмом. Потеря человеком такого оптимизма и, как следствие этого, психологизма есть “душевная болезнь”. Представление же сегодняшних “естественников” человека, как организма самовосстанавливающегося далеко от совершенства потому, что в этом случае бессмертность этого организма очевидна, ибо на место устаревших и отживших свое время форм должны, по определению, появляться новые самовосстанавливающиеся формы, которые в будущем также будут замещаться новыми и так далее до бесконечности. В этом-то и дело, что желание жить вечно и страх перед смертью толкают человека на психологическую представляемость своего бессмертия. Формы же этих представлений могут быть бесконечно разнообразными, несмотря даже на очевидность смерти человека, которая отрицает само понятие о, каком бы то ни было, самовосстановлении организма.

Великий русский физиолог Павлов так говорил: “в физиологической форме опыта вещество соприкасается непосредственно с организмом, а в психической форме оно действует на расстоянии”. На расстоянии от чего? На расстоянии может действовать звук, свет, то есть органы чувств (зрение и слух) (Сравните психоанализ Фрейда, – этого “кардинала Ришелье венской психиатрии”, – и вы найдете в них массу подобного, – даже можно сказать они оба писали одним и тем же языком). Так, например, в опытах над собаками, подводимый к коже животного электрический ток, который причинял им сильную боль, оказался способным вместо негативной оборонительной реакции вызвать позитивную пищевую реакцию! Но, что есть боль и к чему она приводит? Боль – по мнению Ницше, – это чувство опасности; то есть, доставляться в сознание должна, по определению, эмоцией страха. Так же, Ницше относил боль, наряду с удовольствием, к “наиважнейшим силам, направленным на сохранение рода”. Стало быть, боль, или удовольствие, возбуждают голод в организме животного (знаменитое – “путь к сердцу мужчины лежит через желудок – через удовольствие”; посему, путь к сердцу женщины должен лежать в обратной стороне – о чем, кстати говоря, и ведает, во множестве общеизвестных примерах, народная мудрость), ибо ему необходимо восстановить количество энергии, которой было израсходовано больше, чем обычно. Что же касаемо человека, то любое его беспокойство порождает в нем чувство голода – даже обычное безделье приводит к обжорству. Стадные травоядные животные занимаются исключительно тем, что всегда едят, а не едят тогда, когда спят. Следовательно, чем меньше тратится физической энергии человеком, тем меньше он будет испытывать чувство голода. В таком случае, как короткое замыкание двух проводов заряженного конденсатора разряжают его, так и удар током полностью опустошает животное энергетически, и инстинктивно ему необходима пища, для поддержания жизнедеятельности организма, либо оно умрет. Ведь, сегодня ни для кого не является секретом, что работа мозга, психика и желудок взаимосвязаны между собою. Любое расстройство в психике сразу же приводит к язве желудка; отсутствие нормальной умственной деятельности, вкупе с беспокойством, приводит к ожирению (исследование шведских ученных выявило связь между женским ожирением и “отупением”). Биша, проводил эксперименты на курице, которой был удален мозг. Курица, жила после этого еще десять месяцев и толстела! В нашей армии курсанты и солдаты, в большинстве своем, страдают гастритом (военная болезнь), а, дослужившие в войсках до майора – слабоумием: до генерала – ожирением. В народе так и представляются военачальники (не только в армии), “как толстые с двумя извилинами в голове, одну из которых фуражкой надавило”.

Теперь я обращусь к психологизму, и его связи с физическими процессами, а именно; с двумя атрибутами физиологического – “теплый и холодный”. В книге Роджера Хока “40 исследований, которые потрясли психологию. Секреты выдающихся экспериментов (Гл. 4. Создание хорошего впечатления) (-СПб.2003)”, описывается эксперименты, проведенные в США С. Ашем (1946) и Г. Келли (1950), в которых рассматривается влияние на восприятия человека определений “теплый” и “холодный”. Аш писал: ” … нечто должно быть воспринято и приведено в такой порядок, чтобы мы могли это нечто полюбить или возненавидеть”. Метод его исследования стал известен под названием “теплый – холодный”. Результаты эксперимента были следующими: (желающих более подробно ознакомиться с экспериментом я отсылаю к упомянутому выше изданию)

Группа А. (испытуемых) – Теплый: Человек, придерживающийся определенных принципов; он хочет, чтобы и другие разделяли его точку зрения, в своих аргументах искренен и хотел бы, чтобы их приняли другие.

Группа Б. (испытуемых) – Холодный: Этот человек – большой сноб, он чувствует, что его успехи и интеллигентность выделяют его из общей массы простых людей. Расчетливый и несимпатичный.

Так охарактеризовывали американские студенты человека на основании полученных списков с набором прилагательных, которые были идентичны между собой, но в одно описание поместили слово – теплый, в другое – холодный.

Итак, мы видим, что описание группы А. положительное, а описание группы В. – отрицательное. Следовательно, первое соответствует нашему отдающему типу (объективному), второе же указывает на наш потребительский тип (субъективный). Также, исходя из описаний, можно сделать вывод, что более привлекательным для американцев является тот, который не выделяется из толпы, а тот, который выделяется из общей массы людей, даже если он выделяется своей интеллигентностью, все равно будет для большинства общества не привлекательным. Т.е. критерием оценки здесь являются объективные качества личности, говоря другими словами, социальность личности; если же личность асоциальна, то и отрицательна, несмотря на то, что внутренние ценности человека – это он сам, его индивидуальная психология. .”Si quelqu\’un excelle parmi nous, qu\’il aille exceller ailleurs [4]”.

Далее: Испытуемые, которые слышали слово “теплый”, в своих описаниях делали человека благородным, мудрым, счастливым, добродушным, обладающим чувством юмора, общительным, гуманным, альтруистичным и мечтательным. Испытуемые, слышавшие слово “холодный” наделяли описываемого человека противоположными качествами. Было также отмечено, что разница “теплый – холодный” не влияла на такие характеристики; как надежный, важный, красивый, постоянный, серьезный, сильный и честный.

Несколько позже в 1950г. Келли повторил эксперимент в реальной жизни, где пришел к выводу, что такие качества как эгоцентричность, раздражительность, необщительность, непопулярность, официальность, без чувства юмора в больше оцениваются понятием “холодный”. Итак, мы видим две категории людей; одна из них, которая объективная, не осознает своей субъективности, другая, которая субъективная, не осознает своей объективности. Т.е. природа американца, как субъекта, для него не имеет ценности, вернее сказать, имеет отрицательную ценность.

Ириарте (Iriarte) говорит в своей литературной басне:

Siempre acostumbra hacer el vulgo necio

De lo bueno у lo malo igual aprecio, т. e. “в хорошем или в дурном — всегда бывало так – Вкус одинаковый отыскивал дурак”. (исп.)

Что собою представляют субъективные впечатления? Ведь выше, в эксперименте, определены исключительно внешние проявления обычных представлений. Когда нас с кем-нибудь знакомят, то говорят: ” Разрешите Вам представить моего друга “, т.е. человек после первого краткого знакомства составляет свои представления о субъекте. Если же образ субъекта оставил, какой-либо след в душе человека, то это значит, что субъект произвел впечатление – либо хорошее, либо – плохое. Таким образом, наши впечатления являются определенным мерилом нашего бытия. Самая сильная память – это память о пережитых впечатлениях (переживания). Впечатления, имеющие свою уникальную окраску и модуляцию, как закодированная азбука, хранятся в памяти и по желанию могут извлекаться оттуда в сознание. Поэтому впечатления лишены положительной либо отрицательной окраски, имеется в виду сами по себе впечатления, они такие, какие есть, т.е. могут быть приемлемы или нет, а уже сознание придает им определенную окраску.

Грубо говоря, существование субъекта в мире есть его стремление к коллекционированию впечатлений, которых должно быть, чем больше, тем лучше. Их разнообразие для него является непременным условием бытия. Но количество в этом случае не определяет качества. Ведь, если забор несколько раз, с некоторым интервалом, выкрашивать синей краской, то он как был синий, так синим и останется. А если его первый раз покрасить в синий цвет, потом в зеленный, потом красный, то есть забор как впечатление не изменяется, а его окраска изменялась, что приводит, к некоторой наполняемости жизни, и ее осмысленности. Если в памяти хранится впечатление определенной природы, следующее воспринятое подобной природы впечатление, по определению, не является необходимым – это значит эффект от него будет меньшей интенсивности. Большое количество однотипных впечатлений приводят к их обесцениванию, т.е. они входят в привычку или в привязанность. Применяя силу воли, субъект, как бы, насильно впихивает в память уже существующий в ней материал. Более – менее продолжительное воздействие воли по времени, в результате которой приобретаются, кажущиеся разными, впечатления, но находящиеся в одной и той же системе своих проявлений так же, как и в первом случае приводят к привыканию, а потом и к скуке, и осознанию суетности бытия. Поэтому нас всегда притягивает нечто неопределенное, неизведанное и непонятное. Своеобразное непостоянство жизни привлекает человека, в котором ощущается полнота впечатлений; если он по ничтожной причине получает огромное удовольствие, то его называют, впечатлительным, т.е. вся жизнь его сплошное впечатление.

В объективной же плоскости, в которой критериями служат постоянство, однообразность, практичность и рациональность чувств, впечатление есть процесс эмоциональный. В нем все должно быть рационализировано, посчитано, повергая, тем самым, объекта в тягучее болото однобокости, где впечатления вроде бы блестят разным цветом, а, восприняв, он удовлетворяется на короткое время. Если же время короткое, значит, вступила в работу функция “забывание”. Т.е. каждое воспринятое впечатление, которое подобно по своей природе, хранящемуся в памяти,- забывается; не имеющееся аналогов в памяти,- запоминается.Если, какой – либо, аффект породил в душе субъекта определенный образ; будь – то любовь, предательство, рождение ребенка, то такое впечатление останется в чувственной памяти навсегда. И его воспроизведение в сознание, посредствам воспоминания, порождает волну незабываемого ощущения наслаждения, иной раз, доходящий до желания лить слезы.

Впечатление, таким образом, есть продукт, воспринятый органами чувств. “Услышанная мелодия произвела на меня незабываемое впечатление” – иногда говорят. Почему, резонным будет вопрос, именно эта мелодия производит “неизгладимое впечатление”, а не другая, которая, в свою очередь, производит такое же воздействие, но, на другой объект? Вероятно, в силу индивидуального психологического строения индивидуума; последнее и будет определять потребность сохранения впечатления и его качественность в проявлениях (модальность, интенсивность, длительность, валидность). Нечто воспринятое и запечатленное, в некоем образе, мышлением, которое воздействует на субъективную природу человека – такое воздействие можно назвать – впечатлением. Если это “нечто”, по сути своей, необходимо природе субъекта, то впечатление оказывается положительным, и наоборот. Объективный человек формирует последние посредствам своих желаний, а субъективный – посредствам чувственных проявлений, т.е. первый их хочет, второй же – чувствует. Если мы говорим о впечатлении, которое производит, какой – либо, объект на субъекта, то у отдающего типа складывается впечатление о намерениях или желаниях объекта (абстрактно); у потребительского типа формируются, либо симпатия, либо антипатия к объекту (конкретно). Следовательно, впечатления представляют собою иррациональный характер своих проявлений, а из этого следует, что первый формирует образы чувственно, второй – ментально. Образно говоря, субъективный образ композитора, который объективировался в музыке, и стал ее содержанием, неминуемо будет воздействовать положительно на того объекта, который субъективно подобен самому композитору. Таким же образом, происходит и при прочтении и выборе книги, в которой, по определению, заложен субъективный образ самого писателя, который и стал содержанием этой самой книги. Если же читатель узнает свою субъективность в ней, то это и производит на него незабываемое впечатление. Например: Вагнер так говорил в своей автобиографии (с.737): “В мирной тишине моего дома я познакомился с книгой, изучение которой имело для меня громадное значение. Я говорю о сочинении Артура Шопенгауэра “Мир как воля и представление”…и далее: “Я еще раз прочел поэму о Нибелунгах и, к своему изумлению, понял, что с этим мировоззрением, вызвавшим во мне такое смущение при чтении книги Шопенгауэра, я давно уже сжился в своем собственном творчестве. Только теперь я понял своего Вотана. Потрясенный до глубины души, я снова принялся за основательное изучение книги Шопенгауэра”. Кто были, по сути своей, эти два великих немца? Субъективно – они оба были пессимистами. Или другой пример: П.И. Чайковский писал в своем дневников: “По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки. Никто не заставлял меня плакать, трепетать от восторга, от сознания близости своей к чему-то, что мы называем идеал, как он. В Моцарте я люблю все, ибо мы любим все в человеке, которого мы любим действительно. Больше всего “Дон-Жуана”, ибо благодаря нему я узнал, что такое музыка”. Шопенгауэр говорил: “Нельзя достаточно надивиться сходству, обнаруживаемому при чтении жизнеописания христианских и индусских подвижников или святых. При столь различных догматах, нравах и среде стремление и внутренняя жизнь тех и других совершенно одинаковы”. И далее: “Столь много совпадений при таком различии времен и народов служит фактическим доказательством, что перед нами не чудачество и сумасбродство, как утверждают плоские оптимисты, а существенная и лишь вследствие своего совершенства редко обнаруживаемая сторона человеческой природы”. М. Влади в своей книге “Владимир или Прерванный полет” пишет следующее: “Однажды вечером ты (Высоцкий) возвращаешься поздно, и по тому, как ты хлопаешь дверью, я чувствую, что ты нервничаешь. Я вижу тебя из кухни в конце коридора. Ты бросаешь пальто, кепку и большими шагами направляешься ко мне, потрясая какой-то серой книжкой. “Это слишком! Ты представляешь, этот тип, этот француз – он все у меня тащит! Он пишет, как я, это чистый плагиат! Нет, ты посмотри: эти слова, этот ритм тебе ничего не напоминают? Он хорошо изучил мои песни, а? Негодяй! И переводчик мерзавец, не постеснялся!”. Мне не удается прочесть ни слова, ты очень быстро пролистываешь страницы. Потом начинаешь ходить взад-вперед по квартире и, ударом ладони подчеркивая рифмы, ты цитируешь мне куски, которые тебя больше всего возмущают. Я начинаю хохотать, я не могу остановиться. Задыхаясь, я, наконец, говорю, что от скромности ты, по-видимому, не умрешь и что тот, кто приводит тебя в такое бешенство, не кто иной, как наш великий поэт, родившийся почти на целый век раньше тебя, – Артюр Рембо. Ты открываешь титульный лист и краснеешь от такого промаха. И, оставив обиды, ты всю ночь с восторгом читаешь мне стихи знаменитого поэта”. “Если все так, – рассуждал Ницше о своей теории Вечного возвращения, – то это значит, что через бесконечное, неограниченное и непредвиденное количество лет человек во всем похожий на меня, полное воплощение меня, сидя в тени этой скалы, найдет в своем уме ту же мысль, которую только что нашел я. И эта мысль будет являться в голове этого человека не один, а множество раз, потому что движение Вселенной бесконечно. А значит и небесная жизнь не встретит нас и будущее не даст утешения. Мы пленники минуты…”

Вернемся, теперь, к эксперименту Аша: Группа А., которая объективная, образно говорят следующее: человек, придерживающийся определенных принципов, хочет, чтобы другие разделяли его точку зрения, ибо точка зрения последних его самого мало интересует, и для достижения своих целей в своих аргументах старается быть искренним, чтобы в них поверили другие. Кто по сути своей человек их не интересует; главное, чтобы он был таким же, как все простые люди, которые должны быть зависимы друг от друга. Впечатление формируется абстракцией “хотеть” (по Фрейду – постоянно хочет, бессознательное человека), но желать можно многого, а иметь мало. Желания, по идее, бесконечны, человек так устроен, что он постоянно чего-нибудь хочет, поэтому они не характеризуют желающего как личность. Хотя, если посмотреть с другой стороны, то можно сказать, что сущность объективного человека – хотеть ценностей внешнего мира. Положительное впечатление, в этом случае, сформировалось по признаку подобия между образом в лице испытующего с сущностью испытуемых, а, равно как, и указывает вообще на психологию американского общества. Группа Б. по поводу субъективности, образно говорят так: он не такой как мы, он лучше нас, поэтому он есть большой сноб, т.к. чувствует свое превосходство над нами своими успехами и своей интеллигентностью, которые нам импонируют, хотя и выделяют его от простых людей.

Как говорил Тертуллиан: познавать неизвестное необходимо посредствам неизвестного, только в таком случае познанное можно назвать истиной. Давайте оставим в покое истину, а посмотрим на сам процесс, хотя и приблизительного характера, но, нуждающийся в обосновании. Неизвестное, по Тертуллиану, есть некий образ, который проявляется в сознании субъекта в неясном, смутном виде. Причиной его проявления является процесс познания другого неизвестного, т.е. того, чего субъект не знает, значит, не понимает, но пытается понять. Следовательно, познаваемое субъектом, в этом случае, суть противоположность, или неизвестное. Образно говоря, этот процесс можно сравнить с системой сообщающихся сосудов, где один из сосудов заполнен некими бессознательными знаниями, которые определяют его природу, или сущность, присущую от рождения, тогда как второй означает сознательное субъекта. В процессе восприятия, или познания, воспринятая информация, если она противоположна его природе, а значит, необходима, начинает заполнять бессознательный сосуд; в зависимости от наполняемости последнего, воспринятый образ из него перетекает постепенно в сознательный сосуд. Чем больше наполняется первый, тем отчетливее и ярче в сознании вырисовывается образ, который есть образ исключительно индивидуальный, исторически сложившийся именно в душе этого субъекта, и который принадлежит последнему от рождения. Это его знания, способности, предрасположенности и.т.д. Например: У Юнга образ его аналитической психологии и психологии бессознательного проявился после семи лет обучения у Фрейда, с которым в последствии произошел разрыв, наверное, по той самой причине, которую мы описываем. Шопенгауэр познавал неизвестное в виде философии Канта и осознанный им образ проявился в его труде “Мир как воля и представление”, а последующая “Критика кантовской философии” указывает на то, что неизвестное и было противоположным. Итак; осознанный образ, облаченный в реальную форму, есть высшая форма наглядно – образного представления, которое возбуждает в субъекте незабываемое переживание, называемое впечатлением. Скажу больше, подавляющее большинство великих творений были сделаны по этому принципу, поэтому если было бы возможным определять направленность психической энергии человека, которая имеется у всех людей от рождения, то можно было бы сознательно руководить процессом познания, полезность этого бесспорна и первым делом сегодняшней психологии, должно быть такое исследование. Сократ в “Меноне” так говорит: “А ведь могло бы быть так: если бы люди рождались хорошими, то были бы у нас знатоки, которые умели бы распознавать юношей с хорошим характером, а мы по их указанию отбирали бы таких и хранили как сокровище под печатью в Акрополе, оберегая пуще золота, чтобы их никто не испортил, потому что, войдя в возраст, они стали бы очень полезны для государства”.

Вопрос, которым я задаюсь в связи с этим один: Что есть цель или целенаправленное движение человека? Ведь, нет ничего проще того, как объяснить и себе и другим, мотивы своих действий, ибо они всегда сосуществуют вместе – мотив и цель: без мотива нет цели, и без цели нет мотива. Мотив – это причина к действию, а следствие этого действия есть цель. А если само по себе действие есть уже цель, то, что, тогда, является мотивом этого действия?

Пример №1: Некая женщина в возрасте пятидесяти лет не согласилась со своим родным братом в вопросе о принадлежности квартиры, которая осталось им в наследство после смерти их матери. Вернее сказать, она не согласилась с решением своей матери, которая находилась на описываемый момент времени в полном здравии. В результате чего эта женщина стала добиваться решения этого вопроса в судебных инстанциях. После четырех лет судебных слушаний в различных инстанциях, ее требования были все-таки удовлетворены, – хотя законных оснований для этого не было. Но она с решениями судов почему-то не согласилась! И еще через три года добилась отмены, вступившего в законную силу решения суда, в котором ее требования были удовлетворены! А еще через четыре года ее просто лишили всех возможностей во второй раз вернуть себе право на жилплощадь. И в этот же год прокуратура возбуждает уголовное дело против данной гражданки за незаконное проникновение в чужую квартиру, нанесение ущерба и хищение личных вещей, находящихся в ней.

Пример №2: Некий мужчина, такого же возраста, как и вышеописанная женщина, в течение пяти лет добивался возврата долга. За пять лет сумма в его требованиях к должнику повысилась от первоначальной суммы в десяток раз! Когда же должнику надоело его домогательство, он решил вернуть ту сумму, которую с него требовал кредитор, но последний отказался брать деньги (!), потребовав к этим еще столько же. Когда же должник согласился и с этим условием, то он вновь отказался, назвав другую сумму. В результате кредитор не получил никаких денег, но усердно продолжает обивать пороги судов и прокуратуры, добиваясь удовлетворения своих требований. Но чего он добивается, собственно говоря, никто не знает, даже он сам!

И оказывается, что цели, которые ставили перед собой два этих индивидуума, вовсе не являются целями, как таковыми, ибо ни тот, ни другая не хотели их достижения. Либо они не были истинными целями, которые им необходимы. То есть сознательно – цель есть, а бессознательно – ее нет, или она не то, что сознательно представляется, или желается (ведь, желание и есть содержание цели). Следовательно, им обеим необходим просто процесс движения, как некое подобие видимости социальной активности, – или просто активности, – которая целиком и полностью есть функция физиологическая, где пребывает бессознательная и разумная человеческая чувственность, абстрагированная от всего объективно материального и меркантильного. Вот эту чувственность, надо полагать, Сартр и называл для человека непознаваемой, но, в то же самое время, и признавал заложенные в ней мотивы поведения людей. Ведь, мы наблюдаем здесь, что независимо оттого, кто есть человек мужчина или женщина, поступки их абсолютно идентичны. Следовательно, психика пола не имеет. Она безлична. Тогда, что есть женская психология или мужская психология? Суть же данных феноменов раскрывает “эффект Зейгарник”, который говорит о том, что незавершенные действия сохраняются в памяти человека намного лучше, чем действия завершенные. “В ходе проведения эксперимента, в котором Зейгарник просила испытуемых за определенное время решить какую-либо задачу, выяснилось: что в случае нерешенности задачи вследствие какого-либо фактора (например, нехватки времени) эта нерешительность вызывает определенный уровень эмоционального напряжения (по-моему, впечатления), который не получает своей разрядки в решении задачи и, в свою очередь, способствует сохранению этого “неудовлетворительного” действия в памяти”. Следует отметить два не совсем точных, по моему мнению, вывода: Во-первых, в памяти сохраняется не само по себе действие, а субъективное переживание этого действия, ибо действие есть всецело явление объективное и внешнее. Оно является объективным следствием субъективной причины. Поэтому, во-вторых, нерешительность, вызывающая определенный уровень эмоционального напряжения, не является следствием какого-либо внешнего фактора, или воздействия, а является причиной, производящей этот фактор. Причина, – как говорит Шопенгауэр, – указывает действию его место во времени. То есть субъективная внутренняя нерешительность в виде причины, в данном случае, есть биологический страх перед завершением действия, который объективно мотивируется “нехваткой времени”. Следовательно, субъект, который имеет психологическую установку на действие, – это, в свою очередь, определяет объективность последнего, – перед завершением этого действия, по определению, будет испытывать чувство страха: Ведь, вместе с завершением действия субъекту бессознательно представляется некое подобие иллюзии смерти, ибо смерть – это и есть отсутствие действия, то есть последнее является противоположным полюсом его врожденной психологической установке. Посему наши объективно желаемые устремления, зачастую нам бесполезны и в них нет никакой необходимости – они не потребны, а, скорее всего, вредны. По этому поводу прекрасно говорится в “Алкивиаде” у Платона (148d): “…и дабы вскоре после этого не пойти, как ты говоришь, на попятный, отказавшись от всего того, о чем молил прежде”.

Что же касается “нехватки времени”, то мне на память приходит другой случай. Один истец, долго и упорно добивавшийся возбуждения судебного дела, после того, как оно было возбуждено, перестал посещать судебные заседания. В скором времени, когда судья “настоятельно” просил истца, и одновременно потерпевшего, прибыть на заседание, он просто-напросто скрылся. И скрывался до тех пор, пока производство по делу не было прекращено за истечением сроков давности. После чего он нашелся и вновь продолжил заниматься активной деятельностью, направленной на достижение все той же цели, сетуя, судя по всему, на нехватку времени.

Из этого можно сделать вывод, что пессимизм есть самое главное свойство физиологии человека, который бессознательно скрывается за всеми представлениями человека. По сути своей, он абсолютно статичен, поэтому противостоит любому действию аналогично тому, как в детских качелях, чтобы одна их половина поднялась вверх на другую, противоположную ей, половину необходимо положить груз для того, чтобы она опустилась вниз, и наоборот. Поэтому любое действие, включая и саму жизнь, обреченно на пессимистический финал, и отдаление этого финала есть суть деятельной активности человека. С другой же стороны, такого рода финал, является неким подобием равновесия, в котором как бы уравновешиваются психические явления с их физиологическим содержанием. Но равновесие это достигается не “скоростью его восстановления”, – как, по моему мнению, ошибочно, полагал Ухтомский, – а скоростью его разрушения: ведь, разрушая пессимизм, субъект возрождает оптимизм. Ибо любой индивидуум, такой же, как вышеописанные типы, смело пойдет к достижению своих целей, то есть не встанет на попятный путь перед самым ее осуществлением, болезненно для себя разрушая психологическую иллюзию, способен открыть для себя новый путь. Потому как за разрушением всегда следует восстановление, – в этой связи Ухтомский, несомненно, был прав, когда говорил, что биологические системы характеризуются скоростями восстановления равновесия, причем они либо возвращаются к исходному состоянию равновесия, либо переходят к новому состоянию равновесия. С этой точки зрения, приспособляемость организма к среде рассматривалась им не только как способность более или менее быстрого возвращения к так называемому исходному равновесию, но и как способность создания новых видов равновесия. Единственное здесь стоит особо отметить, это то, что прежде чем что-либо восстановить, оно должно быть разрушено или должно находится, по крайней мере, в разрушенном состоянии или в состоянии отсутствия равновесия. Отсутствие же равновесия есть борьба. Сообразно теории Ницше, в которой биологические “кванты силы”, обладающие волей (Шопенгауэр), находятся в постоянной борьбе друг с другом, образуя при этом отдельные сочетания. В связи с тем, что число квантов постоянно, то периодически прошлое возвращается в точности до мелочей. Отсюда, по Ницше, следовало, что бытие – в том виде, в каком оно существует – не имеет ни цели, ни смысла. Оно неумолимо вновь и вновь повторяется, никогда не переходя в небытие, то есть в подлинную смерть. В этом и заключается идея вечного круговорота жизни вечного возвращения, которая в частности касается и человека (Библиотека Издателя Анхеля де Куатье).

Итак, человек – это электромагнитный робот с самовозбуждением. Корпус его – это тело, состоящее из скелета, одетого в мышцы и покрытого кожей. Свойство корпуса – действия, поступки – это форма, в широком смысле слова. Все движение, в обширнейшем понимании, которое происходит в этом корпусе, – есть физиология робота, в которой протекают инстинкты и бессознательные чувства (рефлексы). Отражение этого движения в сознании робота называют психикой, которая желает и ощущает, т.е. является сферой мотивов, которые побуждают человека к действию. Каждая из этих частей по форме своих проявлений двойственна: действия тела влияют как на психологическое состояние, так и на физиологическое. Физиологическое, в свою очередь, может непосредственно влиять на тело (бессознательные действия) и на психику (чувственные образы); психика, также, влияя на тело, указывает на сознательность поступков и действий, а, влияя на физиологическое, укрепляет физическое здоровье робота. Все эти процессы, состоящие из взаимных компенсаций, с одной стороны, подвергаются влиянием окружающей среды, с другой, – сами активно влияют на эту среду. Некая норма, в этих сношениях, указывает на гармоничное развитие “робота”. Хотя, необходимо отметить, что понятие норма есть всецело субъективное внутреннее чувство человека. Следует, также отметить, что двигателем (раздражителем) физиологической части является страх, который компенсируется психическим ощущением наслаждения (освобождения от страха). Тело, само по себе, есть форма неодушевленная, служащая для видимости и защиты внутреннего механизма робота. “Включается” робот, как мне кажется, – в чем я согласен с Сеченовым, – посредствам внешнего воздействия на чувства, но считаю такое воздействие не механическое, а энергетическое, то есть метафизическое, которое и постараюсь обосновать далее в этом трактате. Единственной наукой, которая весьма близко подошла к разрешению этой проблемы, является, без всякого сомнения, астрология, изучающая внешние энергетические влияния на человеческий организм. Безусловно, что сфера бессознательного, – в коей мере исследовал ее Юнг, – есть то, энергетически выраженное внешнее воздействие, вполне доказанное и обоснованное с научной точки зрения этим гениальным философом и психиатром, которое позволяет нам сегодня говорить о ценности этого открытия. Астрология же, мне кажется, где-то “потеряла” свою фундаментальную основу; в ней не хватает чего-то субъективного – мощного корня, – на котором возможно возродить здоровое дерево. Ибо она так же, как и мотивация в психологии объясняет все, при этом только не указывается, что объяснять следствие, когда известна причина, есть то же самое, что указывать на причину, зная следствие ее. То есть ни та, ни другая, по определению, не объясняет ничего; зато много рекомендуют и советуют того, что, по большей части вредит, чем помогает. Потому что, совет – это форма необоснованного оптимизма, выраженная в рекомендательно-субъективном выражении его содержания, со ссылкой на пессимистический характер прошлого и настоящего состояния субъекта. Более я не буду распространяться по этому поводу, а все вышесказанное мною обосную чуть позже. Сейчас же вернусь к своему изложению.

В соотношениях с окружающей действительностью, т.е. в отношении к тому, что первично, а что вторично, люди, в общности своей, по определению, делятся на два общих вида. Если человек представляет себе, что он активно влияет на окружающую среду и в последней видит безусловную необходимость, то он – отдающий тип, по-моему, или экстраверт, по Юнгу [5]. Если же наоборот, считает, что окружающая среда активно влияет на него, то он – потребительский тип, или интроверт, по Юнгу. Если такое отношение в человеке ощущается единственно возможной формой сношений, то такой человек является односторонним типом; из этого следует, что первый – это мужчина, второй – женщина. Если же субъект, способен осознавать оба этих процесса, в общем смысле слова, то движение сознания (направленность либидо) от себя вовне и обратно определяет отдающую женщину (амазонское либидо), или экстравертная женщина, по Юнгу. Обратный процесс, где ощущается направленность психической энергии извне, указывает на потребительского мужчину (даймониальная психическая энергия) или интровертный мужчина, по Юнгу. В образном представлении, тройственность в строении человека выражается как подобие треугольника, в котором психическое имеет на концах два рефлекса: психический рефлекс с усиленным концом (страх и страсть) и рефлекс без конца (наслаждение), по Сеченову. Первое – физиологическое, второе – психическое; их взаимозависимость и взаимодействие отражается в действиях видимо через тело. То есть, посередине материальных субстанций (тело и физические процессы) находится эфемерное психическое, наподобие того, как между двумя холодными полюсами Земли, – магнитными и пессимистичными, – расположен жаркий экватор – электрический и оптимистичный. В “Основании физиологической психологии” (1873) Вильгельм Вундт, например, подробно рассмотрел понятие психического, которое, по его мнению, является промежуточным звеном между внешними воздействиями на органы чувств (по моему, телесное) и движением. Таким образом, в динамике их проявлений – то есть в последовательности состояний, а именно в их изменяемости, – заложена, и сущность длительности во времени психических актов, выраженная в следующем: каждое психическое явление, по определению, динамично, посему имеет свое начало и конец. Вместе с тем, конец предшествующего состояния есть в то же самое время, и начало последующего за ним состояния; следовательно, конец состояния страха и начало наслаждения – это естественная и последовательная цепь динамических психофизических процессов в человеческой машине. Ведь, в сути наслаждения пребывает освобождение от страха, а в сути страха – прерывание наслаждения. Сообразно с этим, и в силу того, что жизнь отдельно взятого человека есть движение от его рождения до его смерти, – это как бы две реальные границы человеческого бытия вообще, – а так как всякое движение указывает на последовательную смену тех или иных событий, явлений и пр., то, возможно, утверждать, что есть и две формы мировосприятия. Ибо между рождением и смертью последовательно сменяя друг друга, протекают детство, молодость и старость. Здесь, наблюдается то, что какими бы не были состояния детства и старости – они всегда подобны между собой и подобие их заключается в состоянии непосредственного мировосприятия. Тогда в молодости, опять же, независимо от ее состояния мир воспринимается, опосредовано. В более обширном смысле, одна форма восприятия мира представляет себе факт рождение человека, как следствие зачатие самой жизни от святого духа, то есть психическое в этом случае есть априори физическому: И наоборот; другая форма восприятия представляет факт рождения, как следствие естественного животного процесса в природе, то есть физиологическое считает априори психическому. Эти различия никогда целиком и полностью нельзя устранить, потому что они кардинальным образом меняют характер и способ существования человека, а, равно как и всех вещей в природе для него самого. Ибо с одинаковой долей достоверности, возможно, утверждать первичность первого либо второго, но с той лишь оговоркой: психическое существует в мозгу человека и есть его сознательные представления, которые всецело его собственные и к самим вещам непосредственного отношения не имеют. Поэтому все психическое и опосредовано. Другой момент: если представление об априорности психического, которое в человеке познает, довлеет над его действиями, тогда надо полагать, что после смерти субъекта в биологическом смысле, он продолжает жить в психологическом (сознательно представляемом) смысле слова – то есть загробная жизнь ему предопределена. Шопенгауэр доказал несостоятельность такого мировосприятия – вернее сказать, доказал вредность для человеческого бытия последнего, утверждая своим учением следующее: Есть два человека, “у которых ценности одного являются отрицательными ценностями другого (Юнг)”, один из них представляет себе, что он белая и пушистая форма, планирующая в вечном эфире наслаждения от рождения. Другой же, чувствует себя наполненным мерзким, зеленым и противным содержанием. Посему сознательное одного есть, в то же самое время, и бессознательное другого. Смысл же естественного закона природы состоит в том, что бессознательное человека в ходе его существования становится его сознательным, и наоборот, – т.е. белый и пушистый превращается в зеленого и мерзкого, а мерзкий и зеленый – в белого и пушистого. Первый – это рожденый оптимист, второй – пессимист. Первый рождается здоровым для того, чтобы “умереть” больным, второй рождается больным, чтобы “умереть” здоровым. Следовательно, всему свое время и каждому свое – natura nihil fasit supervacaneum et nihil largitur [6]. Посему, абсурдно полагать, чтобы единственной формой сосуществования двух различных индивидуумов в мире была борьба или абсолютное их противопоставление друг другу, как это мыслится теоретиками ленинизма. Ибо движение субъекта происходит по кругу, тому кругу, о котором говорил еще Платон, – хотя последний представлял круг не абсолютно ровным, а искривленным, с неровностями и зигзагами, – но в природе, судя по всему, имеется и другой круг, о котором Платон, вследствие своей односторонности, не представлял. То есть, первый круг (сознательный) распространяется по ширине, по горизонтали, с движением либо с право на лево, либо наоборот. Второй же, распространяется по вертикали, или в глубину, с движением сверху вниз, либо снизу вверх. Если представить себе каждого индивидуума, движущего по своему собственному кругу, то таких кругов (путей) великое множество и вид этого всего броуновского движения подобен виду глобуса, на котором нанесена сетка координат. Таким образом, и происходит движение человека, где точки пересечения этих кругов, одному указывают на случайность, другому на необходимость этих пересечений; кто-то в момент таких встреч меняет свое движение с горизонтального на вертикальное, либо вверх либо вниз; кто-то наоборот, двигаясь вверх вдруг уходит в сторону, потом возвращается на свою стезю и оказывается, что он находится ниже, чем он был прежде; другой же, добравшись до верха, вдруг резко начинает планировать вниз – и прочее множество абсурдных действий и движений, лежащих в основе существования человека. Но нигде в этой схеме нет движения, которое приводит к лобовому столкновению. И только в точке полюсов Земли линии, идущие по вертикали сходятся (может быть и берут свое начало), а линии, идущие по горизонтали вокруг Земли, имеют сношение только лишь с линиями, идущими по вертикали: с собою же они не контактируют. Если, предположить, что по этим меридианам и параллелям протекает некий род энергии, тогда, безусловно, она и влияет на индивидуума, определяя его орбиту вращения и движения в жизни. Если выделить из них два противоположных круга и объединить их указанным способом, и чуть издали, со стороны точек их соприкосновения, посмотреть на них, то мы увидим две линии, наподобие креста – таких точки две, значит, смотря на каждую в отдельности, мы можем созерцать и два креста [7]. Если возьмем и соединим эти точки вместе, то получим самый натуральный крест – символ объединения противоположностей у Юнга.

Глава III. О воле

Итак, для создания энергии необходимо два противоположных полюса. Если же есть такая необходимость, то какими причинами она вызвана? Ведь, нельзя же ее просто определить как безусловную данность потому, как последнее указывает лишь на ограниченность горизонта нашего рассудка, что присуще, большей частью, материалистическому мировоззрению, которое ориентируется лишь на видимые проявления вещей, отвергая, при этом, существование невидимого проявления мира. Такое проявление есть энергетическое воздействие извне на волю; аналогично тому, как земное притяжение или солнечный, либо лунный, свет влияют на все живое, каждый по-своему. В силу этого, на отдельно взятого человека в момент его рождения влияет определенный род энергии, который и определяет его будущее направление развития, его будущий опыт, его будущую жизнь. Таких энергий, в обширнейшем смысле, две; отдающая и потребительская. То есть я хочу сказать, что окружающая среда, в виде родных, близких, друзей, и вообще человеческого общества, абсолютно не влияет на направленность его нервно-психической энергии. Объективное же окружение человека своим влиянием на него создает внешнюю форму, в которую облекается воля; так называемую личину (психику), то есть то, что противополагается воле. Ведь, довольно-таки часто мы слышим выражения типа: “чужая душа – потемки” или “на вид такой порядочный гражданин, а поступает, как бандит”. Поэтому, так трудно отличить истинную сущность человека, от его видимости. Юнг, по этой причине, и утверждал, что человек имеет свойство в течение своей жизни изменять направленность его бессознательной психической энергии – то есть, интроверт в определенных условиях может становиться экстравертом, и наоборот. С чем я не могу согласиться, по одной простой причине: когда интроверт, в силу каких-либо обстоятельств, ведет себя подобно тому, как ведет себя экстраверт, он все равно всегда остается интровертом внутренне. В своей “Психологии бессознательного” Юнг, в обосновании своей точки зрения, приводит пример о двух туристах, один из которых интроверт, другой – экстраверт. Совместно путешествуя, они подходят к древним развалинам замка; экстраверт, горя желанием и, предвкушая интересную встречу с романтическими древними временами, предлагает интроверту зайти внутрь: тому эта идея не очень по душе, он не желает заходить вовнутрь замка. Но экстраверт все же уговаривает интроверта войти в замок, и последний, нехотя, соглашается, и они заходят вовнутрь. Замок оказывается пустым, за исключением нескольких древних рукописей, интроверт тут же со страстью начинает их изучать – ему становится интересно; экстраверт же скучает и вновь начинает уговаривать интроверта, но уже, покинуть замок. И после окончания их путешествия они, каждый по-своему, решают, что больше не отправятся друг с другом путешествовать. Из этого Юнг и выводит, что интроверт, войдя в замок, становится экстравертом, а экстраверт, судя по всему, до входа в замок становится интровертом. Однако здесь вряд ли уместно говорить о том, что их направленности коренным образом изменились; из этого примера мы видим, что они оба абсолютно противоположные личности, и их интересы лежат в различных областях применения. Если бы в замке в одной его половине находилась древняя библиотека, а в другой банкетный зал с игрой в покер и интересным обществом, то интроверт бы провел прекрасно время в окружении книг, а экстраверт в окружении общества, и каждый из них был бы доволен проведенным временем. Следующее, что нужно отметить – это то, что не всегда желания и воображения экстраверта становятся действительными, а, скорее всего, наоборот. Но он “легок на подъем”, то есть экстравертная энергия (либидо) без особого труда преодолевает тормозящие действия рефлексы головного мозга. Интроверт же для этого должен приложить массу усилий, потому что, свойственная ему, воля имеет в основе своей пассивное потребительское свойство; исключительно по этой причине он действует всегда с неохотой, с ощущением некоторого страдательного эффекта от необходимости действовать. В силу этого, их фундаментальная основа нервно-психического строения осталась неизменной и в том и в другом случае, а именно; интроверт – с трудом входит в замок, и также с трудом из него выходит, экстраверт и то, и другое делает с легкостью.

Влияние на новорожденного, которое оказывает на него взрослое окружение, имеет место быть в энергетическом взаимообмене между ними: такое влияние сродни бенгальскому огню, которым обклеивают кусок проволоки – то есть, внешнее влияние среды облекает волю во внешнюю форму; последняя, сгорая, как бенгальская свеча в новогоднюю ночь, исполняет свое предопределенное бытие. Ведь, только что появившийся на свет ребенок, есть всецело сгусток беспокойной энергии, которую возможно называть волей. Как только он появился на свет, то сразу же начинает кричать, совершать беспорядочные движения руками и ногами, – для того чтобы он не нанес себе вреда, его заматывают в пеленки – другими словами ребенок начинает волить. “Мозг переходит в сетчатку глаза, потому что центр эмбриона волит вбирать в себя впечатления от деятельности мира; слизистая оболочка кишечного канала развивается в легкое, потому что органическое тело волит прийти в соприкосновение с элементарным веществом мира; из системы кровеносных сосудов возникают половые органы, потому что индивид живет только в роде, и возникшая в нем жизнь волит умножиться”. – данное Бурдахом, ученым и мыслящим исследователем, в его большой работе “Физиология” (т. 2, § 474), где речь идет о последней причине возникновения эмбриона [8]”. В этих проявлениях направленность воли уже полностью сформирована; так как один ребенок рождается беспокойным и буйным, а другой, в противоположность первому, являет собою полное успокоение. Мне знаком один случай, когда мать новорожденного переживала по поводу абсолютно апатичного поведения ребенка; чтобы покормить его ей приходилось самой распознавать, желает он есть или нет, потому что он вообще никак не требовал пищи. Зато, когда она начинала его кормить он с огромным аппетитом “уничтожал” то, что ему предлагали. То, что новорожденый представляет собой абсолютную волю, является научно обоснованным фактом, ибо, – как отметил в свое время Уиллис, о чем сообщает Ламетри (“Человек-машина”. Минск. Литература. 1998г. с. 209), – у детей, кроме мягкости мозгового вещества, серое вещество мозга как бы выскоблено и обесцвечено и что их мозговые извилины столь же недоразвиты, как и у паралитиков. Стало быть, воля, в первые семь лет жизни человека, полностью руководит его действиями, суть которых потребление и сохранение: ведь, все, чтобы ребенок не видел вокруг себя, к тому он и устремляется с желанием обладания этой вещью. И если его этого обладания лишают, или не удовлетворяют его требований, – он начинает, посредствам крика либо каприза, требовать своего. В силу этого, здесь, наблюдается уже сформированная и естественная зависть воли, происходящая от собственнического инстинкта; инстинкта потребительского. По поводу этого Августин в “Исповеди” так говорит: “Я видел и наблюдал ревновавшего малютку: он еще не говорил, но бледный, с горечью смотрел на своего молочного брата” (Книга I., VII; 11).

Также всегда можно наблюдать затруднение при научении ребенка говорить слово “на” и, одновременно с этим, отдавать какую-либо вещь; давать он учится быстро, но вместо “на” зачастую говорит “дай” – то есть непосредственно ребенок воспринимает только то, что возможно потребить; обратное явление, есть сфера абсолютно недоступная для его понимания. Следовательно, в детском возрасте воля, как губка, впитывает в себя все движения внешнего мира, потому как ее необходимо объективироваться. Посему, интересно, в этой связи изложения, рассмотреть суеверное народное представление о сглазе, а именно: Молодые родители никому не дозволяют смотреть на новорожденного ребенка, закрывают его лицо специальной вуалью во время прогулок, чтобы дите избежало “дурного глаза”: или народная примета, которая гласит о том, что о новорожденном не принято говорить хорошо и расхваливать его прелести. Всему этому есть свое обоснование, ибо, исходя из философии Канта, в основе человеческого разума пребывает метафизика. Поэтому, нам здесь следует, основываясь на первой главе моего сочинения, сказать следующее: действительно, посредствам взгляда на новорожденного, последнему передается некое внутреннее содержание объекта – такое содержание естественно является “дурным” относительно ребенка. Однако, вряд ли оно несет в себе некую отрицательную энергию, потому что понятия “отрицательное” и “положительное” весьма и весьма относительны и неопределенны по своей сути. “Нервно-психическая деятельность, – говорил Бехтерев, – как выражение энергии, заимствуемой человеком по праву рождения от родителей и накопляемой им в течение жизни, благодаря превращению в нервный ток внешних энергий, действующих на воспринимающие органы, и вследствие тех внешних проявлений, которыми она характеризуется, имеет все условия для распространения от одних лиц к другим и для передачи из поколения в поколение [9]”. Что же касается второго суеверия, то оно целиком и полностью вытекает из антиномий самого разума; то есть, если о покойнике принято говорить только хорошее, то о новорожденном, естественным образом, необходимо говорить дурно: “Ибо, блаженны Вы, когда говорят о Вас плохо” и “Горе Вам, когда говорят о Вас хорошо” – так повествует Новый Завет. Из этого следует, что суеверие и предрассудки есть явления мышления, которое представляет себе события жизни случайностями; отсюда и происходит следующее сравнение; субъект, перед которым неожиданно (случайно) возникла нестандартная и страдательная жизненная ситуация, винит того, кто на него дурно посмотрел в детстве, наподобие того, как Фрейд винил свое детство в причинах своего настоящего больного состояния. Но если человек случайно засунул два пальца в розетку, разве виноват в его страданиях электрик, который подвел напряжение к этой розетке? Судя по всему, для многих людей, до сих пор, электрик виноват.

К двенадцати – пятнадцати годам процесс эгоистичного потребления в субъекте сменяется процессом обращения его во внешний мир, в который толкает индивидуума сексуальное влечение и процесс познания, предшествующий переходному возрасту подростка. Чуть ранее, где-то в девятилетнем возрасте, вместе с наполняемостью головного мозга, проявляются первые психические мотивы, обусловливающие собою среду сознательных мотивов; то есть, той среды, которая в обширном смысле, отличает человека от животного – другими словами, начинает формироваться интеллект, главная его беда в будущем, ибо эта сфера, – суть среда возникновения желаний, наслаждений и удовольствий. Вот эта сфера субъекта, вкупе с его внешней формой, которая и определяет действия в различных условиях, – есть то, что как я чуть выше сказал “сгорает как бенгальский огонь” и, по определению, подвержена особому влиянию внешней среды. В ней пребывает и наследственные черты характера и темперамента, про которые великий русский поэт Лермонтов высказался так: “Богаты мы едва из колыбели// Ошибками отцов и поздним их умом”. Но это справедливо, повторяю, к сфере действий и их мотивов. Потому что ошибается тот, кто что-либо делает, и только, тот не ошибается, кто ничего не делает. Тот же, кто не ошибается, тот, по определению, мудр и счастлив. Глупец же, в противоположность такому мудрецу, рассуждает так: лучше желать плохого и делать плохое, чем ничего не желать и ничего не делать. Философии стоицизма, пессимизма, экзистенциализма и аристотелеизм полностью опровергают вышесказанное. Итак, здесь мы видим как воля “рожает” из самое себя дитя, в виде психики, аналогично тому, как женщина рожает на свет ребенка, который есть следствие внешнего мужского воздействия на женщину посредствам полового акта. Так и воля порождает психику, при помощи внешнего влияния на нее окружающей среды в виде близкого ей родственного окружения. Поэтому, я и говорил ранее, что психика человека есть его будущее страдание, ибо и ребенок для родителей, в скором времени (когда подрастет), будет приносить одни лишь неприятности – в большей или меньшей степени, – из-за которых он и является любимым отпрыском родителей, хотя и явно от них отличный. Таким образом, к пятнадцати годам (условно) воля впитала в себя некую норму информации из внешнего мира, то есть ее “резервуар” наполнился до края, и должен быть опустошен для того, чтобы образовалось пространство для потребления иного рода информации или для проявлений жизни, атрибутом которой является движение. Так как жизнь в обширном смысле есть материя бесконечная, а, как говорил Джордано Бруно, бесконечно большое тело не может двигаться, ибо для движения необходимо пространство, то такое пространство и должно образоваться в самой воле. Следовательно, освобождение этого пространства проявляется в виде движения вовне отдающего либидо по направлению к противоположному полу, посредствам сексуального влечения – то есть, объект сексуального вожделения есть, вместе с тем и внешний раздражитель для субъекта, в котором проявилась настоятельная потребность в такого рода освобождении: подобно последнее тому, как матадор тряпкой вынуждает, спокойного по природе быка, его атаковать. Проявление такого самообмана наблюдается в том, что чувство любви здесь еще расцветает на уровне платонической дружбы между полами – здесь всецело властвует романтика, и приключенческие и любовные романы вполне способны распалять юношеское воображение. Даже если и имеет место интимное сношение между ними, то оно еще не захватывает той дикой половой страстью инстинкта, который возбуждается на грани сумасшествия – этому время чуть позже. А сейчас освобожденная воля, таким образом, бессознательно для субъекта наполняется новым содержанием, что и печалит последнего, ибо это называется муками любви: единственное, что отчетливо запечатлится в его памяти на всю оставшуюся жизнь. И здесь мы должны отметить то, как проявляются воля и либидо в этих отношениях. Воля, как свойство женское, обладает “животным магнетизмом” (есть и мужчины, которым такое свойственно), а либидо, как свойство мужское, обладает стремлением завоевать женщину (есть и женщины, которым такое свойственно). То есть, женщина притягивает к себе мужчину для того, чтобы он ее завоевывал или сексуальное либидо пытается завоевать волю, которая его породила, и которая в нем и нуждается. Путем, таких сжатий и расширений происходит развитие человека, где расширение воли, вместе с тем, и расширяет сознание. Различие же направленностей нервно-психической энергии заключается в следующем: Воля, обыкновенно, тесно связана с чувствительностью и разумом, и потребляет вовнутрь, в себя, посредствам их – отсюда и название потребительская воля. Либидо тесно связано с эмоциональностью, рассудком и интеллектом – оно как бы вытесняет из себя – отсюда и название, отдающее либидо. Каждая из них взаимосвязана с другою, которая и является для нее бессознательной. Но матерью всего живого, как известно, является Ева или Луна, следовательно, воля.

Далее: Одним из основных двигателей жизни, как утверждали многие философы, является воля к власти. Как скоро мы говорим о воле, то должны согласиться с тем фактом, что воля есть энергетический и физиологический феномен, о котором мы ранее уже говорили. Но, в этой связи изложения, имеет смысл подойти к понятию “воля к власти”, как к одному из основных фантомов физиологии и психологии животного мира в целом, и человека в частности. Гомер говорил: “Бог, известно, всегда подобного сводит с подобным”. Его изречение, как нельзя лучше, связывается с первым законом гармоничного сочетания цветов, который прекрасно характеризует психологию взаимоотношений индивидуумов в объективном мире. В противоположность Гомеру Гесиод говорил следующее; “Зависть питает гончар к гончару и плотнику плотник, нищему нищий, певцу же певец соревнует усердно”. И первое и второе изречения верны. Первое, потому что определяет физическую закономерность жизни – наподобие явления резонанса, где тело, колеблющееся с определенной частотой, может вызывать колебания другого тела, которому свойственна такая же частота. Или графиками, построенными осциллографом: когда различные люди говорят в микрофон, можно видеть, что графики, соответствующие голосам различных людей, произносящих одни и те же гласные, очень похожи. “Только дух чует дух: это струна, которая звучит только в унисон (Гельвеций)”. По этим причинам Гомер, конечно же, прав, говоря о том, что подобное сводит с подобным, но что означает “сводит”? Наверное, имеется в виду какая-то сила, которая необходима для того, чтобы сводить между собою тела, не имеющие друг к другу никакого тяготения. Но, как известно, два подобных состояния или тела, взаимодействуя между собой, порождают этим взаимодействием противоположное состояние, о чем говорит процесс аллопатрии. То есть, если принцип тяготения подобного к подобному уподобить количественной составляющей, то ее противоположное состояние есть единичность – это приводит нас ко второму закону гармоничного сочетания цветов, который гласит, что один цвет должен быть господствующим. Следовательно, стремление подобного к подобному обусловливается, стремлением животного тела к доминированию, господству, власти над другим телом. Т.е. у последнего имеется желание возвеличиться над себе подобным телом; в чем проявляется это стремление во внешних проявлениях жизни, во втором, указанном выше выражении, описал Гесиод. Употребление здесь понятия “животное тело” вызвано тем, что эта закономерность есть закон развития всего теплокровного животного мира и, как следствие этого, физиологической (животной) части человека.

А, что такое подобное вообще? Скорее всего, родственное. В животном мире, например, родственно то, что принадлежит одному и тому же роду. В этом роде, обязательно, должен быть вожак, который становится таковым на основании сильнейшего в стаде, т.е. в процессе борьбы определяется сильнейший, который и является господствующей и лидирующей особью. Когда вожак стареет, он теряет свои силы, и на его место приходят молодые, а значит, и более сильные представители рода, которые и будут следующими вожаками стада, т.е. будут господствовать над животным образованием, до того момента, пока у них имеются силы для борьбы за свое место под солнцем. В этом круговороте и протекает жизнь стадного животного мира. Весьма похожим образом развивается и человеческое общество, которое определяется объективностью, социальностью и коллективностью. Принцип развития общества, таким образом, с одной стороны указывает на то, что все должны быть подобны друг другу, и иметь стремление к доминированию и власти. Суть дела это не меняет, поэтому развитие, как животного стадного мира, так и человеческого общества подчиняется одним и тем же законам. Даже некое стремление выделиться из толпы есть всего лишь искусственный фантом мечтаний, который подсознательно не желает быть удовлетворенным, ибо имеет форму чего-то недостижимого, всегдашнего и уродливого; типа некоторого несбыточного идеала наподобие эликсира “вечной молодости” для горбатого столетнего урода. Особенно это заметно тогда, когда пытаются быть отличными от других индивидуумы с пустой головой на плечах, но стоит заметить, мир сегодня (и всегда) устроен так, что последние есть, вместе с тем, и единственные в своем роде, кто к этому стремится, а значит, кому последнее и удается больше, чем другим.

Человек же в отличие от животного, хотя и полностью биологически ему соответствующему, родственность имеет, исключительно бессознательного психологического характера. За время своей эволюции человек абстрагировался от животного в психическом своем эквиваленте, но все же основа его есть животные инстинкты, которые для последнего являются бессознательными силами природы. Тот, который следует путем своих инстинктов, таким образом, не может называться сознательной личностью, а есть бессознательный индивидуум, или животное. Поэтому на сегодняшнем уровне эволюционного развития человека “подобность” людей определяется подобием в бессознательной (животной) психической энергии, или либидо, – воли, – которые безличны, ибо, только абстрагируясь от понятий “мужчина” и “женщина” как биологических сосудов, мы можем понимать принцип видообразования психологической структуры человека. Последний, в этой связи, должен ясно себе представить, что в животном мире самец определяет самку по внешнему виду и запаху, а человек тем и отличается от животного, что имеет приобретенную способность, ориентироваться по психологическим аспектам в выборе, например, сексуального партнера. Говоря другими словами, взаимоотношения определяются внутренним состоянием индивидуума, которое он испытывает в процессе этих самых взаимоотношений. Т.е. манифестация психической энергии в гармоничных тонах указывает на валидность объекта, и как следствие этого, индивидуум испытывает наслаждение и чувствует выгоду и пользу от их взаимоотношений. Например, мы имеем общество, которое состоит из подобных друг другу людей. Но в этом обществе, – я имею в виду любое общественное образование, – имеются и мужчины и женщины. Тогда принцип родства или подобия определяется психологическим эквивалентом, следовательно, мужчина подобен женщине и есть не мужчина и не женщина, а суть в его подобии некоторому сгустку бессознательной, для него самого, энергии, ибо последняя растворяется в объектах. Ведь, психологическое определение объекта указывает на то, что объект видит самого себя, через другой объект, и в сравнениях своего “Я”, или своего уровня благосостояния, как бы “возвеличивает” свое эго, естественно возвышая его над подобным ему окружением, для того, чтобы обманываться своими же представлениями. Наподобие того, как Авраам, приближаясь к Египту, со своей женой Сарой, сказал ей; (Бытие 12,12) “скажи же, что ты мне сестра, дабы мне хорошо было ради тебя, и жива была душа моя через тебя”. Отдельно замечу, что отражение, о котором я сказал чуть выше, всегда имеет отрицательный эффект проявлений у объекта в сознании. Потому что, – исходя из юнговской аксиомы, “Что плохого мы видим в другом, тем самым мы и являемся”, – ему видится свое естество, от которого он убегает в общество, и где, по злому року, с ним же и встречается. То, что безличная энергия существует, доказал Леви-Брюль, который назвал взаимодействие энергий между людьми, термином – Participation mystique (мистическое соучастие). Юнг дал ему следующее определение; “Под мистическим соучастием следует разуметь особого рода связанность с объектом. Она состоит в том, что субъект не в состоянии ясно отличать себя от объекта, что можно назвать частичным тождеством. Это тождество основано на априорном единстве объекта и субъекта…Мистическое соучастие есть, конечно, явление, которое лучше всего можно наблюдать у первобытных людей; однако оно встречается очень часто и у культурных людей, хотя и не в такой сильной распространенности и интенсивности. Как правило, у культурных людей оно проявляется в отношениях между отдельными индивидуумами, реже между индивидуумом и вещью. В первом случае это так называемое отношение “перенесения”, когда объекту (обыкновенно) до известной степени присуще магическое, т.е. безусловное, воздействие на субъекта. Во втором случае дело сводится или к подобному же воздействию какой-нибудь вещи, или же к, своего рода, отождествлению субъекта с вещью или ее идеей”. Таким образом, воля, с одной стороны, устремляет человека к власти, а с другой стороны, воля присутствует как сила (мистическое соучастие), которая сводит подобных людей между собой; ибо она, в этом случае необходима для преодоления закона природы о противоположностях. Потому как, не могут два психически подобных человека существовать вместе, не употребляя силу во взаимоотношениях потому, что над психологией человеков до сих пор довлеет комплекс “воля к власти”. То есть, мы говорим о том, что бытие двух биологических объектов, мужчины и женщины, объединенных одной и той же психической энергией, может основываться только лишь на принципе доминирования одного над другим, который общепринят обществом как норма. Значит, называться может общественной волей, присущей коллективному сознанию, или коллективному бессознательному; последнее, исходя из реалий сегодняшнего дня, больше похоже на истину. Отсюда берут свои истоки все формы скандалов, споров, конфликтов и пр., как в семьях, так и в коллективах, организациях, а, равно как и в обыденном повседневном общении. “Человек человеку – волк” – это аксиома объективной жизни, и ничего с этим не поделаешь.

Если же отрицать волю, как силу, которая сводит людей вместе по признаку родства, что в дальнейшем трансформируется в “волю к власти”, а сутью ее становится зависть и ненависть, тогда мы становимся в оппозицию к объективной жизни, ибо отрицаем самый основной ее закон. Но наши действия после этого подпадают под другой закон природы, а именно; закон о противоположностях, в котором нет “воли к власти”. В отличие от подобности, противоположности делают человека сознательным, познающим добро и зло, что позволяет последнему развиваться в сознательную личность, лишенную подобия с бессознательным животным. Единственным сходством, теперь, человек обладает с хладнокровными животными, действия которых в природе подчинены исключительно моменту целесообразности выживания. Поэтому отрицать “волю к власти”, как единственный двигатель жизни или как самое большое несчастье для человеческого общества не целесообразно, ибо последняя есть следствие стремления людей к подобному, которое, в свою очередь, и, есть причина возникновения воли к власти, т.е. самой жизни. Но глупо было бы впадать в крайность, утверждая отрицание самой жизни, по одной простой причине; жизнь есть такое же понятие, как и красный, теплый, холодный; жизнью мы выражаем активность и движение, а смертью – пассивность и покой. Ведь как можно утверждать, что крокодил не живет, а зебра живет потому, что двигается больше чем крокодил? Т.е. мы имеем две составляющие жизни – активность и пассивность; равно как и у смерти имеются те же компоненты. Ибо если пассивный тип начинает двигаться, следовательно, умирает пассивность, т.е. умирает смерть, порождая при этом жизнь. Если же активный тип начинает вести пассивный образ жизни, то умирает движение, а живет покой, т.е. смерть. Следовательно, как жизнь, так и смерть, в своих сущностях несут определенные безличные психические проявления, которые необходимо употреблять сообразно их сущности, а не их видимости, потому что итак понятно, что в биологическом смысле слова смерть есть прекращение физического существования живого организма. Но само понятие смерти, которое имеет определенную ценность, как один из факторов наполняемости бытия, мы должны познавать в процессе его противоположного состояния, а именно жизни. Ведь как сказано в писании; где будет труп, там соберутся и орлы. Поэтому смерть есть белая истина или покой в тишине; возбуждение этого покоя есть мудрость. Следовательно, если живой организм, как учит нас христианская философия, будет являться истиной, а его действия и поступки суть возбуждение этой истины, и, как следствие, называются мудростью, то, как тогда мы назовем этот живой организм? Мне думается Человек разумный. То есть, в момент сгущения психической энергии, в организме образуется свободное пространство, которое если не заполняется чувством любви, или Святым Духом, заполняется злыми духами, наподобие тех духов, которые заполнили выметенный дом, о чем повествует Новый Завет. В момент же разряжения это пространство испытывает давление воли и воспроизводит движение энергии вовне; заполненное любовью – проявляется во внешнем мире, естественно, любовью; заполненное злыми духами, вовне проявляется волей к власти. И не зависит последнее от уровня образования человека, потому что ученость и академическое или научное образование не являются непременным условием для раскрытия чувства любви. Это чувство может проявиться и у простого субъекта точно так же, как и у высокого академика. Но с другой стороны, то, что сегодня называется “объективно истинной”, единственной в своем роде, скорее всего, служит помехой, чем помощью в достижении этой цели. Ибо наука в своей сущности развивается подобным образом, как и объективная жизнь, т.е. она односторонняя, а значит и больная душевно, потому что слишком часто считает действительным лишь, то, что доступно обыкновенным чувствам. И потому, как не велики ее заслуги в области познания этой действительности, но наряду с этим она, помимо своего желания, создает множество предрассудков, которые закрывают доступ к воле. Следовательно, даже тот, кому жизнь не дает повода заниматься обычными науками может вполне исполнить свое назначение как человек, ничего не понимая в ботанике, зоологии, математике и иных науках; но невозможно быть “человеком” в полном смысле слова, не приблизившись как-нибудь к сущности и назначению человека.

Итак, воля инстинкта, в сущности которого лежит стремление к объективации, из глубины человеческого естества, возбужденная метафизическим воздействием на нее извне (ведь, относительно воли и интеллект и объективный мир, находятся вне нее), поднимаясь в чувственную среду, выражается в чувствах тоски, печали, неудовлетворенности, отсутствия чего-либо, страха и.т.п. Чувственная среда, тогда, подобна морю во время покоя, где малейшее движение в его глубинах на поверхности проявляется волнами эмоций. Интенсивность чувственного проявления есть вместе с тем и импульс в головном мозгу, который в основе своей имеет механизмы, задерживающие мышечные движения, как доказал Сеченов. “В ряду психических рефлексов много есть таких, где происходит задержание последнего члена их – движения” – пишет он. Поэтому, для того, чтобы преодолеть эти механизмы, интеллект выносит в объективный мир некий целеполагающий образ, имеющий вид выгоды или блага. Тогда, обманутая воля, своей мощью преодолевает эти механизмы и заставляет тело действовать и двигаться. Удовлетворившись достигнутым результатом, воля до времени успокаивается. Обратным образом происходит тогда, когда при отсутствии внутренней необходимости, интеллект сам определяет необходимость действия. Особенно это заметно в том случае, если цель полагается на основе видимых внешних факторов: “Мне необходим автомобиль потому, что автомобиль имеется у моего соседа”, “Я должен сделать эту работу потому, что если я ее не сделаю меня уволят”, “В обществе принято поступать так-то и так-то, поэтому мне необходимо поступать аналогично”. Приблизительно такова отрицательная мотивация действий, которые осуществляется исходя из представлений субъекта – то есть основа их есть внешняя необходимость, которая происходит оттого, что субъект ориентируется в своих действиях на представление других о нем, или мнение, в том смысле, который вкладывал в это понятие Сартр. Как бы то ни было, но своими силами интеллект не может преодолеть задерживающие действие механизмы головного мозга, для этого ему нужна помощь воли. Поэтому интеллект представляет воле цель, как весьма трудновыполнимое мероприятие, но необходимое организму – то есть в оправдательной форме обосновывает необходимость действий, и воля, вновь обманутая, воспроизводит движение и действия, или бездействует. Поэтому часто мы наблюдаем субъектов, которые всегда преувеличивают свои заслуги, свои труды, да и вообще все у них происходит (на словах) из последних сил – они жалобны и капризны. Если такой тип поднимет сумку весом в два килограмма, то обязательно скажет, что тащил мешок, весом пятьдесят киллограм, порядка ста метров. В этом и заключается необходимый оптимизм психического, но, вместе с тем, в нем отсутствует индивидуальный естественный характер необходимого, ибо второй случай, как вы должны были бы заметить, есть процесс удовлетворения желания – вряд ли оно необходимо, заметим в скобках. Далее: и в том и в другом случае мы видим, что цель – всегда благо, а намерение – не всегда есть благо, а, скорее всего, наоборот. Намерениями же занимается этика, поэтому оставим на ее совести рассмотрение последних феноменов, нам же необходимо четко осознать то, что с какой стороны не воздействовать на волю, она всегда пребывает в одном и том же месте (это я говорю для тех, кто считает волю атрибутом интеллекта), в инстинктивной части человека. И как видно из этого – она ленива в том, что ее не касается. А теперь давайте представим себе, что исходя из жизненного опыта, воля вдруг осознает лживость интеллекта и перестанет реагировать на его иллюзии? Вместе с тем, это является фактом. Потому как имеется великое множество примеров, когда субъект абсолютно не может себя заставить поступить или действовать тем образом, которым ему представляется необходимым – воля спит, и действия нет. Прекрасно выразил отношения воли и интеллекта Шопенгауэр. Он так говорит: “Взаимное отношение воли и интеллекта можно сравнить с могучим слепцом (воля), носящим на своих плечах парализованного зрячего (интеллект)”. Увидеть проявление воли в самих глубинах нашего языческого естества, – нашего глубоко спрятанного славянского духа, – мы можем в “Истории государства российского” Карамзина: применительно к определению Шопенгауэра в ней так говорится: “Сие благодеяние казалось тогда страшною новостию, и жены знаменитые, у коих неволей брали детей в науку, оплакивали их как мертвых, ибо считали грамоту опасным чародейством” (Т. 1., Гл. IX). Посему христианство, о котором речь в свое время, установленное князем Владимиром на Руси, являлось, с одной стороны, отдалением от природы, ее воли; с другой стороны, означало безусловное отречение от собственных корней в угоду интеллекту. Ничего хорошего, кстати говоря, из этого не получилось. Как и сегодня, глупые россияне, вновь предаются иудаизму и американизму, но уже не в виде спасителя Христа, а в виде спасителя Доллара: аналогично тому, как чукчи падки на спиртное. Хотя и Владимир, принимая христианскую веру, как самую лучшую из худших, руководствовался более соображениями богатства и роскоши греческих храмов, чем самою сутью христианства – то есть предался видимому, иллюзорному, кажущемуся – следовательно, вредному. История этому и есть доказательство. Ведь, образно говоря, воля как атрибут нации и расы пребывает только в славянской народности; в особенности у немцев и у нас, у русских. Немудрено в этом случае и то, что первое и всеобъемлющее учение о воле вышло из под пера немецкого философа-идеалиста. В этом весь корень зла, а именно: нас легко обмануть и ввести в заблуждение. Посему, нам следует помнить одно – воля как врожденый темперамент всей планеты пребывает в России, поэтому наша страна и имеет историю страдательную.

Далее: Таким образом, в тех случаях, когда человеку необходимо совершить какое-либо действие ему требуется воля. Например, посредствам крика, который как известно отвлекает интеллект от своих представлений или просто отключает его, чтобы дать воле большую свободу, штангист уменьшает сопротивление рефлексов головного мозга, позволяя ему всю силу воли направить на поднятие штанги. Боец, идущий в атаку на врага, также кричит во все горло “Ура!”; то же самое делает и субъект, бросающийся в драку или каратист, выкрикивающий “Ки-Я”. Белка устремляется в пасть удаву с криком потому, что их взаимодействие происходит на волевом, инстинктивном уровне. При болевом ощущении человек кричит или закрывает руками глаза, чтобы отключить функционирование головного мозга, – в частности рассудка; ибо, речь и зрение – суть работа рассудка. Обладающий же огромной силой волей может в такие моменты смеяться или молчать – о таком сразу говорят: стойкий, имеющий силу воли, мужественный – не интеллектуал, хотя тот, которого и более всего любят женщины. Но такое же проявление мы наблюдаем и в случаях, когда спортсмен кричит от радости после победы, одновременно с этим он еще и прыгает, танцует – то есть действует весьма эксцентрично: или тогда, когда женщина получает сексуальное удовлетворение – она кричит, стонет или говорит что-нибудь; женщина-спортсменка, когда получает первый приз, рыдает и ведет себя пассивно. Следовательно, как в случаях, требующих каких-то мужественных поступков интеллект крайне вреден, так и для получения более полного чувства наслаждения – интеллект выступает в роли тормозящего фактора и только воля способна преодолеть эту преграду. Таким образом, воля есть то, что наполняет радостью и то, что печалит. Интеллект же, в таком случае, как и все психическое, есть форма эфемерная, в обширном смысле слова, и просто феномен мозга, в виде явления – в узком понимании этого. Посему воля есть форма динамичная и активная, что возможно наблюдать при определенном роде умопомешательства: больной постоянно бегает, и бегает до тех пор, пока не ударится о какую-нибудь преграду. Конечно, это случай кардинальный, но в жизни есть масса примеров тому, как индивидуумы постоянно умудряются попадать в тяжелые ситуации для самих себя: такие ситуации, чем не подобие преграды, о которую бьется вышеуказанный больной. Различие между ними состоит в том, что здоровый субъект имеет возможность на основе своего опыта сделать некие полезные для него выводы, и чем качественнее его интеллектуальные способности, тем полезнее и весомее будут выводы – больному же необходима посторонняя помощь для того, чтобы стать здоровым. Здесь следует отметить следующее: если больной активен от недостатка ума, то здоровый от его преобладания в руководстве действиями. Поэтому, в смысле того утверждения Шопенгауэра, в котором он указывает, что воля постоянно желает, я не могу с ним согласится, ибо, как видно из приведенного мною описания, желает интеллект, а воля поступает по необходимости – она потребляет непосредственно и только то, что считает необходимым. Если бы было наоборот, то такой феномен, как постоянная удовлетворенность субъекта себя самого – вернее сказать, возможность постоянного удовлетворения своих желаний, – не приводил бы его к деградации. Ведь, “проклятое золотое” Вагнера, есть истина, которую могут отвергать только безумцы, ибо vexatio dat intellectum [10]. И как я говорил, что цель – это форма выгоды, которая необходима для того, чтобы возбудить движение воли к этой цели, то начало движения воли, или сама воля, по Аристотелю, есть “отличное от цели и противоположное ей” – следовательно, не желание, и даже не возможность, а необходимость, которую интеллект обманным путем заставил действовать. После того, обыкновенно, как результат достигнут, оказывается, что душе в нем нет необходимости, а интеллект удовлетворяется самим путем. Таким вот образом, благо переходит во вред. Ведь, представьте на мгновение: Вы сидите и читаете книгу. Захотели выпить чашечку кофе. Идете на кухню и готовите себе кофе. Казалось бы, что здесь может быть особенного. А особенное в этом вот что: весь процесс происходит приблизительно так: Для того, чтобы вам пойти на кухню и удовлетворить свое желание, в вашем мозгу последовательно, сменяя друг друга проносятся следующие явления: Вам необходимо отвлечься от книги, запомнить то место, на котором вы остановились, отложить книгу в сторону, встать, направиться в кухню, приготовить кофе и выпить его. То есть мы, оказывается, осознаем только конечную фазу, редко еще и начальную, но саму последовательность, или длящийся момент, никогда. Представьте себе, что таким же образом мы удовлетворяем и жизненные желания, у которых момент от начала желания до его удовлетворения измеряется годами. Следовательно, весь путь – вся жизнь! – проходит в сплошном море бессознательного, где властвует воля, а нами же сознаются одни лишь случайности, или – как учит диалектический материализм – развитие происходит посредствам скачка. Но что такое представление о скачке? Одна из форм проявления односторонности в сознательном развитии личности, которая не позволяет ей видеть последовательную цепь событий и ее причинно-следственные связи. Поэтому Вольтер и говорит, что жизни нам отмерено два дня.

Далее, необходимо определить свойство воли. В бытность мою курсантом одного из военных училищ я наблюдал уникальный случай. Вместе со мной во взводе учился один курсант с весьма своеобразной натурой. Складывалось такое ощущение, что все, чтобы он ни делал, давалось ему с превеликим напряжением. Обычно таких людей в народе называют “тормозами”. Ходили слухи, что он якобы мастер спорта по боксу, но этому никто не верил, потому что он на оскорбления в свой адрес никак не реагировал, и был абсолютно равнодушен ко всему внешнему; жил в каком-то своем мире и выпадал из общей жизни коллектива. Была у него девушка, которую он безмерно любил и не чаял в ней души. Как-то на одной из дискотек в городе, где мы имели обыкновение проводить время, к его девушке стали приставать три подвыпивших городских хулигана, и один из них имел неосторожность грубо хлопнуть ее пониже спины. Я даже не успел осознать, что вообще происходит, но наш “тормоз” в две секунды уложил обидчиков предмета его вожделения на асфальт, причем доставило немало трудностей оттащить его от них. Меня больше всего удивило молниеносность его действий, что не вязалось с, установившимся за годы, проведенные вместе, представлением о нем. Каждый удар он наносил акцентировано, мощно; во всем теле наблюдалась небрежная расслабленность, оно как бы само, отключенное от мозга, функционировало в особом режиме. Ленивый уклон от удара, противник проваливается и резкий, быстрый, как мощный выброс энергии, боковой в челюсть ронял обидчика на землю. На все действо ему достаточно было не более двух-трех секунд. Когда я его с трудом оттащил от одного из обидчиков, которого он стремился, непременно добить или убить, то в глазах у него полыхал яростный огонь – они были безумны. Но когда он остыл, первая его фраза рассмешила меня сверх меры. Он сказал, немного сконфужено: “Нехорошо как-то получилось. Люди потанцевать пришли, а я руками размахался”. В этих словах уже видно возвращение интеллекта, который корит волю за то, что она без него наделала глупостей, хотя возможно было и избежать этой ситуации, если бы…. В этом “если бы” четко формируется противопоставление интеллекта и воли, выраженной в данном случае аффектированной окраской своих проявлений, в которых сам акт действий происходит по произволу воли, вызванный, причем, ничтожной внешней причиной: аналогично тому, как в случае, когда спящему человеку бросают на живот горячую монету, он, не приходя в сознание (не просыпаясь), начинает производить движения для того, чтобы сбросить с себя горячий предмет. То есть мы видим, как воля руководит действиями тела непосредственно. Испанцы, например, про такие проявления природы человека говорят, что он действует con sangria caliente. Отсюда, скорее всего, пошло представление об испанских macho, как о горячих натурах, взрывных и эмоциональных, которые действуют, исходя из мотивов идущих от сердца – то есть аффектированных. Здесь, стоит отметить, что эмоциональный выплеск энергии не есть проявления той воли, о которой идет речь в данном контексте изложение. Такое проявление эмоций, с другой стороны, правильно было бы называть: мощный по интенсивности мужской каприз, не продолжительный по времени и сопровождаемый впоследствии угрызениями совести или самоуничижительной формой оправдательного характера.

“Тому уж нет очарований,

Того змия воспоминаний,

Того раскаянье грызет…” – как говорит Пушкин [11].

Если же, следуя утверждению Шопенгауэра: воля познается a posteriori, то в вышеизложенном примере апостериори было духовное деградирование индивидуума, подверженного постоянным фобиям. Он перестал выходить в город – боялся, что с ним поступят также, как он поступил сам, хотя видимых причин для беспокойства не было никаких, – становился все более замкнутым, начал подвергаться издевательствам со стороны сокурсников, его бросила та самая девушка, за которую он защищался, и, наконец, после одного случая он полностью сам себя разрушил: когда он и его друг возвращались из увольнения в город назад в казарму, к ним привязалась группа подвыпивших подростков, началась драка, и он убежал, оставив своего товарища одного. Я не буду распространяться здесь по поводу того, что с ним стало впоследствии, отмечу лишь одно – ничего хорошего – с другой же стороны, здесь отчетливо видно отсутствие мощного внутреннего стержня внутри человека, несмотря даже на то, каким бы он ни был подготовленным спортсменом. Это есть банальный эмоциональный порыв, уязвленный отсутствующим чувством гордости за самого себя, ничего подобного с ним, не имеющий. В этом случае, скорее всего, воля носит характер сознательно представляемой; то есть она присутствует в субъекте, как психическая сила интеллекта, который имеет главенствующее значение во всех его действиях, в которых представляемые мотивы находятся априори действия: мы же понимаем, что действие (аффект воли) всегда предшествует представлению о действии, то есть каждое действие человека лежит априори представления об этом самом действии, или, в крайнем случае, происходят одновременно. Во всяком случае, грань здесь имеет ничтожнейший размер, посему нам легко возможно впасть в заблуждение; потому что сама природа представления, как некая идеальная форма, образуется в сознании тогда, когда, в определенный момент времени, в нем конец предшествующего состояния есть одновременно и начало последующего состояния. Однако, мы должны признать тот факт, что некоторый тип людей, подобен конденсатору, который какое-то время накапливает в себе энергию, после того, как ее накопится достаточно много для того, чтобы выплеснуться наружу, тогда достаточно ничтожной причины, короткого замыкания или искры от спички, которые порождают эмоциональный выплеск, или опустошение. Опустевший теперь конденсатор должен вновь наполниться, и наполняется он своими представлениями, о которых я говорил чуть выше, которые и разрушают организм изнутри. Поэтому испанцы и говорят, когда хотят выразить свое почтение мужчине: con mucho sosiego [12], то есть говорится о том, что мужчина способен держать себя в руках и иметь сильный рассудок. Тацит же в “Анналах” (Кн. 1; 28, 29, 32) так описывает окончание одного из множества мятежей легионеров, чему, кстати говоря, поводом была луна: сияющая на ясном небе она начала меркнуть: “И они (воины) принялись бряцать медью, трубить в трубы и рожки; смотря по тому, становилась ли луна ярче или, напротив, тускнела, они радовались или печалились”. И как только луну совсем скрыли набежавшие облака, все решили, что им возвещаются страдания на вечные времена – “ведь единожды потрясенные души легко склоняются к суевериям”. Зародившийся в душах мятежников суеверный страх, стал постепенно рассеивать сам мятеж: начавшийся, по обыкновению, мощным аффектом он, продлившийся некоторое время вовсе прекратил свое существование. “Для способных глубже проникнуть в солдатскую душу, – пишет историк, – важнейшим признаком размаха и неукротимости мятежа было то, что не каждый сам по себе и не по наущению немногих, а все вместе они и распалялись, и вместе хранили молчание, с таким единодушием, с такой твердостью, что казалось, будто ими руководит единая воля”.

Обратное происходит тогда, когда говорится о воле, как таковой, как животной части человека, которая, как ни странно, имеет магнитную, страстную и холодную природу. Если, например, в Испании, действия con sangria caliente могут быть оправданы как обществом, так и судом (имеют под собой смягчающие обстоятельства), то действия con sangria fria [13], что свойственно в большей мере нам русским, порицаются. Здесь, нам ясно необходимо понять следующее: нет в русском языке поговорки “В здоровом духе – здоровое тело”, а есть противоположная, по сути: “В здоровом теле – здоровый дух”. И другой пример: холодная вода – бодрит, и спящий субъект, если на него брызнуть холодной водой – просыпается, а не производит движения. Холодная вода, замерзая, кристаллизуется и превращается в лед. И только под внешним воздействием огня она может становиться сначала теплой, потом горячей и, наконец, кипяченной, переходящей в пар, который схватывается воздухом и улетучивается в эфир, где снова превращается в воду и падает на землю в виде дождя или града. Разумеется, трудно рассматривать в этом круговороте все, что касается начала и конца вещей: последнее, скорее всего, подобно тому, как если бы рассматривать шар со всех сторон, ибо окажется, что он всегда круглый, с какой стороны на него не смотри. Другой же вопрос должен быть для нас более интересен, а именно: Почему одна часть людей смотрит на мир с психической стороны, другая же – с физиологической? Я согласен с тем, что когда-то в древности, такое разделение происходило оттого, что одну часть составляли женщины, другую – мужчины. Сегодня же мы видим абсолютное смешение, как в мужских представлениях, так и в женских. Но даже если так и обстоит дело в настоящее время, то все-таки, почему один человек рождается на волне психологизма, а другой – в покое физиологизма? Наследственность, феноменология и прочие объяснения на сегодняшний день являются неудовлетворительными, и не дающими ответа на этот вопрос. Из этого следует, что воля подвержена метафизическому влиянию извне, что я постараюсь в дальнейшем изложении доказать. Здесь же, следует отметить следующее: Если, по Шопенгауэру, воля стремится к объективации, то это означает, что она когда-либо объективируется. Следовательно, в момент рождения индивидуума в окружающем его мире находятся объекты, в которых воля уже объективировалась – это же относится и к объектам неодушевленным. Посему воля, по определению, от самого своего появления в мире, сразу же устремляется к форме, которая находится в поле ее зрения; эта форма должна быть противоположна ей самой, но содержание этой формы, таким образом, ей тождественно. В силу того, что имеется тождество по качеству, через определенный промежуток времени, исходя из законов физики, происходит отталкивание этих объектов друг от друга, что приводит их к необходимости поиска другого существования. Такое происходит в растительном мире, где стебель растения всегда устремляется к свету, а корень в темноту, влажность и в землю не зависимо оттого, каким образом располагать зерно. То есть растения, которые всецело бессознательны, растут в соответствии с движениями их воли – это прекрасно описано у Шопенгауэра “О воле в природе” и у Ламетри в его трактате “Растительная душа”. Следовательно, для субъекта, для его интеллекта, стремление воли – слепо, но сама по себе воля устремляется к объектам абсолютно зряче, и с определенной целью. Другое проявление воли наблюдается тогда, когда интеллектуальная форма, – наподобие стремления мужчины к женщине, – стремится к содержанию: в этом случае происходит все с точностью до наоборот. Из этого следует, что в основе всех бессознательных устремлений человека пребывает воля к познанию (знанию) априори стремлений его воли. То есть каждый человек имеет бессознательное желание знать свое будущее, чему, надо признаться, он никогда не поверит, ибо большинству выгодно совсем не знать своего будущего, то есть своих способностей, возможностей и необходимостей. Но, повторюсь, стремление воли присутствует к этому всегда. Цицерон так говорит: “Чьи уши закрыты для правды, и кто не в силах ее выслушать, того не спасет уже ничто”. За примерами я думаю не стоит далеко ходить: расцвет в мире магии, астрологии, предсказателей, целителей, начиная с жриц Древнего Египта, оракулов Древней Греции и предсказателей Древнего Рима, персидских звездочетов и прочего, к чему обращается все человеческое общество планеты – есть обоснование того, что я сказал ранее. И нет среди них ни одного человека, который бы хотел слышать правду в отношении самого себя; то есть “для себя” – всегда положительно, “для других” – двояко, в зависимости от состояния, в котором находится тот другой; если его состояние положительное, то всегда отрицательно; если же состояние отрицательно, то всегда положительно. Ведь, если другому человеку плохо, или он страдает, то самому себе не может быть плохо, а если все-таки плохо – то значит, его страдание представляется большим, чем у меня самого. Даже, Христос слукавил, когда говорил своим апостолам, что они, узнав, куда он направляется, опечалились [14]. На самом деле они возрадовались, потому что идут не они, а Иисус. Что же касается религии, то 9 из 10 верующих никогда не читали Библии, чтобы невзначай не вычитать, что-либо стоящего из нее, и не разочароваться в вере. Поэтому Новый Завет проповедует заповеди, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не могут быть исполнены человеком; например: “Возлюби ближнего своего, как самого себя”. Это свойство человеческой природы, прекрасно понимают всевозможные гадалки и предсказатели: они тому, кому гадают – всегда предсказывают удачу и положительный исход дела, а если человек обращается для того, чтобы узнать, как дела у кого-либо другого – обыкновенно это относится к врагам – всегда отрицательно. Но дело даже не в этом, а в том, чтобы любить ближнего своего, как самого себя ему необходимо отдать то, что отдается для себя. Но где найти такого ближнего, который бы был достоин того, чтобы ему отдавать самое ценное, что приготовлено для себя – спрашиваю я? Неужели нам теперь стоит удивляться тому, что в мире столько много страдания; тогда действительно наш мир – это самый наихудший из всех имеющихся во Вселенной (если таковые имеются), ибо человеческая натура, есть самая прескверная вещь в мире. Теперь нам становится понятно, что имеется две формы воления: первая – это воля к отсутствию знания (незнания), и, вторая – воля к конкретному знанию. Первая есть качество мужское, которое олицетворяет собою (в идеале) внешнюю форму, лишенную внутреннего содержания; посему, так как форма вещи – конкретна, то в конкретности ей нет необходимости, и она стремится к знанию абстрактному, или к незнанию конкретного. Вторая же есть женское свойство, – в идеале, – абстрактное содержание, лишенное конкретной формы; следовательно, стремится к конкретному знанию, наподобие, библейской Евы. Но, по определению, знание имеет и абстрактную форму, и конкретное содержание; только такое знание, заключающее в себе и то и другое, имеет целостную основу, которое и возможно называть истинным знанием. Вот к такому знанию воля, вне зависимости ее проявлений, и устремляет человека. Переход одной волевой энергии в другую осуществляется посредствам литературы, поэзии, науки, искусства, творчества и коммуникаций между людьми. Когда мы говорим о коммуникации, то подразумеваем под этим межличностные отношения; хотя и общение посредствам творчества также необходимо называть коммуникацией. С другой стороны, одним из самых значительных явлений, в которых проявляется объективация воли, является не ассимиляция мужчины и женщины в социальной среде, а объективация воли в научных, философских, творческих и других трудах, где художник – в обширном смысле этого слова – уловив движение воли, в абсолютной тишине творит то, что является необходимым для мира. И уже посредством его трудов происходит коммуникация автора с обществом, то есть опосредованно; что и приводит к одиночеству большинство из гениальных и талантливых людей, которые познали свободу воли и саму волю – в весьма неприглядном виде – вдали от общества и людей. В силу этого, как я отметил в первой главе, познав свое воление в конкретной форме, субъект видит его соответствие в объективном мире, коего сущность – некая энергия воли к жизни. Процесс объективации воли завершился, и перед нами во всей красе предстал гений рода, но уже с взглядами, которые опережают его время, ибо их время еще не наступило. Внутренне же он же чувствует то же самое, что чувствовал Пушкин, когда писал “Онегина”:

“Кто жил и мыслил, тот не может

В душе не презирать людей;

Кто чувствовал, того тревожит

Призрак невозвратимых дней…”.

Другое явление, которое как нельзя лучше объясняет устремленность воли вовне, есть явление родственных браков и интимных связей, редко поддающихся разрушению извне посредствам норм морали и нравственности. Так один мужчина, прожив некоторое время в браке, в котором он имел дочь, расстался со своей женой и женился на другой женщине в другом городе, где у него родился сын. Через какое-то время его дочь и сын, встретились друг с другом, причем раннее они не были знакомы, влюбились, вступили в брак и жили этим браком некоторое время, покуда их родство не выяснилось. Дело в том, что их общий отец, расстался со своей первой женой тогда, когда его дочери не было еще и двух лет, а бывшая жена вступила в новый брак и присвоила дочери фамилию нового своего мужа, поэтому отец и не признал в жене своего сына своей же дочери. Таким вот образом, воля стремится к себе подобному и необходимому: в данном случае, женская воля отыскала своего отца в форме его сына, наподобие того, как кошка находит дорогу домой, даже если отвести ее за сотню километров от дома. Но после того, как дети узнали, что они брат и сестра, то сразу же расторгли свой брак и остались в прекрасных родственных отношениях. В другом, известном мне, случае, в котором брат и сестра вступили в интимную связь, будучи в подростковом возрасте, их знание того, кем они друг другу являются, не препятствовало их интимным взаимоотношениям. Ибо там, где организм находится во власти воли, нет морали, духовности и нравственности; то есть о таких людях говорят, что они слабы умом, или просто – дураки. С другой стороны, абсолютно неправильно обвинять подростков в слабоумии, потому что сила волевого стремления имеет мощную интенсивность и если она направляется на какой-либо внешний объект, который либо притягивает к себе, либо ассимилируется в него, обуздать морально эту энергию невозможно. Даже скандалы между братьями и сестрами, отцами и детьми по различным поводам, которые составляют основу бытия человеческого общества, зиждутся на сознательном (психическом) стремлении освободиться от инфантильных бессознательных привязанностей воли: ведь, чаще всего человек любит того, кого ненавидит или боится. Именно эти привязанности и разрубает мечом православие. В Азии же и на Кавказе, а также у евреев, браки между родственниками являются обычным явлением, замешанном на неспособности их противостоять интеллектуально влечениям воли, отсюда проистекает их обширнейшая глупость и необразованность. Здесь, ясно себе необходимо уяснить, что воля всегда стремится к самосовершенствованию; она по природе своей безлична, то есть не ориентируется на личности, но сношения с тем объектом, с которым это сношение ей необходимо, будет происходить до тех пор, пока в этом есть потребность для воли. Из первой же главы мы знаем, что одноименные заряды в физике, или тождественные между собою содержания вещей отталкиваются друг от друга: то же самое и происходит с волей. Она бросает то, что ей принадлежало и устремляется к другому объекту, усовершенствуя себя посредствам внешней среды или под ее влиянием. Все попытки насильно воспрепятствовать этому процессу ведут к манифестациям воли, которые приводят к печальным последствиям: например, идея фикс русских царей о голубых кровях прямиком приводила их детей к гемофилии. В бытовом случае (бессознательном) может просто не быть детей от этих сношений, либо несчастный брак будет норма их жизни, либо алкоголизм, наркомания и прочие пагубные зависимости будут поддерживать эти отношения, которые не имеют в будущем не развития ни прогресса: Ибо, только в отаре все овцы – сестры, а все бараны их братья, поэтому они и называются животными. Хотя и в животном мире встречаются удивительные явления, в которых проявляется воля. Одно из таких явлений я услышал в “Новостях”. Охотничий пес (не помню, какой породы и где это происходило), – после того, как с ним перестала играть кошка, – стал выкапывать с огорода морковку, которую относил на опушку леса, рядом с домом, где его уже поджидали два зайца: угостившись принесенным, зайцы и пес начинали играться и резвиться на поляне. Нет ничего замечательнее, чем наблюдать, как природа, разочаровавшись в людях, наделяет разумом животных, которые в некоторых случаях, – таких, как “Дети – Маугли”, – даже берут на себя обязанность кормить и воспитывать человеческих детей: кстати говоря, по античным слухам, Кира вскормила собака, а основателя Рима – волчица: у Шопенгауэра есть “антистрофа к 73 Венецианской эпиграмме”:

Не удивляйтесь тому, что клевещут порой на собак:

Слишком ведь часто — увы! пристыжает собака людей.

Таким образом, в обширнейшем смысле, волю следует понимать двояким образом: с одной стороны, она называется потребительской волей, то есть обыкновенно ее определяют как Сила Воли, которая обладает “упругостью”, терпением и стойкостью. Посему, она есть свойство женское, вследствие чего пребывает в глубинной основе человеческого естества; стало быть, является его пассивной и бездеятельной частью. С другой стороны, ее называют Силой Духаили отдающей волей, в настоящем случае – отдающим либидо, которое проявляется в активности, в действии и заключает в себе мужские качества, исходящие из основы сущности человека во внешний мир. Это то, что касается человека, как субъекта мира. В самом же мире, в природе, пребывает сама по себе воля природы – это та, третья часть, которая для нас является бессознательной, и, которая, как явление идеальное, состоит и из потребительской, и из отдающей части. Следовательно, она будет повернута к отдельно взятому индивидууму той стороной, которая противолежит его сущности субъективной воли, дабы был возможен между ними взаимообмен, проявлялась активность и движение, а также, чтобы оставался в силе закон достаточного основания жизни. И все эти сношения охватываются причинно-следственными связями, уходящими настолько глубоко, или настолько широко, насколько в каждом индивидууме имеется способность в них проникать – следовательно, их возможно познавать.

Глава IV [*]. О разумном эгоизме и таланте

Итак, эгоизм – это выгода, или определенный расчет, который необходимо должен присутствовать во всех деяниях и поступках человека; природа всех устремлений субъекта есть эгоизм – так нам говорит это понятие. Эгоист по поводу, например, любви, будь то любовь к учению, к женщине, или еще какие-нибудь виды этого проявления, скажет: “Любовь – это внешняя, красивая оболочка вещи, или дела. Это украшение полезно, исключительно, с точки зрения выгоды и расчета, которые образуются в будущем субъекта, ибо, по его мнению, дело бывает и без этого украшения, а без расчета не бывает. Т.е. любовь к делу, или вещи, есть только результат, возникающий из этой вещи, или этого дела, а не причина их; причина же одна – выгода. Человек действует по необходимости, его действия определяются влияниями, под которыми происходят; более сильные влияния берут верх над другими; что когда поступок имеет объективную важность, эти побуждения называются выгодами, проявления их в сознании человека называются соображениями выгод, а из этого следует, что человек всегда действует по расчету выгод. Объективный эгоист утверждает, что эта теория – холодна, но она и должна быть сама по себе холодна; рассудок должен судить о вещах холодно, потому как она, хоть и холодная, но учит человека добывать тепло. Эта теория безжалостна, но, следуя ей, люди не будут жалким предметом праздного сострадания. Этот эгоизм прозаичен, но он раскрывает истинные мотивы жизни, а поэзия в правде жизни”.

Если вы его спросите: “Что для вас полезнее? С одной стороны, нерасположение к человеку; с другой – господство над ним, завидное положение в обществе, деньги, толпа поклонников и.т.д.”. Он вам ответит: “Совет всегда один: рассчитывайте, что для вас полезно; коль скоро вы следуете этому совету – одобрение. Ведь кто имеет право порицать выводы из факта, когда существует факт? Ваша личность в данной обстановке – факт; ваши поступки – необходимые выводы из этого факта, делаемые природою вещей. Вы за них не отвечаете, а порицать их – глупо. А люди, говорящие разные пустяки, могут говорить о них, как им угодно; люди, имеющие правильный взгляд на жизнь скажут, что вы поступили так, как следовало вам поступать; если вы так сделали, значит, такова была ваша личность, что нельзя вам было поступить иначе при таких обстоятельствах; они скажут, что вы поступили по необходимости вещей, что, собственно говоря, вам и не было другого выбора”. Но как же так – скажите вы, – ведь есть случаи, когда кажется, что от моей воли зависит поступить, так или иначе. Если вы поступаете не думая, – скажет он, – ничего о том, каким способом делаете, воления нет; если вы подумали сделать так, и сделали так под влиянием этой мысли, то эта мысль явилась не от вашей воли; она необходимо родилась от других, суть которых выгода.

Таким образом, материалист, а объективный эгоизм и есть, самый настоящий, грубый материализм, все только думает о выгодах. Жертва – вот еще одно ненавистное понятие для эгоиста; разве не читали писаний люди, рассуждает он, где написано: милости хочу, а не жертвы. И не думает жертвовать, потому как не так глуп, чтобы приносить жертвы, и надеется, что никогда не будет их приносить. Да, по его разумению, их и не бывает, никто и не приносит; это фальшивое понятие, как приятнее, так и поступаешь. Если бы самому не нравилось поступать определенным образом, то и не поступал бы никогда так, как поступал, ибо выгодно было для меня самого, а остальное лирика, придуманная мелкими людишками. Стал бы кто заботиться о ком-нибудь, как же, жди, как бы это не доставляло удовольствия тому, кто заботиться: ему самому жить хочется, любить хочется – самому для себя, а не для кого-то. А то, что если не хватает чего-то, или недостает, так разве помогает то, что человек не знает, чего ему недостает, или даже уверен, что оно ему не нужно? Это иллюзия, фантазия. Натура заглушена рассудком, обстоятельствами, гордостью, – и молчит, и не дает о себе голоса сознанию, а молча все – таки работает и подтачивает жизнь. А ведь как верно, что “Я” всегда на первом месте: “жертва” – какая глупость, скажите пожалуйста, но все же приятно человеку замечать как проявляются его эгоистичные мысли на практике – удовольствие от этого получает он несказанное, аж до потери сознания, сродни творческому экстазу. Потому что природа его, сущность, играет этими мыслями – полными всепобеждающей силой логики: вот вам пример, как эгоизм управляет нашими мыслями, – ведь, эгоист должен бы был видеть, но не видел, потому что хотелось видеть не то, – и нашими поступками, потому что следовало бы предвидеть нечто противоположное, которое может образоваться, как выражается сам эгоист, от других вещей. Эгоизм, таким образом, подобен “фальшивой жажде во время горячки, которая есть излечение организма, болезненным состоянием которого она порождается через искажение реальных желаний”.

Средствами, которыми пользуется эгоист, дурны. Но обстановка объективной действительности не дает ему других средств. Его средства принадлежат его же окружающей среде, а не его личности, вернее сказать он променял средства своей личности на средства толпы и окружения. Но эгоизм устроен так, что трудно ему судить о своих делах по конкретным правилам: лучше будет он делать исключения в свою пользу. В минуты невольной откровенности, вызванной, чаще всего, алкогольным опьянением, он признается, что является человеком злым и нечестным, и не считает злобу и нечестие своей отрицательной стороной, доказывая, что иного и не могло бы быть при его обстоятельствах жизни. Ибо нельзя прибавить похвалы его добродетелям, которые и не считаются имеющими у него, а, наоборот, для последнего они не являются достоинствами, – скорее всего, считаются принадлежностью глупости иметь их. Сократовское сравнение добродетели с разумом, или отождествление их, – это другая философия, философия глупая и бессмысленная, в которой нет выгоды и расчета.

Хотя в нем есть и положительные свойства. Конечно, он беспощаден там, где это нужно для вашей выгоды. Но если ему нет выгоды делать кому-нибудь вред, он не станет его делать из-за каких-нибудь глупых страстишек; он рассчитывает, что не стоит терять время, труд, деньги без пользы. Еще он умеет понимать невозможность. Если нельзя победить врага, если нанесением ему мелочного урона сам делаешь себе больше урона, то незачем начинать борьбы; поняв это, он имеет здравый смысл и мужество покоряться невозможности без напрасного делания вреда себе и другим, – это великое достоинство. С ним можно еще иметь дела, потому как он не хочет зла для зла в убыток себе самому – это тоже очень великое достоинство. Из тех же, кто не хорош, как и он сам, эгоист еще лучше других потому, что не безрассуден и не портит никакого дела; он занимается гадкими делами абсолютно сознательно, а это совсем не то, чтобы творить зло невольно. Ведь, творящий гадости бессознательно – самый опасный и самый прескверный человек, во много раз дряннее эгоиста. Он поступает так потому, что так требует его окружающая среда, но дать ему другую среду, и он с удовольствием станет безвредным, даже полезным. Ибо без денежного расчета не хочет делать зла, а если выгодно, то может делать, что угодно – стало быть, даже и действовать честно и благородно, если так будет нужно. Он не виноват в том, что эта способность в нем бездействует, что вместо нее действуют противоположные способности, но она есть в нем, а этого нельзя сказать обо всех. Стадный человек не способен ни к чему; эгоист только плохой человек, а не стадный объект, поэтому он по нравственным качествам гораздо лучше большинства людей, составляющих общество. Потому что общество, социальная его часть, в природе своей имеет дух преклонения перед, всевозможными, кумирами, или идолами, которых сами, в своих же глазах, и возвеличивают. Эгоист же, хотя и имеет объективное сознание, придерживается в своих поступках, скорее всего, бессознательно, ветхозаветных заповедей, а именно; (Исх.20;4-6.) ” Не делай себе кумира; не поклоняйся им и не служи им”.

Объективный эгоизм – это устойчивое состояние аффекта. Таким образом, определение эгоизма, как одно из средств, которому можно научиться, есть нелепость, ибо эгоизм – это отличительная черта аффективного темперамента человека. Нельзя научиться, например женщине, льстить, чтобы потом господствовать под видом покорности и невозможно ей сознательно быть запуганной деспотизмом, чтобы хотеть сделать из мужа куклу. Или месть; месть объективного эгоизма – проект, который служит не для практики, а для отрады сердцу, ложась основанием для бесконечных размышлений наедине и для иных изъяснений в беседах будущности, что, дескать: “я вот что могла сделать и хотела, да по своей доброте пожалела”. Сами проекты – идеальная сторона мыслей и чувств; реальная сторона ума и души имеет направление не столь возвышенное и более практическое – разница неизбежная по слабости всякого человеческого существа. Внутрипсихическое торжество субъективного характера – не сам путь, по которому идешь к цели, а прочувствование момента торжества, некое сопереживание в мыслях будущей расплаты, “есть чисто идеальные радости у самых погрязших в материализме сердец, чем, кстати говоря, можно доказать, что материалистическое объяснение жизни неудовлетворительно”. Достаточно посмотреть на Екатерину Великую, Анну Ахматову, Маргарет Тэтчер, чтобы определить талантливость всего аффективного, и редкость его проявлений в объективной реальности. Т.е. талант – высшее проявление объективного эгоизма; все талантливые люди эгоисты и, чем больше он эгоистичен, тем больше в нем таланта. В субъективном плане, талант мыслит так: “Я не хочу ни властвовать, ни подчиняться, я не хочу ориентироваться на мнение других, добиваться того, что рекомендуют мне другие, когда мне самой этого не нужно. Я не привыкла к богатству, – зачем же стану стремиться к нему только потому, что другие думают, что оно всякому приятно и желанно, и, следовательно, должно быть нужно мне. Зачем же я стану жертвовать чем-нибудь только потому, что, по мнению других, оно приятно? Для того, что не нужно мне самой, я не пожертвую ничем – не только собой, даже малейшей ценностью не пожертвую. Хочу быть независимой и жить по-своему; что нужно мне, на то я готова; чего мне не нужно, того не хочу. Что нужно мне будет, я не знаю; я вчера не знала, что произойдет со мной сегодня, сегодня произошло, то, чего я не хотела никогда, а теперь хочу этого больше всего на свете, и если завтра опять захочу того, чего не хотела сегодня, то буду наслаждаться завтрашним желанием. А знаю только то, что не хочу никому поддаваться, хочу быть свободной, не хочу никому быть обязанной ничем, чтобы никто не смел, сказать мне: ты обязана делать для меня что-нибудь. Я хочу делать только то, чего буду хотеть, и пусть другие делают так же; я не хочу ни от кого требовать ничего, я хочу не стеснять ничьей свободы и сама хочу быть свободной. В нашем случае этого хочет воля, что доказал Шопенгауэр в своем конкурсном сочинении на тему “О свободе воле” в третьей рубрике “Воля перед сознанием других вещей”, приводя в пример человека, закончившего свой рабочий день, цитату из которого предлагаю вашему вниманию: “Теперь 6 часов вечера, дневной труд окончен. Я могу теперь прогуляться или пойти в клуб; могу также подняться на башню посмотреть на закат солнца; могу также отправиться в театр; могу также навестить того, а равным образом и этого друга; могу выбраться за городские ворота в большой мир и никогда не возвращаться назад. Все это зависит исключительно от меня; у меня для этого полная свобода. Однако я не делаю ничего подобного, а точно так же добровольно иду домой, к своей жене”. Это совершенно все равно, как если бы вода сказала: “Я могу вздыматься высокими волнами (да — в море при буре), могу быстро катиться вниз (да — по ложу реки), могу низвергаться с пеной и кипением (да — в водопаде), могу свободной стрелой подниматься в воздух (да — в фонтане), могу, наконец, даже выкипать и исчезать (да — при 80° тепла), но я не делаю теперь ничего такого, а добровольно остаюсь спокойной и ясной в зеркальном пруду”. Как вода все это может исполнить в том лишь случае, если появятся причины, определяющие ее к тому или другому, точно так же и наш человек может сделать то, что он мнит для себя возможным, не иначе как при том же самом условии”.

А вот как Вагнер говорит по поводу творческого эгоизма: “Художник (в общем смысле этого слова) независимо от его цели находит удовольствие уже в самом процессе творческого труда, процессе овладения материалом своего оформления, – словом, самый процесс творчества является для него деятельностью, которая рассматривается им как наслаждение и удовлетворение, а не как труд ” и далее: “Необходимым импульсом поэтически творящего разума является, поэтому любовь, любовь мужчины к женщине, Но, конечно, не та фривольная, нечистая любовь, в которой мужчина ищет только наслаждения, а глубокое и страстное желание в блаженстве сочувствия любящей женщине найти освобождение от своего эгоизма. Семя, которое необходимо отдать, которое сгущается только в сильнейшем любовном возбуждении из благороднейших сил, вырастает лишь в потребности отдать его затратить на оплодотворение, такое оплодотворяющее семя есть поэтическая идея, доставляющая любящей женщине – музыке материал для рождения”. Итак, выгода есть любовь, которая, по Вагнеру, проявляется путем освобождения от эгоизма. Другими словами, он говорит, что акт освобождения от эгоизма есть некая жертва, вытекающая из сострадания и сочувствия, т.е. христианское “Продай имение свое и раздай нищим” Вагнер перевел на более понятный язык творческих и любовных взаимоотношений.

Гераклит говорил, что все в мире движется и переходит в свою противоположность. Значит объективный эгоизм, по определению, должен переходить в субъективный его компонент. Тогда в чем же польза тех ценностей, которые проповедует грубый материализм? Нельзя отрицать наличие внешнего фактора, т.к. на него ориентирована половина всех жителей земли: вообще, если говорить об отрицании, то вместе с понятием “противоположность”, понятие “отрицание” есть зло, в прямом смысле этого слова. Поэтому объективный фактор есть необходимое внешнее условие для прогресса, или регресса, и существования, или умирания, общества, от которого американцы и европейцы хотят освободиться, уходя к естественному порядку, ибо познали ценность субъективного фактора. От незнания внутренних процессов, происходящих в психике человека, мы наблюдаем, сегодня, его извращенное проявление; то есть видим толкование субъекта, как живое существо, напичканное психическими комплексами. А мы, в свою очередь, пытаемся освободиться от этой естественной внутренней необходимости, и устремляемся к тому, что вечно бежит от нас. Конечно, можно согласиться с Гете, который сказал: “Высоко чтить может, поистине, только тот, кто не ищет самого себя”, но не искать самого себя может лишь тот, кто уже нашел себя; Гете, по-видимому, себя нашел; “Ах, две души, живут в больной груди моей; Друг другу чуждые – и жаждут разделенья”. Поэтому он и не стал варваром, т.к. искал себя и отверг всякую односторонность в своих суждениях. “Варвару, – говорит Юнг, – всегда грозит даже большая опасность пасть жертвой какой-нибудь односторонности и тем самым упустить из виду свою личность в целом”. Односторонность в типах людей, образно говоря, можно определить терминами; “мужчина в мужчине” или “женщина в женщине” (отдающий мужчина и потребительская женщина), более подробно я это рассмотрю позже. “Мужчина в мужчине”, как форма односторонняя всегда стремится переделать мир и изменить свое окружение по своему манеру. В этом и заключается смысл слов Юнга, в которых он указывает, что такой тип может “упустить из виду свою личность”, ибо переделывать, или изменять, самого себя в его представлениях нет никакой необходимости – он и так, хорош. Такая односторонность также определяет следующее: “Мужчина в мужчине” существует в одной инерциальной системе отсчета, в которой ему представляется множественность аналогично тому, как если вырезать из картона разнообразные геометрические тела – все они разные по своим формам и названиям, но сделанные из одного и того же материала. Они определяют качество, длительность существования, свойство и возможность употребления этих предметов в той или иной сфере деятельности. То есть, сущность вещей находится у него всецело в сфере бессознательной, где, – тут же отмечу, – находится “женщина в женщине”, у которой в свою очередь происходит все наоборот. Яркое проявление этой мужской односторонности четко прослеживается во власти и в политике, куда все они и устремляются, как мотыли на огонь потому, что вышеуказанное стремление изменять мир и делать свою жизнь символичной у него временно превалирует над потребностями воли, которую сила интеллекта сообразно своей молодости может еще подавлять. Далее, с возрастом, начинает проходить необратимые обратные процессы для психики индивидуума: какие прекрасно описал Юнг в “Психологии бессознательного”, т.е. выявил причины того, о чем говорил Фрейд. Сегодня, мы наблюдаем смысл дикого разъединения творчества, искусства и политики; мы в состоянии познать объективно животную основу инстинкта всякого стремления к власти – и оказывается этот инстинкт заложен в интеллекта человека, в его рассудке, в его существовании “для вещей”, а не для того, чтобы вещи существовали для него – некая ассимиляция своего содержания с вещью, есть то пагубное влияние, какое оказывает интеллект на человека, а тем более на того, кто ему безусловно доверяет. И ведь, действительно творческий гений человека никогда не стремится к власти, он творит в тишине покоя и наслаждения тогда, когда во власти творят все те, кто лишен этого покоя.

По большому счету, в этом случае суть разумного эгоизма представляет собою все те склонности вместе взятые, которые назывались бы личным счастьем, и которые, таким образом, создают, этот самый, эгоизм (solipsismus). А это, в свою очередь, есть, или эгоизм себялюбия, то есть, выше всего ставящего благоволение к самому себе (philautia), или эгоизм самодовольства (arrogantia). Из них, первое называется самолюбием, второе – самомнением: что прекрасно раскрыл Кант [15]. Но вот что интересно: можем ли мы называть то, о чем сказано чуть выше, действительно, разумным эгоизмом? Ведь, и самолюбие и самомнение, как не трудно в этом убедиться, проявляются со всей полнотой при наличии чего-нибудь третьего, которое не принадлежит конкретно взятому субъекту. Этим я хочу сказать то, что эгоизм, порождающий самолюбие посредствам завышенной самооценке, или исключительного самомнения, имеет место быть в обществе, в “социуме”, и без последних таковым называться не может: ибо, самолюбие – это и стремление к тому, чтобы тебя любил другой; самомнение – это то, как меня оценивает, опять же, другой, и без его положительной оценки не существует и моего исключительного самомнения. С другой стороны, что я могу любить в самом себе, чтобы это нечто порождало во мне себялюбие? Ведь, если я люблю себя, значит, я люблю что-то во мне – что это? Следовательно, во мне присутствует некий объект (другой человек), которого я люблю. Тогда, зачем мне нужен кто-то третий со стороны, от которого будет зависеть мое самомнение, – то есть мнение о самом себе, которое всегда положительное? Естественным образом, это есть воля, потому как другого быть не может. Посему, то себялюбие и самомнение, о которых говорится, проявляет себя в насаждении своей любви и своего мнения другим, что и определяет понятие приставки “само”. “Я сам заставляю другого любить меня, для того чтобы его, того другого, мнение было обо мне положительно, что поднимет мою валидность в глазах другого, следовательно, всего этого я добился сам, поэтому я себя и люблю”. Таким образом, в такого рода эгоизме целиком и полностью теряется личность, индивидуальность и самость – это путь животного варварства, который вообще нельзя называть разумным. Более того, здесь, зачастую и постулируется некий моральный закон (Кант); где утверждается долг, обязанности и ответственности. Но что есть такое вообще моральный закон? Это некая эфемерная химера, не принадлежащая конкретно субъекту; это его представление, то есть явление, которое непонятно до сих пор, откуда происходит, даже если мы проникнем так глубоко в древность, то самым последним, или первым, пунктом происхождения морального закона будет две скрижали, две пластины, два камня, два черепка, на которых с двух сторон он и был написан богом, или богами. По поводу чего Шопенгауэр возмутился следующим образом: “Кто сказал вам, что существуют законы, которым должно подчиняться наше поведение? Кто сказал вам, что должно происходить то, чего никогда не происходит? Что дает вам право заранее принимать это и сообразно тому тотчас навязывать нам, как единственно возможную, этику в законодательно-повелительной форме?”. И опять же становится вопрос: Кто их, собственно говоря, написал? Судя по всему, человек. Тогда в человеке и нужно искать этот моральный закон; внутри человеческого естества, в его душе, в его воле. Какой смысл его искать в намерениях, действиях и желаниях? Но что происходит тогда, когда люди, по безумию своему, установили этот закон? Происходит, одно единственное явление, описанное еще в Библии: Запретный плод сладок. То есть, само установление его и приводит до сих пор и к его нарушению. Как правило, моральный закон нравственен, духовен и морален, следовательно, он призывает к добру, а запрещает зло. Так к чему же тогда будет стремиться человек, если то, что запрещается и более всего вожделеется в силу физиологического строения живого существа? Действительно, если сам по себе моральный закон имеет положительный полис, то все действия направленные на достижение его, по определению, должны иметь отрицательную составляющую; ибо без разности потенциалов абсолютно невозможно мыслить никакое динамическое движение; без этой разницы, вообще, нет понятие жизнь, как явление. Но естественный разумный эгоизм, как таковой, всегда и всюду порицается человечеством – той его частью, которая представляет себе установление отрицательного морального закона натуральным страданием, ибо бессознательно ей понимается то, что после этого необходимо будет становиться добродетельными, нравственными и моральными, то есть, конкретно взятая личность, где-то внутри себя ужасно страшиться быть человечной, ей лучше быть животной и аморальной, чтобы в категории будущности фантазировать себе возможность, чего-то светлого и, по-наивности своей, хорошего. Вот что, на самом деле, скрыто в человеке, в чем он боится признаться даже самому себе; вот почему определение эгоизма, которое дал Ницше (целиком приведу его ниже), встречается до сих пор в штыки, и отрицается, как нечто вредное: но juro por dios! вредность эта, оказывается, тем и вредна, что из настоящего мерзкого человеческого существа способна сделать истинного и правдивого человека, – хотя для понимания этого, судя по всему, человечество еще не доросло. Посему, гений Ницше и назвал свое творение “Прелюдия к философии будущего”, где по поводу эгоизма сказано так: “Рискуя оскорбить слух невинных слушателей, я утверждаю: эгоизм есть существенное свойство благородной натуры. Под эгоизмом я подразумеваю непоколебимую веру в то, что таким существам, “как мы”, должны быть подчинены, должны приносить себя в жертву другие существа. Благородная душа относится к такому утверждению ее эгоизма безо всяких сомнений и не видит в этом ни жестокости, ни насилия, ни произвола; она считает, что такой порядок зиждется на основном законе вещей. Если б она задумалась над подысканием соответственного термина, она не преминула бы употребить слово “справедливость”. Она отдает себе, при случае, отчет в том, что существуют равные ей; и как только она уяснит себе этот вопрос ранга, она в состоянии вращаться между равными и равноправными уверенно, совестливо и с уважением – словом, так же, как она обходится сама с собой, сообразно врожденной ей небесной механике, понятной всем звездам. Деликатность и самоограничение в обращении с равными является лишним проявлением ее эгоизма – каждая звезда является таким эгоистом: она в них почитает себя, и если ради них она поступается своими правами, то лишь потому, что считает: такой обмен почестей и прав является сущностью всякого общения и принадлежит к естественному порядку вещей. Благородная душа дает, как и берет, исходя из острого инстинкта возмездия, который лежит в глубине ее. Понятие “милость” не имеет значения среди равных; если и существует известная манера выказывать дары свыше и затем жадно поглощать их, то это искусство, эта манера не свойственна благородной душе. Ей мешает в этом ее эгоизм. Она вообще неохотно возносит свой взгляд вверх, предпочитая смотреть или прямо перед собой, или сверху вниз. Она сознает себя на высоте”. (Ницше. “По ту сторону добра и зла” §265.).

Глава V. О Сократовском даймонии и гениальности

Жизнь человеческого общества развивается по полному подобию жизни отдельного человека. Но в отличие от отдельного субъекта, который может, либо прогрессировать, либо деградировать, либо оставаться всегда на одном и том же уровне духовного развития, жизнь все время прогрессирует. Нельзя с полной уверенностью утверждать, что человек, достигая определенной стадии своего бытия, возвращается, в психологическом смысле слова, на начальную стадию своего развития, как кто-то сказал, для того чтобы начинать все сначала. Есть в них, конечно, доля истины, но, по моему убеждению, скорее всего, от слияния двух первичных направленностей (отдающей и потребительской) энергий, в ходе их развития, образовываются две новых энергии, которые состоят из последних двух (это амазонское отдающее либидо, которое мы рассмотрели ранее и даймониальная психическая энергия, которую рассмотрим сейчас). Аналогично представлению древних славян о своем боге Святовиде, идол которого имел четыре головы и две груди: как бы из двух внутренних энергий, символизируемых грудью (легкие и сердце), рождается интеллект и сознательность в виде четырех голов.

Итак, те видимые проявления психической энергии в различных людях и исторических личностях, которые характеризуют последнюю, я назвал даймониальной психической энергией. Название это происходит от греческого (δάίμονες) – гении, или демоны, – низшие божества, или духи, в греческой мифологии. Даймонием (гением) называл свой внутренний голос, свойственный ему с детства, удерживающий его от того или иного поступка, Сократ. Сегодня называют этот внутренний голос интуицией. Но если до нашей эры такое проявление психики носило редкий и исключительный характер, то в наше время, согласно типологии Юнга, имеется уже тип людей, которых последний назвал интуитивным типом. То есть на лицо явные признаки развития следующей стадии нового человеческого общества; общества, основа которого будут гениальные люди, наподобие прошлых и сегодняшних гениев. Прав был Тальков, когда спел: “Что может через сто веков вернусь в страну не дураков, а гениев”. Третье тысячелетие будет характеризоваться рождаемостью большего количества интуитивных типов людей, которые и образуют качественно новую направленность жизни человечества, то есть тех людей, которые посредствам интуиции познают стремления своей воли.

Гениальность – это наивысшая ступень, на сегодняшний день, проявления творческих сил человека. Связана она с созданием качественно новых творений, открытием ранее неизведанных путей творчества. От античности идет взгляд на гениальность как на род иррационального вдохновения, озарения свыше (Платон). С эпохи Возрождения получил распространение культ гения как творческая индивидуальность, достигшая апогея в эпоху Романтизма. В 19-20 вв. получают развитие психологические исследования различных аспектов гениальности и творчества. Гениальность нельзя рассматривать отдельно от субъективной психологии личности, потому что она обуславливается исключительно внутрипсихическими процессами, которые являются аффективным состоянием, вызванным взаимодействием физиологической мужской составляющей с психической женской энергией в мужском теле, т.е. потребительская воля пребывает в мужчине – это и есть причина гениальности человека. Чем выше потребительская способность у души; чем ярче окрашен контраст между ними; чем глубже познавательные качества интеллекта, – тем выше вероятность появления гения. Следовательно, это позволяет нам говорить о врожденном характере гениальности. Здесь, воля выступает как инородное тело для мужской физиологической структуры; Она, как раскаленная добела железяка, которую опустили в ведро с холодной водой, шипит и бурлит, порождая испарения, адаптируется к организму, повергая носителя ее в состояние непонимания всего того, что с ним происходит – отсюда и трагичность в жизни гениальных людей, ибо все их силы направлены на борьбу с самим собою, и времени обращать внимания на практические вопросы жизни природа им не отвела. Подобно такое состояние больному состоянию человека, которому сделали профилактическую прививку от гриппа; после чего несколько дней организм борется с инородным телом для того, чтобы выработать иммунитет к вирусу – замечу отдельно вирусу женского рода. О гении Моцарте Вагнер, например, так говорит: “Взгляните на Моцарта! Разве он был не вполне музыкантом потому, что был исключительно музыкантом, что не хотел и не мог быть чем-нибудь другим? Посмотрите на его “Дон Жуана”! Где же музыка достигла такой бесконечно богатой индивидуальности, где сумела характеризовать так верно и определенно с такой роскошной полнотой, как здесь, когда музыкант, согласно природе своего искусства, был не чем иным, как безусловно любящей женщиной! [16]”.

Таким первым гением, о котором нам ведает история, был Сократ. Прежде чем я перейду к рассмотрению личности Сократа, есть смысл ознакомится с, описанным Юнгом, типом мужчин с комплексом матери. Он так говорит: “Мужчина с комплексом матери нередко обладает тонко развитым Эросом вместо гомосексуальности или в дополнение к ней. Благодаря этому у него сильно развито чувство дружбы, что привносит в его отношения с мужчинами удивительную нежность; в этом случае возможна дружба между полами. Такие люди часто обладают хорошим вкусом и тонко чувствуют прекрасное, чему способствует присутствие женских черт. Из них получаются благодаря почти женской проницательности и такту неплохие, и даже талантливые учителя. Их характеризует склонность к истории и консерватизм в хорошем смысле слова, т.е. бережное отношение к ценностям прошлого. Среди них встречаются религиозные люди, что помогает воплотить в реальность ecclesia spiritualis, а духовная восприимчивость делает их чуткими к откровению. То, что в своем негативном аспекте является донжуанством, в положительном плане может найти выражение в мужской смелости и решительности, честолюбивом стремлении к высоким целям, в противостоянии глупости и тупоумию, несправедливости и лени. Сюда следует добавить готовность принести себя в жертву за правое дело, стойкость, непоколебимость и силу воли, любопытство, не отступающее перед загадками вселенной, и, наконец, революционный дух, который стремится изменить мир”. И далее: “Когда интровертная интуиция достигает примата, то ее своеобразные черты тоже создают своеобразный тип человека, а именно мистика-мечтателя и провидца, с одной стороны, фантазера и художника, с другой. Естественно, что углубление интуиции вызывает часто чрезвычайное удаление индивида от осязаемой действительности, так что он становится совершенной загадкой даже для своей ближайшей среды. Его суждения дает ему возможность познать, правда, иногда лишь смутно, что он как человек, как целое каким-то образом вовлечен в свое видение, что оно есть нечто такое, что может не только созерцаться, но стать жизнью субъекта. Он чувствует, что это познание возлагает не него обязанность претворить свое видение в собственную жизнь. Но поскольку он преимущественно и главным образом опирается только на видение, то его нравственная попытка оказывается односторонней: он делает себя и свою жизнь символической, хотя и приспособленной к существующей фактической действительности. Так он лишает себя способности воздействовать на нее, ибо остается непонятным. Язык его не тот, на котором говорят все; он слишком субъективен. Его аргументам недостает убеждающей рациональности. Он может лишь исповедовать или возвещать. Он – глас вопиющего в пустыне”.

Итак, через два с половиной тысячелетия, которые предшествовали описанию Юнга, мы видим современную психологическую интерпретацию темперамента Сократа. В платоновских диалогах есть одна очень значительная деталь, говорящая о психологии Сократа, лучше, чем все остальное, что о нем написано. Она заключается в том, что все сократовские диалоги не имеют окончаний, т.е. заканчиваются вопросом, оставшимся без ответа, хотя тема обсуждения в них исследуется Сократом с особой тщательностью, со всех сторон возможного рассмотрения. Он понимал, что истина находится где-то там, но где, там? Скорее всего, этот вопрос не давал ему покоя больше, чем все остальные доводы в истинности суждений. Сократ прекрасно понимал несостоятельность ценностей объективного мира и, в то же самое время, осознавая возможность заблуждения, пытался заполнить эту несостоятельность иррациональными представлениями, которые, впоследствии, Платон назвал идеями. Такой внутрипсихический процесс Сократа указывает на борьбу двух начал, или энергий, в последнем: где отдающее либидо – хочет, а потребительская энергия – чувствует, и, вероятно, чувствует не то, что хочет, или хочет не то, что чувствует. Сократовский метод ведения беседы и постановление вопросов не был им сознательно представляем, как необходимость его употребления в каких-то определенных целях. Этот метод просто происходит оттого, что Сократ, для прояснения истины, мог сознательно становиться на место своего оппонента, и, тем самым, получалась ситуация, при которой последний как бы все время соглашался с Сократом, который сам себя опровергал. Ибо его вопросы, более всего, похожи на утверждения со знаком вопроса, т.е. из представлений собеседника он формирует постулат, и сам же его опровергает. С односторонностью психологического строения человек на такое не способен, потому как вовсе не имеет вторичной функции. Она для него полностью бессознательна, и воспринимать он ее может, только лишь, через другой объект. Поэтому односторонний объект всегда имеет свои собственные твердые убеждения, которые он проводит в жизнь, и которым неукоснительно следует. Сократ же постоянно подвергался мини аффектам потому, что видел каждую вещь как изнутри, так и снаружи, что приводило его к состоянию колебания между добром и злом; тем более, отсутствие видимости иррациональных ценностей, таких, как добродетель, истина, любовь, во внешних проявлениях мира, наделяла их большей валидностью, перед ценностями окружающей действительности.

Состояние вечных почему, где, зачем и откуда; в круговороте этих вопросов Сократ проводил свою жизнь; и если даже находил истину, то последний вопрос – как ее применить в жизни? запускал его на новый виток этого круговорота со старыми вопросами. Для кого-то состояние аффекта – это крайне болезненное и неприятное состояние, которое ассоциируется со страданием, то для субъектов с даймониальной психической энергией, коим являлся Сократ, жизнь есть аффект, в котором они находят, индивидуальное для каждого, наслаждение. Философы утверждают, что сам по себе процесс отыскания истины, или отыскание ответов на субъективно сформировавшиеся вопросы, или нахождение субъекта во власти определенной идеи, которые создают в человеке проблемы, требующие от последнего их разрешения, приносят субъекту подлинное наслаждение, которое не может сравниться со всеми, вместе взятыми, удовольствиями объективного мира. Ибо то, что присуще человеческому наслаждению находится в нем самом. Глупо было бы искать удовлетворения, или счастья, во внешнем мире, потому что само понимание этих вещей ведет нас во внутренний, невидимый для обычного зрения, мир человека. Именно по этой причине Сократ, и не только он, полностью отходили от забот объективного мира и домашних обязанностей, расцениваемые последними, как страдания, потому как прерывают наслаждение от созерцания вечных истин. Женская и философская душа, пребывала в мужском теле Сократа, т.е. в непривычном для нее сосуде, что и проявлялось во внешних проявлениях последнего. То есть женщина по биологической своей природе гениальна, но сама по себе женщина является гениальной тогда, когда находится в состоянии бездействия и пассивности. Но когда женщина начинает действовать, под воздействием мужского отдающего либидо, пребывающего в ней, она становится талантливой и другою, по определению, быть не может. С гениальными мужчинами все происходит с точностью до наоборот. Биологически мужчина талантлив, то есть его привычная среда обитания действие и активность. Когда же он, под воздействием аффектов женской воли внутри него, прекращает любые действия, то есть пребывает в покое и пассивности ко всему внешнему, тогда он становится гениальным. Отдельно отмечу здесь другой момент: когда “мужчина в мужчине” начинает вести пассивный образ жизни, то его называют обыкновенно святым: например, Декарт, Спиноза, Фейербах и другие. Такое проявление в поведении людей заметно тогда, когда этот тип мужчин добивается богатства или приличного благосостояния, во многих случаях, которые я знаю, последние прекращают всю свою деятельность и удаляются от мира, то ли в Тибет, то ли в деревню работать педагогом. Таким образом, мы видим два высших состояния духовного развития индивидуальности: с одной стороны, святость, с другой – гениальность: но стоит также отметить, что гениальность проявляется в действии (активности), ибо гений творит, он знает истину, которую необходимо донести до людей. Святой же, проявляется в пассивности, он есть человек мудрый, к которому обращаются за советом, за истиной и.т.д. Далее, в связи с тем, что человек имеет способность адаптироваться к психологическим или социальным изменениям, то есть он, просто-напросто, привыкает к ним, то за прошедшие века психология субъектов также адаптировалась к манифестациям энергий, вызывающих эти состояния. А последнее означает, что эти аффекты преобразовались в определенный вид энергии, который я называю – даймониальной психической энергией. Тип же людей, характеризующий эту энергию, например Юнг назвал интуитивным и “в высших своих проявлениях, являющимся самым ценным из всех остальных, имеющихся типов”, а Розанов говорил следующее: “Как ни мало их на земле во всякое время, творчество их, начиная с двух мудрецов Греции, Сократа и Платона, необозримо по величине и не только устойчиво, но и совершенно вечно. “Девонская (женская – примечание мое Р.С.) формация в человечестве заговорила.” Почти всегда они консерваторы, не любят нового, точнее – новенького, “современного”. Все тянут назад, в глубь веков. Будет ли он композитором – музыка его будет особенная; будет ли он живописцем – картина его будет особенная; что философия их была особенная – об этом говорят Сократ и Платон, неудачный муж Ксантипы и вечный девственник, инок старец античного мира. До него были дьячки и диаконы философии: но вот из садов академии, точно с трикириями и в полном облачении, исшел великий архиерей метафизики. И все умолкло, преклонилось и восхитилось”.

Образ Сократа, многими философами, характеризуется не столько его философией жизни, сколько его бытовой оригинальностью, необычным поведением и вопросно-ответным методом ведения беседы, из-за которых Сократ, по мнению последних, и пользовался огромной популярностью в Греции. Но не кажется ли это слишком просто? Может быть, имеет смысл все-таки попытаться понять психологию Сократа и на ее основе излагать явления его популярности; не только популярности, которую принесла молва о чудачествах философа-простолюдина, а попробовать вдуматься в смысл его философии. Ведь Сократ был, в первую очередь, человеком со своими желаниями, вожделениями, мечтами и идеалами. Высокообразованная философская мысль, в отношении Сократа, уходит в необозримую даль, уводя нас от вопросов на какие пытался ответить Сократ, оставшиеся и в наши дни актуальными. Это вопросы о добре и зле, о справедливом и законном, прекрасном и безобразном, о добродетели и любви, о безумии и безрассудстве, о храбрости и трусости. Поэтому его речи производили неизгладимое впечатление на слушателей, наподобие того, какое воздействие оказывали и оказывают на нас песни Высоцкого и Цоя. Алкивиад в “Пире” говорит; “Когда я слушаю его (Сократа), сердце у меня бьется гораздо сильнее, чем у беснующихся корибантов, а из глаз моих от речей его льются слезы…Этот Марсий приводил меня часто в такое состояние, что мне казалось – нельзя больше жить так, как я живу…Да я и сейчас отлично знаю, что стоит лишь мне начать его слушать, как я не выдержу и впаду в такое же состояние”. То, что античные источники называли знаменитой иронией Сократа, которая и осталась в памяти всего человечества, с другой стороны являлась процессом отысканием истины. Это была первая попытка в философии дать обоснование понятиям, которые были общеприняты и не нуждались в пояснениях. Т.е. данность в определении понятия вещи, по общепринятым канонам, и определяло понятие об этой вещи, но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что никто не знает, что означает само по себе это понятие. Ибо проще всего определить как данность, что-либо непонятное, чем познать это непонятное. В этом и было кардинальное отличие Сократа от софистов; он пытался проникнуть по ту сторону познаваемости вещей, а может быть, и, сам находился на той стороне, пытаясь прояснить для самого себя реальность вещей, находящихся вне границ рассудочных абстракций.

Переходные периоды в истории человечества – это такое же подобие аффективных состояний отдельного субъекта в переходные периоды его жизни. Такие состояния, чаще всего, создают благодатную почву для появления гениев, потому что переходные периоды есть материнское лоно, в котором родилась даймониальная направленность энергии, принадлежащая, именно, в результате переходного характера своего проявления, одновременно, предыдущему и последующему времени. Если в отдельной личности встречаются мужское и женское начало, то в периодах развития жизни встречаются прошлое и будущее в настоящем; смерть одного периода, в то же самое время, является рождением нового периода. В субъективной же психологии человека рождение олицетворяет проявление гениальности, которая пробилась через толстый слой сознательно приобретенных, за определенный период жизни, привычек и привязанностей, влияющие на мировоззрение и представления человека; применительно же к эпохам бытия человеческого общества мы наблюдаем, рождение гениев, которые и осуществляют развитие общества и жизни, хотя и находятся по ту сторону объективного мира, даже находятся в оппозиции к нему, поэтому они и являются истинными вершителями эволюции жизни. Лосев так говорит; “…Сократ вообще есть фокус и пересечение самых разнообразных мировоззренческих тенденций, развившихся позднее, в эпоху эллинизма, и составляющих ее глубинное содержание. Философия Сократа, имевшего своим учеником Платона, обусловила не только мировой платонизм, но, поскольку учеником Платона в свою очередь был Аристотель, то в какой-то мере – и аристотелеизм. Учеником Сократа был также киник Антисфен, чья философия, переработанная в духе Гераклита, легла в основу стоицизма. Его же учеником был и гедонист Аристипп, философия которого, видоизмененная под учения Демокрита, обусловила собой эпикуреизм. Именно в платоновской Академии пифагорейство окончательно оформилось в виде научно-философской системы. От сократовско-платоновской диалектики и понятийного критицизма был только один шаг до скептической философии эпохи эллинизма. В результате углубления сократовско-платоновских идей, к которой присоединилось аристотелевское учение о мировом уме в дальнейшем возник неоплатонизм, мировая роль, которого общеизвестна”. То есть мы видим как из целостной, имеющей мощные корни, сократовской философии, похожей на философию пессимизма, если смотреть на нее объективными глазами, выросло ветвистое дерево, которое принесло прекрасные плоды в виде философских мыслей, идей и учений; под тенью этого философского дерева размышляли о вечном множество мыслителей прошедших веков, и без сомнения это продолжится в веке грядущем, когда спадет диалектическая, с примесью софистики, пелена с глаз истинных философов нашей современности. В этом заключается главная функция даймониальной психической энергии, как высшей стадии проявления души. Конфуций так говорил: “Перед человеком к разуму три пути; путь размышления – это самый благородный путь; путь подражания – это самый легкий путь; путь личного опыта – это самый тяжелый путь”. Сократ, судя по всему, шел к разуму путем размышления и путем личного опыта, т.е. самым благородным и тяжелым путем, ибо социальное общество, а вместе с ним, и люди его составляющие, идут путем подражания, т.е. самым легким путем. То, что пути таких людей как Сократ действительно тяжелы, показывает нам история; их травили ядами, сжигали на кострах, гноили в лагерях – и все это по одной простой причине; потому что не идут путем подражания всем остальным.

Что же касается России, то первым (насколько я могу судить) философом, который упомянул о типе людей с даймониальной психической энергией, был Чернышевский, видевший его проявления, например, в Сеченове; роль которого в развитии русской философии, физиологии и психологии колоссальна. Чернышевский в своем романе “Что делать?” (М. 1980 с.210), так пишет: “Недавно зародился у нас этот тип. Прежде были только отдельные личности, предвещавшие его; они были исключениями и, как исключения, чувствовали себя одинокими, бессильными и от этого бездействовали, или унывали, или экзальтировались, романтизировали, фантазировали…Он рожден временем, он знамение времени, и, сказать ли? – он исчезнет вместе с своим временем, недолгим временем. Его недавняя жизнь обречена быть и недолгою жизнью…и станут их проклинать, и они будут согнаны со сцены, ошиканные, страмимые. Так что же, шикайте и страмите, гоните и проклинайте, вы получили от них пользу, этого для них довольно, и под шумом шиканья, под громом проклятий они сойдут со сцены, гордые и скромные, суровые и добрые, как были…и с трудом будут понимать, как же это было время, когда он считался особенным типом, а не общею натурою всех людей?”. А Бехтерев в своей речи, сказанной на торжественном акте Психоневрологического института в феврале 1916 года, говорил следующее: “С совершенствованием человеческой личности связан и тот божественный принцип, который обеспечивает существование добра на земле, проникающего жизнь в различных ее проявлениях и являющегося в высших своих формах венцом мирового прогресса. Вот почему можно не только верить и питать надежду, но и высказать убеждение, что мировой процесс, двигаясь по тому же пути, приведет, в конце концов, путем прогенерации человеческого рода к созданию того высшего в нравственном смысле человеческого существа – назовем его прогенеративом, – которое осуществит на земле царство любви и добра. Это случится через много веков, но случится непременно, ибо законы, управляющие жизнью вообще и жизнью человека в частности, столь же непреложны, как и законы, управляющие движением небесных светил”.

Глава VI. О познании, самопознании и созерцании

Если я скажу, что жизнь человека – это процесс познания, то вряд ли такое мое утверждение будет ошибочным: ведь, как только человек рождается на свет, он сразу же приступает к познанию мира. В этом смысле и заключается определение жизни, как одна из форм объективного познания, то есть познание, по определению, объективно. К этому заключению я прихожу следующим образом: Для того, чтобы субъект имел возможность познавать ему необходим объект. Когда есть познаваемый объект, и этот объект находится в объективном мире, то такое познание объективно. Если же субъект познает самого себя, то это означает, что в его внутреннем мире таким же образом присутствует объект, в виде, например, чувственного образа, тогда и такое познание называют объективным, хотя оно от первого кардинально отличается и, в принципе, объективным, как таковым, быть не может. Следовательно, последнее больше похоже на субъективное познание, которому внешний объект не является необходимым, но, вместе с тем, невозможно предположить, чтобы некий внутренний образ человека сформировался без наличия во внешнем мире объекта. Поэтому, субъект и объект, в процессе познания неразрывно связаны, как единое целое, в котором форма познаваемого явления – объективна, а содержание его сущности – субъективно. И если, в таком случае, верно философское правило, которое гласит: вещи имеют название в соответствии со своей сущностью, то процесс познания есть явление субъективное, которое объективно проявляется в сознании индивидуума.

Диалектический материализм приписывает сознанию свойство отражения и выводит из этого отражательный характер процесса познания. Последнее, сегодня в философских кругах пользуется непререкаемым авторитетом, как один из образцов “дурной коммунистической наследственности”. Ведь, что есть по своей сути отражение? Для того, чтобы увидеть отражение объекта необходимо, по определению, зеркало, в котором будет отражаться форма объекта, но, в котором абсолютно не отражается суть (содержание) этого самого объекта. Отсюда, вытекает следующий вопрос: Где находится это зеркало? Если, предположим, зеркало есть внешний объект, то в этом объекте субъект видит самого себя, свою форму, причем изображение его будет в перевернутом виде. Правая его сторона будет ему казаться левой, а левая – правой. В этом случае субъект полностью доверяется кажимости, упуская при этом реальность. В другом случае, зеркало находится в самом субъекте, в его сознании. Тогда, как он будет видеть самого себя? И каким образом, он определяет, тот факт, что его сознание есть зеркало? Судя по всему, вновь через другой объект, в котором, посредством двойного отражения, проявляется некий образ, опять же в перевернутом виде. То есть субъект постоянно вынужден себя представлять не реально: вернее сказать, представление субъекта о самом себе, в этих случаях, противоположно его естественной сущности, или ложно. Если убрать из этих отношений между субъектом и объектом внешний объект, то в сознании субъекта начнет отражаться его внутренний мир, то есть чувственные образы, или его душа. Согласно, теории Фрейда – это есть причина инверсии, которая, в свою очередь, есть причина психических патологий (душевных расстройств). Здесь, уже проявляется феномен страха перед одиночеством, как одна из форм нарушения познавательного процесса человека. Юнг в противоположность Фрейду так говорит: “Благоволение есть движение либидо вспять, по направлению к первобытному, и погружение в источник всех начал. Из этого возникает символ как образ начинающего прогрессивного движения, как объединяющий итог всех бессознательных факторов – “живой образ”, как его называл Шиллер, образ божества, как показывает история”.

Когда же речь идет о неодушевленных предметах, или вещах, тогда на лицо проявление “фантома коллекционера”, который как бы свое внутреннее содержание ассимилирует с вещами и в них, в этих вещах, видит самого себя. Поэтому, в каждом объекте мира, заложен субъективный образ человека, который позволяет ему воспринимать вещи такими, какие они есть по своей сути, по своему содержанию, данному нам, собственно говоря, априори. Что позволяет субъекту выводить из явлений мира причинно-следственные связи во всем их бесконечно большом многообразии форм, ибо, независимо от того, признается наличие субъективной реальности или нет, она всецело руководит нашими действиями и поступками, абсолютно не нуждаясь в каком бы то ни было признании со стороны человека. Одностороннему объективному познанию, как отличительная черта психологии отдающего типа, характерно одно примечательное свойство – оно ошибочно и ведет всегда к заблуждениям. Это видно на таких примерах из истории, как явления халдейских астрологов, израильских пророков, персидских магов, греческих оракулов и перенявших их методы сегодняшних синоптиков и научных деятелей: ведь, то, что результаты их деятельности есть сплошная цепь заблуждений и ошибок ни для кого не является в настоящее время секретом. В таком познании “не на ошибках учатся” – как модно говорить, – а “ошибкам учат” – как правильно необходимо понимать. В “Дао” так говорится: “Кто всегда свободен от вожделений (субъективность), тот созерцает его сущность, кто постоянно вожделеет (объективность), тот видит его внешность”.

Не маловажно здесь определить и социальное следствие, которое вытекает из сугубо объективного познания. Дело в том, что если задаться вопросом: каково отношение познающего субъекта к познаваемому объекту вообще? То неминуемо должно ответить – исключительно отрицательное. По одной простой причине: субъект в объекте видит свои индивидуальные свойства (наподобие того, как люди приписывают животным некие свои субъективные и моральные качества), которые оказываются абсолютно противоположными его сознательным представлениям о самом себе. По определению, такие представления всецело положительны; тогда в объекте он видит все отрицательное. Кстати говоря, это относится к отношениям субъекта к детям, родителям и близким родственникам больше, чем к посторонним людям, или просто знакомым. Не это ли есть причина, следствием которой стала гениальная фраза Юнга: что плохого мы видим в других, этим самым мы и являемся? Не сообразно ли с этим в Новом Завете (Мтф.10;35,36) Иисус говорит: “И враги человеку – домашние его?” В этой связи, необходимо привести один из древних примеров объективного познания жизни, о котором сообщает Геродот в “Полигимнии” (46): “В жизни, – отвечал Артабан Ксерксу, – мы испытываем еще нечто, внушающее больше сожаления, чем это. Ведь, несмотря на такую мимолетность жизни, все же никто не может в силу своей человеческой натуры быть счастлив. И не только среди этих людей, но и среди всех на свете нет никого, кому бы часто или хоть однажды не приходила в голову мысль, что лучше быть мертвым, чем жить. Невзгоды и телесные немощи ведь поражают и мучают нас так, что наша, пусть даже краткая, жизнь кажется нам слишком долгой. Поэтому смерть для человека – самое желанное избавление от жизненных невзгод. А божество, позволив человеку вкусить сладости жизни, оказывается при этом завистливым”. Не про то ли божество, которое в нас самих, которое мы сами и есть, говорит Геродот? Эту делему и пытался разрешить в своих трудах гений Ницше, приписав при этом богу смертность, а человеку бессмертие. Вряд ли возможно это оспаривать сегодня, когда наша познавательная способность доносит до нашего разума одно единственное представление о “вечном”, а именно: Бессмертие бога – это, вместе с тем, и вечное (бессмертное) страдание, печаль и всевозможные несчастья, которые преследует человека всегда, заставляя его постоянно думать о них и представлять себе мир, как самое скверное место во вселенском бытие вещей. Тогда, естественным образом, смертность в представлении о боге должна прерывать, вместе с этим, и страдания и несчастья человека, по определению: Ведь, в этом случае из познавательного процесса субъекта удаляется внешний объект, в лице бога, и последний неминуемо должен обратиться к самому себе, как бы интроспектировать в себя, и найти там продолжение своей жизни – в этом и состоит ницшеанское бессмертие человека! В этом и состоит возможность человеческого счастья вообще, а именно: найти бессмертие в самом себе! То бессмертие, которое аналогично тому, как после отсоединения электрического прибора от сети в нем еще некоторое время присутствует остаточное электричество, называемое “блуждающим током”. Такой прибор – это человек физиологически, а “блуждающий ток” – человек психологически, или духовно. Следовательно, после биологической смерти человека, его духовная, или психическая составляющая, назову ее душой, по определению, должна еще “блуждать” некоторое время после смерти человека. И смысл всех человеческих стремлений должен заключатся в том, чтобы еще при жизни, априори (по Шопенгауэру, возможное – a priori; невозможное – a posteriori), познать будущее “блуждание” своей души. В этом познании, абстрагированном от общественных и социальных установок, человек познает истинное счастье, ибо он попадает в Царство Свободы, где единичное и целое воспроизводят в его сознании чувство сопричастности к вечному и великому, где нет места даже для любви – потому как она слишком слаба в сравнениях со свободой. Рембо так писал:

“…О горе! Он теперь твердит: “Мне все известно”.

А сам и слеп и глух. Исчезли повсеместно

Все боги. Нет богов. Стал Человек царем,

Стал богом. Но любовь уже угасла в нем… [17]”

Сократ у Платона так говорит: “Значит быть рассудительным – это познавать себя. Следовательно, вглядываясь в божество, мы пользуемся этим прекраснейшим зеркалом и определяем человеческие качества в соответствии с добродетелью души: именно таким образом мы видим и познаем самих себя. И подобно тому, как зеркала бывают более ясными, чистыми и сверкающими, чем зеркало глаз, так и божество являет себя более блистательным и чистым, чем лучшая часть нашей души”..

Но в противоположность этим двум познавательным способностям мозга имеется еще одна функция познания – это чувственно-созерцательное познание, действующее на интуитивном уровне. В таком созерцании субъект абсолютно отрешившийся от всех земных забот, даже от своих собственных, погружается в состояние своего естества, опускаясь с волны эмоциональности в чувственное море, в котором воля, не прекращая свой путь, уносит туда, куда она стремится под действием потребности слепо действующей силы природы. Тогда рассудительность, утерявшая субъекта, в рассеянности обращается к разуму, и вместе они начинают отражать, как в зеркале, уже саму суть сущности человека. Он же, ничем не потревоженный, во всепоглощающем наслаждении, созерцает то, что ему преподносит чувственная интуиция: плоды этих подношений всегда гениальны. О чем прекрасно повествует Шопенгауэр: “Гениальность – это способность пребывать в чистом созерцании, теряться в нем и высвобождать познание, которое изначально существует только для служения воле, от этого служения, т.е. совершенно не принимать во внимание свой интерес, свое волнение, свои цели, временно полностью отказаться от своей личности и остаться только чистым познающим субъектом, ясным оком мира; и не на мгновение, а с таким постоянством и такой осмотрительностью, какие необходимы, чтобы постигнутое продуманно воспроизвести в искусстве, и “то, что преподносится в зыбком явлении, в устойчивой мысли навек закрепить [18]”.

Глава VII. Диалектика афоризмов

1.

 

Разные люди на одну и ту же вещь смотрят по-разному, а на разные вещи они смотрят одинаково. Но когда они собираются в общество, то на одну и ту же вещь начинают смотреть одинаково, на разные же вещи, по-разному. Следовательно, общество всех людей делает одинаковыми.

2.

Все, кого волнует стремление выделится из толпы, считают себя индивидуальностями, при этом, однако, они забывают, что не все индивидуалисты те, кто стремится выделиться из толпы.

3.

Человека низкого умом удивляет то, что удивляет всех; в противоположность ему, человек высокого ума удивляется тому, что не удивляет никого. Поэтому, он удивляется в одиночестве.

4.

Наши желания – это наши возможности, тогда: 1) Только то, что становится действительным, было желаемым, и все действительное также необходимо (Диодор). 2) Желается многого, что никогда не становится действительным, ибо только необходимое становится действительным (Хриссип). 3) Если желание имеет необходимую причину, то такое желание есть следствие этой причины, которое становится действительным, ибо “каждое изменение имеет свою причину в другом, ему непосредственно предшествующем (Шопенгауэр)”.

5.

Есть два сорта мужчин: одни умеют зарабатывать деньги, но не могут их тратить; другие умеют тратить, но не могут зарабатывать. Первых, женщины используют; вторых – любят, то есть позволяют использовать себя, ибо умение потратиться на женщину есть свойство мужской благородной натуры.

6.

Лидийский царь Крез для того, чтобы спасти свой народ от гнева персидского царя Кира, сказал последнему следующее: “Кир, заставь заниматься лидийских мужчин мелочной торговлей, и ты увидишь, как скоро они из мужей превратятся в женщин”. Так стоит ли нам сегодня удивляться тому, что за последнее время психологические различия между мужчинами и женщинами все больше стираются?

7.

В древнем Вавилоне девушек замуж выдавали так: В один из назначенных дней на площади собирались все девушки на “выданье”, и проводился аукцион. Сначала мужья покупали самых красивых из них, торгуясь между собой, кто больше за девушку заплатит. Все деньги оставались в казне аукциона. Продолжалось это до тех пор, пока за девушек больше никто не хотел платить, ибо оставались одни некрасивые. Далее происходило все наоборот. Из казны аукциона потенциальному мужу выплачивалась определенная сумма, то есть сумма за каждую оставшуюся девушку увеличивалась. Происходило это до тех пор, покуда всех девушек не разбирали мужья. Таким образом, красивые помогали уродливым выйти замуж. Теперь же красивые заботятся о себе сами, забывая про некрасивых. Поэтому некрасивые сами стремятся заработать денег, чтобы обеспечить свое замужество. Только они никак не могут примирится с тем, что деньги-то необходимо заплатить их потенциальному мужу – так и остаются сегодня безобразные женщины одинокими, но с деньгами.

8.

Человек, всегда хочет видеть то, что не видят другие. Но он даже не догадывается, что только этим и занимается всю свою жизнь.

9.

Когда человеку говорят: Увидь, белое – он хочет видеть черное; когда говорят: увидь, черное – он хочет видеть белое; когда говорят: увидь, черно-белое – тогда он не хочет видеть ничего. Когда же его спрашивают, чтобы он сам мечтал увидеть – он отвечает серое.

10.

Говорят, что истина – это то, что чуть-чуть не достает до крайностей. Тогда как найти истину в причинно-следственных связях? Ведь, если истина еще не следствие, то она есть причина, а если уже не причина – то следствие. Следовательно, истина – это еще не причина, и уже не следствие, то есть либо причина, либо следствие.

11.

Философ – это внимательный, в своей рассеянности, субъект; что и позволяет ему постоянно удивляться.

12.

Излюбленная отговорка мужчин: я не могу быть кем-то потому, что у меня есть жена и дети.

13.

Построенный дом на соседском участке всегда в глазах соседа имеет массу недостатков и изъянов по сравнению с собственным построенным домом, даже если последний и не начинался строиться.

14.

Москва, как говорят, самый читающий город в стране; но читает она то, что пишут в глубине России – в этих сношениях они обе и существуют.

15.

Самая великая иллюзия человека в России заключается в том, что он представляет себе власть большинства, не замечая при этом, что последнее относится лишь к десятой части этого самого большинства; наделенного властью, олигархического и прочего, меньшинства.

16.

Самое великое человеческое счастье – это борьба между любовью к ближнему и любовью к самому себе. Счастьем же она называется потому, что любовь к самому себе всегда и, безусловно, побеждает.

17.

Честный человек о себе должен говорить так: о самом себе я могу лишь сказать одно – меня всегда двое, и если тот, третий, о котором Вы говорите – это Я, то мы вдвоем по-своему с этим не согласимся, потому что всегда находимся не в ладах друг с другом.

18.

Жизнь человека подобна росту виноградной лозы, которая тянется к солнцу: Чтобы она стремилась вверх, а не стелилась по земле, ее по мере роста подвязывают к проволоке. В виноградном ряду таких ярусов четыре: самый первый снизу – это религиозная подвязка; второй – научная и образовательная; третий – творческая, или подвязка искусства; четвертый, самый высокий, который ближе всех к лучам солнца – философская подвязка, прочно удерживающая плоды виноградной лозы.

19.

Есть два сорта женщин: одни умеют зарабатывать деньги, но не могут любить; другие умеют любить, но не могут зарабатывать деньги. Первые похожи на мужиков; вторые – на женщин. Третьего, в этом случае, не дано.

20.

Мужчины по-разному смотрят на одну и ту же женщину, но на разных женщин они смотрят одинаково: одни видят у них только форму и довольствуются этим; другие же, пытаясь уловить под этой формой скрытое содержание, в скором времени, вовсе перестают на них смотреть, и становятся холостяками.

21.

Милосердный человек – это такой человек, который знает, что мило его сердцу; однако зачастую такому сердцу мило то, что другому приносит вред – то есть он мило сердится.

22.

Доброжелатель – это тот, который желает себе добра. Но как знать, что это именно добро, не зная что такое зло? Поэтому, желая себе добра, доброжелатель должен видеть зло, которое преследует другого.

23.

Сострадательный – это тот, который страдает вместе с другими: когда его страдания закончатся, он станет самым счастливым человеком, ибо будет созерцать страдания других (если, конечно, ему чужды угрызения совести).

24.

Сочувствующий – это тот, который чувствует то же самое, что и другой, который чувствует себя, по определению, плохо. Потому что, чувствующий себя хорошо в компаньонах не нуждается.

25.

Любить то, не зная что, лучше, чем любить то, зная, что это совсем не то.

26.

Персидский царь Ксеркс однажды так сказал лидийцу Пифию: “дух людей обитает в их ушах; если дух слышит что-либо благостное, то он наполняет тело радостью; услышав же противоположное, дух распаляется гневом”. Следовательно, с людьми, у которых дух обитает в глазах, происходит все наоборот: если дух видит что-либо благостное, то распаляется гневом; увидев же противоположное (порочное и развратное) – наполняет тело радостью.

27.

“Жизнь – это борьба за выживание, преодоление препятствий, трудностей и невзгод, которые предстают перед человеком” – говорит большинство, закрывая глаза при этом на саму сущность такой борьбы, в коей, по определению, необходимо присутствие врага. Суть же борьбы прекрасно выразили коринфяне в своем обращении к афинянам: “И это произошло при таких обстоятельствах, когда люди в борьбе с врагом обычно безразличны ко всему кроме стремления к победе над ним. Действительно всякого помогающего им люди считают другом (будь он раньше даже недругом), и всякого, кто стоит на пути, – врагом (хотя бы он раньше и был другом), так как поглощенные интересами момента готовы пренебречь соображениями родства”.

28.

Сущность общественного устройства состоит в том, чтобы каждый его член свое собственное горе стремился сделать также и горем другого. Поэтому, горя в нем с лихвой хватает на всех, и еще остается для тех, кто счастливо существует вдали от него.

29.

Женская хитрость, которая вводит мужчин в заблуждение, гласит: Каждая женщина по-своему красива. При этом забывается и то, что вместе с этим, каждая женщина должна быть и по-своему уродлива.

30.

Как только у мужчины появляется автомобиль и мобильный телефон, то, вместе с этим, у него сразу же появляется и жена. В случае с женщинами происходит все наоборот: как только у женщины появляется муж, то вместе с ним она приобретает и автомобиль и мобильный телефон. Парадоксально то, что последнее зачастую является причиной разводов.

31.

Пессимизм пессимиста – гениальность; оптимизм оптимиста – талантливость; оптимизм пессимиста – утопия; пессимизм оптимиста – абсурд. Первое – истинно, второе – ложно, третье – невозможно, четвертое – действительно.

32.

Если перед осознанием человеком необходимости находится наслаждение, а после ее осознания страх, то перед ощущением свободы, наоборот, пребывает страх, а после наслаждение, как явление, освобожденное от страха.

Глава VIII. О страхе, беспокойстве и неудовлетворенности

Посвятить отдельную главу для рассмотрения человеческого страха я решил, вот по какой, причине. Люди в обиходе часто употребляют такие выражения, как: я беспокоюсь о своем здоровье, о своих детях, об образовании и тому подобное. То есть за всеми вещами и явлениями, которые относятся непосредственно к субъекту, пребывает чувство страха и некоторое беспокойство. Тогда ошибочно было бы полагать, что страх является психологичным, и употреблять выражение типа: “Психология страха”, есть также заблуждение. Ибо, по определению, страх – физиологичен. Это чувство, не отличающееся, по своей сути, от чувства голода и жажды. Стало быть, страх есть потребность человека, хотя и мешающая ему жить, но в то же самое время он необходимо присутствует в нем, как свойство его животной природы. Следовательно, когда физиологически проявляется чувство страха, психологически субъект представляет себе опасность, и начинает, как бы желать избежать этой опасности. Но оказывается, что в тот момент, когда субъект испытывает чувство страха, он не имеет абсолютно никаких желаний, а все его поступки обусловлены исключительно инстинктом самосохранения. Посему там, где есть страх, нет психологизма, ибо интенсивность чувства страха, или ужаса, весьма высока; что и нарушает процесс представляемости субъекта, и, в крайних случаях, последний теряет сознание, испугавшись чего-либо. Также физиологизм страха заметен во внешних проявлениях: у субъекта оттекает кровь от лица – оно становится мертвенно белым; губы и ногти синеют; сердце, вместе с этим, начинает интенсивно работать, потому, как понижается температура тела, и ему необходимо тепло. По этой же причине человек ощущает жжение в области грудной клетки (судя по всему, от нагрева сердца). Спазмами сводит желудок, ибо ему необходимо дополнительное питание для восстановления теряющейся энергии и при отсутствии питания – он вырабатывает питательные ингредиенты из самого себя. Слабеют ноги – в них проявляется дрожь от атрофии мышц, которые не могут работать в обычном режиме; человек опускается в полнейшую тишину, в которой слышатся только лишь мощные удары сердца. Все тело покрывается холодным потом: человек дрожит от страха, замирает от него и обливается холодным потом (разг). По поведению субъекта во время опасности можно судить о трех проявлениях страха в действиях. Собственно говоря, это само по себе действие, которое двойственно: Один вид действия – это действие, направленное от источника опасности (бегство) [19]; другой, наоборот, направлен на источник опасности (атака). В противовес действию, бездействие есть такое же проявление защитной реакции организма, но в этом случае страх принято называть – ужасом. Ужас, который повергает субъекта в полное бездействие, который сковывает все тело, не позволяя ему действовать. Приблизительно так соотносится психологическое к физиологическому в чувстве страха.

В главе первой (п.5) я привел цитату из Шопенгауэра, которая весьма поучительна для иллюстрации действия страха, на примере его влияния на белку. В какой-то степени, поведение человека, – если этот частный случай применить к общему, – есть полная его аналогия. Так же, как и грызун, человек радуется жизни, считает ее прекрасной, полной всего интересного и бесконечной, как вселенские эпохи. Он растит детей, следует определенным правилам и установкам, что-то чтит, принимает, а что-то отвергает и отрицает – этим добивается осмысленность бытия, замечу отдельно, что бытие человека вообще не имеет смысла. Но в какой-то момент времени человек вдруг замирает, подобно шопенгаурэвской белке, – заметно такое поведение субъекта в переходные периоды его жизни, которые сопровождаются депрессиями и прочими неудовлетворительными состояниями психики, – он начинает смутно ощущать, что нечто бессознательное для него пристально за ним наблюдает, как удав из дупла наблюдает за белкой. Некоторое время субъект находится в состоянии бездействия (замирает), но после некая сила (страх) неумолимо начинает притягивать человека к себе. И подобно белке, человек устремляется навстречу своему страху – своему удаву. Поэтому зачастую можно наблюдать то, что человек устремляется к тому, чего боится и, кстати говоря, в девяти случаях из десяти человек достигает самого страшного для себя и лишь в редких случаях – того, чего он желал. И не исключено правдивости тогда такое суждение, относящееся как один из примеров к тому, о чем я говорю: женщина, желающая жить в браке с мужчиной, по определению, должна бояться этого самого мужчины – то же верно и по отношению к некоторому (и не малому количеством) сорту мужчин. Этажом выше меня, меньше месяца тому назад, поселилась одна молодая пара, которая собиралась узаконить свои отношения после трех лет проживания в гражданском браке. Им обоим, в настоящий момент, по двадцать два года. Молодой человек любитель выпить, причем весьма страстный любитель; она же – только что закончила колледж и в настоящее время является домохозяйкой. Короче говоря, в один из дней ее самочувствие резко ухудшилось. Она вызвала “Скорую помощь” и обратилась ко мне за помощью побыть рядом с ней потому, что она ужасно боялась умереть, если останется в одиночестве. Муж, назовем его так, в это время находился на работе. Я говорю об этом вот к чему: Во-первых, как мне удалось у нее выяснить, такое состояние у нее проявляется всегда, перед тем, как ее муж приходит домой пьяный. Поэтому она постоянно, в таких случаях, звонит начальнику своего мужа, чтобы тот отпустил его с работы пораньше, так как у нее проблемы с сердцем. Но как мне кажется, это ее состояние и просьба отпустить супруга раньше с работы, вызваны ее страхом перед приходом пьяного мужа домой, который подталкивает ее к таким действиям в надежде на то, что муж, в таком случае, придет домой трезвый. Но, во-вторых, как я сказал выше, муж даже после этого приходил домой в состоянии еще худшем, чем он приходил обычно! И последнее, я не склонен, кому бы то ни было, давать советы, но ей тактично высказал свои опасения по поводу ее душевного состояния. На что получил лаконичный ответ: Я его не брошу, – сказала она мне, – потому что он меня любит, и я его люблю. Следовательно, заключаю я, – страх – это самое мощное бессознательное желание человека и он есть самая необходимая вещь, которая присутствует по ту сторону всех, наслаждающих нашу душу, вещей; посему он есть потребность человека. Ведь, в вышеприведенном случае, замечательно определяется самая мощная сцепка семейных отношений, ибо их союз, смею вас заверить, просуществует долгие лета, так как клей его, с одной стороны страх перед одиночеством, который порождает, с другой стороны, жалость к самому себе, наблюдаемую и созерцаемую через объект, так называемой, любви. Последний же слишком добр, чтобы отказаться от себялюбивых представлений о своем ничтожном могуществе и господстве над другим, где страх перед утерей такого зеркала есть тот стимул, руководящий всеми его стремлениями к семейной жизни. Любовь к ближнему, как оказывается, не такая уж и скверная вещь, коль замешана она на страхе перед этим самым ближним. А сам страх тогда и есть любовь к самому себе – то есть он еще может быть и любим!

Таким образом, четыре кита – четыре чувства, – на которых, как на фундаменте, вырастает психологическое древо желаний – это чувство голода, жажды, половое чувство и чувство страха; то есть все то, что в человеке потребляет. Сообразно с этим, возможно, утверждать, что действия человека, направленные во внешний мир, обусловлены необходимостью удовлетворения этих чувств. Так из чувства голода вытекает желание есть, которое может быть удовлетворено через внешний объект (еда); чувство жажды – это желание пить – следовательно, необходима вода; половое чувство – это сексуальное влечение, которое также удовлетворяется через объект противоположного пола. Но как проявляется страх в желаниях, и какими предметами внешнего мира его возможно удовлетворить? Абсолютное большинство людей удовлетворяют страх через постоянное потребление вещей объективного мира: больше вещей – больше желаний – больше неудовлетворенность. Следовательно, применительно к чувству страха, транскрипция его проявлений будет выглядеть так: чувство страха – это желание хотеть – значит, необходимо желание само по себе. Посему страх, или стыд, является и основой трех вышеперечисленных чувств, пребывая в каждом из них, как одно из свойств, которое в своей основе имеет инстинкты сохранения организма и, как следствие, продолжение рода. Поэтому пессимизм человеческого организма, в глубинной его фазе, есть то начало и тот конец, из которого все начинает быть и, в которое все возвратится. Ибо страдательная форма жизнедеятельности человека дана ему априори, потому как человеческое естество в своей сущности постоянно неудовлетворенно, беспокойно и всегда чего-то страшится. Ведь, что такое желание, как не род неудовлетворенности – если я желаю нечто, значит, это нечто мне необходимо и покуда я не приобрету его (удовлетворю желание), то мое состояние должно расцениваться, как неудовлетворительное. Если же удовлетворение моего желания непосредственно от меня не зависит, тогда я начинаю беспокоиться, и чем ближе в своих представлениях я склоняюсь в сторону понимания зависимости моего беспокойства от случая, тем более я беспокоюсь, и мое беспокойство переходит в страх – скорее всего, суеверный и религиозный. Последнее же, схоже больше с неразумием или безумием, то есть с бессознательностью. “Ничто не имеет такой силы над толпой, как суеверие, – говорит Квинт Курций Руф в “Истории Александра Македонского”, – необузданная, жестокая, изменчивая, она под влиянием суеверия больше повинуется прорицателям [**], чем своим вождям”. Тит Ливий в Первой книге своей “Истории от основания Рима”, так пишет (п.19): “…а чтобы с избавлением от внешней опасности не развратились праздностью те, кого прежде обуздывал страх перед неприятелем и воинская строгость, он (Нума Помпилий [20]) решил вселить в них страх перед богами – действеннейшее средство для непросвещенной и, сообразно тем временам, грубой толпы. А поскольку сделать, чтоб страх этот вошел в их души, нельзя было иначе, как придумав какое-нибудь чудо”. В освобождении человеческого общества от религиозного страха огромную роль сыграла наука и образование; за что мы ей должны быть безмерно благодарны. А именно за то, что она перевела большую часть общества из разряда непросвещенной толпы в разряд просвещенного социума, и открыла новую “постхристианскую” эпоху в жизни человечества, освобожденную от суеверий, предрассудков и чудачеств. Хотя, в последнее время, особенно в высокоразвитых странах, можно наблюдать новый всплеск интереса к истории возникновения Израильского государства.

Если, как исходит из вышеизложенного мною, чувства голода, жажды и половое чувство ориентированы вовне, то чувство страха ориентировано на само себя, следовательно, в самом себе оно имеет и причину и следствие. Поэтому любой переход из одного состояния организма, – будь то психическое или физиологическое состояние, – в другое противоположное непосредственно предшествующему состоянию, являют собою страх. Например, сытый, напитый, сексуально удовлетворенный субъект, по определению, должен быть счастлив жизнью, но, в противоположность этому утверждению, он желает еще чего-то большего. Желает же в субъекте всецело психическое, которое динамично по своей сути, находится в движении и, которое принято в психологии называть явлением. Следовательно, любому психическому явлению как изменению, в природе человека, противостоит страх перед этим самым изменением. Посему, страх есть функция разума; голод, жажда и половое влечение – это функции рассудка, где разум соотносится с рассудком подобно соотношению точки и тире в азбуке Морзе, в которой длительность тире равна трем точкам. Ведь, имеющий много, желающий еще большего, субъект ничем не отличается по психологическому состоянию от того, кто не имеет ничего, но который желает всего того, чего он не имеет. И тот и другой неудовлетворенны каждый по-своему, ибо желания их вечны и бесконечны – каждое удовлетворенное желание автоматически порождает следующее, которое должно быть удовлетворено и субъект, по этой причине, пребывает в состоянии долженствования перед самим собой. Значит, неудовлетворенность делает человека должным, беспокойство – ответственным, а страх – обязательным. Все это скрепляется понятиями дружба, социальность и общественность, в которых человек и освобождается от груза, давящих на него своих же бессознательных сил организма. Компенсацией же самому себе служат тогда психологические представления о честолюбии, самоопределении, возвышении и.т.д., которые выливаются в зависть, лицемерие и порочность, ибо страх, как чувство злое, злым себя и питает.

С другой стороны, страх как необходимое свойство человеческой природы, в свою очередь, и определяет эту самую необходимость – то есть всегда перед неким необходимым объективным событием в жизни человека, последним испытывается чувство страха – как я показал выше. Такое событие, естественным образом, представляемое в форме будущности, по определению, неизвестно. Следовательно, здесь говорится о страхе перед неизвестностью, которая, по Тертуллиану, необходима. Даже, если субъект испытывает страх перед событием, протекание которого ему известно, то все равно в глубине души будет ощущаться беспокойство, что, возможно, другое развитие этого события, которое неизвестно. Поэтому психологические категории (таковых около сотни [21]), описываемые психологами и определяемые ими как причины, абсолютно не имеют ценности в выявлении причин или закономерностей в действии страха. С таким же успехом, применяя богатую творческую фантазию, возможно, описать еще одну сотню мотивов, но пользы от этого для субъекта, который пребывает в постоянном беспокойстве, не на грош: ибо бихевиоризм в понимании страха несостоятелен по своей сути. Ведь можно перечислять все предметы чайного сервиза поодиночке, но проще назвать их одним понятием – чайный сервиз; потому как формы всех сервизов бесконечно множественны тогда, как все они все-таки сервизы. Отдельно замечу о дуализме Платона, который имеет дуальность объективного характера, где, применительно к нашему случаю, двойственность отображает с одной стороны чашку, а с другой – блюдце. Где здесь дуальность и на чем она зиждется, остается под большим вопросом. В этой же плоскости находится и марксовское учение о деньгах – вернее сказать, об отношении денег к вещам – на которых последний построил свою политэкономию; ведь, абсурдно мыслить то, что вещь и стодолларовая банкнота – это противоположные по своей сути объекты. Так как материальное имеет ценность материальную (стоимость), тогда как эфемерное (психическое) имеет ценность эфемерную; посему материальное не может иметь эфемерной ценности, а эфемерное – материальной. Товар – деньги – товар, и снова, по определению, товар и так далее до бесконечности. Это есть два, из великого множества, примеров психической односторонности в направленности энергии. Представим себе человека, стоящего на одном берегу реки, который, смотря на противоположный берег, представляет себе несметные сокровища, находящиеся там. Эти сокровища он ясно и отчетливо представляет, ибо они – по его убеждению – подобны тем, кои находятся на этом берегу. Только количественная категория их представляется человеку весьма большей, чем он имеет сейчас. В то же самое время, он не решается поплыть на тот берег, чтобы заполучить эти сокровища потому, что страх сковывает все его движения, и он принимается с новой силой приобретать то, что ему необходимо, не переплывая реку. Все, что он реально видит здесь и сейчас имеет для него безусловную ценность, которое он страстно вожделеет и желает. Следовательно, он удовлетворяется односторонностью, так как объективное множество вещей этого берега, есть все-таки вещи подобны самому берегу; ведь, невозможно искать пальмовые деревья на северном полюсе, или белых медведей – на экваторе. Сообразно с этим, человек обрекается на вечное недовольство тем, что он потребляет и тем, чего он желает. Если же он, преодолев свой страх, переплывет реку, то получит то, о чем раньше и не мог даже мечтать и желать, ибо оно было неизвестным, и оказывается тогда то, что он приобрел на другом берегу, ему и было необходимо. Посему, на том берегу, где человек находится постоянно, властвует случай, на другом, противоположном ему берегу, по определению, необходимость. То, что мы видим и понимаем – нам вожделеется, а то, чего мы страшимся и не понимаем – нам необходимо. Свобода же, как форма освобождения от страха, есть познание этих соотношений и первым делом должно быть точное определение берега, на котором находится человек. Но как бы то ни было, полной свободы человеку достичь не удастся никогда потому, что он обречен постоянно зависеть от своего тела – этого гроба для души, как называет его христианство. Само понятие свободы есть психологическая компенсация физиологической зависимости; потому как психическое и физиологическое противоположны друг другу: значит, и зависимы друг от друга и относительны друг друга. То есть в психическом мы представляем сущность, а в физиологическом – созерцаем существование: первая – это вечно изменяемая форма, вторая – неизменная материя, – как учит Шопенгауэр. Таким образом, каждому неудовлетворительному состоянию противостоит его удовлетворительная компенсация: чувству печали – эмоция радости, тоски – веселья и прочее. Поэтому-то эти состояния и не могут в человеке проявляться одновременно, так как изменение одного состояния в другое происходит последовательно, где предшествующее состояние есть причина последующего. Следовательно, внутренняя неудовлетворенность чувств или пессимизм, представляется субъекту как некое ощущение удовлетворения, но в будущем (оптимизм), где первое – априори, второе – апостериори. Также и наоборот: удовлетворенность чувств порождает неудовлетворительные ощущения. Часто я замечал у абсолютно удовлетворенных чувственно субъектов (благосостояние, сексуальное удовлетворение, устроенная личная жизнь и.т.д.) постоянное психическое недовольство: их выводят из себя банальные пустяки, на которые вообще мало кто, когда обращает внимание; они – нудны и тяжелы в общении – короче говоря, неудовлетворенны психически. Но как бы то ни было, наблюдаем мы здесь то, что и в первом и во втором случаях неудовлетворенность – это стимул к действию, целью которых служит некое представление, всецело оптимистичное – посему, только возможное, или будущее: тогда как в настоящем присутствует беспокойство, а о прошлом можно только лишь вспоминать – опять же в положительных тонах, – наподобие того, как поминают усопшего, о котором принято говорить только хорошо, – так и о прошлом представляется всегда хорошее. Зачастую можно услышать сетования о старых и прекрасных временах, которые были лучше сегодняшних, но, положа руку на сердце, стоит отметить, что тогда, когда прошлое было настоящим, оно было неудовлетворительно так же, как и настоящее сегодня. Следовательно, прошлое и будущее (бесконечное и абстрактное) – всегда хорошие, а настоящее (конкретное) – всегда плохое. С другой же стороны, если человек, по своей сути, является пессимистом, то его внешне удовлетворительное состояние указывает на отсутствие у него желаний: он как бы погружается в самого себя, извлекая оттуда полезные зерна для расы; ибо такой пессимизм, по определению, действительно есть некий путь спасения, которым пренебрегают лишь недалекие в умственном развитии люди – вернее сказать, в сознательном развитии (слишком умный субъект не есть личность, безусловно, сознательная, а, в большей мере, всего лишь умная). Яркий пример такого пессимизма Шопенгауэр. После его смерти между рукописями его было найдено написанное им еще в 1821 году, но в то время не напечатанное, посвящение памяти отца ко второму изданию его знаменитой книги “Мир как воля и представление”. Вот это посвящение:

Артур Шопенгауэр

Посвящение отцу

“Благородный, благодетельный ум, которому я всецело обязан тем, чем я стал. Твоя попечительная предусмотрительность охраняла и лелеяла меня не только в течение всего беспомощного детства и опрометчивой юности моей, но и в зрелом возрасте, по настоящий день. Даровав мне жизнь, ты в то же время позаботился о том, чтобы твой сын в этом мире, каков он есть, имел все способы существовать и развиваться, а без этой твоей заботливости я сотни, раз оказался бы на краю погибели. В моем уме стремление к теоретическим исследованиям сущности бытия преобладало слишком решительно для того, чтобы я, ради обеспечения своей особы, мог, насилуя свой ум, предаться какой-нибудь иной деятельности и поставить себе задачею добывание хлеба насущного. По-видимому, именно в предвидении этого случая ты понял, что твой сын не способен ни пахать землю, ни тратить силы на механическое ремесло. Равным образом ты, гордый республиканец, понял, что сыну твоему чужд талант соперничать с ничтожеством и низостью или пресмыкаться перед чиновниками, меценатами и их советниками в тех видах, чтобы подло вымаливать себе кусок черного хлеба, или же, наконец, подлаживаясь к надутой посредственности, смиренно присоединяться к славословящей ее толпе писак и шарлатанов. Ты понял, что твоему сыну скорее свойственно вместе с почитаемым тобою Вольтером думать: “Так как нам дано лишь два дня жизни, то не стоит труда проводить их в ползании перед презренными плутами”. Поэтому посвящаю тебе мое творение и шлю тебе, за пределы могилы, благодарность, которою обязан лишь тебе одному и никому иному. Тем, что силы, дарованные мне природою, я мог развить и употребить на то, к чему они были предназначены; тем, что, последовав прирожденному влечению, я мог без помех работать в то время, когда мне никто не оказывал содействия, – всем этим я обязан тебе, мой отец: твоей деятельности, твоему уму, твоей бережливости и заботливости о будущем. За это хвала тебе, мой благородный отец! Пусть же всякий, кто в моем творении найдет для себя радость, утешение и поучение, услышит твое имя и узнает, что если бы Генрих Флорис Шопенгауэр был не тем человеком, каким он был в действительности, то Артур Шопенгауэр успел бы сто раз погибнуть. Итак, да сделает моя благодарность то единственное, что в состоянии сделать для тебя я, которого ты создал: да разнесется имя твое так далеко, как только в состоянии будет разнестись мое имя”.

А вот что писал Л.Н.Толстой в письме к А.А.Фету от 30 августа 1869 года: “Знаете ли, что было для меня настоящее лето? – Непристающий восторг перед Шопенгауэром и ряд духовных наслаждений, которых я никогда не испытывал. Я выписал все его сочинения, и читал, и читаю (прочел и Канта). И, верно, ни один студент в свой курс не учился так много и столь много не узнал, как я в нынешнее лето. Не знаю, переменю ли я когда мнение, но теперь я уверен, что Шопенгауэр – гениальнейший из людей. Вы говорите, что он так себе, кое-что писал о философских предметах. Как кое-что? Это весь мир в невероятно ясном и красивом отражении. Я начал переводить его. Не возьметесь ли и вы за перевод его? Мы бы издали вместе. Читая его, мне непостижимо, каким образом может оставаться его имя неизвестным? Объяснение только одно – то самое, которое он так часто повторяет,- что кроме идиотов на свете почти никого нет…”

Итак, человек рождается всецело с желанием наслаждаться – это его единственное желание, которое он имеет: насладить свои душу, тело, ум и дух. Трудно себе представить субъекта, который желает насладить то, что его субъективно не касается, то есть нечто объективное; поэтому существование (existentia) его потребительское еще и потому, что чувственно ему всегда что-либо необходимо. Даже, если мы отбросим все ненужное и лишнее из всего того, что человек потребляет, то все равно чувства голода, жажды, секса в нем закреплены и пребывают вечно, порождая собою посредствам страха и стыда такие чувства, как печаль, тоска, скука, которые, переходя в ощущения, трансформируются в желания освободиться от последних, толкая при этом субъекта к действиям направленным вовне для потребления, ему необходимого. В случаях с физиологическими необходимостями человеческого организма дело обстоит предельно просто потому что, будучи неудовлетворенными, они повышают свою силу интенсивности до весьма мощных проявлений: они как бы “смывают” или “поглощают” эмоции и напрямую руководят действиями человека. Ведь, часто мы слышим от людей выражения типа: “Я боюсь своих чувств”, “Страсть меня сжигает изнутри”. Последнее действительно верно – ибо страсть пугает человека, который носит ее в себе самом. Сообразно с вышесказанным, можно сделать следующий вывод: человек, как предмет объективного мира, есть потребительская часть этого мира, тогда остальная часть мира, не относящаяся к человеческому роду, должна иметь, по определению, отдающее и активное свойство. Следовательно, действия человека вовне – то есть те действия, которые направляют энергию человека в объективный мир – и энергия самого по себе объективного мира подобны, по сути, друг другу; поэтому по причине отсутствия взаимообмена между собою, они “сшибаются” в лобовом столкновении аналогично тому, как сталкиваются два автомобиля, едущих по одной и той же полосе движения, но навстречу друг другу – в противоположные стороны. Значит, человек по доброй воле своей всегда вступает в борьбу с объективным миром, которая выражается в том, что субъект хочет вырвать у мира то, что тот ему и так отдает (“Бог дает”, – говорят в народе). Но то, что отдает мир, оказывается человеку ненужным, ибо последний должен, или обязан, это взять сам, и берет то, в чем у него нет никакой необходимости. Хотя, на самом низком проявлении этих взаимоотношений, наблюдается всеобщая практичность: ведь, человек, когда желает есть идет работать, чтобы (я утрирую) после поесть, а не идет в поле искать хлеб. Когда же вор идет воровать кусок хлеба он также меньше всего думает о тюрьме, в которую попадает, ибо представляет себе будущее удовлетворение: возможность же попасть в тюрьму заменяется понятием “пронесет”. Посему, отдающий тип людей всегда находится в борьбе с внешним миром и эта борьба, судя по всему, ему необходима, наверное потому, что все наслаждающее тело и душу, в скором времени, забывается, а все то, что повергает последние в состояния аффектов, страха, трудностей, проблем и прочего остаются в памяти навсегда – то есть запоминаются. Такой субъект всегда ничтожное свое действо превратит в грандиозную драму с трагическим финалом, – конечно же, в психологическом смысле, – ведь, например, литературная гипербола в своей творческой допустимости имеет априори какую-то причину: скорее всего, эта причина есть исключительно психическое свойство допускающего ее. У Фукидида во второй книге его “Истории” (53) описывается протекание эпидемии чумы в Афинах, которая унесла множество жизней. Примечательно, в этой связи, посмотреть как страх перед смертью изменял поведение людей: “И вообще с появлением чумы в Афинах все больше начало распространяться беззаконие. Поступки, которые раньше совершались лишь тайком, теперь творились с бесстыдной откровенностью. Действительно, на глазах внезапно менялась судьба людей: можно было видеть, как умирали богатые и как люди, прежде ничего не имевшие, сразу же завладевали всем их добром. Поэтому все ринулись к чувственным наслаждениям, полагая что и жизнь и богатство одинаково преходящи…Наслаждение и все, что как-то могло служить ему, считалось само по себе уже полезным и прекрасным…Ведь гораздо более тяжкий приговор судьбы уже висел над головой, и пока он еще не свершился, человек, естественно, желал по крайней мере как-то насладиться жизнью”. Таким вот образом, страх перед смертью порождает волю к жизни, к наслаждениям и власти. Увидев, это в большом, на примере афинской чумы, возможно, наблюдать такое же и в наше современное время, но в меньшем объеме, а именно: как внутренняя неудовлетворенность, или всегдашнее беспокойство о своей собственной жизни, – вернее сказать, о ее никчемности в субъективном представлении, – толкает индивидуумов на путь искания больших наслаждений, ни чураясь совершать преступления, аморальные поступки, и в своем стремлении абсолютно забывать то, что он представляет собою человека. Но даже это не может никого остановить, ибо субъект, только лишь отдаленно (по внешнему виду) напоминающий человеческое существо, всецело находится во власти животного, извращенного им же, инстинкта. Следовательно, наслаждение само по себе есть представляемое средство освобождения от больших или меньших проявлений страха. С другой же стороны, получается, что сфера психического и сознательного, в которой пребывают желания и наслаждения, полностью руководят действиями человека, его физиологизмом. То есть, дух влияет на тело, или психическое влияет на физиологическое: тогда, психическое и сознательное, проявляя себя в таких ничтожных и дурных деяниях, – не обязательно, в связи с рассмотренной выше эпидемией чумы, а в обширном смысле следования путем наслаждений, – ничем не отличает себя от безнравственности животного. Но животное же бессознательно – это факт. И я, если честно, также не могу объяснить этот феномен природы; посему, продолжу далее свое изложение.

Вопреки установившемуся мнению о том, что пессимизм – это нечто отрицательное, я утверждаю безусловную истинность в его возможности быть спасательным кругом человеку, который тонет в бушующем море жизни. Но, в то же самое время, я отрицаю применительно, например, к философии Ницше или творчеству Рембо, обозначения пессимизма потому, что истинный пессимизм пребывает в экзистенции человека, в котором последний только и может ощутить чувство подлинной свободы. Тогда как, Ницше и Рембо – это плоды иррационального вдохновения, которые пытаются обосновать пессимизм разумом. Здесь, больше проявляется обреченность, в неведении пути и потеря смысла существования, который, увы, еще глубже того, что возможно осознавать. В этом я вижу гениальность Ницше, который, жертвуя чувством, отдался всецело разуму, то есть осуществил бунт против свободы против экзистенции; наглядно показав нам всю прелесть женского творящего разума, пытавшегося найти свободу в действии (воля к власти), или сущности, которые есть, по Шопенгауэру, Царство Необходимости. Таким образом, учение пессимизма, в глубинной своей сущности, дает возможность индивидууму освободиться от всех своих обязанностей, ответственностей и долженствований, которые опутывают его жесткими цепями, наподобие того, как спрут опутывает своими щупальцами жертву. И в то же самое время, необходимо признать тот факт, что пессимизм, как природа человека, не совсем тот пессимизм, который представляем человеком в отношении объективного мира, ибо пессимизм к миру – это оптимизм к самому себе: тогда как пессимизм к самому себе есть, наоборот, оптимизм к миру. Здесь, мне на память приходит выражение Ницше, в котором он сетует на то, что человечество, каким-то не умопостигаемым способом, когда научилось выражать свои переживания в словах и закреплять их в понятиях, перевернуло “с ног на голову” истинную сущность вещей. То есть, может быть, зло, которое мы себе представляем как общепринятое и безусловное совсем и не зло вовсе, а добро – не есть добро? Даль и Ожегов, когда составляли свои толковые словари русского языка, не сообразно ли со своими субъективными внутрипсихическими переживаниями толковали русские слова? Если это не так, то почему тогда получается так, что ценности одного есть отрицательные ценности другого – как говорил Юнг? Неужели, в таком случае, смысл человеческого существования заключается в том, чтобы на свой манер перевернуть все общепринятое и социально установленное в целях, хотя бы, познания того, что лежит за пределами суетного и малозначащего? Как смогло быть возможным на земле, чтобы пессимизм наполнял человека радостью оттого, что в его основе заложена возможность свободы: и как получилось, что оптимизм, наоборот, повергает человека в печаль, ибо в его основе пребывает зависимость от необходимости? Единственное, можно сказать определенно, это то, что в объективном мире все пребывает одновременно, – то есть, в один и тот же момент времени, в мире существует, как добро, так и зло; как рождение, так и смерть, день и ночь, и прочее. Но в конкретных представлениях субъекта – эти состояния последовательно сменяют друг друга. В силу этого можно предположить, что психическое субъекта наполняется некими представлениями о настоящем состоянии, и до тех пор покуда оно не наполнится, последующее состояние не наступит. Когда же оно наполнится неким содержанием, тогда представляемость субъекта перейдет в другое состояние. Но человек может созерцать, как наполняется водой стакан и определять по внешним проявлениям его наполняемость, а как ему определить, что нечто эфемерное внутри него самого наполнилось, или вот-вот должно наполнится?

И последнее: Заканчивая эту главу, я подумал вот о чем. Что означает выражение, “У страха глаза велики”. Опросив всех кого возможно из моих родственников и друзей, я выяснил, что понимается это выражение следующим образом: В момент опасности – то есть тогда, когда человек страшится чего-либо – у него от ужаса расширяются глаза. Поэтому, так и говорят. Сейчас же в “Полигимнии” Геродота в Книге седьмой (п.125) я прочел следующее: “…на вьючных верблюдов с продовольствием напали львы. Ночью львы спускались из логовищ. Они не трогали, однако, ни вьючных животных, ни людей, а нападали только на верблюдов. Удивляюсь, что за причина заставила львов оставлять в покое всех прочих животных и набрасываться лишь на верблюдов: львы ведь не видали прежде этих животных и не пробовали [их мяса]”. А и действительно, почему львы нападали именно на верблюдов? Если допустить, что львы, испытывая чувство голода, вместе с этим испытывают и страх, – или по какой-либо другой причине они чувствовали опасность, – то естественный страх толкал их в сторону большого объекта. Аналогично тому, как “моська лает на слона”. Не в этом ли смысле необходимо понимать вышеприведенное выражение, а именно: У страха глаза велики потому, что в малом он видит огромное и к огромному его влечет.

Глава IX. Об ограниченности горизонта мышления и о субъективном в объективном

Мышление человека ограничивается, с одной стороны, абстрактной формой, как сущность деятельности рассудка, с другой стороны, конкретным содержанием, как явлением разума. Первый мыслит конец бесконечного ряда, второй начало этого бесконечного ряда. Но сам по себе бесконечный ряд состоит из бесконечного множества форм объективного мира (абстракций) и бесконечной цепи последовательных событий и явлений исторического развития этого самого мира (конкретно). Следовательно, каждая объективная форма неорганической природы имеет своим содержанием некую субъективную идею, которая соотносится с представлениями человека по поводу самой формы: к историческому же событию рассудком примысливается форма, в которой происходило это событие. Таким образом, мышление, ограничивая вещи и их проявления в неких рамках, конструирует нечто сознательно целое, позволяющее человеку производить верные суждения о мире, в котором он существует. Тогда преобладание одной направленности мышления над другой, создает односторонность в развитии индивидуума, где угнетенная функция, бессознательно для индивидуума, ограничивает, – в противоположность общепринятому мнению о том, что ограничивается мышление преобладающей функцией, – способность производить суждения.

Возьмем, к примеру, астрологию. Астрологический Зодиак – это звездный пояс, называемый “животным”, в пределах которого пролегает видимый путь Солнца. Представляет собой он большой круг эклиптики, который начинается в точке весеннего равноденствия и возвращается к ней через двенадцать месяцев. Делится Зодиак на двенадцать равных секторов, каждый из которых имеет свое название, характеризующее сугубо индивидуальным вибрационным влиянием. Каждый такой сектор на зодиакальном поясе, через центр которого проходит годичный путь Солнца, называется знаками Зодиака. Разделены они на четыре равные группы, называемые зодиакальным триплицитетом, соответствующие стихиям огня, воды, земли и воздуха, которые символизируются четырьмя образами: Бык, Лев, Орел (Скорпион) и Человек (Водолей). В астрологии последние принадлежат кругу чувств, которые соотносятся разуму. По Шопенгауэру, “совершенно чистое познание разума существует только в четырех законах: тождества, противоречия, исключения третьего и закон достаточного основания”. В свою очередь Кант различает: 1) представление; 2) предмет представления; 3) вещь в себе. Первое – чувственность, второе – рассудок, который примысливается 12 категориями, третье находится по ту сторону познаваемости (в философии Шопенгауэра это третье (вещь в себе) познаваемо, как воля). Таким образом, объединив философии Шопенгауэра и Канта, получаем полное соответствие со структурой астрологии, а именно: четыре астрологических триплицитета, указывающих на разум, который познается через четыре закона Шопенгауэра, к которым примысливаются двенадцать Кантовских категорий рассудка, соответствующие двенадцати знакам Зодиака. И таких подобий мы можем найти множество: четыре Евангелия Нового Завета и двенадцать апостолов Христа: “Двенадцать стульев” Ильфа и Петрова, и “Золотой теленок” с Остапом и его тремя сотоварищами: двенадцать теорем Эвклида, “Четвероякий корень достаточного основания” Шопенгауэра и прочее. Следовательно, мышление человека, в соответствии со своей направленностью психической энергии, создает суждения в сугубо индивидуальных рамках, но сообразно с вышеизложенным. “Разум женственен, – говорит Шопенгауэр, – и может отдавать только восприняв”. То есть рассудок представляет разуму информацию, из которой последний, сообразно четырем вышесказанным законам синтезирует некую идею, передает ее рассудку, который вновь примысливает к ней новую форму, посредствам своих 12 категориям мышления, рождая при этом нечто достойное восприятия другими – либо по форме, либо по содержанию, что не имеет, в принципе, огромной важности для воспринимающего. Гениальная теория или философема, а, равно как, и научное открытие становятся таковыми, если в них не утеряна ни та, ни другая сторона. Гениальное же творение в творчестве или искусстве, называют таковым, если идея (содержание) творения было извлечено из чувственного мира посредствам интуитивного созерцания самого себя, и оформлено в некую объективную форму (картину, стихотворение, литературное сочинение и.т.д.), соответствующую содержанию. В этом заложен смысл всего гениального – в двойственности человеческого естества, то есть эта двойственность должна присутствовать в гении от рождения.

Другой объект древности, который согласуется с моими рассуждениями, Сфинкс. Он состоит из человеческой головы, львиных когтей, тела быка и орлиных крыльев, которые соответствуют астрологическим Водолею, Льву, Тельцу и Скорпиону. По приданию древних, которое говорит, что решением загадки, предложенной Сфинксом Эдипу, было слово “человек”, в нашем случае это “Homo sapiens” (человек разумный). Древние считали, что формула, выражающая этот великий символ, гласит: Знать, Сметь, Хотеть, Молчать. Бык означал флегматичную натуру, работу и материальное тело; Лев – сангвиническую натуру, смелость и жизнь; Орел – меланхолическую, интуицию и нервную силу. Наконец ангел – венец человеческого совершенства (Водолей) – холерическую натуру, волю и разум. Образно он символизировался так: Ноги человеческого существа схватывают быка. Руки держат льва за гриву головы. Головные члены, челюсти, удерживают орла за цепь, охватывающую его шею. Крылья ангела – воля – со своей стороны окружают всю эту группу, обнимая все животные побуждения, составляющие бессознательную часть человека. Сравнивали также сфинкса с символическими атрибутами четырех евангелистов, изображенных на пьедестале, так как у большей части египетских сфинксов крылья, или заменяющие их символы, помещены по сторонам головы – то есть воля находится в головном мозгу, откуда происходят сознательные волевые действия.

Вернемся теперь к категориям разума и рассудка, о которых я говорил чуть выше для того, чтобы свести их в таблицу, которая объяснит, как субъективное переходит в объективное.

№	Субъективные законы познания разума	Объективные категории предметного представления рассудка	Результат объединения
1	Тождество	КачествоСущностьСодержание	Количество
2	Противоречия (отрицания)	КоличествоЯвлениеФорма	Качество
3	Исключение третьего	СлучайностьДействительностьСледствие	Необходимость
4	Закон достаточного основания	НеобходимостьВозможностьПричинность	Случайность

Итак, что говорит нам эта таблица: если рассмотреть тождество, то становится понятным следующее: тождество вещей по качеству, содержанию, сущности – есть количество. Количественные противоречия вещей приводят их к качеству. Исключение случайности есть необходимость, и достаточное основание необходимости есть случайность. Таким вот образом, взаимодействуют эти две категории. Комбинируя эти категории можно составлять любые логические цепи умозаключений, опять же, в соответствии со способностями каждого отдельного индивидуума. Например: 1. Качественные вещи по своей сущности есть содержание тождества этих вещей. 2. Количество явлений – это форма противоречия. 3. Необходимость возможности является причиной закона достаточного основания. 4. Явление форм порождает количество противоречий и.т.д.

Другой пример. Египетская пирамида. По поводу египетских пирамид написано сотни тысяч книг. Они все пересчитаны и в локтях и в метрах и в световых днях. Выяснили, даже, что в определенной точке внутри пирамиды, где пересекаются воображаемые лучи, кусок мяса – если его туда поместить – долгое время не портится и.т.д., и.т.п. То есть этот склеп, или гробница, фараона, коей являются египетские пирамиды, наполняется все большим субъективным содержанием огромного множества толкователей и, наверное, бездельников. Ведь, сама по себе пирамида, например Хеопса, безусловна была построена по требованию самого Хеопса, который считал себя богом на земле. Поэтому, его субъективное величие, которое свойственно ему было от рождения и, которое ни на секунду за всю его жизнь не давало ему повода усомниться в своей божественности, хотело в потусторонней жизни иметь роскошное жилье с достатком достойным его величественного сана. Следовательно, исходя из его величественного желания, возвели в голой пустыне это великое сооружение, а рядом с ним установили сфинкса. Форма же пирамиды, состоящая из четырех треугольников, указывает нам на способность мышления древних, где четыре треугольника аналогичны тому, что я описал чуть выше. Такие же пирамиды встречаются и в Южной Америки. Возрастом они, практически, одинаковы. Различие же имеют только в том, что южно-американские пирамиды имеют наверху площадку, где вождь племени совершал жертвоприношения. После которых впадал в неистовый экстаз от чувства сопричастности с божественным. Далее: Если мы, например, положим символ христианский религии крест на землю и за то место, где скреплены две перекладины (горизонтальная и вертикальная), воображаемо поднимем ее вверх, оставляя при этом четыре конечные точки как основания, то получим точную уменьшенную копию египетской пирамиды. В последней погребено тело фараона Хеопса, а на кресте распято тело Христа. По поводу египетского искусства Платон в “Законах” так говорит (II, 656 е): “И верно, если ты внимательно посмотришь, то найдешь, что произведения живописи или ваяния там десять тысяч лет назад, – “десять тысяч” не для красного словца, а в действительности – ничуть не прекраснее и не безобразнее нынешних творений, потому что и те и другие выполнены при помощи одного и того же искусства”. Или следует заметить – одной и той же субъективной способностью разума.

Далее: Если мы посмотрим на крест и, образно очертим его периметр, то получим подобие квадрата, внутри которого проведены две перпендикулярных друг другу черты. То же самое мы увидим, если сверху, из самолета, посмотрим на пирамиду – она также будет иметь форму квадрата; с той лишь несущественной разницей, в которой линии внутри квадрата идут из углов, по диагонали, но все же перпендикулярно друг другу. И первое, и второе тождественно по своей сути логическому квадрату, или квадрату противоположностей, Михаила Пселла (11в), который служит в качестве мнемического приема для запоминания отношений между четырьмя основными видами суждений аристотелевской логики. Посему, как пирамида Хеопса, так и христианский крест, исходя, например, из моего субъективного представления, которое, судя по всему символично, мне ведают следующее: Человеку уже в этой жизни нужно прожить загробную, потустороннюю, жизнь; низвести последнюю в ничто, чтоб это ничто в ясном покое сознания проявилось первой ступенью – ступенью рождения нового человека – наподобие того, как появляется на свет ребенок: с чистым, незамутненным, не мыслящим, истинным, – и в высшей степени действенным, – сознанием, наполнение которого новым содержанием приносит несказанное наслаждение, счастье и благодать. Шопенгауэр так говорит: “В духе кантовской философии ему (Декартовскому аналитическому суждению, “Cogito ergo sum” [22]) можно противопоставить следующее; cogito ergo est – т.е. какими я мыслю в вещах известные отношения (математические), такими они и должны быть во всяком опыте”. То есть Шопенгауэр говорит, что если убрать из опыта все наши субъективные представления о пирамидах и кресте, то они вовсе перестанут существовать, т.е. их бы просто-напросто не было в природе. Но если такое правило применить ко мне индивидуально тогда, безусловно, они останутся тем, что они сами по себе есть вне зависимости от моего отношения к ним. Следовательно, любое мое представление о вещах – это мое субъективное представление, которое объективируется только лишь в математических отношениях к этим вещам. В таком случае, если убрать из бытия самого человека вообще, тогда, вместе с ним и исчезают все математические отношения и, как следствие этого, вещи как они нам представляются: и сам мир, какой он сейчас имеется, не существовал бы вообще. Шопенгауэр раскрывает свое противопоставление этих двух аналитических суждений утверждением “как в малом, так и в большом”. К чему следует добавить древнюю аксиому: “Nihil est in intelectu, quod prius non fuerit in sensu [23]”. То есть идеи возникают благодаря чувствам, и ощущения являются единственным источником познания. Исходя из этого становится понятным, каким образом то, что было в моих чувствах (в малом) объективировалось в вещах мира (в большом). Значит, другой индивидуум подобный мне субъективно, аналогичным, со мною, образом будет представлять себе сущность вещей объективного мира с разницей лишь в сознательном развитии мышления, которое позволяет чувственные идеи облекать в соответствующую им форму. Сегодняшнее заблуждение просвещенного человечества (необходимо отметить, что плохо просвещенного) о том, что каждый индивидуум имеет свой индивидуальный тоннель реальности, вышесказанное мной полностью опровергает. И указывает на то, что тоннель этот – тоннель не реальности, а иллюзии реальности, в котором пребывает большинство “индивидуалистов”, не желающих видеть истинную суть вещей. Последняя указывает на коллективное их подобие, в котором “тоннель реальности” – это представляемое одиночество и уединение: это бегство от самое себя, от общественного, от реального в иллюзорное, эфемерное – следовательно, и психическое. Ведь, как говорил Ленин по поводу, например, революционной ситуации: “Низы не хотят, а верхи не могут жить по-старому”. Фраза, как видно, всецело объективна и абстрактна; ибо кто есть низы, и верхи остается под вопросом. То есть общество, по Ленину, делится на “низы” и “верхи”, в котором, надо полагать, отдельно взятый индивид принадлежит либо одним, либо другим. В то же самое время, необходимо определять самого Ленина как субъекта. Тогда субъективно им вышесказанное должно звучать так: “Я не хочу жить по-старому потому, что хочу жить лучше, чем жил и живу, но те, кто живет лучше меня, не смогут мне в этом помочь, следовательно, они виновны в том, что я постоянно неудовлетворен своею жизнью”. Подобные ему объекты, в таком случае, прекрасно поняли его субъективно, собрались в разношерстное стадо, которое стало грабежами и разбоями устраивать свою личную жизнь, что и продолжается до сих пор. Я оставлю, до времени, в покое “теоретика идиотизма” и перейду к рассмотрению другой категории субъективной реальности, времени.

Итак, как учит Шопенгауэр, время есть всецело внутренне чувство человека. Когда мне говорят, что сейчас времени 24 часа я понимаю, что это полночь; если 12 – то полдень. Таким же образом, я понимаю, что в одно и тоже время на земле одновременно существует, но в разных местах, и ночь и день: для меня же, как субъекта, эти состояния последовательно сменяют друг друга. Поэтому, например, мое желание спать, не зависит оттого, посмотрел я на часы или нет – оно необходимо наступает в то время, которое чувствует организм. Мне знакома масса людей, которые просыпаются утром в одно и тоже время не зависимо оттого, в котором часу они легли спать. Также есть масса людей, которые ложатся спать в определенное время, и способные проснуться в любое необходимое время без помощи будильника. Часто мы замечаем, что человек, который кого-либо или что-либо ждет, постоянно смотрит на часы: или когда одному из общающихся между собой людей, это общение скучно, то он поступает аналогичным образом. Сообразно со сказанным выше, человек в своих чувствах имеет “чувствительные биологические часы”: Они все время, безостановочно идут вперед с каждой секундой, с каждой минутой, с каждым мгновением, оставляя в прошлом все то, что мы познаем сейчас и теперь, ибо “Теперь”, – как говорит Шопенгауэр, – не имеет длительности, точка не имеет протяженности, а атом не имеет реальности. Эти часы подобны песочным часам, которые были перевернуты фактом нашего рождения, и единственным свойством, которым они обладают, является постоянное уменьшение количества песка, указывающее на количество прошедшего времени. Трудно сказать на сегодняшний момент, чего более принесло человечеству объективирование субъективного чувства времени в числах, вреда или пользы; ведь, постоянно созерцать несущиеся стрелки часов вперед и понимать, что назад они никогда не пойдут – не есть ли трагедия чувства. Постоянно представлять себе свою жизнь, отмеренную отрезком в 70, или 100, лет такую ничтожно короткую по сравнению с тысячелетиями, которые живет человечество – не есть ли драма жизни, на которую обречен человек? Не это ли заставляет человека спешить объять необъятное и насладиться всем тем, чем он никогда и ни при каких условиях не насладится? Таким образом, утверждая, что время есть субъективное внутреннее чувство человека, и, заменяя в таблице Шопенгауэра понятие “Время” понятием “Чувство”, мы можем уразуметь, как последнее соотносится с пространством и материей; поэтому отправляю вас к сочинению Шопенгауэра “Мир как воля и представление. Дополнения”. (табл. “Praedicabilia a priori”. Гл. IV.).

Самое яркое выражение чувство времени находит в музыке, посредствам которой через звук непосредственно чувственному созерцанию передается чистый субъективный образ восприятия. Любое изменение композитором временных интервалов при сочинении музыкального произведения оказывают внушительное воздействие на слушателей. Таким талантом обладал Веберн, о котором сообщают: “Звук для него – в своем конкретном высотном, тембровом звучании – нечто живое, одушевленное. Он ввел новые параметры времени в музыке. Причем осуществлял это настолько произвольно, что иногда ошибался в определении временной протяженности своего произведения: ему казалось будто оно должно длиться дольше, нежели то было на самом деле. Так в процессе сочинения в 1943 году Второй кантаты Веберн писал: “Продолжительность – полчаса”. Закончив партитуру, тщательно проставив метроном, композитор отметил: “Длительность шестнадцать минут”. Однако ее реальное звучание длится не более двенадцати минут. Эта психологическая ошибка, вероятно, объясняется содержательной насыщенностью каждого звучащего мгновения музыки, что нарушает – не только у Веберна, но и у слушателей! – представление о привычном отсчете времени [24]”. Там же: Крженек пишет о музыке Веберна: “Более захваченная человеческой трагедией, чем тайнами природы, веберновская музыка становится сложнее по фактуре, более подвижной и еще более конденсированной”.

Глава X. О привычках, привязанностях и зависимостях

Самое глубинное ядро человеческого естества, которое посредствам тела человека через его психологизм, добивается удовлетворения своих потребностей – есть “общее чувствилище” инстинкта. Воля к инстинктам – это то единственное и истинное, с чем человек обречен вести борьбу всю свою короткую жизнь. Рождаясь вместе с человеком, они сразу же берут управление человеком в свои руки и управляют им аналогично тому, как человек управляет механическим роботом при помощи пульта дистанционного управления. Но человек, в противоположность животному, рожден для борьбы со своими инстинктами; в этом, или в стремлении к этой борьбе, заключается смысл его бытия вообще. Франкл считал, что отличительным признаком человеческого является его воля к смыслу, ведь животным несвойственно искать смысл своего существования. Также он создал и разрабатывал особую технику лечения – “техника парадоксальной интенции”, – которая основывалась на принципе “от противного”; где поощрялись невропатические проявления пациента, подкреплялись его опасения, тем самым, достигался положительный результат – то есть “клин клином вышибают” или болезнь лечат болезнью. Таким же образом, алкоголики похмеляются водкой, а наркоманы “снимаются с ломки” дозой наркотика и другое. Все вышеперечисленное свойственно патологическим состояниям, но справедливо и для обыденной жизни только в меньшей степени интенсивности проявлений. Хотя, например, в “синдроме игрока” (зависимость от игр в казино, одноруких бандитов, карт и прочего) четко прослеживаются симптомы психического расстройства человека, которые я сейчас же рассмотрю.

В общем смысле понимания привычка, привязанность и зависимость подразделяются следующим образом: привычка – это то, из чего состоит человек психически, “привычка – вторая натура” говорят в народе, и как он по обыкновению поступает в том или ином случае. Привязанность говорит о том, что человек к чему-либо привязан (к детям, семье, работе и.т.д.). Зависимость – это то, отчего человек зависит (от алкоголя, наркотиков и прочего). Следовательно, человек сообразно своим привычкам склонен или быть зависимым отчего либо или иметь сильную привязанность к кому-нибудь. Значит, человек от неодушевленных предметов зависит, а к одушевленным – привязывается; человек не может зависеть от другого человека, не испытывая при этом к последнему привязанности, и наоборот; человек не может привязаться к неодушевленному предмету, если не испытывает зависимости от него. Такую зависимость он может испытать, если наполнит предмет своим субъективным содержанием, тогда объективируемое его содержание в предмете ассимилирует себя с человеком – в этом и заключается смысл зависимости от игры в карты или “однорукого бандита”, ибо, с другой стороны, это привязанность к своему субъективному содержанию. С алкоголем и наркотиками наоборот; человек зависит от них, от их потребления – под их воздействием человек в самом себе видит целый мир, от которого он бессознательно зависит. В их проявлениях нужно отметить следующее: в привязанностях присутствует момент потребности отдать, что соответствует отдающему типу людей и, по определению, указывает на наличие в его природе возможности игровой привязанности (синдром игрока), в котором необходимо отдать, проиграть, испытать горечь поражения и.т.д. Алкогольная и наркотическая зависимость предполагает в человеке наличие функции потреблять, т.е. потребительский тип людей склонен, в большей мере, потреблять алкоголь и употреблять наркотики [***]. Сексуальное влечение, которое я рассмотрю отдельно, есть привязанность. Следовательно, привязанности – есть род психологической зависимости, а зависимость – это тип физиологической привязанности. Поэтому посталкогольное и постнаркотическое состояния сопровождаются болевыми ощущениями (ломка или похмелье). В некоторых, и не малых, случаях эти состояния приводят больных к летальному исходу, сумасшествию, умопомрачению и прочего. Отсюда, и трудность в лечении этих заболеваний; ведь, если направленность энергии, например, алкоголика не определена, то психологическое лечение потребительского алкоголика не дает абсолютно никакого результата – о чем говорил Юнг. Тем более, что, по мнению Зейгарник, психически человек в состоянии вылечить себя сам, но физиологически, думаю я, вряд ли.

Итак, рассмотрим подробнее “синдром игрока”.

1. Игрок знает, что вероятность выигрыша мала, но возможность выигрыша всегда присутствует.
2. То, что имеется у игрока (деньги и прочее) обесценивается.
3. Игра – это страсть.
4. “Если стать, как мрамор холодный, не имея азарта, возможно, выиграть миллион” – говорил Достоевский. Следовательно, нужно стать другим, не таким, что человек есть на самом деле.

Этих четыре пункта вполне достаточно для того, чтобы очертить причины, толкающие человека на путь самоуничтожения. Обычно, страсть к карточной игре свойственна людям с математическим складом ума, которые любят считать, взвешивать, просчитывать варианты, составлять вероятности выигрышей, комбинировать – то есть в этом они находят некий род ментального наслаждения. Мы же должны вернуться назад, и представить себе человека, как субъекта вообще. Чуть выше я уже говорил, что действиями человека руководит инстинкт. Инстинкт – это то, что постоянно потребляет, и после потребления какое-то время испытывает наслаждение и удовлетворение; вместе с ним наслаждается и тело человека и его психика. Наслаждение его происходит от наполнения чувств неким содержанием; от меры наполняемости зависит мера наслаждения. Но как бы интенсивно инстинктивное чувство не наполнялось, оно всегда имеет свойство опустошаться (уменьшаться); ведь, впрок насытиться нельзя. От этого процесса, в котором при уменьшении содержания в геометрической прогрессии растет и чувство неудовлетворенности от недостатка этого самого содержания (бессодержательность). Последнее, трансформируясь в форму энергии желания, переходит в психику субъекта, где примысливаемая математическими отношениями рассудка, обращается в объективный мир, для удовлетворения своих потребностей. Теперь, субъект имеет представление о том, что он должен бороться за свое существование; преодолевать трудности, препятствия, проблемы – он должен, обязан и ответственен за свое существование. Все ценности для него существуют только в объективном мире, туда он и стремится, начиная свою борьбу, утверждая, вместе с Дидро, Лениным, Энгельсом и прочими, что общая чувствительность свойственна объективной реальности. Последняя оптимистично отражается в его сознании, и он, на этой вдохновляющей его ноте, усаживается за карточный стол или за “однорукого бандита”. Математический мозг его, наслаждающийся зрительными восприятиями чисел, света, крутящимися барабанами, начинает рационально считать и высчитывать, абсолютно забывая о том, что в природе человека есть нечто глубинное, которое должно быть удовлетворено. Тогда, это его бессознательное чувство, также бессознательно для него самого наполняет постепенно своим содержанием объективную реальность – в нашем случае автомат “однорукий бандит”. Содержание это, по определению, пессимистично, но является его собственной бессознательной проекцией, с которой он разговаривает, советуется и которую ненавидит – вот эта ненависть и есть его злой рок: Ибо оптимистичное отдающее психическое либидо, крича как шопенгауэровская белка, атакует пессимистичную инстинктивную потребительскую энергию, того же самого, удава – в чьей утробе они оба ассимилируются. То есть перед субъектом во весь рост стал его же собственный инстинкт, его страх, от которого он все время убегал. Попытка, по привычке бороться с ним ни к чему не приводит, потому что он пассивен – это, в большей мере, и страшит субъекта. Он представляет себе, что если сейчас перестанет действовать активно, то это нечто тогда начнет активизироваться – последнее пугает, и он продолжает биться со своей собственной тенью. По поводу чего Кант в “Критике практического разума” в главе третьей части первой “О мотивах чистого практического разума” говорит так: “Действительно в том, что мы высоко ценим, но чего (сознавая собственные слабости) боимся, благоговейный страх благодаря большей легкости удовлетворять его превращается в привязанность”. Поэтому и швыряет он в лицо своему субъективному содержанию все, что у него есть потому, что для себя ничего не жалко. Если человек в состоянии познать то, что находится по ту сторону игрального автомата, тогда есть шанс освободиться от этой привязанности; если же для него все-таки остается первичной окружающая его реальность, то вряд ли. И последнее; в страдающем этим симптомом пребывает потребность отдать. И в основе этой болезни лежит желание ей болеть, чтобы возбудить жалость к самому себе – он проигрывает, плачет, и его жалеют. То есть, резюмирую, если человек по своей сути является отдающим типом, посредствам проигрышей в казино он удовлетворяет свою потребность отдать то, чего у него в избытке и в чем он видит безусловную ценность. Оборотную сторону этого явления, возможно, наблюдать в людях, которые со всей страстью отдаются благотворительной деятельности; например, Рокфеллер. Таким образом, “синдром игрока” функционирует на уровне психической ментальной привязанности, которая доставляет ему интеллектуальное удовольствие от процесса его взаимодействия с волей, выраженной в форме либидо, стремящегося вовне. Бехтерев по этому поводу так говорит: “Да и во всякой азартной игре, в игре в тотализатор, в орлянку, в карты и т. п. значительная роль выпадает на долю увлечения, которое поддерживается и развивается в той или другой мере своеобразным микробом психической заразы, известном под названием внушения и взаимовнушения. Вероятно, немного найдется лиц из числа игроков, которые, не смотря на всю свою сдержанность, не ощутили бы на себе действие этого микроба, с которым благоразумие часто борется безуспешно и должно уступить свои права, хотя бы временно, этому ненасытному микробу, обыкновенно подкрадывающемуся к человеку тихо и незаметно [25]”.

Алкогольная и наркотическая зависимости в корне отличается от игровой привязанности тем, что воля здесь, как физиологическая функция инстинкта, воздействует на человека непосредственно, с целью преодоления психических рефлексов головного мозга, препятствующих действию, посредствам возбуждающих ее мощь средств, коими являются алкоголь и наркотики. Яркий пример тому доказательство, алкоголизм Высоцкого, в котором потребительская воля певца, миную ограничительные барьеры интеллекта, изливалась в его песнях вовне, непосредственно влияя на слушателей своим интуитивно пессимистическим характером содержания, популярность которого в народе общеизвестна. Таким образом, в любого рода зависимости, проявляется изменение на противоположное течение или психической или волевой энергии: такие выражения как, “что у пьяного на языке, то у трезвого на уме”, либо “трезвый – человек, как человек, а выпьет – дурак дураком”, употребляемые в народе, как нельзя лучше обосновывают вышесказанное. Ведь, действительно, активный и общительный человек под воздействием алкоголя и наркотиков становится пассивным и менее общительным – “тихий пьяница”; другой же, пассивный и малообщительный, становится буйным или веселым, или разговорчивым. Ламетри так говорит: “Присмотримся к человеку, который желает бодрствовать, но которому дали опиум. Приятные ощущения, доставляемые ему этим божественным средством, влекут его ко сну, и воля его меняется настолько, что душа вынуждена хотеть спать [26]”. Посему алкоголь усиливает энергию человека, которая способна устремится к тому, что ей необходимо; ибо человеку всегда необходимо то, чего у него нет, а то чего у него нет, есть то, что находится в противоположной стороне от его естественной сущности. В этом и состоит опасность алкоголизма, а именно: для воли – это самый легкий и простой способ удовлетворять свою природную необходимость, поэтому и бытует мнение о том, что алкоголик или наркоман абсолютно счастливые люди, ибо их потребности – минимальны: все, что необходимо им для полного счастья – это употребить алкоголь или наркотик. А отсюда уже и вытекает тот факт, что обыкновенный человек бессознательно всегда зависит от необходимости, которая проявляется тогда, когда начинается действие: необходимость в Operari, – как утверждал Шопенгауэр, – а свобода в Esse, то есть, в сущности. По поводу необходимости Аристотель так говорит: “В самом деле, насилие называется необходимостью; поэтому оно и тягостно, как и Эвен говорит: “Коль вещь необходима, в тягость нам она”. И принуждение также есть некоторого рода необходимость, как сказано и у Софокла: “Принуждение заставляет это свершить”. И верно полагают, что необходимость неумолима, ибо она идет наперекор движению, происходящему по собственному решению и по здравому размышлению [27]”. Следовательно, употреблять алкоголь, наркотики, играть в карты – это последним необходимо, но называть их вредными привычками нельзя, потому что такое утверждение приводит нас к тому, чтобы назвать алкоголиков, наркоманов и игроков – счастливыми людьми. “Если бы я имел безрассудство еще верить в счастье, я бы искал его в привычке” – говорил Шатобриан, а у Пушкина так сказано: “Привычка свыше нам дана: Замена счастию она”. Таким образом, привычка – это Esse (сущность), а вредная привычка – Operari (необходимость). Ленинский спинозизм [28], наверное, и есть такая вредная привычка – отмечу отдельно.

В обширном смысле слова, любая деятельность человека, обусловленная внутренней или внешней необходимостью, суть зависимость от этой самой деятельности, которая посредствам опыта становится привычкой; ведь, употребление алкоголя долгое время и двадцатипятилетняя трудовая деятельность, или любая другая деятельность автоматически приводят человека к зависимости от последних. Когда же деятельность, по каким бы то ни было причинам, прерывается (пенсия по старости и.т.п.) человек, как наркоман в состоянии ломки, испытывает физические страдания от ее недостатка. Прекрасно такое состояние в отношении Юнга описала Аниэла Яффе в предисловии к его автобиографии “Воспоминания, сновидения, размышления” (Минск. Харвест. 2003.): “Я чувствую – говорит Юнг – необходимость записать ранние воспоминания, и, если не занимаюсь этим хотя бы день, у меня немедленно возникают неприятные физические симптомы. Стоит же мне сесть за работу, они исчезают, и я ощущаю в голове полную ясность”. Здесь, мы видим привязанность гения к своим творениям и его прочную зависимость от своей врожденной внутренней гениальности, которая направляет его движение в обратную от всего общественного сторону. А кто может утверждать, что алкоголизм, наркомания или другие дурные порочные зависимости являются общественно-угодными проявлениями человеческой личности? Никто. Ибо последние есть следствия внешней социальной необходимости – посему ей и противоположны.

Глава XI. О метафизики брачных отношений

Самое трудное предприятие для человека, я думаю, размышлять над темой, о которой написаны миллионы книг и еще больше существует мнений, коих не пропечатано нигде, ибо они остаются terra incognita для посторонних. Также невозможно помыслить и существование хотя бы одного человека на земле, не задумывающегося над этими вопросами, которые Эмпедокл назвал началами. Ведь, как много человеку приносит радости, наслаждения, страданий и печали – это всепоглощающая страсть любви, в аффектах которой рушились империи, великие полководцы теряли головы, а простой люд доводил себя до суицида. Но, воспетая художниками во всех ее страданиях и униженная философами во всех ее прелестях, она вечно и непоколебимо пребывает в человеческом мире, достойная того, чтобы о ней размышлять в поисках счастья – если оно, конечно, существует. Всепоглощающая страсть, предшествующая супружеству, или рациональный и прагматичный подход ко всему интимному, следующий после супружества: вот две стези взаимоотношений, которые проходит каждый, кто вступал на этот скользкий путь постоянного неудовлетворения, который каким-то не умопостигаемым образом стал необходимым человеку с тех давних времен, коих с высоты, или глубины, настоящего времени уже невозможно созерцать. Потому что себялюбие и эгоизм в брачных отношениях есть то, рациональное зерно, из которого вырастает супружеское дерево, основанное на субъективной любви своих же наслаждений в объекте своего вожделения, – исходя из утверждения Сеченова: “Любя женщину, человек любит в ней, собственно говоря, свои наслаждения; но, объективируя их, он считает все причины своего наслаждения находящимися в этой женщине, и таким образом в его сознании, рядом с представлением о себе, стоит сияющими всякими красотами образ женщины. Он должен любить ее больше себя, потому что в свой идеал я никогда не внесу из собственных страстных ощущений те, которые для меня неприятны. В любимую женщину вложена только лучшая сторона моего наслаждения [29]”.

Итак, любовь – это то, что с одной стороны наполняет человека, с другой же стороны – опустошает. В зависимости от того, кто в сущности своей человек, он и будет испытывать либо счастье от наполнения его естества любовью, либо печаль по причине его опустошения – такого человека мы называем потребительским типом. Того же, кто испытывает счастье от опустошения своего естества, и печаль от наполняемости, – мы называем отдающим типом. Такое различение типов является, я надеюсь, очевидным и не стоящим отдельных пояснений. Следовательно, если два этих типа сосуществуют вместе, то они, по определению, до времени, испытывают счастье от такого взаимообмена, то есть они необходимы друг другу, ибо в их взаимодействии определяется интерференция – то есть, сгущение одной энергии накладывается на разряжение другой, что приводит к эффекту “тихого счастья”. Посему, противоположные энергии, вполне счастливо уживаются вместе, ибо становятся зависимыми друг от друга – что мы прояснили в предыдущей главе. Последние, верно и в следующем отношении: невозможно себе помыслить того, чтобы бык испытывал сексуальное влечение к свинье – это для животных противоестественно, но то, что противоестественно животным должно быть естественным для человека, ибо для животных естественно сношатся, не скрываясь от посторонних глаз; человеку же необходима интимная обстановка. Следовательно, сексуальное психическое влечение к противоположному энергетическому полюсу есть, то благожелательное явление, которое, с одной стороны, отличает человека от животного, с другой стороны, опять же в отличие от последнего, позволяет найти некое подобие личного счастья. Но достичь этого, оказывается на деле, бывает нелегко, ибо животный инстинкт (мощное половое чувство) устремляет человека к подобному себе объекту и этот путь для него есть самый легкий путь. Самый же верный аргумент в пользу этого моего утверждения, заключается в том, что родство людей в биоэнергетическом плане, независимо от пола индивидуума, четко проявляется в зоофилии, гомосексуализме и лесбиянстве. Ибо, будучи явлениями противоестественными для человека, – следовательно, называться должны животными, – являют миру то многообразие порочных и развратных соитий, пред которыми даже природа в ужасе от этих видений сходит с ума, или теряет разум. Фрейд утверждал, что гомосексуализм имеет причину в женской составляющей в мужчине, а лесбиянство наоборот. Я же говорю, и впоследствии это докажу, что причина гомосексуализма, – вернее сказать, предрасположенность к нему, – состоит в обратном, в отсутствии женских качеств в мужчине; равно как и в женщине – то есть, если в женщине пребывает мужской дух, она вполне возможно может стать и лесбиянкой или на худой конец, – феминисткой. С другой же стороны, большее количество лесбиянок являются потребительским типом, ибо тяготение их ко всему мужскому, их интимные мечтания о том, чтобы быть мужчинами, происходит от того, что последний тип женщин не имеет в своей природе мужских качеств. Следовательно, причины сексуальных извращений необходимо искать в односторонности психической направленности энергии, конкретно взятого, субъекта. В более обширном смысле, отдающая направленность нервно-психического либидо, в извращенном виде, есть причина и гомосексуализма, и лесбиянства, и педофилии, которые рассматривать следует как психические патологии наравне, кстати говоря, и с религиозностью – о чем я буду говорить в другом месте.

Далее: Если “мужчина в мужчине” вступает в интимные сношения с “женщиной в женщине”, то происходит их одновременная ассимиляция, и подобное явление будет соответствовать библейскому выражению: “И прилепится к жене своей, и будут два одною плотью; так что они уже не двое, но одна плоть” (Мк.10; 8), то есть в их отношениях образуется целое, к которому стремится все живое в природе; следовательно, такая любовь – объединяет. (Мк. 10; 9) “Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает”. “Так, видно, нравится самой Венере; зло шутя, она соединяет тех, кто так несхож ни внешне, ни душою” (Гораций). Но если свои представления о человеке противоположного пола складывается исключительно по его внешнему виду, то есть представление имеет вид: “Женщина – это…и прочее” или “Мужчина – это…и тому подобное”, то такое представление, стало быть, ошибочно: Ибо есть масса женщин, которые хотят быть Наполеонами, – например Хакамада, которая, скорее всего, не знает, что Наполеон сказал госпоже де Сталь следующее: “mulier teceat in politicis! [30]”. И есть масса мужчин, которые вообще не имеют никакого желания быть Наполеонами. Вот это заблуждение и создает возможность животной воле устремиться к себе подобной сущности, между которыми, в скором времени, разворачиваются боевые действия за обладание телом объекта, причем борьба эта носит двухсторонний характер, пока кто-либо не сложит оружие, или не убежит. Но всякая борьба – это сущность животного мира (борьба за выживание, по Дарвину, как форма естественного отбора), инстинкта и чувств, то есть, страсть и адреналин. Лечить ее психологическими методами, – а тем более, методами Фрейда, – бесполезное занятие – это все равно, что уговаривать злую собаку не кусаться. В этой связи интересно проанализировать “Случай Анны О”, – под этим названием в историю психоанализа вошла история лечения Брейером пациентки Берты Паппенхайм, которая потеряла отца, что вызвало у нее появление паралича, нарушение кожной чувствительности, речевых и зрительных расстройств. Брейер лечил ее с помощью гипноза, но меньше чем через 2 года прервал курс, потому что девушка – со слов самого Брейера – стала испытывать к врачу влечение, привязалась и постоянно испытывала в нем потребность. Он был встревожен сексуальными фантазиями пациентки, кроме того, это вызвало ревность жены Брейера. По этой причине он был вынужден прервать лечение и уехать в Венецию на несколько месяцев. Итак, что нам ведает этот пример: Во-первых, в силу того, что Брейер производил лечение пациентки гипнозом, то есть воздействовал на нее зрительной энергией, и еще по другим причинам, которые укажу в третьей книге, он соответствует отдающему типу людей. Во-вторых, его пациентка, имела патологические расстройства в области речи, зрения и кожной чувствительности, то есть в той ее части, где у нее имелся недостаток, в психической энергии: следовательно, она была потребительским типом, которой недоставало отдающей энергии. В-третьих, этот недостаток, компенсировал ей Брейер. В-четвертых, жена Брейера почувствовала, со своей стороны, такой же недостаток, ибо отдающее либидо Брейера раздвоилось, и последней его стало не хватать. В-пятых, не пациентка имела к Брейеру влечение, а сам Брейер почувствовал в себе это влечение, ибо пациентка с жадностью впитывала в себя все либидо, которое на нее изливал врач, что и вынудило его прервать все сношения с пациенткой и уехать из страны. Посему: О процессах, которые происходили в Брейере, говорит сам Брейер, перенося свои умозаключения на пациентку, что я указал в первой главе. Он пришел к выводу, что суть этого явления заключается в неправильном распределении психической энергии: она оттесняется от возможности переработки, обычно происходящей в сознании, и направляется на патологический путь (судя по всему, пациентки). Юнговское “что плохого мы видим в других, тем мы и являемся”, как нельзя лучше, растолковывает нам определение, данное Брейером, и плюс к этому, указывает на пример вредоносного влияния всякой односторонности (необходимо отметить, что односторонность есть качество, которое дается человеку от рождения). Хотя, следует признать тот факт, что две односторонности, взаимодействуя друг с другом, бессознательно оформляют некое целое образование, которое, употребляя психологический язык, можно уподобить взаимоотношениям невротика и параноика (если таковые отношения существуют). Невротик облегчает себя тем, что воспринимает в свое эго возможно большую часть внешнего мира и делает ее предметом бессознательных фантазий; тогда как, параноик вытесняет из своего эго все движения воли, вызывающие неудовольствие. Таким образом, невротик воспринимает то, что параноик вытесняет, и каждый удовлетворен по-своему потому, что на время ими чувствуется облегчение. То же, что касается, так называемой, интерференцией во взаимоотношениях между людьми, в которой сочетаются две противоположности, оказывается, по определению, не создает того, что принято называть трансцендентной функцией, так как эти противоположности, компенсируя друг друга, удовлетворяются тем, что имеют, достигая при этом некоторого счастливого идеала совместного существования, о котором говорит в проповеди во втором послании к египтянам Климент Александрийский: “Когда двое станут одним, снаружи и изнутри, а мужчина и женщина не будут ни мужчиной, ни женщиной”. Один момент, здесь, все-таки так и останется не разрешенным полностью: Кто в этом случае проживает свою собственную жизнь, а кто чужую? Или оба таких субъекта не проживают своих собственных жизней, ибо у каждого у них в бессознательном находится противоположный ему пол? Ведь, если мужчина не есть мужчина – он есть женщина, по тексту Климента, хотя и бессознательно. Но, по Фрейду, бессознательное – это и есть сексуальное либидо, которое всегда и все время хочет: судя по всему, желает быть женщиной. Что мы и наблюдаем сегодня в объективной реальности: мужчины становятся женщинами, а женщины – мужчинами.

Если же сексуальное либидо имеет единственное свойство – хотеть, то, согласно философии Шопенгауэра, последнее есть воля, но согласно настоящему изложению – сексуальное влечение есть следствие воли; следовательно, оно психологично, как таковое. Посему, нам нужно определить психологизм желаний как множественность, а саму волю противопоставить этому психологизму как единичность. Выглядеть подобное будет так: Психологизм утверждает, что по выражению современного американского исследователя, одного из ведущих специалистов в области генетики поведения, Роберта Пломина, каждый из нас есть уникальный генетический эксперимент, который никогда больше не повторится. Ученые подсчитали, что число возможных сочетаний генов человека составляет примерно 3^.10⁴⁷, тогда как число живших на Земле людей за всю историю человечества имеет порядок около 10¹¹, что на десятки порядков меньше. Поэтому практически на земном шаре никогда не было, нет, и не может быть двух людей с одинаковым набором генов. Даже вероятность того, что дети одних и тех же родителей (не считая, конечно, монозиготных близнецов) будут иметь одинаковый набор генов, равняется одному шансу на 64 триллиона возможностей. Так что каждый из нас генетически уникален. Единая же воля говорит так: она предполагает возможность одновременного бытия одного и того же существа в различных местах и во всей полноте на каждом отдельном месте. Не имеет смысла оспаривать два этих противопоставления, ибо они верны, каждый по-своему: Первый – когда утверждает о генетической наследственности, должен признать тот факт, что его определения относятся к внешнему виду индивидуума, к его форме, что вытекает из всего моего изложения: второй же полюс, определяет содержание этой формы, то есть указывает на метафизичность подобия людей, которая зависит от влияния на индивидуума окружающей среды. Таким образом, субъект, который утверждает свою неповторимость и уникальность, должен ответить на следующие вопросы: Как и по каким причинам люди сходятся между собой, разделяют свои взгляды на определенные вещи, добиваются совместно одинаковых целей и повторяют пути, по которым до них прошагала уже масса народа? Почему, субъект, желающий сношений с массой объектов противоположного пола, желающий практически каждого такого, которого видит, оказывается, имеет сношения только с одним объектом, и эмпирически возможно наблюдать обратное явление: желающий одного, или вовсе ничего не желающий индивидуум, имеет многое? Когда же такой индивидуум возьмется отвечать на эти вопросы, я бы хотел, со своей стороны, напомнить ему три психологических закона. Первый – что плохого мы видим в других, тем самым мы и являемся. Второй – ценности одного есть отрицательные ценности другого. Третий – представление (мнение) для себя, всегда положительно, а мнение о других – всегда отрицательно. По этому поводу Бехтерев так писал: “При этом мы понимаем не одну только биологическую наследственность, которая преемственно передает из поколения в поколение внешние формы человеческой личности и ее внутреннюю организацию в смысле биохимических процессов, отражающуюся на человеческом темпераменте и его характере, но и тот процесс, который мы обозначаем именем социальной наследственности и благодаря которому из рода в род передаются все приобретения жизненного опыта предшествующих поколений”.

Если представить взаимодействие энергий математически, то есть, применяя при этом метод по аналогии, о котором Кант говорил так: “Такое познание есть познание по аналогии, что не означает, как обычно понимают это слово, несовершенного сходства двух вещей, а означает совершенное сходство двух отношений между совершенно несходными вещами [31]” (такими отношениями в нашем случае являются отношения между двумя несходными вещами – мужчины и женщины), мы получим следующее: Воля, как пассивное женское начало потребительской энергии, в соответствии с традициями нумерологии, Египетского Таро, пифагореизма, кабалы и воззрениям Аристотеля, определяется четными числами: Сознание, как активное мужское начало отдающего либидо, соответственно, определяется нечетными числами. Таким образом, схем их взаимодействия может быть всего три: 1) нечетное + нечетное = четное, 2) нечетное + четное = нечетное, 3) четное + четное = четное. То, что воля есть состояние пассивное, прекрасно доказывает третий пункт: два пассивных состояния, кроме как пассивность ничего образовать не могут, ибо абсурдно мыслить обратное. Уложив это в некое целое образование, мы видим, что между двух волевых начал пребывает активное мужское либидо, аналогично тому, как солнце вызывает под экватором термоэлектричество, которое устремляется, как круги по поверхности воды, к северному и южному полушарию, где в магнетизме первого мы наблюдаем полярный свет (северное сияние). А сетка координат земли указывает нам, что воля пересекает в бесконечно многих местах движение либидо и эти пересечения, оставаясь для нас неосознанными, единственное, что оставляют человеку надеяться на случай или удачу (хотя удача – это, с другой стороны, и есть счастливый случай), и представлять себе символ счастья как “отголосок совпадения наших желаний с не зависящими от них благоприятными внешними обстоятельствами”. Но в более конкретном смысле слова, мы должны согласиться с тем, что в глубине бессознательной души, интуитивно чувствуется нежелание, чтобы такие “счастливые” случаи-пересечения происходили в жизни. Ибо, каждый человек познает из своего опыта, – а всякий опыт есть вместе с тем и горький опыт, – страдательность всего случайного и скачкообразного, несмотря даже на свое априорное знание того, что natura non fasit saltus, et quod commodissimum in omnibus suis operationibus sequitur [32]. Отсюда, таким образом, и происходит расхожее мнение, что самый счастливый брак – это случайный брак, который совершается на небесах. Из нашей же математической модели диалектики брачных отношений, изложенной несколько выше, следует: в первом случае, где отдающее либидо, двигаясь наиболее удобным для нее маршрутом, отыскивает себе подобное либидо в противоположной форме (пол), между которыми (по прошествии некоторого времени) происходит борьба, называемая проявлением воли или такое вновь указывает на интерференцию, только, в этом случае, подобные энергии, накладываясь друг на друга (разряжение на разряжение), увеличивают “громкость” взаимоотношений, которую можно уподобить той потребительской воле, свойственной физиологически женщине и выраженной в четном эквиваленте числа, которая в этом противостоянии научается господствовать тогда, когда мужчина с отдающим либидо представляет себе абсолютное доминирование над объектом своего вожделения. Брак в этом случае подобен борьбе между двумя объектами, которые желают приобрести в свою собственность супружеский объект, где каждый по-своему логично обосновывает, принадлежащие только ему права наделять другого своими обязанностями. С другой стороны, эта аффективная женская двусторонность, как мощный двигатель, топливо которого есть высвобожденная воля, способствует социальному и общественному росту супруга, – хотя и бессознательно для обоих, – ибо в этих отношениях обязательно присутствует уклон, по которому устремится воля вовне. Такие уклоны бывают весьма разнообразны по формам. Самые отрицательные – это алкоголизм, карточная игра и супружеские измены; более-менее положительные – трудовая активность и общественная деятельность: и первые и вторые являются, как мы видим, определенного рода зависимостями, из которых первые самые распространенные – потому как, женщина бессознательно чувствует свое господство больше над мужем алкоголиком, чем над мужем трезвым; с другой стороны, она удовлетворяет свою потребность любить мужскую волю, его сущность, его половой инстинкт без примеси интеллекта (без его барьеров). То есть женщина, всегда любит нечто животное, страстное и аффективно окрашенное; боль, зависть, страдание, унижение всегда идут рядом с сущностью женщины, вернее сказать, с ее волей. Так, и у древних римлян существовало представление, что женщина может лишь двояким образом смертельно согрешить: однажды через прелюбодеяние, затем – через винопитие. На деле женщин, уличенных в опьянении, наказывали смертью, и, разумеется, не потому лишь, что женщины под воздействием вина иной раз отучаются вообще отказывать, а потому как женщина более подвержена зависимости от зеленного змия, что может приводить ее до состояния оргиастических проявлений воли [33]. Следующее: воля, как причина и следствие этого брачного образования, указывает на то, что супружество произошло по внутренним причинам самих супругов и последствия (результаты и следствия) будут проявляться в большей мере – если не в основной – во внутреннем мире каждого из супругов; в виде либо удовлетворения, либо неудовлетворения – последнее, сразу же отмечу, проявляется в девяти случаях из десяти. Когда я говорю внутренние причины, то подразумеваю, осознанность мотивов, по которым индивидуумы вступают в брак, то есть имеется ввиду сознательность при принятии такого решения, но что есть наша сознательность, мы рассмотрели во второй главе моего изложения, из которой следует неудовлетворительность его основоположения при руководстве действиями, что мы сейчас и доказали, а именно: Если два субъекта, имеющие в своей основе превалирующее психологическое влияние отдающего либидо, вступают в интимную связь, то они должны четко себе представлять тот факт, что их намерения (желания) есть следствия действия бессознательной для них воли, поэтому они и свято верят в то, чего более всего желают. Но в силу этого, все явления и события их совместного бытия будут носить роковой характер в своих проявлениях, ибо причина их остается бессознательной.

Далее: отдающее либидо, как мы знаем объективно, по своей сути, посему в нашем случае наблюдается взаимодействие между собою двух объектов – то есть один для другого является зеркалом, в которое каждый из них смотрится с такой же целью, с какой женщина прихорашивается бесконечное количество времени возле него перед выходом в свет. Здесь, каждый говорит другому то, что хочет слышать сам и естественно только то, что приятно слышать ему самому: например, мужчина будет постоянно возмущаться женщиной, осознавая себя господином, и то же самое будет делать женщина, ибо она также мечтает быть мужчиной. Следовательно, каждый из них доволен своими словами и, в то же самое время, недоволен словами другого, ибо “отражение” говорит нечто до боли знакомое, о котором лучше было бы промолчать – это уже проявление обиды, которая есть самое мощное разрушительное ядро того, в чем нет необходимости для воли. Ведь, следует обратить внимание на то, что один человек не может обидеть другого, если тот другой сам не обижается. Также человек не может представить себе то, о чем он не имеет абсолютно никакого представления, то есть, вещь, которую он ни разу в своей жизни не видел, и, о которой ничего и никогда не слышал, для него не существует. Стало быть, тогда, когда один индивидуум имеет намерение высказать в адрес другого нечто обидное, он будет высказывать подобное в соответствии со своим видением обидного; если же высказанное им оскорбление обижает того, кому оно адресовано, то это означает, что адресат прекрасно понимает, о чем идет речь и такое понимание называется обидой. Назовите француза – петухом, а каталонца – ослом, и никому из них даже в голову не придет обижаться на вас, потому что эти понятия являются для последних комплиментами. Отсюда, мы понимаем огромную разницу между нами и ними, но различие это не ведет нас к какому бы то ни было противостоянию, а тем более к обидам: мы, скорее всего, смотрим, друг на друга с некоторой долей снисходительности и сочувствия, аналогично тому, как у нас принято не обижаться на дураков. И они, в свою очередь, смотрят на нас таким же образом, что никак не влияет на наше мирное сосуществование. Может быть, это зависит и оттого, что в наших языках есть такое же существенное различие – у них отсутствует средний род, который присутствует у нас. Например, немецкий язык имеет форму среднего рода, и противостояние немцев и русских уже стало “притчей во языцех”, вероятнее всего, этим подобием и вызвано всегдашнее противостояние Германии и России. Хотя с другой стороны, расцвет философии Шопенгауэра во времена брежневского застоя, да и вообще вся немецкая классическая философия более близка нам по духу, – ведь, общими нашими корнями является славянство, – то есть мы ее понимаем лучше, чем, например, французский экзистенциализм. Потому как нам трудно понимать то, каким образом можно достичь свободы в существовании (в экзистенции), если неудовлетворительность жизни русским выражается в словах народной мудрости: “Это не жизнь, а существование”. То есть нам необходимо нечто более весомое, чем существование, наверное, это Шопенгауэровская сущность, в которой мы можем еще найти подлинную свободу. Тогда сущность браков между подобными субъектами, – будь то подобие по четным или нечетным числам, – всегда есть воля к власти, или жизни. Здесь же, мы замечаем противопоставление такого рода: внешние формы индивидуумов противоположны друг другу (мужчина и женщина), а их внутренняя основа одна и та же. Я понимаю, что такое мое утверждение, – это удар ниже пояса всем плоским индивидуалистам и оптимистам, от которых и происходит вся мерзость запустения объективной жизни, ибо последние вообще не в состоянии видеть суть вещей, она для них, как и для великого Канта, “вещь в себе”, которая непознаваема. То есть, сегодня принято рассуждать, что борьба противоположностей приводит к образованию трансцендентной функции – чего-то третьего. Но не принимается во внимание тот факт, что это трансцендентное уже имелось априори этого объединения. Например: “мужчина в мужчине” имеет сношение с “мужчиной в женщине”; следовательно, они подобны друг другу в своей сути, в основе, во внутреннем содержании, и противоположны по форме – она женщина, он – мужчина. Стало быть, в женщине мы замечаем двойственность (и мужское и женское начала), а мужчина остается односторонним индивидуумом; значит на лицо тройственность. Результатом такого объединения, как исходит из математики, то есть трансцендентной функцией является потребительская воля, как всецело женское начало, которое и было априори этого объединения. С другой стороны, ее взаимодействие происходит также с бессознательной частью “мужчины в мужчине”, где, как мы знаем, находится женщина, то есть сознательная воля женщины замыкается на своем бессознательном подобии с проекцией мужского содержания, что приводит к новому взаимодействию, но уже между подобием женских четных составляющих: взаимодействие же четных подобий приводит, как мы знаем, к четному же эквиваленту, то есть такое взаимодействие не порождает вообще что-либо третье, а усиливает имеющееся. Абсолютные же противоположности, – такие как “мужчина в мужчине” + “женщина в женщине” и “мужчина в женщине” + “женщина в мужчине”, – взаимопоглощаются. Неосознанность, например, женщиной последних способов взаимодействия, вкупе с пассивностью мужчины, способно привести женщину к крайне тяжелой форме душевного диссонанса, которая может подтолкнуть последнюю к суициду, ибо ей необходимо, чтобы мужчина в любой форме (презирал ее в обширном смысле слова) изливал в нее свое либидо, либо активно воспринимал ее излияния в любой форме (позволял над собою ее доминирование). Посему, абсолютные противоположности возбуждают движение и активность, как пространство и время порождают движение материи, то есть являют собою жизнь – если жизнь – это то, что можно назвать трансцендентным, тогда, и только тогда, с этим можно согласиться. А из этого следует, что сама жизнь не есть то, что, мы имеем здесь и сейчас, ибо здесь и сейчас мы имеем абсурд и хаос настоящего, которое зиждется на себялюбивом оптимизме каждого отдельно взятого индивидуума. Посему сама жизнь, как нечто такое, что может действительно осчастливить, должна родиться в состоянии абсолютного презрения к своей страдательной природе, в которой мы имеем только лишь волю к жизни – то есть намерение (желание) жить – но не саму по себе жизнь, которая есть “неизбежное и неустранимое явление в мировом процессе, являющееся результатом определенного сочетания энергий [34]”. Значит, интерференция противоположных сочетаний энергий, – суть жизнь, но тишина такового сочетания, с другой стороны, есть скука, а сама по себе жизнь является тогда явлением отрицательным и не имеющим особенной ценности. И здесь мы должны согласиться с экзистенциалистами, которые утверждают, с одной стороны, что человек сначала существует, встречается, появляется в мире, и только потом он определяется – то есть живет, с другой стороны, они утверждают полное отрицание жизни, при необходимости стремления к смерти. В объективной же жизни все происходит, как мы знаем, обратным образом. Следовательно, такое обыденное определение на уровне совместного существования людей, как форма бессознательного стремления к целому знанию, субъекту представляется возможным в браке; с чем и связано вообще существование института брака и всякого рода понятий о супружеском долге, обязательстве и ответственности каждого члена этого образования, в которое направляет субъекта его воля, поэтому она и называется – свободной. А из этого следует, что субъект не имеет в таковых устремлениях никакой свободы выбора, ибо если воля свободна и стремится к тому, что ей необходимо, то субъект носитель этой воли всегда зависим от ее движения, но представляет он себе, наоборот, независимость и свободу своего выбора. Хотя, ранее – бессознательно для него, – его воля, или либидо, такой выбор уже сделали; именно отсюда происходят тревожные ощущения субъекта и чувство “заброшенности” в мир, по Хайдеггеру, и необходимости “заботы” о самом себе, которые прямо вытекают из бессознательного чувства зависимости человека от самого себя, от движений своей воли, от которых он стремится убежать в объективный мир – в частности в супружество и брак. Посему, исходя из вышеизложенного, человек, по определению, сознательно принимает решения, которые ранее уже бессознательно были приняты его волей – это уже субъективный фатализм, так презираемый людьми, за его правдивость. Представим себе на мгновение человека, который, допустим, стремится освободиться из под власти воли; то есть он начинает с ней вести борьбу, утверждая свою свободу выбора при принятии тех или иных решений. Следовательно, само такое решение уже было принято волей ранее, и человек, ведя с ней борьбу, кончает жизнь самоубийством, чего и требовала воля; ибо, как говорил Ф.Бэкон, природу побеждают только, повинуясь ее законам. Посему, борьба с ними, всегда ведет к поражению: ведь, даже интеллект, воюющий с волей все время своего существования, в скором времени, становится безумным, а субъект – сумасшедшим, религиозным фанатиком, педофилом или гомосексуалистом. Грубо говоря, вообще, что противопоставляется браку в нынешнее время? Противопоставляется однополая любовь, как некий вид эфемерной психической компенсации определенного рода беспокойств и неудовлетворительных внутренних состояний индивидуума. Кто виновен в этих состояниях и почему освобождения от них непременно необходимо искать в противоположной стороне, так толком никто и не обосновал. Говорится, что в однополых союзах индивидуумы находят некий вид внутреннего духовного отдохновения и только в них возможно отыскать внутренней свободы, следуя путем самопознания. Тогда, зачем индивидууму необходим другой объект, если уж заходит речь о свободе и самопознании? В самой предпосылке утверждения гомосексуализма, таким образом, мы видим натуральную ложь, на которую “ведутся” молодые юноши и девушки не способные еще к полноценной рефлексии. Другое, говорится, что гомосексуалистами становятся после неудачных сексуальных контактов с противоположным полом. Наркоманами, кстати говоря, становятся также после того, как прекращается отвращение к наркотику; ибо первые приемы дозы наркотика сопровождаются рвотными реакциями, головными болями и мерзким состоянием организма, но никак не наслаждением и “кайфом”. Как только последние исчезают, субъект становится чистым наркоманом или алкоголиком. Так и в нашем случае: как только в юноше или девушке прекратится отвращение к противоположному полу, он никогда уже не станет гомосексуалистом. С другой стороны, почему подростки испытывают отвращение к противоположному полу после интимного сношения? Потому что, это отвращение было ожидаемым, то есть априори сношения присутствовал страх перед противоположным полом (страх перед неизвестностью) и не уверенность в своих собственных силах, как форма отсутствия честолюбия, которое, конечно же, в подростковом возрасте еще не сформировалось полностью, ибо психика их еще слаба, и находится целиком во власти воли – вернее сказать, их действия в основе своей бессознательны. Это первое: Второе: необходимо четко осознавать с каким объектом произошел сексуальный контакт, кто есть объект вожделения по своей сути. Если он, по природе своей, подобен самому субъекту (о чем говорилось чуть выше), то естественным образом отторжение друг от друга неизбежно, после их интимного контакта. Ибо, львица после спаривания со львом, способна разорвать самца или нанести ему серьезные увечия, а скорпионша вообще пожирает скорпиона после акта оплодотворения. В другом случае, если взаимообмена между внутренними энергиями нет, то есть они подобны, юноша и девушка могут всю ночь провести возле телевизора так и, не сделав попытки друг к другу, хотя каждый сознательно этого желает, но либидо, или воля, не реагирует и действия нет. Что впоследствии выливается в самобичевание и самоистязание, которые и являются благодатной почвой для всякого рода гомосексуализма. Таким образом, однополая любовь – жертвенна, по своей сути, то есть гомосексуалист, в обширном смысле, есть жертва. Таковою “жертвой”, например, был Фрейд. Вот как об этом пишет в своих “Воспоминаниях” Юнг: “Теперь я начал осознавать, почему психология самого Фрейда вызывала у меня такой интерес. Мне хотелось выяснить, каковы его собственные предпосылки, как он сам приходит к пресловутому “разумному решению”. Для меня это стало своего рода вопросом жизни и смерти, и я готов был пожертвовать многим ради того, чтобы найти ответ. И теперь я почти уяснил, в чем дело: Фрейд, оказывается, сам страдал от невроза, что установить было совсем несложно, и симптомы его болезни были крайне неприятны, что и проявилось во время нашего путешествия в Америку. Конечно, он убеждал меня, что весь мир в какой-то степени болен и что мы должны быть более терпимыми. Но такое объяснение меня уже не удовлетворяло, я хотел знать, как избежать неврозов…Работая над книгой “Метаморфозы и символы либидо” и заканчивая главу “Жертва”, я понимал, что публикация ее положит конец моей дружбе с Фрейдом. Я намеревался сформулировать в ней собственную концепцию инцеста, рассмотреть различные трансформации понятия либидо и многое другое, в чем полностью расходился с Фрейдом. Инцест, на мой взгляд, лишь в отдельных случаях можно считать собственно отклонением. В целом же в инцесте основополагающую роль играет религиозное содержание”. Последнее, собственно говоря, с достаточной долей убедительности обосновал еще Розанов “В темных религиозных лучах”. Одна из самых таинственных его книг, которая была уничтожена цензурой сразу после выхода в 1910 году, однако Розанов на следующий год подготовил по ее материалам два издания – “Темный лик” и “Люди лунного света” – получившие большой резонанс, и скандальную известность. Именно здесь он пишет о гомоэротике, пронизывающей христианское поповство и священничество, и таковые же проявления в других религиях. Полная версия книги, чудом сохранившаяся, была опубликована только в 1994 году.

Таким образом, мы теперь можем определить и поводы разводов, так как нам известны причины, по которым происходят браки. Грубо говоря, первая и, наверное, самая главная причина разводов, в большинстве своем, есть взаимопонимание между супругами. Если даже такие браки и не заканчиваются разводами – они все имеют страдательную форму существования. То есть, что собою представляет взаимопонимание? Взаимопонимание – это абсолютное тождество (подобие) супругов в их бессознательных нервно-психических энергиях, о которых я говорил чуть выше. Следствием же этого взаимопонимания всегда является обида, которая и разрушает брак или делает его несчастным. Ведь, даже Новый Завет говорит о том, что не имеет смысла любить подобного себе индивидуума (Мтф. 5; 46,47): “Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?”. Но как мы можем заметить, в сегодняшней жизни 9 из 10 браков зиждутся на этом мнимом взаимопонимании; эфемерном, как и сами брачные образования: на этом же основании и гомосексуализм – замечу попутно). Ведь, нет ничего проще и легче, чем построить взаимоотношения с подобным себе объектом; ибо все прекрасно понимается; все ладится и сходится; все сообразуется в некое целое, всех удовлетворяющее. Но кого всех? Всех тех, про кого в писании говорится (Мтф. 7; 13) “потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими”. Вспомните все те пожелания и тосты, которые произносятся на свадьбах, например: “Взаимопонимания вам в счастливой семейной жизни!” или известный грузинский тост из “Кавказской пленницы” – “Пусть наши желания совпадают с нашими возможностями”. Первый желает скорейшего развода, второй говорит о том, что и так само собою существует, только никто об этом не задумывается; ведь, как я уже говорил раньше, желания наши – это и наши возможности. То есть, где-то внутри нашего существа находится та заноза стремления к подобному, к стадному и животному, от которого человек должен освобождаться всеми мыслимыми и немыслимыми средствами. Поэтому в Новом Завете говорится так (Мтф. 7; 13, 14): “Входите тесными вратами, потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их”. Это те немногие, которые сочетаются в браке с абсолютной своею противоположностью. Здесь, возможность взаимопонимания минимальна; следовательно, и обид в этих отношениях меньше и полезность (выгода) очевидна. Ибо, необходимо и выгодно всегда человеку, – я повторяю, – всегда то, чего у него нет или то, что находится в противоположной от его сущности стороне. Конечно, трудно настроить такие отношения, потому что они противны животной натуре человека, но кто сказал, что жизнь прекрасна? Тем более, об этом повествует и Новый Завет (Мтф. 5; 44, 45): “А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Да будете сынами Отца вашего Небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных”. В обширнейшем же смысле, объединение двух противоположностей (истинных, а не мнимых) приводит к целому и совершенному образованию. Посему, Христос и продолжает так (Мтф. 5; 48): “Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный”. Если же принять во внимание новозаветные относительные истины о том, что Иисус пришел в мир не с миром, но с мечом, чтобы разрубить супружеские и родственные связи, прямо указывая на их вредоносность, то это означает, что развод, по христианскому определению, необходим в том случае, если брак зиждется на объединении супругов по принципу тождества или подобия – некое явление нервно-психических однополых “со-существований” в мире”.

Другое следствие супружеского взаимопонимания есть неудовлетворенное сексуальное влечение партнеров. Так как секс – это, с одной стороны, инстинктивное половое чувство, которое происходит от физиологического строения индивидуума, то есть определяет его стремление к размножению, с другой стороны, как объективное проявление оно есть и психологическое вожделение или желание, действующее на уровне мотивов и намерений. Когда мы говорим, что желаем сексуального удовлетворения, то должны подразумевать под этим, что таковое удовлетворение возможно. Но для того, чтобы возможное стало действительным должны существовать условия, при которых в действительности мы бы имели то, что находится пока в возможности. Условия эти целиком и полностью пребывают во внутреннем мире каждого из нас в виде естественной необходимости, то есть в причинах настоящего стремления. В силу того, что каждое явление жизни – суть последовательная смена причинно-следственных связей событий и поступков, то секс, как событие имеет в своей основе ту же самую связь, потому что сексуальное удовлетворение, в норме, предполагает наличие в ней двух партнеров. По отношению друг к другу партнеры, по определению, находятся в причинно-следственных связях: мужчина является причиной сексуального влечения женщины, и также он есть следствие своего влечения к женщине, которая в таком случае есть причина сексуального влечения мужчины. То есть мы говорим о том, что сексуальное влечение имеет место быть при наличии в сущности такового влечения (не в формах) причинно-следственных связей: где причина не есть следствие, а следствие не есть причина – они относительны друг другу, следовательно, и противоположны. Если же такое явление отсутствует, то и полного удовлетворения (идеального) не достигается. Трудность, в понимании процессов сексуального влечения заключается в следующем: наслаждает человека психическое ощущение, но половой акт – это процесс, сам по себе, физиологический. Без этих двух составляющих, полного удовлетворения невозможно достигнуть, так же, как и нельзя назвать сексуальным удовлетворением, наслаждение, которое получает некоторый сорт мужчин, от просмотра стриптиза или картинок из “Плейбоя” – если, конечно же, не употребляется для своего удовлетворения онанизм. Важность нашего последнего замечания заключается в том, что здесь ясно разъясняется смысл того, как обыкновенно происходит подбор партнера: он происходит, со стороны, мужчины зрительно, то есть, внимание акцентировано сугубо на форму предмета вожделения, забывая при этом о сущности этого самого предмета. Например, эти сущности подобны между собою, как у женщины, так и у мужчины – что я рассмотрел чуть выше, – они сразу же друг другу симпатизируют; антипатий в их суждениях друг о друге нет; мужчина настойчив, женщина капризно уступает; суть жизни, как борьба за право обладания, проявляется полностью. Мужчина добился женщины, и, увы, остыл к ней – он ее уже не хочет. Спрашивается, почему? Потому что воля одного оттолкнула от себя, при физическом контакте, подобную себе волю, или сексуальное либидо, другого. Но психологично, всегда присутствует возможность (желание) сексуального удовлетворения именно с этим объектом, но чуть позже. Здесь, вступает в действие оправдательная функция сознания, которая, в силу своего строения, призвана оправдывать любой поступок, любое действие индивидуума. Оправданное разочарование становится мотивом, к повторению сексуального контакта. В этом кругу и происходит вся семейная жизнь подобных друг другу, то есть, тех, у кого имеется налицо полное взаимопонимание, от самого основания брака. Следовательно, сексуальное удовлетворение здесь платонично и психологично, что и отрицает саму его основу, в которую вложено половое чувство или инстинкт к размножению. Что и приводит к разрыву отношений. Другое дело в случаях отношений между противоположно направленными субъектами, когда взаимопонимание приобретается во время супружества. Тогда, на начальном этапе трудно настроиться на партнера, который воспринимает секс, наоборот – здесь, и заложено зерно раздора, ибо партнеры так и не могут достигнуть взаимопонимания, хотя физиологически они крепко связаны друг с другом. Разводы, в таких отношениях, происходят очень тяжело; даже после разрывов отношений, партнеры продолжают друг друга любить, есть случаи, когда люди вновь сходятся через много лет. Ибо то, что необходимо воле, того она и будет требовать. Тогда мы и наблюдаем трагедии людских судеб, и прочее. С другой же стороны, как только устанавливается между противоположными партнерами взаимопонимание, то вновь вступает в силу прежнее правило – скука и прозябание. Или тишина сексуальных отношений. Это и справедливо, так как ничто не вечно в нашем подлунном мире – этим он и выдает себя, как один из самых наихудших, из гипотетически имеющихся во Вселенной. Хотя, частичку счастья все же возможно ощутить; ведь, цепь страданий всегда длительнее, чем миг блаженства. Но если интуитивно, а чуть далее я покажу это конкретно и реально, такая связь “устаканивается” тогда мы видим, действительно, счастливую, долгую и естественную семейную жизнь; высочайшей степенью облагороженное брачное образование мужчины и женщины, но ни в коем разе мужчины с мужчиной или женщины с женщиной. Пусть, американцы, европейцы и иудеи пропагандируют однополые браки, так как свойство их сознания всегда объективно; они более предаются чему-то видимому и иллюзорному, тем самым они выдают свою бестолковость и тупость. Ибо, в их основе отсутствует глубокомыслие и понимание внутренних процессов в человеке. Они уж лучше будут пользоваться “каучуковыми хвостами” и любить уши, губы и реснички, чем воспринимать счастье естественное и наслаждать свою душу более высокими чувствами, чем банальное соитие извращенцев и животных.

Итог: Любое взаимодействие между людьми, подобно физическому явлению интерференции. В силу этого, брачные отношения необходимо называть – нервно-психическим “интерферентным супружеством”, а супружество, наоборот, “интерферентным браком”.

Но покуда в брачных отношениях действуют правила, наподобие тех, которые прекрасно описал Сартр в “Тошноте” на примере Люси и ее мужа-алкоголика, – отрывок целиком я приведу чуть ниже, – вряд ли возможно помыслить о счастливом и свободном браке вообще, ибо свободный брак становится, вместе с тем, и самым, что ни на есть порнографическим событием отдельно взятого социально-супружеского новообразования душевно больных индивидуумов, скованных одной цепью – тупостью.

“Четверг утром, в библиотеке

Только что, спускаясь по лестнице отеля, я слышал, как Люси в сотый раз плакалась хозяйке, продолжая вощить ступени. Хозяйка отвечала с натугой, короткими фразами – она еще не успела вставить зубной протез; она была полуголая, в розовом халате и в домашних туфлях. Люси, по своему обыкновению, ходила замарашкой; время от времени переставая натирать ступени, она выпрямлялась на коленях, чтобы взглянуть на хозяйку. Говорила она без передышки, рассудительным тоном.

– По мне, в сто раз лучше, если бы он бабником был, – говорила она. – Я бы на это рукой махнула, лишь бы ему вреда ни было.

Речь шла о ее муже. Эта чернявая коротышка в сорок лет, скопив деньжат, приобрела себе восхитительного парня, слесаря-монтажника с заводов Лекуэнт. Брак оказался несчастливым. Муж не бьет Люси, не обманывает, но он пьет, каждый вечер он приходит домой пьяным. Дела его плохи – за три месяца он на моих глазах пожелтел и истаял. Люси думает, что это от пьянства. По-моему, скорее от туберкулеза.

– Надо крепиться, – говорит Люси.

Я уверен, это ее гложет, но исподволь, неторопливо: она крепится, она не в состоянии ни утешиться, ни отдаться своему горю. Она думает о своем горе понемножку, именно понемножку, капельку сегодня, капельку завтра, она извлекает из него барыш. В особенности на людях, потому что ее жалеют, да к тому же ей отчасти приятно рассуждать о своей беде благоразумным тоном, словно давая советы. Я часто слышу, как, оставшись в номерах одна, она тихонько мурлычет, чтобы не думать. Но целыми днями она ходит угрюмая, чуть что никнет и дуется.

– Это сидит вот здесь, – говорит она, прикладывая руку к груди. – И не отпускает.

Она расходует свое горе, как скупец. Должно быть, она так же скупа и в радостях. Интересно, не хочется ли ей порой избавиться от этой однообразной муки, от этого брюзжанья, которое возобновляется, едва она перестает напевать, не хочется ли ей однажды испытать страдание полной мерой, с головой уйти в отчаяние. Впрочем, для нее это невозможно – она зажата”.

Глава XII. О проблеме абортов

У меня до вчерашнего дня и в мыслях не было того, чтобы посвящать отдельную главу моего сочинения проблеме абортов. Даже, можно сказать, я вообще не имел намерений писать об этом, ибо этой проблемы для меня как будто бы не существовало вовсе. Но два дня назад, в одном из мусорных баков, находящихся в нашем районе, был обнаружен завернутый в простыню новорожденый ребенок. Некая женщина, которая до сих пор остается неизвестной, судя по всему, родила в домашних условиях человека, завернула в простыню только что появившийся на свет божий плод и выбросила его в мусорный бак, где он и закончил свою короткую жизнь. Я не буду здесь распространятся по поводу мотивов и причин, побудившей живое существо сделать такое, а укажу на свойство воли отторгать от себя то, что ее беспокоит. И если сам индивидуум есть всецело сгусток бессознательной воли, то, конечно же, он будет стремиться к смерти, от низкого уровня своего сознательного развития. Таким же образом, и любая женщина обосновывает себе необходимость аборта, забывая при этом, что на ее мотивацию влияет ее же собственная воля. Желание сделать аборт, в силу этого, есть бессознательный аффект воли, который подчиняется закону сохранения энергии: если что-либо родилось, то, вместе с этим должно что-либо и умереть. Следовательно, внутреннее движение сущности женщины, проявляется в ее сознании страхом, от которого она стремится освободиться, – и она освобождается, а мотивы есть явление вторичное, которое выражает компенсацию своему животному стремлению, или обыкновенное оправдание убийства: ведь, аборт – это натуральное убийство, разрешенное законом. С другой стороны, без абортов у нас женщины бы наплодили столько тупости и бестолковости, что вряд ли мы бы смогли что-либо с этим сделать. Ибо того, что мы имеем достаточно сверх меры.

Книга вторая
“Краткое описание философско-психологических систем”

Глава XIII. О сущности религиозной философии

Любая философская система, которая существует теперь или существовала ранее, так или иначе, выказывала свое отношение к богу. В обширнейшем смысле этих отношений два: атеизм и теизм (деизм, монотеизм, политеизм, стереотеизм и прочие, я во внимание не принимаю, ибо все они относятся к теизму), то есть либо философ признает существование бога, либо не признает. Но, как и первое, так и второе, имеют свои некоторые особенности, которые мы сейчас же и рассмотрим. Итак, если я отвергаю существование бога, то меня следует называть атеистом; если я признаю существование бога, то я – теист. В таком случае, кто я есть, если отрицаю, существование бога, но признаю в явлениях объективного мира – случайность? Яркий представитель такого мировоззрения был Ленин и, как следствие этого, весь его диалектический и исторический материализм. Ведь, что собою структурно представляет религия: первое – община верующих, второе – попы и священники и третье – бог, который уполномочил попов исполнять на земле его повеления, и ради которого или во славу его собралась паства верующих, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Сами же верующие, подразделяются также на три типа: одни – большинство – веруют в бога, безусловно, не требуя особенных доказательств его существования, посему и не читающих Библии, ибо боятся прогневать бога за свое неверие и подозрение; другие – меньшинство – пытаются познать смысл бытия божья и находят его в самих себе, поэтому они не верят священникам и попам, которые и считают последних атеистами; и последние – сами священники, которые, по определению, в бога не верят, в силу физиологического и психического основания человеческого разума (антиномии), вера попа в бога – невозможна. Из этого следует, что, например, коммунист, не верующий ни в бога, ни в церковь, но признающий случайность не является атеистом в полном смысле слова, ибо бог для него есть случайность, то есть он, по определению, существует только в виде случайности. Потому что вера в бога зиждется на надежде в счастливую случайность, которую дарует человеку бог – “бог даст”, – говорят в таких случаях, то есть верующий, надеясь на добрую волю бога, желает, чтобы он даровал ему счастье. На деле же оказывается, что бог, как и разум, который, по мнению Шопенгауэра, может отдавать, только восприняв, должен получить нечто, для того, чтобы что-либо дать, – такое нечто есть жертва, подаяние и прочее. С древнейших времен богатыми жертвоприношениями богу удовлетворялась суеверная часть человеческого рассудка, которая освобождается на время от религиозного страха перед случайным богом, присущая, по мнению Ницше, стадному инстинкту. Последний, никак не может смириться с тем фактом, что бог по своей милости даровал человеку жизнь, в которой ему предстоит страдать, чтобы после смерти освободиться от страданий земных и перейти в загробное райское царство.

Другое: Если я верую в бога, который находится во мне самом, то есть мое божество есть причина всех моих радостей и печалей, я сознаю, что бог меня создал по своему подобию и я всегда ношу мертвенность тела Иисуса Христа в себе для того, чтобы его в процессе жизни оживить, то, по определению, не признаю никаких случайностей, а верю, например, Юму, который утверждал причинность во всех явлениях жизни. Следовательно, я для церкви (попов и священников) – атеист, но по сути своего миросозерцания – теист. Таковыми были Соловьев со своим учением о “Богочеловеке”, Ницше, который проповедовал культ “совершенного человека”; хотя Соловьев в “Оправдании добра” и писал критику в адрес Ницше, но это совсем не означает того, что, по содержанию своей философии, Соловьев кардинально отличается от последнего. Скорее всего, наоборот – они оба пишут одно и тоже, только разными словами облекают свое естество в различные формы. В этом же ряду философов находится Юнг, который “понимал религию, во многом отличную от традиционного христианства – особенно, когда речь шла о проблеме зла и об идее Бога”. С точки зрения христианства он представлялся очевидным еретиком: “Они бы сожгли меня как средневекового еретика!” – говорил он. А одному молодому пастору он так писал: “Я обнаружил, что все мои мысли, выстраиваясь как планеты вокруг солнца, образуют круг с центром в Боге, и непреодолимо стремятся к нему. Я чувствую, что совершил бы серьезный грех, если бы стал оказывать какое-либо сопротивление этой силе”.

Таким образом, несмотря на то в каком виде присутствует вера в человеке, она есть свойство интеллекта. Следовательно, абсолютно бессмысленно на сегодняшний день вести дискуссию о существовании бога, или его отсутствии, ибо любая вера во что-либо является в основе своей “психическим контагие” (“contagium psychicum”), – по поводу которого говорил Бехтерев [35], – приводящем к психической заразе. И где бы мы ни находились, в окружающем нас обществе мы подвергаемся действию психических микробов и, следовательно, находимся в опасности быть психически зараженными всякого рода верой – тем более тогда, когда такая вера слепа. Стало быть, мы не можем устранить религиозную или любую другую веру в обширном смысле этого понятия из мира посредствам интеллекта, и также не можем в рассудочно-разумных обоснованиях придти к истине, верной, как и для разума, так и рассудка, ибо последняя есть цельное образование интеллекта и сознательно-психической деятельности организма; значит, она имеет достаточное основание (необходимость) в самой этой деятельности, невзирая на то, что всякая деятельность, как мы уже доказали, является абсолютным человеческим страданием. Отсюда и страдательность, в сущности самой религиозной веры. Посему, нам должно отметить отдельно, что христианская теология имеет в самой себе два начала, которые разобрались выше, а именно: интеллектуальное (разумно-рассудочное) начало, как сфера духа и сознательное (чувственно-эмоциональное) начало, как сфера души: первое – объективно, второе – субъективно. Каждое из этих начал, противоположно друг другу и, по определению, бессознательны друг для друга – то есть, они являются сферами добра и зла; некими морально-нравственными категориями существования человека в общем (абстрактном) смысле слова, некий креатив человеческого рода, лишенный корней – отмечу отдельно. Противополагаются же они, как не трудно заметить, всецело в сфере психического (Юнг не разделял понятия бога с понятием психика, а наоборот объединял их в одно целое), которое по природе своей динамично. Если уподобить такое взаимодействие математическим сношениям, о которых я говорил в предыдущей главе, то мы видим, что это динамичное образование имеет нечетную величину, которому вновь должно быть противопоставлено четное число для того, чтобы движение живого организма продолжалось и далее. Такое четное число – есть потребительская воля, которая и была ранее их объединения: согласно учению Аристотеля начал в природе должно быть три – этим третьим началом, в нашем случае, вновь оказывается воля, которая в обширнейшем смысле слова и есть истинный бог, хотя и женского рода. Но вспомним Гете, который говорил: “И вечно женственное влечет нас ввысь” или “Женственный бог требует нашего поклонения”. В “Бытие” (3;20) так сказано: “И нарек Адам имя жене своей Ева (т.е. жизнь), ибо она стала матерью всех живущих”. Ахматова, как женщина, наверное, более имела представление о божественном, чем мужчины, когда говорила: “Мир родной, понятный и телесный // Для меня, незрячей, оживи // Исцели мне душу Царь Небесный // Ледяным покоем нелюбви” – именно “ледяной покой нелюбви” и есть сущность воли, пред которой и преклоняется человек от начала своего бытия до сих пор, не желая в этом признаться самому себе. У Данте в XXXIII песне “Рая”, в молитве Бернарда, так говорится:

“О Дева-Мать,

дочь Сына Своего! Смиренная, возвышена Ты более,

Чем всякое другое существо!

Ты цель конечная верховной воли;

Тобою род наш так облагорожен,

Что Сам Творец возжаждал нашей доли”.

У Гете Фауст обращается с такой молитвой к Деве-Матери:

“О владычица моя!

В сфере поднебесной,

В тайне пусть увижу я

Образ твой чудесный!

О, дозволь, чтоб муж душой

Строгой умилился,

Чтобы, полн любви святой,

Весь к тебе стремился!

Исполняем, полны сил,

Мы твои веленья;

Ты огня смиряешь пыл

Словом примиренья.

Дева чистая душой,

Матерь перед нами

И царица над землей,

Равная с богами”.

Пушкин в “Мадонне” так говорит:

“…В простом углу моем, средь медленных трудов,

Одной картины я желал быть вечно зритель,

Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,

Пречистая и наш божественный спаситель –

Она с величием, он с разумом в очах –

Взирали, кроткие, во славе и в лучах,

Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейший прелести чистейший образец”.

Или как говорит Ницше: “Во многих случаях она (страсть к Богу) проявляется довольно причудливо – как прикрытие половой зрелости девушки или юноши, порою – как истерия старой девы, как ее последнее тщеславие. Церковь не раз уже в подобных случаях признавала женщину святой”.

Более конкретно об этом говорил Розанов: “Я все сбиваюсь говорить по-старому “Бог”, когда давно надо говорить Боги; ибо ведь их два, Эло-гим, а не Эло-ах (ед. число). Пора оставлять эту навеянную нам богословским недомыслием ошибку. Два Бога – мужская сторона Его, и сторона – женская. Эта последняя есть та “Вечная Женственность”, мировая женственность, о которой начали теперь говорить повсюду. “По образу и подобию Богов (Элогим) сотворенное”, все и стало или “мужем”, или “женой”, “самкой” или “самцом”, от яблони и до человека. “Девочки” – конечно, в Отца Небесного, а мальчики в Матерь Вселенной! Как и у людей: дочери в отца, сыновья в мать”.

Коль скоро, это так, то значит, что бог, есть сущность пассивная, потребительская и бездейственная, о чем еще говорил Лукреций “О природе вещей”:

“Ибо все боги должны по природе своей непременно

Жизнью бессмертной всегда наслаждаться в полнейшем покое,

Чуждые наших забот, и от них далеко отстранившись.

Ведь безо всяких скорбей, далеки от опасностей всяких

Всем обладают они и ни в чем не нуждаются нашем;

Благодеяния им ни к чему; да и гнев неизвестен”.

У Августина в “Исповеди” находим следующее: “Ты видишь это, Господи, – и молчишь, – “долготерпеливый, многомилостивый и справедливый”. Всегда ли будешь молчать? И сейчас вырываешь Ты из этой бездонной пропасти душу, ищущую Тебя и жаждущую услады Твоей, человека, “чье сердце говорит Тебе: я искал лица Твоего; лицо Твое, Господи, я буду искать”” (Кн. I., XVIII., 28).

Посему, бог ничего не творит и ничего не дает, а потребляет то, что людям необходимо отдать; зачастую он предпочитает брать только хорошее, дурное же оставляет в мире. В связи с тем, что он никак не проявляет себя, люди, сообразно своей дурной сущности, примысливают ему свое содержание, и в него (в свое содержание), естественно верят, превознося свое нутро в божественный лик, испытывая при этом религиозный экстаз, сродни попытки суицида скандальной бабы, которая, встречается с абсолютным равнодушием мужа к выплескам ее гадостной энергии. Стало быть, пока есть религия будут и страдания, и аморальность, и безнравственность, ибо самое глубокое ядро сущности религиозности, в частности ее догматов, является прощение грехов и покаяние, что позволяет любому аморальному поступку найти оправдание в вере в то, что бог простит – этим и создается предпосылка для всего мерзкого и дикого в нашей (хотелось бы в это верить) цивилизованной жизни. На этом мне кажется не стоит более останавливаться, так как, надеюсь, не подлежит сомнению тот факт, что если убрать из жизни человечества страдание, то всякая вера в бога и религия исчезнет сама собою, либо она будет существовать для тех, кто уже прожил свою жизнь и стоит на пороге отбыть в мир иной. Ибо, любовь к жизни здесь подменяется страхом смерти, такой страх, как вообще любой страх, называть принято страданием. Тогда, что проповедует Ветхий Завет, указывая “бойтесь бога и будьте счастливы”, мне, честное слово, не понятно. Но очень хорошо понятно другое: человек всегда стремится к тому, чего он страшится. Таким образом, религия есть форма, содержанием которой является свойство человеческого естества освободиться от скапливаемой внутри субъекта психической энергии, которую я условно назвал ранее отдающим либидо. Смысл покаяния, в этой связи, мы должны понимать, как необходимость субъекта “разгрузиться” внутренне, то есть выговориться перед кем-нибудь; в данном случае – это есть священник; в других случаях роль попа может заменить женщина, которая умеет слушать (таковыми чаще всего являются проститутки, поэтому эта сфера порочной деятельности считается самой древнейшей и востребованной во все века), в окультуренном виде таким объектом, на которого сгружается внутренняя неудовлетворенность, является психолог и прочее. Этим объясняется и тот факт, что с древнейших времен принято различать два состояния бога: добрый бог, который дает, видит, но не слышит; второе состояние – это дьявол, который является ушами бога, то есть слышит дьявол. Ведь, когда человеку предсказывают или желают, чего-нибудь хорошего и прибыльного, то он зачастую говорит – твои б слова да богу в уши – тем самым, указывая на то, что все меркантильное и материальное находится во власти дьявола, который только и может вложить такие пожелания богу в уши, и тогда может быть последний даст то, о чем его просят. В обширнейшем же смысле, место доктора души занимает общество и социум; отсюда и происходит страдательность общественного бытия, ибо “разгружается” человек всегда неудовлетворительной частью своего естества; положительное же он всегда оставляет при себе (я имею в виду бессознательность такового процесса). Следовательно, сам факт освобождения от своего мерзкого психического содержания, по сути своей, есть наслаждение. Значит, отдающему типу необходим потребительский тип, – последний заменяется богом, так как отдающие типы, по безумию своему, всегда имеют сношение с себе подобными, что делает возможным образование уклона в сторону религиозности, тогда религия становится внешней необходимостью, как принято говорить в диалектическом материализме. И такой уклон абсолютно невозможно даже помыслить неким положительным эквивалентом – он всегда и везде отрицателен. Такое ощущение у меня складывается, что огромное большинство живых существ, неудовлетворенных жизнью, как гончие псы только и занимаются тем, чтобы найти в мире такое существо, которое в состоянии всосать всю их мерзость, и понести эту фарисейскую закваску на своих плечах, не чураясь при этом, ни родственностью объектов, ни возрастом, ни положением: Так откуда же здесь взяться любви к ближнему своему, или это и есть та самая любовь, о которой так много говорится? Поэтому тот, кто хочет жить более или менее свободным, тот ни при каких обстоятельствах не должен служить вьючным животным для других. Пусть “ослами”, которые предназначены для транспортировки того, что исходит мерзкого из человеческой природы, остаются общественные морализаторы всех мастей. Ибо Христос принял смерть за грехи наши, мы же теперь стали свободными для новых злодеяний, – вот оборотная сторона медали того, что объединяет.

Кстати говоря, мы очень мало думаем о том, что в основе всего аморального и безнравственного находится свойство человеческой сущности постоянно оправдывать свои поступки и вообще свое существование. Религия в этом смысле весьма кстати приходится ко двору, как некий противовес системе государственного наказания; действительно, убийца и грабитель всегда могут найти себе утешителей в образе разряженных в черные сутаны деятелей церкви, которые с превеликим удовольствием предоставят повод убийце оправдать свое злодеяние перед лицом господа. Естественное верование в отпущение грехов так мощно впиталось в нашу кровь с молоком нашей матери церкви, что сегодняшним храмам, построенных на крови, никого не удивишь; впрочем, удивления здесь неуместны, ибо сама по себе религия устроена на миллионах человеческих жизнях. И это, скажем прямо, свойство интеллекта, которому мы привыкли, безусловно, доверять, забывая при этом о существовании чего-то более мощного, чем рассудок. Но дело все в том, что мотив, который позволяет человеку оправдать любое свое злодеяние ничтожно мал по сравнению с самим злодеянием: Так, доведшая до смерти свою мать, дочь, из корыстных побуждений получения квартиры, после смерти матери через некоторое количество времени, чувствуя в себе угрызения совести, начинает посещать могилу матери, приносить цветочки и выщипывает траву, которой заросла могила. Тем самым, она оправдывает сама себя, убеждая себя при этом, что лучше поздно, чем никогда. Еще она посетит церковь, поставить свечку, помолится перед образом о спасении души матери, опустит копеечку в жертву на храм и душа ее становится до времени спокойна. Таким же мотивом служит и звание, например, профессор или академик, которые вроде бы звучат значительно, но относительно шарлатанства, фальсификации или научного плагиата таковой мотив ничтожен. Так один профессор, не помню его фамилию, внедрял в школьную программу свою методику сексуального обучения подростков, списанную с европейской системы начала века – если мне не изменяет память с голландской: в коммунистические же времена у нас в стране глухие в мгновения ока становились слышащими, а слепые – зрячими и прочее. То есть под любым явлением жизни мы наблюдаем возможность, – может быть и необходимость, – субъективного оправдания своих действий, которые поощряет церковь.

В силу этого небезынтересно обратиться нам к статье Бехтерева “Внушение и его роль в общественной жизни”, в которой наш великий психиатр прекрасно обосновал суть религиозной сущности, как психической эпидемии. Вернее сказать, в большей мере она соответствует, исходя из канвы этой статьи, к иудаизму и всяким проявлениям сектантских патологий, мистических и магических корней. Последние же целиком и полностью зависят от объективной (отдающей) психоструктуры личностей, поддерживающих таковые омерзительные тенденции. Бехтерев, например, в своей статье приводит следующую цитату, взятую у Сидиса: “Известны также большие религиозные эпидемии среди евреев, основанные на предсказании о вторичном пришествии Мессии. Наиболее значительной из таких мессианских эпидемий является Саббатайская эпидемия. “В 1666 году в Рош Гашана (иудейский новый год) один еврей по имени Саббатаи Зеви всенародно объявил себя долгожданным мессией. Евреи возликовали от этой радостной вести и в пылу веры в безумии религиозного опьянения пламенно восклицали: “Да здравствует царь иудейский, наш мессия!” Маниакальный экстаз овладел их умами, мужчины, женщины, дети стали истеричными. Дельцы бросали свои предприятия, работники — свои ремесла для того, чтобы отдаться молитве и покаянию. Днем и ночью в синагогах раздавались вздохи, крики, рыдания. До такой силы дошла религиозная мания, что все раввины, противящиеся ей, должны были спасать бегством свою жизнь. Среди персидских евреев возбуждение дошло до того, что все иудеи-землепашцы прекратили свои работы в полях. Даже христиане смотрели на Саббатаи со страхом, потому что подобное явление предсказано на апокалипсический год. Молва о Саббатаи разошлась по всему свету. В Польше, в Германии, в Голландии и в Англии самые серьезные евреи забывали на бирже свои дела для того, чтобы толковать об этом удивительном событии. Амстердамские иудеи посылали в Левант запросы своим торговым агентам и получали краткий выразительный ответ: “Это не кто иной, как Он”! Везде, куда приходили послания мессии, иудеи устанавливали посты по кабалистическим наставлениям пророка Натана, а потом предавались большим неистовствам. Еврейские общины Амстердама и Гамбурга отличались нелепостью религиозных сумасбродств. В Амстердаме евреи ходили по улицам со свитками торы, пели, скакали и плясали, как одержимые. Сцены еще более шумные, непристойные, дикие разыгрались в Гамбурге, Венеции, Леггорне, Авиньоне и многих других городах Италии, Германии, Франции и Польши.Могущество религиозной мании дошло до такой высоты, что даже столь ученые люди, как Исаак Абоаб, Моисей Агвиляр, Исаак Ноар, богатый банкир и писатель Авраам Перейра и спинозист Вениамин Музафиа стали горячими приверженцами мессии. Кажется, сам Спиноза с большим интересом следил за этими странными событиями. Более и более усиливалась религиозная мания. Во всех частях света появлялись пророки и пророчицы, осуществляя еврейскую веру во вдохновенный дух мессианского времени Мужчины и женщины, мальчики и девочки извивались в истерических судорогах, выкрикивая хвалу новому мессии. Многие бродили в безумном пророческом восторге, восклицая: “Саббатаи Зави истинный мессия племени Давида, ему даны венец и царство”! Евреи, казалось, совсем потеряли голову. Богачи отовсюду стекались к Саббатаи, отдавая в его распоряжение свои богатства. Многие продавали свои дома и все имущество и отправлялись в Палестину. Так велико было число пилигримов, что стоимость путешествия значительно возросла. В больших коммерческих центрах торговля совсем остановилась: большинство иудейских купцов и банкиров ликвидировали дела. Вера в божественную миссию Саббатаи стала религиозным догматом, столь же важным, как догмат об единстве Божием. Даже когда Саббатаи был принужден султаном принять магометанство, даже тогда мистическая мессианская эпидемия не ослабела. Многие упорно отрицали самый факт вероотступничества: это не он, это его тень приняла мусульманство. По смерти Саббатаи появился новый пророк, Михаил Кордозо. Как пожар распространялось его учение, не смотря на явную нелепость. “Сын Давида”, — говорил он, — “Придет тогда, когда Израиль или весь будет свят, или весь будет грешен”. Так как последнее гораздо легче первого, то он призывал всех верных детей Израиля ускорить пришествие Мессии принятием магометанства. Весьма многие с благочестивым рвением последовали его совету” (Б. Сидис. Психология внушения, стр. 325—327). И еще одна выдержка из статьи Бехтерева, в этой связи изложения, является весьма интересной для понимания того, куда может завести слепое следование рассудочному стремлению к рациональному человеческому бытию. “Из религиозных эпидемий между прочим достойны внимания американские религиозные движения, известные под именем возрождения. Заимствуем описание этих эпидемий из книги Б. С и д и с а: “В 1800 г. волна религиозной мании прошла по стране и достигла высшей степени в знаменитых Кентукских возрождениях. Первый митинг под открытым небом происходил в Cobin Creek. Он начался 22 мая и продолжался четыре дня и три ночи. Крики, песни, молитвы, возгласы, припадки конвульсий превратили это место в пандемониум. Старавшиеся уйти или принуждены были вернуться, как бы влекомые какой-то таинственной силой, или падали в судорогах на дороге. Язва распространялась, свирепствуя с не утихающей яростью. Семьи приезжали из дальних местностей, чтобы присутствовать на митингах. Обыкновенно полевые митинги продолжались 4 дня, от пятницы до утра вторника, а иногда они тянулись целую неделю. Один быстро следовал за другим. Народ оживлял леса и дороги, ведущие к местам сборищ. “Кабатчик, — пишет д-р Davidson, — бросал свою работу, старик хватался за костыль, юноша забывал свои развлечения, плуг был оставлен в борозде; зверь наслаждался отдыхом в горах; все дела остановились; смелые охотники и солидные матросы, молодые люди, девушки и малые дети стекались к общему центру притяжения”. На одном из этих митингов присутствовало 20 тысяч народу. Общий митинг в Indian Creek, Harrison Cannty, продолжался около 5 дней. Сначала было спокойно. Но внушение не замедлило прийти, и на этот раз оно было дано ребенком. 14-летний мальчик взобрался на обрубок и начал жестоко безумствовать, он скоро привлек к себе главную массу народа. Побежденный могучими эмоциями, маленький мальчик поднял руки и, роняя платок, омоченный слезами и потом, воскликнул: “Так, о грешник, ты полетишь в ад, если не отступишь от своих грехов и не вернешься к Господу!” В этот момент некоторые упали на землю, “подобно пораженным в битве, и дело пошло дальше так, что язык человеческий не в состоянии описать”. Тысячи людей извивались, корчились и метались в припадках религиозного исступления. Так сильна была зараза “возрождения”, что даже индифферентные зрители, насмешники и скептики, поражались ею и присоединялись к неистовствам безумных религиозных мальчиков и впадали в сильные конвульсии религиозной истерии”. (Б. Сидис. Психология внушения, с. 347—349).

По словам проф. D. W. Jandel\’я: “Во многих местах религиозная мания принимала форму смеха, пляски и лая или превращения в собаку. Целые собрания бились в судорогах с истерическим смехом во время богослужения. В диком бреду религиозного исступления люди принимались плясать и, наконец, лаять по-собачьи. Они принимали собачьи позы, ходя на четвереньках, рыча, щелкая зубами и лая с такою точностью подражания, что обманули бы того, кто не глядел на них. И терпевшие такую позорную метаморфозу не всегда принадлежали к простонародью; напротив того, лица высшего положения в обществе, мужчины и женщины культивированного ума и приличных манер были через сочувствие доводимы до этого унизительного состояния”.

Подобные же эпидемии возрождения случались в Америке неоднократно. Прекрасное описание большой эпидемии возрождения, приведшей к половым союзам, мы находим у Albert\’a S. Rhodes\’a.

“Что обыкновенно называют “Великим Американским возрождением”, — говорит этот автор, — началось одновременно в Нью-Хейвене и Нью-Йорке в 1832 г. и, по-видимому, не было делом отдельного лица или лиц, но явилось в полном смысле народным движением. Оно носилось в атмосфере, было в умах людей. Эпидемия разрасталась и свирепствовала подобно пожару в одной части страны, известной у старожилов под именем “сожженного округа”. Особенно же она выразилась по берегу озера Ontario и в областях Madison и Oneida. Характерные признаки сопровождали эту духовную бурю. Бальные залы обращались в места молитв, театры в церкви… Логически рассуждавшим священникам говорили, что они держат губку с уксусом у засохших губ грешников, вместо того чтобы вести их к источнику жизни, из которого они могли бы пить вдоволь. С ними поступали, как обыкновенно, при этих движениях, — отстраняли, чтобы дать место новым толкователям и пророкам, крикунам и невеждам, полным веры, которые днем и ночью проповедовали о грядущем гневе и золотых улицах нового Иерусалима.

Из этой религиозной мании выросло яблоко Содома; последователи его скоро стали не способны ко греху… “И когда человек начнет сознавать, что его душа спасена,— провозгласил один из духовных вождей,— первое, что он предпринимает — это найти свой рай и свою Еву”. Вожди не могли найти ни рая в своих собственных домах, ни Ев в своих женах и искали своих “близких” на стороне”… В конце концов, “старые связи были порваны, Царство небесное было под рукой. Старые правила больше не связывали; старые обязанности были устранены. Мужчины и женщины выбирали себе небесных сотоварищей, невзирая на супружеские связи. Сначала такие союзы должны были быть чисто духовного характера, но, конечно, в конце приняли характер половой связи. В непродолжительном времени духовное единение было найдено неполным и приняло обычный характер отношений. Которые существуют между мужчиной и женщиной, живущими в близком соприкосновении друг с другом. Мужчины, жившие с чужими женами, и жены, жившие с чужими мужьями, произвели странное смятение… Детей покинули их естественные покровители. Из этого вышло худшее. Мужчины и женщины открыли, что они сделали ошибки в своих духовных союзах и, прожив несколько времени вместе, они разделялись, чтобы сделать новый выбор. Потом в сравнительно короткие периоды они сделали еще новые выборы, и доктрина духовного союза, таким образом, неизбежно исчезла в большом беспутстве”. Таким образом, причиной религиозности, гомосексуализма, лесбиянства, феминизма и всякого рода распутства человеческого рода, есть больное отдающее либидо (отдающая Воля), к которой принято примысливать рассудок. В силу этого, и, исходя из того, что все порочное является неотъемлемой частью животного организма, рассудок необходимо нам теперь употреблять применительно к животной части человеческого естества. Не поэтому ли, неудовлетворенное отдающее либидо яростно ненавидит животных? Ведь, и лев, увидев другого льва, сразу же бросается в атаку на врага, хотя они оба подобны друг другу: не то же самое мы наблюдаем и в гомосексуализме и лесбиянстве, только лишь в окультурином виде? Или мало мы имеем примеров гомосексуалистов и педафилов в среде священников, особенно в католицизме? Посему, здесь четко прослеживается движение воли вовне, которая преодолевает слабость рассудка, не могущего ей препятствовать: отсюда и сам человек подобен сплошному сгустку волевой энергии. Рассудку остается лишь одно; видеть все это и причитать, мол, как все в мире абсурдно устроено, и представлять себе (фантазировать), что все это (результаты действий) ему дается с неимоверным трудом, как прекрасно описано в “Исповеди” Святого Августина. Следовательно, возвышенное мужицкое есть униженное животное, и все инсинуации на эту тему здравомыслием должны быть отброшены, а именно; всякая внешняя борьба – это борьба конкретно взятого индивидуума с самим собою, но зачем, для чего бороться с тем, что есть в человеке ценного, мне воистину трудно понять. Посему, язычество, так несправедливо обвиняемое на всем протяжении истории развития – весьма и весьма слабого причем – человеческого общества, действительно является более нравственным и моральным явлением по отношению к ближнему своему, чем словоблудие христианства, и маниакальная привязанность к больному сексуальному либидо: что мы и рассмотрим чуть ниже. В более обобщенном смысле слова, нам следует теперь уяснить, что сексуальность – это религиозность, и религиозность – это сексуальность. В более обширном смысле, последнее выглядит приблизительно так: Религиозность = Сексуальность = Воля к власти; и все это вместе пребывает в основе отдающей направленности нервно-психического либидо, и, в зависимости от степени испорченности этого инстинкта, в субъекте наблюдается его развращение (в обширнейшем смысле слова) или возвышенное одухотворение. По крайней мере, образ Иисуса у Ницше представляется, как “один из случаев мученичества ради познания любви – мученичества невинного и жаждущего сердца, не удовлетворяющегося человеческой любовью, жаждавшего только одной любви, желавшего быть любимым и жестоко, безумно обрушивавшегося на тех, кто отказывал ему в этой любви; история бедного, голодного и ненасытного в любви, который измыслил ад, чтобы посылать туда тех, кто не хотел любить его, и который, познав, наконец, человеческую любовь, должен был измыслить бога, чтобы Он был весь любовью, способностью любить, который сжалится, наконец, над человеческой любовью, видя, как она жалка и наивна! Кто так чувствует, кто так понимает любовь – тот ищет смерти”.

Карамзин в своей “Истории”, например, таким образом, противопоставляет языческую веру христианской: “Хотя Славяне признавали также и бытие единого Существа высочайшего, но праздного, беспечного в рассуждении судьбы мира, подобно божеству Эпикурову и Лукрециеву. О жизни за пределами гроба, столь любезной человеку, Вера не сообщала им никакого ясного понятия: одно земное было ее предметом. Освящая добродетель храбрости, великодушия, честности, гостеприимства, она способствовала благу гражданских обществ в их новости, но не могла удовольствовать сердца чувствительного и разума глубокомысленного. Напротив того, Христианство, представляя в едином невидимом Боге создателя и правителя вселенной, нежного отца людей, снисходительного к их слабостям и награждающего добрых – здесь миром и покоем совести, а там, за тьмою временной смерти, блаженством вечной жизни, – удовлетворяет всем главным потребностям души человеческой” (Т.1., Гл. IX). Увы, на деле оказывается все наоборот. Потому как, по определению, не может удовлетворить “всех главных потребностей души человеческой” то, что противостоит природной воли, которая есть мать людей живущих. Более того, о бессмертии человеческой души, повествует более язычество, ибо в древних славянах загробная жизнь воспринималась непосредственно; поэтому-то они и были великими и мужественными воинами, а жены их, – после смерти мужа, – сжигали себя на костре вместе с ним, дабы служить ему и в загробном мире. Прах же мертвых собирался в сосуды и устанавливался вдоль дорог для того, чтобы каждый помнил о смерти, и не видел в ней нечто такое, чего следует страшиться. Таким образом, был полностью сведен на нет страх перед смертью – этот бич сегодняшнего времени, который разбивает человечество изнутри, и даже великие умы заставляет задумываться о другой Вере – например, Толстой. Спрашивается, почему? Потому что христианство, как видимая, аморфная и оптимистичная форма не наполняет сущность русского человека, отличающегося от других наций, именно глубокомыслием, как верно заметил Карамзин, но, увы, христианству глубокомыслие не свойственно. Ибо, само понятие “глубокомыслие” определяет обращение разума к самым истокам природной естественности человека, к его воле – это и есть истинное глубокомыслие.

О нравах же славян Карамзин сообщает следующее (Т.,1., Гл. 3): “Сии люди, на войне жестокие, оставляя в Греческих владениях долговременную память ужасов ее, возвращались домой с одним своим природным добродушием. Современный Историк говорит, что они не знали ни лукавства, ни злости; хранили древнюю простоту нравов, не известную тогдашним Грекам; обходились с пленными дружелюбно и назначали всегда срок для их рабства, отдавая им на волю или выкупить себя и возвратиться в отечество, или жить с ними в свободе и братстве… Столь же единогласно хвалят летописи общее гостеприимство Славян, редкое в других землях и доныне весьма обыкновенное во всех Славянских: так следы древних обычаев сохраняются в течение многих веков, и самое отдаленное потомство наследует нравы своих предков. Всякий путешественник был для них как бы священным: встречали его с ласкою, угощали с радостию, провожали с благословением и сдавали друг другу на руки. Хозяин ответствовал народу за безопасность чужеземца, и кто не умел сберечь гостя от беды или неприятности, тому мстили соседи за сие оскорбление как за собственное. Славянин, выходя из дому, оставлял дверь отворенную и пищу готовую для странника. Купцы, ремесленники охотно посещали Славян, между которыми не было для них ни воров, ни разбойников; но бедному человеку, не имевшему способа хорошо угостить иностранца, позволялось украсть все нужное для того у соседа богатого: важный долг гостеприимства оправдывал и самое преступление… Древние писатели хвалят целомудрие не только жен, но и мужей Славянских. Требуя от невест доказательства их девственной непорочности, они считали за святую для себя обязанность быть верными супругам… Не зная выгод роскоши, которая сооружает палаты и выдумывает блестящие наружные украшения, древние Славяне в низких хижинах своих умели наслаждаться действием так называемых искусств изящных. Первая нужда людей есть пища и кров, вторая – удовольствие, и самые дикие народы ищут его в согласии звуков, веселящих душу посредством слуха. Северные Венеды в шестом веке сказывали Греческому Императору, что главное услаждение жизни их есть музыка и что они берут обыкновенно в путь с собою не оружие, а кифары или гусли, ими выдуманные… Сей народ, подобно всем иным, в начале гражданского бытия своего не знал выгод правления благоустроенного, не терпел ни властелинов, ни рабов в земле своей и думал, что свобода дикая, неограниченная есть главное добро человека. Хозяин господствовал в доме: отец над детьми, муж над женою, брат над сестрами; всякий строил себе хижину особенную, в некотором отдалении от прочих, чтобы жить спокойнее и безопаснее. Лес, ручей, поле составляли его область, в которую страшились зайти слабые и невооруженные. Каждое семейство было маленькою, независимою Республикою; но общие древние обычаи служили между ними некоторою гражданскою связию. В случаях важных единоплеменные сходились вместе советоваться о благе народном, уважая приговор старцев, сих живых книг опытности и благоразумия для народов диких; вместе также, предпринимая воинские походы, избирали Вождей, хотя, любя своевольство и боясь всякого принуждения, весьма ограничивали власть их и часто не повиновались им в самых битвах. Совершив общее дело и возвратясь домой, всякий опять считал себя большим и главою в своей хижине”. Вот, в принципе то, что пребывает в воле человека, которую почему-то до сего времени не считали чем-то более важным, чем обыкновенный центр в человеке, ведающий его движениями. Христианство же со своими трудными для понимания простым человеком догматами, заменило естественную нравственность природы, на искусственную моральность добра и зла: на этакий род фантазерства, за которым каждый “верующий” всегда может спрятать свои грязные делишки. Так, например, сообщается у Карамзина (Т.,1., Гл. IX) по поводу того, каким образом послы христианские убеждали Владимира принять крещение, и что поначалу он им отвечал: “Первые Послы были от Волжских или Камских Болгаров. На восточных и южных берегах Каспийского моря уже давно господствовала Вера Магометанская, утвержденная там счастливым оружием Аравитян: Болгары приняли оную и хотели сообщить Владимиру. Описание Магометова рая и цветущих гурий пленило воображение сластолюбивого Князя; но обрезание казалось ему ненавистным обрядом и запрещение пить вино – уставом безрассудным. Вино, сказал он, есть веселие для Русских; не можем быть без него. – Послы Немецких Католиков говорили ему о величии невидимого Вседержителя и ничтожности идолов. Князь ответствовал им: Идите обратно; отцы наши не принимали Веры от Папы. Выслушав Иудеев, он спросил, где их отечество? “В Иерусалиме, – ответствовали проповедники: – но Бог во гневе своем расточил нас по землям чуждым”. И вы, наказываемые Богом, дерзаете учить других? сказал Владимир: мы не хотим, подобно вам, лишиться своего отечества. – Наконец, безымянный Философ, присланный Греками, опровергнув в немногих словах другие Веры, рассказал Владимиру все содержание Библии, Ветхого и Нового Завета: Историю творения, рая, греха, первых людей, потопа, народа избранного, искупления, Христианства, семи Соборов, и в заключение показал ему картину Страшного Суда с изображением праведных, идущих в рай, и грешных, осужденных на вечную муку. Пораженный сим зрелищем, Владимир вздохнул и сказал: “Благо добродетельным и горе злым!” Крестися, – ответствовал Философ, – и будешь в раю с первыми“. Или у Одоевского, после его личного знакомства с “гнилым Западом”, находим следующее: “а все-таки русский человек – первый в Европе не только по способностям, которые дала ему природа даром, но и по чувству любви, которое чудным образом в нем сохранилось, несмотря на недостаток просвещения, несмотря на превратное преподавание религиозных начал, обращенное лишь на обрядность, а не на внутреннее улучшение”.

Итак, нам необходимо резюмировать следующее: Самая лучшая Библия для любого русского – это “История государства Российского”. Потому что, абсурдно, бестолково и глупо учиться нравственности, моральности и, что еще забавнее, верить в “историю государства Израильского”, – которого, в натуральном виде, не было до середины XX века. Посему, Вера человека есть естественное свойство его Воли, верующая в Волю природы той страны, где он родился. То есть, верить по большому счету необходимо не в будущие райские кущи, – что свойственно рассудку, – а в традиции своих предков, в святость рода русского, в вольность славянского духа, в память о делах великих – короче говоря, во все то, чем, возможно, гордиться и что нужно чтить, сохранять и преумножать. Такая Вера, имеется внутри каждого русского; она есть содержание того мыльного христианского пузыря, который обволакивает своею прогнившей химерой, истинную народную веру в Волю природы русской, которую и возможно называть разумной. Особенно это относится к правителям российским, по обыкновению своему, смотрящих постоянно вперед и в будущее, забывая при этом о прошлом и истинном. Ведь, верить в дела предков, и поступать по совести, по опыту мудрому; ощущать свою мистическую сопричастность великому разве не достаточное основание для веры истинной и естественной? А вера в будущее ничто, разве не есть, вера лживая и заблудившаяся? Именно так: ибо, вся нравственность и моральность, то есть добродетельность в обширнейшем смысле, пребывает вечно в воле, или, другими словами, воля и есть добродетель. Но, переходя, посредствам аффекта, в рассудочную и психическую сферу человека, подобно энергии меняется на противоположные качества – на безнравственность, аморальность и натуральную звероподобную дикость, алчущую, завистливую, замешанную на религиозном, или суеверном, страхе. Ибо, более варварскими и жестокими средствами насаждалось христианство на всем имеющимся пространстве ее существования: более того, не язычниками ли для нас, для русских, являются все те, кто не славянского племени аналогично тому, как мы для них являемся язычниками? Вот так, люди все рождаются чистыми и нравственными, ибо вышедшие из рук Творца, иными быть и не могут; но, сотворенная руками человеческими религия, делает их хуже, чем животные: делает их нравственно и духовно грязными, зато внешне чистыми и прекрасными. И абсолютно неизвестно чего бы наше государство имело более, блага или зла, не приняв христианства. Но возможно бы “не боясь ни хищности людей, ни гнева богов, – выражаясь словами Тацита, – мы приобрели бы самое редкое в мире благо: счастливую от судьбы независимость!”.

Таким образом, душа должна быть обращена к Воле, которая одна является источником озарения и которая должна быть познана, если мы хотим хоть что-то понять. В философии Воля рассматривается в первую очередь, поскольку она есть прежде всех вещей и идей. Воля познается во всем, ибо она создала все. Если же есть необходимость в доказательствах, то они во всем: в движении мира, устройство, порядок и красота которого являются признаками ее присутствия; в существовании конечных, зависимых вещей, ибо для их существования необходим бесконечный природный изобретатель; но самое главное — в природе и устройстве человеческой мысли. Однако все виды доказательств служат лишь для того, чтобы открыть истину, которую любой человек может открыть в себе самом. Воля присутствует и может быть узнана как в устройстве и движении мира, так и в устройстве и движении человеческой души. В божественном свете душа познает неизменные истины. Это знание совершенно отлично от знания ощущениями, поскольку ощущения имеют дело с частными, множественными, меняющимися предметами, в то время, как мысль Воли движется среди неделимых и вечных. Более того, никакое действительное познание не может происходить из ощущения, поскольку только движение тела может воздействовать на душу; ибо только из Воли, возможно, мыслить происхождение души, даже если это Воля в природе. Следовательно, низшее влияет на высшее, или от глубокого и целого зависит поверхностное и множественное. Научиться — значит понять и быть в состоянии реагировать на внешний опыт. Человек не должен подвергаться воздействию идеи или получать ее откуда-то, но она должна вырастать из него самого, как будто всегда там дремала, то есть из Воли. Никто ничему не учится извне, поскольку мысль производится телом. Душа всегда извлекает истину из себя самой, даже если кажется, что она ее открыла. Истина для каждой личности — его собственная истина. “Ничто не проникает в душу извне, но герметически закупоренные индивидуальности имеют род соглашения друг с другом на обладание истиной”. Следовательно, изнутри индивидуальности, из Воли, все проникает в душу, и далее в разум. Присутствие Воли, не видимое мысли, и есть сама Истина. Поэтому сам факт мысли указывает на присутствие Воли. Нельзя видеть без света, хотя свет не виден, и потому нет сомнений, что если ты видишь, значит светло. Так же, если знаешь, что Воля существует, не важно, знаешь ли ты Волю или нет. Центральными осями изучения, как жизни, так и философии должна быть Воля, поскольку всякое изучение есть часть познания Воли.

В свете этого неудивительно, что философия стала принимать очертания, согласующиеся с божественной природой. Как и Божественная Троица, философия состоит из трех частей. Даже отвергая Троицу, философы обнаруживали тройственное деление ее на физику, логику и этику. Посему, Воля — причина всего сущего, всякой истины, всякой благодати. Все вещи вначале были созданы природной Волей к жизни как сплетение элементов, и они развиваются и проявляются только тогда, когда появляются подходящие условия. Мир расцветает из простейших элементов, как дерево из семечки. И, чтобы сделать троичность полной, — как движение тел есть рост первопричин, заданных Волей, как знание истины есть знание в свете Воли, так и цель добра — постоянная потребность в милости Воли. Высшая благодать — это высшая истина. Этическая проблема — это проблема того, что ищет душа, ища Волю, и как она приходит к этим поискам. По этим же причинам, счастливая жизнь — не что иное, как наслаждение истиной, что означает наслаждение Волей, которая есть истина и озарение. Душа ищет не только знание, которое истинно, — если оно не истинно, оно не удовлетворит душу, — нет, оно должно быть так истинно, чтобы могло поставить конец всем поискам. Душа ищет с помощью несовершенных доктрин истины, в которых бы нашла ответ. Причина всякого движения — истина, которая присутствует в нашей памяти, но превосходит ее. Она присутствует, не становясь ее частью, поскольку мы меняемся, а истина непреложна. Поэтому движение к Воле возможно только через присутствие в душе идеи Воли. Различие между мудростью и знанием, между тем, чему разум может научиться от вечного, и тем, чему он может научиться от преходящего, и человек волен выбрать телесный мир изменчивых вещей или вдохновиться поисками Воли. Спасение может придти только с любовью к Воле; полюбить ее можно, лишь обратив к ней свой разум. Но если она узнана, она не может быть не любима. Всякое знание должно вести к Воле и потому к любви к ней. Рассудок в мудрости и душа в нравственном движении Воли — вот пути к Спасению. Таким образом, на кресте в образе Христа, действительно, распята Воля! – как говорил Шопенгауэр применительно к своей философии.

Глава XIV. О диалектическом материализме Ленина

Прежде чем рассматривать указанную тему по существу нам необходимо вернуться чуть назад, и дать краткое определение веры в бога, которое позволит нам с большей долей вероятности адекватно воспринимать путаное изложение этой “философской” системы прошлого века. В предыдущей главе, я мимоходом, уже затрагивал связь ленинской философии с теизмом и спинозизмом, что в этой главе собираюсь обосновать. Ведь, великий вождь пролетариата, во всю мощь своей тавтологии называл себя ярым атеистом, вел борьбу с церковью и религией, считая ее созданной государством, для порабощения и угнетения народных масс. То есть, борьба эта сводилась к вражде с попами и священниками, в большей мере, чем с сущностью самой религии. Следовательно, такая борьба аналогична той, которую ведут два быка, за право руководить стадом коров – как, впрочем, и во всех отношениях в коллективном (стадном) животном мире. Если смотреть с этой точки зрения на данную проблему, присовокупив сюда еще и физическое правило электричества, которое указывает, что одноименные заряды отталкиваются, а разноименные притягиваются, то нам очевидным образом становится понятным, что одноименные заряды, в этом случае, есть церковная власть и идеологи диалектического материализма. Вскрыть эту связь является первейшей задачей данного изложения, ибо вследствие такового, перед нами станет вопрос: является ли лживость в употреблении терминов для обоснования тех или иных отношений мира для диалектиков материализма свойством темперамента? Если да, то они употребляют ложь бессознательно. Если нет, то эта ложь сознательная, – тогда данное учение необходимо удалить из разряда философских и перевести в разряд лженаучного творчества, а всех, оставшихся представителей этой una grandisima tonteria, необходимо гнать из тех кабинетов, которые они незаконным образом занимают. Словом, нам необходимо разъяснить связь диалектического материализма с Ветхим Заветом, и как следствие этого, с иудаизмом, являющимся корнем спинозизма; если же брать применительно к сегодняшнему дню, то и американского демократизма.

Итак, бог – это нечто, находящееся везде в окружающем нас мире; все происходит на земле и с человеком по его доброй или злой воле; во все дела человека он незримой рукой вносит изменения, поэтому только ему ведомы причины тех или иных явлений; также его обыкновенно принято соотносить с природой в обширнейшем смысле этого слова, в которой человек является ничтожно малой частью, его целого и бесконечного образования; также он разумен, ибо все, что создано природой и провидением – разумно, целесообразно и гармонично; определить его сущность в понятиях и словах крайне затруднительно, – вернее, невозможно; в боге, посему, возможно обрести свободу, если идти путем его познания; имен бог имеет великое множество, которые нет смысла здесь перечислять. Вот в краткой форме то, чему необходимо следовать в своих действиях человеку, чтобы называться теистом с объективной точки зрения.

Далее: Теперь приступим к краткому рассмотрению диалектического материализма и его основных категорий, которые изложены в труде Ленина “Материализм и эмпириокритицизм”. В нем так говорится: “В своем “Людвиге Фейербахе” Энгельс объявляет основными философскими направлениями материализм и идеализм. Материализм берет природу за первичное, дух – за вторичное, на первое место ставит бытие, на второе – мышление”. Далее, Ленин пишет так: “Итак, материалистическая теория, теория отражения предметов мыслью, изложена здесь с полнейшей ясностью: вне нас существуют вещи. Наши восприятия и представления – образы их. Проверка этих образов, отделение истинных от ложных дается практикой”. А из слов Энгельса яснее ясного видно, что для материалиста реальное бытие лежит за пределами “чувственных восприятий”, впечатлений и представлений человека. Следующее: “Кажется, это ясно? Мир в себе есть мир существующий без нас. Это – материализм Фейербаха, как материализм XVII века, оспариваемый епископом Беркли, состоял в признании “объектов самих по себе”, существующих вне нашего сознания. “An sich” (само по себе или “в себе”) Фейербаха прямо противоположно “An sich” Канта: вспомните вышеприведенную цитату из Фейербаха, обвиняющего Канта в том, что для него “вещь в себе” есть “абстракция без реальности”. Для Фейербаха “вещь в себе” есть “абстракция с реальностью”, т. е. существующий вне нас мир, вполне познаваемый, ничем принципиально не отличающийся от “явления””. Отдельно полюбопытствуем у Фейербаха, что есть явление, как не само по себе представление? В каком месте собирается диалектик познавать мир, если цепь заблуждений науки за последние столетия ее развития ни на йоту, ни приблизили нас к познанию мира? Следовательно, познание мира у Фейербаха полагается в возможности (в желаниях); но возможно многое, что никогда не становится действительным – тем более желание самого Фейербаха есть его субъективное право, которое к миру имеет такое же отношение как рыба к луне. Ленин же подхватывает самоуничижительную песню сотоварища, жалобно, бормоча под нос псалмы типа: “Предметы наших представлений отличаются от наших представлений, вещь в себе отличается от вещи для нас, ибо последняя – только часть или одна сторона первой, как сам человек – лишь одна частичка отражаемой в его представлениях природы”. Надо же! Ленин – это маленькая частичка, отражаемая в его представлениях о боге – вот так необходимо говорить деятелю гнусной политэкономии, которого в детстве наказывали определением в заточение в пустую комнату с книжкой, для прочтения в наказание. Но Фейербах пошел дальше своего ученика: “…Так и человек есть существо природы (Naturwesen), подобно солнцу, звезде, растению, животному, камню, но, тем не менее, он отличается от природы и, следовательно, природа в голове и в сердце человека отличается от природы вне человеческой головы и вне человеческого сердца”. Заметьте, как он вовремя сделал поправку, на столь вопиющую наглость: вслух высказать свое тождество с богом, но вторую часть предложения все же дописал. Далее, Ленин призывает на помощь Гегеля, и вот “любимчик” Шопенгауэра выдает: “Для эмпиризма вообще внешнее (das Ausserliche) есть истинное, и если затем эмпиризм допускает что-либо сверхчувственное, то он отрицает познаваемость его (soll doch eine Erkenntnis desselben (d. h. des Ubersinnlichen) nicht statt finden konnen) и считает необходимым держаться исключительно того, что принадлежит к восприятию (das der Wahrnehmung Angehorige). Эта основная посылка дала, однако в своем последовательном развитии (Durchfuhrung) то, что впоследствии было названо материализмом. Для этого материализма материя, как таковая, есть истинно-объективное (das wahrhaft Objektive)”. Опыт у диалектиков, таким образом, выглядит: “Не из себя философствовать (nicht aus uns herausphilosophieren), – говорит он (Мах) в “Механике” (3-е нем. изд., 1897, S. 14), – а из опыта брать”. Опыт здесь противополагается философствованию из себя, т. е. толкуется как нечто объективное, извне данное человеку, толкуется материалистически”. Конечно, если голова пуста, как там возьмешь то, чем можно философствовать. Лучше уж переписать у Спинозы или Фейербаха с Гегелем, а можно и у всех понемногу: с миру по нитке и голый оденется – по строчке от каждого на пятьдесят пять томов Собрания сочинений хватит. А вот так говорит Фейербах по поводу теизма: “Теизм прямо заключает от случайности порядка, целесообразности и закономерности природы к их произвольному происхождению, к бытию существа, отличного от природы и вносящего порядок, целесообразность и закономерность в природу, самое по себе (an sich) хаотичную (dissolute), чуждую всякой определенности. Разум теистов… есть разум, находящийся в противоречии с природой, абсолютно лишенный понимания сущности природы. Разум теистов разрывает природу на два существа, – одно материальное, другое формальное или духовное” (Werke, VII. Band, 1903, S. 518-520<<*104>>). Какой бред, не правда ли. Но обратите внимание на последнее предложение, где разум теистов разрывает природу на материальное – собственно говоря, на то же, что и разрывает Ленин и Фейербах, они же, если мне не изменяет память материалисты – а другое, прямо как по “Феноменологии гегелевского духа”, разрывается на духовное. Но Владимир Ильич понимает последнее по другому, а именно так: “Итак, Фейербах признает объективную закономерность в природе, объективную причинность, отражаемую лишь приблизительно верно человеческими представлениями о порядке, законе и проч. Признание объективной закономерности природы находится у Фейербаха в неразрывной связи с признанием объективной реальности внешнего мира, предметов, тел, вещей, отражаемых нашим сознанием. Взгляды Фейербаха – последовательно материалистические. И всякие иные взгляды, вернее, иную философскую линию в вопросе о причинности, отрицание объективной закономерности, причинности, необходимости в природе, Фейербах справедливо относит к направлению фидеизма. Ибо ясно, в самом деле, что субъективистская линия в вопросе о причинности, выведение порядка и необходимости природы не из внешнего объективного мира, а из сознания, из разума, из логики и т. п. не только отрывает человеческий разум от природы, не только противопоставляет первый второй, но делает природу частью разума, вместо того, чтобы разум считать частичкой природы. Субъективистская линия в вопросе о причинности есть философский идеализм (к разновидностям которого относятся теории причинности и Юма и Канта), т. е. более или менее ослабленный, разжиженный фидеизм. Признание объективной закономерности природы и приблизительно верного отражения этой закономерности в голове человека есть материализм (и, как следствие этого, теизм (Курсив мой Р.С.))”. А на то, что у Ленина вообще отсутствует какое-либо вразумительное (врожденное) понятие о причинно-следственных связях указывает его сопоставление и отождествление теорий Юма и Канта, которые, по сути своей, являются абсолютными противоположностями. В этой связи нам лучше послушать самого Канта, который в “Пролегоменах” так говорит: “Я охотно признаюсь: указание Давида Юма было именно тем, что впервые – много лет тому назад – прервало мою догматическую дремоту и дало моим изысканиям в области спекулятивной философии совершенно иное направление. Но я отнюдь не последовал за ним в его выводах, появившихся только оттого, что он не представил себе всей своей задачи в целом, а наткнулся лишь на одну ее часть, которая, если не принимать в соображение целое, не может доставить никаких данных для решения. Когда начинаешь с обоснованной, хотя и незаконченной, мысли, доставшейся нам от другого, то при дальнейшем размышлении можно надеяться пойти дальше того проницательного мужа, которому мы обязаны первой искрой этого света”.

По проблеме пространства и времени Ленин, вновь прибегает к помощи Фейербаха, и говорит его словами: “Пространство и время – не простые формы явлений, а объективно-реальные формы бытия. В мире нет ничего, кроме движущейся материи, и движущаяся материя не может двигаться иначе, как в пространстве и во времени. Человеческие представления о пространстве и времени относительны, но из этих относительных представлений складывается абсолютная истина, эти относительные представления, развиваясь, идут по линии абсолютной истины, приближаются к ней”. Американцы провели эксперимент, в котором испытуемый находился несколько дней в очках изменяющих изображение объективного мира на противоположное. Через пять дней испытуемый адаптировался к своему новому видению мира и вполне прилично начал двигаться и существовать в нем, хотя объективный мир сам по себе не изменился. Все время эксперимента очки он с себя не снимал. То есть, он ощущал другое пространство, и другой мир, что никак не мешало ему существовать. Следовательно, как пространство, так и время, есть субъективные ощущения, которые и определяют бытие человека в мире. Значит, какое видение – таковой и мир. Ленин же говорит так: “На самом деле как раз наоборот: наш “опыт” и наше познание все более приспособляются к объективному пространству и времени, все правильнее и глубже их отражая“. Оказывается, что не совсем так: все правильнее и глубже их отражая – есть заблуждение, которое мы и обосновали выше.

По поводу свободы и необходимости Энгельс говорит: “Гегель первый правильно представил соотношение свободы и необходимости. Для него свобода есть познание необходимости. “Слепа необходимость, лишь, поскольку она не понята“. Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей. Это относится как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека, – два класса законов, которые мы можем отделять один от другого самое большее в нашем представлении, отнюдь не в действительности. Свобода воли означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решения со знанием дела. Таким образом, чем свободнее суждение человека по отношению к определенному вопросу, с тем большей необходимостью будет определяться содержание этого суждения… Свобода состоит в основанном на познании необходимостей природы (Naturnotwendigkeiten) господстве над нами самими и над внешней природой”… (с. 112-113 пятого нем. изд.)”. Ленин комментирует это так: “Энгельс берет познание и волю человека – с одной стороны, необходимость природы – с другой, и вместо всякого определения, всякой дефиниции, просто говорит, что необходимость природы есть первичное, а воля и сознание человека – вторичное. Последние должны, неизбежно и необходимо должны, приспособляться к первой; Энгельс не сомневается в существовании “слепой необходимости”. Он признает существование необходимости, не познанной человеком”. То есть, все во власти внешнего бога, имя которого “Необходимость”. И последнее, в завершение этого краткого ретроспективного анализа, представляю следующее высказывание диалектического теиста, скрывающего свою истинную сущность под маской атеизма. Вот оно: “У Энгельса вся живая человеческая практика врывается в самое теорию познания, давая объективный критерий истины: пока мы не знаем закона природы, он, существуя и действуя помимо, вне нашего познания, делает нас рабами “слепой необходимости”. Раз мы узнали этот закон, действующий (как тысячи раз повторял Маркс) независимо от нашей воли и от нашего сознания, – мы господа природы. Господство над природой, проявляющее себя в практике человечества, есть результат объективно-верного отражения в голове человека явлений и процессов природы, есть доказательство того, что это отражение (в пределах того, что показывает нам практика) есть объективная, абсолютная, вечная истина”. Увы, Закон Природы, так еще и не узнан, и не познан, и не познается никогда, следовательно, все диалектики рабы природы и таковыми останутся вечно, покуда эти законы не начнут искать в самих себе. Тем более не понятно, как Маркс собирается искать законы, которые находятся вне нашего сознания и нашей воли?? Если только спросить у свиньи, так она вряд ли ответит. Посему, Фейербаха, диалектикам материализма, в свое время, следовало брать в пример, а именно, в том смысле, в котором указывается о нем в его биографии: “Лишившись преподавательской работы, Фейербах напряженно продолжает изучать историю новой философии. В результате в 1833 году выходит первый, а в 1837 и 1838 годах второй и третий тома его “Истории новой философии”… Он никогда не переставал учиться, критически пересматривать, исправлять ошибки и заблуждения…Фейербах считает, что философия должна исходить из чувственных данных и заключить союз с естествознанием. Философия заменяет религию, давая людям вместо утешения понимание своих реальных возможностей в деле достижения счастья. Она должна быть антропологией, то есть учением о человеке. Новая философия, под которой Фейербах понимает свою систему философии, рассматривает и человека, и природу как единственный предмет философии, превращая, следовательно, антропологию, в том числе и физиологию, в универсальную науку“. Вот путь, по которому должен идти настоящий диалектик, путем отшельника и мыслителя, а не путем преобразователя природы. Преобразуй самого себя – говорит Руссо – затем приступай к воспитанию других.

Итак, связь диалектического материализма со спинозизмом, уже до меня установленная (о чем я говорил ранее), очевидна. Теперь, нужно лишь посмотреть на спинозизм другими глазами, чтобы понять происхождение его из Ветхого Завета мы обратимся к Шопенгауэру, который в заключение “Мир как воля. Дополнения” так говорит: “У Спинозы его вечная субстанция как внутренняя сущность мира, которую он сам называет Deus, по своему моральному характеру и значению считается Иеговой, Богом-Творцом, который восхищен своим творением и находит, что все Ему прекрасно удалось. Спиноза тем самым лишил Его только личности. Для него, таким образом, мир и все в мире прекрасно, как и должно быть, и поэтому человеку остается только “жить, действовать, сохранять свое существование на основе стремления к собственной пользе”; человек должен наслаждаться жизнью, пока он жив, совершенно в духе Екклесиаста (9:7-10). Одним словом, это явный оптимизм; вот почему этическая сторона учения Спинозы слаба, как и в Ветхом Завете; она даже неверна, а иногда возмутительна…Спиноза не смог преодолеть иудаизма. Совершенно еврейский характер, в соединении с пантеизмом нелепый и отвратительный, показывает его презрение к животным, которых он считает просто вещами для нашего пользования без всяких прав на существование”. Здесь, говоря одним словом, и сокрыта сущность диалектического атеизма, а именно; его слепой религиозности, замешанной на фаталистическом фанатизме, то есть, страхом перед богом, ибо страх божий пребывает в глазах диалектиков – перефразируя Сираха, можно так сказать.

С другой стороны, мы должны себе четко уяснить, что диалектический материализм, как идейная основа коммунизма и всех гнусных его последствий, которые нашей стране по несчастью пришлось созерцать на протяжение века своей истории, является натуральным психическим микробом сродни таковому же, только в религиозной форме. О чем Бехтерев сообщает так: “Когда имеется достаточно условий для того, чтобы данное внушение получило отклик в умах людей, последнее воздействует на народные массы в том или другом направлении соответственно своему содержанию. Так как наши народные массы по своей неразвитости еще содержат немало грубых инстинктов и в то же время им доступно сознание высоконравственных начал, усваиваемых главным образом благодаря религии и воспитанию в духе общей государственной идеи, то естественно, что путем внушения народные массы могут быть направляемы как к самым безнравственным и жестоким поступкам, так и к великим историческим подвигам. Поэтому-то и организованные толпы, как известно, нередко проявляют свою деятельность далеко не соответственно тем целям, во имя которых они сформировались. Достаточно, чтобы кто-нибудь возбудил в толпе низменные инстинкты, и толпа, объединяющаяся благодаря возвышенным целям, становится в полном смысле слова зверем, жестокость которого может превзойти всякое вероятие”. И далее: “При этом однако забывают о внушении, этой важной силе, которая независимо от силы ума и энергии служит могучим орудием в руках счастливо одаренных от природы натур, как бы созданных быть руководителями народных масс. Нельзя конечно отрицать, что личность сама по себе является отражением данной среды и эпохи, нельзя также отрицать и того, что ни одно историческое событие не может осуществиться, коль скоро не имеется для того достаточно подготовленной почвы и благоприятствующих условий, но также несомненно и то, что в руках известных публицистов, в руках блестящих ораторов, в руках прославленных демагогов и любимцев народа, в руках знаменитых полководцев и великих правителей при собственном богатстве их умственных способностей имеется еще та могучая сила, которая может объединять народные массы для одной общей цели и которая способна увлечь их на подвиг и повести к событиям, последствия которых отражаются на целом ряде грядущих поколений…Как в биологической жизни отдельных лиц и целых обществ в зависимости от тех или других благоприятных условий играет известную роль микроб физический, будучи, благодаря своей индивидуальной организации и биологическим свойствам, то фактором полезным, то вредным и смертельным, уносящим тысячи жертв, так и психический микроб, или внушение, в зависимости от своего внутреннего содержания может быть фактором в высшей степени полезным или же вредным и губительным…Не подлежит вообще никакому сомнению, что объединенные известной мыслью народные массы ничуть не являются только суммой составляющих их элементов, как иногда принимают, так как здесь дело не идет об одном только случайном объединении, но о психическом объединении, поддерживаемом и укрепляемом главнейшим образом благодаря взаимовнушению”.

Глава XV. О философии Артура Шопенгауэра

Мир, по Шопенгауэру, есть всецело наше субъективное представление, и наше представление есть мир. В силу этого, философия Шопенгауэра, является идеалистической в ее связи с проблемой отношения идеального к реальному, то есть мира в сознании к миру вне сознания, наряду с проблемой нравственной свободы. “Это условие, – пишет он, – которому неотвратимо подчиняется бытие мира, накладывает на него, несмотря на всю его эмпирическую реальность, печать идеальности и, следовательно, чистой видимости (явления), и оттого мир, по крайней мере, с одной стороны, надо признать родственным сновидению и даже принадлежащим к одному с ним классу. Ибо та функция мозга, которая во время сна, словно по волшебству, создает совершенно объективный, созерцательный, даже ощутимый мир, должна принимать такое же точное участие в представлении объективного мира наяву. Оба мира, хотя и различные по своей материи, очевидно, отлиты из одной и той же формы, и эта форма – интеллект, функция мозга”. В этом отношении Шопенгауэр был согласен с философией Беркли, который пришел в своих суждениях – вслед за Декартом – к идеализму; то есть к признанию того, что расположенный в пространстве объективный, материальный мир вообще как таковой существует, безусловно, только в нашем представлении и что неправильно приписывать ему как таковому бытие вне всякого представления и независимо от познающего субъекта. Отсюда Шопенгауэр и выводит, что истинная философия, во всяком случае, должна быть идеалистической. Он так говорит: “Ибо нет ничего более достоверного, чем то, что никто не в состоянии выйти за собственные пределы, для того чтобы непосредственно отождествиться с отличным от него вещами: все, о чем каждый из нас имеет достоверное знание, находится в нашем сознании” и далее: “Только сознание дано непосредственно, и потому основа философии ограничена фактами сознания, то есть философия по существу идеалистична…Ибо то, что объективное бытие вещей обусловлено тем, что их представляет, и что, следовательно, объективный мир существует только как представление”. То есть, здесь утверждается, что объективное как таковое всегда находится в сознании субъекта, и есть его представление, которое обусловлено, по определению, субъектом и сверх того еще и формами представления, которые принадлежат субъекту, а не объекту. При этом Шопенгауэр различает два вида существования: первое – обусловлено познающим, которое всегда есть существование в пространстве, т.е. существование чего-то протяженного и действенного, следовательно, существование познанное, другими словами, существование для другого: второе – существование для себя, которое в качестве такового в субъекте не нуждается, т.е. существование вещи в самой себе, которая как таковая не может быть объектом. Следовательно, то, что находится в пространстве и времени, не может быть объектом, значит, бытие вещей в себе не может быть объективным, а может быть только метафизическим, поэтому объективный мир у Шопенгауэра существует только как представление. Полемизируя с реалистами, он обосновывает свои взгляды так: “По мнению реалистов, мир, каким мы его познаем, может существовать и независимо от нашего познания. Устраним же из мира все познающие существа, оставив лишь неорганическую и растительную природу. Останутся скалы, деревья, ручьи и голубое небо. Пусть солнце, луна и звезды по-прежнему освещают этот мир, хотя, конечно напрасно, так как нет глаза, который бы их видел. Но поместим сюда познающее существо. В мозгу этого существа мир возникает еще раз и повторяется в сознании точно таким же, каким он был раньше вне его. Теперь к первому миру добавился второй, который, хотя и совершенно отделен от первого, абсолютно похож на него. Точно такой же, как объективный мир в объективном бесконечном пространстве, возникает теперь в субъективном познанном пространстве субъективный мир созерцания. Но при этом второй мир превосходит первый знанием того, что пространство вне его бесконечно. Он может даже заранее правильно и точно определить всю закономерность всех возможных в пространстве и еще не реализовавшихся отношений и возможностей, а также предсказать течение времени и отношение причины к действию, которое предопределяет изменения во внешнем мире…абсолютно объективный мир вне мозга, независимый от него и предшествующий всякому познанию, что этот мир, который мы, как нам казалось, мыслили первоначально, на самом деле был уже именно второй, субъективно познанный мир созерцания, единственный мир, который мы действительно в состоянии мыслить. Из этого само собой следует предположение, что мир, каким мы его знаем, существует тоже лишь для нашего познания, т.е. только в представлении, и не существует еще и вторично, вне последнего. В соответствии с этим предположением вещь в себе (по Шопенгауэру – воля), т.е. нечто существующее независимо от нашего и всякого другого познания, следует определить как нечто совершенно отличное от представления и всех его атрибутов, т.е. от объективности вообще”. Критически оценивая некоторые идеи Канта, Шопенгауэр воспринял многие взгляды великого мыслителя, в частности кантовскую теорию пространства и времени как субъективных априорных форм чувственности и причинности как категории рассудка. Основываясь на взглядах Юма, он раскрывает закон причинности (каузальности), который находился в оппозиции к преобладающему в то время мнению, что причина и действие одновременны. Полное содержание закона причинности в двух словах можно изложить так: “Всякое изменение в материальном мире может наступить лишь в том случае, если ему непосредственно предшествовало другое изменение”. То есть, последовательность изменений строго определена и необратима, и каждое из этих изменений называется по отношению к следующему за ним действием, по отношению же к предшествующему – причиной. Одновременными же у Шопенгауэра, являются акт воли и действия, потому что между ними нет отношения последовательности. Первичным, в этой связи, он объявляет волю, а вторичным – интеллект, который “находится на службе воле”.

Согласно Шопенгауэру, истина в том, что мир, помимо представления, – есть воля, а именно воля к жизни и ее продолжению. Кант утверждал, что последняя реальность (noumenon, вещь в себе) непознаваема; Шопенгауэр настаивал, что наше знание о ней является непосредственным: она есть не что иное, как наша собственная неутолимая и мучительная воля, или желание. Эта воля, существование которой мы осознаем непосредственно внутри себя, также одушевляет всю природу. Мы не только чувствуем волю в себе самих, но и воспринимаем ее в объективации, т.е. как развернутую во времени и пространстве (principium individuationis). В неорганическом мире воля проявляется в конфликте природных стихий. Она восходит от растений и животных к человеку по все более высоким ступеням объективации и определяется множеством все более специфичных законов. Каждый организм приближается к идеям (в платоновском смысле), отражением которых он является, и чем он ближе к идеальному образцу, тем прекраснее. В своей работе “О природе воли” Шопенгауэр так говорит: “Прежде всего надо различать волю и произвол и понимать, что воля может существовать и без произвола, что, впрочем, предполагает вся моя философия. Произволом воля называется тогда, когда ее освещает познание и, следовательно, ее движущими причинами становятся мотивы, т. е. представления. А это в объективном выражении значит, что произволом она называется, когда воздействие извне, служащее причиной акта, опосредствованно мозгом. Мотив может быть определен как внешнее раздражение, под воздействием которого в мозгу возникает образ, и при его посредстве воля совершает действие, внешнее действие тела”, и далее там же: “Следовательно, во-первых, я полагаю волю как вещь в себе, как нечто совершенно первичное; во-вторых, — ее простую зримость, объективацию, тело; и, в-третьих, — познание как простую функцию части этого тела. Эта часть есть сама объективированное (ставшее представлением) воление познавать, поскольку воля нуждается для своих целей в познании. Эта функция, в свою очередь, обусловливает весь мир как представление, тем самым и тело, поскольку оно — созерцаемый объект, даже материю вообще, имеющуюся лишь в представлении. Ибо объективный мир без субъекта, в сознании которого он находится, — по должном размышлении нечто просто немыслимое. Таким образом, познание и материя (субъект и объект) существуют только относительно друг друга и составляют явление”. И далее (с.377): “С точки зрения моего учения, все тело – сама воля, представляющаяся мозгом и, следовательно, перенявшая его познавательные формы. Отсюда следует, что воля равномерно расположена по всему телу, что можно доказать так: органические функции не в меньшей мере, чем животные, – ее компетенция. Но как же согласовать с этим то, что произвольные движения, эти самые несомненные выражения воли, все же, очевидно, происходят из мозга и лишь затем, через спинной мозг, доходят до нервных стволов, которые, наконец, приводят в действия части тела, а если же они перерезаны или парализованы, то нет никакой возможности произвольного движения? Не следует ли из этого, что воля, как и интеллект, расположена исключительно в мозгу и составляет простую функцию мозга. Тем не менее, это не так, поскольку все тело и сейчас, и в будущем – проявления воли и интуиции, т.е. оно являет собой саму волю, представляемую благодаря мозговой функции в качестве объекта”.

Далее: Царство платоновских идей у Шопенгауэра представляет собой высшую объективацию воли. В отличие от феноменального мира, здесь нет времени, пространства, изменения. Вечные и бесстрастные идеи, составляющие сущность изменчивых явлений и познаваемые только в созерцании, становятся темой всего изобразительного искусства. Следующей ступенью является поэзия. Музыка же не является отражением идей, скорее она – отражение самой воли. Эстетический опыт представляет собой незаинтересованное созерцание, оставляющее в стороне все “почему”, “по какой причине”, “для чего”. Таким образом, искусство дает возможность временной передышки от непрестанной борьбы и разочарований, присущих этому миру. Буддисты, которыми Шопенгауэр восхищался, принимали мировое зло за нечто само собой разумеющееся. Философия буддизма оказала огромное влияние на его творчество, особенно той ее части, которая излагала учение о загробной жизни, что даже его ученик Ницше в “По ту сторону добра и зла” назвал его – “не немцем [36]”. Человеческие желания, настаивал Шопенгауэр, бесконечны, и удовлетворить их невозможно. На место удовлетворенного желания заступают десять других, и даже если бы все желания были удовлетворены, результатом была бы лишь скука. При этом Шопенгауэр замечает, что цели часто достигают после долгих лет борьбы, а удовлетворение длится краткий миг. Боль, говорил философ, позитивна, удовольствие негативно, это всего лишь временное облегчение. Иначе говоря, наш мир – наихудший из всех возможных миров, и если бы он был еще хуже, никто не захотел бы в нем жить. От борьбы и боли можно спастись тремя способами. Первый – созерцание произведений творческого гения, в которых отражаются вечные идеи. Этот путь приносит временное облегчение. Второй – моральная жизнь, уменьшающая страдание, поскольку главной добродетелью является сострадание, т.е. отождествление собственной страдающей воли с той, что присуща другим людям и животным. Полнота спасения достигается, однако, лишь через отрицание воли, отказ от самости и желаний – через бесстрастную аскетическую жизнь. В “Мир как воля и представление. Дополнения (с.489)” он так говорит: “Но именно это и придает существу человека самостоятельный характер. И то же соотношение между свободой и необходимостью имеет силу всех вещей в мире. Принцип строжайшей, добросовестно и неизбежно проведенной необходимости и совершеннейшей, до всемогущества доходящей свободы надо ввести в философию вместе и одновременно. Однако это можно сделать без ущерба для истины лишь так, чтобы всю необходимость отнести к действию и деятельности (Operari), а всю свободу – к бытию и сущности (Esse). Этим разрешается загадка, старая как мир лишь потому, что до сих пор поступали как раз наоборот и во что бы то ни стало искали свободы в Operari, а необходимости – в Esse. Я же утверждаю, что всякое существо без исключения действует со строгой необходимостью, но существует – и существует как то, что оно есть, – в силу своей свободы… Свободу я отнес к Esse, необходимость ограничил Operari”. Далее: (с.536) “Но не будем закрывать глаза на то, что этот мир населен вечно жаждущими существами, которые только тем и приобретают свое кратковременное бытие, что пожирают друг друга, и которые проводят свою жизнь в труде и нужде и часто переносят ужасные страдания, пока смерть наконец не освободит их от всего этого. Кто ясно увидит это, тот согласится с Аристотелем, что “природа демонична, а не божественна” (De divant. C.2), и он вынужден будет признать, что лишь такой Бог, которого терзал дьявол, мог бы замыслить создать свое воплощение в таком мире”.

В психотипологическом смысле Шопенгауэр выделяет четыре степени характера человека: 1) Характер индивидуален; он у каждого свой. 2) Характерэмпирический. Мы знакомимся с ним не только в других, но и в самих себе, исключительно путем опыта. 3) Характер человека постоянен: он остается одинаковым в течение всей жизни. 4) Индивидуальный характер врожден: он не создается искусством либо подверженными случайности обстоятельствами, а есть произведение самой природы. “Из изложенной сущности индивидуального характера, – говорит он, – с несомненностью следует, что добродетели и пороки врождены” (“О свободе воли”). “Из моего учения, правда, следует, что каждое существо создано им самим. Природа, которая никогда не лжет и в своей наивности подобна гению, говорит совершенно то же самое: каждое существо берет у другого, совершенно ему подобного, лишь искру жизни, а затем на наших глазах само создает себя, беря материал для этого извне, форму и движение — из самого себя, это и называют ростом и развитием. Таким образом, и эмпирически каждое существо предстает перед нами как собственное творение. Но язык природы не понимают, ибо он слишком прост” (О воле в природе).

Proton pseydos [37] Шопенгауэра заключается в том, что он наделил волю свойством желать, называет волю субстанцией человека, материей и теплотой. В “Мир как воля и представление. Дополнения” (Минск. Харвест. 2005. с. 297) он так говорит: “Ибо не только воление и решение в узком смысле, но и всякое стремление, желание, отвращение, опасение, любовь, ненависть – одним словом, все, что непосредственно составляет нашу радость и наше горе, наше удовольствие и страдание, – все это, очевидно, только состояния воли. Все это – состояния воли и модификации воления и не-воления, а именно то, что действуя вовне, предстает перед нами в качестве действительного волевого акта”. Что есть воля в обширнейшем смысле этого слова? Она есть животная составляющая человека. Чем отличается животное от человека? Отсутствием у животного развитого рассудка, который в человеке определяет его мораль, нравственность, веру в бога, надежды, оптимизм, то есть то, что наслаждает субъекта, следовательно, и то, чего он больше всего желает, – вернее сказать, только этого он и хочет. Ибо невозможно хотеть того, что приносит страдание, исключая конечно же мазохистов. Посему, как я указал в первой книге, в основе всех наших представлений находится желание или хотение, чего-то положительного для нас самих. Если исключить из представлений всякое желание, то абсурдно мыслить и само представление, потому как субъект всегда представляет себе то, что он желает; при исключении желания, он перестает вообще, что-либо представлять, так как желания определяют возможности. Следовательно, желания указывают воле на возможность, и если это необходимо последней, она предпринимает действие (волевой акт) для потребления представленной ей возможности; если необходимость и возможность совпадают, мы ощущаем счастье в действительности, если нет – то разочаровываемся. Такое совпадение зачастую трактуется нами, как случайность, хотя здесь четко видна пропасть между желанием и волей, аналогично той, которая пролегает между субъектом и объектом. Отношения между последними Шопенгауэр называет относительными, то есть противоположными, ибо то, что относительно, то и противоположно. Таким же образом, необходимо и различать волю и желания. В более обширном смысле, желания определяют психологизм человека, от которого философ пытался абстрагироваться, не придав должного значения тому факту, что в нем и заключается вся мораль, нравственность и этика человека – того, чего нет у животного. Поэтому единственное, с чем ему пришлось согласиться, это с самодеятельностью воли. В “О свободе воли” он так говорит: “После того как указанные великие мыслители тщетно старались найти выход из этого лабиринта, я охотно сознаюсь, что и мое воображение отказывается представить себе нравственную ответственность человеческой воли без ее самодеятельности”. То есть, человек не может никогда, ни при каких обстоятельствах, быть свободным – так говорит Шопенгауэр. Но если, как я утверждаю, желания являются мотивом для воли к действию, тогда сами по себе желания не определяют необходимость этого самого действия; значит, могут быть человеком сознательно удалены из своего бытия. Тогда он достигает счастья, ибо ничего не желает, то есть находится в царстве свободы. Лермонтов так писал по этому поводу.

И скучно и грустно, и некому руку подать

В минуту душевной невзгоды…

Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..

А годы проходят – все лучшие годы!

Любить,… но кого же?.. на время – не стоит труда,

А вечно любить невозможно.

В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа:

И радость, и муки, и все там ничтожно…

Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг

Исчезнет при слове рассудка;

И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, –

Такая пустая и глупая штука…

Если же выводить мораль из моего утверждения, то оказывается, что злой человек, когда что-либо делает, то действия его становятся противоположными его сущности – то есть они добры. Тогда, как добрый человек, из побуждения добрых своих желаний, творит зло, аналогично тому, как политик из своих добрых намерений пытается сделать что-либо доброе для своего народа, творит нечто благостное, которое до народа доходит в виде зла. Поэтому, добрый остается нравственно свободным и морально чистым только лишь тогда, когда бездействует – пребывает в своей сущности: такого человека принято называть святым. Злым же, сегодня и всегда, принято называть человека, который не признает за собой ответственности, обязательств и долженствования, его называют эгоистом, ибо он почему-то обязательно находится в оппозиции ко всему общественному, но кому он делает зло? Никому. Другой вопрос состоит в том – вернее сказать, проблема, – что человеку невозможно помыслить, что необходимо отказаться от своих желаний, ибо “желание – это жизнь”, поэтому жизнь и является таким скверным явлением бытия. Даже христианство не избежало этой ошибки, указывая, на то, чтобы по плодам своим узнавался человек (Мтф 7; 16-20): на самом же деле, по хорошим плодам эмпирически мы познаем злого, а по злым доброго; ибо, как говорит все тот же Новый Завет, “от избытка сердца говорят уста” (Мтф 12; 33-35), но избыток сердца есть множество вожделений и желаний – разве не говорят о своих желаниях, как о “желаниях своего сердца”.

Следовательно, Шопенгауэр ложно присовокупил все состояния аффектов человека воле, основывая свой взгляд на высказывании Августина, который он приводит в примечании дополнений “Мира как воли” (цитирую по тому же изданию, которое указал ранее) (с.298 прим). “Августин рассуждает об affectionibus animi (лат. страстях души), которые сведены у него к четырем категориям: вожделение, страх, радость и печаль, и пишет: “Воля, несомненно, есть во всех них, и даже все они представляют собой не что иное, как волю: ибо, что такое страсть и радость, как не воля к соединению с тем, чего мы хотим? И что такое страх и печаль, как не воля к отказу от того, чего мы не хотим?””. Я хочу радости, но не хочу печали. Следовательно, радость есть, по определению, желание, а то, что не есть желание, то есть воля, которую, по определению, я и не хочу. То есть тогда, когда я хочу, то ощущаю желание, когда же не хочу – не ощущаю желания. Посему воля и желания, есть вещи разные, указывающие на различные состояния, которые последовательно сменяют друг друга (изменения). Ведь, что есть радость, как не прекращение печали, а печаль, следовательно, есть прекращение радости – ибо, как говорит Шопенгауэр (там же, с.64) “Единственно правильное определение закона причинности таково: каждое изменение имеет свою причину в другом, ему непосредственно предшествующем”. Стало быть, эти изменения относительны друг друга и являются противоположными. В более краткой форме я уже изложил это в седьмой главе в четвертом афоризме первой книги данного сочинения. Далее: causa finalis [38] желания является некая цель, которая в свою очередь, может расцениваться мотивом желания, находящимся вовне – это и предает цели определенную значимость, ибо мы всегда с большей интенсивностью желаем того, чего не имеем, то есть, оно для нас имеет ценность тогда, когда мы его желаем. Когда же, мы приобретаем то, что желали ранее, то, по определению, перестаем ее и ценить, следовательно, желаем чего-нибудь другого, которое, опять же, своею большею ценностью поглощает ценность того, что мы уже имеем. Таким образом, ценность того, что мы имеем, проявляется вновь в нашем сознании тогда, когда мы эту вещь теряем, то есть, испытываем непреодолимое желание вернуть ее обратно – здесь, уже мотив находится в воле, у которой отняли то, что она имела ранее. Стало быть, желания проявляют себя опосредовано, а воля – непосредственно, поэтому воля не есть желание, и желание не есть воля – они друг другу относительны, то есть в различные моменты времени являются друг для друга либо причиной, либо следствием. Вернемся теперь к высказыванию Августина, к последней его части, где он указывает на волю к отказу от того, чего мы не хотим. Дело в том, что в норме, субъект не волит отказаться от того, чего не хочет, а воля к отказу проявляется у него к тому, в чем нет ему необходимости. То есть, то, что мне не необходимо, того я не хочу. Тогда, я не хочу того, что у меня есть, и хочу того, чего у меня нет, но у меня, по определению, нет многого, значит, я и хочу много. Следовательно, я хочу того, в чем мне нет необходимости, ибо человеку всегда необходимо меньше того, что имеется в мире. Стало быть, Августин говорит о том, что страсти и печаль – это то, что человеку необходимо, потому что он их не хочет. Тогда, справедливы слова Христа, которые я приводил во введении к первой книге: “Ибо иго мое благо, и бремя мое легко” – другими словами, от невозможного к недействительному.

Уже, ученик Шопенгауэра, Ницше обратил внимание на contradictio in adjecto [39] шопенгауэровской воли, и именно в части, касающейся желаний и хотения. Хотеть, по Ницше, есть нечто сложное, которое можно представлять единственно в качестве слова; в каждом хотении, прежде всего, – говорит он, – есть многочисленность чувств, а также разнообразные ощущения составляют составную часть хотения, такою же составной частью является и мышление; в каждом акте хотения есть преобладающая мысль, которую невозможно отделить от “хотения” так, чтобы все-таки оставалась еще “воля”. – так говорит Ницше (“По ту сторону добра и зла” СПб. 2002. с. 27.). Таким образом, мы видим, что сфера человеческих желаний есть составная часть представления, а не воли, что и требовалось нам доказать: ибо я считаю, что поэтому Шопенгауэр и не смог дать вразумительное основание этике, морали и нравственности – вернее сказать, именно в этом он прямиком последовал “поповской”, и как следствие этого рабской, морали человека. В этом отношении и обвинял его Ницше, указывая на “порочный круг бога” в буддизме и философии Шопенгауэра. В этом же сочинении на с. 71 п. 56. Ницше так говорит (ввиду его краткости и важности приведу сказанное им целиком): “Кто, подобно мне, с загадочной алчностью долго старался продумать пессимизм до самой глубины и освободить его от полухристианской, полунемецкой узости и глупости, с которыми он представлялся этому столетию в образу шопенгауэровской философии. Кто действительно заглянул азиатским или сверхазиатским оком в глубь самой мироотрицающей из всех возможных философий – по ту сторону добра и зла, а не пребывал там, как Будда и Шопенгауэр в заколдованном кругу морали, – тот, может быть, этим самым, против своей воли, открыл свои глаза на обратный идеал – на идеал самого смелого, жизненного и утвердительно смотрящего на мир человека, который не только научился мириться с тем, что было и есть, возвращения тоготак, как оно было и есть, вечного возвращения, ненасытно взывая da capo (изначально (ит.)) не только для себя, но для всей пьесы, и не только для отдельного представления или отдельного зрелища, а, в сущности, для того, кому нужно это зрелище, и кто делает его нужным, потому что он беспрестанно нуждается в самом себе – и делает себя нужным. – Как? И разве это не было бы – circulus vitiosus deus (порочным кругом бога)?”.

Единственной областью применения, где Шопенгауэр так и не смог применить свою философию, была, таким образом, этика или мораль, то есть, те области, в которых говорится: “Полюби ближнего своего как самого себя” и “не навреди” – посему, в сфере свойственной представлению, психологизму, в узком смысле хотению или желанию. Следовательно, два выше указанных принципа морали только лишь желанны, их хочется, то есть имения их человек не ощущает, не имеет, посему хочет; тогда они есть только лишь возможность, и даже не причинность, и уж никакого отношения не имеют к достаточному внутреннему основанию происхождения поступков. Значит, и не имеют достаточной силы в самом человеке, ибо достаточное основание всей морали лежит вне человека, – я имею в виду общепринятую психическую и религиозную мораль, – в обществе, в окружающей действительности, в которой основой сосуществования людей является субъективный эгоизм – его даже нельзя назвать объективным, разумным эгоизмом. Такой субъективный эгоизм, проповедовал, например, Кант в своей этике, построенной на категорическом императиве, критикуя последнюю в “Основах морали” Шопенгауэр, скажу отдельно, ничего не смог ей противопоставить, утвердив лишь ее ложность. Но дело здесь, мне кажется вот в чем: Предварительно рассуждая, в своих “Пролегоменах” Кант учит, какою должна быть метафизика, но подобно это тому, как если бы собака взялась учить кошку, как той следует правильно мурлыкать, то есть кошка должна была бы лаять и.т.д. В случае с Шопенгауэром, когда он критикует кантовскую этику, происходит аналогичное. Ведь, когда указывают на философа и говорят, “вот философ – иррационалист”, то должно понимать такого философы, как имморалиста, коим, например, был Ницше. В более обширном смысле, общественная мораль, как фантом психики человека, который в основе своей имеет свойства объединять, наслаждать и верить, по определению, является рабской, как совершенно верно определил ее Ницше, но чего не смог сделать Шопенгауэр. Ибо, зависеть от наслаждающего, объединяющего и верующего – это ли не зависимость от вышесказанного, которое делает из человека раба, а после превращает его в скота; который приплющенный жизнью, с ярмом на шее и с завязанными гласами, тянет за собой повозку обязанностей, долгов и ответственностей, которая с каждым шагом все тяжелеет и тяжелеет, с каждым разом ему все трудней и трудней подниматься в гору, на которую он желает взойти. Ведь, путь его начинался радостно и счастливо, как и путь начинающего наркомана: сначала наркотик его наслаждает, после он облегчает наркоману страдания, которые сам же и приносит, последствия же такой зависимости – трагическая кончина человека. Ибо, самое великое желание наркомана – жить в обществе, быть человеком общества, быть, следовательно, рабом – он им и становится, только вдали от общества, потому что обществу рабов, такие рабы не нужны – они их позорят, или напоминают о них самих. В этом случае прав Шопенгауэр тогда, когда говорит, что желание жить – это, с другой стороны, страх смерти. Отсюда, мне думается, должна начинаться всякая мораль и любая этика, с этой пары противоположностей, которые по сути своей говорят об одном и том же – о рабской сущности человеческого естества, с которой необходимо вести беспощадную борьбу, где бы она ни проявлялась, и в какие формы бы она не пряталась.

ПРИМЕЧАНИЕ.

Об основах морали в философии Шопенгауэра, изложенных им в своем конкурсном сочинении “Две основные проблемы этики” в отделе “Об основах морали”.

Формула, выражающая основу этики Шопенгауэра, против которой резко выступал Ницше, гласит: Neminem laede, imo omnes, quantum poles, juva – никому не вреди, и помогай всем, насколько можешь” (лат). “Существуют вообще, – говорит Шопенгауэр, – лишь три основные пружины человеческих поступков, и только через возбуждение их действуют все, какие только возможны, мотивы. Вот они: a) эгоизм, который хочет собственного блага (он безграничен); b) злоба, которая хочет чужого горя (доходит до самой крайней жестокости); c) сострадание, которое хочет чужого блага (доходит до благородства и великодушия)”. Под эти три пружины Шопенгауэр подводит три класса мотивов, какие руководят людьми: 1) собственное благо; 2) чужое зло, 3) чужое благо и четвертым у него является собственное горе, которое не было внесено в это сочинение по причинам, изложенным в “Дополнениях к Миру как воле” на с. 913 вышеуказанного издания. И из этого выводит свою формулу. До этого момента его мораль более или менее понятна, хотя и путана, но когда в конце своего сочинения, он вводит христианские догматы, то вся его этика разваливается как карточный домик. Он говорит: “Только тогда и исключительно только тогда я действительно проявил человеколюбие, caritas, agape, проповедь которой составляет великую отличительную заслугу христианства. Но как раз те предписания, какие Евангелие присоединяет к своей заповеди любви: “Me gnoto e aristera soy ti poici e dexia soy” (Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая (Мф., 6, 3.).) — и тому подобные основаны на сознании того, что здесь мною выведено, именно, что если моему поступку надлежит иметь моральную ценность, то моим мотивом должно служить исключительно только чужое горе — никакое другое соображение. Совершенно верно там же (Матф., 6, 2) говорится, что те, кто дает напоказ, имеют в этом свою награду: “Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди”. То есть, говоря другими словами, человек, который творит помощь, или добро в обширнейшем смысле, может называться действительно сострадательным и человеколюбивым, если творит его тайно. – Возлюби ближнего своего, но постарайся это сделать так, чтобы никто этого не видел и не знал, по возможности, даже тот, которому такое добро предназначается – так говорится в симбиозе философии пессимизма и христианства. Возможно ли такое себе помыслить в том мире, где люди, в силу своего, физиологического строения, предпочитают творить добро явно, а получать прибыль от бога тайно. Твори молитву свою тайно, а бог воздаст тебе явно – это трудно постигаемая диалектика для человека-реалиста, то есть того, кто привык смотреть правде в глаза, а не убегать от нее в преклонном возрасте, именно в том возрасте, когда, судя по всему, хочется как-то по-доброму оправдать свое существование. Таким образом, нам необходимо понимать, что всякое морализаторство стариков, должно отбрасываться в мусорное ведро, чтобы подобная писанина не засоряла головы тем, кто действительно желает докопаться до истины в целях ее практического применения в жизни. Следовательно, здесь, исследующий мораль философ, должен в первую очередь, иметь возможность задать себе вопрос: Как мне необходимо поступать (исключительно мне, как индивидуальности), чтобы мои поступки принесли пользу моему духовному развитию как человеку, и, вместе с тем, не нанесли вреда окружающим? Но ни в коем случае, вопрос не должен рассматриваться теми, кто мыслит так: Как обосновать мораль, с точки зрения того, как я поступал ранее, ибо только мои поступки, возможно, называть морально ценными? Стало быть, второй вопрос более всего разбирается стариками, которым, в принципе мораль уже не нужна, значит, она и не имеет особенной ценности. Тем более тогда, когда она обращается к христианству, которое дискредитировало себя полностью, за время своего существования, употребляя в своих целях, не совсем приемлемые меры для насаждения своей морали, которой не придерживается ни одно живое существо на планете земля, что я показал в предыдущей главе. Что же касается Шопенгауэра, то другим своим выражением, высказанным, наверное, в благостном экстазе от сопричастности к божественному, он вбил последний гвоздь в крышку гроба этики и морали вообще. Вот оно: “Ибо безграничное сострадание ко всем живым существам — это наиболее прочное и надежное ручательство за нравственно добропорядочное поведение, и оно не нуждается ни в какой казуистике. Кто им полон, тот наверняка никого не обидит, не нанесет никому ущерба, никому не причинит горя, напротив, со всяким будет считаться, всякому прощать, всякому, насколько в его силах, помогать, и все его действия будут носить печать справедливости и человеколюбия. Наоборот, если мы попытаемся сказать: “Это человек добродетельный, но он не знает сострадания”, или: “Это несправедливый и злой человек, однако, он очень сострадателен”, — то в этих словах почувствуется противоречие. Вкусы различны, но, по мне, я не знаю более прекрасной молитвы, чем та, какой кончаются древнеиндийские пьесы (как в прежние времена английские кончались молитвой за короля). Она гласит: “Да будут все живые существа свободны от страданий”. Позвольте, кто же будет тогда сострадательным, если вовсе не будет страдания и страждущих? И кого тогда возможно будет назвать нравственно чистым, кто же будет тогда человеколюбивым и добродетельным, если некому будет оказывать помощь, и не будет вокруг нуждающихся? И что это за молитва такая, которую стоит так сильно воспевать, превозносимая богу, чтобы уничтожил людей сострадательных, человеколюбивых и добродетельных – если вообще таковые существуют, в чем лично я серьезно сомневаюсь?

С другой стороны, мораль Шопенгауэра полезна тем, что она доказывает аморальность любого поступка или действия (то есть отсутствие морали, как таковой, вообще), которые, по определению, происходят по необходимости, следовательно, не могут быть благими, а несут только лишь страдательную форму в своих проявлениях. Мотивом же любого действия, как мы уже знаем, являются наши желания, о которых я говорил выше. Устраним же наши желания из нашего бытия, и мы прямиком приходим к еще одной надписи – помимо “Познай самого себя” – оставленной мудрецами перед входом в дельфийский храм – “Ничего сверх меры”: отсюда нам рукой подать до философии стоиков. И действительно; ведь, ничего не желающий – вернее сказать, желающий только необходимого – и ничего не делающий, по определению, не может никому принести вреда, ибо нет проявлений вредоносного действия. Следовательно, тогда, когда задают вопрос, как поступать морально и нравственно – ответом должно быть; по возможности никак не поступать и никому не помогать. То есть: Что делать? Ничего не делать. Это и есть по моему мнению основа всякой морали и этики, из которой еще возможно строить здание самой натуральной нравственности, ибо, применяя эту формулу ко всем случаям жизни, аморального в ней нет и гроша. Разве крылатое выражение, “Спасение утопающих – дело рук самих утопающих” не есть великое благо для человека, и, причем большее, чем попасть в зависимость от того, кто утопающего спас? Гениальное определение Юнга, “Ценности одного есть отрицательные ценности другого”, полностью разбивает любые хитроумные завязки всевозможных философских систем, которые предписывают, как необходимо человеку поступать, чтобы его поступки назывались моральными и нравственными. Посему, любое действие, даже действие из самых благих побуждений, применяя Юнговское определение можно назвать аморальным. Например: Наш президент, полный гордого торжества, пожаловал своим подданным студентам и курсантам повышение стипендий на сто рублей в месяц, высказывая это, он доложил народу, что из казны на эти нужды было израсходовано много миллиардов рублей, – и что? Много миллиардов рублей для президента – великие деньги; он ощущает себя человеком, который совершил безусловное благо, но, с другой стороны, сто рублей студенту не хватит даже для того, чтобы сходить в кино на дневной сеанс, не говоря уже о том, чтобы выпить перед началом фильма со своей девушкой по чашечке кофе. То же самое происходит тогда, когда прилично одетый гражданин подает милостыню нищему, который про себя возмущается маленькой суммой подаяния. И здесь некого винить, ибо один желает сделать доброе дело, другой же желает чужого – мотивы и поступки могут быть самыми разнообразными (их миллионы), но в основе их лежат желания, которые делают из человека скотину, желающую всегда лишнего и большего – в этом и заключается суть всех наших страданий, а именно: в нашей постоянной внутренней нужде. Отмечу отдельно, во внутренней нужде, потому что объективно богатый, по определению, может иметь внутреннюю нужду (не может, а имеет), так же, как и объективно нищий, и всякое желание есть показатель внутренней нужды – самый первый и изначальный мотив будущего аморального поступка. Когда мы говорим о желании, то мы должны понимать под этим некое множество: я хочу того и того и этого и.т.д. Отсюда, и происходит все излишнее, все то, что сверх меры. Шопенгауэр, как я говорил выше, именно в этом и сделал ошибку; утверждая волю, как нечто единичное и целое, и вместе с этим, присовокупил к ней желания; воля желает постоянно и всегда – это ошибка, которая и привела его к заблуждению – повторюсь я. Сенека же когда давал определение счастью, выразил его так: “Счастлив тот, кто разум побуждает ничего не бояться и ничего не желать”. Вообще, стоики предписывали себе жить спокойно, без честолюбия и желаний, пользоваться богатством, не расточая его, сохранять его, не испытывая беспокойства, и терять его без сожаления; управлять им, вместо того, чтобы быть его рабом; не поддаваться действию страстей или лучше вовсе не иметь таковых; быть довольным как в нищете и в благосостоянии, как в горестях, так и в радостях, сохранять сильную и здоровую душу в слабом и больном теле; не иметь ни страха, ни боязни; быть свободным от всякого беспокойства, презирать удовольствия и наслаждения, принимать наслаждения и богатство, не стремясь к ним; презирать жизнь; наконец, достигать добродетели посредствам познания истины – вот что составляет высшее благо и, как его следствие, совершенное блаженство для Сенеки и стоиков вообще. Сам же Шопенгауэр определяет свою философию воли, как внутреннюю сущность мира, которая подобна распятому Спасителю или же распятому разбойнику, в зависимости от того, как она себя определяет. Поэтому он считает свою этику “вполне соответствующей христианству до высших ее идеалов – как он сам говорит – а также этике брахманизма и буддизма”, в которых, – как нам нужно отметить отдельно, – этика, как таковая просматривается плохо, если не считать стремление к смерти и страданиям за некие этические нормы.

Глава XVI. О философии естественной души Ламетри

В своей философии Ламетри последовательно проводит мысль, что душа зависит от тела, и как он сам говорит: “Душа и тело были созданы одновременно, словно одним взмахом кисти”. Душа, по его мнению, является всецело чувственной субстанцией тел, которая есть движущее активное начало, полагаемое им в возможности. Формы, производящие другие формы, Ламетри, на примере древних, сводит к теплу и холоду; посредствам этих форм душа и имеет возможность чувствовать. Также, как у Шопенгауэра воля, так и душа у Ламетри проявляется в минеральном, растительном (Человек-Растение) и животном (Человек-Машина) мире, двигаясь во время своего исторического прогресса, она поднимается от меньшего к большему, от бессознательных растений до высшей стадии животного мира, коей является человек. В “Естественной истории души” ( “Человек-Машина”. Минск. 1998. с. 144.) – все цитаты я буду приводить из этого издания – Ламетри заключает: “Без чувств нет идей. Чем меньше чувств, тем меньше идей. Чем меньше воспитания, тем меньше идей. Итак, душа существенным образом зависит от органов тела, вместе с которыми она образуется, растет и стареет”. Также он различает душу и ощущения; разнообразие последних варьируется в зависимости от природы органов, – говорит он (с.39), – передающих их душе. Различные органы чувств не только возбуждают различные ощущения, но каждый из них, кроме того, до бесконечности варьирует те из них, которые он приносит душе, в зависимости от различного способа воздействия на него внешних тел (с.40). Для объяснения ощущений он допускает наличие нервной жидкости, которая определяет: 1) существование и циркуляцию духов; 2) что эти духи, приводимые в движение воздействием внешних тел, доходят до души; 3) что в каждом цилиндрическом волокне существует только один ряд шариков. Этими пунктами у Ламетри объяснялся механизм ощущений, то есть он был построен на основе научной картины мира, свойственной середине 18 века, а именно: механистической теории Ньютона. А уже из этого он выводит, что ощущения не дают познания природных тел; они изменяются вместе с органами (с.45. § 4.). “Итак, ощущения вовсе не предают вещей таковыми, каковы они сами по себе, так как сами ощущения целиком зависят от частей тела, открывающих им доступ к душе (с.47)”. Таким же образом, как мы уже знаем, Шопенгауэр разграничивал волю и представление. Местоположением души Ламетри считал мозг, при признании в ней протяженности. Одной души достаточно человеку, чтобы действовать, чувствовать и думать.

По поводу воли Ламетри так говорит (с.67): “Если воля, возникающая из идеи, запечатленной в мозгу, испытывает удовольствие, созерцая и сохраняя у себя эту идею, как, например, когда думают о красивой женщине или о какой-нибудь удаче и.т.д., – это то, что называют радостью, наслаждением, удовольствием. Когда воля, испытывая неприятные ощущения, страдает от наличия какой-нибудь идей, и хотела бы ее удаления, от этого проистекает печаль. Любовь и ненависть – две страсти, от которых зависит все остальные. Любовь к находящемуся налицо предмету доставляет мне радость; любовь к предмету, находящемуся в прошлом, представляет собой приятное воспоминание; любовь к будущему предмету – это то, что называется желанием или надеждой, когда им желают или надеются воспользоваться. Зло в настоящем возбуждает печаль или ненависть; зло в прошлом вызывает досадное воспоминание; страх проистекает от зла, ожидаемого в будущем. Другие переживания души представляют собой лишь различные степени любви и ненависти” и далее (с. 68) “Некоторые страсти души протекают сознательно или при наличии внутреннего чувства, другие же без этого чувства. Страсти первого рода подчиняются закону, в силу которого тело повинуется воле; не важно доискиваться, как это происходит…Страсти второго рода более скрыты; движения, возбуждаемые ими, еще не вполне хорошо объяснены”. Здесь, у Ламетри, мы наблюдаем ту же самую ошибку, которую допустил Шопенгауэр; воля помещается в ту часть человека, которая им осознаваема, в сферу психологизма (с.85 § 2. О воле).

Далее: Интеллекту Ламетри отводит весьма низкое место относительно души. По поводу тех, кто во главу угла ставит ум, в частности представителей картезианской школы, он высказывается следующим образом (с. 115) “Немудрено, что он (ум) им мерещится в отдалении, как идеальная земля, несущая какие-то воображаемые плоды”. Все интеллектуальные способности, по мнению философа, заключаются в его способности ощущать, от которой они зависят. В том факте, что религия объявляла душу бессмертной, Ламетри усматривал также влияние интеллекта, то есть, религия и чрезмерное умствование приводит людей, – даже весьма образованных и проницательных, – в старческом возрасте к периоду “второго детства”. В антропологическом смысле он считает (с.202) что “человеческое тело – это заводящая сама себя машина, живое олицетворение беспрерывного движения”. Таким образом, Ламетри, утверждая безусловное подобие человека и животного, полностью отвергает бытовавшее в то время мнение о божественной причастности души, которая якобы ставит человека на ступень выше животного. Тем самым в обосновании морали он выдвинул утверждение атеизма, как единственного средства в борьбе с безнравственностью. На с. 240 он, словами своего друга, так говорит: “Если бы, говорил он, атеизм получил всеобщее распространение, то тогда все виды религии были бы уничтожены и подрезаны в корне. Прекратились бы религиозные войны, и перестало бы существовать ужасное религиозное воинство; природа, зараженная ныне религиозным ядом, вновь вернула бы себе свои права и свою чистоту; глухие ко всяким другим голосам, умиротворенные смертные следовали бы только свободным велениям собственной личности – велениям, которыми нельзя безнаказанно пренебрегать и которые одни только могут нас вести к счастью по приятной стезе добродетели. Таков естественный закон. Тот, кто его соблюдает, является честным человеком, заслуживающим доверия всего рода человеческого. Тот же, кто следует ему добросовестно, как бы ревностно он ни исполнял предписания любой религии, есть негодяй или лицемер, которому я не верю”. Итак, здесь, нам становится понятным, что философия, которая исходит из физиологизма человека (философия медика – так назвал свою философию Ламетри), то есть, применительно к душе, определяет последнюю, как чувственную и материальную субстанцию, принято называть сенсуализмом или материализмом, которые опровергают религиозные и другие философские учения (в частности картезианство Декарта) о существовании души, как субстанции мыслящей и ощущающей – то есть, употребляя терминологию Шопенгауэра, души представляемой или, используя терминологию данного сочинения, души психологической. Таким образом, споры прошлых философов, по определению, велись в принципе своем не о существовании души как таковой, а о первичности ее в природе человека – весь вопрос состоял в том, что первично, а что вторично – интеллект (душа мыслящая) или чувства (душа чувствующая). Поэтому, исходя из доводов сторон, мы должны были сегодня разграничить их притязания на первенство и истинность, что до сего дня уже сделал Шопенгауэр, обосновав учение о воле, которое позволяет нам теперь выявить причины разногласий древних: ибо, как видно из моего сочинения, человек, повторяю я, состоит из трех сфер – самое глубокое ядро его составляет воля; далее, пребывает душа, зависимая от воли и наконец, мы имеем дух человека, который все объемлет. Другими словами можно это выразить так; воля – чувства – интеллект. Следовательно, получается следующее; если смотреть на душу со стороны интеллекта – она есть душа мыслящая, если же со стороны воли – она есть душа чувствующая, но мы уже знаем, что когда энергия воли достигает интеллекта, она изменяется в свою противоположность, поэтому сам процесс этого изменения называется душевным процессом, который в интеллекте становится духовным. Застолбить, или остановить, этот процесс мы не можем, ибо это есть жизнь, а ее остановка – смерть. Следовательно, и указывать на нечто, находящееся в абсолютном покое внутри человека (за исключением костей), и говорить, что это то-то, и оно находится там-то просто не логично, ибо всегда мы будем говорить об одном и том же явлении. Другое дело, когда мы употребляем к явлениям, происходящим в человеке формулу, исходя из динамизма жизнедеятельности человека, и определяем “с какой волны” сам человек начинает существование, то становится понятным следующее: Врожденый темперамент человека, который придает направленность его нервно-психической деятельности, руководит и определяет все его будущее развитие и будущее воспитание.

Ламетри заканчивает свой “Трактат о душе” переводом Арнобия, который, по его мнению, доказывает, что только воспитание и социальная жизнь делает человека отличным от животного: в нем так говорится (с.142): “Сделаем в земле яму в виде ложа; пусть оно будет окружено стенами, покрыто крышей; пусть это место не будет ни слишком теплым, ни слишком холодным; пусть туда не будет доноситься ни малейший шум; изобретем средства, чтобы туда проникал лишь слабый свет, смешанный с мраком. Пусть в это подземелье будет положен новорожденый ребенок, пусть на его органы чувств не будет оказывать воздействия никакие предметы, пусть голая кормилица молча дает ему свое молоко и ухаживает за ним. Если он будет испытывать потребность в более твердой пище, пусть та же женщина приносит ему ее; пусть эта пища будет вся одинакова, как, например, хлеб и холодная вода, которую он будет пить из пригоршни. Пусть этот ребенок, происходящий из расы Платона или Пифагора, покинет, наконец, свое уединение в двадцати -, тридцати – или сорокалетнем возрасте и пусть покажется в обществе смертных. Пусть его спросят, прежде чем научить его думать и говорить, кто он, кто его отец, что он делал, как он думал, как его кормили и воспитывали до этого времени. Более глупый, чем животное, он обнаружит не больше чувств, чем дерево или камень; он не будет знать ни суши, ни моря, ни звезд, ни метеоров, ни растений, ни животных. Если он будет испытывать голод, то не имея привычной пищи или, вернее, не зная, чем ее можно заменить, он умрет. Окруженный огнем или хищными животными, он бросится навстречу опасности, не зная еще, что такое страх. Если он будет вынужден под впечатлением всех поразивших его новых предметов начать говорить, то из его открытого рта выйдут одни только нечленораздельные звуки, как в подобных случаях бывает у многих людей. Попробуйте задать ему вопрос не об абстрактных и сложных идеях метафизики, морали или геометрии, но простейший вопрос по арифметике – он не поймет ни того, что услышит, ни того, что ваш голос может что-нибудь означать, ни даже того, говорите ли вы с ним или с кем-нибудь другим. Где же у него бессмертная часть Божества? Где душа, входящая в тело, столь ученая и просвещенная, что благодаря образованию только вспоминает заложенные в нее раньше знания? Это ли существо столь разумное и столь превосходящее все прочие? Вот так человек! Он все время жил, отдаленный от общества, и не приобретал никаких идей. Но отшлифуем этот грубый алмаз: пошлем этого взрослого ребенка в школу – quantum mutates ab illo, как велика будет перемена! Животное превратится в человека, образованного и умного. И не таким ли образом научается бык, осел, лошадь, верблюд и попугай: одни – оказывать нам различные услуги, другие – говорить и, может быть, даже (если по примеру Локка можно было бы верить Темплю) вести связный разговор”. Прекрасно звучит, не правда ли, покуда не взглянешь на мир прошлый и настоящий, который почему-то никак не хочет доказывать вышеприведенные слова. Ведь, возьмите Монтеня, который более тридцати лет, из своих 59, провел в застенках средневековья, подвергаемый пыткам и унижениям, не видевший света и полноценной пищи он писал в своих “Опытах” о проблемах морали и рассматривал человека как самую большую ценность, и сравните его с Нероном, чей алмаз интеллекта был отшлифован воспитанием Сенеки. Неужели! Воскликните вы. Не может быть, чтобы воспитание умудренных общественной жизнью мудрецами приводило к тому, чтобы человек превращался в животное! Это исключение! Но в том-то все и дело; исключением в нашем случае является Монтень, а Нероны – это закономерность объективной жизни. Стало быть, тот, кого описывает Арнобий, который от рождения не видел общественной жизни, вполне может быть счастлив с самим собою, ибо представление о счастье есть всецело субъективное явление, которое никак и никаким образом не согласуется с внешним миром. По крайней мере Руссо, как известно превозносил образ жизни дикаря и указывал; когда он сыт, то находится в мире со всей природой и является другом всех существ. Если же счастье расценивается человеком относительно внешнего, то и само счастье значит относительно, то есть, совсем и не счастье (судя по всему, несчастье). Но рассмотрим этот пример с другой стороны: давайте поместим в такие же условия, в которых прожил 20-30-40 лет от рождения человек, умного и образованного, хоть бы самого великого мудреца, но ему не будут приносить еду – ведь, в этом случае их условия одинаковы: ни тот, ни другой, не знают где брать еду, оказавшись в противоположных ситуациях. Зато первый прожил в яме многие лета, образованный же не протянет в ней и недели. И не важно приносят еду или не приносят, светит солнце или не светит, холодно или тепло – важно то, что человек в одних условиях живет, в других же погибает. И последнее: пусть дадут человеку все, что ему необходимо; пусть ему на счет в банке перечисляют по миллиарду долларов США в месяц; пусть исполняется любое его, даже самое не умопостигаемое, желание; пусть он становится тем, кем захочет быть – президентом, монархом, царем; пусть он будет абсолютно уверен в том, что так будет всегда; пусть его воспитывают или обучают самые великие умы. И вы увидите, по прошествии какого-то времени, не человека, а духовную развалину, подобную животному, если не само животное; которое будет жиреть и тупеть; которое будет похоже на надутую через клоаку лягушку, брошенную в воду – она изо всех сил пытается нырнуть в глубину, но, увы, не может, ибо слишком много воздуха внутри нее, при полном отсутствии чего-либо тяжелого и прочного. Такое тяжелое и прочное, есть воля – этакий стальной шпиль, не позволяющий человеку сломаться, и, вместе с тем, стремящий его в глубину, что позволяет последнему всегда находиться в действенном состоянии, чтобы не утонуть. Ведь, страх утонуть, страх перед глубиной, в человеке проявляется таким же образом, как и страх перед высотой. Но вряд ли барахтанье на поверхности воды, которое принято называть жизнью, всегда является безусловной нормой для всех. Есть масса людей, которым глубина этого моря желаний, привлекательней и интересней; они-то, как ловцы жемчуга, прекращают иногда плавать на поверхности, перестают грести руками и ногами, и, в полной пассивности, отдаются во власть воли, которая устремляет их в свои глубины. Свет интеллекта здесь уже не освещает дна, и интуитивное воление, как ультразвуковые локаторы летучих мышей, указывает ныряльщику путь к жемчужинам истины, которые он вытащит на берег, если ему конечно же хватит воздуха подняться наверх. И как дорого стоят такие сокровища для человека, все мы прекрасно знаем! Послушаем здесь Сартра: “В последующие годы я не только не стремился к воздухоплаванию, но всячески пытался опуститься на дно – понадобились свинцовые подошвы. Иногда мне удавалось на песчаном грунте коснуться обитателей морских глубин, которым я был призван дать имя. Но чаще я усердствовал зря: неодолимая легковесность держала меня на поверхности. В конце концов мой высотомер испортился, и теперь я иногда аэростат, иногда батисфера, иногда и то и другое вместе, как и положено нашему брату; по привычке я проживаю в воздухе и без особой надежды на успех встреваю во все, что творится внизу” ( “Слова”).

Так в чем же польза от воспитания? Где же, тогда, ваше столь высокочтимое воспитанное общество “глупых пингвинов, прячущих жирные тела в утесах”? На что будет похоже окружение такого человека? Ни на что, отвечаю я. Ибо воля его умерла, он станет безвольным и ни на что не способным типом, которому уже не поможет никакая мудрость. Почитайте Екклесиаста. Эта книга, написанная Соломоном, как нельзя лучше просвещает в этом: ибо мудрость, говорится в ней, умножает печаль. Но печаль умножается тогда, когда отсутствует воление – добавлю я. Откажись Соломон от всего того, что имел, может быть, его бы называли не самым мудрым, а святым, как называли Спинозу или Декарта. Посему, если нет устремленности воли вовне для того, чтобы объективироваться; если воля имеет все, что ей нужно, то никакое воспитание, никакие мотивы, никакие цели не способны сдвинуть ее с места. Если же она имеет направленность, если в ней заложена предрасположенность к, определенного рода, знаниям, она устремит человека к прогрессу, к знаниям, она будет пробивать себе дорогу, и, как в случае с Монтенем, она найдет возможность удовлетворить свою жажду. Если этого первого шага не делается, то все воспитание, о каком поется и горлопанится на всех углах способно только лишь испортить человека, ибо душа облекается в форму, но не душу облекают по своему усмотрению в эту самую форму. Другое дело если бы знал человек, в какую форму облекать определенную направленность воли или души (потребительскую или отдающую), тогда бы возможно было называть воспитание положительным. Для этого, в первую очередь, необходимо знать саму направленность воли, которая принадлежит конкретно этому человеку, коего надлежит воспитать. Кто сегодня знает это? Никто. Кто знает, какой, когда, где и при каких условиях родится человек? Можно ли сказать, конкретно, держа в руках только что родившийся на свет сгусток волевой энергии, куда направляет это существо воля? Вот что необходимо знать, чтобы воспитание было плодотворным. Возьмем, к примеру, Божественного Августина: Дочь и внуков он воспитывал так – о чем сообщается во второе книге (п.64, 65) “Жизни двенадцати цезарей” Гая Светония Транквилла [40]: Они умели даже прясть шерсть; он запрещал им все, что нельзя было сказать или сделать открыто, записав в домашний дневник; усердно оберегал их от встреч с посторонними. Внуков он обыкновенно сам учил и читать и писать, и плавать, и другим начальным знаниям, в особенности стараясь, чтобы они перенимали его почерк. Но среди этих радостей и надежд, – говорит Транквилл, – на процветание и добронравие потомства счастье вдруг его покинуло. Обеих Юлий, дочь и внучку, запятнанных всеми пороками, ему пришлось сослать. Гая и Луция он потерял одного за другим через восемнадцать месяцев. А на всякое упоминание о внуках или о двух Юлиях он только со стоном восклицал: Лучше бы мне и безбрачному жить и бездетному сгинуть! – и называл их не иначе, как тремя своими болячками и язвами. Другой пример – Соломон. В книге премудрости Иисуса сына Сирахова (Сирах 47;26-31), так сказано: “И почил Соломон с отцами своими и оставил по себе от семени безумие народу, скудного разумом Ровоама, который отвратил от себя народ через свое совещание, и Иеровама, сына Наватова, который ввел в грех Израиля и Ефрему указал путь греха. И весьма умножились грехи их, так что они изгнаны, были из земли своей; и посягали они на всякое зло, доколе не пришло на них мщение” (3 Цар. 11;43. 12;13,28. Втор. 4;26). История нашего государства также пестрит образцами слабоумия, невоспитанности и аморальности отпрысков царских фамилий, дворянских семей, а особенно заметным таковое явление наблюдалось ранее в купеческой и помещичьей среде. В современное же время воспитание, как бич представлений о высоких нравах элитных прослоек общественных образований – ибо, на каждой ее ступени есть своя элита, и эта элита, в своих же собственных представлениях, самая великая и лучшая по-сравнению со всеми остальными (крестьянин или фермер, имеющий скотины более, чем у всех остальных субъективно ощущает себя сопричастным к элите земной также, как и коммерсант, имеющий с десяток вилл по всему миру). И чем или кем становятся их дети? Зачастую, внешне красиво оформленные фантомы лицемерия, лизоблюдства и малоумия, при наличии многознания.

Следовательно, родителям необходимо помогать и поощрять стремления самого ребенка или, говоря другими словами, серьезно относиться к личности ребенка, т.е. относиться к нему как к личности, а не как к игрушке. Сегодня родители, в большинстве своем, опираясь на свои субъективные представления о мире, пользуясь при этом постулатом; “мое – хочу и мучаю”, прививают ребенку качества, кажущиеся родителям необходимыми ему. Но ведь очевидно, что “кажущиеся” потребности не есть необходимые, или не истинные потребности. Ребенок и родитель являются двумя индивидуальностями, поэтому не может родитель указывать на то, кем должен стать его отпрыск. Тем более, сегодня, когда большинство взрослого населения не знает своих истинных потребностей, но это большинство так не считает; каждый, в этом большинстве, думает, что он один во всем человечестве знает все лучше всех. Вот они-то и лишены ответственности за свою собственную жизнь, а берутся управлять другой. Результатом делания из живого существа игрушку получается впитывание существом, против его воли, качеств лишних и даже вредных для последнего. Вместо того чтобы наблюдать, поддерживать, выяснять, папаши и мамаши любуются продолжением себя в ребенке, даже не осознавая того, что бедное дите, какую-то часть своей жизни, будет нести непрожитую жизнь своих родителей. Это ли не лицемерие перед природой? Как может неразумный человек в собственной жизни брать на себя руководство чужой? Потом такой тип сокрушается по поводу того, какие у него непутевые дети. Дело в том, что они такие же неразумные и непутевые, как и он сам. Вот где необходим разум. Рассудку и объективности в этих делах делать нечего, т.к. от них один вред для психологии личности. Только чувственный разум в состоянии интуитивно найти путь, по которому направлять ребенка, поэтому философами говорится о заложенных знаниях в чувственном разуме человека от рождения последнего. Дети есть хозяева Царства Небесного, поэтому в поле этого Царства необходимо сеять прекрасные и полезные зерна, чтобы в будущем урожай принес наслаждение и счастье для посеявшего его. И эти зерна находятся в так называемом Руссо естественном воспитании, философию которого я тотчас рассмотрю.

Глава XVII. О просветительстве Жан-Жака Руссо

В своих философских воззрениях Руссо исходил из основного принципа: “Нет ничего в интеллекте, чего не было раньше в чувствах”. В теории познания он стоял на позициях сенсуализма. В чувствах Руссо видел подлинную основу знания и психологических способностей человека. Более того, он истолковывал сенсуализм как некое всеобъемлющее явление, руководящее физическими и духовными состояниями человека, хотя и признавал врожденность нравственных идей – принципов добродетели и справедливости. Разум, по мнению Руссо, чаще всего открывает дорогу к ошибкам и заблуждениям. Только чувства способны давать верное, исчерпывающее знание. “Наши первые учителя философии, – заявлял Руссо, – наши ноги, руки, наши глаза. Мышление же вторично по своему происхождению, – это своего рода искусство, приобретаемое человеком, “оно дается ему, пожалуй, еще труднее, нежели другие искусства… Размышления часто приводит к тому, что человек вступает в сделку с совестью и подыскивает оправдание своим неблаговидным поступкам”.

Во Франции уделом просветителей было своего рода “отщепенчество”, порождавшее в их среде политический радикализм и мессианские настроения, оппозицию существующему строю. Порой их протест принимал форму атеизма, иногда он проявлялся в идеализации прошлого, например, республиканского строя античных государств. С именем Руссо связан целый этап в развитии просветительского движения Франции – радикальный пересмотр некоторых его фундаментальных целей и идеалов. Радикализм Руссо основывался на его этических воззрениях. В противоположность философам, считавшим себялюбие и эгоизм совместимыми с общественным благом, он требовал подчинения личности благу общества. Руссо писал: “Всякий человек добродетелен, когда его частная воля во всем соответствует общей воле“. Руссо внес свежую струю в идейное новаторство и литературно-художественное творчество своего времени. Толчком к началу литературного творчества Руссо послужило сообщение в газете “Французский Меркурий” о том, что Дижонская Академия объявила конкурс на сочинение, участники которого должны были ответить на вопрос: “Содействовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов?” Отвечая на этот вопрос, Руссо написал свое первое знаменитое произведение “Рассуждение о науках и искусствах” (1750). Другое произведение Руссо – “Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства среди людей” (1754) так же возникла как ответ на вопрос, поставленный Дижонской Академией. Эти работы не только сделали имя Руссо знаменитым, но сразу обнаружили отличия его идейной позиции от других просветителей. В этих диссертациях, и в особенности в политическом трактате “Об общественном договоре” (1762) Руссо смело высказывался против абсолютизма и вопреки идеологии старого порядка развил демократическую теорию общественного договора.

В романе “Юлия, или Новая Элоиза” (1761) впервые на грани 60-х и 70-х годов раздалось искреннее слово о непреодолимом могуществе свободной любви, не знающей сословной розни и лицемерия.

В педагогическом романе “Эмиль, или О воспитании” (1762) Руссо показал порочность схоластической системы воспитания и блестяще изложил новую, демократическую систему, способную формировать трудолюбивых и добродетельных граждан.

Интересен и оригинален Руссо в своих педагогических воззрениях. В этой области он выступал горячим сторонником естественного воспитания. “Воспитание каждого человека, писал Руссо, дается природой путем непосредственного развития врожденных способностей и влечений”. Обращаясь к родителям и воспитателям, он призывал их развивать в ребенке естественность, прививать чувство свободы и независимости, стремление к труду, уважать в нем личность и все, полезные и разумные склонности.

В трактате “Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства среди людей”, говоря о неотчетливости грани, отделяющей справедливую власть от произвола, Руссо писал: “Восстание, приводящее к умерщвлению или свержению с престола какого-нибудь султана, – акт настолько же правомерный, как и те, которые он совершал накануне, распоряжаясь жизнью и имуществом своих подданных. Одна только сила служила ему опорой, сила его и ниспровергла”. Идею законности революционного переворота Руссо формулирует в “Общественном договоре” словами о том, что народ имеет право “сбросить с себя ярмо” и “вернуть себе свободу”, отнятую тем или иным деспотом. Только воля народа, по мнению Руссо, вправе создавать законы и устанавливать правительства. Народ, создавая государство, должен подчинить ему частные интересы, поддерживать равенство граждан, препятствовать возникновению имущественного неравенства. Бертран Рассел в “Истории западной философии”, комментируя данное сочинение, так пишет: “Идеи первого сочинения были разработаны во втором трактате – “Рассуждение о неравенстве” (1754), который не был премирован. Он утверждал, что “человек по натуре своей добр и только общество делает его плохим” – антитеза доктрине первородного греха и спасения в церкви. Подобно большинству политических теоретиков его века, он говорил о естественном состоянии, хотя отчасти гипотетическом, как о “положении”, которое не существует больше, возможно, никогда не существовало, вероятно, никогда не будет существовать и о котором, тем не менее, необходимо иметь представление, для того чтобы правильно судить о нашем теперешнем состоянии”. Естественный закон должен быть выведен из естественного состояния, но, поскольку нам не известно о естественном человеке, невозможно определить закон, первоначально предписанный или наилучшим образом подходящий ему. Все, что мы можем знать, – это то, что воля тех, кто подчинен ему, должна сознавать свою подчиненность, и это должно прямо вытекать из голоса природы. Он не возражает против естественного неравенства в отношении возраста, здоровья, ума и пр., но только против неравенства, возникающего из-за привилегий, дозволенных обычаем”.

С отношением Руссо к историческому прогрессу был тесно связан его взгляд на роль науки и искусства в жизни общества. В “Рассуждении о науках и искусствах” и в “Письме к Д’Аламберу” он высказывает мысль, что развитие наук и искусств, представляющих собой, по его мнению, лишь лживые развлечения привилегированной знати, способствуют ухудшению нравов.

Эстетический критерий Руссо – это верховенство чувств и близость к природе, это прославление ее созданий и, прежде всего, главного творения природы – человека. Основу художественного творчества Руссо представляют переживания и поступки, страдания и любовь простых людей, причем он противопоставляет их персонажам, жившим в атмосфере эгоизма и разврата. Так, например, в поучительном романе “Юлия, или Новая Элоиза” любовь и идиллия природы противопоставлены ложной культуре и цивилизации. Здесь подробно изложена история большой любви разночинца Сен-Пре и Юлии, богатой аристократки. Но эта нежная и чистая любовь, пройдя через глубокие переживания, завершилась несчастьем. Юлия по воле отца и вследствие сословных традиций вынуждена была вступить в брак с нелюбимым человеком. В этом художественно-лирическом романе с большой силой подчеркнута мысль, что в условиях цивилизации с ее сословными привилегиями и пороками молодые люди, которым природа все дала для счастья, рискуют быть оскорбленными и униженными в своих личных благородных чувствах. Более того, в этом обществе, по рассуждению Руссо, господствующим принципом чаще всего являются не добродетель, а цивилизованное зло. В романе “Эмиль, или О воспитании” Руссо изложил свои педагогические взгляды, теснейшим образом связанные со всей его идейной концепцией. Основная мысль педагогической теории Руссо выражена в изречении, ставшем знаменитым: “Все прекрасно, когда выходит из рук творца, все портится под руками человека”. В соответствии с этим положением Руссо считает, что задача педагога заключается в том, чтобы способствовать развитию прекрасных естественных свойств человека.

В вопросах религии и антропологии Руссо занимал, такую же позицию как Ламетри и Шопенгауэр. Хотя, некоторые исследователи творчества Руссо, например Рассел, и пытаются вменить последнему теизм и веру в бога, основывая свои мнения на некоторых (очень малых) высказываниях философа. Но, все же, положа руку на сердце, необходимо признать, исходя не из слов самого Руссо, а из содержания его произведений, атеизм у него достиг апогея – это был удар в самую основу теологической морали, от которого церковь, по крайней мере, в Европе, уже не смогла оправиться, тем более тогда, когда теологию активно начали уничтожать философы немецкого классицизма. Первый из них Кант, затем Шопенгауэр, и, наконец, Ницше развеял прах христианства по ветру. Руссо в “Исповеди” словами викария так говорит: “По милости Неба мы освободились, наконец, от этого ужасающего нагромождения философии. Мы можем быть людьми, не будучи учеными. Избавившись от необходимости тратить нашу жизнь на изучение морали, мы с меньшими затратами имеем более надежного руководителя в этом бесконечном лабиринте людских мнений”. Наши естественные чувства, утверждает он, ведут нас к тому, чтобы служить общему интересу, тогда как разум побуждает к эгоизму. Мы, поэтому, должны следовать не разуму, а чувству, чтобы быть добродетельными. Естественная религия, как называет викарий свою доктрину, не нуждается в откровении. Если бы человек слушал только то, что Бог говорит его сердцу, то в мире существовала бы только одна религия. Если бы Бог являл себя только определенным людям, то это могло бы быть известно только через людские словесные показания, которые подвержены ошибкам. Естественная религия обладает тем преимуществом, что она открывается непосредственно каждому. Существует любопытный отрывок относительно ада. Викарий не знает, подвергаются ли нечестивцы вечным мукам, и говорит несколько высокомерно, что судьба нечестивцев не особенно интересует его. Но в целом он склоняется к мысли, что страдания ада не вечны. Однако возможно, он в этом уверен, что спасение распространяется не только на членов какой-либо одной церкви.

По-видимому, именно отвержение откровения и ада было в первую очередь тем, что глубоко потрясло французское правительство и городской совет Женевы. Отвержение разума в пользу сердца не было, по мнению Рассела, достижением: “Действительно, – пишет он, – никто не думал о таком способе отвержения разума до тех пор, пока разум выступал на стороне религиозной веры. Руссо и его последователи, как это считал Вольтер, разум противопоставляли религии, следовательно, долой разум! Кроме того, разум был неясен и труден: дикарь, даже когда он был сыт, не мог понять онтологического доказательства, и, однако, дикарь является хранилищем всей необходимой мудрости. Дикарь Руссо, который не был дикарем, известным антропологам, был хорошим мужем и добрым отцом; он был лишен жадности и имел религию естественной доброты. Он был удобной личностью, но если бы он мог следовать доводам доброго викария и вере в Бога, то он должен был бы быть большим философом, чем можно было ожидать от его простецкой наивности”. Поэтому, Рассел, будучи, судя по всему, религиозным человеком или предрасположен к восприятию contagium psychicum религии, что видно из его слов, – “если бы я выбирал между Фомой Аквинским и Руссо, я выбрал бы Фому Аквинского”, – которыми он отрицает “космологическое доказательство и остальной старый запас аргументов той сентиментальной нелогичности, которая берет начало от Руссо”. И в конце своего сочинения известный толкователь, скорее всего, представитель “исторического материализма”, философских взглядов вдруг, ни с того ни с сего, проводит параллель, никак не стыкующуюся с вышесказанным. Он говорит: “Общественный Договор” стал Библией большинства вождей Французской революции, но, несомненно, так же как и Библия, он не тщательно прочитан и еще в меньшей степени понят многими из последователей. Он вновь вводит привычку к метафизическим абстракциям среди теоретиков демократии, и через его доктрину о всеобщей воле делается возможной мистическая идентификация вождя с народом, которая не нуждается для своего подтверждения в ее земном средстве, как избирательная урна. Многое из философии Руссо могло быть использовано Гегелем в его защите прусской аристократии. Плоды этой практики были пожаты во время правления Робеспьера диктатуры в России и Германии (особенно в последней) являлся результатом руссоистского учения. Какие еще триумфы будущее доставит этому призраку, я не осмелюсь предсказывать”. Если музыка Вагнера нравилась Гитлеру, который по сумасшествию своему творил то, что творил, и сделал эту музыку гениального композитора гимном своей власти, то разве может это означать, что Вагнер, живший в прошлом веке, и умер за пятьдесят лет до прихода Гитлера к власти, – фашист. Если, да, то также стоит называть фашистской и музыку Моцарта, которой восхищался Вагнер и.т.д. Не кажется ли вам, что, составляя такие логические умозаключения, мы приходим к временам святой инквизиции, коммунизма и самого фашизма – последние, более согласуются по сути своей с воззрениями Фомы Аквинского, чем с философией Руссо, которую Рассел уподобил гитлеризму, а противопоставил ей локковскую философию в связи с Рузвельтом. Я же, если честно сказать, не вижу никакой разницы в идеологиях Рузвельта, Гитлера, Сталина, Ленина и Черчилля – это явления одной и той же линии теологического психологизма, в которой превалирует инстинкт воля к власти. В психологии она прекрасно раскрыта Адлером, в философии, конечно же, Локк имеет более тесные сношения с ними, даже вряд ли они чем-то отличаются друг от друга. Например, воля к власти у Ницше, совсем не то, что воля к власти у Адлера; у первого она происходит как противопоставление стадному инстинкту; у второго же она не противополагается ему, а плавно его пропагандирует. И последнее по этому поводу: Шопенгауэр, как я говорил ранее, воспитывался на философии Канта, но философия Шопенгауэра не есть философия Канта, а крайняя ее противоположность. Юнг учился у Фрейда, но философия Юнга отрицает психологию Фрейда. Руссо учился у Вольтера, но чем закончилась такая учеба стоит пояснить словами самих философов. Руссо так комментировал поэму Вольтера, посвященную землетрясению в Лиссабоне (1755): “Вольтер, по видимости всегда веривший в Бога, в действительности никогда не верил ни во что, кроме дьявола, поскольку его лицемерный Бог есть преступное бытие, которое, согласно ему, находит всю свою радость в том, чтобы причинять зло. Абсурдность этой доктрины особенно возмущает в человеке, который одарен всяческими благами и который с высоты своего собственного счастья стремится вселить в своих близких отчаяние путем жестокого и ужасающего изображения серьезных бедствий, от которых он сам свободен”. В другом месте Руссо написал Вольтеру (1760): “Я ненавижу вас действительно, поскольку вы так желаете этого. Но я ненавижу вас как человек, которому более подобало бы любить вас, если бы вы этого пожелали. Из всех чувств, которыми было полно мое сердце по отношению к вам, осталось только восхищение тем, что мы не можем отказаться от вашего прекрасного гения, и любим вас за ваши работы. Если в вас нет ничего, что бы я мог почитать, кроме ваших талантов, то это не моя вина”. Ламетри, кстати говоря, навлек на себя гнев Вольтера, когда в своем трактате “Человек-Машина” сказал о нем, “что в портрете одного знаменитого поэта совмещается наружность негодяя с огнем Прометея”.

Вольтер же так отвечал Руссо (1755) на его “Исповедь”: “Я получил вашу новую книгу против рода человеческого и благодарен вам за нее. Не было еще случая, чтобы такие способности использовались для того, чтобы сделать всех нас глупыми. Каждый стремится, читая вашу книгу, ходить на четвереньках. Но, так как я утратил эту привычку за более чем шестьдесят лет, я чувствую, к несчастью, что не смогу приобрести ее вновь. Не могу я отправиться и на поиски дикарей Канады потому, что болезни, на которые я осужден, вызывают необходимость пользоваться услугами европейского хирурга, потому, что в тех местах продолжается война, и потому, что наш пример сделает дикарей почти такими же плохими, как мы сами”.

Поэтому, тогда, когда господин Рассел принялся проводить параллели в философских взглядах мыслителей, то лучше бы он сравнивал не Руссо с Декартом и Лейбницем, а увидел бы подобие философий Шопенгауэра, Ламетри и Руссо, может быть, здесь стало бы понятным, почему Гегель не перенял взгляды Руссо, учитывая отношение к Гегелю Шопенгауэра. С другой же стороны, мы видим явную связь между Кантом и Вольтером, которая очевидна. Тем более, когда примется во внимание отношение Шопенгауэра к философии Канта. Именно от Гоббса, Спинозы, Гегеля, Локка, Лейбница, Фейербаха и Канта берет свое начало марксистко-ленинская философия с ее придатками в виде диалектического и исторического материализма, то есть коммунизма и фашизма. Вот в чем уважаемый исследователь философских систем, Бертран Рассел, никак не хотел себе признаваться, ибо демократия, европейская, американская и английская этих же ветхозаветных корней.

“Руссо, апостол роковой печали,

Пришел здесь в мир, злосчастный для него,

И здесь его софизмы обретали

Красноречивой скорби волшебство,

Копаясь в ранах сердца своего,

Восторг безумья он являл в покровах

Небесной красоты, и оттого

Над книгой, полной чувств и мыслей новых,

Читатель слезы лил из глаз, дотоль суровых.

Любовь безумье страсти в нем зажгла, –

Так дуб стрела сжигает громовая,

Он ею был испепелен дотла,

Он не умел любить, не погибая,

И что же? Не красавица живая,

Не тень усопшей, вызванная сном,

Его влекла, в отчаянье ввергая, –

Нет, чистый образ, живший только в нем,

Страницы книг его зажег таким огнем.

Тот пламень – чувство к Юлии прекрасной,

Кто всех была и чище и нежней,

То поцелуев жар, увы, напрасный,

Лишь отклик дружбы находивший в ней

Но может быть, в унынье горьких дней

Отрадой мимолетного касанья

Даривший счастье выше и полней,

Чем то, каким – ничтожные созданья! –

Мы упиваемся в восторгах обладанья.

Всю жизнь он создавал себе врагов,

Он гнал друзей, любовь их отвергая,

Весь мир подозревать он был готов.

На самых близких месть его слепая

Обрушивалась, ядом обжигая, –

Так светлый разум помрачала тьма.

Но скорбь виной, болезнь ли роковая?

Не может проницательность сама

Постичь безумие под маскою ума.

И, молнией безумья озаренный,

Как пифия на троне золотом,

Он стал вещать, и дрогнули короны,

И мир таким заполыхал огнем,

Что королевства, рушась, гибли в нем,

Не так ли было с Францией, веками

Униженной, стонавшей под ярмом,

Пока не поднял ярой мести знамя

Народ, разбуженный Руссо с его друзьями.

И страшен след их воли роковой.

Они сорвали с Правды покрывало,

Разрушив ложных представлений строй,

И взором сокровенное предстало.

Они, смешав Добра и Зла начала,

Все прошлое низвергли. Для чего?

Чтоб новый трон потомство основало,

Чтоб выстроило тюрьмы для него,

И мир опять узрел насилья торжество…

…Недаром здесь Руссо капризный гений

Остановил мечты своей полет

И приютил для чистых наслаждений

Две избранных души. У этих вод

Психеи пояс распустил Эрот,

Благословив для счастья эти склоны

Там тишина и нега. Там цветет

Гармония. Над ложем светлой Роны

Там Альп возносятся блистательные троны”.

( “Паломничество Чайльд-Гарольда”. Байрон. Из песни третьей).

Глава XVIII. О философии экзистенциализма Сартра

“Свобода в ситуации”, что, собственно говоря, и является, по Сартру, определением человеческого существования (экзистенции). Отсюда и система его воззрений получила название “экзистенциализм”. Сартр поясняет, что его философское исследование направлено на то, чтобы описать человеческое существование. Его первоначальный интерес состоит не в том, чтобы сказать, на что должны быть похожи люди и на что они похожи в действительности. Таким образом, Сартр утверждает, что каждый должен делать свой собственный выбор своего мира. Однако здесь возникает проблема: ведь каждый должен делать то же самое. Выбор индивидуален, даже если один выбирает за всех людей.

В защиту своих идей от обвинения в пессимизме Сартр говорил, что неправильно рассматривать в таком духе его философию, “ибо ни одна доктрина не является более оптимистичной, так как у нее судьба человека помещается в него самого” (“экзистенциализм – это гуманизм”). Хотя, мне, например, режет слух фраза “обвинение в пессимизме”. С таким же успехом, ведь, можно обвинять и в оптимизме, что сообразно реалиям жизни вполне логично и уместно. Тем более тогда, когда оптимизм, в лице Кантовской “Критики практического разума” объясняет наше существование так: “Жизнь есть способность существа поступать по законам способности желания. Способность желания – это способность существа через свои представления быть причиной действительности предметов этих представлений. Удовольствие есть представление о соответствии предмета или поступка с субъективными условиями жизни, т. е. с способностью причинности, которой обладает представление в отношении действительности его объекта (или определения сил субъекта к деятельности для того, чтобы создать его)”, и далее там же: “Таким образом, все материальные принципы, которые определяющее основание произвольного выбора полагают в удовольствии ли неудовольствии, испытываемых от действительности какого-нибудь предмета, совершенно одинаковы в том смысле, что все они относятся к принципу себялюбия или личного счастья”. Подобный оптимизм, в свое время, был опровергнут Шопенгауэром, поэтому нам нет смысла возвращаться к нему вновь.

В своей работе “Экзистенциализм – это гуманизм” Сартр так говорит: “Для экзистенциалиста человек потому не поддается определению, что первоначально ничего собой не представляет. Человеком он становится лишь впоследствии, причем таким человеком, каким он сделает себя сам. Таким образом, нет никакой природы человека, как нет и бога, который бы ее задумал. Человек просто существует, и он не только такой, каким себя представляет, но такой, каким он хочет стать. И поскольку он представляет себя уже после того, как начинает существовать, и проявляет волю уже после того, как начинает существовать, и после этого порыва к существованию, то он есть лишь то, что сам из себя делает. Таков первый принцип экзистенциализма”. Исходный же пункт экзистенциализма берет свое начало в отношении к богу. В этой же работе так говорится: “Экзистенциалисты, напротив, обеспокоены отсутствием бога, так как вместе с богом исчезает всякая возможность найти какие-либо ценности в умопостигаемом мире. Не может быть больше блага a priori, так как нет бесконечного и совершенного разума, который бы его мыслил. И нигде не записано, что благо существует, что нужно быть честным, что нельзя лгать; и это именно потому, что мы находимся на равнине, и на этой равнине живут одни только люди. Достоевский как-то писал, что “если бога нет, то все дозволено”. Это – исходный пункт экзистенциализма. В самом деле, все дозволено, если бога не существует, а потому человек заброшен, ему не на что опереться ни в себе, ни вовне. Прежде всего у него нет оправданий. Действительно, если существование предшествует сущности, то ссылкой на раз навсегда данную человеческую природу ничего нельзя объяснить. Иначе говоря, нет детерминизма, человек свободен, человек – это свобода. С другой стороны, если бога нет, мы не имеем перед собой никаких моральных ценностей или предписаний”. Определение же бога, у Сартра, не совсем такое, как принято его мыслить. Оно, скорее всего, мыслится им в неразрывной связи с загробной жизнью, с бессмертием. В “Словах” он, например, так пишет: “друзья могли сколько угодно упрекать меня, что я никогда не думаю о смерти, – им было невдомек, что я ни на минуту не перестаю ею жить. Сегодня я признаю их правоту, они полностью приняли условия человеческого существования, включая тревогу; я предпочел душевное спокойствие; в сущности, я действительно считал себя бессмертным; я заранее убил себя, потому что только покойники могут наслаждаться бессмертием”, и далее там же: “Как приятно впадать в безнадежное отчаяние, это дает право дуться на весь мир. Сытый по горло слишком легким успехом, я вкушал прелесть меланхолии, терпкую сладость обид. Предмет нежнейших забот, пресыщенный, лишенный желаний, я окунался в воображаемые страдания; восемь лет благополучия привили мне вкус к мученичеству. Моих повседневных судей, чрезмерно ко мне расположенных, я заменял неумолимым трибуналом, готовым осудить меня, не выслушав; у него-то я и хотел вырвать оправдательный приговор, почет, лавровый венец”.

Идея гуманизма у Сартра выражена, как представление, что “мир находится во власти зла, спасение одно – отринуть самого себя, земные радости, осознав всю глубину крушения, отдаться созерцанию недосягаемых идей”. То есть, шопенгауэровское отрицание воли, здесь, выражено в более конкретной форме, в форме психологического ощущения личности, которой свойственно страдать. И куда бы не стремился человек, обуреваемый массой оптимистических желаний, намерений, видевший в конце тоннеля свой счастливый венец, он все равно, подобно “псу, который возвращается на свою блевотину” – говоря словами апостола Петра, – придет к ощущению бесполезности и абсурдности жизни, а вслед за этим его намерением станет страх перед смертью, который и является тем злым роком, или фатумом, для человека, убивающий все его прошлые достижения. “Смерть преследовала меня, как наваждение, – писал он, – потому что я не любил жизни. Этим объясняется ужас, который мне внушала смерть. Уподобив ее славе, я сделал из смерти пункт назначения. Я захотел умереть; иногда леденящий страх сковывал мое нетерпение, но ненадолго; моя святая радость воскресала, я рвался к ослепительному мигу, когда я буду испепелен. В наших жизненных замыслах нераздельно сплетены намерения и увертки; я понимаю теперь: в безумной идее писать, чтоб искупить факт своего существования – пусть идея сама по себе чванлива и лжива, – было нечто реальное; тому доказательство, что и сейчас, пятьдесят лет спустя, я продолжаю писать. Но, поднимаясь к истокам, я вижу в ней увертку, наступление из трусости, самоубийство шиворот-навыворот; да, я жаждал смерти больше, чем эпопеи, больше, чем мученичества. Я долго опасался, что кончу дни, как начал, вне времени и пространства, что случайная смерть будет лишь отголоском случайного рождения”.

Сартр проводил последовательную политику борьбы против антисемитизма и полемизировал с теми, кто считал, что антисемитизм исходит от самих евреев. Образно говоря, у Сартра евреи есть некое объективированное образование, содержанием которого является истинная борьба Сартра с коллективностью, социальностью, рациональностью, практичностью и всем общественным. В этой связи, он видел, что евреи, как нельзя лучше олицетворяют последнее, а в особенности и американизм. В эссе “Размышления о еврейском вопросе” (“Портрет антисемита”, СПб., Азбука-классика., 2004.) он так пишет (с.241): “Французский еврей злится на сиониста, намеренного еще больше осложнить и так уже достаточно деликатную ситуацию, а сионист, в свою очередь, злится на французского еврея, которого априори обвиняет в неаутентичности”. Там же на стр. 163 он дает следующее определение антисемита: “Антисемит – это человек, который боится, нет, не евреев, конечно, – боится совести, одиночества, перемен, боится общества и мира”. Здесь, мы должны указать на несоответствие формулировок, то есть абсолютно непонятно, как может человек одновременно бояться и одиночества и общества: ведь, от одиночества спасаются в обществе, а от общества в одиночестве, что, кстати говоря, было характерным для самого Сартра. И совсем непонятно, кто, собственно говоря, враждует с евреями, если они могут быть, – как и все люди на земле, – как аутентичными (рациональными), так и неаутентичности (иррациональными)? Рассматривая же мнение Сартра с точки зрения его психоструктуры, то нам такое толкование приносит определенную пользу, а именно; еврейский вопрос для самого философа есть пример объективации его воли. Дайте мне точку опоры, и я столкну землю – говорил Архимед. Такую опору, или объективную форму, сартровской воле представлял антисемитизм. На стр.227 он так определяет еврея: “В силу естественной защитной реакции этот человек, живущий мнением о нем других людей, пытается отрицать ценность мнений; справедливые суждения о вещах он склонен переносить на людей; он приближается к аналитическому рационализму инженера и рабочего, но не потому, что его формирует или притягивает мир вещей, а потому, что его отталкивает мир людей. И он выстраивает аналитическую психологию, которая удобно заменяет синтетические структуры сознания игрой интересов, соединением желанием и алгебраической суммой наклонностей. Так искусство доминировать, привлекать и убеждать становится трезвым расчетом, впрочем, в интерпретациях поведения людей с помощью всеобщих понятий, само собой, разумеется, есть риск ухода в область абстракций”. Вот перед нами и возникает набросок сущности – используя мою терминологию, – отдающего типа людей, которые никоим образом не связаны с евреями. С таким же успехом юнговского экстраверта, возможно, называть евреем, но абсурдность такового очевидна. С другой же стороны Сартр верно подмечает, что антисемитизм происходит из стадной, животной, необразованной среды, в которой прекрасно приживаются всевозможные национальные идеи, призванные для того, чтобы в своих бедах всегда найти виноватого. Некая психическая функция оправдания своего существования превалирует в человеке, над тем, чтобы свое место в этом мире было более значимым. Следовательно, идеал “вечного жида”, как форма объективного мира и человеческого психологизма, есть следствие отталкивающей реакции животной составляющей человека. Значит, чем ближе человек стоит на уровне своего сознательного и бессознательного развития (вне зависимости от рангов, должностей и уровня образованности) к животному, тем более он антисемитичен. Если представить себе обширную ассоциацию в психической природе человека, в виде неудовлетворенности своего объективного положения (ситуации по Сартру) относительно других (зависть и тупость), – в стадной природе человека, я повторю, – то национализм или антисемитизм есть тот ничтожный мотив, который возбуждает и вытягивает в сознание всю обширную ассоциацию. После чего, неминуемо воспроизводится действие, аналогичное действию магнитной машины испуга Сеченова. Вот поэтому, к антисемитизму и национализму, сегодня присовокупили и ксенофобию, как их источник. Но возможно ли бороться с тем, что людей освобождает от страха и, как следствие этого, объединяет в общества силами запрещений и законов? Никак. Единственное, что может еще как-нибудь повлиять на такую ситуацию, как сдерживающий фактор – это обратить внимание на тех, кто на всех углах горлопанит об антисемитизме и прочем, то есть на самих евреев. Тем более, абсурдно Гитлера причислять к антисемитам, который помимо евреев, уничтожал целиком и другие нации, или более 20 миллионов погибших русских, уже ни о чем и никому не говорят. А, читая “Портрет антисемита”, невольно в сознание всплывают ассоциации с типом Ленина, который панически пугался падучей, или Сталина, который даже летом не снимал шерстяные носки, или Наполеона, который строил свои планы на принесение личности в жертву сообщества, или Фрейда, применительно к его психоанализу и теории сексуальности.

Здесь, вкратце, рассмотрим философию другого представителя экзистенциализма Карла Ясперса [41], который определяет, что задача психологии состоит в том, чтобы раскрыть содержание “шифра” или, по крайней мере, сделать ясным то обстоятельство, что в основе всех сознательных проявлений человека лежит неосознаваемая деятельность экзистенции (свободного духа), что господствующее в мире неразумное и есть источник высшей мудрости (“Разум и экзистенция”, 1935)

Специфика его экзистенциализма проступает у него в учении о “пограничных ситуации”. То есть подлинный смысл бытия открывается в человеке лишь в моменты глубочайших жизненных потрясений (болезнь, смерть, неискупимая вина). Именно в эти периоды происходит “крушение шифра”: человек освобождается от груза своих повседневных забот (от “наличного бытия – в – мире”) и от своих идеальных интересов и научных представлений о действительности (от “трансцендентального бытия – в – себе”). Перед ним открывается мир его глубокого интимного существования (“озарение экзистенции”) и его подлинные переживания Бога (трансцендентного). Чтобы понять историю, необходимо дать себе отчет в том, что же такое человек; в свою очередь, человеческое существование раскрывается через время, через историчность. “Жизнь человека не есть нечто чисто объективное, подобное жизни животного, а составляет одно целое с душой, которая столь же зависит от тела, сколь со своей стороны определяет его”. Тут возникает проблема противоречия разума и души. Или формальная рациональность, не оставляющая места для экзистенции и свободы, или бунт против разума. По Ясперсу, “сегодня задача состоит в том, чтобы подлинный разум обосновать вновь – в самой экзистенции. Связь между ними настолько тесна, что каждый из этих моментов оказывается утраченным, если утрачивается другой. Экзистенция – есть источник бытия, разум таким источником не является, однако без него экзистенция, опирающаяся на чувство, переживание, слепой порыв, инстинкт и произвол, становится слепым насилием”.

“Если экзистенция – это бытие, то разум вносит в нее начало понимания, освещения изначально темного бытия”. “Пограничная ситуация” ставит индивидуума в такое положение, которое делает неизбежным осознание собственной конечности, вырывая его из мира повседневности, заботы, старости и огорчения которого обнаруживают теперь свою несущественность. И лишь по-настоящему пережив хрупкость и конечность своего существования, человек может открыть для себя трансцендентный мир, возвысится над существующей реальностью и ощутить бессмертие, силу своего духа”.

Из подобных, вышеприведенным двум системам философии экзистенциализма, можно указать на холотропную стратегию психотерапии Грофа и теорию логотерапии Франкла в его монографии “Воля к смыслу”. В первой, утверждается, что каждый человек на протяжении своей жизни имеет переживания необычайной интенсивности и насыщенности, что, как правило, свойственно экстремальным ситуациям человеческой жизни (экстаз, катастрофа, смерть, духовное преображение, катарсис). Среди этих нетрадиционных состояний выделяются холотропные, или целостные состояния сознания, обладающие особо мощным терапевтическим и обновляющим потенциалом. Обычные, или холотропные, состояния представляют собой типичные уравновешенные состояния человеческой жизни. Холотропная стратегия в психотерапии основывается на данных изучения необычных состояний сознания, главной целью является активизация бессознательного, освобождение энергии, содержащейся в эмоциональных и психосоматических симптомах, и трансформация этих симптомов в поток переживания. Роль терапевта в холотропной терапии заключается в поддержке процесса переживания с полной верой в него и без попыток управлять им или изменять его. Согласно исследованиям Грофа, травма рождения, феномен собственной смерти и рождения, мистерия смерти являются скрытым сгустком энергии, своеобразной структурой, активизирующейся всякий раз, когда человек сталкивается с ситуацией угрозы жизни или испытывает любые другие экстремальные переживания. Эта структура активизируется в человеке каждый раз, когда он делает некое сверхусилие к тому, что называют ростом, индивидуацией, раскрытием, творчеством. Пройдя через перинатальный опыт, человек подключается к гигантским полям переживаний, которые не происходили с ним конкретно как с отдельным существом, но происходили с человеком, как с принадлежащим к роду человек разумный, роду живых, к роду существ, населяющих эту планету. Во второй (у Франкла), основополагающим считается стремление придать своей жизни максимальный смысл. Это желание “актуализировать так много ценностей, сколь это возможно” он назвал волей к смыслу и считал отличительным признаком человеческого, ведь животным несвойственно искать смысл своего существования.

Глава XIX. О физиологии Сеченова

Психологическая программа Сеченова базировалась на модели Дарвина – организма как системы, неотделимой от среды и активно адаптирующейся к ней. Также идеи Сеченова увязывались в тесную связь с теорией Ламарка, которая заключается в том, что животные и растения не всегда были таковыми, какими мы их видим теперь – раньше они были гораздо проще – пишет Ламарк в “Философии зоологии”. Жизнь на земле, по его мнению, возникла естественным путем в виде очень простых организмов. Таким образом, все живые существа происходят от непохожих на них предков, более просто и примитивно устроенных. Развитие растений и животных зависит от двух главных причин: 1) Органический мир стремится всегда изменяться и улучшаться (стремление к прогрессу), 2) Воздействие на организм той обстановки, в которой они живут. Среда влияет на растения – непосредственно; животные под влиянием среды приобретают привычки и навыки. И привычка, вследствие постоянного повторения и упражнения различных органов, развивает эти органы.

Сообразно с этим Сеченов в “Рефлексах головного мозга” (1863) выяснил, что всякое противодействие чувственному раздражению должно заключать в игре механизмов, задерживающих отраженные действия. Если на человека действует какое-нибудь внешнее влияние и не пугает его, то вытекающая из этого реакция соответствует по силе внешнему влиянию. Когда же последнее производит в человеке испуг, то реакция выходит сильная. То есть, к старому механизму, производящему реакцию, присоединяется деятельность нового, усиливающего его. Невольность движения при испуге Сеченов показывает на примере магнитной машины, в которой для замыкания контакта достаточно легкого дуновения, при котором магнитом притягивается и поднимается тяжелый груз. То есть, импульс к действию был очень незначительный, а эффект этого действия огромен, поэтому он и назвал это термином – “машинообразность происхождения невольного движения при испуге”. План машины состоял в следующем: страх (испуг) явление инстинктивное. Ощущение его происходит в головном мозгу, и оно есть роковое последствие внезапного раздражения чувствующего нерва, как отраженное действие есть роковое последствие испуга. Начало явления есть раздражение чувствующего нерва, продолжение – ощущение испуга, конец – усиленное отраженное движение. То же самое, по Сеченову, происходит при чувственном наслаждении: возбуждение чувствующего нерва; продолжение деятельность центра, наслаждение; конец – мышечное сокращение. Далее: 1) Все отраженные движения целесообразны, 2) В некоторых из них целесообразность доведена до такой степени, что движение перестает казаться наблюдателю автоматическим, и начинает принимать характер разумного. Судя по всему, в этом и состоит трудность в выявлении умственных и сознательных способностей человека по его поступкам и действиям: Ведь, из этого следует, что, чем меньше в человеке разумности, тем слаженнее его действия. Что явно видно у спортсмена, который по свистку стартует; у чиновника, который при звонке телефона с гербом на диске, невольно поднимается; у военнослужащих, которые отдают честь вышестоящему начальнику, при встрече; у культурного молодого человека, который невольно поднимается, перед подошедшей к нему женщиной. Все эти действия невольны, следовательно, целесообразны.

Таким образом, далее Сеченов приходит к мнению, что путем совершенно непроизвольного изучения последовательных рефлексов во всех сферах чувств у ребенка является тьма более или менее полных представлений о предметах – конкретных элементарных знаний. Последние в цельном рефлексе занимают совершенно то же место, как ощущение страха в невольном движении соответствуют деятельности центрального элемента отражательного аппарата. Так называемый, процесс дробления целого на части. Все без исключения инстинктивные действия животного тела направлены лишь к одной цели – сохранению целости неделимого. Сохранение же этой целостности обеспечено, если неделимое избегает вредных внешних влияний и имеет приятные, т.е. полезные. Страх помогает ему в первом, наслаждение заставляет искать второго. Время – звук и мышечное ощущение дают человеку представление о времени, тягучестью звука и тягучестью мышечного чувства. То есть, Сеченов определяет (как и Шопенгауэр), что время наступления внешнего акта, если психический мотив его не осложнен страстностью, лежит в воле человека (и это положение вытекает из самосознания). И вся масса психических актов, включая зрительные и слуховые ощущения и движения мышц, связывается между собою каждый день новым образом, сходство с предыдущим повторяется лишь в частностях. Память у Сеченова делится на две части: пространственная – зрительная и чисто осязательная; времени – слуховая и мышечная. В определенную форму все это складывается при помощи ассоциаций. Ассоциация – это последовательный ряд рефлексов, в котором конец каждого предыдущего сливается с началом последующего во времени, и частота повторений ассоциации в одном и том же направлении. Следовательно, она есть явление причинно-следственных связей, и представляет собою непрерывное ощущение. То есть, ассоциация есть столько же цельное ощущение, как и любое чисто зрительное, чисто слуховое, только тянется обыкновенно дольше, да характер ее беспрерывно меняется. Повторяясь часто и оставляя каждый раз след в форме ассоциации, сочетанное ощущение должно выясниться как нечто целое. От частоты повторения цельной ассоциации в связи с какой-нибудь из частей выясняется и зависимость первой от последней (разложение сочетанных ощущений на частные). Выяснение же это ведет к тому, что малейший внешний намек на часть влечет за собой воспроизведение целой ассоциации. Далее: Психический акт не может явиться в сознании без внешнего чувственного возбуждения. Стало быть, и мысль подчиняется этому закону. А потому в мысли есть начало рефлекса, продолжение его и только нет, невидимому, конца – движения. Мысль, как говорит Сеченов, есть первые две трети психического рефлекса. Первоначальная причина всякого поступка, по его мнению, лежит всегда во внешнем чувственном возбуждении, потому что без него никакая мысль невозможна. У человека под влиянием известных внешних и внутренних условий является средний член психического рефлекса (цельный акт сознательной жизни), к которому в форме же мысли присоединяется и представление о конце рефлекса. Если этих концов для одной и той же середины было несколько (потому что рефлекс происходил при различных внешних условиях), то естественно, что они являются один вслед за другим. Таким образом, – резюмирует Сеченов, – в ряду психических рефлексов много есть таких, где задерживается последний их член – движение. Итак, Сеченов выделяет следующие психические рефлексы: психический рефлекс с усиленным концом (Страх); психический рефлекс без конца (Наслаждение) и как результат процесс задерживания отражательных движений. Желание является каждый раз, когда страстный рефлекс остается без конца, без удовлетворения. Желание, как ощущение – имеет отрицательный характер. Ощущения, сопровождающие поступок, то есть удовлетворение страстного желания – имеет положительный характер. Бесстрастное хотение – воля, по своей мощи безгранична. Чем чаще, говорит он, повторяется какой-нибудь страстный психический рефлекс, тем с большим и большим количеством посторонних ощущений, представлений, понятий он ассоциируется и тем легче становится акт воспроизведения в сознании страстного рефлекса в форме мысли, т.е. желания.

В большинстве случаев характер психического содержания человека на 999/1000 дается воспитанием и только на 1/1000 зависит от индивидуальности. В этом Сеченов согласен со всеми вышеприведенными философами, за исключением диалектиков материализма и отцов церкви. Хотя, в чем-то и расходится с Руссо, в смысле естественности воспитания. “Существование после сущности” экзистенциалистов, само за себя говорит о том, что от рождения человек воспитывается, а после уже достойно существует, или живет. Сеченовская гипотеза о пути развития способности, парализующей движение также, по сути своей, согласуется с воззрением вышеназванных философов, в том смысле ее понимания, в котором указывается, что нужда порождает разум, или, как говорит сам Сеченов, которая приводит к стойкости – тупости нерва. Возбуждает развитие способности суждения; способствует достижения некоторого идеала удовлетворенности и наполняемости бытия. Путь этот, по его мнению, темен, потому что единственным руководителем в этом деле может быть то ощущение, которое сопрягается с покоем мышц. Следовательно, такое бытие человека, в котором он пребывает свободным от внешних психических влияний, то есть, путь одиночества и отказ от безоглядного стремления к удовлетворению желаний. Не путь от страдания к наслаждению, как форме освобождения от страдания, а наоборот, путь от наслаждения к страданию – не искусственному, а естественному страдательному бытию, которое, по определению, и есть сущность явления, называемое жизнью. Ибо, страстно желающий страдания, всегда приобретает наслаждение, которое ему и не нужно, а страстно желающий наслаждения, наоборот, всегда получает страдание и разочарование, которое то же ему не нужно. И тот, и другой путь есть путь разочарования, но не лучше ли разочаровываться в наслаждении, чем печалиться в страдании? С другой стороны, Сеченов в своем исследовании ставил цель доказать на опыте, что воля, веками считавшаяся (за исключением Шопенгауэра) исходящей от души силой, производится “маленьким кусочком мозгового вещества”. В своих экспериментах Сеченов открывает так называемые тормозные центры, раздражение которых задерживают двигательную активность – это было великим открытием. Как свидетельствовал эксперимент, самый верный признак волевого поведения – умение противостоять раздражителям, задерживать нежелательные импульсы. И все эти признаки зависят от деятельности головного мозга. Зададимся здесь вопросом: Что происходит тогда в мозгу у людей, которые ведут активный образ жизни; у которых действие происходит сразу же после появления внешнего раздражителя (мотива); чем обусловлена необходимость некоторого сорта людей постоянно двигаться и что-либо делать, причем не важно что? Ведь, если в головном мозгу каждого человека имелись тормозные центры, задерживающие нежелательные импульсы, то поступки людей всегда носили бы разумный характер, но эмпирически мы наблюдаем другое, а именно, потребность в постоянной активности. Как любят у нас говорить в народе “дурная голова, ногам покоя не дает”; под “дурной головой” следует понимать, тот головной мозг, в котором нет тормозных центров. В этом случае, конечно, мы имеем дело с волей, которая находится в головном мозгу человека, управляет его представлениями о том, что движение и активность безусловные необходимости для жизнедеятельности человека; рассудок его также находится в постоянной работе, что чревато в будущем ослабить его и привести до слабоумия. Следовательно, и в этом случае, представление зависит от воли самим фактом представления о свободной воле рассудочного выбора тех или иных действий – как правило, они есть действия аморальные и безнравственные. Чтобы таких действий не было человек должен развить в себе способность парализующую действия, то есть, он должен стать человеком воли. Поэтому, Сеченов надеялся, что благодаря научным представлениям о мозге удастся “создать” людей – “рыцарей”, которые обязательно будут совершать только высоконравственные поступки с неотвратимостью зрачкового рефлекса на свет. Сеченов за основу своей программы принял постулат о “родственности” психического и физиологического “по способу происхождения”, т.е. по механизму совершения. Основная аксиома психологии звучит так: “Мысль о психическом акте как процессе, движении, имеющем определенное начало, течение и конец, должна быть удержана как основная”. Содержание же психологии составляет ряд учений “о происхождении (протекании процесса) психических деятельностей”. Триединый психический акт, по мнению Сеченова, принципиально неразделим. Это значит, что предметом психологического исследования должен быть процесс, развертывающийся не в сознании (в сфере бессознательного), а в объективной системе отношений, т.е. процесс поведения, начальную фазу которого составляют внешние влияния. Связь осуществляется так: мозг получает сигналы не только от внешних предметов, но и от мышечной системы, в результате чего и строится поведение. Первичным для него являлись взаимодействия организма и среды, а психические продукты – производными от них. Хотя, с этим трудно, согласиться целиком и полностью по одной простой причине. Как утверждает сам Сеченов, человек в день воспринимает порядка 16 000 зрительных и слуховых ощущений и еще больше мышечных. Тогда, каким образом, человек останавливается на том, что ему необходимо, не имея в самом себе определенной направленности его естественной сущности или воли, то есть, “шифра” по Ясперсу? Если же, материалисты отрицают присутствие внутренней необходимости, тогда все воспринятые ощущения – являются целесообразными и являются мотивами поступков и действий. Следовательно, человек, как ветряная мельница махал бы безостановочно руками и ногами, не имея представления о целесообразности одних и бесполезности других действий. Но мозг, говорит Сеченов, задерживает нежелательные внешние влияния. Откуда, позвольте спросить, мозг знает, какой внешний импульс полезен, а какой бесполезен, конкретно взятому человеку? Мозг не знает, потому что ему для конкретного знания необходим опыт. Воля, находящаяся в мозгу, всегда обманывается кажимостью и иллюзорностью внешних объектов, ибо воспринимает их по внешнему виду, по формам. Возьмем, к примеру, мужчину (ведь, это мужское отдающее заблуждение). Вот он видит блондинку. Она для него красива. Почему? Потому что имеет прекрасные, в его понимании, формы. Вот он видит другую блондинку. И вновь она для него подходящая фигура. Вот он видит брюнетку, которая не столь красива, как первые две. Взгляд, его только скользнет по ее формам и начнет искать другой объект. Далее: Понравилась этому мужчине некая особа. Он сразу же начинает вести с ней разговор. Он ее не слушает, он ее видит и этого достаточно ему для того, чтобы считать себя влюбленным. Следовательно, первая попавшаяся под руку мадам, по определению, его жена. Тогда, мы согласимся, что внешнее влияние послужило причиной поступка. Но, как мы объясним то, что первая попавшаяся под руку брюнетка не стала его первой женой? Как получается, что мозг на блондинок растормаживается, а на брюнетках – тормозит? Не в силу ли, некоего внутрипсихического строения личности? Если, не так, то почему один предпочитает одно, а другой предпочитает другое? Нам говорят, среда влияет на это. Но везде полным-полно существует и брюнеток и блондинок. В чем тогда разница, где зерно этих разночтений, не в самом человеке ли?

Тогда, когда нам говорят, что все импульсы, с которых начинаются все наши предпочтения, находятся вне нас, то это значит, все, что полезно другим, то полезно и мне. То есть, как сказано в писании; и многие уверовавшие в него ничего не имели своего, а все у них было общее [42]. Однако, что, применительно к данному случаю, означает Юнговское определение, ценности одного есть отрицательные ценности другого? Посему, именно естественная необходимость человека, т.е. воля, которая находится либо в мозгу, либо в глубине человеческого естества, определяет полезность тех или иных влияний. Четко это видно у женщин (не у тех, в которых пребывает мужской дух, т.е. не с наличием воли в мозгу), они интуитивно знают, что, собственно говоря, им нужно, но объяснить таковое они вряд ли в состоянии. Поэтому, и складывается впечатление, что процесс представления не зависит от воли, хотя, так же трудно объяснить и причинно-следственную связь, между сменой солнцем луны и луной солнца. Потому что, в этих связях одно состояние переходит в другое прямо ему противоположное – причина переходит в следствие и становится следствием тогда, когда перестает быть причиной. В таких же связях и находится воля с интеллектом (представлением), о чем я уже говорил выше. Возьмем, например, несколько личностей из истории, из разного времени, из разных стран, которые отдавали предпочтение пессимизму, т.е. таких, кто были по сути своей пессимистами. Вот они: Руссо, Шопенгауэр, Мэй Ролло Риз, Сартр, Сеченов. Мне могут возразить, мол Сеченов никакой и не пессимист. Но известно, что его труд “Рефлексы головного мозга”, который мы сейчас и разбираем, подвергся судебному преследованию со стороны ГУ по делам печати царской России, как книга, ведущая “к развращению нравов”, а сам Сеченов в полицейских донесениях был назван “главным теоретиком в нигилистическом кружке”. Вопрос теперь состоит в том, как все они могли стать пессимистами, не будучи таковыми от рождения? Единственным способом, под влиянием среды – говорят материалисты или приверженцы воспитания. Влияние этой среды в чем конкретно выражается? В пессимистичности – следует нам отвечать. Значит ли это, что среда, по сути своей, пессимистична? Только так и стоит понимать, а не иначе. Следует ли, из этого, что во Франции, Америке, Германии и России объективная среда есть среда пессимистичная? Следует, тем более тогда, когда – я употребляю ложную истину материалистов, – абсолютно разные индивидуальности становятся пессимистами. Почему, в таком случае, другие не стали пессимистами – спрашиваю я? Прочитав, прежде чем ответить, несколько томов всевозможной литературы, которая обосновывает влияние среды на развитие человека, я отвечаю: все вышеприведенные есть пессимисты от рождения, и ничем иным в жизни стать не могли. Попробуйте обосновать обратное и вы поймете, что иного обоснования нет. А вот, какие причины и условия влияют на психоструктуру человека в момент его рождения, т.е. каким образом природа рождает тот или иной тип, мы рассмотрим в третьей книге, так как это область чистой метафизики.

Посмотрите на яблоню. На ней прекрасные, спелые и сочные плоды. Вы наслаждаетесь видом дерева и втягиваете в себя яблочный, свежий аромат. Вы срываете спелое и красивое яблоко; надкусываете его и удивляетесь – оно внутри червиво и гнило. Но вы знаете, что сообразно с писанием по плодам необходимо познавать дерево. Плоды прекрасны с виду, а гнилы внутри. То есть, корень уже умер, но дерево рожает последний свой цвет. Вы приходите позже к этому дерево – оно уже засохло и умирает. Вы думаете: надо же, совсем недавно оно было столь прекрасным и в один миг его не стало. Таким же образом, мы думаем и об умершем: вот он ходил вчера, да еще и сегодня утром, а в полдень его не стало – как быстро, и вдруг, приходит смерть, думается нам. Хотя, мы знаем, что и дерево и человек прожили на земле до своей смерти какой-то срок 40-50-70-100 лет – это уже нам не интересно, ибо все печальное более конкретно, чем что-либо абстрактное типа жизни. Вот так и происходит в мире: дерево начинает свое рождение от корня и корнем начинает ее умирание; человек рождается от семени воли и с ее угасанием начинает приближаться смерть. Так воля, подобная зерну, пускает молодой побег; он начинает расти и крепнуть – становится душой; потом он распускает свои ветви и его плоды становятся интеллектом – духом. Поэтому нам так трудно осознать их связь, ибо зерно вкладывается в сырую, грязную и темную землю, в которой его не видно, и которое исчезнет тогда, когда превратится в мощный корень и сильный ствол. В противоположность ему, плоды интеллекта всегда радуют глаз своею красотою и ласкают слух своим звучанием, но питание им доставляет корень воли, поднимающий из глубины земли все самое полезное для жизни интеллекта. Но гнилое яблоко на прекрасном дереве о чем-то же должно нам говорить? Естественно, оно говорит, что только через горький опыт мы познаем то, что корень (воля) больна, то есть, апостериори. Мы делаем поступок, действие и познаем горечь разочарования. Вот здесь нам и необходима развитая способность парализующая действие для того, чтобы перед поступком всегда было время осознать его валидность. Но ценным его можно назвать только тогда, когда в нем пребывает правило “ничего сверх меры”, которое и является смыслом всех задерживающих движение рефлексов. В силу этого, такой способностью, потребительский и даймониальный типы людей обладают от рождения, ибо это женские составляющие человека; отдающий и амазонский типы должны в процессе воспитания и развития приобрести такую способность посредствам жизненного опыта. Первый же тип в процессе жизни научается преодолевать эти парализующие действия рефлексы для того, чтобы активно жить, поэтому и мотивы у него должны быть большие, чем у вторых. Второй же в процессе жизни из опыта познает, что все его действия, в конечном итоге, по примеру Соломона, по сути своей бесполезны и абсурдны. Таким образом, познание корня априори, только такое познание, может дать человеку возможность сделать свою жизнь более счастливой, ибо познание своего бытия до опыта и есть, наверное, благо, как для себя, так и для других. Ведь, понятно, что причиной выхода в открытое море рыболовецкого корабля является рыба, которая необходима для пропитания и, которую необходимо ловить в открытом море, но какая польза от этого улова, если капитан корабля не имеет ни малейшего представления о том, откуда он начал свое плавание? Что он будет делать со всей той рыбой, которую он уловил в свои сети? Судя по всему, ему останется только одно: заходить во все попавшиеся на его пути порты, в надежде по воле случая оказаться у себя на родине. Я же скажу – нет печальней таковой участи, подобной участи этого корабля; нет ничего абсурднее в жизни, чем каждый раз – и раз за разом – приходить туда, куда приходить, вообще, нет никакой надобности; нет более мучительнее ощущения, чем ощущение потерянности и выброшенности из мира в открытое море, и нет более лучшего ощущения, по сравнению с последним, чем ощущение заброшенности туда, куда в этом была необходимость. Вот так и остаются для человека открытыми два лермонтовских вопроса: Что ищет он в стране далекой? Что кинул он в краю родном? На первый пытаются ответить наши желания и наши представления. Тайну второго хранит в себе воля. И может быть, счастлив тот, кто достигнув “страны далекой”, познает, что он кинул в “краю родном” или тот, кто зная, что кинуто в краю родном находит то, что ему необходимо в стране далекой. Кто знает лучше, чем сам человек? Увы, никто или ничто.

Глава XX. О нервно-психической энергии Бехтерева

В статье “О вынужденных и насильственных движениях при разрушении некоторых частей центральной нервной системы”, Бехтерев обращает внимание на то, что нервные болезни часто могут сопровождаться психическими расстройствами, а при душевных заболеваниях возможны и признаки органического поражения центральной нервной системы. В первом томе семитомника “Основы учения о функциях мозга”, он представил энергетическую теорию торможения, в соответствии с которой нервная энергия в мозгу устремляется к находящемуся в деятельном состоянии центру. По его мнению, эта энергия как бы стекается к нему по связующим отдельные территории мозга проводящим путям, прежде всего из вблизи расположенных территорий мозга, в которых, как он считал, возникает “понижение возбудимости, следовательно, угнетение”. Бехтерев выделил две психологии: первая – субъективная психология, основным методом которой должна быть интроспекция, вторая – объективная. Он называл себя представителем объективной психологии, однако считал возможным объективное изучение лишь внешне наблюдаемого, т.е. поведения (в бихевиористском смысле), и физиологической активности нервной системы. Исходя из того, что психическая деятельность возникает в результате работы мозга, он считал возможным опираться главным образом на достижения физиологии, и, прежде всего, на учение об условных рефлексах и создает целое учение – рефлексология. В статье “Бессмертие человеческой деятельности как научная проблема” Бехтерев так говорит: “Но за всем тем остается мир духовный, или так называемая психическая, точнее – нервно-психическая деятельность, которая непосредственно познается нами как мир явлений, открываемых путем самонаблюдения и самоанализа. Этот мир тем самым противополагается миру объективному, ибо последний не подлежит самонаблюдению, но в то же время познается нами лишь не иначе, как при посредстве наших внутренних переживаний, т. е. путем того же субъективного мира, открываемого при посредстве самонаблюдения и самоанализа. Но это противоположение остается лишь до тех пор, пока мы о нервно-психической деятельности судим по своим переживаниям, т.е. признаем ее деятельностью исключительно субъективной, не имея в то же время возможности проникнуть во внутреннюю природу явлений внешнего мира. Но та научная дисциплина, которую я стремлюсь установить под наименованием “Объективной психологии” или – точнее – “Рефлексологии”, рассматривает нервно-психическую resp. соотносительную деятельность со строго объективной точки зрения, как совокупность высших или сочетательных рефлексов, имеющих свои внешние причины или внешние воздействия, предоставляя в то же время субъективной психологии изучать проявление субъективного характера этих рефлексов путем самонаблюдения”. И далее: “Отсюда ясно, что связываемый с высшими рефлексами психизм в живой природе вообще, где бы он ни проявлялся и в каких бы формах ни обнаруживался, должен быть сведен также на особый вид энергии, разнообразные проявления которой мы имеем в телах окружающей нас живой природы. При этом мы знаем, что в основе соотносительной деятельности высших организмов лежит нервный ток, являющийся сам по себе производным сократительности протоплазмы, ибо нет ни одного соотносительного (нервно-психического) процесса, который бы не происходил в мозгу, основой же деятельности мозга, как мы знаем, является нервный ток, переходящий путем сокращения мышц и смещения членов в механическую энергию. Как известно, импульсами для возбуждения нервного тока служат внешние заряды, которые действуют на воспринимающие органы внешней и внутренней поверхности тела, играющие, как я указал еще в 1896 г., роль особых трансформаторов внешних энергий обеспечением же правильного проведения тока по нервным волокнам является непрерывный приток крови к мозгу. Таким образом, необходимо признать, что сознательное или, выражаясь философским языком, духовное связано с задержкой нервного тока, сам же нервный ток, как мы видели, является трансформированной физической энергией того или иного рода. Отсюда ясно, что духовная сторона человеческой личности, если понимать под этим все вообще происходящие в ней субъективные процессы и тесно связанные с ними внешние проявления, в конце концов оказывается производной внешних энергий и является результатом задержки и, следовательно, наивысшего напряжения энергии в центрах. Очевидно, таким образом, что и между нервно-психической и так называемыми физическими энергиями не только нет никакого противоположения, как полагали раньше, а наоборот имеется взаимоотношение, основанное на переходе одной в другие и обратно”. Далее: “Таким образом, всякий человек обладает известным запасом энергии, заимствованной от предков в силу рождения, и запасом энергии, приобретенной им самим путем воспитания и жизненного опыта, а потому действующие на него внешние влияния оказываются действительными в той мере, в какой мере они в состоянии побудить к активному проявлению или направить в известную сторону приобретенную им ранее запасную энергию. В противном случае действие этих влияний затормаживается.

Нервно-психическая деятельность как выражение энергии, заимствуемой человеком по праву рождения от родителей и накопляемой им в течение жизни, благодаря превращению в нервный ток внешних энергий, действующих на воспринимающие органы, и вследствие тех внешних проявлений, которыми она характеризуется, имеет все условия для распространения от одних лиц к другим и для передачи из поколения в поколение. Таким образом, совершается кругообращение энергии от человека к человеку, благодаря чему происходит не всегда уловимое, но постоянное взаимодействие между людьми и даже не между людьми только, но и между людьми и теми существами, с которыми человек вообще обращается в условиях своей жизни. В конце концов, взаимовлиянием людей друг на друга создается одна общая духовная личность среды, из совокупности – духовная личность народа, а совокупность народных личностей создает общечеловеческую личность”. Далее: “В мире все движется, все течет, мир есть вечное движение, беспрерывное превращение одной формы энергии в другую, так говорит наука. Нет ничего постоянного, одно сменяется другим. Люди рождаются и умирают, возникают и разрушаются царства. Ничего не остается ни на минуту одинаковым, и человеку лишь кажется, что со смертью он разлагается и исчезает, превращаясь в ничто, и притом исчезает навсегда. Но это неверно. Человек есть деятель и соучастник общего мирового процесса. Нечего говорить, что новый шаг в науке, технике, искусстве и морали остается вечным, как этап нового творческого начала. Но и повседневная деятельность человека не исчезает бесследно”.

По поводу страданий в жизни и страха перед смертью Бехтерев высказывается, не противореча вышеописанным философским мнениям: “С другой стороны, представляются жалкими те люди, которые всегда и везде цепляются за саму жизнь как за панацею счастья, хотя их внутренний голос должен был бы подсказать, что в известных случаях жертвой своей жизни и тяжким страданием они созидают духовную, а следовательно, и моральную основу жизни грядущих поколений. Это не значит, конечно, что человек должен пренебрегать своей жизнью и не беречь ее там, где не только ее лишение, но даже и ущерб здоровью сократил бы или уменьшил бы творчество человеческой индивидуальности. Самоубийство вообще, как самоубийство по индивидуальным мотивам, не может получить никакого оправдания с социально-этической точки зрения, но жертва жизнью за благо человечества в будущем есть высший этический порыв, который дается немногим. Наконец бессмыслен и страх смерти, столь свойственный многим. Неизвестность, что будет после смерти и особенно будущим превращением в ничто, является всегдашним источником страха перед нею. Разве это не примеры живой моральной силы, победы духа над плотью? Что, в самом деле, может быть выше и, скажу даже, завиднее того, когда даже лютая смерть не только не перестает быть страшной, но радостна, как жертва на благо человечества в его настоящем и будущем…И вот я скажу, чтобы побороть страх смерти, нужно жить так, чтобы оставалось сознание не бесплодно прожитой жизни, и нужно быть в постоянной готовности умереть”.

Необходимость представления человеком своего духовного бессмертия видится им в следующем: “Ведь если нет бессмертия, то в жизни нет и морали, и тогда выступает роковое: “все дозволено!”. В самом деле, к чему мне заботиться о других, когда все – и я, и они перейдут в “ничто” и когда вместе с этим “ничто” устраняется вполне естественно и всякая моральная ответственность. Смерть человека без вечного духа, которую признают все религии и в которую веруют все народы, разве не устраняет почву из-под всякой вообще этики и даже из-под всех стремлений к лучшему будущему? Если вместе со смертью навсегда прекращается существование человека, то спрашивается, к чему наши заботы о будущем? К чему, наконец, понятие долга, если существование человеческой личности прекращается вместе с последним предсмертным вздохом? Не правильнее ли тогда ничего не искать от жизни и только наслаждаться теми утехами, которые она дает, ибо с прекращением жизни все равно ничего не останется. Между тем иначе сама жизнь, как дар природы, протечет без тех земных удовольствий и наслаждений, которые она способна дать человеку, скрашивая его временное существование. Что же касается заботы относительно других, то стоит ли вообще об этом думать, когда все – и “я”, и “другие” завтра, послезавтра или когда-нибудь превратятся в “ничто”. Но ведь это уже прямое отрицание человеческих обязанностей, долга и вместе с тем отрицание всякой общественности, неизбежно связанной с известными обязанностями”.

Другая, интересная для нас, работа Бехтерева “Внушение и его роль в общественной жизни” (СПб., 1896), с последующими приложениями к ней “Что такое внушение?” (Вестник психологии, криминальной антропологии и гипнотизма, 1904, Вып.1), “Мысленное внушение или фокус?” (Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии, 1904, № 8), “Внушение и воспитание” (Доклад, читанный на 1-м Международном педологическом конгрессе в Брюсселе 13-18 авг. 1911 г. Бехтерев В. М. Внушение и воспитание, СПб., 1912). Интересна она в рамках данного сочинения следующими моментами:

1) По различным способам воздействия внушения, в большей мере религиозного характера, на женщин и мужчин. То есть, Бехтерев, приводит примеры, в которых ясно видно, что женщины подвержены особенному психическому воздействию в виде внушения со стороны мужчин тогда, как сами женщины также способны оказывать впечатляющее влияние на последних. Следует, в этой связи заметить, что женщины более подвержены месмеризму и сами обладают способностью магнетического внушения, что указывает на их магнитную нервно-психическую природу. Более всего проявления патологических состояний внушения связанных с женщинами, по примерам, которые приводит Бехтерев, происходили в женских монастырях. Здесь, явно прослеживается связь с действием потребительской воли, ищущей сообразно своей природе форму для объективации. В монастырях же такой формы в наличии не имелось, что и проявлялось в состояниях презрения бога и крайнего атеизма, вызванного внутренним страхом, ибо невозможность удовлетворения требований воли всегда ведет за собой появления страха или ужаса – может быть и на сексуальной почве; притчи о всевозможных сексуальных извращениях в женских монастырях в народе уже стали притчей во языцех. Подобный страх от самовнушения выражается конвульсивными состояниями, которые называется кризисом. Бехтерев отмечает, “что из больных, впадающих в кризис, большинство женщины, мужчин мало. Замечено также, что кризис наступает в течение одного или двух часов и что, появившись у одного, он затем постепенно, спустя немного времени, обнаруживается и у всех остальных”. Причины этого он видел в том, что “самовнушение, под которым мы понимаем прививание психических состояний, обусловленное не посторонними влияниями, а внутренними поводами, источник которых находится в личности самого больного, подвергающегося самовнушению”. “Надо, однако, заметить, – пишет Бехтерев, – что раскольничья среда в скитах, в некотором отчуждении от внешнего мира, при постоянном посте и молитвах представляет собою крайне благоприятные условия для поддержания и развития религиозного фанатизма”. Там же он приводит следующий пример: “Почти всегда в монастырях и главным образом в женских обителях религиозные обряды и постоянное сосредоточение на чудесном влекли за собою различные нервные расстройства, составляющие в своей совокупности то, что называлось бесноватостью. Мадридская эпидемия началась в монастыре Бенедиктинок, игуменье которого, донне Терезе, еле исполнилось в то время 26 лет…С этой целью он взял одержимую в часовню, где она произнесла массу богохульств, пытаясь бить присутствующих и во что бы то ни стало оскорбить самого отца, которому наконец, удалось тихо подвести ее к алтарю.

Затем он приказал привязать одержимую к скамье и после нескольких воззваний повелел демону Исаакоруму пасть ниц и поклониться Младенцу Иисусу; демон отказался исполнить это требование, изрыгая страшные проклятия.

Тогда заклинатель пропел Magnificat и во время пения слов: “Gloria Patri” и т. д. эта нечестивая монахиня, сердце которой было действительно переполнено злым духом, воскликнула: “Да будет проклят Бог Отец, Сын, Святой Дух и все Небесное Царство!” Демон еще усугубил свои богохульства, направленные против Св. Девы, во время пения: “Ave Maria Stella”, причем сказал, что не боится ни Бога, ни Св. Девы, и похвалялся, что его не удастся изгнать из тела, в которое он вселился.

Его спросили, зачем он вызывает на борьбу всемогущего Бога.

“Я делаю это от бешенства, — ответил он,— и с этих пор с товарищами не буду заниматься ничем другим!”

Тогда он возобновил свои богохульства в еще более усиленной форме.

Отец Сюрен вновь приказал Исаакоруму поклониться Иисусу и воздать должное как Св. Младенцу, так и пресвятой Деве за богохульственные речи, произнесенные против них… Исаакорум не покорялся.

Последовавшее затем пение “Gloria” послужило ему только поводом к новым проклятиям на Святую Деву.

Были еще делаемы новые попытки, чтобы заставить демона Бегемота покаяться и принести повинную Иисусу, а Исаакорума повиниться перед Божьего Матерью, во время которых у игуменьи появились такие сильные конвульсии, что пришлось отвязать ее от скамьи.

Присутствующие ожидали, что демон покорится, но Исаакорум, повергая ее на землю, воскликнул: “Да будет проклята Мария и Плод, который Она носила!”.

В случаях же с мужчинами, как сообщает Бехтерев, происходит все обратным образом; они, как бы наэлектризованные начинают проповедовать и их истерические проповеди удивительно влияют на людей. Одним из множества таких примеров является случай с параноиком Маленовым, который своими проповедями заразил огромную часть населения, наподобие того, как совсем недавно мы наблюдали явления Кашперовского, Чумака и прочей ереси. Про самого же Малеванного Бехтерев так пишет: “По тщательном исследовании, он оказался страдающим параноей, уже перешедшей в хроническое состояние. В течение своего более нежели годичного пребывания в больнице Малеванный постоянно обнаруживал описанные выше идеи бреда, по временам был подвержен галлюцинациям и, приходя в возбужденное состояние, импровизировал или чаще цитировал отрывки из того, что когда-либо было им читано и усвоено заучиванием.

Речь его носит характер автоматического потока фраз, сопровождаемых одними и теми же движениями, жестами и интонацией.

Течение его мыслей лишено последовательности. Такой же характер носит и так называемое Евангелие Малеванного — это записанная его поклонниками с его слов импровизация, не лишенная лирического оттенка, но лишенная последовательности, логического и грамматического смысла.

При исследовании физического состояния Малеванного обращает на себя особенное внимание извилистость черепных сосудов и налитие их кровью, что особенно резко выражается, как только Малеванный начинает говорить или проповедовать, хотя он при этом и не бывает возбужден. Очевидно, что это налитие кровью не есть следствие эмоционального возбуждения, а должно быть отнесено к другим причинам (вероятно, к алкоголизму, которым страдал сам Малеванный и его родители)”…Речь Малеванного и здесь сохранила выше описанный характер, она была несколько ускорена, не всегда последовательна, пересыпалась иногда извращенными текстами из Священного Писания и вообще носила на себе характер проповеди или поучения. С врачами Малеванный всегда охотно беседовал.

О себе он передал, что с детства был внимательным и задумчивым. Когда он вырос и стал понимать отношения людей друг к другу, то они казались ему странными, повсюду он видел ложь и обман, и это обстоятельство его нередко волновало, и в его уме являлись вопросы: почему люди живут так безнравственно, где же Бог, могущий устранить все это и заставить людей жить в мире и согласии.

Будучи недоволен христианской религией, он 10 лет тому назад перешел в секту штундистов и стал еще более задумываться о безнравственной жизни окружающих.

Многих из них он старался помирить; стал восставать против дурных людских отношений и проповедовал всеобщий мир и любовь.

Окружающие стали над ним подсмеиваться и мало-помалу начали его преследовать. Так, например, когда он шел по улице, он замечал, что над ним насмехаются, издеваются, хулят его, клевещут на него и вообще его преследуют.

Это преследование распространялось не только на него, но и на его жену и детей, когда, например, они отправлялись за водой, их бранили и били.

По словам больного, он чувствовал призвание к своей проповеднической деятельности уже 6 лет назад, но в то время не мог еще хорошенько понять, что он будет иметь такое великое назначение и обладать такой божественной силой, какая в нем теперь имеется.

В 1887-1888 году к нему часто являлись различные лица, по его выражению, философы и миссионеры то под видом священников, то чиновников из Петербурга, и вели с ним беседы.

Во время этих бесед его душа испытывала особенно радостные ощущения, а у беседовавших часто капали слезы от жалости к нему за перенесенные и испытываемые им страдания. На расспросы о своих преследованиях он иногда заявлял, что все будет подробно описано в Пророчествах и что Дух Божий его называет сыном и уговаривает его без боязни идти всюду, куда бы его ни повели. После этого он стал еще усерднее проповедовать свое учение, заявляя, что все, о чем он говорит, принадлежит не ему, а духу, поселившемуся в нем. С этим духом он вел теперь еще часто ведет беседы, при чем дух говорит ему обыкновенно не прямо, а примерами.

Полагает, что преследования его происходят главным образом со стороны попов, которые неоднократно приходили к нему, уговаривая принять от них благословение. Но так как все эти уговоры оказались напрасными, и совратить с истинного пути его не удалось, то им стало досадно, что Христос проявился не в их среде, а в нем, простом человеке.

Он уверяет, что по подстрекательствам попов народ стал преследовать не только его, но и его последователей, а полицейские забирали этих последователей и убивали. Они бы убили его, если б имели на то силу. Нередко его уводили в участок и там подвергали мукам.

Однажды его в участке били в продолжение 4 часов, до тех пор, пока сами не устали. Били жестоко, дергали его за голову, за зубы и пр. Видя, что это не приводит ни к чему, они стали ему совать в нос табак и другие гадости, и несмотря на все эти мучения он лежал недвижим, и тело его было неуязвимо.

После этих мучений четыре гонителя уверовали в него и заявили, что это не простой человек. Об этом факте, как и о многих других, было предсказано в пророчествах”…Он уговаривает всех жить в мире и согласии, в виду скорой кончины не заботиться о материальном благосостоянии: все лишнее продать, иметь общую братскую кассу, из которой каждый неимущий мог бы брать, сколько ему нужно; оставить полевые и другие работы и все время посвящать молитве и слушанию его божественного слова. Такие последователи нашлись и, собираясь в его доме, подолгу молились. 15 ноября 1889 года во время такой усердной молитвы со своею братией (человек 18) на нем проявилось чудо-наитие святого Духа. Малеванный поясняет, что это было в присутствии полицейских и других посторонних лиц, причем исполнилось все в точности, как сказано в пророчестве.

Вдруг его голова стала отделяться от тела и невидимою, как бы электрическою силою, подниматься кверху, тело же оставалось на месте, и руки продолжали быть сложенными на молитву. В сердце ощущалось какое-то особенное радостное трепетание, а в глазах разливался темный цвет; затем голова опустилась снова на свое место, и он продолжал молиться”. И далее Бехтерев сообщает: “Следующая психопатическая эпидемия религиозного характера случилась в г. Супоневе Орловской губернии лет 5 назад и состояла в следующем: См. П. Якобий. Религиозно-психическая эпидемия. “Вестник Европы”, Октябрь, 1903.

“Дело началось с чтения св. Писания, к чему присоединилось вскоре его толкование, — это и дало повод говорить о штунде. Василий Д., инициатор религиозно-этического возбуждения, истерик с параноическою окраскою, проповедовал со странностью, сильно действовавшею на слушателей. Свидетели, вызываемые в обвинительном акте, на доследовании показали что они не могли, не имели силы, не смели противиться властному и страстному слову Василия Д., должны были принимать его толкования, должны были приходить на собрания. Их воля была аннулирована и совершенно подчинена слову учителя. В сущности, это был до сего времени довольно обычный истерический порыв нравственно-религиозной экзальтации, под влиянием страстной проповеди истерика — может быть, слегка параноика “среди дегенеративно-истеричного населения””. Здесь мы уже наблюдаем такое же проявление в природе, как и Ленин со своим коммунизмом, и Гитлер с фашизмом. Бехтерев так говорит: “Уличный оратор влезает на полено или на повозку и начинает разглагольствовать перед толпой. Грубейшим образом он прославляет великий ум и честность народа, доблесть граждан, ловко заявляя своим слушателям, что с такими дарованиями они должны ясно видеть, как зависит процветание страны от той политики, которую он одобряет, от той партии, доблестным поборником которой он состоит. Его доказательства нелепы, его мотивы презренны, и, однако, он обыкновенно увлекает за собой массу, если только не подвернется другой оратор и не увлечет ее в другом направлении. Речь Антония в “Юлии Цезаре” представляет превосходный пример внушения”. “Очевидно, что во всех этих случаях действие внушения не осуществилось бы, как скоро было бы замечено всеми, что торговец не в меру расхваливает свои предметы, что уличный оратор преувеличивает значение своей партии, вздорным образом восхваляя ее заслуги. По крайней мере все, для которых ясна вздорность и лживость уверений, в таких случаях тотчас же отходят от таких ораторов, вокруг которых остается только доверчивая толпа слушателей, мало понимающая в деле, не замечающая ни грубой лести, ни лживых заявлений и потому легко поддающаяся внушению”.

Итак, резюмируем: внушение имеет магнитоэлектрическую природу. Повышение магнитного эффекта у женщин и электрического – у мужчин сверх определенной нормы, вместе с этим и повышает интенсивность или силу его воздействия на окружающих, или на самого носителя, т.е. больного психически субъекта. Таковое мощное воздействие и есть, собственно говоря, внушение либо самовнушение, которое носит исключительно религиозный характер: “Нет сомнения, что эти эпидемии всегда и везде развивались под влиянием поддерживаемого в народе верования о возможности порчи и бесоодержимости, в чем немалую роль сыграло наше духовенство… Не подлежит сомнению, что психическая сторона т. н. порчи и кликушества, как и бесноватости, черпает свои особенности в своеобразных суевериях и религиозных верованиях народа”.

2) Бехтерев, не отличает в этой работе психического от религиозного, а, наоборот, указывает на их родственность. Таким образом, психический аспект жизнедеятельности человека для него является отрицательным фантомом человеческого организма, который приносит последнему больше вреда, чем пользы. Стоит заметить, что сфера психического объемлет и все ощущения наслаждения и удовлетворения, которые проявляются целиком и полностью как следствия освобождения от страха или как явления, прерывающие неудовлетворенные состояния организма, коими, например, и являются его желания. “Внушение и убеждение, таким образом, являются двумя основными формами воздействия одного лица на другое, хотя в числе способов психического воздействия одних лиц на других кроме убеждения и внушения мы можем различать еще приказание как требование, предполагающее за собой силу, способную заставить выполнять приказываемое, и пример, возбуждающий подражание, а также советы, надежды, желания и пр.”.

3) Если воля Сартра находилась в оппозиции со всем общественным, выраженная в форме борьбы с антисемитизмом; у Шопенгауэра, в противопоставлении воли и интеллекта (психического), у Ламетри – мыслящей душе чувствующей, то Бехтерев конкретно указывает на заразность всего психического и общественного для отдельно взятой личности, то есть у него она проявилась в форме борьбы с внушением и самовнушением. Сообразно, с моим мнением, область психического в основе своей представляет сферу желаний, мотивов и представлений, которые, принимая во внимание учение Бехтерева, несут в себе отпечаток психической заразности, что не противоречит канве данного сочинения, а полностью таковое доказывает. А именно: любое проявление субъективной психологии индивидуума, выраженное в желаниях и пр., приносит натуральный вред тому, на кого направлено такое проявление – в этом и заключается диалектика добра и зла, ибо последние есть всецело область психического, что мы чуть выше и увидели.

4) Бехтерев, также указывает, что более легко поддаются влиянию те лица, которые весьма доверительны, то есть, те, у которых слабо развита способность к критике воспринимающего импульса извне. Следовательно, последние в головном мозгу имеют недоразвитую функцию задерживающую (парализующую) действие, по Сеченову. Таким образом, сразу же после полученного импульса без его редактирования общим сознанием происходит действие, что, собственно говоря, и указывает на результат внушения, на факт его наличия независимо оттого, где он проявляется во внешнем мире или внутреннем мире субъекта. У Бехтерева так сказано: “…что большинство внушений входит в психическую сферу, как о том говорилось ранее, без всякого сопротивления”.

5) Бехтерев, проводит параллель между паникой животных и паникой людей, указывая тем самым, что сам факт внушения есть психический мотивационный акт, возбуждающий невольные действия, основанные на животном (физиологическом) страхе, а само по себе действие есть бессознательное стремление организма освободиться от страха. Он так пишет: “Так как чувство самосохранения свойственно и животным, то понятно, что паника возможна и среди животного царства. В этом случае могут быть приведены поразительные примеры развития таких паник при известных условиях среди домашних животных, особенно лошадей. Паники эти, называемые стампедами, приводят к не менее печальным последствиям, нежели людская паника. Известны примеры, что целые стада домашних животных под влиянием таких стампед погибали в море. Из стампед, случавшихся с лошадьми, мы можем привести здесь одну, наблюдавшуюся в Лондоне в 1871 г., другую, бывшую в Петербурге в том же 1871 году”. Паника, случившаяся 31 августа 2005 года на мосту в Багдаде, где от пущенного в толпе верующих слуха о, находящейся там, машины с взрывчаткой, люди бросились спасаться бегством через мост, на котором толпой было насмерть задавлено около тысячи человек.

6) Внушение действует также и в моменты сопереживания человеком своей сопричастности к чему-либо великому. В особенности на человека мелкого, ограниченного разумом и ущербного. “Одушевление народных масс в годину тяжелых испытаний и фанатизм, охватывающий народные массы в тот или в другой период истории, представляют собою также своего рода психические эпидемии, развивающиеся благодаря внушению словом или иными путями на подготовленной уже почве сознания важности переживаемых событий”. Бехтерев не связывает последние умозаключения с образованной и интеллектуальной массой, считая и ее подверженной внушению психической заразе, что, кстати говоря, мы и наблюдаем практически на протяжении двадцатилетней демократической и свободной новейшей истории, или истерии. Он говорит: “возникновение психопатических эпидемий, подобных выше описанным, возможно и в интеллигентном классе общества, в котором одним из стимулов к их развитию и распространению служит также внушение, производимое устно и печатно”.

7) Бехтерев различает психические эпидемии как стенического, или активного, характера, так и астенического или пассивного характера. Он так пишет: “Для выяснения сущности внушения мы должны иметь в виду, что наше восприятие может быть активным и пассивным. При первом обязательно участвует “я” субъекта, которое направляет внимание, сообразуясь с ходом нашего мышления и окружающих условий, на те или другие предметы и явления. Последнее, входя в психическую сферу при участии внимания и усваиваясь путем обдумывания и размышления, становятся прочным достоянием личного сознания, или нашего “я”.

Этот род восприятия, приводя к обогащению нашего личного сознания, лежит в основе наших взглядов и убеждений, так как дальнейшим результатом активного восприятия является работа нашей мысли, приводящая к выработке более или менее прочных убеждений. Последние, входя в содержание нашего личного сознания, временно скрываются за порогом сознания, но так, что каждую минуту по желанию “я” они вновь могут быть оживлены путем воспроизведения пережитых представлений.

Но, кроме активного восприятия, многое из окружающего мы воспринимаем пассивно, без всякого участия нашего “я”, когда внимание наше чем-либо занято, например при сосредоточении на какой-либо мысли, или когда внимание наше вследствие тех или других причин ослаблено, как это наблюдается, например, в состоянии рассеянности. И в том, и в другом случае предмет восприятия не входит в сферу личного сознания, а проникает в другие области нашей психической сферы, которые мы можем назвать общим сознанием. Это последнее является достаточно независимым от личного сознания, благодаря чему все, что входит в сферу общего сознания, не может быть нами по произволу вводимо в сферу личного сознания. Но тем не менее продукты общего сознания могут при известных условиях входить и в сферу личного сознания, причем источник их первоначального возникновения не всегда даже и распознается личным сознанием.

Целый ряд разнородных впечатлений, входящих в психическую сферу при пассивном восприятии без всякого участия внимания и проникающих непосредственно в сферу общего сознания, помимо нашего “я”, образует те неуловимые для нас самих воздействия окружающего мира, которые отражаются на нашем самочувствии, придавая ему нередко тот или другой чувственный тон, и которые лежат в основе неясных мотивов и побуждений, нередко нами испытываемых в тех и других случаях. Сфера общего сознания вообще играет особую роль в психической сфере каждого лица. Иногда впечатление, воспринятое пассивно, входит благодаря сцеплению идей и в сферу личного сознания в виде умственного образа, новизна которого нас поражает. В отдельных случаях образ этот, принимая пластические формы, возникает в виде особого внутреннего голоса, напоминающего навязчивую идею, или даже в виде сновидения или настоящей галлюцинации, происхождение которой обычно лежит в сфере продуктов деятельности общего сознания. Когда личное сознание ослабевает, как это мы наблюдаем во сне или в глубоком гипнозе, то на сцену сознания выдвигается работа общего сознания, совершенно не считающаяся ни со взглядами, ни с условиями деятельности личного сознания, вследствие чего в сновидениях, как и в глубоком гипнозе, представляется возможным все то, о чем мы не можем даже и помыслить в сфере личного сознания. Я и теперь должен поддерживать тот же взгляд и полагаю, что внушение, в отличие от убеждения, проникает в психическую сферу помимо личного сознания, входя без особой переработки непосредственно в сферу общего сознания и укрепляясь здесь, как всякий вообще предмет пассивного восприятия”.

Книга третья

Считай священным ты числа, вес и меру,

Вот дети равенства изящного. Оно

Есть величайшее из благ, что нам дано.

Знай, числа – боги на земле. Храни же веру.

(Пифагор)

Глава XXI. Предпослание

“Ибо не понимаю, что делаю; потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр. А потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Ибо знаю, что не живет во мне, то есть, в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброе, которое хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Итак, я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; Но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?” (Послание к Римлянам святого апостола Павла (Рим. 7; 15-24)).

Собственно говоря, о чем вообще говорит здесь апостол Павел? Сообразно с предшествующими двумя книгами данного сочинения, мы можем с полной уверенностью утверждать, что под “грехом” следует понимать волю человека, которая, переходя из своего животного состояния в духовное, или психическое, выраженное в желаниях, изменяется с “греховной” (злой) на психологически доброе состояние, – наподобие того, как энергия, переходя от одного места в другое, меняет свое качество на противоположное. Вместе с тем, нам необходимо уяснить и то, что воля, находящаяся в головном мозгу человека, которую по обыкновению называют сознательной, или доброй, ведающей поступками человека и являющейся их мотивами, в самих действиях изменяется на противоположное качество, и становится злой в своих проявлениях, хотя сознательно представляется целиком и полностью доброй. То есть, мы наблюдаем обыкновенное зло, которое творится человеком добрым абсолютно бессознательно для него самого. Здесь, уже мы вплотную подошли к основе морали и нравственности – этим основаниям вообще всей психической структуры человека, ибо мораль есть всецело психическое качество, и только в нем этика разбивается на добро и зло; самой же волей и то и другое воспринимается непосредственно, как нечто само собою разумеющееся, аналогично тому, как хищный зверь, убивая свою добычу, даже и не мыслит, что совершает что-либо аморальное и безнравственное. Перед человеком же природа поставила эту делему, из которой произрастают угрызения совести и, как следствие этого, все религиозное, суеверное и предосудительное. Рассуждением об этом мы займемся в другом месте, а сейчас вернемся к самой природе человеческого естества, в которой, – выражаясь словами Шопенгауэра, – “определенные свойства воли, благодаря которым ее реакция на один и тот же мотив в каждом человеке оказывается разной, образуют то, что называется характером человека, притом известным не a priori, а лишь из опыта, — эмпирическим характером”. Кант в “Критике практического разума” говорит: “Можно допустить, что если бы мы были в состоянии столь глубоко проникнуть в образ мыслей человека, как он проявляется через внутренние и внешние действия, что нам стало бы известно каждое, даже малейшее побуждение к ним, а также все внешние поводы, влияющие на него, то поведение человека в будущем можно было бы предсказать с такой же точностью, как лунное или солнечное затмение”.

А ведь, действительно, знай человек, кто он есть на самом деле, по своей сути, то это было бы воистину великое благо для него самого, и не только его, но и его окружающих. Ибо, все, что присутствует в нашем мире, если представить себе подобное относительно каждого отдельно взятого субъекта, соотносится к нему исключительно сообразно его внутреннего строения. Ибо, из этого происходят и необходимость, и свобода, и трагедия, и драма – короче говоря, все, что наполняет жизнь такового субъекта. Подобными изысканиями занимаются люди с самых древнейших времен. Что говорит о том, что исследовать внутренний мир человека есть всегдашняя забава разума, которой он имеет счастье наслаждаться. Может быть, и единственное его истинное и естественное наслаждение. Сегодня же, весьма забавно выглядят рекомендации некоторых психологов, которые советуют людям, далеким от психологии, прислушаться к самим себе или разобраться с самим собою. Как будто семь мудрецов, которые более двух тысяч лет назад собрались в пифийском храме в Дельфах, долго размышляли над тем, что самое ценное для человека к чему тот должен стремиться для того, чтобы быть счастливым, были похожи на простых ремесленников, потому что оставили надпись “Познай самого себя”. То есть, когда определенный тип психологов говорит такое, он должен ясно себе представлять, о чем идет речь, но все дело в том, что он потому и говорит, ибо ужасно далек сам от такового познания. В противном случае, он – я имею в виду психолога, – зная самого себя, мог с огромной долей вероятности сказать человеку непосвященному, кто он есть, а отсюда бы уже можно было строить и все остальное. Посему, первое, что должно рассматриваться при тех или иных условиях – это кто есть конкретно взятый субъект в своей основе или, говоря другими словами, что собою представляет его воля, или с какой волны он воспринимает внешний мир и где лежат все его ценности. Сразу же, необходимо отметить, что через внешние действия, посредствам бихевиоризма, такое познание невозможно, потому как таковой характер, или нервно-психическая направленность жизнедеятельности человека, даются ему от рождения, врождены.

Самыми древними типологиями личности являются гуморальные теории. Они связывают тип личности со свойствами тех или иных жидких сред организма. Отправной точкой здесь является типология Гиппократа, согласно которой существует четыре вида жидкости – кровь, желчь, черная или желтая слизь. Преобладание одного из этих видов влияет на тип темперамента: сангвинистический, холерический, флегматический, меланхолический. У Галена такие же типы темперамента обусловливаются взаимоотношениями артериальной и венозной крови. С качественными особенностями крови связывает тип личности и И. Кант. Он делит темпераменты на 1) темперамент чувств (сангвинистический – темперамент человека веселого нрава, меланхолический – темперамент человека мрачного нрава) и 2) темпераменты деятельности (холерический – темперамент человека вспыльчивого, флегматический – темперамент хладнокровного человека). П.Ф. Лесгафт рассматривал традиционные типы темперамента как проявление особенностей системы кровообращения и скорости обмена веществ. Итак, я повторюсь, имеются четыре темперамента, обладающие определенной электромагнитной природой: 1) Электрический – холерический – экстравертный – отдающий – менее страстный (the less impassioned), по Джордану, – мужчина: 2) Магнитная – меланхолическая – интровертная – потребительская – более страстная (the more impassioned), – женщина: 3) Электромагнитная (с преобладанием электрического эффекта) – сангвинистическая – экстравертная – отдающая – менее страстная (the less impassioned) – женщина: 4) Магнитоэлектрический (с преобладанием магнитного эффекта) – флегматический – интровертный – потребительский – более страстный (the more impassioned), – мужчина. Джордан, как сообщает Юнг в “Психологических типах”, выделяет два общих темперамента, фундаментально отличные друг от друга – это less impassioned and more active (менее страстный и более активный) и more impassioned and less active (более страстный и менее активный). “У одного типа, – пишет Джордан, – тенденция к активности сильна, а тенденция к рефлексии слаба: у другого же склонность к рефлексии преобладает, тогда, как влечение к деятельности оказывается более слабым. Между этими двумя крайностями существует бесчисленное множество ступеней”. Здесь Джордан противопоставляет активность рефлексии. Ибо, мышление, имея дело с бесконечным множеством форм, разбивает их на субъективные и объективные явления, исходя из разумных и рассудочных составляющих представлений. Использует же мышление для этого чувственно-эмоциональные данные, которые находятся в тесной связи с работой головного мозга. Но ниже, или глубже, последних пребывает энергия инстинкта – этот корень, находящийся в холодной и сырой темницы, человеческого организма, его генератор энергии жизни, – то есть воля, которая, по Шопенгауэру, противоположна интеллекту и активно на него влияет.

Другая наука, которая занимается исследованием врожденных темпераментов, является астрология, которая достигла за свое долгое и внушительное существование, больших успехов. Но все-таки и она не в состоянии дать определенный ответ на вопрос, кто есть данный условно человек по своей сути. Астрология говорит, например, этот человек Козерог, потому что родился тогда, когда солнце находилось в созвездии Козерога. Но эмпирически мы наблюдаем другого Козерога и видим в нем массу отличительных качеств, вернее сказать, они абсолютно противоположны друг другу. Астролог, как и психолог, конечно же, растолкует такое явление, потому что имеют массу средств в своем арсенале для толкования, но, увы, к конкретно взятому человеку это не имеет никакого отношения. Следовательно, астрология, как наука, весьма полезна в мотивационном плане, или в социальном эквиваленте; в индивидуальном же – она слаба. То есть, если дать астрологии основу, из которой она будет развиваться, то она со своими богатыми архивами с наблюдениями за людьми, может стать со временем наукой, не имеющей равной себе по ценности и распространенности, и, конечно же, полезности. Сегодня же, и астрология, и психология определяет темперамент человека на основании опыта и наблюдений за ним, то есть, таким образом, составляется эмпирический характер человека, о чем говорит Шопенгауэр, в высказывании, которое я привел чуть выше. Но это неверно. Потому что, такое толкование чаще всего ведет к заблуждениям и, что самое главное, не дает возможности эти данные применить к другому человеку. По поводу индивидуального, или врожденного, характера Шопенгауэр говорит так: “Индивидуальный характер врожден: он не создается искусством либо подверженными случайности обстоятельствами, а есть произведение самой природы. Он сказывается уже в ребенке, обнаруживая там, в малом масштабе, чем ему предстоит быть в большом. Вот почему при совершенно одинаковом воспитании и обстановке у двух детей мы очевиднейшим образом наблюдаем самые различные характеры; с этими самыми характерами им придется жить до старости”. Отсюда следует, что такой характер, возможно, определить, так как он дан человеку от рождения и поэтому он существует в наличии. Но его невозможно определить по внешнему виду ребенка, по его действиям и еще меньше его, возможно, познать, употребляя при этом наследственную теорию, ибо таковой врожденый характер потому и называется индивидуальным, в том смысле слова, что дается человеку природой. Если же это так, то определять такой характер мы должны объективно, то есть, не имея представления о самом человеке, потому что последнее, как мы выяснили чуть выше, ни к чему не приведет. Следовательно, чтобы определить врожденый характер человека, необходимо следующее условие: Этот характер будет называться врожденым, если он определят, что при неких условиях рождения человека, последний, независимо от окружения, будет наделен определенным темпераментом. То есть, характер человека, должен определяться априори рождения человека, – только тогда его можно называть врожденым и индивидуальным. Посему, на его появление не влияют родители, а влияет энергетическая среда природы, или воля в природе, которая до рождения свела вместе мужчину и женщину для того, чтобы именно в определенный день родился определенный энергетический тип человека. То есть, сам факт рождения – это следствие, которое появилось в окружающей действительности, в виде выхода плода из чрева матери; причиной же этого, было оплодотворение женщины мужчиной, посредствам восприятия женщиной мужской спермы. Посему, последнее есть внешнее раздражение, по Сеченову и Бехтереву, которое и было причиной действия, и такое раздражение находится всецело во власти слепой силы природы – воли. Таким образом, воля по своей сущности двойственна; потребительская и отдающая. Потребительская воля, как женская составляющая, потребляет (воспринимает в себя) отдающую волю, как мужской ее эквивалент, для того чтобы вновь отдать (родить) миру свою часть в виде ребенка. В этом случае, нам трудно определить причину рождения человека, то есть время когда произошло зачатие, но факт рождения единственно и достоверно устанавливается датой и временем рождения; другого только что рожденый человек пока еще ничего не имеет – это его “шифр”, употребляя выражение Ясперса, с которым он проживет всю свою жизнь от рождения до смерти. Следовательно, только по этим составляющим, возможно, определить врожденый характер человека, с математической точностью, то есть истинно. Этим я и займусь в дальнейшем изложении. В заключении же приведу истолкование Порфирием Платона, о чем сообщает Шопенгауэр в “Основах морали”: “Ибо все, что хочет сказать Платон, заключается, по- видимому, в следующем: души, прежде чем попасть в тела и в различные жизненные формы, имеют свободу выбирать ту или иную форму жизни, которую им придется провести потом соответствующим образом и в подходящем теле (ибо он говорит, что во власти души выбрать жизнь льва или человека). Но эта свобода прекращается вместе с принятием какой-либо из подобных жизненных форм. Ибо, войдя в тела и сделавшись из свободных душ живыми существами, они обладают лишь той свободой, которая свойственна особенностям данного живого существа, так что они иногда очень сообразительны и многообразно подвижны, как, например, в людях, а иногда, напротив, малоподвижны и однообразны, как у всех почти прочих животных. И вид свободы зависит от соответствующих особенностей таким образом, что хотя она и разворачивается сама из себя, но направляется сообразно склонностям, происходящим из данной организации”. И в “Парергах” Шопенгауэра мы находим следующее: “Далее отсюда следует, что индивидуальность основывается не на одном principium individuationis и есть не только простое явление, но коренится в вещи в себе, в воле каждого отдельного человека, ибо и самый его характер индивидуален. Но насколько глубоко идут эти корни – это принадлежит к вопросам, на которые я не берусь отвечать. При этом следует припомнить, что еще Платон представляет индивидуальность каждого человека свободным ею деяниям, полагая, что он по сердцу и характеру родится таковым, как он есть, путем метемпсихозы. Брамины, с своей стороны, тоже выражают неизменную предопределенность врожденного характера мифическим образом, говоря, что Брама, создавая каждого человека, предначертал его деяния и страдания надписью на черепе, сообразно с которою и должно совершаться его житейское поприще. За эту надпись они принимают зубцы швов на черепных костях. Содержания ее есть следствие предыдущей его жизни и его деяний”.

Глава XXII. Математическая классификация темпераментов на основании системы Пифагора

Пифагореец Филолай говорил, что “душа облекается в тело через посредство числа и бессмертной бестелесной гармонии”. Основное в философии Пифагора было свести к противопоставлению десять параметров: 1) Четное и нечетное; 2) Единственное и множественное; 3) Ограниченное и бесконечное; 4) Правое и левое; 5) Мужское и женское; 6) Покой и движение; 7) Прямое и искривленное; 8) Светлое и темное; 9) Хорошее и злое; 10) Квадратное и удлиненное. Вселенная есть реализация этих противоположностей, она покоится на их равновесии. Четные числа считались объяснимыми и, следовательно, недолговечными, имеющими женскую природу, и связывались с землей. Нечетные числа считались необъяснимыми, обладающими мужской природой, и связывались с небесами. Пифагором была развита целая наука числовых толкований. Основная идея его философии заключалась в том, что человек способен постичь природу вселенной только посредством числа и формы. Пифагор, его ученики и последователи сократили все числа до цифр от 1 до 9 включительно, поскольку считали, что они являются исходными числами, из которых могут быть получены все другие [43]. Шопенгауэр указывал на то, что разум воспринимает in concreto числа до десяти, остальные же цифры мы познаем абстрактно, и также он считал, что числовой ряд начинается с двойки, потому что 0 и 1 еще не числа, ибо не имеют в своей основе двух чисел, что указывало на целое число. Пифагореец Никомах объяснял, что в основе мироздания лежит числовая схема. “Все что систематически создано природой во Вселенной, и в частях своих, и в целом, определено и упорядоченно в соответствии с числом по замыслу создателя всего сущего; ибо замысел был отражен в предварительной схеме под влиянием числа еще умозрительного и нематериального, но в то же время отражающего суть и смысл. В соответствии с ним, с этим художественным планом, должно было быть создано все – вещи, время, движение, небеса, звезды и все виды преобразований”. Кант в “Пролегоменах” по поводу математического познания так говорит: “Существенная черта, отличающая чистое математическое познание от всякого другого априорного познания, состоит в том, что оно должно возникать отнюдь не из понятий, а всегда только посредством конструирования понятий (“Критика”, стр. 713) Следовательно, так как чистая математика в своих положениях должна выйти за пределы понятий и перейти к тому, что содержится в соответствующем понятию созерцании, то ее положения никогда не могут и не должны получаться расчленением понятий, т.е. аналитически, и потому они все синтетические”.

Итак, при помощи пифагорейской системы мы можем проникнуть внутрь человека, пользуясь при этом расчетом Пифагора по дате рождения, так называемым, квадратом Пифагора. Вот оно.

Допустим, дата рождения человека: 20. 01. 1857. Цифровой ряд этой даты рождения выглядит так: 2 1 1 8 5 7 – нули исключаются. Далее все эти цифры последовательно складываются, и получившаяся сумма будет являться первым числом, которое в нашем случае есть 24. Второе число получается сложением двух цифр, из которых состоит первое – это 6. Третье получается посредствам вычитания из первого числа удвоенного произведения первой цифры даты рождения – 24 – (2х2) = 20. Четвертое – это сложение двух цифр третьего числа – 2 + 0 = 2. То есть все числа последовательно сводятся к цифрам от 0 до 9. Если, например, первое число получается 29, то при сложении получается 11, значит, и 11 мы далее преобразовываем в 1 + 1 = 2, то есть, принимаем во внимание цифру 2 и так со всеми числовыми комбинациями.

Итак, в нашем примере, мы имеем следующую формулу: дата рождения 20. 01. 1857 год; дополнительными цифрами являются 24. 6. 20. 2. Записать это можно так:

20. 01. 1857
21. 6. 20. 2

В этой формуле для нас составляет интерес цифра (2), потому что она по нумерологической традиции является числом антитезой; указывает на противоположности; является первым целым числом числового ряда, ибо имеет в себе две единицы; соответствует, таким образом, двойственной природе мира, как бог гермафродит алхимиков Меркурий. И что самое главное им обозначается психическая энергия человека, то есть его воля. Поэтому, необходимо определить математическую направленность (Кант) нервно-психической энергии. Вот она:

1) Четное количество двоек, находящихся в формуле, указывает на женскую потребительскую направленность психической энергии. Имеющаяся в формуле мужчины, она образует даймониальный тип. Такое количество обыкновенно состоит из трех цифровых комбинаций – (22), (2222), (222222). В нашем примере, приведенном выше, их четыре (2222).

2) Нечетное количество двоек – указывает на мужскую отдающую направленность либидо. Имеющаяся в формуле женщины – образует амазонский тип женщины. Таких комбинаций четыре. Не имение вообще двоек в расчете и имение всего одной – величины однотипные. Следовательно, мы имеем следующее: (нет и 2), (222), (22222), (2222222) – то есть, нет или одна двойка, три двойки, пять двоек и семь двоек – имеем четыре комбинации.

Из этого следует, что каждая из двух направленностей в самой себе еще и подразделяется на типы – на темпераменты и характеры, которые в основе своей подобны, ибо принадлежат одной и той же направленности нервно-психической деятельности.

Теперь, я приведу некоторые аналогии среди исторических личностей. Возле фамилии каждой такой личности в скобках буду ставить количество двоек, чтобы не тратить время на отдельный расчет и для более наглядной понятливости. Например, в примере, которым я пользовался выше, взята дата рождения Бехтерева, то есть, впоследствии я буду писать так: Бехтерев (2222). Отдельно замечу, что сообразно с изложенным выше, Бехтерев есть даймониальный тип.

Аналогия первая: Приведенные во второй книге теории философов и психологов, как мы видели, в основе своей имеют массу общего. Шопенгауэр (2222), Руссо (2222), Ламетри (2222), Сартр (2222), Сеченов (2222), Бехтерев (2222), Ясперс (2222).

Аналогия вторая: Шопенгауэр и Вагнер (2222) – о чем я говорил в первой книге. Поклонение Вагнера перед Моцартом (2222).

Аналогия третья: Дружба Сеченова с Чернышевским (2222). По одному из слухов, Сеченов являлся прототипом доктора Кирсанова – одного из героев романа Чернышевского “Что делать?”.

Аналогия четвертая: Связь философий Ленина (2) и Спинозы (2).

Аналогия пятая: К вопросу о поэтическом творчестве. Гете (2), дата рождения 28. 08. 1749 (доп. 39. 3. 35. 8) – великий немецкий поэт и философ. Пушкин (2) род. 26. 05. 1799 (доп. 39. 3. 35. 8) – великий русский поэт. Роль обоих в культурном развитии своих стран общеизвестна. Возьмем, к примеру, футболиста Титова (2), дата рожд. 29. 05. 1976 (доп. 39. 3. 35. 8) – популярный футболист, знаменит своими фотографиями в модных журналах, то есть, предназначено фактом своего рождения ему быть знаменитым. Но если бы, он писал стихи, мы бы, может, сейчас имели еще одного Пушкина. Еще один пример из области поэзии: Лермонтов (22) и Артюр Рембо (22), о плагиате которого говорил Высоцкий (2222) – обратите внимание на первую аналогию, относительно пессимизма Высоцкого: здесь можно вспомнить и Боба Дилана (2222). Также интересно еще одно: Вольтер (22222), Некрасов (22222), В. Цой (22222).

Аналогия шестая: Лучший футбольный вратарь мира Яшин (2222) и король футбола, нападающий Пеле (222) родились в один и тот же день 23. 10., но в разные годы; первый в 1929, второй – в 1940. К вопросу о женской защитной функции самосохранения и мужской атакующей, убеждающей функции развития.

Аналогия седьмая: К вопросу об явлении в электромагнетизме, в котором одноименные заряды отталкиваются: Сталин (222), Гитлер (222), Черчилль (2).

Аналогия восьмая: О диалектическом материализме: Фейербах (222), Энгельс (222), Маркс (222), Ленин (2).

Аналогия девятая: О дружбе: Самую блестящую будущность предсказал Танееву (2222) его педагог, по композиции – П.И. Чайковский (2222). “Не знаю никого, кто бы в моем мнении и сердечном отношении стоял выше Танеева”, – признавался он. Отрывок из биографии Чайковского: “С не меньшим рвением Чайковский занимался композицией у А.Г. Рубинштейна (2222). Чрезвычайно довольный учеником, Рубинштейн сделал его своим стипендиатом, а с 1864 года поручил вести занятия в классе гармонии. В течение почти 12 лет он преподавал в Московской консерватории: вел курсы теории, гармонии, инструментовки и сочинения. Любимым учеником Чайковского был С.И. Танеев (2222) – выдающийся русский композитор и пианист, ставший его близким другом”.

Аналогия десятая: К вопросу о наследственности: Мендель (2222222) и Гальтон (2222222).

Аналогия одиннадцатая: О правителях в России: до 1917 года – Иван III (22), Иван Грозный (2222), Петр I. (22), Александр II (22), Екатерина Великая (22222), Александр III (Миротворец) (2222), Николай II (22), Николай I. (22); после 1917 года – Ленин (2), Сталин (222), Хрущев (2), Брежнев (2222), Горбачев (2), Ельцин (2), Путин (222).

Аналогия двенадцатая: К вопросу о мужском и женском началах: Карен Хорни (2) получила квалификацию обучающего аналитика у Карла Абрахама (2), одного из учеников Фрейда (нет), и вместе с Гарри Салливеном (22222) теоретиками психоанализа относится к неофрейдистам.

Итак, вышеназванные двенадцать аналогий, просвещают нас в том, каким образом, человек становится тем, кем становится; вернее сказать, он рождается для того, чтобы стать тем, кем должен стать сообразно своему рождению. Тогда как воспитание, общественные догмы и путь подражания являются, в этой связи, вредными факторами для полноценного развития личности, ибо пессимист Шопенгауэр не мог, по определению, стать оптимистом или тем, кем он должен был бы стать, основываясь на взглядах общественного мироустройства, поэтому он и есть гениальный философ, которого читают. В пятой аналогии присутствует весьма значительный элемент: дополнительные числа в психической формуле Гете и Пушкина, а, равно как и количество двоек, – одинаковы, что сразу же бросается в глаза и в их творчестве. Если бы не ранняя трагическая смерть Пушкина, то можно предположить Россия бы имела еще большего Гете, чем Германия, но, увы, и мы имеем то, что имеем. Такое же сочетание, например, имеют Бехтерев, Сартр и Мясковский. Последний, говоря о своих сочинениях раннего периода, включая предвоенную Третью симфонию, отмечал, что почти все они носят отпечаток глубокого пессимизма. Причины этого он видел в “обстоятельствах личной судьбы”, вспоминая, как почти до тридцати лет вынужден был вести борьбу за “высвобождение” от навязываемой ему военной профессии, а также в воздействии еще не преодоленного груза различных влияний, с которыми, как мы знаем, боролись и Бехтерев и Сартр. Даже их пути удивительнейшем образом совпадают, различаясь лишь в их объективном проявлении: один – проявляет их в научной деятельности, другой – в философии, третий – в музыке. Я надеюсь, уважаемый мой читатель, сам исследует пути великих и свои собственные, и обнаружит абсолютное сходство с тем, что я говорю, ибо то, о чем я здесь пишу основано на исследовании около тысячи биографий знаменитых исторических личностей в различных сферах деятельности. Также я проанализировал около двухсот своих друзей, знакомых, родных; будучи за рубежом, мне посчастливилось довольно-таки долгое время пребывать в обществе иностранцев – арабов, испанцев, французов, итальянцев, представителей стран бывшего соцлагеря, с чего, в принципе, я и начал свое исследование, – абсолютное тождество характеров, смею вас заверить, на лицо. Убедиться в этом, как я уже сказал чуть выше, вы можете сами. Если вы даже и будете в чем-то со мною не согласны, то это будет прекрасным и полезным дополнением к этому сочинению, за что я премного буду вам благодарен; ведь, как говорят у нас в России, одна голова – хорошо, а две лучше. Но, здесь, заранее я дам тебе уважаемый мой читатель один совет: Возьми книгу, у автора которой столько же двоек в психоформуле сколько у тебя самого, и ты получишь несказанное наслаждение от прочитанного, аналогичное тому какое и автор получает от прочтения своих творений. Я же, тем временем, продолжу свое изложение.

Таблица темпераментов

1) Даймониальная направленность нервно-психической энергии (муж.).

1. I. (22) – разумно-иррациональный тип.
2. II. (2222) – чувственно-волевой тип.

III. (222222) – интуитивный тип.

2) Потребительская направленность нервно-психической энергии (жен.).

1. (22) – иррациональный тип.
2. (2222) – волевой тип.
3. VI. (222222) – интуитивный тип.

3) Отдающая направленность нервно-психического либидо (муж.).

VII. (нет // 2) – ощущающий тип.

VIII. (222) – эмоциональный тип.

1. (22222) – мыслительный тип.
2. (2222222) – интуитивный тип.

4) Амазонская направленность нервно-психического либидо (жен.).

1. (нет // 2) – аналитически-волевой тип.

XII. (222) – эмоционально-практичный тип.

XIII. (22222) –рационально-рассудочный тип.

XIV. (2222222) – интуитивный тип.

Глава XXIII. О даймониальной направленности нервно-психической энергии

Разумно-иррациональный тип (22)

“Я тот, которому внимала

Ты в полуночной тишине,

Чья мысль душе твоей шептала,

Чью грусть ты смутно отгадала,

Чей образ видела во сне.

Я тот, чей взор надежду губит;

Я тот, кого никто не любит;

Я бич рабов моих земных,

Я царь познанья и свободы,

Я враг небес, я зло природы…”

(Лермонтов. “Демон”.).

Персоналии: Ницше, Соловьев, Юнг, Юм, Брентано, Камю, Ф. Бэкон, Ж. Б. Д`Аламбер, Якоби, Ларошфуко, Хайдеггер, Х. Вольф, Парацельс, Баумгартен, Бакунин, Ламарк, Ф. Шеллинг, Лермонтов, Есенин, Артюр Рембо, Б. Окуджава, Гельмгольц, Леви-Брюль, Ананьев, Бернштейн, Блонский, Кравков, Бинсвангер, Вертгеймер, Дильтей, Кречмер, Лоренц, Эббингауз, Сонди Леопольд, Лоренц Конрад, Ломоносов, Сахаров, Пирогов, Биша, Фарадей, Ампер, Ландау, Ж. Кюри, Кулон, Максвелл, Менделеев, Рентген, Фишер, Планк, Виндельбанд, Гедель, Гердер, Ферми, Шютц, Глинка, Ф. Мендельсон-Бартольди, Григ, Лядов, Малер, Рихард Штраус, Скрябин, Орф, Рихтер, Иван Третий, Петр Первый, Лоренцо Медичи (Великолепный), Александр Первый, Дизраэли, Бисмарк, Рузвельт, Муссолини, Андропов, Потемкин, Жириновский, Гоголь, Одоевский, Дж. Родари, М. Твен, М. Горький, Макаренко, Э. По, Серафимович, Рязанов, Спилберг, Э. Пресли, М. Бернес, С. Юрский, М. Боярский, Шукшин и другие.

Итак, данная направленность энергии, в обширном смысле, характеризуется первичной, или преобладающей, психической функцией женское начало аналогично тому, как лермонтовский Демон говорит Тамаре: “В душе моей, с начала мира, Твой образ был напечатлен”, или юнговская “анима” в мужчине, или “женственный бог” Ницше, или женственный творческий разум Шопенгауэра. Следовательно, в этом виде темперамента природой заложена двойственность или идеальность. В разумно-иррациональном типе последняя концентрируется в психической (ментальной) сфере, но со способностью воспринимать разумом чувственные образы непосредственно. Отсюда, происходит и непосредственное восприятие бога, например у Соловьева, как некая, находящееся внутри человека, сила. “Будучи непосредственным предметом знания мистического, истина (всеединое сущее) становится предметом знания естественного, т. е., будучи сознательно усвояема человеческим разумом и человеческими чувствами, она вводится в формы логического мышления и реализуется в данных опыта. Этим образуется система истинного знания или свободной теософии, основанной на мистическом знании вещей божественных, которое она посредством рационального мышления связывает с эмпирическим познанием вещей природных, представляя, таким образом, всесторонний синтез теологии, рациональной философии и положительной науки”. Вместе с тем, непосредственное знание с другой стороны является и простым знанием – все гениальное просто. Что противополагается знанию сложному. Первое – конкретно, второе – абстрактно. В силу этого, данный тип человека абсолютно безразличен к внешнему – он, в большей мере, субъективен, потому что разум, как бы отторгает от себя сложные явления действительности и более пользуется чувственными данными. Чувство же, как иррациональная сфера человеческого естества, имеет в своей основе наряду с непосредственным знанием бога, и мифологическую окраску. Тогда, мы имеем дело с мифологическим мышлением. Яркий пример тому Юнг. В нем, женская душа, состоящая из водной стихии, как бы заливает мужской огонь, воспроизводя с шипением и треском пар, который должен охлаждаться мозгом. Такое охлаждение придает, например, писательскому творчеству особенный музыкальный стиль. “Переводчики сравнивают “Заратустру” Ницше с “Мертвыми душами” Н. В. Гоголя, утверждая, что эта книга Ницше практически непереводима с немецкого на другие языки, как и волшебник языка Гоголь непереводим с русского [44]”. В этом заложен и атеизм данного типа ко всему внешне данному – к церкви, к религии, к ее догматам. Он, как и женщина, скорее всего, во внешних своих проявлениях, будет отрицательно относится к богу, но все мистическое, основанное на религии, его привлекает куда более сильно, чем проповедываемая священниками истина. Тому пример Парацельс, который, по мнению Юнга, “принадлежал к числе тех людей, у которых интеллект находится в одном ящике стола, а душа – в другом, и поэтому они смело могут размышлять интеллектуально, никогда не рискуя войти в противоречие со своей чувственной верой [45]”. Парацельсу же и приписывается девиз: “Alterius non sit, qui suus esse potest” – “Да не принадлежит другому тот, кто может принадлежать себе”, и “его высший принцип, являя собой крайнюю противоположность христианскому мировоззрению, вполне материалистичен”.

Непосредственное восприятие этим типом простого делает самого простым в быту. Так, например, мы наблюдаем таковое в случае с Соловьевым: “Вещи и книги его, по словам близко знавшего его лица (Л.З. Слонимского в “Вестнике Европы”, 1900, № 9), обыкновенно находились в разных местах; иногда в холодную осень он выезжал в летней разлетайке, потому что зимнее платье было им где-нибудь оставлено или забыто. Пренебрежение к физической стороне существования, к житейским благам (насколько они касались его лично) сказывалось во всем строе или, вернее, неустройстве его жизни: он иногда проводил целые месяцы в совершенном одиночестве, обходясь без чьих бы то ни было услуг, сам таскал дрова и топил печку, ставил себе самовар”. Таким же образом, жил и Юнг, построивший себе дом без электричества и прочих удобств, обходясь естественными средствами, и Ницше, и Рембо, и Петр I . Тупость к внешнему оформлению существования, с другой стороны, обращает внимание человека на внутреннее содержание. Даже, если он и не поэт и не философ, все равно в его взглядах и представлениях будет превалировать суть вещей, чем форма. То есть, если он читает, то читает для того, чтобы понять смысл написанного – читает содержание. Вообще, любовь к книгам, как одна из самых доступных форм восприятия, потребления и, как следствие этого, наполнение души непосредственными знаниями, есть всецело женское качество. Но не все женщины грешат этим. Мне знакома одна весьма привлекательная особа, которая как-то мне поведала, в одном из разговоров, что перед сном, прошлой ночью, “она читывала томик “Поднятой целины” Шолохова”. Я глубоко уважаю талант Шолохова, но естественным было бы явлением, расскажи она о том, что “читывала” на ночь томик “Ада” Данте или “Онегина”. Когда я, нарочно, посетовал на то, что она читает такой бред, да еще на ночь. Она меня обозвала не культурным и не образованным типом, потому что, сейчас, модно читать именно Шолохова.

В связи с тем, что этот темперамент субъективно психологичен, то в сфере намерений преобладает мотивация необходимости – то есть, он не говорит “я хочу сделать”, а употребляет выражение “мне надо сделать”. Следовательно, в его понимании все, что он делает необходимо, закономерно и имеет определенную причину, о чем повествует Юм. Но таковая необходимость определенным образом должна оформиться в его внутреннем мире, что делает его ответственным, особенно за кого-то другого. Мне знаком один такой тип, который боялся ответственности, как огня. Хотя, проходя службу прапорщиком в Афганистане, выполняя боевое задание, его взвод попал в засаду, устроенную духами. Взвод разместился по укрытиям и начал выходить из зоны обстрела. Он же кинулся к куче камней, которая образовалась после взрыва мины, и стал разгребать их, не обращая внимание на то, что сам находится под шквальным огнем боевиков. Оказалось, что под грудой камней находился тяжело раненный его боец, которого он вытащил оттуда и вынес с поля боя. Примечательно то, что самого момента взрыва и как попал туда его боец, он не видел. Последний же, заваленный камнями, тяжело раненный, шептал “Помогите”, что и услышал этот прапорщик. Кому приходилось бывать в боевых условиях, тот знает, что в бою натурально услышать, что-либо, когда тебе кричат, не всегда удается. В этом и заключается показатель глубоко врожденного чувства ответственности за вверенную жизнь другого человека. Может быть, и защитный женский инстинкт сохранения здесь сыграл немаловажную роль. “А он мятежный ищет бури, как будто в бурях есть покой” – это как раз про такой тип людей. Удивительно, также, что разумно-иррациональный тип зачастую стремится избегать ответственности; судя по всему, по одной простой причине, – на сделанное им добро какому-либо человеку он обратно всегда получает зло. С другой же стороны, он очень хорошо знает, что такое ответственность, поэтому и страшится ее: “увы, он счастия не ищет, и не от счастия бежит”. В этом, мы и замечаем, что человек часто устремляется к тому, что вечно бежит от него, ибо это нечто всегда находится в нем самом; следовательно, заметим попутно, и не является ему необходимым. Когда мы чуть выше говорили о мотивации необходимостью действий, то применительно к внешней необходимости, такой тип точно также должен ясно себе ее представить – воспринять непосредственно. Поэтому, он абсолютно бездеятелен, пока отсутствует катастрофическая, объективная нужда и только тогда, когда она присутствует в наличие, он говорит себе “надо”, что служит началом действия. Но, как говорил Аристотель, необходимость всегда страдательна, поэтому тогда, когда она входит в привычку, тогда и перестает до времени быть таковой. В силу этого, этот тип подвержен всякого рода зависимостям; они как бы входят в его психоструктуру, прививаются ему, от чего отделаться бывает просто-напросто невозможно. Например, привычка жить семейной жизнью – если таковая приобретена или созрела сама по себе, – является мощным мотивом для объективной деятельности, в целях обеспечения семьи и прочего; привычка же употреблять алкоголь разбивает полностью здоровье, по той причине, что такой тип пьет очень много – если пьет, – и практически не пьянеет. Как-то раз, в компании, один из моих друзей, соответствующий данному психотипу, выпив стопку водки, не закусил после этого, а занюхал кусковым сахаром. Когда, я поинтересовался, как аромат и действительно ли есть эффект, он, как всегда кратко и лаконично ответил, для кого есть, а для кого и нет. Следовательно, уразумел я, для него есть. То же самое происходит с привычкой курить – спросите об этом Боярского, и он вам прекрасно растолкует об этом или возьмите в пример Бисмарка, страстного любителя сигар. Посему, говоря другими словами, это есть страсть. Страсть, к написанию книг, страсть к самопознанию, страсть к любого рода affectum anima – в этом и заключается смысл бытия данного типа. Возьмите, страстную натуру Жириновского, в такой ограниченной сфере деятельности как политика, и сразу перед нашими глазами, воспроизводится пропасть, которая отделяет его, например, от Немцова и явная связь, которая объединяет со средневековым английским политиком сэром Ф. Бэконом.

Здесь, мы вплотную подошли, к моральной и нравственной стороне этого типа. Бессмертное “я тот, кто вечно хочет зла, но вечно совершает благо” в нашем случае не уместно, да и вообще, в реалиях жизни подобное высказывание всецело метафизично и бессмысленно по одной простой причине: ни один человек на земле, в силу своего нервно-психического строения, не желает зла, потому что желание есть мое индивидуальное хотение – это, вообще-то говоря, есть “Я”. В силу этого, желание, как и мысль, всецело субъективно, поэтому хочется всегда для себя и хочется исключительно доброго. Если такое доброе есть зло другому, то оно, в конечном итоге, есть эгоистично доброе желание. Посему говорить нам следует наоборот: “я тот, кто вечно хочет блага, но вечно совершает зло” – это более относится к отдающей направленности, чем к потребительской. В нашем же типе, зло есть внутренняя сущность человеческой души, которое воспринимается непосредственно и просто, а простое есть зло для сложного, также, как и непосредственное к опосредованному. Таким образом, такой тип совершает зло – если совершает, – сознательно и по необходимости (в силу крайней нужды), в противоположность тому, кто из стремления к еще большему обладанию, то есть из мотива благих желаний (они-то всегда бесконечны и добры), творит зачастую бессознательно зло – бывает и сознательно. Но в конечном итоге, оказывается, что зло, совершенное сознательно, естественным образом, было и необходимо. А уже из этого следует, что необходимость есть зло. Таким образом, существованием этого типа является проявлением жизни в противопоставлении практического разума иррациональному чувству, в котором аффективное состояние психики и есть сама по себе жизнь, которая своими активными свойствами возбуждает в человеке потребность двигаться и действовать. Поэтому этот тип людей склонен к переездам с место на место, в силу я повторюсь, внутренне обусловленной естественной необходимости. Но счастья и свободы в этом он так и не находит. Интересно, в этой связи, послушать Рембо, который излагает в письмах к Ж.Изамбару и молодому поэту Полю Демени свой взгляд на поэзию и свой метод ясновидения (voyance). Он считает поэта магом, ясновидцем, способным понять непознанное (arriver a l\’inconnu). Он предлагает и механизм проникновения в тайну: “Поэт становится ясновидцем через длительное, тотальное и продуманное расстройство всех чувств”. Одновременно он видит в поэте демиурга, призванного сотворить новый мир, а в Слове – созидательную силу: “Поэзия не будет больше воспевать действие. Она будет предшествовать ему”. “Его интересует теперь не реальный, видимый мир, а способность поэзии выразить то, что скрывается за ним. Слова уже не могут передать “невыразимое”, ибо они давно обветшали и стерлись. Поэт ставит перед собой задачу перейти от мысли “рациональной” к мысли “музыкальной”. Хотя каждое из его стихотворений строфически упорядочено, их четкая графика размывается в непрерывном звуковом потоке, в создании которого участвуют необычный ритм, обилие ассонансов и аллитераций, слова с ускользающим смыслом, их странное соположение” – сообщается в его биографии. Таким образом, этот тип людей аналитичен, как видно в случае с Андроповым, который мог составлять аналитические комбинации до сорока ходов (так называемая елочка Андропова); поэтичен – либо сам пишет стихи, либо является любителем и знатоком поэзии (вообще-то говоря, поэзия – это творческое свойство мышления в словах); умеющий слушать – ибо слушать и слышать есть всецело женские качества, которые доставляют мужчине информацию (мать интуиции) к анализу; психологичен – в субъективном смысле этого слова, то есть чаще всего исследует глубинные основы души.

Так, например, о себе говорил, один из представителей этого типа, князь В. Ф. Одоевский, отвечая на обвинения его в измене своему времени, в предательстве дворянских интересов: “мои убеждения – не со вчерашнего дня; с ранних лет я выражал их всеми доступными для меня способами: пером – насколько то позволялось тогда в печати, а равно и в правительственных сношениях, изустной речью – не только в частных беседах, но и в официальных комитетах; везде и всегда я утверждал необходимость уничтожения крепостничества и указывал на гибельное влияние олигархии в России; более 30 лет моей публичной жизни доставили мне лишь новые аргументы в подкрепление моих убеждений. Учившись смолоду логике и постарев, я не считаю нужным изменять моих убеждений в угоду какой бы то ни было партии. Никогда я не ходил ни под чьей вывеской, никому не навязывал моих мнений, но зато выговаривал их всегда во всеуслышание весьма определительно и речисто, а теперь уж поздно мне переучиваться. Звание русского дворянина, моя долгая, честная, чернорабочая жизнь, не запятнанная ни происками, ни интригами, ни даже честолюбивыми замыслами, наконец, если угодно, и мое историческое имя – не только дают мне право, но налагают на меня обязанность не оставаться в робком безмолвии, которое могло бы быть принято за знак согласия, в деле, которое я считаю высшим человеческим началом и которое ежедневно применяю на практике в моей судейской должности, а именно: безусловное равенство пред судом и законом, без различия звания и состояния!”.

Чувственно-волевой тип (2222)

Персоналии: Ж. Ж. Руссо, Шопенгауэр, Ламетри, Сартр, Ясперс, Шефтсбери, Р. Штейнер, Бехтерев, Сеченов, Смирнов, Розанов, Вильгельм Вундт, Гроф, Мак-Дугал Уильям, Мэй Ролло Риз, Джон Дьюи, Франкл Виктор, Эриксон Эрих, Чернышевский, Добролюбов, Луначарский, Лессинг, Ибсен, А.К. Дойль, Улугбек, Нобель, Оппенгеймер, Лаплас, Галилей, Ч. Дарвин, Можайский, Лаперуз, Гендель, Моцарт, Паганини, фон Вебер, Вагнер, Бедржих Сметана, Брукнер, Рубинштейн, Чайковский, Массне, Танеев, Вольф, Мясковский, Веберн, Онеггер, Бриттен, Щедрин, Боб Дилан, Высоцкий, Карл Пятый (Имп. Св. Римской Империи), Александр Третий (Миротворец), Вудро Вильсон, Броз Тито, Брежнев, Иван Грозный, Наполеон Третий, Мао Дзедун, А. Линкольн, Дж. Вашингтон, Эйзенштейн, Утесов, Ф. Волков, С. Крамаров, Р. Быков, Л. Яшин, Сорос.

Об этом типе довольно мы рассмотрели в предыдущих двух книгах, в особенности во второй, посему здесь я ограничусь некоторыми общими замечаниями по вопросу о предрасположенности и ограниченности внутренней деятельности человека с даймониальной направленностью нервно-психической энергии. В силу того, что ее отличительным свойством является двойственность, то из этого следует наличие некоторого рода напряженности во внутреннем мире человека. При наличии же такового динамизма в психической деятельности субъекта нам следует принимать во внимание тот факт, что невозможно определять качество индивидуума в статичном состоянии. Таким образом, данный тип отличается от первого, собственно говоря, следующим. Представьте себе протекание энергии нервных токов по всей длине психической направленности – от разума к чувству, далее от чувства к воле, и в самой волевой интуиции, которая и чувство и разум воспринимает интуитивно, что мы рассмотрим ниже. У Ламетри нервные токи – это духи: “эти духи, повторяю, являются продуктом самой чистой крови животного, той крови, которая поднимается в его мозг, в то время как наиболее густая кровь обязательно должна опускаться”. То есть та энергия, которая “опускается”, и указывает на восприятие и потребление (интроверсию) информации, полученной из внешнего мира; та же энергия, которая “поднимается” в мозг, наоборот, определяется как отдающая и отражающая (экстравертная). Поэтому-то, “духи”, которые поднимаются должны быть легкими, эфирными и психическим; тогда, как те, которые опускаются наоборот являются густыми, тяжелыми и физическими. Первые – есть “духи” добрые, вторые – злые, в контрастном смысле слова (относительном). Поэтому, я называю первый круг протекания энергии разумно-иррациональный, ибо, здесь, чувство еще не есть то, что непосредственно воспринимается человеком, а лежит в сфере бессознательного, о чем в своей аналитической психологии говорит Юнг. Погружаясь же в это чувственное бессознательное море, посредствам интроспекции или самопознания, человек познает свою самость, то есть с ним происходит процесс индивидуации, но как мы видим в случаях с Юнгом, Ницше, Соловьевым, Рембо, Лермонтова и других, в таковом процессе разум переходит из простого единичного состояния в состояние множественное. В виде юнговских архетипов и ницшеанских “гостей Заратустры”, которые посетили последнего в его пещере. То есть, мы видим как разум, доходя до определенного плата в чувственном бессознательном, как бы рассеивается, но ментальная связь от этого не прерывается (В случае с Ницше она наверное прервалась), хотя и теряется, например, в алхимических образах, в сновидениях, о которых и разъясняет Юнг. В этом, собственно говоря, и состоит смысл мифологического мышления, а именно, я повторяю, в рассеивании ментальной энергии разума иррациональной (множественной) природой чувства. Ниже чувств, то есть, то из чего они и происходят, пребывает воля – это уже я называю чувственно-волевым кругом, в котором воля уже синтезирует из рассеянного и затерянного в чувствах разума, вновь, нечто простое и целое, аналогично тому, как рак, сидя в своей норе, планомерно накапливает свои богатства. Но, так как, сношений с разумом напрямую не существует, воля находится к нему в абсолютной оппозиции и противопоставляется ему. Здесь, мы ясно ощущаем пугающую сущность воли и наслаждающую сущность интеллекта. Но сегодня принято, выражаясь словами Конфуция, проклинать темноту воли, даже не подумав о том, что гораздо легче зажечь маленькую свечку. По поводу воли, и что в ней пребывает прекрасно говорит у Вагнера Вотан (“Кольцо Нибелунга” СПб. ЭКСМО-Пресс., 2001., с.142): “Я утратил свой ясный дух – незнанье томило меня; и проник я в глубь, в лоно земли, пленил богиню (волю – курсив мой) чарами страсти, гордость ее сломил и заставил все сказать. Знанье, добыв у нее, я сам ей любви дал залог” и в другом месте (с. 141): “В думах открыться – значит разрушить преграду воли моей”. Последнее нас прямиком приводит к рефлексам парализующих действие Сеченова и тормозным центрам Бехтерева, о которых я уже давал разъяснения (Собственно говоря, эти тормозные центры и есть указываемые мною типы, то есть, они представляют собою некоторые граничные посты, в которых существует человек).

С другой стороны, крайняя оппозиция интеллекта, указывает на более полную и непосредственную связь воли человека с волей в природе, что приводит этот тип к объективности (“Объективная психология” Бехтерева). Но все равно, мотив, побуждающий действие должен быть более мощным, чем в первом случае, ибо энергия восприятия и потребления здесь удвоена. Поэтому, такой тип всегда избирает для себя одну великую цель и двигается к ней, несмотря ни на что. Драматизм и трагизм такой судьбы общеизвестны, например, Высоцкий. Лессинг же, один из представителей данного типа так говорил: “Самый медлительный человек, если он только не теряет из виду цели, идет быстрее, чем тот, кто блуждает бесцельно”. Особенно величественно этот тип проявляется в музыке, ибо музыка чувственно-волевая воспринимается слушателями непосредственно их волевым началом; они как бы говорят на одном языке с композитором. О музыке Моцарта в его биографии так говорится: “Волшебная флейта” – либретто оперы поэма-сказка Виланда “Лулу”. Представляет собой философскую сказку; в музыке ярко противопоставляются образы света и тьмы, психологически тонко выражены чувства любящих друг друга Тамино и Памины. “Реквием” – воплощает глубочайший мир человеческих чувств и переживаний: драматизм душевных конфликтов, стихийную, грандиозную картину Страшного суда, великую скорбь и горе по утраченным близким, любовь и веру в человека”. П.И. Чайковский писал в одном из своих дневников: “По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки. Никто не заставлял меня плакать, трепетать от восторга, от сознания близости своей к чему-то, что мы называем идеал, как он. В Моцарте я люблю все, ибо мы любим все в человеке, которого мы любим действительно. Больше всего “Дон-Жуана”, ибо благодаря ему я узнал, что такое музыка”. А Рубинштейн в своей книге “Музыка и ее представители” говорит: “Вечный солнечный свет в музыке, имя тебе “Моцарт”. А о Шестой и двадцать седьмой симфониях Мясковского в его биографии так говорится: “Шестая симфония – многоплановое, композиционно сложное и самое монументальное произведение Мясковского, и, по мнению многих музыкальных критиков, одна из самых сильных русских симфоний вообще. Она волнует и захватывает глубиной и покоряющей искренностью чувств; трагедийна в том высоком смысле, на который обращал внимание еще Аристотель, утверждая, что “трагедия возвышает душу человека”. Вот что писал В.М. Беляев в письме к одному из своих друзей на следующий день после того, как 4.05.1924 года в Большом театре впервые прозвучало это произведение: “…Симфония имела потрясающий успех. В течение почти четверти часа публика понапрасну вызывала скрывшегося автора, но все-таки добилась своего, и автор появился. Его вызывали раз семь и поднесли ему большой лавровый венок. Некоторые видные музыканты плакали, а некоторые говорили, что после Шестой симфонии Чайковского это первая симфония, которая достойна этого названия…”. Вскоре после смерти композитора состоялась премьера. Двадцать седьмой симфонии. Умолк оркестр, а собравшиеся в зале сидели неподвижно как зачарованные. Умение захватить, покорить слушателя своей музыкой, заставить жить в мире созданных им образом и чувств в 27 симфонии Мясковского проявилось с исключительной силой. Понадобилось какое-то время, чтобы люди вернулись к реальной обстановке. Тогда дирижер Гаук высоко над головой поднял партитуру, и все в зале, стоя, долго и горячо аплодировали, выражая свое восхищение услышанным и благодарность мастеру, создавшему это великолепное произведение [46]”.

И последнее: Если в первом случае действие происходит по необходимости, то в этом случае мотив должен заключать в себе элемент свободы, без последней мотив не расценивается волей, как необходимый. То есть, такой человек, например, будет выбирать себе деятельность, в которой более всего все будет зависеть от него самого для того, чтобы иметь возможность быть свободным. Другими словами любая форма необходимостей для него абсолютное зло, если в ней не предусмотрена возможность человеческой свободы. Ибо, повторюсь, свобода им воспринимается непосредственно, как имеющееся в наличном бытие явление.

По мнению Шопенгауэра от матери ребенку передается по наследству интеллект. Я же разъясняю, что женский интеллект в мужчине независим от родственной связи, а есть всецело творение природы, как и женщина и мужчина в обширнейшем смысле общепринятого словоупотребления. То есть, свойство женского интеллекта, его ценность, мы можем созерцать только лишь в том случае если он проявляется в противоположной среде, в настоящем случае, в мужской; ведь, черное отчетливо заметно на белом фоне, а на черном фоне черное сливается и абсолютно не заметно. Как, в каком-то фильме – не помню его название, – один профессор обронил фразу, что его рубашка не может быть грязной, потому что она черная. Проявление таковое, – вернемся к нашему изложению, – всецело гениально. Следовательно, даймониальную направленность нервно-психической энергии необходимо называть гениальной. В этом и состоит суть врожденной гениальности. Но для проявления гения, отнюдь, недостаточно одного врожденного свойства, ибо он должен, по определению, проявиться; то есть его необходимо взрастить в жесточайшей нужде, в нечеловеческих внутренних переживаниях, нужно освободиться от всякой психической заразы, о которой Лермонтов сказал так: “богаты мы уже из колыбели // ошибками отцов и поздним их умом”; не поддаться соблазнам объективного мира и почувствовать непосредственно в глубинах самого себя нечто ценное для расы; возвысить свой гений рода над милостью, повергая его в жертвенность. – Кто способен к таковому, тот становится гением, но не все в ком врожденна такая способность, к сожалению, становятся ими. Ибо страх и непосредственное знание смерти, преграждают путь в райские кущи. Кто вступает с этой преградой в борьбу, тот или погибает, или торжествует – а вот на это уже способны единицы.

Интуитивный тип (222222)

Персоналии: Брэдбери, Дебюсси, Пуччини.

Я кричу вам люди, из животного монстра,

О вещах бесполезных для вас,

Для того, чтоб полезность вы их осознали,

А они бы наполнили счастьем всех вас.

Окруженные блеском вещей бестолковых,

Вы становитесь, сами, похожи на них,

Вы плететесь по жизни с представленьем о счастье,

Значит, счастье для вас бестолковыми быть.

Проклиная судьбу, в обращениях к Богу,

Вы, как старый Иов, продаетесь ему,

Но Иов-то увидел в спасении счастье,

Вы же в спасенье видите ад.

Вы в безумном стремленье к продажному миру,

Предаете, невольно, душу свою,

Но когда говорить она будет с вами,

Что скажите ей в оправданье свое.

Вы скажите ей; mira! mi alma preciosa [****],

Я купил для тебя мэрсэдэс и жену,

Я устроил жилище в западном стиле,

И добился в жизни всего, что хотел.

Я дарю тебе, милая, все это счастье,

Чтоб радовалась ты вместе со мной,

Чтобы сущность мою – ты озарила,

Блаженной, приятной своей теплотой.

Но в ответ вы услышите

Дряхлым голосом смертным:

– Я томилась годами в преисподней порока,

Я взывала к тебе о спасенье моем,

Я измучена страшной тоскою холодной,

И о смерти мечтаю, ласковый мой.

Об этом типе я могу судить только лишь на основании творчества этих трех персоналий; в жизни же мне встречались таковых двое. Судя по всему, этот тип еще не народился в достаточном количестве на земле. Сущность его заключается, на примере Дебюсси, в следующем: В 1883 Дебюсси получает Большую Римскую премию за кантату “Блудный сын”. Она выделяется настоящим драматизмом отдельных сцен, в которой, исходя из названия, композитор ищет самого себя. И после того, как в 1885-1887 он познакомился с творчеством Вагнера, то в то же самое время, находясь под его мощным влиянием (причина такового для нас уже вполне понятна) пишет симфоническую сюиту “Весна”, симфоническую оду “Зулейма” и кантату “Дева-избранница”. В них обнаружилась непреодолимая пропасть между новаторскими устремлениями Дебюсси и косностью, царившей во французской академии. “Я не смогу замкнуть свою музыку в слишком корректные рамки – писал он – …Я хочу работать, чтобы создать оригинальное произведение, а не попадать все время на те же пути…”. В этом высказывании Дебюсси заложен весь смысл его интуитивизма, в котором он стремится к тому, что еще не вполне отчетливо и ясно осознает. Чуть позже в прелюде “Послеполуденный отдых фавна” (1892), на основе поэмы Стефана Малларме, он свое внутреннее искание облекает в форму мифологического существа, грезящего в знойный день о прекрасных нимфах. В ней нет развитого сюжета, динамичного развития действия. В основе сочинения лежит, по существу, один мелодический образ томления, построенный на “ползучих” интонациях. Далее, в 1902 – “Пеллеас и Мелизанда” – единственная его законченная опера на основе драмы бельгийского писателя-символиста Мориса Метерлинка “Пеллеас и Мелизанда”. Сюжет привлек Дебюсси, по его словам, тем, что в ней “действующие лица не рассуждают, а претерпевают жизнь и судьбу”. Девиз Дебюсси – “Музыка начинается там, где слово бессильно”. В этой драме описана фатальная обреченность героев перед неизбежной роковой развязкой, неверие человека в свое счастье. Поэтому, в силу своей природной наклонности к интуитивному постижению смысла своего существования, он и был весьма увлечен символистской поэзией, что всегда приводит к символистской неопределенности, и недосказанности в выражении своих мыслей; от чего, необходимо заметить, композитор старался освободиться, аналогично тому, как разумно-иррациональный тип избегает ответственности, имея при этом ее в себе самом. Источник музыки, например Дебюсси, видит в природе: “Музыка ближе всего природе…Только музыканты имеют привилегию охвата поэзии ночи и дня, земли и неба – воссоздания атмосферы и ритма величественного трепета природы”. “”Если бы среди всех творений Дебюсси, – говорил Онеггер (2222), – я должен был выбрать одну партитуру, чтобы на ее примерах мог получить представление о его музыке некто, совершенно незнакомый с ней ранее, – я взял бы с такой целью триптих “Море”. Это, на мой взгляд, произведение наитипичнейшее, в нем индивидуальность автора запечатлелась с наибольшей полнотой. Хороша сама музыка или плоха – вся суть вопроса в этом. А у Дебюсси она блистательна. Все в его “Море” вдохновенно: все до мельчайших штрихов оркестровки – любая нота, любой тембр, – все продумано, прочувствовано и содействует эмоциональному одушевлению, которым полна эта звуковая ткань. “Море” – истинное чудо импрессионистского искусства…”. Если Дебюсси в тридцатилетнем возрасте пишет “Послеполуденный отдых фавна”, то, например, Пуччини в этом же самом возрасте создает “Тоску”. Поэтому, я не буду здесь отдельно рассматривать творчество последнего, в особенности его внутреннюю составляющую, ибо они подобны друг другу.

Что же касается Брэдбери, то я приведу кратко выдержки из его биографии, чтобы условно очертить направленность жизненной энергии этого типа. “Рэй Дуглас Брэдбери родился 22. 08. 1920 г. С детства он рос в атмосфере “большой семьи”, окруженный любящими и заботливыми родственниками. С тех пор сплоченный круг родных и близких кажется Рэю Брэдбери одной из высших ценностей жизни, а детские годы в Уокигане – зеленеющей весной счастья…В четыре года он посмотрел кинофильм “Собор Парижской богоматери”. На экране силы мрака боролись с рыцарями добра. Малыш испытал сильное потрясение и с тех пор спал только при включенном свете – боялся тьмы. Магия книги захватила Рэя с рождества 1925 г., когда тетушка подарила ему фантастический комикс “Жил-был однажды”…Смерть впервые потрясает Рэя в 1926 г. Умирает дедушка, а за тем – от воспаления легких – годовалая сестренка Элизабет. “Смерть, – признается Рэй Брэдбери, – это мой постоянный бой. Я вступаю с ней в схватку в каждом новом рассказе, повести, пьесе… Смерть! Я буду бороться с ней моими произведениями, моими книгами, моими детьми, которые останутся после меня”…В одном из интервью на вопрос: “В каком возрасте вы начали писать?” – следует ответ: “В двенадцать лет. Я не мог позволить себе купить продолжение “Марсианского воина” Эдгара Бэрроуза, ведь мы были бедной семьей… и тогда написал свою собственную версию”. В августе 1936 г. в уокиганской газете появилась первая публикация Брэдбери – стихотворение “Памяти Вилла Роджерса”.

…В 1937 г. он становится членом лос-анджелесской “Лиги научных фантастов”…В 1946 г. в одном из книжных магазинов Лос-Анджелеса он встретил работавшую там белокурую худощавую девушку – Маргарит Сусану Маклюр (Мэгги) и влюбился в нее на всю жизнь. Год 1947 и стал переломным в жизни Брэдбери. 27 сентября он обвенчался с Мэгги. За день до этого сжег “миллион слов” своих забракованных сочинений. В том же году вышел первый сборник его рассказов “Темный карнавал”, а радиопьеса “Луг” получила признание как одна из лучших одноактных пьес сезона…Всемирная слава пришла к Бредбери после публикации сборников связанных между собою новелл о завоевании Марса, “Марсианские хроники” (The Martian Chronicles, 1950; доп. 1953) Это рассказ о столкновении двух культур , начавшемся с ксенофобии и взаимного непонимания; о трагической гибели обитателей Марса в результате занесенной землянами эпидемии; о “первопроходческой” деятельности не обремененных уважением к чужой культуре американцев; о гибели в результате ядерной войны оставленной ими на Земле цивилизации; о новом старте этой цивилизации на опустевшей планете-соседке”.

Итак, нам теперь должно быть понятно, как природа творит естественного объективного человека, посредствам воли. То есть, энергия разума переходит в чувственную (иррациональную) сферу, сейчас она есть субъективность, и воспринимает природу воли опосредовано; далее, она переходит в волю человека, – она пессимистична, но уже ближе к природе, воспринимает ее непосредственно; и, наконец, в чистой интуитивной сфере она сливается с природой, пытаясь донести ее красоту и добродетельность – она становится оптимистичной и объективной, то есть, воля объективировалась. В этом мы уже постигаем смысл интуиции. В общем смысле, имеется два ее рода; первый – предвидение, второй – предчувствие. Все другое, о чем много говорят (яснослышанье, ясновиденье, кликушество, предсказанья) является только лишь частями этих двух общих свойств интуиции или ее называние другими словами. Ведь, подмена понятий, есть излюбленное занятие людей, у которых своего понимания вещей в голове не образуется. Нам таковые не интересны, поэтому рассмотрим вышесказанное в отрыве от их болтовни. Посему, что есть такое предчувствие и предвиденье? Предчувствие – это такое ощущение, которое формируется “перед тем, как чувствовать”, то есть либо в воле, либо в разуме. Предвиденье – это такое ощущение, которое формируется “перед тем, как видеть”, то есть в головном мозгу, в рассудке. Следовательно, ощущение предчувствия в разуме, с другой стороны, есть предвиденье. Значит, проявляется последнее зачастую во сне, как у иудейских пророков, как у Фрейда или у Юнга. Но фрейдовское предвиденье – это откровение, Юнговское – предчувствие в образе чувственных образов, которые он внутренне видел. И то и другое, – суть видения, что мы рассмотрим в свое время. Таким образом, даймониальная интуиция всегда, исходя из изложенного в этой главе, предчувствует, что-либо плохое, или абсурдное. Другими словами, она говорит, что все действия человека, направленные, посредствам желаний, вовне в конечном итоге заканчиваются абсолютно не так, как они задумывались ранее. Тогда, когда такая интуиция предчувствует действительную опасность (реальную), то в человеке она выражается наоборот – хорошим настроением, ибо предчувствует нечто подобное своей сущности, и только разум отказывается в это верить, так как воля ему противостоит, то есть воспринимает, как зло для себя и человека, повергая последнего в страдательную форму существования.

Этой главой, скажу в заключении, мы полностью опровергли утверждения Фрейда: “Защитникам “уранизма” нужно отдать справедливость в том, что некоторые из самых выдающихся известных нам людей были инвертированными, может быть, даже абсолютно инвертированными” и в другом месте: “Учение о бисексуальности в своей самой грубой форме сформулировано одним из защитников инвертированных мужчин следующим образом: женский мозг в мужском теле. Однако нам неизвестны признаки “женского мозга”. (Фрейд. Психоанализ и теория сексуальности. Стр. 9 и 14.). В первой цитате формулировка “некоторые” не совсем корректная; скорее всего, лучше сказать – “достаточное и самое ценное для расы количество”. Второе же, вообще само себе противоречит, ибо мы знаем только лишь мозг, а какой он, мужской или женский есть тавтология. А вот то, что есть женственный разум и мужской рассудок, составляющие вместе качество интеллекта – это безусловный факт. И в разных случаях он по-разному проявляется, нисколько, не указывая на возможность сексуальной патологии.

Глава XXIV. О потребительской направленности нервно-психической энергии

Рациональный тип (22)

Персоналии: Сара Бернар, Ахмадулина, Принцесса Диана, Кляйн Мелани, Мид Маргарет, Мария Терезия, Пахмутова, Новодворская, Раневская, Войнич, Любовь Орлова, Екатерина Дашкова, Маргарет Митчелл, Галина Уланова.

Для того, чтобы нам полнее прояснить темное представление человечества о женском содержании данной направленности целиком и рационального типа в частности, нам следует изначально определить их как сознательно односторонние. В таком случае мы видим, что рациональное внешнее проявление такого женского типа происходит в силу противопоставления рационального женского разума окружающей среде. В силу того, что односторонность в психоструктуре субъекта подразумевает под собой бессознательность в проявлениях одной из направленностей двойственного, по сути своей, мира, то рациональный тип женщин, являющийся таковым, постоянно находится в борьбе с этой бессознательностью в образе окружающей действительности. В принципе, по своей внутренней сути, он абсолютно подобен мужскому разумно-иррациональному типу, – вернее сказать, этот темперамент есть его внутренняя сущность, которая до сего дня была бессознательна. Не зря же один из представителей последнего, Эльдар Рязанов, зачастую в своих кинофильмах использует песни на слова Бэлы Ахмадулиной; или Жириновский, не в силу ли какого-либо родства, относится к коммунистам так же, как и Валерия Новодворская относится к “комунякам”? Тупость же к всевозможным мнениям окружающих, в хорошем смысле этих мнений, прекрасно видно на примере Бернар, которая в 65 лет играла в “Орленке” Ростана роль двадцатилетнего юноши, передвигаясь на протезе. “Эгоцентричным мужеством” – назвала это Марина Цветаева. С другой стороны, здесь можно определить и восприятие этой бессознательности в виде игры: “Весь мир театр, а люди в нем актеры” – один из девизов всякой односторонности, наверное, самый главный. В таких представлениях зачастую постулируется, что бог человеку раздает карты, которыми последний будет играть, но с кем он должен играть, так и остается под вопросом. Игра же для рационального типа женщин, заключается в том, чтобы то, чем они играют, использовалось средствами для того, чтобы символически, в игре, проявить свои переживания, фантазии и страхи, используя для этого свободные ассоциации. Всякие межличностные отношения здесь должны быть основаны на абсолютном доверии, свободные от всяких моральных и нравоучительных воздействий. Но следует заметить, что двигательной активностью в этом типе заведует депрессивная составляющая ее сущности, то есть тревоги, обеспокоенность и неудовлетворенность. Последние, позволяют впитывать как губка все посторонние внешние воздействия – этим самым, такая женщина пользуется огромной популярностью у мужчин с односторонней направленностью, которым необходим объект, способный воспринять их избыток нервно-психической энергии. По большому счету, такой своеобразный перенос влияний от одного лица на другое, является весьма значимым моментом бытия этого типа; ибо, если такового не происходит, то потребительская сущность не удовлетворяется наполнением извне, что приводит человека к тревожным состояниям. Именно, в этом типе, за счет его односторонности, – как в принципе и во всех случаях ее проявлений, – мы наблюдаем евангельское явление “по плодам их узнаете их”, то есть, то, что он делает и то, что он есть, вещи тождественные, потому как, разница потенциалов психической энергии находится между средой и внутренним миром человека, и, образованная между ними энергия, как мы уже выяснили, собственно говоря, и есть жизнь. То есть, употребляя психологический язык, можно сказать так: В процессе переноса влияний окружающей среды на внутренний мир субъекта, происходит проекция содержания внешнего мира на его внутреннюю сущность, в результате чего активизируются не только настоящие, но и прошлые переживания. Жизнь же, является, в таком случае, “всплывающими” негативными и позитивными переживаниями, в соотнесенности их к событиям, происходящим в объективном мире субъекта. Посему, магия, как нечто иррациональное, играет значительную роль в объяснении различных явлений и происшествий, ибо сознание этого типа вполне реалистично воспринимает все мистическое. Событиям, которые другие объясняют вмешательством духов, этот тип находит вполне логичные объяснения и естественные причины.

О самом ярком представителе этого типа Саре Бернар, в книге “100 Великих женщин” (М., Вече., 2004., с. 242) так говорится: “Трудно в анналах женских биографий разыскать более скандальную, более эксцентричную личность, чем Сара Бернар. Она довела свое “актерствование” до полного логического завершения не только на сцене, но и в жизни, исполнила эту невероятно тяжелую роль от начала до конца с такой чистотой и безупречностью, с таким волевым усилием, что просто диву даешься: чего было больше в этой позе – природной склонности или приобретенного честолюбия, врожденной силы или воспитанной привычки – сокрушать все вокруг…А едва прикрытая выдуманной добродетелью вольность нравов вызывает еще большее любопытство обывателя, как “розовая” невинность куртизанки привлекает сильнее явной вульгарности. Вероятно, Сару Бернар можно признать первой “звездой” сцены, которая “сделала” себе имя на скандале (А Новодворскую первой “звездой” сцены политической – курсив и примечание мои Р.С.)…Испуганная мрачными перспективами Сара в момент отчаяния решила заняться коммерцией и для этого подыскала подходящий кондитерский магазин. Лишь неодолимая скука, которой на нее повеяло с прилавков, заполненных жаренным миндалем, конфетами и сладким пирожным, удержала Бернар от опрометчивого шага…Ее эффектность и горячность захватывают зрителя, она – божественный символ романтической красоты Ростана, Гюго, Дюма-сына…Любившая роскошь и удовольствия Сара сама стала тем предметом, который включался в обязательный список роскошных светских развлечений (А ведь, верно стало быть, что содержание и сущность определяют ценность вещи – курсив мой)…Сара обладала магическим воздействием на мужчин и женщин, и весь высший свет обожал ее. Существуют доказательства того, что у нее действительно были “особые отношения” с принцем Уэльским и с принцем Наполеоном, племянником Наполеона I , с которым ее познакомила Жорж Санд…Ее осыпали подарками император Австрии Франц-Иосиф, король Испании Альфонсо и король Италии Умберто. Король Дании Кристиан IX предоставлял в ее распоряжение свою яхту, а герцог Фредерик позволял ей пользоваться своим родовым замком…Одной из первой среди знаменитостей Бернар поняла, что благотворительность и небольшая доля сочувствия обездоленным придадут ее имени дополнительный флер”. В такой благотворительности автору видится и “стремление помочь, и неодолимое самолюбование”. На этом моменте я предлагаю, тебе мой читатель, остановиться и поразмыслить о следующем: Что действительно собою представляет благотворительность этого типа? Примеров у нас есть несколько – это Сара Бернар, Принцесса Диана и, молодая звезда современной российской эстрады Алсу. При таком различии времен, нравов, среды обитания и прочего мы видим одно и тоже явление, которое, мягко скажем, не совсем адекватно некоторыми категориями граждан воспринимается. Теперь, постараемся ответить на поставленный нами вопрос. Итак, благотворительность – это некоторая помощь, оказанная нуждающимся в ней. Пока мы не рассматриваем, нуждается он в ней или нет, мы устанавливаем факт. Христианская философия нам говорит, что такая помощь вредна (Мтф. 7; 6): “Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас”. А ведь и правда, эмпирически мы познаем, что на всякое сделанное добро ближнему, последний обязательно ответит какой-нибудь гадостью: таковое происходит в большинстве случаях, хотя есть и исключения из этого правила. Следовательно, оказывать помощь есть зло; даже и в том смысле, что нуждающийся, после получения необходимого ему, перестает к нему стремиться. Если таковое входит в его привычку, то он деградирует. Ведь, если бы не было дающих, отсутствовали бы и просящие, ибо никто и ничего не давал бы, так какой смысл просить? В таком случае, что есть самолюбование – этакое модное словечко настоящего времени. Некоторые психотерапевты, довольно-таки знаменитые и очень занятые, у которых каждый день – это плотный график приемов, говорят нам, что самолюбоваться, или самопознаваться, в одиночестве невозможно, ибо этим может заниматься только такой тип, который недавно вышел из психушки. По их мнению, человек может самолюбоваться только, через другой объект; он видит, в том другом, когда последний счастлив, проявления добродетели и любви, и этим самым самолюбуется, то есть получает наслаждение от этого созерцания. Я предполагаю, уважаемый мой читатель, что ты сейчас чуть не рыдаешь от смеха, услышав таковое: ведь, ты же прекрасно понимаешь, что в силу своего гнусного биологического происхождения животное человек не может любить себя, созерцая абсолютное счастье ближнего своего – это нонсенс. Другое: когда мне хорошо, зачем мне еще кто-то? А если мне нужен кто-то для того, чтобы мне было хорошо, то значит мне самому с собою плохо, поэтому мне и нужен кто-то, кому так же, как и мне было плохо. Когда мы видим друг в друге, что-либо плохое, мы понимаем, что у того другого тоже плохо – и мне становится хорошо. Это называется сочувствием, состраданием, сопереживанием. Но когда мне плохо с кем-то, то я сразу же хочу побыть наедине с самим собой, и мне тогда становится хорошо: если же не становится, то это есть депрессия или апатия, ибо мне нигде не может быть хорошо, а везде только лишь плохо. Посему, как я говорил ранее, эта направленность вместе с ее ответвлением даймониальной направленностью, есть зло (в философском смысле слова). Из этого следует, что вышеуказанные типы, которых мы разбираем, в своем самолюбии любят зло, то есть свою сущность; но зло есть и помощь, тогда они любят самих себя в самом факте оказания помощи. Но сам такой факт не есть, по определению, результат и итог, который видим для других. В таком случае, что является результатом благотворительной деятельности в обширном смысле? Судя по всему, осознанная необходимость быть кому-нибудь полезным. Как мы уже знаем, необходимость есть снова зло, которое может любить только такое же качество, то есть, злая сущность человека. А уже из этого вытекает христианское (Мтф. 7; 11): “Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец наш Небесный даст блага просящим у Него”. И вот именно в этом заключается самое мощное влияние атеизма как потребительской, так и даймониальной, направленностей; ибо, отплативший за добро злом становится натуральной свиньей перед которой бисер метать уже никто не будет. Такому дается во вред, чтобы “парасячая” сущность его таковою и осталась. Последнее верно даже в случае с толкованиями сновидений, а именно милостыни: Просить милостыню во сне означает, что человека ждут нужда, голод, унижения, позор, безработица. Подавать же милостыню во сне – знак благополучия, богатства и достатка или получения приличной прибыли. Ей богу! Тогда я абсолютно не понимаю, что означает новозаветное “просите, и дано вам будет; стучите и отворят вам”?

Поэтому, действия атеиста всегда пополняют ряды верующих, которые думают сообразно своей субъективной психологии об эгоистичной функции благотворительности, не замечая ее мощных бессознательных влияний, – я уже не говорю об угрызениях совести – этих рядовых бессознательного страха. Ибо угрызения совести, – суть проявления бессознательной сферы субъекта, в которых манифестируется энергия неудовольствия отсутствием факта потребления плодов безвозмездного даяния, перешедших за время такового существования субъекта в его привычку. Уменьшение количества даяний есть, вместе с тем, увеличение угрызений совести, представлениями о бедной своей душе, которой никто не может помочь, или уже не желает. Посему, благотворительность является злом для тех, кто ее неблагодарно воспринимает; благодарно же, или непосредственно, ее могут воспринимать только дети, поэтому в отношении их, и только их, возможна истинная благотворительная помощь; ибо, исключительно последние могут быть естественно благодарны за нее, и будут помнить об этом всю свою жизнь. Следовательно, в этом случае возможна помощь, которая творится тайно; ведь, взамен помощи ребенку, от него ничего невозможно требовать: посему, вознаграждается она в другой стороне и, по определению, явно.

В силу этого, скандальная слава, тому, в ком пребывает потребительская (злая) сущность, идет на пользу; тогда, как другому во вред. Про Бернар, в этой же статье, так например сообщает автор по поводу слухов о том, что она принимает интервьюера , полулежа в гробу: “…Одна из злопыхательниц даже утверждала, что Сара предпочитает заниматься любовью на этом похоронном ложе, чем сводит с ума мужчин. Сама же виновница с детской непосредственностью объяснила существование гроба в своей комнате стесненностью в квадратных метрах. Дескать, сестренка умирала, а гроб поставить было некуда – вот и запихнули его в Сарину комнату. Ну а с больной в одной постели, ясно, спать не будешь, вот и пришлось бедной артистке постелить себе в гробу. Иногда она и роли тут же разучивала. В общем, никого шокировать Сара не желала, просто стремившиеся заработать на ее имени журналисты такой прозаический факт сделал прямо-таки зловещим”. “Так уж устроены люди, – говорил Тацит, – с неодобрением смотрят они на каждого, кто внезапно возвысился, и ни от кого не требуют такой скромности, как от человека, еще недавно бывшего им равным”. Тогда, действительно, трудно понять, что есть зло в обширном смысле слова, если оно является ядром существования половины человеческой части мира, а, может быть, и его глубоко спрятанной сутью, из которой все начало быть и, в которую все и возвращается?

Волевой тип (2222)

Персоналии: Де Сталь, Асенкова, Эдит Пиаф, Элла Фицджеральд, Джульетта Мазина, Джорж Элиот, Вирджиния Вулф, Анна Павлова.

Волевая, энергичная и властная женщина. Такими эпитетами награждают Луизу Жермену де Сталь биографы, и для нас, я надеюсь, это уже не является загадкой. В том же издании, которым я пользовался чуть выше, описывая темперамент Сары Бернар, приводятся слова Бенжамена Константа любовника де Сталь, весьма знаменитого политического и литературного деятеля того времени: “Я никогда не видел лучшей женщины, более грациозной, более преданной, но я не видел также женщины, которая предъявляла бы столь настойчивые требования, сама, не замечая этого, которая до такой степени поглощала бы жизнь всех окружающих и которая при всех достоинствах обладала бы более деспотической личностью; все существование другого человека, минуты, часы, годы, должны быть в ее распоряжении. И когда она отдается своей страсти, происходит катастрофа вроде гроз и землетрясений. Она – избалованное дитя, этим все сказано”. Увы, не все. Она – избалованное дитя самой природы и избалованная она волей этой самой природы. Интересно, в этой связи, и ее увлечение Руссо, ибо она не могла не увлекаться им в силу своего врожденного темперамента, подобного последнему. Как сообщается в другом месте цитируемой здесь статье, “Общественный договор”, проповедуемый Руссо, стал для Жермены политической Библией…Руссо стимулировал мысль юной Жермены и в двадцать два года она написала “Рассуждения о сочинениях и характере Ж.-Ж. Руссо”, проявив удивительную самостоятельность суждений. А вот отношения ее с Наполеоном I подобны отношению воли и интеллекта у Шопенгауэра; ведь, в психоформуле рождения Наполеона вовсе нет двоек. В своей работе “О литературе, рассматриваемой в связи с общественными установлениями” она объясняла характер литературы каждого народа условиями его общественной и политической жизни, то есть де Сталь, как и мужчины этого типа, видела всякое развитие жизни как обусловленное влияниями из вне, из общества. Отсюда, и ее всегдашнее стремление к борьбе за свободную любовь, ибо воля, по Шопенгауэру, безосновна и свободна.

“Увы, наивна ты была,

Вступая за кулисы, –

Ты благородно поняла

Призвание актрисы…

Переходя из уст в уста,

Коварна и бесчестна,

Крылатым змеем клевета

Носилась повсеместно…

Душа твоя была нежна,

Прекрасна, как и тело.

Клевет не вынесла она,

Врагов не одолела”, – так писал Некрасов, спустя 17 лет после смерти, другого представителя этого типа Асенковой. И ведь, что удивительно, независимо от среды, в которой родился человек, он, сообразно своему врожденному темпераменту, получает свою долю признания, уважения и ненависти окружающих. Госпожа де Сталь – дите швейцарского банкира Неккера, знатока финансов, чья жена устраивала салонные приемы, с юных лет просиживала на табурете возле кресла матери вся обращенная в слух, чтобы слушать прения приглашенных. Она, в скором времени, станет сама хозяйкой такого же салона и самой популярной во Франции женщиной-писателем. И Варвара Асенкова, родившаяся в России, в тот самый год, в который умерла де Сталь, – “незаконнорожденый младенец Варвара”, появившаяся на свет в результате “невенчанного” брака офицера Семеновского полка и известной петербургской артистки, все детство которой прошло за кулисами – на попечении статисток и костюмерш, которая, в скором времени, будет участвовать в жизни петербургской богемы. Даже, получит в подарок роскошные брильянтовые серьги, “всемилостивейше пожалованные девице Варваре” государем императором Николаем I. После этого в театре, кто-то начинал откровенно льстить, кто-то грязно сплетничать в гримерке, кто-то писал непристойные стихи, кто-то пустил слух, что она в очередной раз избавляется от нежелательной беременности. Однажды ей пришлось выслушать от группы молодых людей самые непечатные, циничные выражения. Зато она счастлива; ее расположения добивается государь император, один кавказский князь пытается ее похитить; другой поклонник изрезал всю мебель в ее квартире; она блистает в обществе и ее любит публика. Но многие не могут смириться с этим и обвиняют ее в том, что она “не грешит, не берет от жизни все”. Такое принято называть оборотной стороной славы. Слишком подобна эта оборотная сторона, тому определению себялюбия, которое дают нам маститые психотерапевты, что мы рассмотрели в предыдущем типе – не правда ли, как все интересно и увлекательно приходит к своим основам? То есть, никак не хотят психоаналитики называть вещи своими именами. Им неудобно и как-то совестно. Что-то внутри их такое начинает копошиться, когда говорят конкретно и прямо. Но нам все-таки стоит называть вещи своими именами, а именно; то самолюбование, в смысле психотерапевтическом, есть обыкновенная зависть, одна из основных свойств дурного человеческого естества, – в каком бы типе она не проявлялась. Знаете, я наблюдал интервью одного театрального артиста, в какой-то передаче по телевидению, название не помню, где он говорил о зависти. Сразу же он сказал, что зависти у него абсолютно нет. Потом, через некоторое количество фраз, он начал рассказывать о том, что какой-то бегун не может побить мировой рекорд, ибо никто, из его соперников, не бегает также хорошо, как и он сам. То есть, резюмировал артист, если нет зависти к другому лицу, то и результатов добиться никаких нельзя. Этим ответом он запутал полностью интервьюера, который вновь спросил, что, дескать, зависть, оказывается, есть необходимое и полезное свойство. Артист же говорит, что нет, оно очень плохое качество человека и начинает рассказывать, как он с ним справился. Оказалось, что она у него находилась в районе солнечного сплетения; она нарастала и поднималась вверх к его горлу, и ему было от этого плохо, поэтому он взял ее и вырвал из себя. Теперь, резюмировал он, зависти в нем нет. Но, вот что я хочу вам доложить: Меня, например, вообще не интересует, что говорит человек, ибо вообще человеческое существо, по сути своей, никогда не говорит того, что есть на самом деле – оно врет, везде и всегда. Посему, самым честным человеком является такой человек, который больше времени молчит и слушает, чем тот, который много говорит и ничего, кроме своих слов, не слышит. Мы часто превозносим в своих представлениях ораторский талант, абсолютно забывая при этом отдавать дань уважения молчаливой гениальности, без которой, по определению, ораторская болтовня ничто. Говорящий попугай есть явление природы удивительное, да и только; пользы от него, как от козла молока. Поэтому, меня заинтересовало поведение артиста, когда он рассказывал о своей борьбе с завистью; его голос поменял интонацию, было такое ощущение, что он сейчас же разрыдается, – этот голос начал дребезжать; его глаза прищурились и увлажнились; он стал жестикулировать, весь подался вперед. И сразу же после окончания своей тирады откинулся назад с чувством удовлетворения на лице, и произнес – во мне зависти нет. Вот именно в нем, уважаемый мой читатель, зависти столько же, сколько в блинах теста. Но, в более полном смысле, завистливое самолюбие – это эгоистичное чувство ущербности по отношению к своей личности.

Слова самой Асенковой – “Я пошла в театр как замуж за нелюбимого, да богатого. Но на мне оправдалась пословица: стерпится-слюбится. Я страстно полюбила театр!”, – являются прекрасной характеристикой данного типа женщин. Они с желанием добра идут в мир, и он отплачивает им злом, в силу природной необходимости, в которой необходимо должны присутствовать разноименные потенциалы. Как в случае с восхищением де Сталь первыми победами молодого генерала Бонапарта. Она писала ему восторженные письма, но сообразно своей честной непосредственностью не стала скрывать свои наблюдения о том, что Наполеон стремительно шел к диктатуре. И последний никогда не простил ей этого; даже испытывал к де Сталь прямо-таки патологическую ненависть. С другой же стороны, все равно находятся мужчины, которые находят в таких женщинах идеал, ибо природа ничего не делает зря и всегда следует самым удобным для нее путем. Если же это путь воли, то она способна поднимать личность из самого дна мира, из “домов терпимости”; она способна делать из бродяжек королев, и из слепых зрячих – как это было в случае с Эдит Пиаф, о которой Кокто написал: “Посмотрите на эту маленькую женщину, чьи руки подобны ящерицам. Взгляните на ее лоб Бонапарта, на ее глаза слепца, который обрел зрение. Как она будет петь?…Как вырвутся из ее узкой груди великие стенания ночи? И вот она уже поет, или, точнее, – на манер апрельского соловья пробует исполнить свою любовную песнь. Слышали ли вы когда-нибудь, как трудится при этом соловей? Он старается. Он раздумывает…Он задыхается. Устремляется вперед, отступает. И внезапно, найдя то, что искал, начинает петь. И потрясает нас”.

Та же самая воля способна сносить все нападки со стороны мира и сохранять для себя то, что ей принадлежит по праву. Мазина, жена Феллини, яркий пример тому доказательства: маэстро, несмотря на все свои плотские утехи на стороне, так и оставался более чем пятьдесят лет со своей супругой, о которой он сказал так: “…она – загадочное существо, способное вносить в наши отношения горячее стремление к чистоте, более высоким нравственным принципам”, что как нельзя лучше характеризует саму по себе волю. Ей и нужно адресовать следующие слова:

Владей собой среди толпы смятенной,

Тебя клянущей за смятенье всех

Верь сам в себя, наперекор вселенной,

И маловерным отпусти их грех;

Пусть час не пробил, жди, не уставая

Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;

Умей прощать и не кажись прощая,

Великодушней и мудрей других

Умей мечтать, не став рабом мечтанья,

И мыслить, мысли не обожествив;

Равно сноси успех и поруганье;

Не забывая, что их голос лжив;

Останься, тих, когда твое же слово

Калечит плут, чтоб уловить глупцов,

Когда вся жизнь разрушена, и снова

Ты должен все воссоздать с основ

Умей поставить в радостной надежде

На карту все, что накопил с трудом

Все проиграть и нищим стать, как прежде

И никогда не пожалеть о том

Умей принудить сердце, нервы, тело

Тебе служить, когда в твоей груди

Уже давно все пусто, все сгорело,

И только Воля говорит: ” Иди!”

Останься, прост, беседуя с царями

Останься, честен, говоря с толпой;

Будь прям и тверд с врагами и друзьями,

Пусть все в свой час считаются с тобой;

Наполни смыслом каждое мгновенье

Часов и дней неуловимый бег –

Тогда весь мир ты примешь во владенье,

Тогда, мой сын, ты будешь ЧЕЛОВЕК.

Интуитивный тип (222222)

Персоналии: Лени Рифеншталь.

“В тот самый миг (когда она впервые услышала голос Гитлера) мне представилось почти апокалиптическое видение, которое я уже не смогла забыть. Мне показалось, будто поверхность земли расстилается передо мной и вдруг трескается посередине и оттуда вырывается огромный фонтан воды, такой мощи, что достигает неба и заставляет дрожать землю”. Этими словами Рифеншталь можно было бы, и закончить повествование об этом типе, ибо ими практически все сказано по поводу его внутренней сути. Если к этому добавить еще и названия робот, которые принесли своему автору всемирную и одиозную славу – как и во всех других случаях этой направленности энергии, разобранные нами выше, – то естественный портрет персонажа тем более становится нам понятным целиком и полностью. Вот они: “Победа веры”, “Триумф воли”, “День свободы: наша армия”. Я не берусь судить, к чему привело то или иное творческое действо личности, мне более интересны причины (не мотивы) этих действий, которые находятся внутри человека – этакие пружины его естества, по-особенному действующие в нем. Эти три произведения символично нам говорят следующее: Человек должен поверить своей воле – это и есть “Победа веры”; после чего происходит “Триумф воли” и настает “День свободы” человека. Этим же проникнуто и творчество Брэдбери – до и вообще всех волевых персоналий, что указывает на свободу самой воли от человеческого интеллекта. В случае же Рифеншталь последнее проявилось более отчетливо и мощно. Поэтому оставим полемику об идеологиях и обратимся к статье автора И. И. Семашко, – сочинением которого я пользуюсь на протяжении всей этой книги, в той ее части, которая касается женского вопроса, – посвященной Лени Рифеншталь. И словами вышеназванного автора обосную интуитивное движение воли в этом редкостном типе людей: следовательно, в будущем это будет тип более представительным. Тем более если обратить внимание на математическую прогрессию двоек в психоформулах рождений, которые ожидают нас в этом тысячелетии.

Итак: В статье говорится: “Лени выпали дурные карты, но она смогла достойно сыграть; в глазах ее противников именно Рифеншталь несет ответственность – получив от природы необыкновенный талант, она использовала его на службе дьяволу. А может, и впрямь эта женщина “продала” свою душу дьяволу? (если возможно торговать от самого рождения, тогда может быть – курсив мой). Иначе чем объяснить эту поистине мефистофелевскую энергию, которую до сего дня излучает Рифеншталь…Посмотрите на фотографию Лени, где ей девяносто! Еще десять лет назад она, скрыв свой возраст, получила разрешение на занятие подводным плаванием. Поистине, что-то дьявольское есть в ее вечной молодости”. “То, что у Фанка было разработано поверхностно – темы целеустремленности и сверхсилы – у Рифеншталь приобрело аллегорический смысл. Гора предстала перед зрителем как нечто в высшей степени прекрасное, но опасное, обладающее волшебной силой пробуждать стремление к самоутверждению и вместе с тем к бегству от уничтожающей человека рефлексии в мужественное людское братство. Рифеншталь предназначила себе роль девушки, похожей на цыганку, по мнению местных жителей, связанной с нечистой силой. Но только она, Юнта, способна добраться до источника голубого света, ставшего символом недостижимой для обывателя цели. Юнту убивает проза окружающего, слепой рационализм возлюбленного, благодушного горожанина – именно это толкает девушку в пропасть”. Судьба ее распорядилась так, что она стала “женщиной-Фаустом у Гитлера-Мефистофеля”. Своеобразная связка воли, в лице Лени, и рефлексивного рассудка, в лице Гитлера, в которой каждый по-своему влияет друг на друга. “Она была поражена, но, как в готическом романе, она – прекрасное видение, поразила своего совратителя. Гитлер увидел мистические танцы Лени еще в фильме Фанка “Священная гора” и понял – эта та сверхженщина, которую придумал он, он сам. Королева на троне, недосягаемая для масс. Идол. Миф. Другими словами, все то, чем так хотел быть сам Гитлер, но на что ему катастрофически не хватало художнического таланта. Она была нужна ему, он словно чувствовал ее тягу к нему, и они встретились…Лени проработала до мельчайших деталей технику кинематографического воздействия на человека. Весь свой талант она вложила в демоническую манипуляцию бесстыдными инстинктами биологического существа”. Ибо, добавлю я, она была по своей сути самым глубинным ядром единичного и целого, воли, животного существа и интуитивно чувствовала свое тождество со всем миром. Вот именно это свойство человеческой природы во все века было принято наделять некими демоническими качествами и дьявольскими категориями; хотя как мы выяснили в этой работе мистическое соучастие с природой у человека является его естественной составляющей. “Фильмы Лени никакого отношения к искусству не имеют, в них нет и намека на мысль, на мучительные идеи – в них есть идеал, понятный, точный, не допускающий возражений”. Вот где начинается наше невежество в отношении к искусству. Ибо там, где начинается рефлексия, где мысль руководит действиями актера (в обширнейшем смысле понимания слова “актер”), где на сцене мы видим зазубренную роль, а в творчестве – штампы, то здесь же и заканчивается всякое искусство. Ведь, ценность творческого гения и заключается в том, чтобы донести мощное или зыбкое свое внутреннее движение воли в чистом виде до зрителя или слушателя или читателя. Только здесь возможно непосредственное соучастие зрителя с игрой актера – так как он играет естественного себя, о чем писал Ницше в “Рождении трагедии, или Эллинизм и пессимизм”. В силу этого мы так далеки сегодня от высокого искусства, которым были богаты греки, сумевшие возвести его на высочайший пьедестал. Разве можем мы созерцать хотя бы мизерную толику мысли в “Гамлете” Высоцкого и вообще во всем его творчестве? Никак. Посему, чем из более глубоких вод человеческого естества нам доставляется плод выраженный в искусстве, тем более ценным для нас он и является, потому что только в его созерцании мы можем находить отдохновение от нашей постылой и мерзкой жизни. Такой плод есть бриллиант, который огранен светом софитов, и в этом свете его грани блестят для нас драгоценной ценностью, за которую мы с легкостью платим огромные деньги. Ибо брильянт всегда лучше и драгоценнее смотрится на черной бархатной материи под светом лампы, чем на белом и чистом платочке в уборной. Именно поэтому “…Рифеншталь первая в мире освоила метод оболванивания масс, метод назойливого навязывания собственной позиции – за то и судима современниками”. Видите, как запросто устаканиваются заблуждения в нашем сознании, подверженном чрезмерной рефлексии, которая говорит: “Возможно, подобный фанатизм и создает героев, но весьма сомнительно проявлять его в таком тонком деле, как искусство. Прекрасно верить в себя, но нельзя не давать своим оппонентам ни малейшего шанса”. Заметьте, что под оппонентом здесь имеется ввиду Гитлер. Один из создателей документального фильма о Лени Рифеншталь, – сообщается здесь же, – Рей Мюллер – сказал: “Ее талант стал ее трагедией…Она была слепа, потому что (воля слепа – замечу я) была одержима, все время, подобно лазерному лучу, сосредоточивалась только на своей работе, не глядя ни налево, ни направо…Но в такое время, как тогда в Германии, человек обязан оглядываться по сторонам, а не быть простым лазерным лучом. От этого ничем не отговоришься, эту ответственность, этот груз ей придется нести всегда”. Что толку, что все в Америке крутят своими головами направо и налево, а она все равно ведет свои кровавые войны на всей территории земного шара? Может быть, сегодня, бывший фашизм перекрасился в цвета американского демократизма? Так, кого мы будем винить в этом, и сколько времени нам необходимо, чтобы разобраться с самой сутью происходящего здесь и сейчас? Одно тысячелетие? Два тысячелетия? Короче говоря, вероятно столько, сколько человек – судящий не живет: Ведь тот, кто не судит, тот ищет. Свою же собственную картину, надеюсь, мой уважаемый читатель, нарисует себе сам.

Глава XXV. Отдающая направленность нервно-психического либидо

Ощущающий тип (нет / 2)

Персоналии: Дидро, Гельвеций, Хомяков, Джемс, Фрейд, Павлов, Эйнштейн, Кутузов, Наполеон I, Св. Августин, Дешан, Ом, Эрстед, Гаусс, Конт, Ришелье, Маннергейм, Беллини, Гете, Пушкин, Жане, У. Джемс, Гоббс, Франк, Булгаков, Достоевский, Ленин, Драйзер, Даль, Толстой, Фицджеральд, Сведенборг, Циолковский, Маяковский, Лист, Ельцин, Хрущев, Горбачев, Маркс, Черчилль, Д. Кеннеди, Хусейн, Бернстайн, Хренников, Хачатурян, Берг, Стравинский, Легар, Брамс, Гуно, Шуман, Берлиоз, Гуммель, Сальери, Лебедев, Морган, Чаплыгин, Гейзенберг, Курчатов, Томсон, Дальтон, Столетов, Бауэр, Кампанелла, Аденауэр, Лосев, Дюринг, Шиллер, Абрахам, Айзенк, Пиаже, Фромм, Бине, Шпет, Выготский, Ухтомский, Рубинштейн С. Л.

“Ах, две души

живут в больной груди моей,

Друг другу чуждые –

и жаждут разделенья!

Из них одной мила земля –

И здесь ей любо, в этом мире,

Другой – небесные поля,

Где духи носятся в эфире”. Гете. Фауст.

“Другие два чудесные творенья

Влекли меня волшебною красой:

То были двух бесов изображенья.

Один (Дельфийский идол) лик младой –

Был гневен, полон гордости ужасной,

И весь дышал он силой неземной.

Другой женообразный, сладострастный,

Сомнительный и лживый идеал –

Волшебный демон – лживый, но прекрасный”. Пушкин.

Итак, отдающая направленность либидо, пребывающая в мужском организме, являет собою психическую односторонность, в смысле ее сознательной части. Конкретно в этом типе, на примере Гельвеция, который свойствами материи называл мышление и ощущение, либидо концентрируется в головном мозгу и осознается посредствам ощущений, являющихся неотъемлемой частью мышления, составляющих основу всех представлений субъекта. То есть ощущения субъекта – это то, что он воспринимает из внешнего мира посредствам органов чувств, в большей мере, зрения. Сочинение Дидро “Письмо о слепых в назидание зрячим” именно об этом и говорит. А если, например, название этой работы перефразировать языком Фрейда, то получилось бы следующее: “Письмо об инвертированных в назидание нормальным” (Психоанализ и теория сексуальности. Фрейд.). К этому мы вернемся чуть позже. Сообразно с вышесказанным, мы понимаем, что ощущающий тип людей пользуется в своей жизнедеятельности в основном данными рассудка. Он активен, социален, практичен, устремлен в будущее, знает чего, собственно говоря, хочет и добр. Здесь, я хочу сказать, что отдающее либидо в философском смысле есть сущность добрая как таковая – в отрыве от деятельности, направленной на удовлетворение своих желаний. Сегодняшняя психология, а, равно как и всякая психология, бывшая ранее, больше ставила перед собою вопрос о вреде одиночества, которая расценивалась как форма асоциальная. Оно и верно; ведь, социальность предусматривает множественность, тогда как одиночество наоборот. Поэтому, последнее считалось патологической склонностью и представлялась причиною психических расстройств; чему психоаналитики пытались давать свои объяснения, забывая при этом поразмыслить о причинах толкающих человека в общество. Этому я посвятил достаточно места в предшествующих книгах. Здесь, стоит остановиться на более детальном рассмотрении односторонности применительно к конкретным личностям. С другой стороны, нам необходимо понимать, что мы имеем дело с множественной психологической сферой наслаждения и, приводя весь хаос психизма к некому общему пониманию, должны определить для себя следующее: форм чайных чашек в мире имеется бесконечное множество, но все они есть одно и тоже – чайные чашки. То есть мужчина с отдающей направленностью либидо всегда представляет себе, чашки различными, ибо таковое ощущение основано на восприятии зрительных образов чашек; для другого же типа мужчин (даймониальная направленность) форма не особенно имеет значение, и они ему представляются одинаковыми. Шиллер, в письме к Гете, по этому поводу так говорит: “Моя потребность и мое стремление заключается в том, чтобы из малого сделать много…Так как круг моих идей уже, то я и обхожу его быстрее и чаще и могу извлекать из моего маленького достояния больше, заменяя недостаток содержания многообразием формы”), – о чем сообщает Юнг в “Психологических типах” (с. 101). Бесполезно, здесь, указывать кто прав, а кто нет, потому что ценности от этого для человека никакой, ибо каждый воспринимает вещи такими, какими он их себе представляет, а представляет он их себе сообразно со своим врожденым темпераментом. Значит, если мы говорим один прав, а другой не прав, то из этого следует, что природа была неправа, когда сотворила такой тип, который неправильно смотрит на вещи, что противоречит здравому смыслу, ибо ставить, например Фрейда, превыше деятельности природы в моем понимании есть абсурд и глупость. Следовательно, человек есть такой, какой он есть и каким он становится, таким он и должен был стать, но такое применительно только к его внутреннему миру. Ведь, вовсе не означает, что бывший пролетарий, который стал депутатом, как-то улучшил свою природу за счет того, что стал депутатом. Скорее всего, эмпирически мы познаем явление обратное.

Но мы не будем разбирать явления банальные и ограниченные; лучше мы кинем взор на личностей творческих, которые ярко проявляют свою индивидуальность, что нам и позволяет проникать в смысл внутрипсихических аффектов человеческих типов. Итак, как я уже сказал, ощущающий тип руководствуется в своей деятельности зрительными ощущениями. “Я оком стал глядеть болезненно-отверстым // Как от бельма врачом избавленный слепец // “Я вижу некий свет”, – сказал я наконец // “Иди ж, – он продолжал, – держись сего ты света // Пусть будет он тебе единственная мета // Пока ты тесных врат спасенья не достиг // Ступай!” – И я бежать пустился в тот же миг”. (“Странник”. Пушкин. IV.). Исходя из этого, такого человека можно определить, как реалиста. По крайней мере, Гете так себя и характеризует в письме к Шиллеру (1798, апрель): “Дело в том, что в качестве созерцателя я закостенелый реалист”. В связи с тем, что сфера мотивов, побуждающих к действию, является и преобладающей функцией нервно-психического строения индивидуума, то он “легок на подъем”. Как в случае с Цезарем: “Пришел, увидел, победил”. Таковое достигается вышеуказанной односторонностью психической составляющей темперамента. Потому что, односторонность, с другой стороны, предусматривает и пользованием меньшими средствами для достижения целей, и сами цели четко полагаются и дифференцируются. То есть он ставит цель и добивается ее достижения – в этом видится ему смысл жизни и самоопределения его личности. Следующее качество любого рода односторонности заключается в тождестве, которое предполагает свою бессознательность (Юнг). По Юнгу тождество составляет примитивное свойство уклада души и настоящую основу “мистического соучастия”; оно есть свойство, характеризующее духовное состояние раннего детства и оно есть бессознательное у взрослого культурного человека. “Тождество, – пишет Юнг, – есть, прежде всего, бессознательная одинаковость с объектами. Оно есть не уравнение или отождествление, но априорная одинаковость, которая вообще никогда не бывает предметом сознания. На тождестве основан наивный предрассудок, будто психология одного человека равна психологии другого; будто всюду действуют одни и те же мотивы; будто приятное мне, разумеется, должно доставить удовольствие другому; будто то, что безнравственно для меня, должно быть не морально и для другого. На тождестве основано и, распространенное всюду, стремление исправлять в других то, что следовало бы исправить в самом себе. На тождестве же основана также возможность суггестивного внушения и психического заражения…Но тождество делает также возможным сознательный коллективизм, сознательную социальную установку, нашедшую свое выражение в идеале христианской любви к ближнему” (Юнг. Психологические типы. Определение терминов.). Итак, мы теперь можем сделать вывод, или подкрепить еще раз уже сказанное ранее, что стремление отдающего либидо вовне происходит по законам тождества, обусловленных односторонним протеканием нервно-психической энергии. Но мир двойственен. Только в восточной нирване мир перестает быть таковым. Нирвана же есть состояние ничто. В таком состоянии ничего нет, ни действий, ни результатов этих действий – там плотная пассивность и летаргия воли. В естественном же мире, в мире людей, двойственность в проявлении вещей – по форме и содержанию, – дана априори. Следовательно, в мужчинах с односторонней отдающей направленностью либидо вторая бессознательная сторона есть потребительская направленность психической энергии, олицетворяющаяся в образе женщин или тому, что связано с женскими вещами: красота Пушкина, сексуальность Фрейда, женственный бог Гете, мистика, оккультизм и магия, равно как и религиозность, также и ощущение чего-то адского у Булгакова, Достоевского и Сведенборга, или тотальное стремление к доминированию и диктатуре Ленина, Наполеона, Хрущева и прочее. Такие проявления бессознательного всегда проявляются в человеке в виде страха, ибо сущность страха и состоит в том, что он бессознателен: осознание же страха есть вместе с тем и освобождение от него. В “Страннике” Пушкин пишет (I I):

“О горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена! –

Сказал я, – ведайте: моя душа полна

Тоской и ужасом, мучительное бремя

Тягчит меня. Идет! Уж близко, близко время:

Наш город пламени и ветрам обречен;

Он в угли и золу вдруг будет обращен,

И мы погибнем все, коль не успеем вскоре

Обресть убежище; а где? о горе, горе!”

И далее IV:

“Познай мой жребий злобный:

Я осужден на смерть и позван в суд загробный –

И вот о чем крушусь: к суду я не готов,

И смерть меня страшит”.

В своих “Воспоминаниях” Юнг в главе, посвященной Фрейду, приводит свой разговор с Фрейдом, в котором последний просил его не отказываться от теории сексуальности, для того, чтоб сделать из нее “догму, неприступный бастион”. “Бастион – против кого?” – спросил его Юнг. – “Против потока черной грязи – оккультизма” – ответил ему Фрейд (Примечательно, что оккультизм построен на законе ассоциаций или законе родства (схожести, смежности), то есть тождества [47]). Тогда Юнг отметил в нем “нечто похожее на вмешательство неких подсознательных религиозных факторов”. Он подумал, что Фрейд пытается защититься от этой подсознательной угрозы, которая в образе сексуальности была для него “своего рода res religiose observanda (вещью, достойной религиозного благоговения. – лат.). “…на место утраченного им грозного бога Фрейд поставил другой кумир – сексуальность…Так же как необычайную духовную силу в страхе наделяют атрибутами “божественного” или “демонического”, так и “сексуальное либидо” стало играть роль dues absconditus, некоего тайного бога”. И далее Юнг пишет: “Мне подумалось, что Фрейд на самом деле двигался в направлении прямо противоположном собственной цели, действуя, таким образом, против самого себя, – а нет ничего горше, нежели сознание, что ты сам свой злейший враг. По его же словам, Фрейд постоянно испытывал ощущение, что на него вот-вот обрушится некий “поток черной грязи”, – на него, который более, чем кто-либо, погружался в самые темные его глубины. Фрейд никогда не задавался вопросом, почему ему постоянно хочется говорить именно о сексе, почему в мыслях он все время возвращается к одному и тому же предмету (примите во внимание тождество – курсив автора). Он так и не понял, что подобная однообразность толкования означает бегство от самого себя или, может быть, от иной, возможно мистической, стороны своего “я”. Не признавая ее существования, он не мог достичь душевного равновесия. Его слепота во всем, что касалось парадоксов бессознательного и возможностей двойного толкования его содержимого, не позволяла ему осознать, что все содержимое бессознательного имеет свой верх и низ, свою внешнюю и внутреннюю стороны. И если мы говорим о внешней его стороне – а именно это делал Фрейд, –  мы имеем в виду лишь половину проблемы, что вызывает нормальное в такой ситуации бессознательное противодействие. С этой фрейдовской односторонностьюничего нельзя было поделать”.

Другой немаловажный факт фрейдовской теории, который подкрепляет правильность в определении “отдающая направленность либидо” – это теория “механизма вытеснения”, заимствованный им из психологии неврозов. Ведь, что собой представляет “механизм вытеснения”, как не аналог отдающей функции психики? Таким образом, инвертируемым, по определению, был сам Фрейд. И если, по принципу тождества, который мы в этой работе достаточно обосновали, перевести суждения на саму сущность психоструктуры Фрейда, то наше утверждение является истинным. То есть, по Фрейду, инвертированное лицо – это лицо противоположно-сексуальное [48]. Отмечу отдельно, употребляя терминологию Эйнштейна; противоположно-сексуальное относительно, судя по всему, некоей норме (нормальности), тогда как относительно самого инвертированного индивидуума – тождественно-сексуальное, по определению. Посему, сексуальная патология – это движение либидо, или нервно-психической энергии, в обратную сторону своего врожденного, значит и нормального, направления (направленности). То есть, сама по себе, патология в обширном смысле говорит о том, что у экстраверта либидо интровертирует (отдающий тип потребляет), а у интроверта экстравертирует (потребительский – отдает); и то, и другое, явления, – суть инверсия. И даже это еще не факт патологии, ибо последнее вообще указывает на необходимость и является вполне нормальным явлением жизни. Другое дело интенсивность протекания обратного процесса и его длительность во времени; мощная и длительная форма движения энергии вспять неизбежно приводит к неврозам, психозам и прочим душевным расстройствам. Но двустороннему типу, так называемому “психическому гермафродиту” (здесь, кстати говоря, нет ничего оскорбительного – Меркурий, управляющий интеллектом, коммуникациями, общением, знаком Близнецов, являющийся богом в алхимии, был гермафродит – то есть имел двойственную природу), опасность грозит меньшая, чем одностороннему человеку. По одной простой причине – первый не отрицает наличие полярностей в мире, и всегда обращает внимание на внутренние процессы, которые в нем происходят; второй же наоборот, как это делал Фрейд, – полностью отрицает всякого рода дуальность, и такое отношение не есть положительное свойство для своего носителя. Но оставим в покое патологию и вернемся все-таки к Шиллеру.

Юнг в указанном ранее сочинении в главе “Идеи Шиллера о проблеме типов” определяет последнего как интровертный мыслящий тип и, “что сам Шиллер принадлежит к такому типу, что заставляет его даже против собственной воли давать одностороннее описание”. А Гете у Юнга есть тип экстравертный. Как мы видим Юнг впал здесь в заблуждение, свойственное психологам, которые психическое рассматривают в отрыве от физиологического. Хотя, абсолютно непонятно каким образом появилось в человеке психическое? Тем более, в таком случае, туманным становится определение “психологический гермафродитизм”. Получается в человеке две психики. Почему не десять, двадцать, сто? Что есть односторонность, о которой говорит Юнг? Всему виной, банальное догматическое представление, что психическое имеет какие-то свои, независимые от тела, законы проявления. Будь Юнг немного проницательней, то он, наверняка бы, увидел в своей интровертной установке женскую составляющую, а в экстравертной – мужскую; тогда, все бы у него становилось на свои места. Шиллер бы уже не мог быть интровертным типом и одновременно с этим односторонним, ибо физиологически он мужчина, а если мужчина выражает свои мнения односторонним образом, то и психологически он мужчина, т.е. экстраверт – вот и вся дилемма. Поэтому Шиллер, как и Гете, – которым он безмерно восхищался (причина нам понятна), – являются ощущающими типами или экстравертами по Юнгу. Что вытекает из слов самого Шиллера, которые Юнг растолковывал с точки зрения своей субъективной интровертной установки. Шиллер говорит: “Мы придаем единичной силе как бы крылья и искусственно выводим ее далеко за пределы, которые как бы положены ей природою, только тем, что всю энергию своего духа сосредотачиваем на одной точке и стягиваем все наше существо в одну эту силу”. Далее Юнг указывает на воззрение Шиллера о том “что мы идем к божеству ощущающим (senses) путем, а не путем чувства”. “Пока человек ощущает, – говорит Шиллер, – только жаждет и действует движимый жаждою, до тех пор он представляет собою все еще только мир…Итак, человек должен придать материи форму, чтобы не быть только миром. Он должен обнаружить все внутреннее и всему внешнему придать форму. Обе задачи в полнейшем их осуществлении ведут обратно к понятию божества, от которого я исходил”. Видите, без божества никак вопрос не решается. Ибо, человеческое существо для него мрачная бездна, аналогично “Небесам, миру духов и ада” или “Последнему суду” Сведенборга. Шиллер так говорит: “А там, в бездне, царит ужас. Да не испытает человек богов и да не стремится он увидать то, что они милостиво скрыли в ночи под покровом страха”. По мнению Маркса, кстати говоря, “внутренний мир человека есть абстракция”. Некрасов так писал: “Той бездны сам я не хотел бы видеть // Которую ты можешь осветить”. И далее, об основных влечениях он пишет: “Чувственное (сенсуозное) влечение стремится к тому, чтобы поместить человека в границы времени и сделать его материей, чтобы время имело содержание. Такое простое состояние заполненности времени называется ощущением. Человек в этом состоянии есть не что иное, как единство (от слова один – вставка моя) различных величин, заполненный момент времени – или лучше – его нет, ибо его личность до тех пор отсутствует, пока над ним господствует ощущение и его увлекает с собою время”. В другом месте: “Личность есть абсолютное и неделимое единство, которое не может находиться в противоречии с собою” – в чем я сильно сомневаюсь, потому что любое желание личности есть форма противоречия, ибо направлено оно на изменение, “Но процесс изменений, – говорит Шиллер, – увлечет за собой твою индивидуальность и твою потребность, и то, к чему ты пламенно теперь стремишься, станет со временем предметом твоего отвращения”. И далее: “Предмет чувственного влечения называется жизнью в самом обширном смысле этого слова; это понятие, которое обозначает все материальное бытие и все непосредственно наличное в чувственности”. И последнее: “Главным победоносным источником разряжения формального влечения должна быть полнота ощущений”. По поводу своего ощущения конфликта между интуицией и интеллектом Шиллер так говорит: “…лишь только я начинал философствовать, как поэт во мне забегал вперед – точно так же, как философский дух, лишь только я принимался за стихотворство. И до сих пор со мною нередко бывает, что сила моего воображения мешает абстракции, а холодный рассудок задерживает поэтический подъем”. Юнг, как я указал чуть раньше, толкует таковое проявление психики Шиллера, как конфликт интуиции и интеллекта. Но если мы за помощью обратимся к психологу Ухтомскому, – одному из представителей ощущающего типа, – и обратим внимание на его теорию доминанты, то сразу же нам станет понятен смысл шиллеровского конфликта, потому что, по Ухтомскому, “при осуществлении одних рефлекторных движений исключается возможность выполнения других”.

По большому счету, доминанту Ухтомского можно уподобить тем типам, которые мы рассматриваем. То есть, говоря об ощущающем типе, мы можем подразумевать ощущающую доминанту или волевой тип, другими словами можно назвать волевой доминантой. Ведь, что такое доминанта, по Ухтомскому. Доминанта – это рабочий принцип и основное правило деятельности нервной системы, выраженной, как мы уже знаем, протеканием в организме нервного тока. Этой доминанте подчиняется осуществление любой рефлекторной реакции организма и имеет следующие основные черты:

в доминантном центре повышается возбудимость;

возбуждение в нем отличается стойким и не может быть мимолетным во времени;

он способен стимулировать воображение;

возбуждение доминантного центра обладает инерцией; дальние волны возбуждения подбадривают установившуюся доминантную реакцию, ускоряя ее разрешение;

возбуждение в этом центре сопряжено с торможением других рефлекторных механизмов, не принимающих участия в доминантной реакции.

В принципе, это есть обоснование того, что в психологии принято называть темпераментом – причем врожденым, отметим в скобках.

И последнее: как мы видим, исходя из математической модели темпераментов, начиная с 2000 года, не будут появляться люди с отсутствием двоек в их психоформулах дня рождения. Этим самым, природа независимо от воли человека сама создает, в определенные времена, те темпераменты, которые ей необходимы.

Эмоциональный тип (222)

Персоналии: Гегель, Фейербах, Локк, Декарт, Беркли, Марсель, Данте, Адлер, Келер, Эббингауз, Лейбниц, Фихте, Герцен, Коперник, Гумбольдт, Рамакришна, Савонарола, Гитлер, Сталин, Энгельс, Р. Кеннеди, Чехов, Бунин, Путин, Де Голь, Жуков, Рокоссовский, Шолохов, Павел I, Феллини, Макиавелли, Ланге, Мальбранш, Мендельсон, Цицерон, Паскаль, Гюйгенс, Линней, Лавуазье, Ленц, Мечников, Вико, Гаман, Геккель, Джентиле, Кондильяк, Зелинский, Вавилов, Ландау, Вивальди, Скарлати, Глюк, Мейербер, Оффенбах, Франк, Бородин, Делиб, Бизе, Римский-Корсаков, Леонковало, Гречанинов, Рахманинов, Прокофьев, Шостакович, Папа Бенедикт, Людовик XI, Сперанский, Боливар, Александр II (Освободитель), Франко, Эйзенхауэр, Рейган, Данелия, Лурия, Гальперин, Теплов, Челпанов, Фехнер, Введенский, Запорожец.

Декартовское “Мыслю, следовательно, существую” в нашем случае должно быть несколько уточнено и преобразовано в виде “мыслю, следовательно, объект вне меня, существует”. А если он существует, то я мыслю. Итак, ощущение предмета не есть еще отчетливое представление или ясная мысль. Часто мы слышим, как человек говорит: “Я ощутил в себе нечто, чему не могу дать объяснение”. У Юнга, например, ощущение и интуиция – это две противоположности. Таким образом, центр возбуждения ощущения, где явление не мимолетно, а притормаживается, указывает, как мы отметили чуть выше, на ощущающий тип, который функционирует на уровне воления, поэтому является, условно, формирующим отдающее либидо. Начало движения из этого центра вверх (кровь поднимается) характеризует собою эмоциональный тип. Ибо, посредствам эмоций в мозг доставляется ощутимый импульс. Поэтому-то Шиллер и не различал понятия ощущение и чувство (sensus) – мы же теперь понимаем разницу и не только в словоупотреблении. Посему, темпераментная зона эмоционального типа простирается от ощущения до представления (мышления). Гальперин, в своем выступлении с докладом о формировании умственных действий, высказал мысль о том, что умственные действия – это результат преобразования внешних материальных действий во внутренние, результат переноса внешнего действия в план восприятий, представлений и понятий. А эмоции рассматриваются им как ориентировка в ситуациях, личностно или жизненно значимых для человека и требующих внеинтеллектуальных способов решения.

Другими словами, эмоциональный тип есть тип сердечных желаний – как говорят в народе. Посему и функционирует он, как и сердце, зависимо от его ритмов расширения и сокращения (сужения). Возьмем, к примеру, Ленца – одного из представителей этого типа, – и перенесем его толкование процессов, происходящих в индукционной катушке, на процессы, происходящие в человеке; ибо, как он мыслит, таковым предмет и является. “В индукционной катушке, – говорит Ленц, – электрическая энергия передается через пространство (тело) между первичной (ощущение) и вторичной (мышление) ее обмотками (функциями) посредствам переменного расширяющегося и сужающегося – магнитного поля (сердца)”. Несколько другими словами, но, в принципе, то же самое имеет в виду и Гальперин, говоря о формировании действия. Оно у него начинается во внешней материальной форме, которая переходит во внутренний план. Полнота действия состоит в его развертывании или сокращении. Развернуть психическое действие – значит показать все его операции в их взаимосвязи. По мере выполнения действия операции сворачиваются сознательно или стихийно. Запорожец, также вывел тот факт, что в основе любого познавательного процесса находятся практические действия, и в частности что восприятие и мышление являются системой свернутых “перцептивных действий”, в которых происходит уподобление основным свойствам предмета и за счет этого образуется перцептивный, или мыслительный образ. Эмоции, по его мнению, есть процесс постепенного овладения действиями оценки смысла ситуации, и расценивал их как особое звено смысловой регуляции деятельности (“Развитие произвольных движений” 1960.). Теория Джемса – Ланге объясняет эмоциональное переживание как отражение соматических изменений. По их мнению, при отсутствии телесных проявлений чувств эмоции совершенно исчезнут. Хотя считается, что Кеннон вывел новую схему, отличную от теории Ланге, по которой возникновение эмоций и соответствующих физиологических изменений выглядит так: раздражитель – возбуждение таламуса – эмоция – физиологические изменения. Немного позже Бард показал, что эмоции и соответствующие им физиологические проявления возникают практически одновременно. Мы же видим и в том и другом случаях истинность в объяснении эмоций; ведь, для того, чтобы безусловно принимать теорию Кеннона – Барда необходимо определиться с раздражителем. Если раздражитель представляет собою психический элемент, то, естественным образом, он перейдет в физиологическое изменение, о чем и говорит Кеннон. Но, если раздражитель имеет физиологическое проявление, то, в таламусе сформируется мыслительный образ (представление) этого раздражения. Интересна нам и точка зрения Ланге на теорию воли, изложенной им в статье “Элементы воли” (1890) и в книге “Душа ребенка в первые годы жизни” (1892). В них он отрицает понятие воли как особой, специфической силы, а считает, что воля возникает из ощущений как некий импульс, она не осознается человеком, осознанными являются сами движения, как уже исполненные (апостериорные). Тем не менее, Ланге не считает, что волевые акты носят неосознанный характер, и признает их целесообразность, происходящую из сознательных представлений человека. Таким образом, у него воля – это практическое знание о целесообразных движениях, возникшее благодаря предыдущему опыту. Видите, как легко впадают в заблуждение философы и психологи тогда, когда к динамичным процессам, происходящим в человеке, пытаются давать статичные определения. С другой стороны, мы должны уяснить, что активность воли, которую человек ощущает, посредствам эмоций доставляется в мозг, из чего формируется представление. То есть, эмоция – это движение воли, только лишь на другом уровне. Эмоциональность в человеке служит для того, чтобы рассеивать, уменьшать интенсивность воли; она высвобождает организм, посредствам действий, от скопившейся в нем волевой энергии, которую мы называем либидо. Воля устремляется во внешний мир, и первое, что представляется человеку – это смутное ощущение этого стремления. А если бы каждое ощущение воздействовало на волю, мы бы, не думая, не размышляя, начинали действовать. Я согласен, что отдающая направленность либидо, в своих действиях руководствуется ощущениями, то есть, раздражителем действия является окружающая действительность, но следует отметить, таковое не есть истинное положение дел. Истина внутри человека, а не вне него. Тут же, у Ланге, мы видим, как подменяются понятия. Свободная воля, теперь, есть таковая потому, что “волевой акт сознательно представляется человеком” – т.е. то, что захотел человек, то он и сделал. А по какой причине, собственно говоря, он захотел? Об этом мы уже говорили, поэтому зайдем к этой проблеме с другой стороны рассмотрения, а именно; утверждение Ланге следует понимать, как субъективное и одностороннее. В таком случае, мы и имеем определение воли, как зависимой от интеллекта, в которой постулируется свобода выбора. В противоположность же ему, например, у Шопенгауэра воля определяется объективно и идеально (двусторонне), то есть он выносит ее за рамки интеллекта и когда говорит “Свобода воли”, то это относится к воле, а не к свободе выбора. Посему, это и является двумя полярными противоречиями на сегодняшний день, ибо одна часть философов вместо того, чтобы говорить о воле говорят, о выборе, о сознательном и ощущающем. Когда Ланге активно познает окружающую среду, то пассивное восприятие для него остается бессознательным, то есть потребительская функция воли, через слух, разум и чувства пассивно воспринимает импульсы из внешнего мира; после чего происходит процесс отдачи, ведь, после того, как что-либо воспринято, сразу же следует отдача. “Земля никогда не возвращает без излишка то, что получила” – говорит Цицерон. Поэтому, бессознательное для Ланге и всей односторонности, пытается быть осознанной и приведенной к общему знаменателю – таковое возможно только в видимом внешнем мире, о чем и пропагандируется. Вот поэтому-то, такими субъектами обратная функция проявления мира расценивается как зло, хотя они и не осознают, что вместе с этим они воспринимают то, что им необходимо; положение в обществе, деньги, достаток, – короче говоря, – все то, что имеет форму. Складывается впечатление, что человеку бог раздал карты в масть, ибо с раннего возраста он уже на коне, и находится на нем где-то от 33 – 42 лет. После происходит процесс обратный, а сам процесс называется кризисом среднего возраста. Поэтому, пассивное бессознательное потребление, с одной стороны, полезно, с другой же стороны, может оказаться вредным; хотя и в том, и в другом случае всегда истинно потому, что в этом не участвует интеллект. Когда он начнет руководить всецело действиями субъекта, последний обречен на ошибочность результатов всех своих сознательных действий. Отсюда же и происходит утверждение этого типа, что душа человеческой личности “на 99% есть продукт истории и общественности”, а проявление жизни социокультурного мира является язык и слово – главный фактор психического развития человека как существа общественного и исторического. Следовательно, данный тип определяет проповедников, ибо обладает даром убеждения. Как Ланге, в свое время, популяризировал свою идею создания при русских университетах кабинетов и лабораторий по изучению экспериментальной психологии среди населения и ученого сообщества. Вскоре к нему начали поступать пожертвования от населения, и в результате в 1896 г. в Одессе была открыта первая в России психологическая лаборатория.

И последнее: Возьмем, например, Гегеля и Канта, которые являются отдающими типами, и посмотрим, как они рассматривают мышление. Кант говорит: “Рассудок в познании – мыслительное упорядочение, систематизация явлений, материала чувственности. Он привносит форму в знание, содержание которого есть результат чувственного созерцания. Носит конечный, ограниченный характер, поскольку конечно и ограничено содержание, порождаемое чувственным познанием. Разуму свойственно стремление к выходу за пределы этой конечности, к поиску безусловных оснований, не ограниченных рамками конечного опыта; стремится найти бесконечное, безусловное, абсолютное. Однако разум не достигает этой цели и впадает в неразрешимые противоречия – антиномии”. Гегель согласен с Кантом; он противопоставляет разум как “бесконечное мышление, рассудку, как “конечному” мышлению. Я задам один вопрос, на который мы в принципе в этой работе уже ответили. Что есть такое в познании и в мышлении, которое мыслит начало и изначальное, а не конечное и бесконечное? Может быть, в головном мозгу есть еще что-нибудь помимо разума и рассудка, которое мыслит начало? Очень жаль, что мы этого еще так и не знаем. У Ланге же говорится то же самое, только другими словами: Он выделяет две функции сознания. 1) “гедоническое сознание”, отвечающее за переживание чувства боли или удовольствия и осуществляющее оценку результатов рефлекторных движений (кантовский рассудок); 2) “предвидящее сознание”, или память, которая осуществляет приспособление организма к предвидению явлений на основе прошлого опыта (разум). И первое, и второе, как мы видим, проявляется апостериори, в будущем, без всякого намека на априорное и прошлое. А как оно может быть, если человек всецело отдается умствованию и другая сторона проявлений мира для него есть, что-то сходное с “характером помешательства Паскаля, который настолько истощил умственной работой духов своего мозга, что воображал, что видит с левой стороны огненную пропасть, от которой ему всегда приходилось защищаться стульями или какими-нибудь другими преградами, которые могли бы помешать ему увидеть эту ужасную фантастическую бездну [49]”.

Мыслительный тип (22222)

Персоналии: Кант, Гартман, Монтень, Борн, Герц, Ньютон, Штраус, Дюма (отец), Вольтер, Некрасов, Баталов, М. Марсо, Кальман, Брейер, Салливен, де Палестрина, Люли, Россини, Байрон.

“Мысли свежи, выносливы ноги.

Отдаешься невольно во власть

Окружающей бодрой природы;

Сила юности, мужество, страсть

И великое чувство свободы

Наполняет ожившую грудь;

Жаждой дела душа закипает,

Вспоминается пройденный путь,

Совесть песню свою запевает…

Я советую гнать ее прочь..” (Некрасов. “Рыцарь на час”).

Итак, здесь мы вторгаемся в темпераментную зону чистого интеллекта, в которую эмоции донесли материал ощущений. “Опыты” Монтеня, “Критики” разума Канта, механическая теория Ньютона и его же теория цвета, “катарсис” Брейера, объясняющий некрасовское потрясение смертью его матери, которое будет медленно убивать поэта изнутри, беспокойство и динамизм Салливена, полностью отвергающий инстинкты смерти и разрушения, инфантильные сексуальные стадии, комплекс Эдипа, – короче говоря, всего того, чем был богат классический фрейдизм. Все это, повторяю, зона интеллекта. Тем менее в этой связи нам понятно, почему сфера познания объективного мира, которая должна, по мнению, предшествующих описанных типов отдающей направленности, определять момент адаптации организма к миру находит в этом мире только то, что неудовлетворительно и по гартмоновски пессимистично. Даже его симбиоз с бессознательным Шиллера выливается в некие невротические “вытеснения”, употребляя фрейдовскую терминологию. Но если мы примем во внимание огромное желание субъекта быть свободным, а, с другой стороны, зависимость этого самого субъекта от объективной реальности, тогда аффектирование между индивидуумом и средой не вызывает у нас никаких трудностей в понимании сути этих противоречий. Более того, если в потребительской направленности отрицательное отношение мира к субъекту, в конечном итоге, идет на пользу субъекту, то в данном случае, как раз получается все наоборот; среда не принимает в распростертые объятия устремления индивидуума, если они выражены в свободном стиле, ибо натурально такие действия от чрезмерного избытка в сердце не особенно приветствуются. Следует, также заметить, что отношения со средой начинают портиться приблизительно к сорока годам. До этого времени двери распахнуты и человек, наряду с почестями, обрастает и привычками. Поэтому, нас иногда шокирует то, что, например Россини, в возрасте 37 лет, будучи самым знаменитым (кстати, первый грандиозный успех пришел к нему в 20 лет вместе с оперой “Танкред” на героическую рыцарскую тему, в основу которой была положена трагедия мятежного французского мыслителя Вольтера), самым богатым и самым модным оперным композитором, вдруг неожиданно для всех прекратил сочинять оперы, и пожелал покоя. Определенно известно только то, что кроме эмоционально насыщенной “Stabat mater” и нескольких еще небольших вещей он больше до своей смерти ничего не написал. Таким же путем шел и Кальман: в 36 лет ему приносит мировой успех “Графиня Марицы” и после, до 40 лет, три посредственных вещи приносят некоторый вид успеха, чем, в принципе, все и заканчивается. И никакие усилия самого Кальмана не приводят его к более внушительным успехам и достижениям. А последние годы его жизни оказались весьма и весьма трагичными. Зато, если не принимать во внимание свое внутреннее стремление к свободе, то, на примере Палестрины, можно созерцать явление обратное. После того, как папа Пий IV услышав “Мессу папы Маркелла”, – написанную Палестриной в честь покровителя Палестины, – воскликнул: “Здесь Иоанн в земном Иерусалиме дает нам предчувствие того пения, которое святой апостол Иоанн в пророческом экстазе слышал в небесном Иерусалиме”. После этого сочинять в стиле Палестрины было обязательным для композиторов католической духовной музыки. Неудивительно, что до конца жизни композитор занимал почетную должность руководителя капеллы собора Св. Петра и написал за свою жизнь много церковных призведений: около 100 месс, 68 офферториев, более 200 мотетов, гимны и другие духовные хоровые сочинения.

Таким образом, отношение этого типа со средой обитания не всегда, будем говорить, гармоничные. И диссонанс в их сношениях по большей части происходит по вине самого человека, который бессознательно к этому стремится, а в некоторых, и не малых, случаях стремится сознательно. Как, например, в изданиях двух авторов в предисловиях ценность книг определяется так: В первом случае, цитирую по тексту, “брошюру украли программисты, которые набирали рукопись для издания”; во втором случае: “эта книга проходила тернистый издательский путь в течение двух лет” и “автор никогда не был ортодоксальным марксистом, что не ускользнуло от бдительного ока идеологических стражей” и в другом месте: “Не собираюсь этим гордиться, но все же стоит, наверное, сказать, что за последние тридцать лет советской власти никто из философов не подвергался в партийной печати такому жесткому осуждению, как я”. Прибавьте к этому детективную историю вокруг авторства “Данаиды” Сальери и Глюка и вы поймете, что это не проделки объективной реальности, а внутреннее неудовлетворенное (беспокойное) состояние человека.

“Нас давит времени рука,

Нас изнуряет труд,

Всесилен случай, жизнь хрупка,

Живем мы для минут…” (Некрасов).

Интуитивный тип (2222222)

Персоналии: Мендель, Гальтон.

Мендель учился в школах Хейнцендорфа и Липника, затем в окружной гимназии в Троппау. В 1843 окончил философские классы при университете в Ольмюце и постригся в монахи Августинского монастыря св. Фомы в Брюнне (Австрия, ныне Брно, Чехия). Служил помощником пастора, преподавал естественную историю и физику в школе. В 1851–1853 был вольнослушателем в Венском университете, где изучал физику, химию, математику, зоологию, ботанику и палеонтологию. По возвращении в Брюнн работал помощником учителя в средней школе до 1868, когда стал настоятелем монастыря. В 1856 Мендель начал свои эксперименты по скрещиванию разных сортов гороха, различающихся по единичным, строго определенным признакам (например, по форме и окраске семян). Точный количественный учет всех типов гибридов и статистическая обработка результатов опытов, которые он проводил в течение 10 лет, позволили ему сформулировать основные закономерности наследственности – расщепление и комбинирование наследственных “факторов”. Мендель показал, что эти факторы разделены и при скрещивании не сливаются и не исчезают. Хотя при скрещивании двух организмов с контрастирующими признаками (например, семена желтые или зеленые) в ближайшем поколении гибридов проявляется лишь один из них (Мендель назвал его “доминирующим”), “исчезнувший” (“рецессивный”) признак вновь возникает в следующих поколениях. (Сегодня наследственные “факторы” Менделя называются генами.). О результатах своих экспериментов Мендель сообщил Брюннскому обществу естествоиспытателей весной 1865; год спустя его статья была опубликована в трудах этого общества. На заседании не было задано ни одного вопроса, а статья не получила откликов. Мендель послал копию статьи К.Негели, известному ботанику, авторитетному специалисту по проблемам наследственности, но Негели также не сумел оценить ее значения. И только в 1900 забытая работа Менделя привлекла к себе всеобщее внимание: сразу три ученых, Х. де Фриз (Голландия), К.Корренс (Германия) и Э.Чермак (Австрия), проведя почти одновременно собственные опыты, убедились в справедливости выводов Менделя. Закон независимого расщепления признаков, известный теперь как закон Менделя, положил начало новому направлению в биологии – менделизму, ставшему фундаментом генетики. Сам Мендель, после неудачных попыток получить аналогичные результаты при скрещивании других растений, прекратил опыты и до конца жизни занимался пчеловодством, садоводством и метеорологическими наблюдениями.

Второй представитель интуитивного типа Гальтон также страстно увлекался метеорологическими наблюдениями, о чем сообщается в статье А. Рудкевича, посвященной Гальтону и обнародованной в журнале “Биометрика” (все цитируемое ниже взято мной из этой статьи): “Второй, после географии, страстью Гальтона была климатология и метеорология. Он первым стал публиковать метеорологические карты Европы и атласы; первым (1863 г.) установил в атмосфере области с повышенным давлением и с максимумом в центре, названные им “антициклонами””. Как известно информация мать интуиции, что совершенно верно заметно на примерах этих двух людей – особенно на примере Гальтона, который “был, по словам К.А.Тимирязева, “один из оригинальнейших ученых исследователей и мыслителей современной Англии”. Круг интересов Гальтона был чрезвычайно широк: в молодости он много путешествовал, занимался этнографией и географией человека; увлекался метеорологией; после он изучал наследственность человека, талант и способности, разработал методику генеалогического анализа (изучения родословных); впервые использовал метод исследования близнецов в биологии и в психологии (“близнецовый анализ”); внес немалый вклад в теорию статистики, в частности, первым применил статистический анализ в биологии человека и психологии; был одним из основоположников экспериментальной психологии и первым ввел в нее применяемые теперь так широко психологические тесты и опросники; разработал антропометрию – исследование человека путем измерения его внешних анатомических признаков, в частности, занимался дактилоскопией – исследованием кожных пальцевых узоров; он же был основоположником евгеники – учения об улучшении наследственности человека. В 1850 Гальтон отправился в путешествие в Южную Африку, которое продолжалось два года. Там он развился как географ и этнограф, а также собрал материалы для будущих евгенических исследований. Результатом путешествия стала книга под названием “Рассказ исследователя тропической Южной Африки”. За нее Гальтон был награжден золотой медалью географического общества”.

В связи с тем, что мое сочинение и излагаемая в нем теория идет в разрез с теорией гальтоновской психической наследственностью, мы остановимся на разборе воззрений Гальтона более подробно. Итак, суть его теории сводится в общих чертах к следующему: психические свойства человека наследуются в той же мере, в коей наследуются свойства физические. Он пишет о равном вкладе в наследственность детей со стороны и отца и матери. “Изучая биографии талантливых людей – он проследил родство около четырехсот знаменитых людей, – Гальтон опровергает очень распространенное в то время мнение о том, что одаренные люди имеют “слабое тело”. Он делает вывод, что “большинство больших людей – крепкие животные”. Главный вывод Гальтона – наследование способностей и таланта: “Ровно половина из числа наиболее знаменитых людей, – пишет он, – имеет одного или нескольких выдающихся родственников”. Наследственны, по мнению Гальтона, не только способности и талант, но и другие психические и биологические свойства: склонность к пьянству, к бродяжничеству, к туберкулезу, болезням сердца и к долголетию, а также мораль и религия. Большим достижением Гальтона была “теория корня”. Подобно многолетнему травянистому растению, наследственность которого скрыта в зимующем корне (воля, по моему) и проявляется снова и снова весной, когда растение всходит, наследственность человека, скрытая в половых клетках, проявляется в период формирования организма. Эта теория предвосхитила идею Вейсмана о “зачатковом пути”, то есть, по сути дела, современные представления о развертывании генетической программы, скрытой в половых клетках. Для доказательства ведущей роли наследственности в формировании организма Гальтон использовал новый, им разработанный и введенный в науку метод близнецового анализа. Он первым различил два типа близнецов: однояйцовые и двуяйцовые. Первых в его исследовании было 35 пар. Они не различались по внешности, цвету глаз и волос, росту, весу, силе, но различались по почерку. Признаки сходства не ослабевают с возрастом: пожилые однояйцовые близнецы похожи друг на друга, как близнецы в детстве. Они даже заболевают одними и теми же болезнями. Что же касается психологического сходства, то Гальтон приводит в качестве его доказательства один анекдотический пример: два близнеца купили на день рождения друг другу в качестве подарков одинаковые бокалы для шампанского, причем один из них сделал эту покупку в Англии, а другой – в Шотландии”. Последнее доказывает, что люди, родившиеся в один и тот же день одного и того же года, по определению, будут иметь одинаковую психоформулу рождения. Следовательно, независимо оттого будут они или не будут являться близнецами, хоть бы однояйцовыми или двуяйцовыми, то действия и мысли, а равно как и предпочтения, будут совершенно одинаковыми. Тем более тогда, когда они вырастут в одинаковой среде. Именно поэтому близнецы, которых в пример приводит Гальтон, и купили одинаковые бокалы. Последнее, я показал в этой работе достаточно.

В силу этого, нам следует пояснить следующее: Что есть наследование вообще? Наследование – это полученные качества, способности, форма и прочее субъектом помимо его желания и против его воли. Таковые, как принято говорить, переходят к индивиду от родителей или родственников. Ведь, никто же не думает оспаривать тот факт, что наследственно все то, что достается помимо желания самого субъекта. Таким же образом, наследуется и имущество после смерти родителей, но абсурдно было бы утверждать, что наследники желали смерти своим родителям. Есть, безусловно, такие случаи, но такие случаи осуждаются обществом и наказываются уголовно, ибо намерение к совершению преступления есть также и преступление, которое наказывается соответствующим образом. Следовательно, человек наследовать от родителей может только лишь объективную среду, в которой он какое-то время будет пребывать помимо своей воли – это первое. А второе – он наследует свою форму, то есть внешний вид, сообразно, с внешним видом родителей. В какой-то мере были правы в те времена большинство современников Гальтона, в том числе его друг Герберт Спенсер и его двоюродный брат Чарльз Дарвин, полагая, что в формировании организма большую или даже ведущую роль играют факторы среды. В смысле, я повторяю, формирования наследственных признаков, но не нервно-психического темперамента. Кстати говоря, сообразно с этими темпераментами и только с ними необходимо рассматривать и возможные болезни, патологии и прочее. Если брать однояйцовых близнецов Гальтона, то, судя по всему, речь идет об односторонних типах, а двуяйцовые – двусторонние типы. Потому как, помимо того, какие они близнецы еще и необходимо было обратить внимание на то, какого они пола. Но даже и это не играет особенной роли, ибо женщина с мужскими качествами имеет практически аналогичный темперамент с мужчиной с мужскими качествами, о чем мы говорили выше, и еще скажем чуть позже.

Далее: “Гальтон был ученым-многоборцем, но более всего он известен как основоположник новой науки – евгеники, что в переводе с древнегреческого означает “наука о благорождении”. Сам Гальтон определял евгенику как науку об “улучшении рода”. По его идее она – часть науки об улучшении видов, она включает в себя и животноводство, и растениеводство. Согласно учению Дарвина, выведение новых сортов растений и пород животных осуществляется методом искусственного отбора, т.е. отбора разумного, направляемого человеком. В дикой природе видообразование осуществляется путем естественного отбора, идущего стихийно и нецеленаправленно. Искусственный отбор намного эффективнее и быстрее естественного: если распространить его принципы на человека, то его, как и сельскохозяйственные растения и домашних животных, можно усовершенствовать и облагородить.

Но животных селекционеры скрещивают насильно, а как быть с человеком? Его надо просвещать! Гальтон подчеркивал важность распространения знаний о наследственности и эволюции. Человек должен сознательно исправлять и ускорять эволюцию своего вида, активно вмешиваясь в ее ход; одна только биологическая эволюция делает это слишком медленно и с ошибками. Человек должен сознавать “моральный долг” влиять на ход своей эволюции; стремление улучшить человеческий род должно стать новой религией человечества. “Если бы одна двадцатая доля стоимости и труда, которые тратятся на улучшение пород лошадей и собак, была затрачена на улучшение человеческой расы, – писал Гальтон, – какую бы галактику гениев мы могли бы создать!”. Почему же мы, все-таки бессильны сделать так, чтобы по нашему желанию рождался определенный тип людей? Для этого необходимо лишь одно условие: этот будущий человек должен естественно родиться в определенный день, который мы теперь, можем высчитать с практически математической точность. Но вот, какая в реальности получается сумятица: сколько конкретно та, или иная, женщина вынашивает плод неизвестно; следовательно, и предсказать его появление на свет также невозможно.

Представление о врожденном неравенстве людей имеет долгую историю: оно было сформулировано еще в “Государстве” Платона. Гальтон по этому поводу писал: “Таким образом, мы приходим к неоспоримому, хотя, быть может, и неожиданному заключению, что люди выдающейся даровитости по отношению к посредственности стоят настолько же высоко, насколько идиоты стоят ниже ее”. Отметим: хотя Гальтон отрицал природное равенство людей, он оставался демократом: он подчеркивал, что аристократическое происхождение не имеет значения, поскольку хорошие качества не являются привилегией аристократов. В качестве примера он приводил выдающегося французского математика Д’Аламбера, выходца из пролетарской семьи, но уже к 24 годам ставшего ученым высшего ранга. Главная мысль генетических изысканий Гальтона – наследственность значительно важнее роли средовых факторов; эту мысль он пытался обосновать с помощью близнецового анализа”. С этим я полностью согласен и моя теория, если будет осознана человеком, способна из него сделать выдающегося человека. Такое возможно только лишь в нервно-психической сфере, о которой я и пишу. С другой стороны я не согласен с тем, что Гальтон переносил на человечество дарвиновскую теорию естественного отбора: “слабые нации” должны исчезать, их вытесняют в процессе естественного отбора “сильные нации”. Однако в современном обществе отбор (стихийный, неразумный) приводит зачастую к более интенсивному размножению и, соответственно, к увеличению пропорций в обществе более слабых. Нация становится сильной, когда претерпевает трудности и лишения, – она становится таковой, а не рождается. Так же, как и гениями становятся, ибо предрасположенность стать гениальным, талантливым, святым имеют все, но становятся ими единицы. Возьмите, новоорлеанскую трагедию августа 2005 года, в которой погибло от страха и паники масса людей, которая могла бы быть живой.

Одной из причин меньшей плодовитости элиты Гальтон считал тенденцию к более позднему вступлению в брак ее представителей. Обязанность государства, по Гальтону, состоит в создании условий для более ранних браков наиболее достойных членов общества и для их раннего воспроизводства (льготы на приобретение хороших квартир и домов, уменьшение платы за жилье). Гальтон полагал, что помощь общественной элите, создание условий, благоприятствующих ее воспроизведению, важнее помощи нищим; он противопоставлял сентиментальному состраданию бедным “более мужественное желание поддержать одаренных природой и национальную эффективность будущих поколений”. Действительно, давайте всем миром помогать и поддерживать элиту, тогда мы точно получим государство идиотов.

“В нашей стране в двадцатые годы возникло Евгеническое общество, издавался “Российский евгенический журнал”. В тридцатые годы евгеника была заклеймена как наука, оправдывающая неравенство и расизм. И не только в нашей стране! Немалую роль в том, что ученые и гуманисты стали отворачиваться от евгеники, сыграло то, что евгеника стала терять свое первичное академическое и гуманистическое начало, что в нее все более и более стал просачиваться дух расизма. Нобелевский лауреат, иммунолог Шарль Рише выступал против кровосмешения, отстаивал идеи “чистоты высшей расы”; другой нобелевский лауреат, величайший хирург, первый врач, осуществивший пересадку органов, – Алексис Каррель в книге “Это неизвестное существо человек” предлагал восстановить аристократию через усиление ослабевшего отбора, он также оправдывал телесные наказания и эвтаназию. Не только в Европе во времена Третьего Рейха, но и в Америке такого рода “евгенические” идеи воплощались в жизнь. Например, в США только в 1935 году было проведено 21539 операций по стерилизации умственно отсталых. Еше один нобелевский лауреат, Питер Медавар, провозгласил: “Над евгеникой витает нестерпимый запах газовой камеры”.

Но… прежде чем принять или не принять такое обвинение, попытаемся подойти к евгенике с возможной мерой научной объективности. Напомним, что евгеника включает два направления: позитивное и негативное. Первое – позитивное – оправдывает такие государственные мероприятия, как специальный подбор лучших пар с целью получения от них самого полноценного потомства. Более чем очевидно, что такое ограничение одной из главных свобод человека – свободы выбора супруга – вступает в вопиющее противоречие с основными правами человека и потому оно сродни фашизму и расизму.

Мероприятия второго – негативного направления состоят в ограничении рождаемости лиц с явной наследственной отягощенностью; такое ограничение может быть как императивным – запрещение иметь детей лицам с тяжелыми психическими заболеваниями наследственной природы, так и неимперативным, в форме советов и предостережений семьям, в которых велик риск рождения ребенка с наследственной аномалией. Негативная евгеника принята в наше время во всех цивилизованных странах, в том числе и у нас, но, конечно, не в форме стерилизации “неполноценных представителей рода человеческого”, а только в виде медико-генетического консультирования или, в крайних случаях, в ограничении брачных связей лиц с тяжелыми психическими дефектами наследственной природы”.

Итак, психологические типы, как видно из моей работы, создает природа. Каким образом она это делает мы можем узнать, если конкретно определим срок беременности женщины и точное время зачатие ребенка. Далее, должны быть четко сформулированы причины конкретных сношений мужчины и женщины по их психоструктурному портрету и многое-многое другое. Пока этого нет ни первый, ни второй методы облагораживания наций невозможен. Единственный путь евгеники возможен, как индивидуальный подход к каждому индивиду для того, чтобы он саморазвивался и самоулучшался.

Глава XXVI. Амазонская направленность нервно-психического либидо

Аналитически-волевой тип (нет // 2)

Персоналии: Ахматова, Ж. Санд, Коко Шанель, Ковалевская, Мария Кюри, Зайгарник, Индира Ганди, Елизавета Тюдор, Жана Д`Арк, Хорни Карэн, Алла Пугачева, Мадонна, Румянцева, Симона де Бовуар, Роза Люксембург, Мария Юдина, Ольга Чехова, Камилла Клодель, Царевна Софья Алексеевна, Мария Ермолова, Надежда Плевицкая, Мэри Пикфорд.

Жрицами божественной бессмыслицы

Назвала нас дивная судьба,

Но я точно знаю – нам зачислятся

Бденья у позорного столба,

И свиданье с тем, кто издевается,

И любовь к тому, кто не позвал…

Посмотри туда – он начинается,

Наш кроваво-черный карнавал.

(Ахматова. В. Срезневской. 1910.).

Человек всегда хорошо себе представляет, что есть его знание, но как он знает или почему он знает именно то, что он знает для него все же остается загадкой, которую, провидением природы, уготовано ему разгадывать всю свою короткую жизнь. Так и здесь, мы наблюдаем, бурное течение страстей, вызванных возбуждением воли инородным мужским духом. Именно в этом противопоставлении мужского и женского проявляется талант; талант, которому суждено созреть в жизненных неурядицах, в непонимании, в бунтарстве и в стремлении к абсолютному – к богу или любви. К тому, что вечно привлекает натуры идеалистичные, целые, поэтому и аффективные. Это и есть та грань таланта, которая отличает его от гениальности, ибо гений как аффективный мужчина с женским интеллектом проявляется обратным образом; в процессе чувственного и пассивного созерцания; весь гениальный процесс творчества происходит вдали от людей, от общества, от суеты человеческой жизни. Активность и пассивность, деятельность и бездеятельность, достижение целей и абсолютное пренебрежение последними, буйство желаний и апатия, – вот грани человеческих достоинств, где самые кардинальные, граничные, находящиеся на самом пороге бездны и пучины мироздания являются более гениальными и более талантливыми, чем предшествующие состояния.

Амазонскую направленность нервно-психического либидо, в этой связи, необходимо определять как направленность таланта, который оттачивается двенадцатичасовыми занятиями за письменным столом или вообще в бурной общественной жизни, исходящими, я повторю, от противоречия в женской натуре, в которой отчаянно борются два начала – мужское и женское. Как сказано в статье, посвященной Жорж Санд: “Она была достаточно умна и самостоятельна, чтобы не позволить партнеру подавить ее личность, с другой стороны, она бесконечно желала заботиться о слабом, по-матерински вкладывать в мужчину свои радости и печали, но не прощала ему малейших слабостей”. В своем романе “Лелия” писательница обратила внимание на эту свою внутреннюю проблему, и проблему всего женского пола, и обнажила самое сокровенное в женской сексуальности, аналогично тому, как это сделал родственный ее тип, Фрейд, только в мужской ипостаси. “Почему я так долго любила его, – пишет Санд, – это было лихорадочное возбуждение; оно рождалось во мне, потому что я не получала удовлетворения…Рядом с ним я испытывала какую-то странную, иступленную жажду, которую не могли утолить самые страстные объятия. Мне казалось, что мою грудь сжигает неугасимый огонь; его поцелуи не приносили мне никакого облегчения. С нечеловеческой силой сжимала я его в своих объятиях и, теряя силы, в отчаянии падала рядом с ним”. Зато свою любовь к Мари Дорваль, которую Санд боготворила и обожала, она сохранила до самой смерти артистки. Хотя их связи и отчаянно сопротивлялся муж Мари, ревниво пытаясь изолировать жену от “этой Сафо” – однако безуспешно. Вообще с мужчинами у нее отношения складывались из рук вон плохо, впрочем, как и у всех представительниц этого типа. Другое дело происходит тогда, когда имеет место сношение с мужчиной женственным, с этаким эфемерным созданием; каким, например, для Санд был Шопен – “полная противоположность мужиковатой писательнице”. “Санд, к тому времени уже разведенная с мужем, предложила Шопену реальную материальную поддержку. Почти девять лет длились их отношения. Композитор обрел в лице Жорж “вторую маму”…Она лечила Шопена, возила его вместе со своими детьми на отдых и называла их “мои три ребенка”. Шопен в одном из своих писем родным в Варшаву так характеризует Санд: “Рассуждая здраво – жаль, а впрочем, может быть, и очень хорошо – с той точки зрения, что пани Санд всегда поступает необычно и что в итоге все оборачивается на благо – даже то, что на первый взгляд представляется немыслимым. У нее, как я ей не раз говорил, своя звезда, которая ведет ее; часто, когда приходят черные мысли, я ее утешаю этим. – И это на самом деле так. Несчастье ее с мужем обернулось в хорошую сторону. Дети, которых она любит больше всего, всегда были при ней – воспитала их здоровыми и счастливыми. Сама, несмотря на огромную работу, здорова – даже зрение не ослабело, хотя она и написала столько томов (свыше девяноста). Все ее обожают – она не бедна – занимается благотворительностью; вместо того, чтобы устроить свадьбу дочери, она дала тысячу франков на бедных своего прихода, как у нас говорят. Только порой говорит неправду, но романистке это позволительно [50]”. Но даже в Шопене она не находит отдохновения, ибо последний есть представитель, так же, как и она, отдающего типа (дата рождения Шопена точно не установлена, но по его поведению можно судить о том, что я сказал с большой долей вероятности). То есть связь их была построена на бессознательных проекциях. Ведь, мы часто представляем себе, что женщина – это, безусловно, женщина, а мужчина – это мужчина; что приводит к тому, что требуем поступать от женщины как следует женщинам вообще, а мужчине, как следует поступать всему мужскому, опять же, вообще. Но никто не задумывается, как может быть мужчина мужественным и стойким, не будь в нем женских качеств; и, каким образом, женщина может вести себя как женщина, если в ней поселился мужской дух? Как нам объяснить, что у Ахматовой, как и у Пушкина, было какое-то особенное чувство к большим старым деревьям; комаровским соснам, слепневским березам, Царскосельским дубам и липам, которые казались ей, чуть ли не историческими персонажами, и она радовалась, если эти хранители древности как старые знакомцы приходили к ней во сне? (Цитируется по “Синий вечер” Ахматова., М., Эксмо-Пресс., 2000г., с.38.). Или как объяснить, почему Маяковский каждый день читал Ахматову?

Итак, в полной мере отдающее либидо проявляет себя в благотворительности и в безвозмездной помощи нуждающимся, то есть в процессе отдачи. “Она была совершенно лишена чувства собственности, – писал Чуковский об Ахматовой, – Близкие друзья знали, что стоит подарить ей какую-нибудь, скажем, редкую вещь, как через день или два она раздаст эти подарки другим”. Такой же склонностью обладала и Шанель. Так сообщают, что Дягилев боялся Шанель – “он никогда не встречал человека, отдающего деньги и ничего не требующего взамен”. Примечательно также и одно из воспоминаний Коко, в котором улавливается мужская естественность ее внутреннего мира: “Однажды я надела мужской свитер, просто так, потому что мне стало холодно…Подвязала его платком (на талии). В тот день я была с англичанами. Никто из них не заметил, что на мне свитер”. “Счастье не в том, – считала Шанель, – чтобы идти рука об руку с состоятельным мужчиной, оно не связано с минутным экстазом горячей страсти, оно – в деньгах и в независимости, в возможности помочь окружающим, в даре общения с искусством”. Кстати говоря, еще Тацит в первой книге своей “Истории” на примере Кальвии Криспиниллы подмечал, что “она пользовалась большим влиянием благодаря богатству и бездетности – двум преимуществам, которые играют свою роль в любые времена, и дурные, и хорошие”. Поэтому она выбрала независимость и одиночество, аналогично тому, как и Елизавета Тюдор (Queen virgin) для “блага своего народа” смиренно согласилась остаться девственницей, как впрочем, и в жизни, этот тип зачастую предпочитает одиночество. Что, кстати говоря, весьма и весьма интересно: Ведь, что получается: человек, который достоинствами своими считает дерзость, образованность, энергичность, честолюбие, по закону тождества эти же качества предпочитает видеть и в другом (обыкновенно в мужчине) выбирает в конечном итоге абсолютно противоположное. Прав был, наверное, Блаженный Августин, который сказал в своем трактате “О душе”, что душа живет в крови, потому что это дух. Другое, еще более интересно, представительницы этой направленности весьма не дурны собою; даже стоит сказать – они красавицы. То есть, внешние формы этих женщин прекрасны, а сами они симпатичны. Сказывается, судя по всему, природная мужская наследственность, которая отвечает за телесные формы (фигура Аполлона, как можно заметить, более божественна, чем фигура Венеры; поэтому-то женщины зачастую предпочитают спортивного вида мужчин, а если они еще и симпатичны, тогда женщинам, увы, не повезло, ибо последние не той ориентации, которая интересует слабый пол) и объективную среду, о чем мы говорили в предыдущей главе. Посему, первое вкупе со вторым ведут человека к одиночеству; хотя, по определению, должны вести, как древних амазонок, в бой с жизнью. Но в этом нам следует видеть проявление закона достаточного основания (необходимости) – необходимо все то, что противолежит сущности человека, ибо в том, что он имеет, необходимости ему нет никакой. Следовательно, познавая, кто человек есть, последний и познает свою истинную необходимость (осознает необходимость) и становится относительно свободным.

Из внутреннего стремления к помощи людям, вернее сказать, из этой привязанности, или любви, происходит, и свойство этого типа вменять страдания других себе в вину. Так называемые угрызения совести мучили Ковалевскую по поводу того, что ее муж, надышавшись хлороформа, покончил с собой потому, что ему грозила тюрьма. “Эта трагедия больно ударила по душевному состоянию Ковалевской. Она, и в обычной жизни истеричная, экзальтированная дама, теперь совсем впала в депрессию. Мучаясь совестью, она перестала принимать пищу, не могла спать, постоянно находилась в слезливом нервном напряжении”. Этим же страдала и Ахматова, переживая всю свою жизнь, по поводу смерти Гумелева. Жорж Санд испытывала подобное после смерти Шопена. Казнь графа Эссекса, любовника Елизаветы Тюдор, также не прошла для последней бесследно. “Тень убиенного преследовала ее повсюду, годовщины смерти Елизавета проводила в полном одиночестве. Угрызения совести преследовали ее до такой степени, что она решилась умереть. Целые дни в глубоком молчании она лежала на подушках, отказываясь от лекарств”. Мария Кюри страшно переживала нелепую смерть своего мужа, но они-то любили друг друга и жили счастливой семейной жизнью. Все равно она чувствовала свою вину в его смерти. И так же, как и в случае с Ковалевской из состояния депрессии ее вывела работа и научная деятельность. В таком случае, истинным кажется выражение, что такой тип людей “становится рабом того, чему он отдает все силы и душу, будь это человек или какое-нибудь дело”. Как скоро мы говорим о состояниях депрессивных и невротичных, то здесь есть необходимость сказать несколько слов о том, как эти состояния протекают в людях этого типа. Грубо говоря, эти психические расстройства вызываются страхами и защитами против этих страхов или есть попытки, которые стремятся найти компромисс между конфликтующими (мужскими и женскими) тенденциями в психике – употребляя, здесь и далее терминологию Хорни. В обширном смысле слова, признаков этих психических аномалий, две. Первый признак: склонность человека поступать предсказуемо (ригидность реакций); второй – несоответствие между внутренними потенциями и достижениями. Под первым она понимает склонность типа поступать предсказуемо, так как его действия предопределены идеей, на которой он зафиксирован: под вторым имеются в виду объективные причины, в которых индивид может оказаться жертвой обстоятельств, однако он сам зачастую является причиной всех своих неудач. Причиной бессознательного чувства тревожности является внутренний конфликт. Основой всех психических расстройств (неврозов) здесь является “базальная тревога”, которую Хорни определяла как “чувство собственной незащищенности, слабости, незначительности в этом предательском, атакующем, унижающем, злом, полном зависти и брани мире”. Все эти чувства, по ее мнению, появляются в детстве, когда родители обделяют ребенка теплом и вниманием. Безусловная любовь чрезвычайно существенна для нормального развития ребенка, и если ее нет, внешняя среда становится для него враждебной. Он растет, чувствуя, что мир вокруг него опасен и враждебен, что он не в состоянии отстоять свои права, что он “плохой” и что одиночество здесь в порядке вещей. Он слаб и хочет, чтобы его защищали, заботились о нем, чтобы другие приняли на себя всю ответственность за него. С другой стороны, его естественная подозрительность к окружающим делает доверие к ним практически невозможным. Возникает противоречие, пытаясь избавиться от которого, ребенок развивает в себе невротические защиты: привязанность, власть, уход и подчинение или зависимость. Привязанность основывается на стремление к безопасности, тогда как нормальная любовь – на чувстве. “Если ты меня любишь, ты никогда не сделаешь мне больно”. Однако, будучи неспособным, по описанным выше причинам по-настоящему доверять людям, он чувствует себя недостойным быть любимым. Эта ситуация несет в себе следующий конфликт: невротик отдающего типа постоянно стремится к любви, но не в состоянии отдавать ее, страшась эмоциональной зависимости. По мнению же другого психолога этого типа, Зайгарник Б. В., опосредствованная личность, т.е. личность, критически оценивающая себя, способная самостоятельно справиться с внутренними проблемами, не нуждается в психотерапии, поскольку развитая, гармоничная личность должна уметь самостоятельно “отремонтировать” свои внутренние “неполадки”. Людям незрелым, с несформированной системой психической саморегуляции, по ее мнению, нужны психотерапевты. То есть тем, которых взращивали в детстве в тепличных условиях, холили и лелеяли, давали высокое образование, видели в них цвет нации и достоинство рода, именно им, в жизни когда-нибудь психотерапевт обязательно понадобится.

Итак, нам теперь следует сделать одно маленькое уточнение. Если бы всего этого, описанного выше, в природе не существовало, то мир бы не имел таких людей, которые названы в персоналиях. Ибо, их внутренний конфликт происходит из замысла природы, и не следует его искать в аффектах детства. Интересно, вот еще что: Как Хорни говорит о мужском и женском (помните, что Хорни принадлежит этому типу): “Кроме того, психоанализ – творение мужчины и развивали его тоже мужчины, положив в основу именно мужскую психику, не уделяя особого внимания особенностям женской. Поэтому только дифференциальный подход к женской и мужской психологии может открыть путь к разработке целостной концепции личности”. Этим, кстати говоря, мы с вами, уважаемые мои читатели, и занимаемся. Только не понятно, что Хорни понимала под женской психологией, когда ее психология целиком и полностью мужская? Не поэтому ли она считается самой известной “звездой” психоанализа? А что собою тогда представляет работа Симоны де Бовуар “Второй пол”, которая считается важнейшим сочинением по феминизму, ставшая настоящим символом сексуальной революции 60-х годов, как не борьбу с самой собою, со своей бессознательной мужской составляющей психики? В XI главе мы уже разрешили этот вопрос, поэтому я ссылаюсь на эту главу, в которой феминизму и сексуальности отведено достаточно места. Здесь же, нам несомненно интересна цитата из вышеназванного сочинения Де Бовуар, в которой она говорит так: “Человек не рождается, а скорее становится женщиной. Ни биологическая, ни физиологическая, ни экономическая судьба не определяют роли, которую играет женщина в обществе; эту роль определяет цивилизация в целом, которая создает это существо – нечто среднее между мужчиной и евнухом, – которое и называют женщиной”. Ничто так конкретно не доказывает правильности моих умозаключений и их истинности в том смысле, в котором они рассматриваются здесь: ведь, в действительности, Бовуар родилась, как мужской дух, которому, по определению, в процессе существования необходимо бы было научиться стать женщиной, а не объективировать свой глубоко личностный конфликт, между мужским и женским началами, в натуральную борьбу с мужчинами. Таким вот образом, как мы можем заметить, внутренние явления субъекта отражаются во внешнем мире абсолютной их аналогией, в какой бы среде обитания этого типа, они не проявлялись. А вот как, соотносился ее мужской дух с женской душой ее мужа Сартра, сообщается в статье:”Товарищ по душе, в котором я нашла всю свою страсть. С ним я могу поделиться чем угодно”. “Эта пара, действительно, “делила” свои жизни в течение 51 года, до самой смерти Сартра…Их союз, который оба считали идеальным союзом мужчины и женщины, нарушал традиционные понятия о браке и детях и включал в себя по обоюдной договоренности договор “условных любовников”. Однажды Бовуар сказала: “Мы открыли особенный тип взаимоотношений со всей его свободой, близостью и открытостью””.

Эмоционально-иррациональный тип (222)

Персоналии: Гиппиус, Плисецкая, Екатерина Медичи, Саган, Тальони, Мерлин Монро, Вера Холодная, Эсфирь Шуб, Монтсеррат Кабалье, Мария Стюарт, Александра Коллонтай, Астрид Линдгрен, Мать Тереза.

“Телесное и духовное здоровье.

Способность получать знания.

Здравомыслие во всей его полноте.

Бодрость духа.

Бедность, невинность и покорность.

Покорность – это свобода”.

(Мать Тереза “Обет сестер”).

Естественная склонность женщины – это стремление устроить свою личную жизнь. Подобное явление пропагандируется, считается общественно полезным и вытекающим из естественного закона природы. Женщины обыкновенно воспринимают последнее непосредственно и конкретно, тем самым обесценивают для себя возможность получения чего-то большего. Чем дальше развивается общество, тем более прослеживается антагонизм между представлениями женщин о своем собственном личном счастье и естественным ходом развития природы, который мы можем конкретно воспринимать на духовном, бессознательном, уровне. Каждая женщина это, где-то в себе, понимает, но, подверженная всем видам психического инфицирования трактует свое внутреннее видение счастья в страдательной форме своего бытия. Что, опять же, не освобождает душу от накопившегося в ней хлама и не наполняет ее чем-то наслаждающим после того, как она становится пуста. И здесь нам следует в двух примерах, которые я тотчас приведу, найти родство психического в рациональной и иррациональной плоскостях. Возьмем, в качестве первого примера Саган в смысле ее отношений с Сартром (2222). “Для Саган Жан-Поль стал “властителем дум”, учителем, заводилой, выдернувшим своими манифестами юную благообразную католичку из традиционной буржуазной среды. Прочитав Сартра в 14 лет, Франсуаза неожиданно утратила веру в Бога и, как ни странно, во всяческие чудеса, что, впрочем, никогда не мешало ей, чисто по-женски (скорее всего, чисто по-мужски – прим. мое.), обращаться к ясновидящим, особенно если она влюблялась…Юношеский восторг перед Сартром у Франсуазы перерос в теплые чувства к кумиру ее молодости, в глубокое понимание его сложного творческого пути. В 1980 году Саган опубликовала открытое письмо к Сартру, в котором назвала его самым честным и умным писателем своего поколения”. И другой пример: “Мая Плисецкая познакомилась со свои мужем Радионом Щедриным (2222) в 1955 году, но мимолетная их встреча, спустя три года, переросла в настоящую любовь. Вечером путешествие по Москве, летом – отдых в Карелии, а к осени – поездка на машине к морю, и с тех пор они не расстаются сорок лет. С именем Щедрина связаны и балеты, которые Плисецкая называет “мои””. Вот, в принципе, и само по себе обоснования духовного “интерферентного” взаимодействия противолежащих психических сущностей (души и духа), которое приводит к консонансу во взаимоотношениях, то есть являются целесообразными и посему необходимыми, где каждый по-своему потребен другому.

В этом же типе, видна сущность эмоционального гармоничного движения, – о чем я говорил в рубрике, посвященной мужскому аналогу этого типа, – которая полностью себя идеализирует в балете. Плисецкая и Тальони – две великих покорительницы балетной сцены различных веков. Они богаты, почитаемы, их портреты рисуют маститые художники, президенты не забывают поздравлять с днем рождения и прочее. Но разница между ними существует, и существует она лишь во времени и пространстве. Тальони при поддержке своего гениального отца сразу же поднимается на горы Олимпа; первая половина ее жизни прекрасна, но конец ее жизни беден и трагичен. В случае же с Плисецкой все происходит наоборот. Наверное, исключительно, в этом разнится русская реальность с ее европейским подобием. Мы в России рождаемся с возможностью стать кем-то; тогда как за пределами нашей страны рождаются кем-то с возможностью стать никем. Русские претерпевают нужду изначально, чтобы впоследствии сказать вместе с Ахматовой “Сама Нужда смирилась, наконец // И отошла задумчиво в сторонку”. Если же нужда или нищета все же остается как явление внешнего мира, то духовное стремление дать людям страждущим самого необходимого – пищи, проявляется в полной мере в этом типе. По крайней мере, он к этому предрасположен, как видно в случае с матерью Терезой, которая начинала свой новый день с молитвой: “Господи Боже, да исполнимся мы достоинства служить братьям нашим, людям всего мира, живущим и умирающим в голоде и нищете. Дай же им, Господи, хлеб их насущный из наших рук, и любовь Свою из наших душ, дай им радость и мир”. Или в случае с Коллонтай, назначенной большевистским правительством наркомом призрения, что означало опеку заброшенных детей, инвалидов, старух. Но если первая творила свое дело под сенью Бога, то вторая распорядилась занять Александро-Невскую лавру, чтобы устроить в священном монастыре дом инвалидов. Но когда вооруженные люди стали ломать ворота лавры, раздался звон колоколов, и вновь испеченного благотворителя за малым не растерзала взбешенная религиозная толпа: хотя Коллонтай и виделось “расширение самой чудесной эмоции – любви – до общечеловеческого обхвата”. А в “старушке” Гиппиус, чье творчество построено на вызывающем эгоизме и “каком-то колком электрическом разряде, способном вызвать раздражение и нервную возбужденность”, вообще невозможно найти и самого ничтожнейшего мотива к благотворительности. Скорее всего, наоборот: Она представлялась современникам “бесполым, демоническим существом, обряженным в нежные – розовые, голубые, белые – одежды – и оттого еще более притягательным своей непознанностью, сатанинством и контрастом”. Ее считали то лесбиянкой, то гетеросексуалкой, иногда намекали на то, что природа сделала ее гермафродитом: последнее, как мы видим, вполне соответствует истине. Хотя, опять же, не получив “прописки” в салоне Гиппиус, – как сообщается в статье о ней Семашко, – никто не мог считаться полноправным членом культурного бомонда России. Посему, за всем разнообразием деятельности этого типа, скрывается одно и тоже стремление к эпатажу всего общественного или своей жизни, причиной которого зачастую является скука, тоска, печаль или грусть: посмотрите названия повестей Саган – этой великовозрастной наркоманки. “Дух дышит, где хочет”; можно даже так сказать по поводу таковых проявлений. То ли в культуре, то ли в творчестве, то ли в политике, то ли в благотворительности, то ли в кино – Мэрилин Монро и Вера Холодная: все это лишь формы, в которых вышеназванный дух объективируется. Где-то он порочен, где-то, напротив, облагорожен духовно; где-то посредственен, а где-то и деликатен. А в силу того, что дух динамичен и активен, то наблюдать его возможно на всех ступенях общественной лестницы; от проститутки, лесбиянки и наркоманки до королев, принцесс и всеобщих матерей: ведь, и жрицы Иштар называли свою деятельность священной проституцией. Но как бы то ни было, тема детства в этом типе, все же превалирует над всеми другими, имеющими определенную ценность: Астрид Линдгрен, обладающая завидной силой духа, которая говорила, что “детство не возраст, а состояние души”, яркий пример этому в доказательство. Она утверждала: “Человек формируется всю жизнь: меняет взгляды, привычки, принципы, и лишь детство остается неизменной константой на весь наш путь, и всякий несет в себе собственную судьбу, как крест или как яркий, веселый фонарик”. Что же касается эгоизма, то и он у сказочницы также отличен от вышеперечисленных, но вот чем отличен лучше всего послушать ее саму: “Если хотите знать, я вообще не думаю о них, когда пишу. Я думаю только о себе и моих героях. Я пишу такие книги, которые бы понравились детям, как если бы я сама сейчас была ребенком”. Ранее мы рассматривали сеченовскую гипотезу о пути развития способности, парализующей движение, которая, кстати говоря, хорошо заметна в случае с Линдгрен, а именно: В 1944 году она упала и сломала ногу. Вследствие чего, ей пришлось пролежать некоторое время в постели. От скуки и безделья она начала стенографировать свои истории о Пеппи, решив преподнести их в подарок на день рождения своей дочери. В результате чего, эту рукопись признали лучшей на конкурсе детских произведений, и Астрид стала знаменитой в 20 странах мира. Этому, кстати говоря, уже учил Пифагор. У Лукиана в “Продажа жизней” так говорится: “Пифагор: Самое первое – продолжительное спокойствие, безмолвие и полное молчание в течение целых пяти лет… После этого, чужестранец, ты узнаешь, как движутся земля, воздух, вода и огонь, каковы их свойства и как они меняют свою форму…Кроме того ты узнаешь, что бог – это число и разум, и гармония…Кроме всего сказанного ты узнаешь, что ты сам, считающий себя одним и кажущийся другим, – и в самом деле – другой”. Исходя из этого, можно сделать вывод, что когда отдающее либидо, в обширном смысле слова, лишается возможности свободно изливаться во внешний мир, тогда оно ассимилирует себя с объектами внутреннего мира, которые есть чувственные образы, плоды созерцания аффектов воли. То есть, воля (либидо) познает саму себя. У Флавия Филострата младшего, “Жизнь Аполлония Тианского” (Книга VI, 11) находим: “Поистине, великое научение было от Пифагора, ибо Пифагор сокровенной своей мудростью познал самого себя – и не только кто он есть, но и кем он был прежде… ибо сам Пифагор дозволил окольные намеки, когда обрел в речи наставницу молчания”. В силу этого, энергия не рассеивается в разные стороны, а аккумулируется в одном месте, в нашем случае, в душе: о чем я говорил ранее, определяя последнее как одушевление души духом, или, можно сказать наоборот, одухотворение духа душой. Отсутствие, или неразвитость, таковой способности у человека приводит его к весьма печальным последствиям, что, возможно, наблюдать на примере Монро. Мощный аффект со средой, в которой прошло детство Мэрилин, возбудил еще более сильную ответную реакцию во внутреннем ее мире; с чем она так и не смогла совладать в полной мере, распыляя, и без того интенсивное устремление либидо вовне, остановить которое ей было уже не под силу. Слова же Терезы, которые я привел, как эпиграф к этой рубрике, просвещают нас в том, почему Мэрилин не смогла внятно ответить себе, что мучило ее душу, чего не хватало ей, такой богатой, окруженной поклонением множества великолепных мужчин; и почему этот внутренний огонь неудовлетворенности сжигал ее изнутри. Ибо, здесь, необходимо понимать и отчетливо представлять себе, что воля, стремящаяся к высокому, нравственному, счастливому, свободному и духовному, зачастую не находит всего этого во внешнем мире, какими бы благами материальными, общественными и прочими ее не ублажали, потому что она тупа к внешнему и чувствительна ко всему внутреннему. Таким образом, как же можно найти что-либо внутреннее и достойное счастья в мире подхалимов, набитых внешне деньгами, и абсолютно пустых внутренне?

Посему, этому типу необходима практичность, которую Мать Тереза называет “покорностью” и связывает ее со свободой; ибо, разве покорность не есть практичность? Разве в практичности не ищут свободы? По крайней мере, когда у уже умирающей матери Терезы спросили: “Были ли в вашей жизни выходные или праздники?”. Она ответила: “Да! У меня каждый день – праздник!”. Здесь, уже каждый волен по-своему умереть в возрасте 87 лет с ощущением счастья и успокоения, или в возрасте 36 лет при загадочных обстоятельствах в психиатрической лечебнице. Посему, habeat sibi sua – пусть каждый владеет своим (лат.).

Рационально-рассудочный тип (22222)

Персоналии: Екатерина I I (Великая), Маргарет Тэтчер, Мария Волконская, Леся Украинка,

“Противное сердцу не допускается головой. Некоторых заблуждений мы неизменно придерживаемся в течение всей жизни и настойчиво уклоняемся от их проверки только в силу бессознательного страха сделать открытие, что, то, во что мы долго верили и столь часто утверждали, – ложь. Таким образом, фокусы наших склонностей ежедневно ослепляют и подкупают наш интеллект. Прекрасно выразил это Бэкон Веруламский в следующих словах: “Чистым светом не светит интеллект, а воспринимает он воздействие от воли и аффектов; это создает знания, соответственные тому, чего мы желаем, ибо, что предпочитает человек, в то он больше и верит””. (Шопенгауэр “Мир как воля…Дополнения”, Минск., 2005., с.323-324).

Из опыта мне знакома одна такая женщина – это моя бабушка, которая умерла год назад. Положа руку на сердце, я хочу сказать, что не видел более мудрой и великой женщины. Более того, все из чего состоят все мои представления о жизни, они все целиком и полностью вложены в мою душу этой мудрой сединой. Самое поразительное, в этом случае, было то, что она имела всего лишь четыре класса образования, и я вообще не видел никогда, чтобы она что-либо читала: тем более было удивительно ее богатое знание, особенно характеров людей и всего жизненного. Лично я всегда любил слушать ее историю нашей семьи. Она знала, кто кем кому является по родственной линии; имела представление о десяти коленах наших предков; когда и у кого день рождение; кто женился, кто развелся, кто родился и кто крестился; кто, где работает, живет и как у всех их идут дела. Когда собиралась вся родня на праздники или трауры – это около пятидесяти человек, – никто не оставался без ее внимания и обхождения, включая и домашних животных. Только после того, как ее неожиданно не стало, я ясно осознал, что есть такое многоумие и многознание. В этом случае, было многоумие, которое позволяло ей стоять как не пробиваемая броня для своей семьи; ибо невозможно перечислить всего того, что этой женщине пришлось перенести на своих плечах – от сталинских репрессий, заключение родных в тюрьмы, ссылки и жизнь на поселениях – до смерти самых любимых ее людей. Сейчас, я действительно, неизменно называю ее “декабристкой XX века”, на примере Марии Волконской. И смерть ее для меня была как гром среди ясного неба. После того, как она умерла, под ее подушкой лежала Библия, хотя она была самой ярой атеисткой, которая и досталась мне в наследство. Когда же ее похоронили, я приехал домой, и меня свалила болезнь; три дня я пролежал с температурой около 41°, что вылилось в черную депрессию. Меня, как бы вышвырнуло из жизни на обочину, на которой я оказался весь грязный, мерзкий, запыленный мерзостью своего существования; мне однажды привиделось, что как будто я сижу на обочине дороги, а по дороге идут люди. Я пытаюсь представить их в том виде, в каком они есть и не могу. Они оказались тенями, в которых ничего нельзя вложить, ибо места для этого у них нет. Мне реально казалось, что в меня что-то вселилось, но я не осознавал до времени что. Мысль о метемпсихозе не давала мне покоя; она говорила мне, что дух моей любимой бабы Клавы вселился в меня. И тогда я на первой страницы Библии написал: “19.09.2004. Наследство моего освобожденного подсознания”. После этого моим ежедневным путем стало следование от письменного стола до дивана, где я сплю; я разучился хотеть, я даже не хочу хотеть. И сейчас, когда я изучаю этот тип, на примерах вышеназванных персоналий, в мое сознание втягивается вся ассоциативная связь, которая связана с образом моей бабушки. Поэтому, если можно так выразится, я посвящаю эту рубрику ей; мудрейшей женщине, мудрость которой я прочувствовал только после ее смерти, то есть тогда, когда ее не стало. Но смерть ее стала для меня чем-то большим, чем смерть. Она навеяла мне даже несколько поэтических строк. Пусть они будут посвящены ей, чьей дух, достоин был земного пребыванья.

Когда живется жизнь непринужденно,

И светлым ликом кажется судьба,

И образы предо мной мелькают поименно,

Как сказочная и хмельная ворожба;

Когда, любовию обласканный слепою,

Рассветом юности иль счастья в миг благой,

Надежда мне, как роза под луною,

Приветливо кивает головой;

Когда, цветастоть чувств, влияя на сознанье,

Снимая все печати с естества,

Являет мне приятное виденье

О дивном мире, данном сызмальства, –

Тогда, рождается в душе моей блаженство,

Тогда, низводится в ничтожность суета,

И счастьем я могу наполнить совершенство,

И, в самом себе, мне видится душа.

Теперь обратимся к изданию “100 Великих женщин”, которым я пользуюсь, для того, чтобы объективно рассмотреть этот тип “железных леди”. Начнем с Екатерины Великой: Екатерина выросла в семье прусского генерала, была резвой и шаловливой девочкой. Родители не отягощали ее своим воспитанием. Ее мать Иоанна-Елизавета придерживалась простейших правил и запросто могла залепить пощечину. Домашние уроки не прошли даром, Екатерина научилось терпеливо сносить обиды и ждать своего часа. Своим замужеством Екатерина обязана императрице Елизавете, которая в скором времени, станет для нее подлинной тиранкой. “Не проходило дня, – писала Екатерина, – чтобы меня не бранили и не ябедничали на меня”. Екатерина же, обладая природным оптимизмом, умела сдерживать себя. Ибо она прекрасно понимала, какая ждет ее награда, поэтому и терпела все ради власти. “Все, что я ни делала, всегда клонилось к этому, и вся моя жизнь была изысканием средств, как этого достигнуть”. Екатерина выбрала единственно правильный путь, рассчитывая на свой житейский ум, а в наличии последнего сомневаться никому и в голову не приходило. Она обладала недюжинными дипломатическими способностями, умела всех внимательно выслушать; умела, в каждом человеке открыть ему самому его же собственные достоинства. Сама личность императрицы была очень противоречива и многие моральные и ценностные установки, которая она провозглашала, мало уживались с ее непостоянным характером. Она старалась приспособиться ко всякой обстановке, в какую попадала, как бы она ни была ей противна. “Я, как Алкивиад, уживусь и в Спарте, и в Афинах”, – говорила она, указывая на дуальность своего темперамента.

При своей трезвой, практичной натуре Екатерина не чуралась лести, а с годами все прочнее увязала в тенетах придворного лицемерия. Смолоду она научилась знать цену людскому мнению, и ее очень занимал вопрос, что о ней думают окружающие, какое она производит впечатление. Достигнув власти, она все болезненнее воспринимала всякую критику, даже свой вкус она стала считать обязательным для других. Екатерина любила и понимала архитектуру, живопись, скульптуру, то есть то, что воспринимается зрительно, и совсем не воспринимала музыку. Самым сложным для императрицы было сомнение в чем-либо. “Для людей моего характера, – признавалась она, – ничего нет в мире мучительнее сомнения”. Екатерина подчеркивала в себе мужской склад характера и в свой сентиментальный, чувственный век ни разу не падала в обморок. До последних лет царствования, на седьмом десятке, и в счастливые, и в трудные дни она встречала являвшихся по утрам статс-секретарей со всегдашней улыбкой.

Екатерина отличалась огромной работоспособностью. Она во все вникала сама, хотела за всем уследить. Находя, что человек счастлив только тогда, когда у него есть дело, она любила, чтобы ее тормошили, не давали засиживаться на одном месте. Каждодневная, размеренная работа стала для нее привычкой (врожденна как свойство темперамента). Когда необходимо было решать очень важные вопросы, она работала особенно усердно, по ее выражению, суетилась, не двигаясь с места, как осел, с 6 часов утра до 10 вечера, до подушки, “да и во сне приходит на мысль все, что надо было сказать, написать или сделать”. Екатерина была прекрасно образована. Еще в годы томительного одиночества при елизаветинском правлении она пристрастилась к сложным философским книгам и вначале с трудом осваивала пути премудрости, однако склонная к преодолению трудностей сделала чтение сложной литературы своего рода удовольствием и впоследствии уже не могла существовать без серьезной книги. Интеллектуальные занятия входили в обязательный распорядок дня императрицы, причем интересы ее были необычайно разносторонними. Она подробно изучала историю Германии, штудировала астрономию Бальи, торопила свою Академию наук с определением долготы и широты городов Санкт-Петербургской губернии, изучала работы английского законоведа Блекстоуна, обрабатывала русские летописи и даже увлекалась сравнительным языковедением. Когда умер один из ее любовников, Екатерина опасно заболела, не могла ни есть, ни спать, не выносила общества. Ее спас многотомный филологический труд Жебелена. Увлекшись мыслью автора о первобытном, коренном языке, императрица обложилась всевозможными книгами и принялась составлять сравнительный словарь всех языков, положив в его основу русский. В конце концов работа закончилась тем, что все материалы, собранные императрицей, были переданы академику Палласу, который и подготовил первый том издания. Екатерина Великая, – заключает автор, – смогла воздействовать на умы своих подданных. Не дав свободы и просвещения, она дала почувствовать русскому народу цену этих благ как лучшую основу личного существования.

О Маргарет Тэтчер, говорится приблизительно то же самое. За исключением того, что жесткому воспитанию ее подвергал отец, что выразилось в неистребимой уверенности в себе и, кстати говоря, нашлись люди, которые поверили в нее. Именно во время борьбы за лидерство в партии тори пресса впервые назвала Тэтчер “железной леди”. На посту премьер-министра Тэтчер училась быть более гибкой, однако главному она не изменяла. Она хотела вернуть Англии престиж и силу. А путь к этому она видела в том, чтобы заставить каждого работать. Она люто ненавидела безделье и слабость, не принимала социализм, отрицала всякие субсидии и помощь малоимущим. Тэтчер твердо решила, что ни один нахлебник больше ничего не получит от государства. Будучи сама сильной, трудолюбивой, она хотела сделать англичан такими же. В личной жизни она не добилась таких внушительных результатов, и как сказала одна из ее приятельниц: “Она добилась невероятного успеха как политик, но потерпела неудачу как мать, и ей это известно”. Трудно согласиться и с тем, что она достигла чего-то совершенного для самой себя. Видимость, иллюзия и ложь самой себе – этого она достигла безусловно. Какою мудростью она наполнила мир, кроме как мудростью аффективного внутреннего мира? мерзким состоянием души осчастливится, или осчастливит другого, человек? Отнюдь. Хотя, здесь, четко прослеживается связь, – и она очевидна не только в этом случае, а вообще в закономерностях жизни, – между двумя граничными ипостасями судьбы: 1) счастливая семейная жизнь и окруженная обществом любимых родственников, но без общественного успеха, перед толпой; 2) или успех в глазах стада и разочарование в семье. Тут уж каждому выбирать свое: наезднику стремя, охотнику ружье – как поется в одной из песен. Тем более, если обратить внимание на политику, то там, как оказывается особенного интеллекта не требуется. Даже, наоборот, человек, обладающий высокой степенью интеллектуальных способностей всегда сторонится этого поприща, бьющихся грудью на токовище глухарей. Вообще, абсурдно мыслить, что обладающий действительно мощным интеллектом предпочел созерцанию вечного и сущего политику, о чем, кстати, говорили масса философов, и говорят теперь.

Интуитивный тип (2222222)

Этот тип остается, до времени, открытой страницей, ибо персоналий таковых я не встречал нигде. Могу только повторить следующее: он полностью внутренне подобен мужскому аналогу, а из женского арсенала можно перенять некоторые обобщающие свойства вышеописанных трех темпераментов, либо найти в опыте подобный тип и составить более точное представление о нем. Но чтобы место этой рубрики не пустовало, я дам вкратце справку об амазонках; коль скоро мы говорим об амазонской направленности нервно-психического либидо.

В древнегреческой мифологии амазонки – это племя женщин-воительниц, обитавших, как утверждают, на северо-востоке Малой Азии на побережье озера Меотида (Азовское море). Главным городом амазонок была Фемискира, расположенная у реки Фермодонт, современная территория между реками Трабзон и Синоп в Турции. Об этом племени ходят две легенды. Согласно первой, девятый подвиг Геракла состоял в том, чтобы отправиться за поясом Ипполиты или Антиопы – царицы амазонок. (По приказу Эврисфея Геракл должен был добыть пояс Ипполиты. Царица согласилась отдать пояс прибывшему на корабле Гераклу, но Гера, приняв облик одной из амазонок, напугала остальных известием, будто чужеземцы пытаются похитить Ипполиту. Амазонки с оружием, вскочив на коней, бросились на помощь царице. Геракл, решив, что нападение коварно подстроено Ипполитой, убил ее, захватил пояс и, отразив нападение, погрузился на корабль.). Согласно второй, более поздней легенде, Тесей приезжает в Фемискиру, где берет силой одну из амазонок и увозит ее с собой в Афины. Амазонки преследуют Тесея, вторгаются в Аттику и осаждают афинян. Мир заключается благодаря посредничеству плененной амазонки, которая носила сына Тесея. Однако Тесей бросает ее и решает жениться на Федре. Когда пленница пытается помешать свадебному пиршеству, то умирает от руки Геракла. В “Илиаде” амазонки воюют с Троей против греков, пока Ахилл не лишает их боевого духа, убив царицу воительниц Пенфесилею. Геродот считал, что амазонки в итоге расселились в Скифии и смешались со скифами, а их потомков стали называть савроматами (сарматами). Страбо из Александрии, автор I века н. э., первый поведал об опасениях греков в связи с появлением амазонок: “Кто поверит, что войско, или город, или целая нация женщин могли организованно жить без мужчин? Что они не только организованы, но и способны нападать на иноземное государство, подчинять себе соседей, которые занимали ни много, ни мало современную Ионию, и совершать поход за море, дойдя да Аттики? Это равносильно утверждению о том, что мужчины в те времена были женщинами, а женщины – мужчинами”. Уильям Блейк Тирелл писал в своей книге “Амазонки: как складываются мифы” о том, что миф об этом племени стал отражением неуверенности афинян, связанной с несовершенством патриархата: если афиняне зависели от женщин, рождавших им сыновей, то амазонки сами рожали себе дочерей – таким образом зависимость амазонок от противоположного пола сводилась на нет. Союз амазонок был ethnos gynaikokratoumenon, “нацией, где властвуют женщины”. Женщины этой нации воевали и отказывались от рождавшихся сыновей. Утверждали, что для продолжения рода они жили каждый год по два месяца с мужчинами соседнего племени. Рождавшихся мальчиков убивали, а девочек воспитывали как будущих воинов. Таким образом, обычаи амазонок – матриархальное отображение нравов афинян. В 1861 году Джоан Якоб Бахофен предположил в своем труде “Право матери”, с которым сейчас во многом не соглашаются, что цивилизация развивалась от матриархата к патриархату, и что мифы об амазонках вобрали в себя общее представление об этом переходном периоде. Мнения остальных ученых сводятся к тому, что древние германские племена и народности Востока, вероятно, нанимали как женщин, так и мужчин для участия в сражениях, что породило легенду о племени амазонок. Каким бы ни было их происхождение, амазономахия, то есть битвы с амазонками, – излюбленная тема греческого искусства, нередко изображавшего схватки дев-воительниц с кентаврами. Амазонки предстают с одной обнаженной грудью, однако нет ни одного изображения дев-воительниц без одной груди. Ложная этимология трактует происхождение слова амазонки от а-мазос [a-mazos] – “без груди”, поскольку якобы амазонки удаляли себе правую грудь, чтобы удобнее было носить лук и стрелы. Однако луку и стрелам амазонки все же предпочитали боевой топор, называемый labyris. Современное поколение открыто ассоциирует амазонок с лесбиянками: впервые такую параллель провела в 20-х годах Натали Бэрни, публично назвав себя амазонкой и заказав Роумэйн Брукс свой портрет в виде амазонки. С середины века, исходя из своих соображений, лесбиянки ассоциируют себя с амазонками и делают это весьма оригинально и впечатляюще. Роман “Воинствующие” французской писательницы Моники Уиттиг, где рассказывается о группе женщин, которые любят представительниц своего пола и борются с патриархатом, – особенно яркий пример такой ассоциации. В наше время многие лесбиянки носят миниатюрный топор амазонок, labyris, как украшение и эмблему. И это свидетельствует о том, насколько нынешний век видоизменил традиции амазонок и придал им характер подлинного, значительного мифа о самобытности лесбиянок. Так сообщает Пол Рассел.

Положа же руку на сердце, мифы об амазонках, в которых последние представляются в образе свободных женщин-воительниц, будем говорить, несколько преувеличены. В более обширном смысле, мы находим в славянских женщинах времен язычества, весь сплав образных представлений об амазонках. У Карамзина в “Истории” так говорится: “Они (Славяне) считали жен совершенными рабами, во всяком случае, безответными; не дозволяли им ни противоречить себе, ни жаловаться; обременяли их трудами, заботами хозяйственными и воображали, что супруга, умирая вместе с мужем, должна служить ему и на том свете. Сие рабство жен происходило, кажется, оттого, что мужья обыкновенно покупали их: обычай, доныне соблюдаемый в Иллирии. Удаленные от дел народных, Славянки ходили иногда на войну с отцами и супругами, не боясь смерти: так, при осаде Константинополя в 626 году Греки нашли между убитыми Славянами многие женские трупы. Мать, воспитывая детей, готовила их быть воинами и непримиримыми врагами тех людей, которые оскорбили ее ближних: ибо Славяне, подобно другим народам языческим, стыдились забывать обиду. Страх неумолимой мести отвращал иногда злодеяния: в случае убийства не только сам преступник, но и весь род его беспрестанно ожидал своей гибели от детей убитого, которые требовали крови за кровь. Говоря о жестоких обычаях Славян языческих, скажем еще, что всякая мать имела у них право умертвить новорожденную дочь, когда семейство было уже слишком многочисленно, но обязывалась хранить жизнь сына, рожденного служить отечеству”. Здесь, нам необходимо сказать, что вообще это представление древних греков, на которые ссылаются большинство авторов и исследователей жизни амазонок, не могут считаться истинными; ибо область, где жили первые племена амазонок (если таковые имелись) была для последних абсолютно неизвестна. Карамзин так пишет по этому поводу: “Певец Одиссеи также именует последних (славян). “Есть народ Киммерийский (говорит он) и город Киммерион, покрытый облаками и туманом: ибо солнце не озаряет сей печальной страны, где беспрестанно царствует глубокая ночь”. Столь ложное понятие еще имели современники Гомеровы о странах юго-восточной Европы; но басня о мраках Киммерийских обратилась в пословицу веков, и Черное море, как вероятно, получило оттого свое название. Цветущее воображение греков, любя приятные мечты, изобрело гипербореев, людей совершенно добродетельных, живущих далее на Север от Понта Эвксинского, за горами Рифейскими, в счастливом спокойствии, в странах мирных и веселых, где бури и страсти неизвестны; где смертные питаются соком цветов и росою, блаженствуют несколько веков и, насытясь жизнию, бросаются в волны морские”. Таким вот образом, приблизительно, мифологическим мышлением человека создается иллюзия некоего нереального идеала, в который ужасно хочется верить, и которому, как мыслиться, необходимо посвящать всю свою жизнь: потому как не всегда человек в настоящем имеет нечто подобное идеалу, – скорее всего, идеальное, поэтому и называется идеальным, что реально оно не существует, и наслаждаться им возможно только лишь духовно, иллюзорно и мифологично. По крайней мере, гомосексуальные извращения и лесбиянство, стремятся именно к этому духовному миру. Возьмем, к примеру, вышеприведенную, Натали Бэрни, и определим ее психотип. По идее, она должна бы была быть женщиной с амазонской направленностью либидо, но на самом деле, в реальности, она есть рациональный тип потребительской направленности психической энергии. Таким образом, мы видим, на этом примере, как человек стремится к тому, что противолежит его сущности, то есть к необходимому, представляя себе, что от этого он становится свободным, – увы, природа такового шанса ему не даст, пока он не обратится в самого себя. Ведь, вышеизложенная ситуация образно говорит о том, что там где нас нет всегда хорошо, – следовательно, там где мы есть, всегда плохо! В силу этого, весьма и весьма трудно определиться с самим собою по поводу того, кто же человек есть на самом деле; ибо, зачастую, все им предполагаемое является безусловным благом, и все оно, таким образом, видится ему истинным. Так и мужчина, будучи натуральным мужчиной, в гомосексуализме мечтает стать женщиной, а женщина, являющаяся истинной женщиной, с всепоглощающей ее лесбийской страстью вожделеет быть мужчиной, а если в ней поселился мужской дух, то она посредствам феминизма, по безумию своему, ведет борьбу со всем мужским: тогда как мужчина с женской душой, стремится к домострою и деспотизму. Посему, и немудрено, что, добиваясь чего-либо, мы получаем всегда то, в чем нам нет абсолютно никакой пользы: правда, это не касается любви, ибо только в ней заложена необходимость таковых противолежащих друг другу проявлений, и более ни в чем другом.

А гомосексуальность, коль скоро, некоторая, подверженная этому недугу, часть человеческого общества, ее рассматривает в качестве нормы, являющая собою однополую любовь, естественным образом есть патология духовного компонента личности, причина коего кроется: 1) в односторонности психической направленности человека; что и позволяет говорить об однополых сношениях, в которых вторая сторона психики является абсолютно бессознательной, то есть: 2) субъект находится целиком и полностью во власти инфантильного инстинкта размножения, в котором либо бессознательно желает, чтобы его угнетали (мазохизм), либо угнетал и доминировал он сам (воля к власти) над более слабым индивидуумом: 3) животное стремление к подобному, к тождественному, следовательно, 4) недоразвитое духовное состояние личности до исключительно свободного субъекта мира: 5) все вышеперечисленные причины проистекают из суеверного, мистического и религиозного страха; то есть, гомосексуализм есть средство освобождения от внутренних страхов, которые обыкновенно называют комплексами, – посему он и представляется в виде возможного получения наслаждения.

Глава XXVII. Астрологические соответствия типов

В силу того, что я ранее определил врожденные темпераменты, как центры в человеческом организме, находящиеся в деятельном состоянии, к которым устремляется нервно-психическая энергия. Она, как бы стекает к ним по связующим отдельные территории мозга, – как органа воспринимающего импульсы из внешней среды, – проводящим путям. Прежде всего, из вблизи расположенных к этим центрам территорий мозга, в которых, как считал Бехтерев, возникает понижение возбудимости, то есть угнетение. И.П.Павлов связывал темперамент человека с особенностями нервной системы. По Павлову, особенности нервной системы можно описать исходя из характеристик двух основных процессов, в ней происходящих, — возбуждения и торможения. Если возбуждение преобладает над торможением, то психика приобретает активное начало, и наоборот. То есть, возбуждение у одного типа есть угнетение у другого. Более точно, это выглядит так: внешнее возбуждение (внешняя активность) указывает на внутреннее угнетение, а внутренняя активность (возбуждение) подразумевает внешнее угнетение.

” При некотором допущении, – говорит Леонидова, – можно считать, что Ян-знаки зодиака соответствуют экстравертированной направленности психики (отдающей направленности либидо – в нашем случае (примечание мое)), а Инь-знаки — интровертированной (потребительской). Таким образом, если Солнце и большинство планет у Вас расположено в Ян-знаках, то Вы — экстраверт (или если у Вас направленность нервно-психического либидо в психоформуле рождения имеет нечетное количество двоек; четное, соответственно, наоборот). Аналогия стабильности-нестабильности психики в астрологии — первичное или вторичное проявления Ян (мужское) и Инь (женское) начал. Обратим внимание на символ Великого Предела: на черном фоне есть белая точка, на белом — черная. Китайцы говорят так: в центре Инь рождается Ян, в центре Ян рождается Инь, т.е. из двух первичных начал Инь и Ян получаются два вторичных — Инь с элементом Ян и Ян с элементом Инь. Сама нестабильность психики несет в себе отголоски начала Ян, стабильность — Инь. Таким образом, получаем четыре первоэлемента, четыре стихии:

Первичное проявление начало Ян (чистый Ян) соответствует огню (отдающая направленность либидо).

Первичное проявление начала Инь (чистый Инь) — земле (потребительская направленность внутрипсихической энергии)

Вторичное проявление начало Ян — воздуху (амазонская направленность либидо).

Вторичное проявление начало Инь — воде (даймониальная направленность энергии).

Ян (нестабильность)
Инь (интроверсия)	Вода		Огонь	Ян (экстраверсия)
	Земля		Воздух
Инь (стабильность)

Астрологи традиционно связывали четыре стихии с четырьмя темпераментами:

Огонь — холерик

Земля — флегматик

Воздух — сангвиник

Вода — меланхолик

Холерик (огонь) активен и энергичен. Он решителен и уверен в себе, отличается незаурядными лидерскими качествами и творческими способностями. Он мало размышляет, а действует, наоборот, очень много и очень быстро. Он лихо берется за решение любой проблемы, но сил хватает ненадолго. Если что-то не получилось с первого раза, он бросает начатое и впадает в “слюнявое настроение”. Ему вообще свойственна цикличность в поведении. Он легко сходится с новыми людьми, но ему порой не хватает самообладания. Он не умеет приспосабливаться. Столкнувшись с чем-то, что ему не по нраву, он сразу же стремится преобразовать это что-то сообразно своим желаниям и представлениям. Часто бывает вспыльчив, импульсивен и нетерпелив.

Сангвиник (воздух) — человек подвижный, общительный, работоспособный. Этот человек живо откликается на все, привлекшее его внимание. Ему свойственна высокая пластичность настроений и интересов. Он легко сходится с новыми людьми, имеет широкий круг знакомых, быстро привыкает к новым требованиям и новой обстановке. Он легко приспосабливается к любым изменениям в жизни, легко вписывается в любую компанию. В любой жизненной ситуации он стремится сохранить активное и работоспособное состояние и может долго работать, не утомляясь. Прежде всего, активность он проявляет в сфере коммуникации и контактов. Он не привносит ничего своего в отличие от холериков, не стремится к творческому преобразованию окружающего мира. Эти люди очень сильно зависят от той среды, в которой находятся.

Флегматик (земля) — это человек спокойный и немного медлительный. Его отличительные черты — настойчивость, выдержка, терпение. Ему свойственны фундаментальность, основательность, практичность. У этих людей очень сильно развито рациональное начало. Они эмоционально стабильны, обладают устойчивой психикой. Даже в самой критической ситуации они остаются спокойными. Они вообще с трудом приспосабливаются к новой обстановке, с трудом переключают внимание, с трудом приобретают новые навыки и привычки. Но при этом всегда остаются энергичными и работоспособными. Как правило, они с трудом сходятся с новыми людьми и слабо откликаются на внешние впечатления. Круг общения таких людей постоянен и немногочислен. Это самые большие реалисты, которым порой не хватает воображения и находчивости.

Меланхолик (вода) пассивен и заторможен. У этих людей прекрасно развиты интуиция и наблюдательность. Однако повышенная чувствительность приводит к тому, что незначительный повод может вызвать обиду и слезы. Он обладает неустойчивой психической организацией и большой впечатлительностью. Частенько по любому поводу и без повода он испытывает беспокойство, боязливость, тревожность. Ему свойственна пассивность — как внешняя, так и внутренняя. Он не уверен в себе, малейшая трудность заставляет его опускать руки, он ненастойчив, быстро утомляется. Его пугает новая обстановка, незнакомые люди, он легко теряется и смущается. В критической ситуации — замыкается в себе, как улитка в раковине. Очень большое внимание эти люди уделяют своему внутреннему миру. Жизнь души, свой внутренний мир для них гораздо важнее, чем внешние события и окружающие люди”.

Далее, мы последуем вслед за убеждениями Парацельса, который полагал важнейшими космические соответствия в том виде, в котором они находятся в астрологической традиции, выраженной им в его излюбленной идее об “Astrum in corpore” (небосвод в теле. – лат.). “Верный взгляду на человека как на микрокосм, – сообщает Юнг, – он и в человеческое тело помещает “небосвод”, называя его “Astrum” “Sydus”. Для него оно было эндосоматическим небом, движение звезд на котором не совпадает с небом астрономическим, а возникает с индивидуальным гороскопом (“Horoscopus”)”. (Юнг. “Дух в человеке, искусстве и литературе” с. 24). И далее: “По Парацельсу, врач (в нашем случае, скорее всего, психолог – примечание мое) должен быть астрологом, ибо вторым источником познания для него выступает небосвод, или небо. В Labyrintus medicorum” Парацельс пишет, что звезды в небе “надо свести вместе” и врач должен “из этого понимать суждение небосвода”. Не владея искусством трактовки астрологических констелляций, врач превращается в “псевдомедика”. Ведь небосвод – это не просто космическое звездное небо, а corpus, который, в свою очередь, является частью или внутренним содержанием видимого человеческого тела. “Там, где лежит Corpus, утверждает он, – там и собираются орлы…Там, где находится лекарство, там и собираются врачи”. “Corpus” небосвода представляет собой телесное соответствие астрологическому небу. “Corpus” в человеке, согласно этому учению, соответствует верхнему созвездию. И на небе, и в теле звезды свободно парят, они не смешиваются и невидимо влияют, как и чудодейственные средства. И поскольку астрологическая констелляция позволяет поставить диагноз, одновременно она и подсказывает лечение. В этом смысле “лекарство” и пребывает на небесах”…Врачу необходимо познать это внутреннее небо, “ибо если он знает небо лишь снаружи, то остается астрономом или астрологом, но если он это упорядочит внутри человека, то познает два неба, которые делают врача знающим в той части, которая касается высших сфер. Однако внутри врача в полной мере должно быть заложено знание Caudam Draconis (созвездие Дракона, расположенное между Большой и Малой Медведицами [51]) в человеке и знание Овна и Полярной оси, а также знание его полуденной линии, его ориента и окцидента”. “Во внешнем он видит внутреннее”. “Итак, в человеке – небосвод, как и на небе, но не из одного куска, их два, ибо рука, разделившая свет и тьму, и рука, сотворившая землю и небо, сделала то же самое снизу, в микрокосме: взяла из верхнего и включила в кожу человека все, что охватывает небо. Поэтому-то для нас внешнее небо является путеводителем по небу внутреннему; как же тогда можно быть врачом, не зная внешнего неба? Ведь мы – в нем, и оно лежит перед нашими глазами; и небо внутри нас, оно лежит не перед нашими глазами, а за глазами, поэтому мы его можем и не видеть. Кто же смотрит внутрь сквозь кожу? Никто”. “В каждом человеке есть свое особое небо…И ребенок, который будет зачат, уже имеет свое небо…Каково большое небо, таким оно запечатлевается при рождении”. Человек, согласно этой теории, имеет “своего отца…в небе и также в воздухе, и есть ребенок, сделанный и рожденый из воздуха и небосвода”. “И если он (врач) знает все это в отце на небе, то поймет, как оно возникает внутри человека, ибо число людей весьма велико. Где ему найти небо внутри каждого из них с его соответствием здоровью и болезни, началу и исходу, концу и смерти. Небо есть человек, и человек есть небо, и все люди – одно небо, и небо – только один человек”.

Итак, мы имеем две направленности – два мира. Для того, чтобы энергия стала движущейся необходимо два разноименных полиса. Посему, в потребительской мы полагаем, собственно сам женский полис, и противополагаем мужской, называемый нами – даймониальная направленность. Что верно, ибо и в астрологическом зодиаке женские знаки противолежат женским, но одни обладают потребительскими свойствами, а другие даймониальными. Следовательно, по формам они различны; внутренне – подобны. То же самое и с отдающей направленностью; в ней мы полагаем, собственно отдающую, как мужской эквивалент, а противополагаем амазонское либидо, в форме женской. Только, таким образом, нам является активное движущее начало энергии или либидо. Посему, мы вправе сделать следующие соответствия (отдельно замечу; типы отдающей направленностью с пятью и семью двойками нам следует объединить в один, чтобы иметь двенадцать типов; что допустимо аналогично тому, как мы объединили отсутствие двоек с единицей):

Представьте себе, как рождается ураган или цунами. Сначала из недр земли, в море, вырывается огонь. Эта мощная тепловая энергия возбуждает невероятное волнение моря; оно поднимается гигантской волной и охлажденный водой огонь вырывается на поверхность ужасающим ветром, ураганом. И мы наблюдаем, как легкий вечерний бриз, в мгновения ока, становится такой силы, что против него не в состоянии устоять даже железобетонные конструкции зданий, не говоря уже о человеке. А вслед за ним несется огромных размеров волна, имеющая не менее разрушительную силу. Так и в человеке: потребительская энергия есть земная стихия; отдающее либидо – стихия огня. Вырываясь, наружу от факта своего соития, рождается даймониальная волна, как водная стихия, и амазонский ветер, как стихия Воздуха. Таким образом:

 

Даймониальная направленность:

1. – Разумно-иррациональный тип (22): Соответствует знаку – Скорпион, который относится к элементам воды (Далее я буду пользоваться книгой Заина “Законы оккультизма. Астрологические сигнатуры”. Изд. Янус. 2003., “Зодиак” с. 147). В человеческой анатомии управляет репродуктивными органами и половыми признаками. Такие люди, как правило, интроверты и им свойственны сильные эмоции (чувства). Это женский знак, очень восприимчивый и созерцательный. Обладают неистощимым запасом идей и энергетических ресурсов, а также большим жизнеутверждающим магнетизмом. Это гордые, скрытные, сдержанные, ревнивые, энергичные, талантливые люди. Обладают огромной силой воли, решительностью, предприимчивостью и мастерством. Из них получаются прекрасные хирурги, врачи, химики, ученые и механики. Главная идея Скорпиона “Я желаю”.
2. – Чувственно-волевой тип (2222): Соответствует знаку – Рак: Стихия Воды. В человеческой анатомии управляет центром питания, грудью, пазухой, нижним отделом легких и желудком. Это чувствительные, тонкие и робкие люди. Они склонны к капризам, быстрым сменам настроения и переменам. Их нельзя ограничивать одной средой обитания, он должен свободно менять свое местоположение. Женский знак, но отсутствие агрессивности он с лихвой компенсирует цепкой хваткой и настойчивостью. Они впитывают идеи и ситуации, тщательно их переваривают, а потом изменяют, заставляя служить своим целям. Физически они не отличаются активностью, но зато они крайне активно усваивают и перераспределяют чувственные впечатления. Обладая медиумическими способностями, эти задумчивые, мечтательные, кроткие и очень домашние люди сильно реагируют на доброту, сочувствие и одобрение. Им нравится известность и они легко попадают под влияние окружения. Главная идея Рака: “Я Чувствую”.
3. – Интуитивный тип (222222) – Соответствует знаку Рыб: в человеческой анатомии управляет ступнями, основой человеческого храма. Они мечтатели, мистики и романтики. Обладают даром воображения и мечтательны. У них есть острое чутье на прибыль, поэтому они занимаются делами, которые обеспечивают им материальный достаток и комфорт. Они идеалистичны, чувствительны и созерцательны, склонны волноваться, миролюбивы, отзывчивы, скромны и не всегда уверены в себе. Их можно найти как на вершинах славы, так и на самом дне. Преуспевают почти во всех сферах деятельности. Главная идея Рыб: Я Верю.

 

Потребительская направленность:

4. – Рациональный тип (22): Соответствует знаку Дева: В человеческой анатомии управляет пупком и кишечником. Поскольку он относится к элементу земли, этот тип практичен, усерден и житейски мудр. Умеет выбирать, соединять и систематизировать материалы, добытые и предоставленные им другими. Эти люди по-своему независимы от влияния окружения. Непрекращающийся процесс анализа и отбора превращает их в критиков. Занимаются активной умственной деятельностью, обладают талантом обретать знания, они изобретательны, остроумны, разговорчивы, проницательны. Главная их идея: Я Анализирую.
5. – Волевой тип (2222): Соответствует знаку Телец: В человеческой анатомии управляет ушами, основанием головного мозга, шеей и горлом. Эти люди трудолюбивы, терпеливы и практичны. Отличаются упрямством, непреклонностью и консервативностью. Мало считаются с чужим мнением и часто интересуются психическими феноменами; они сдержаны и ненавязчивы. Считаются послушными исполнителями, внимательными, прилежными и надежными. Они разборчивы и проницательны, не жалеют времени на детальную проработку планов, скрытны, и обладают колоссальными запасами энергии. Они сильно тянутся к деньгам и выражают себя через деньги. Главная идея Тельца: Я Обладаю.
6. – Интуитивный тип (222222): Соответствует знаку Козерог: В человеческой анатомии управляет коленями. Они практичны, трудолюбивы и страдают жаждой приобретения. Эти люди упорны, проницательны, искусны и честолюбивы. Действуют под влиянием внешних побуждений и обстоятельств. Они внимательны, предусмотрительны, осторожны, бережливы и настойчивы. Вдумчивы, серьезны и склонны к размышлениям. Главная идея Козерога: Я Использую.

 

Отдающая направленность.

7. – Ощущающий тип (нет // 2): Соответствует знаку Овен: В человеческой анатомии управляет головой. Так как он принадлежит к стихии огня, то от него следует ожидать энергичности, смелости и дерзновенности. Не признают ни ограничений, ни диктата со стороны. На них мало влияют доводы рассудка, опыт предшественников или окружение. Он символизирует рождение, как управитель мозга он выражает восприятие (вспомните о том, что интеллект подвержен аффектам воли – курсив мой). Эти люди обладают неистовой энергией, воинственностью, организаторскими способностями, умением повести людей за собой, властностью и неустрашимой натурой первопроходцев. Честолюбивы, предприимчивы и агрессивны. Это сильные и волевые личности, упрямые, страстные, любознательные, независимые, активные и одержимые жаждой власти. Импульсивные и вспыльчивые. Главная идея Овна: Я Есмь.
8. – Эмоциональный тип (222): Соответствует знаку Льва: В человеческой анатомии управляет сердцем и спиной. Они импульсивны, страстны и отважны. А также честолюбивы и решительны, доброжелательны и сердечны, отзывчивы и откровенны. Любят быть в центре внимания, пользоваться авторитетом у окружающих и занимать высокие посты. Обладают огромной решимостью возвыситься, приобрести вес и влияние. Главная идея Льва: Я Изъявляю Волю.
9. – Интуитивно-мыслительный тип (22222 // 2222222): Соответствует знаку Стрелец: В человеческой анатомии управляет бедрами, составляющими основу желания и движения. Эти люди энергичны, стремительны и полны энтузиазма. Они патриотичны, щедры, лояльны, честолюбивы, милосердны и игривы, искренние, прямые, самонадеянные и консервативные. Главная идея Стрельца: Я Вижу.

 

Амазонская направленность.

10. – Аналитически-волевой тип (нет // 2): Соответствует знаку Весы: В человеческой анатомии управляет поясницей и почками. Эти люди изменчивы, умны и общительны. Идеализм здесь вполне уживается с прагматизмом. Легко подпадают под чужое влияние, но быстро возвращаются в состояние равновесия. Впечатлительны, утончены, обстоятельны, аккуратны, привередливы, не любят грязную работу, и обожают получать одобрение окружающих. Главная идея Весов: Я Взвешиваю.

11.- Эмоционально-рациональный тип (222): Соответствует знаку Водолей: В человеческой анатомии управляет лодыжками. Самый практичный и последовательный из всех воздушных знаков, который отличается чрезвычайной напористостью. Они изобретательны, образованы, приятны в общении и дружелюбны. Часто руководствуются в действиях сердечным порывом. Главная идея Водолея: Я Знаю.

12.- Рационально-рассудочный и интуитивный (22222 // 2222222). Соответствует знаку Близнецы: В человеческой анатомии этот знак управляет кистями, руками и верхним отделом дыхательных путей. У этих людей есть замечательные способности к интеллектуальному самораскрытию и постоянному генерированию идей, которые они прекрасно выражают как устно, так и письменно. Они обожают учиться, это неугомонные, сообразительные и ловкие люди, они впечатлительны и обладают развитой интуицией, поэтому всегда готовы познавать суть вещей и искать ответы на вопросы “почему”. Главная идея Близнецов: Я Мыслю.

Я не стал, здесь, изменять толкование психотипов на свой манер, а привел их в том виде, в котором они описываются в астрологии и в оккультизме, для того чтобы было наглядно видно, каким образом объективное представление о воле приписывает последнюю исключительно отдающей направленности либидо, следуя в этом в русле теорий естествознания. Естественнонаучная точка зрения на человека выглядит абсолютно подобным образом; то есть, человеческое существо в этих представлениях состоит из трех сфер: 1) биочеловек, 2) психочеловек, 3) социочеловек. Воля же, по мнению ученых, проявляется со всей силой в третьем пункте, т.е. в “социо”, – вернее сказать, только она и определяет это самое “социо”. Говоря другими словами, без воли человек не может существовать в “социосфере” природы, а первые две стадии – “био” и “психо”, есть состояния приматные (животные). В первой пребывают потребности, во второй – реагирующая функция, и в ней же происходит разбивка человека на психотипы и темпераменты. Посему, как говорится, “социо” – это то, что отдаляет человека от животного. Хотя, почему-то не дается должной оценке тому факту, что все порочное, развращенное и животное, как раз таки и проявляется в этом самом “социо” или в обществе. Здесь же, нам становится понятным, что между понятием “социо” и “стадо” нет никакой разницы; в первом мы окультурено пропагандируем волю, которую следует понимать, как животный инстинкт, который социален, коллективен, то есть называться должен стадным инстинктом. Примеров этому, нам общество поставляет бесконечное множество, ибо оно только и существует при помощи этого инстинкта (воли). Предвосхищая тех, кто желает мне возразить, я конкретизирую свое мнению вот в чем. В любом, абсолютно ничтожном проявлении всего социального, в каком бы типе оно не проявлялось, в каких бы условиях оно не существовало, чтобы ни влияло на это проявление, будь то хоть пространство и время, везде и всюду мы наблюдаем в стремлении живого существа в “социум”, в коллективность, в общественность – бессознательное, или сознательное, желание жить за чужой счет. Аналогично этому и поступают животные, ибо ни одно животное в мире не живет за свой собственный счет, так как в стадном и животном инстинкте заложена коллективность, которая и видит ценность от всего коллективного. Жить за чужой счет – это та основа, которая является достаточным основанием для жизни всего живого на земле. Поэтому, она никоим разом не отличает человека от животного, а наоборот, еще более делает его подобным ему. Кто прочувствует это явление во всей его полноте, тот, по примеру Шопенгауэра, и не только него одного, будет держаться подальше от этого рассадника зверств, пороков и разврата. Не потому ли Фалес в свое время говорил, что “худших везде большинство”?

Глава XXVIII. Постскриптум

Итак, мы закончили разбирать темпераменты, и, надеюсь, ни у кого не осталось и тени сомнения, что воля, как символичное отображение нашего врожденного темперамента есть та истина, которою до сего времени пренебрегали. Пренебрегали этим потому, что такая постановка вопроса целиком и полностью снимает с повестки дня как вопросы добра и зла, так и проблемы религиозной зависимости, ибо воля, как вещь наследуемая от природы, не может быть ни злой, ни доброй, а отсюда уже исходит, что и божественной ее также назвать нельзя, так как все божественное и религиозное всецело находится в сфере греха и благодати, то есть в сфере добра и зла. Посему, основная проблема морали и этики должна быть сведена только лишь к одному, а именно; к тому, как человек использует это наследство. Как и всякое наследство, которое можно “пустить по ветру” или “приспособить в рост”, так и врожденый темперамент возможно либо ухудшить, либо улучшить. Когда субъект его ухудшает, мы видим натуральное зло; когда же улучшает, мы наблюдаем добро. Однако, также необходимо и разграничивать следующее: искусственное улучшение, не основанное на конкретном знании (а до сих пор этого знания нет) свойств врожденного характера, всегда есть зло, ибо предусматривает руководство таковым процессом интеллектом, который, по определению, противополагается воле, как носителю врожденного темперамента человека. Следовательно, чрезмерное умствование наоборот ведет к ухудшению своей природы; чему доказательство масса случаев умопомешательства персоналий достаточно образованных, культурных и рациональных, то есть тех, которые, отдаваясь односторонней кажимости двойственности мира, упускали из виду оборотную сторону их бытия, тем самым постепенно подготавливали себе почву для сумасшествия. Посмотрите на знаменитых, кто помешался умом или расстроился душевно до патологического уровня, и вы удивитесь, что абсолютное большинство их принадлежат односторонним типам (Ньютон, Кант, Доницетти, Кальман, Свифт, Эйнштейн, Фрейд, Ленин, Гитлер и Сталин – это только малая часть из имеющихся в наличии примеров). В обыденном смысле, в жизни обыкновенных людей, мы замечаем, что такие типы мужчин в преклонных годах впадают в интеллектуальное детство, а женщины страдают постоянной неудовлетворенностью, тревогами, страхами и беспокойством – этими производными религиозного рассудка. Но также есть и другие примеры, которые указывают и на то, что существуют и случаи, когда великие персоналии бережно относились со своим интеллектом и не особенно ему доверяли: такими были Вольтер и Гете, которые прожили до весьма преклонных лет в абсолютно здравой памяти; и первый и второй умерли в возрасте 82-х лет. Посему, улучшением врожденного темперамента, на сегодняшний день, занимается природа, и творит это естественным путем, о чем и говорит Руссо: “Все выходит хорошим из рук Творца мироздания, все вырождается в руках человека”. “Ко всему мы прилепляемся, за все хватаемся; всякое время, место, люди, вещи, все, что есть, что будет, – все касается каждого из нас: личность наша в конце концов оказывается только малейшею частью нас самих. Каждый расплывается, так сказать, по всей земле и делается восприимчивым на всей этой огромной поверхности…Неужели это природа уносит нас так далеко от нас самих?”. “Не нужно принуждать ребенка оставаться на месте, когда ему хочется ходить, или заставлять ходить, когда ему хочется оставаться на месте. Если воля детей не испорчена по нашей вине, они не захотят ничего бесполезного”. Таким вот образом, говорит Руссо о том, что мы существуем помимо своего представления о свободной экзистенции личности. И действительно по праву рождения нам принадлежит воля, действующая в нас, которая не принадлежит к роду, в котором человек родился, и воля, действующая вне нас в виде объективной среды, в виде видимости и кажимости. Последнее мы невольны выбирать, поэтому, выражаясь словами Лермонтова и “богаты от самого рождения // ошибками отцов и поздним их умом”: именно умом, интеллектом, как зеркальным отображением действительности, мы больны. Еще Шопенгауэр в обширнейшем смысле познал истинность такового, ибо его философия сводится, в основе своей, к четырем пунктам: 1) воля к жизни – сокровеннейшая сущность человека; 2) она сама по себе бессознательна, слепа; 3) познание – это первоначально чуждый ей, дополнительный элемент; 4) воля с этим познанием враждует, и наше суждение одобряет победу знания над волей. Теперь же, исходя из моей теории, мы познали сокровеннейшую сущность человека (волю), она перестала быть бессознательной и слепой, а у меня становится сознательной; познание, таким образом, является не чуждый ей элемент, а производное из воли, ибо чуждым он может быть только лишь по нашей собственной глупости, которая и ведет к вражде воли с познанием. Здесь, я полностью солидарен с Шопенгауэром, который раскрыл это явление во второй книге своего основного труда. А глупость наша заключается в том, что наше суждение одобряет победу знания над волей, ибо аналогично такое одобрение победе сына над матерью. Кстати говоря, “Отцы и дети” – это проекция внутренних процессов мира во внешнем мире, в объективной реальности, поэтому и говорит Тургенев о “Горе от ума”. А Шекспир употребляет другую форму: “Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте”, перефразируя, получаем: Нет повести печальнее на свете, чем повесть об уме и воле. Ведь, даже на банальном уровне можно понимать, что безумие – это такое состояние человека, в котором он находится полностью во власти воли, поэтому все действия безумец совершает под влиянием аффектов воли. Чрезмерно же интеллектуально развитая личность, до времени, абсолютно безвольна, ибо сила интеллекта подавляет влияние воли, но сила воли, как природный элемент всегда постоянна и не теряет своей мощи до самой смерти субъекта, а интеллект стареет вместе с организмом, вместе с мозгом, в котором волокна не такие уже эластичные как в молодости; по ним все медленнее передается импульс, полученный из внешней среды, и мозг опускается в детство вместо того, чтобы быть мудрым. Происходит, короче говоря, угнетение в темпераментном центре человека: то чему он отдавался всей душой в течении всей своей жизни, то его и губит. Таким образом, этой книгой мы конкретно определили какой тип, как будет поступать, в какой области расположены его наследственные способности, каким образом он может реализовать свои возможности и кем вообще он может стать, не творя, при этом, себе зла или мы можем сказать, почему и по каким причинам вообще творится зло. В заключении, мне осталось только сказать, что все находится в руках самого человека, и он сам себе может быть духовным доктором, богом, психологом и философом – было бы к этому желание, и было бы это ему необходимо.

Книга четвертая

Глава XXIX. Пролегомены

Итак, в предыдущей книге мы выяснили, что темперамент человека зависит от преобладающей функции одного из центров организма над другими. Такое превалирующее свойство внутрипсихической деятельности субъекта в психологии принято называть первичной функцией. Тем не менее мы не должны упускать из виду и тот факт, что все эти четырнадцать центров необходимо присутствуют в каждом из нас. Взаимодействие, например, индивидуумов в обществе (в коммуникациях) происходит по принципу взаимообмена нервно-психическими энергиями, в котором антипатии и симпатии к объекту определяются по качествам воспринимаемой и отдающей энергий: если энергия темпераментного центра одного подобна угнетенному центру другого, то, естественным образом, реакция на такое явление будет отрицательной, следовательно, на лицо антипатия к объекту. Подобная антипатия выражает себя сразу, в тот же самый момент взаимообмена; то есть складывается отрицательное первое представление об объекте. С другой стороны, всякое возбуждение угнетенного состояния есть такое же явление, как и наслаждение от освобождения от чего-то беспокойного, поэтому и целесообразно. Эту самую целесообразность субъект объяснить себе не может и вновь впадает в противоречие с самим собою, ибо возбуждение в угнетенном центре, по определению, разряжается энергией в превалирующем темпераментном центре: последнее, в силу того, что возбуждение большей интенсивности происходит в сознательной сфере субъекта, воспринимается положительно, но связь между явлениями теряется, ибо таковой энергетический взаимообмен происходит в бессознательной части человека. Тогда субъект представляет себе, какое странное ощущение произвел на него этот абсолютно не симпатичный ему объект. В зависимости от уровня индивидуального эгоизма и себялюбия такое ощущение может быть более или менее длительным во времени. Но в любом случае неприятная реакция на впечатление остается в памяти неким образом, что, опять же, с одной стороны не всегда толкуется однозначно, ибо неприятная реакция она и потому неприятная, что обладает большей интенсивностью в проявлениях, и как следствие этого обладает большей скоростью протекания – оно мимолетное виденье, как гений чистой красоты – говоря словами Пушкина. В другом же случае, когда темпераментные центры двух индивидов функционируют в режиме тождества, мы наблюдаем реакцию положительную, то есть, таким образом, проявляется симпатия, которая, как мы выяснили раннее, в скором времени перейдет в антипатию. Следовательно, каждый человек в самом себе имеет то же самое, что имеет другой. Посему, первое, что мы должны запечатлеть у себя в памяти, как аксиому, следующее правило, о котором я уже говорил: “Мыслю, следовательно, объект вне меня существует”.

Что нам это дает, – логичным будет вопрос. Дает это нам следующее: Представьте себе на мгновение, что все живые существа в своей жизни так и поступают. Тогда, кто есть на самом деле каждый из нас друг к другу, и все мы в отношениях к чему-то единому и целому? Надеюсь, вы уже сами ответили на этот вопрос: ибо, все что находится в мире, начало и конец этого мира, счастье и свобода, а равно и скорбь и печаль, находится в нас самих. И все, что вокруг нас – это всего лишь явления нашего интеллекта, который и сам является таким же явлением, поэтому он и может познавать исключительно по закону тождества, или родства. То есть, вся органическая природа вокруг меня как индивидуальности, населена подобными мне тенями, мнениями, – или представлениями обо мне другими я должен жить; следовательно, объективно я представляю собою лишь то, что обо мне представляют и думают другие. Но, опять же, представляться таковое будет по моему собственному подобию. Ведь, если кто-нибудь говорит, – я индивидуальность; и так говорят все, то кто тогда мы? Ничто и никто. Ибо, индивидуальность предусматривает под собою отличительное свойство от чего-то общего и целого; если в этом целом все говорят, что они индивидуальности, следовательно, они не отличаются друг от друга и, по определению, являются подобными друг другу. А вот тот, который говорит, мы все одинаковые и подобные; мы похожи на огромную медузу с тысячью головами, то он вполне может называться и отличным от других, потому что он уже стоит на первой ступеньке лестницы, которая будет вести его сознательно освободиться от этого мистического соучастия с толпой и стадом. Это путь самоуничтожения, самобичевания, ненависти к общезначимому, короче говоря, путь отрицания воли к жизни, о котором говорил Шопенгауэр. В этом, кстати говоря, нет ничего предосудительного: ведь, бамбуковый медведь, как известно, не произошел из бамбука. Следовательно, и социальный человек, не происходит от социального, а исключительно от индивидуального – он потребляет общественное, как бамбуковый медведь питается бамбуком. Посему, аскетизм и квиетизм ко всему общественному вполне реальный путь, который ведет к индивидуальному, свободному и счастливому. Тем более примеров этому в мире является достаточное количество, начиная от стоиков античности и заканчивая браминами сегодняшнего дня. Но к этому приводит мистицизм – сознание тождества нашего собственного существа с сутью всех вещей или с ядром мира, то есть путь к природе, которая и одарила нас врожденым темпераментом в образе воли; посему такой путь ведет вновь к гармонии с природой, к естественному. Если ранее такой путь спасения от иллюзии, в которой живет каждое живое существо, носил примитивно-насильственный характер, то теперь нам есть смысл попытаться как-нибудь объединить две эти половины мира в нечто целое. Первую часть мы этого уже выполнили; то есть свели их воедино по принципу взаимодействия. Таким образом, мы определили, в какой сфере лежит необходимость и целесообразность, а в какой их закономерное развитие, которое было до сего дня скрыто от человека, что и выражалось в крайних точках противопоставления того, что, оказывается, потребно и необходимо соотносятся друг с другом. Следовательно, наблюдается тяготение сознательной воли на разрыв, а не на объединение. Сейчас же, познав тождество интеллектуально (объективно) рассудку будет не так уж и легко идти на этот разрыв, ибо рвать ему придется самое себя, поэтому он и будет искать освобождения от этого тождества в индивидуальном. Значит, имеется на лицо возможность становиться свободным вне зависимости от влияния среды и общества. То есть речь здесь идет о том, как человеку мыслить то, что находится вокруг него. Ведь, в обширнейшем смысле слова, вся сознательно-представляемая социумом цель эволюции вплоть до состояния человека заключается в развитии эгоистичных инстинктов и животных качеств души в борьбе с окружающими условиями (объектами) за физическое выживание. В силу этого пропагандируется, что слабостью трудностей не преодолеть, как и не добиться особых достижений без агрессивности и отваги. То есть, те, кто в соперничестве за кусок пирога, партнера и жилище позволяет себя оттолкнуть в сторону, не выполняет своего высшего предназначения физической участи. Но когда обретенные в жестокой борьбе звериного прошлого способности и возможности начинают использоваться в интересах всеобщего блага, тогда душа возносится к божественности, и там она перестает радоваться дискомфорту и боли других живых существ. Если человек мыслит таковым образом, то, по определению, тождество его с большинством дано ему априори, и он есть самое, что ни на есть глупое животное. Ибо оно заранее себе обосновало пользу зла до самого достижения его души божественности – то есть до бесконечности. Такое существо обречено на всегдашнее стремление к тому, что никогда, и не при каких условиях, не сделает из его возможностей нечто действительное. Так как в действительности этих осуществленных возможностей хватает в достаточном количестве, и созданы они целиком и полностью руками человека, ни на йоту не приблизив его к тому, из чего его слепила природа.

В более простом контексте изложения, вышеуказанная представляемость есть желание наслаждений, или воля к жизни по Шопенгауэру. Посему, мы должны сегодня говорить о том, что обвинять нам следует, исходя из реалий окружающей действительности, всякого рода оптимизм, теизм и коллективизм, ибо они являются самой отъявленной пропагандой аморальности и безнравственности. Но, как бы то ни было, род человеческий не переведется от глупцов и дураков, поэтому то, что существовало ранее и существует сейчас есть явления весьма полезные и поучительные для тех, кто действительно пытается познать смысл своего бытия и найти для самого себя истинное благо. Следовательно, род человеческих существ, у которых с клыков капает яд, – в коих алчущих сердцах пребывает вечная жажда наслаждений и всегдашние желания, которые одно сменяют десятком других; налипают на человеческую душу, как огромные мухи облепляют банку с медом, – должен быть на земле, как наглядное пособие для других, как лучше всего не поступать. Более того, таковые стремления всегда происходят из чувства страха, ибо он есть бессознательный противовес всему наслаждающему, или, я повторюсь, наслаждение – это освобождение от внутренней неудовлетворенности, ибо само по себе желание есть некий род неудовлетворенного состояния: чем более интенсивно желание субъекта, тем аффективнее у него окрашен внутренний комплекс. Ведь, чем более субъект хочет сделать блага для других, тем менее он его желает действительно для других, но тем более он этим и неудовлетворен. Книга восьмая Гая Светония Транквилла “Домициан” весьма удачно подкрепляет вышесказанное (“Историки античности” Т. 2. М. Правда. 1989). Да и вообще история, как древнего мира, так и новейшая, поставляет нам примеров в достаточном количестве. Что указывает на свойство человеческой натуры, неизменной, причем, на всем протяжении существования человека и человеческого общества. Посему, желания, сами по себе, опредмечиваются в сознании человека объектами, которых последний не имеет: то есть всякое желание не принадлежит своему носителю, а имеет форму преходящую. Следовательно, они есть продукт ассоциаций внутреннего субъективного влечения и воспринимаемых объектов из внешнего мира, формирующиеся в сознательной части человека, в его психике. Ведь, человек не может, по определению, желать того, что он имеет, следовательно, он желает то, что имеет другой. Значит, и само желание не его собственное, а есть то, что имеет другой. Отсюда, происходит зависть – судя по всему, от слова зависимость; ибо зависть есть желание приобретение чего-либо, которое в данный момент не имеется в наличии, поэтому человек становится зависимым оттого, что находится вне него самого, следовательно, такой человек есть человек завистливый. Невозможность приобретение такового законным путем толкает его на преступление, или аморальный поступок, которому категориями будущности дается оправдание. Итак, то, что есть у меня желает другой; а то, что имеется у другого, желаю я; ибо того, что есть у меня я не желаю. Таким образом, мне необходимо научиться желать то, что я имею, то есть сделать мою волю объектом моего же познания и возжелать ее всем сердцем моим и всею моею душою. Другими словами, я должен замкнуть цепь протекания энергии в себе самом, тогда я буду желать только того, что мне действительно необходимо. В этом и заключается, по моему мнению, путь всякого развития личности и путь всякого индивидуального существования субъекта, закованного в броню и недоступного для любых влияний общества. В таких случаях принято говорить так: Не можешь изменить ход событий, измени свое отношение к ним. И это совсем не значит того, что в таком случае становится субъектом бесполезным, ничего не достигшим и прожившим жизнь зря. Отнюдь. Мысль исходит из внутреннего мира каждого субъекта – она субъективна. Я мыслю, следовательно мир вне меня существует, поэтому весь этот мир во мне. В действительности я вижу и воспринимаю только формы, но в самом себе я созерцаю его суть. И когда я достигаю в созерцании плодов моей внутренней сути, моего содержания, соответствия с воспринимаемыми из внешнего мира зрительными образами, то на время освобождаюсь от бремени земного существования. Но еще более значительным является когда человек способен свое созерцание облечь в объективные формы, тогда он достигает подлинной свободы. В этом уже заложена суть мистицизма, который мы до времени оставим в покое, а далее займемся исследованиями возможности найти отдохновения от этого самого наихудшего из миров, в котором мы, и живем, вернее сказать, существуем или пребываем – надо заметить не по своей воле.

Глава XXX. О человеке как возможность

Что, собственно говоря, представляет собой человек и, что он ощущает в начале своего пребывания в мире? Ощущает он себя наподобие одного моего знакомого, который из Испании отправился в Австралию на заработки. Он договорился с кем-то из экипажа морского сухогруза, чтобы его нелегально переправили на этом корабле в Австралию. Член экипажа запросил с него некую денежную сумму, которая соответствовала всей наличности моего знакомого. После чего его поместили в трюм сухогруза, где около недели, или больше, он совершал плавание на весьма скромном пайке и воде. По прибытии их в порт назначения его высадили на берег, и он отправился искать своей счастливой доли. Сначала он удивился тому, что вокруг много негров, – вернее сказать, вокруг были одни негры. В одном из баров он увидел белого официанта и спросил у него (английским мой знакомый владел); почему вокруг так много негров? Тот удивленно посмотрел на него и, в свою очередь, поинтересовался, кого он хотел вообще увидеть в ЮАР, кроме негров. Тогда, как сообщал мне мой знакомый путешественник, он впал в состояние паники. У него чуть было не помутился рассудок, который лихорадочно метался в его голове, не находя выхода из создавшейся ситуации. Он был брошен на произвол судьбы и был полностью раздавлен, происходящими с ним событиями. Так и человек начинает свою жизнь с паники рассудка. Но благом для любого человека является то, что мозг и, как следствие этого, его сознательность формируется у него к девяти годам. А пока он всецело представляет собою волю, которая гармонично развивает его в соответствии с естественными законами природы. Какая бы ни была среда, в которой он развивается, все для него естественно и непосредственно, то есть он уже существует в действительности и ценность имеет только для тех людей, которые находятся рядом с ним. Последние, также далеки от его истинной сущности и наполняют ее своим собственным содержанием аналогично тому, как домохозяйка утверждает, что ее собачке непременно нравится носить такую же прическу, какую носит собака ее подруги. Да и вообще ее собачке, между нами говоря, нравится все то, что нравится ей. Так и в нашем случае с ребенком. То есть ребенок, как дитя природы, уже в себе имеет возможность стать тем, кем ему уготовано быть, но этого он еще не знает, а узнает это только тогда, когда последнее станет действительным: стало быть, апостериори. Таким образом, в его наследственных способностях заложена возможность жизненного опыта, и, бьюсь об заклад, опыта горького, ибо самый ценный опыт есть горький опыт. Или опытом вообще необходимо называть только горький опыт, потому что “сладкого” опыта, по определению, не существует. Его, даже невозможно себе помыслить. Собственно говоря, хорошим опытом называются положительные выводы из опыта горького. Посему, положительные выводы из опыта в настоящем означают, что они выведены из прошлого горького опыта. Бывает еще, что из положительного опыта в прошлом выводятся отрицательные выводы в настоящем, следовательно, в настоящем опыт горький. Например, прописал человек из чувства сострадания родственника себе в квартиру – сделал доброе дело, опыт хороший. А родственник оказался сволочью и отсудил часть жилплощади в свою пользу – выводы из опыта отрицательные, и сам опыт становится горьким. Но ребенок от этих перипетий жизненных ситуаций далек, поэтому в нем пребывает покуда возможность жизненного опыта, и как только он начинает двигаться и более менее смутно воспринимать импульсы из внешнего мира, опыт становится действительным, а выводы из опыта, вновь, являются возможностями: ведь, без вывода из факта нельзя называть и факт фактом. Он факт для нас объективно, а для субъекта, ребенка, пока в нем не оформится вывод, невозможно называть и фактом. Следовательно, и с этой точки зрения ребенок есть возможность. А если это так, то и взрослый человек, не делающий выводов из опыта есть всецело возможность, и таких возможностей существует на земле не умопостигаемое множество, то есть большинство. Нет, скажите вы мне, ведь, опыт, который прожил человек все равно остается в нем в виде переживания, значит, некие выводы он делает для себя, но не уделяет им особенного внимания. Тем более, такое согласуется с теорией естественного воспитания Руссо. А и действительно, не правда ли, верно подмечено, что жизнь, то есть биологическое и психологическое существование индивидуума и есть опыт. Тогда опыт горький, как мы это доказали ранее. Из этого же следует, что вышеназванный человек всегда живет плохо, страдательно и вся его жизнь есть горький опыт, в котором заложена возможность стать хорошим, чего, надо отдать ему должное он и желает; но суть всякого желания – возможность. Следовательно, человек никак ни развился из состояния детства до взрослого состояния – он и в том, и в другом случаях всецело возможность. Нет, скажет мне мой оппонент, не так все происходит. Ведь, если человек должен стать кем-то, то кто он есть сейчас, происходит по воле природы; тогда, и человек уже не возможность, а человек действительный. Безусловно, отвечаю я, если ему было уготовано быть скотиной, то и скотина он в действительности, но с возможностью стать человеком, и чем дольше он живет так, как живет, тем меньше в нем возможностей стать действительным человеком и тем скотиннее он себя проявляет. Так что же получается, если человек добился чего-то, допустим, стал профессором, то он действительно есть кто-то, а тот, кто не профессор ничего не достиг, следовательно, скотина? Никак. Ибо и профессор может быть скотиной так же, как и кто-либо другой, то есть не человеком, а возможностью. Ведь, человек всегда либо желает стать кем-то для чего-то, либо желает приобретать что-либо, опять же, для каких-то целей: и то и другое явления эгоистичные и субъективные, следовательно, принадлежащие им самим, но не являющиеся таковыми для природы. Поэтому, то желаемое, что стало действительным не есть то, что должно быть действительным в силу необходимости, а наоборот, противолежит ей. Если, по воле случая, действительное совпадает с необходимостью последнего мы наблюдаем действительного профессора, то есть гения или талантливого ученого; если нет, то мы имеем посредственного деятеля науки, который прикрывает свою посредственность вывеской на дверях кабинета. Так и в другом случае, когда человек только и занимается потребительским отношением к жизни, то оправдывает свое существование тем, что приобрел материального, и в соотнесенности к таковому самого себя созерцает свою действительность. Но вместе они желают еще большего: посредственный профессор желает быть гением, а меркантильный приобретатель желает иметь еще более того, что имеет. Посему, они есть всецело возможности. В этом суть различия человека от животного. В животном заложено конкретное знание того, кем оно должно быть и оно им становится, несмотря ни на что. Возьмите, морских черепах. Они ночью выходят на сушу, чтобы откладывать яйца. После покидают их, и только что вылупившиеся из яиц черепашки, уже знают в какую сторону им бежать, чтобы оказаться в море. То есть, они рождаются натурально и естественно действительными черепахами. Человеку же природа такого знания не дала, он его еще должен добыть. И нам представляется, что его можно добыть методом проб и ошибок, как будто это единственные методы, которые могут просветить путь, по которому следует идти. На поверку же оказывается, что чем больше этих пресловутых проб и ошибок, тем далее человек от самого себя, и, как следствие этого, от истинности своего жизненного следования. Потому что в своей жизни привык руководствоваться примерами из своего окружения: хорошо то, что хорошо для других. По этому поводу хорошо сказал немецкий баснописец Геллерт: “Кому бог отказал в уме, тот на примерах понимает”. Таким образом, человек до той поры будет возможностью, пока не осознает необходимость стать человеком; то есть человек должен желать стать человеком. Этого, смею вас заверить, никто не желает, ибо как мы доказали, в предыдущей главе, человек всегда желает того, чего у него нет. Сам человек есть человек, и становится им, а тем более желать этого, он не может в силу своих психических особенностей. Но пока он этого не желает, и не чувствует в этом необходимости – он есть возможность. Посему человеку, для того чтобы стать действительным человеком, необходимо желать стать им, то есть стать тем, кто он есть, а не быть таковым, как все мы себе наивно представляем.

Глава XXXI. Частные размышления об общем благе

Любое размышление о благе человек начинает с удивления. Также с удивления начинается и процесс философствования. Следовательно, два эти явления неразрывно связаны между собою, поэтому философия и является благом, а само по себе благо есть философия. Сократ, самый мудрый из людей своего времени, придя как-то на ярмарку, и, увидев там массу всяких вещей, воскликнул: “А я и не знал, что в мире существует столько вещей, которые мне абсолютно не нужны!”. В “Физиологии” Бурдаха (Т. I, § 275) написано: “До десяти часов утра еще не видно ни одной Cercaria ephermera (инфузории), а в двенадцать часов ими кишит уже вся вода. Вечером они умирают, а на следующее утро появляются другие. Это наблюдал шесть дней подряд Ницше”. Следовательно, способность человеческого существа удивляться явлениям жизни есть некая форма блага, из которого впоследствии возможно извлечь полезные выгоды для самого себя и других, смотря, конечно же, как ими воспользоваться. У каждого человека в жизни происходят удивительные события, участником которых он становится, то ли по своей воле, то ли по воле случая (бессознательной воли). Зачастую, пытаясь дать обоснование этим явлениям, субъект пытается вычленить из них нечто полезное и практически пригодное; в основном это изыскание неких мотивов и причин, по которым такое удивительное явление произошло именно с ним, а не с кем-нибудь другим. Но, в силу того, что сфера мотивов, как основа всех явлений жизни многообразна и бесконечна, то есть отличается от сферы естественной необходимости огромными возможностями в выборе обоснованного мотива (свобода выбора) к любому явлению, что и уничтожает познание действительного блага. Ибо мотивация есть такое же явление, как и интеллект, следовательно, любому явлению объективной жизни запросто дается объяснение. Но, увы, оно всегда есть заблуждение – впрочем, разговор не об этом, а о том, что удивление – это мгновенная реакция на некое неестественное явление в жизни субъекта, которое возбуждает в воле определенную ассоциативную, пока еще не осознанную индивидуумом, связь. Размышление об этом и есть, собственно говоря, благо для человека, ибо он осознает нечто для себя важное. Смысл этого важного всегда заложен в противоположной самому явлению сфере; то есть если явление конкретно, то смысл его абстрактен.

Так, например, один военный связист первый раз присутствовал на артиллерийских стрельбах. Батарея гаубиц наносила удары по целям, которые находятся в море на расстоянии более десятка километров. Заинтересовавшись оптической системой прицеливания гаубицы, он посмотрел в прицел, и какого же было его удивление, когда в нем он увидел землю и деревья, хотя пушка была развернута в сторону моря. Конечно же, капитан артиллерист после стрельб объяснял связисту устройство и принцип прицеливания гаубиц по координатам, но молодой связист, обладая философским складом ума, размышлял совсем о другом. Он думал так: Если пушку для того, чтобы она выстрелила и попала в цель, находящуюся вне зоны прямой видимости, необходимо нацелить на объект позади нее, который находится в зоне прямой видимости, то не таким же образом должен и поступать человек в своей жизни? Ведь, более всего мы привыкли целить “по стволу”, по целям, которые мы видим впереди, не заботясь о том, что осталось позади. Не правильнее ли будет отчетливо представлять себе прошлый опыт, и по нему уже целить в будущее, чтобы поразить цель, которую сейчас не в состоянии видеть? Не этому ли советует Соломон, который в Екклесиасте говорит, что все, что есть и все что будет, уже когда-то было, и нет ничего нового под Солнцем [52]?

В другой раз он же, но уже не военный связист, а гражданский служащий, просидел целый день на автобусной остановке, где останавливается автобус одного маршрута и, который следует с интервалом 10 – 15 минут. Он просто сидел и подмечал то, как поступают люди. Вот приходит автобус. Он полон народом. Находящиеся на остановке начинают его атаковать. Они продираются сквозь гущу людей, отталкивают других, ругаются, скандалят, но все же с неимоверным усилием пропихиваются вовнутрь. Автобусные двери еле-еле закрываются; его слегка перекашивает на переполненную людьми сторону, и он медленно отчаливает от остановки. И на последней остаются несколько человек в ожидании другого автобуса. Через 10 минут подходит другой более свободный и не такой уж и полный транспорт. Эти люди и еще некоторые, подошедшие за это время, спокойно проходят в салон и следуют туда, куда им необходимо. Неужели, – тогда подумалось ему, – мы обречены на то, чтобы злым роком провидения нас втолкнуло в “заднюю дверь” автобуса жизни, в эту среду, похожую на банку с сельдью Иваси, которую заменяют собой живые существа? Неужели тогда нам суждено пробиваться с “задней площадки” к выходу на первую дверь через сутолоку этого животного мира, прозябающего в тесноте и духоте, в котором единственное светлое желание – это желание глотнуть свежего воздуха и поскорее выйти из этого ужасного автобуса? Неужели, действительно так все устроено, что пока человеческое существо продирается к выходу, ему уготовано выслушивать массу оскорблений, нареканий, гневных выпадов по поводу впопыхах смятого чьего-то пиджака или оттоптанной чьей-то туфли: или если кто прямо не скажет в лицо, то в сердцах обязательно проклянет и обматерит всеми мыслимыми и немыслимыми эпитетами? Неужели не обидно и не совестно на все это отвечать: Пардон! Извините, я не нарочно! Ой! Простите ради бога, вы не поменяетесь со мною местами, а то мне скоро выходить! Будьте добры! Разрешите! Не соблаговолите ли Вы! Не сочтите за наглость! Но вот он, наконец, добрался до выхода; ему уже не важно его это остановка или нет; ему важно другое, ему важно побыстрей выйти на свежий воздух. Вот он оплачивает проезд, одинаковый для всех, независимо от должностей и званий – некая жертва за пропуск в рай. И выходит весь оборванный, помятый, грязный, с растоптанными башмаками на свежий воздух, на свою остановку. Автобус закрывает свои двери и медленно отчаливает от остановки, а он остается один. В заднее окно на него, с выражением сожаления, смотрят лица, которые распластались по стеклу от неимоверной давки внутри: все же им ужасно жалко это одиноко стоящее существо, брошенное на остановке; ибо они рады тому, что это не они. А ему абсолютно не важно, как он выглядит, во что он одет, ибо он дышит свежим воздухом свободы. Он стал одинок и в этом ему видится великое благо одиночества, единственного места в мире, где нет суеты и сутолоки этих ужасных существ, которые всю свою жизнь тратят на то, чтобы приноровиться друг к другу наподобие шопенгауэровских дикобразов из его же притчи [53]. Сегодня же, наша жизнь меняется на американо-европейский манер, в автобусы теперь положено входить в “переднюю” дверь, а выходить из двери “задней”.

В следующий раз, его старый друг, бывший одноклассник, устроился водителем на этот самый автобус. И он договорился с ним, чтобы тот на одной остановке, когда автобус будет прилично заполнен людьми, объявил, что те, кто выходит на этой остановке, проезд не оплачивают, в честь юбилея площади, на которой находится остановка. Потери же его будут возмещены с процентами. В один из дней такое было исполнено. Автобус на половину сделался пустым. А бывший связист присмотрел из вышедших людей одну даму с тяжелой сумкой и проследовал за ней. Она аккурат дошла до конечной остановки автобуса, следующая через одну от того места, где она вышла, а дом ее находился в нескольких десятках метрах от автобусной остановки. О sancta simplicitas [54]! – подумалось ему, – оказывается, что человек готов платить за то, чтобы следовать в “консервной банке”; тогда бесплатно он готов идти свободно, но тяжело. Так чем оплачивает человек свое право существования в миру среди, населяющих нашу планету, живых существ, которые, представляя себе, что потребляют из мира благо, на самом деле отдают свою личность этому самому наихудшему из миров? Последнее, вероятно, и есть тот проездной, обеспечивающий проезд в общественном транспорте.

Тогда, что же, в самом деле, есть истинное благо – если предположить, что таковое существует в природе само по себе и, никаким другим образом не относится к нам самим? Такого блага, по определению, быть не может потому, что все, что не соотносится с моей личностью, то есть мною не осознаваемо, не представляемо и не существуемо для меня как для субъекта в частном случае, не называется благом. Хотя, в общем понимании, оно где-то и существует в отрыве от моей рефлексии или упорядоченно пребывает в ней, как преходящее из среды. Следовательно, опять же, не мое частное, а некая аморфная и эфемерная форма, которую следует называть наслаждением либо возможностью наслаждения – имеется в виду наслаждение чувственное. Сообразно с этим, и в силу того обстоятельства, что эгоизм человеческой природы неистребим, а, наоборот, являет себя во всей красе во всех явлениях жизни и человеческих отношений, благо, как нечто отличное от него должно подпадать под действия, совершающиеся в угоду словосочетания – “для того чтобы”. Оно и верно, представьте себе, любое ваше намерение и обратите внимание на то, что в его Operari пребывает вышеназванное словосочетание. Таким образом, не всегда верно выражение operari sigitur esse потому как последнее было бы благом для человека. Ведь, как мы сейчас себе представляем, ставшее модным, понятие “игра”. Обыкновенно употребляется оно так: на работе – я один, дома – я другой, с друзьями – я третий, в очереди за колбасой – я четвертый. И такое необходимо происходит “для того, чтобы” (1) легче адаптироваться в мире; (2) получить то, что желаемо; (3) быть хорошим для всех и.т.д., и.т.п. Посему, исходя из транскрипции понимания общего блага, находящегося вне личности, но принадлежащего ее представлениям и которое является, по определению, явлением, как и вообще жизнь, действие не происходит из сущности, а наоборот, противолежит ей. Поэтому, такое действие из побуждений внешнего блага, происходит из внешней необходимости, поэтому страдательно, о чем говорил еще Аристотель. Другое нам также нужно понимать: личность, по определению, имеет одну сущность. Абсолютно невозможно даже мыслить личность, распавшуюся на множество, если не принимать во внимание Ницше, у которого сущность в натуральном виде распалась на множество, и в этом множестве он потерялся: почитайте его “Заратустру”, и вы можете сами в этом убедиться. Значит, общее благо, как явление множественное и абстрактное, имеет место быть только в психическом мире субъекта, в мире интеллекта и общего сознания, которое в человеке противопоставляется его истинной сущности – воле, и которое целиком и полностью от аффектов последней зависит. С другой стороны, действие может исходить и из сущности, если субъект по своей структуре является односторонним типом, но в этом случае результат этих действий принимает обратную от желаний и намерений форму, то есть, направленные намерениями на благо действия, достигая своих целей во внешней среде, изменяют первоначальное представление о достигнутой цели на обратное: Ведь, человек по-разному себе представляет то, что он имеет, а то, чего у него нет. Но когда, то чего у него не было ранее становится его собственностью, то и отношение вместе с этим меняется на обратное. Если раньше оно было наслаждающим; сейчас оно становится неудовлетворительным, ибо на место старого желания приходит еще несколько новых. Следовательно, весь этот процесс не есть, собственно говоря, благо, и не будет таковым, покуда в мотивации присутствует понятие “для того, чтобы”. Последние проявления действий в сознании компенсируются представлением об игре, что фигурально означает явление, противолежащее сущности – посему игра представляется нам необходимой.

В силу этого, общее благо есть следствие блага частного, или оно собою представляет сумму всех вместе взятых частных благ. Но частное благо, по сути своей, единично и цело: тогда общее благо, по определению, противополагается частному, ибо оно множественно и является абстракцией последнего. Таким образом, всякое благо необходимо рассматривать двояким образом, то есть применительно к особенным свойствам нервно-психической направленности энергии конкретно взятого индивидуума. Таких направленностей в обширнейшем смысле, как мы уже знаем, две: потребительская направленность психической энергии и отдающая направленность либидо. Следовательно, благо для первой поступать в силу необходимости, ибо тогда результаты действий и поступков, в конечном итоге, будут подобными сущности индивидуума: сущность (+), действие (-), результат (+) (сущность полагаем всегда положительную). Для второй (отдающей), чтобы благо являлось истинным, то есть, чтобы результаты действий были подобны сущности, необходимо условие отсутствия самих действий: некоторый род святости. Ведь, сущность этого типа пребывает в сфере его намерений (действий), из чего и получается следующее: сущность (+), результат (-). Когда же действия нет, нет намерений и желаний, тогда все время получается (+). И тем более не стоит забывать, что в сфере подсознания этого типа пребывает воля, которая им не осознается. Конечно же, я понимаю, что это звучит как-то абсурдно, но такие примеры, как Декарт, Спиноза, Фейербах, стоики, аскета буддизма, и масса примеров в новейшей истории, когда люди отказывались от богатств и уединялись от мира, яркие примеры тому в доказательство: также давайте вспомним Пушкина, Гете, Ахматову или то, что писал Байрон [55]. Следовательно, то бездействие, о котором идет речь, есть путь творческих исканий, путь святости, духовности, безгрешности и свободы. И только в этом, в этих трагических отдохновениях от жизни, пребывает истинное благо для человека. Не стоит также думать, что здесь говорится о каком-либо долженствовании жить именно так; ибо это уже существует и пребывает в нашей психике в виде представлений о тяжести, исполняемых обязательств и действий, о чем я говорил ранее. Ведь, мы наблюдаем сегодня массу духовных учений, имеющие своих последователей, которые постулируют необходимость совершения не тех действий, которых желается осуществить, а наоборот: спать – когда не хочется спать; есть – когда не голоден; работать – когда работать не хочется. То есть, в представлениях многих жизнь есть скорбное бремя, которое мы все несем. Это же самое и проповедует и христианство, по своей сути, проповедуя стремление человека к тяготам и лишениям, то есть к тому, что уже есть в психике в сознательной, эфемерной форме. Ибо воображать себе трудности, и представлять себе любое свое свершение – хоть самое ничтожное, по сути, – судя по всему, есть форма, более наслаждающая душу, чем обратное явление. Потому что, с обратной стороны этого коромысла находится “для того, чтобы”. В силу такового явления, конечно же, был прав Шопенгауэр, когда говорил, что человеку лучше бы и не рождаться вовсе, но он родился, как говорю я, не по своей воле. Так что же ему остается делать, как не приспосабливаться к необходимости жить и, при этом, всегда в своем подсознании носить потребность умереть, а, выражаясь более метафорично, употребляя лексику Шопенгауэра, воля к жизни человека есть не что иное, как страх смерти?

Следовательно, естественным благом для воли потребительской будет развитие способности возбуждения действия, или преодоление психических рефлексов парализующих движение: для воли отдающей (отдающего либидо), наоборот, развитие способности парализующей всякое действие, – о чем мы достаточно в этой работе говорили.

Глава XXXII. О состоянии “пролонгированного аффекта”

Спиноза утверждал: “Что существует всего только одна субстанция, потому что субстанцией можно назвать только то, что является вечным, независимым от всякой высшей причины, то, что существует само по себе и в силу необходимости; что эта единая, нераздельная и неделимая субстанция не только наделена бесконечным множеством совершенств, но и видоизменяется бесконечно: как протяженность (тела и все, что занимает пространство), так и мысль (душа и сознание), представляют собой ее модификации. Целое, однако, остается неподвижным и при этих изменениях не теряет ничего в своей сущности”. Я, например, понимаю это высказывание, как определение человека, в обширнейшем смысле этого слова, в виде макроантропоса. Тем более, когда мне на ум приходит: Мыслю, следовательно, объекты и вещи вне меня существуют. Нам же по большому счету абсолютно безразлично из чего состоит “первооснова” мира, потому что понятно другое; человек не в состоянии изобрести такой прибор, который бы видел и измерял нечто обособлено от органов чувств человека. Посему, мы должны согласиться с тем, что изменяются картины мира посредствам естественной евгеники нервно-психологического строения самого человека; не в закономерной наследственной связи с его биологическим телом, как пытался это доказать Гальтон, и не в смысле толкования этого процесса нынешней психогенетикой, а в смысле трансмутации внутрипсихической энергии аффективных состояний, которые должны войти в норму человеческого психотипа (адоптироваться к телу). Такое свойство, или качество, человек может приобрести, а, равно как и улучшить уже имеющиеся духовные способности, посредствам пребывания в состоянии “пролонгированного аффекта”. Образно говоря, извечная скорбность и страдательность человеческого бытия, на каком бы уровне эволюции она не проявлялась, есть, другими словами, пролонгированная аффективность (жизнь), обусловленная необходимостью ее существования. “А там, в пещере, сам Гонорий жил // И сделал адом жизнь, чем рая заслужил” – писал Байрон.

В каждый миг земной жизни на нашей планете кто-либо умирает и одновременно с этим, в другом месте, кто-либо рождается. Жизнь и смерть, таким образом, существует вечно и одновременно друг с другом. Следовательно, когда человек живет, вокруг него существует смерть, поэтому отдельно взятый субъект либо живет, либо уже умер: он не может, по определению, находиться где-то посередине этих двух понятий, так как невозможно человеку наполовину жить или наполовину умереть. Общественная же мораль (общее благо) так и стремится определить человека в усредненное, половинчатое, следовательно, и посредственное, состояние, убеждая всех, что истина – это то, что чуть-чуть не достает до крайностей. Правда, при этом, остается открытым вопрос, кто, конкретно, знает эти крайности? Судя по всему, только тот, кто в крайностях однажды побывал. Чаще же всего получается, что мыслимая крайность есть середина, или норма, противоположного состояния; по этой же причине не бывает таких ситуаций, которые нельзя как ухудшить, так и улучшить. Стало быть, посредственность неприхотлива, добра, нежна, глупа, и, конечно же, она есть мораль раба, – мораль не совсем человека, то есть недочеловека или человека возможного, ибо посредственность, с другой стороны, по сути своей, производное животного инстинкта, в смысле его коллективности, общественности и объективности, с оттенком страха и беспричинного беспокойства. Ведь, и совместное жительство мужчины и женщины нельзя называть супружеством, в полном смысле этого слова, если они живут вместе друг с другом и одновременно не живут. В этом случае общественная мораль не требует посредственности, но начинает упрямиться, когда говорят о том, что сама по себе она есть понятие посредственное, половинчатое и общее; никак не частная. Ибо частная мораль – это непосредственное равнодушие ко всему общепринятому и “невозмутимость по отношению к неудачам других” – как говорил Оскар Уайльд.

Аффект в переводе с латинского (affectus) означает душевное волнение, страсть; бурная кратковременная эмоция, возникающая, как правило, в ответ на сильный раздражитель. Одни психологи утверждают, что любое действие человека вызвано аффектом, тем самым определяется жизнь, как аффективное состояние; другие понимают под аффектом своеобразное нарушение процесса представления и отождествляют его с эмоцией, в противовес третьим, которые считают аффективность чувственной. Состояние неудовлетворенности говорит о том, что у индивидуума имеется некое желание, которое требует своего удовлетворения. Но, коль скоро, это желание аффективно окрашено, то из-за нарушения процесса представления, индивидуум не в состоянии удовлетворить его, что приводит к депрессионному состоянию. Такое состояние продолжается довольно-таки долгое время и трактуется сознанием, как страдание, которое, по нашим сегодняшним представлениям, необходимо переждать, перетерпеть или пережить. Но правильно ли такое представление? Со всей определенностью можно утверждать, что переживать такое состояния, по крайней мере, не логично. Потому что в природе из ничего ничто не происходит, а если происходит, то с определенной целью; следовательно, необходимо происходит. В нашем случае необходимостью является некое желание, которое должно быть удовлетворено, но для начала оно должно быть осознано человеком. Поэтому субъект должен не переживать, а осознавать свои желания. Как это сделать? Древнеегипетские мистерии советуют уединиться в святилище своей души, прислушаться к голосу безмолвия, и, направляемый ими, человек достигнет цели своих устремлений. В Евангелие от Матфея 24; 23,51, так говорится: “И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются. Итак, бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш приидет. Потому и вы будьте готовы, ибо, в который час не думаете, приидет Сын Человеческий”. Бодрствовали в истории, например, Нобель, который в 34 года изобрел динамит: Гоголь – в 33 года, написавший “Мертвые души”: Улугбек – в 35 лет построил первую обсерваторию в мире: Шолохов – в 35 лет закончил “Тихий Дон”: Юнг, погружения в глубины своей психики, называл “творческой болезнью”, которая привела к созданию им Аналитической психологии. Таким образом, желание, о котором идет речь, есть некий личный гений человека, который требует своего проявления.

У меня такое впечатление складывается, что один тип людей как бы убегает от этой грани, или черты, причем, смотря постоянно назад, а т.к. бег происходит по кругу, то, не замечая этого, он вдруг встречается с гранью, от которой убегал. Другой же тип видит эту грань впереди себя и всеми силами упирается, пытается идти медленно, или быть на месте, но, опять же вдруг, некая сила срывает его с места и он через короткое время оказывается на краю пропасти. Значит, человеку необходимо научиться заглядывать без головокружения в самые глубочайшие пропасти своей души. Некая сила, о которой я упомянул выше, образовывается из наших желаний, которые имеют свойство преобразовываться из мелких в великие. Постоянное удовлетворение мелких банальных влечений ведет к мелочности и скупости, тогда как пренебрежение последними приводит к их трансформации в более крупные. Они нарастают как снежный ком, превращаются в мечту, которая и увлекает человека за собой.

Итак, человек в течение своей жизни попеременно пребывает в двух состояниях: одно находится в противоположной стороне его сущности, в которой он существует по необходимости; другое состояние – состояние его сущности, в коей пребывают его потребности. Вечный переход от потребности к необходимости есть условие жизни, где одно состояние, наполнившись энергией, “разряжается” в другое, опустевшее состояние; такая форма разряжения, собственно говоря, и есть аффективность. Обыкновенно, она протекает бессознательно для субъекта, что не всегда воспринимается им адекватно. То есть, представляемая печаль, не всегда может являться печалью, как таковою; и сознательная радость, зачастую бывает вовсе и не радостью. Ведь, уже, доказаны масса случаев, в которых люди подсознательно радуются смерти своего родственника, хотя натурально печалятся, и бессознательно скорбят по поводу рождения у них ребенка, но натурально веселятся. Аффективность, таким образом, обуславливает эти переходы, или является следствием последних, но не является причиной самой себя, по крайней мере, до тех пор, пока субъект существует на бессознательном уровне. Когда же он сознательно пытается пролонгировать состояние аффективности, в целях улучшения своей психологической природы, то есть “для того, чтобы”, тогда аффективность становится для него causa sui, причиной самое себя. Пытаясь осознать эту причину, субъект свое бессознательное плавно начинает переводить в сознательную сферу; тем самым создается предпосылка для проявления юнговской индивидуации и самости, то есть она есть первичное условие процесса улучшения духовности своего внутреннего мира: одно явление, например, внешнего мира перешло в противоположное – в явление внутреннего мира; хотя сам по себе мир не изменился вовсе, но отношение к нему, а вместе с этим и сам мир “для-меня” становится другим. Ясное и четкое осознание причины “пролонгированного аффекта”, следовательно, есть познание самого аффекта (жизни); и вместе с этим в сознании проявляется два противоположных состояния – необходимость и потребность; ибо аффект есть конец одного состояния и одновременно с этим начало другого состояния, то есть аффект – это дуальность мира, или объединение противоположностей. Таким образом, акт осознания такового явления определяет некий вид просветления и обуславливает начало, истинно-индивидуального, в высшей степени гениального, пути в Царство Благодати, в мир блаженного созерцания вечных идей, в некое подобие субъективной философии жизни, со своими богами, где человек освобождается от тождества, противоречия, исключения третьего, вероятного, казуального и.т.п., то есть от разума, который в бессознательном состоянии человеческого бытия представляется атрибутом достаточного основания добра и зла, в обобщенной их транскрипции, с общепринятой трансляцией в облагороженном виде в сознание людей, которые особенным образом влияют на самих себя и являются причинами своих собственных проявлений отличных от истинных вожделений, стремящихся к счастью свободных духом и душой: таких людей, в которых есть достаточное количество внутрипсихической силы воли, той воли, которая способна воспринимать бесконечность до такой степени постоянства и устойчивости в своей глубине, которая, вовлекая субъекта в самого себя, повергает последнего в изменяемую представляемость его состояний. От сознания того, что каждое настоящее состояние индивидуума есть крайнее и пограничное, хуже которого быть уже не может, состояние обреченности и заброшенности, происходит облегчение и удовлетворение; но вновь происходит более пугающее, чем предшествующее, глубинное проявление воли; что с одной стороны говорит о повторяемости этого “нечто”, с другой же стороны, индивидуум внутри себя ощущает некое нарастающее чувство, поднимающееся вверх, которое расширяет его естественную сущность, то есть, в определенный момент времени, смутно начинает осознаваться, что когда-либо где-то в глубинах души, эти две силы встретятся друг с другом. Это уже порог перед неизвестностью, где страх и ужас, которые как, поставленный богом, херувим с мечом на дороге перед воротами в рай, появляются перед виденьем субъекта. И вместе с тем фобос раздвигает границы сознания, принося с собой интуитивное чувство, перед которым как бы распахиваются ворота в мыслящую часть Вселенной; о которой отшельник Спиноза говорил: “Чувства – движения души, этой мыслящей части Вселенной, происходящие вследствие движений тел”. Но в нашем случае – это движение воли, которая находится в мистическом соучастии с самой природой. Таким образом, и происходит знакомство человека с новым для него миром, проявившемся в его сознании ясными чувственными образами, движущая сила которых, – воля. Следовательно, то, что было до сего момента субъекту неизвестным (бессознательным) проявляется в сознании чувством страха. Само по себе, это чувство есть сознательно представляемое желание; ибо бессознательное всегда “хочет”, – как утверждал Фрейд. Мы желаем жить, радоваться, наслаждаться и, естественным образом, это происходит из необходимости бояться. Посему, страх – это неосознанное на данный момент его проявления, некое желание, выражающее потребность воли: большое желание – большой страх, мелочное желание – мелкое беспокойство, постоянное мелочно-меркантильное хотение – постоянное беспокойство. Большие желания не могут быть, по определению, постоянными – они огромны и более подобны мечтам и фантазиям. Следовательно, в состоянии “пролонгированного аффекта”, абстрагированный от социума и общества субъект, ощущает некое желание, которое требует своего удовлетворения – только лишь последнее выражается в форме страха. Следуя путем этого страха (желания) он удовлетворяет его и начинает понимать другую истину: не так страшен черт, как его малюют. Ибо в подавляющем большинстве случаях, мы замечаем, что, то, чего мы более всего боимся, то и происходит; тогда, как, то, чего мы более всего желаем, осуществляется редко и, при этом, нам приходится употреблять огромные усилия, чтобы эти желания были удовлетворены. Стало быть, происходящее из побудительных мотивов страха – необходимо, а все необходимое, как известно, становится действительным; возможное же, ставшее действительным, в таком случае, никогда не будет необходимым, посему, оно есть вред. Познать, для себя в отдельности, такую закономерность человек может в состоянии только лишь “пролонгированного аффекта”, который в настоящем человека существует в виде случайных страдательных событий жизни в обширнейшем смысле этого слова. Ибо случайность – это явление, причина которого человеком не осознается; познав эту причину он освобождается от власти случая; познав ее априори – он становится свободным. Познать же такую необходимость, и вместе с этим и причину, возможно посредствам пассивного созерцания, став при этом познающим субъектом, – “ясным оком мира”, как говорил Шопенгауэр, – ибо диссимиляция субъекта с внешними объектами споспешествует растворению личности в толпе, где полезный субъекту страх исчезает; он, как бы на время освобождается от своих потребностей, от своего страха. В силу этого, большинство людей стремится в общество, в котором они временно находят себе отдохновение от собственного страха. Зато, этими страхами наполняется коллективное общественное бессознательное; внешне толпа страха не имеет, но внутренне – она сплошной и тягучий страх (Возьмите к примеру панику) .Апостол Павел в послании к римлянам (Рим. 12, 2) так говорил: “И не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познать, что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная”. И далее (8; 18): “Ибо думаю, что нынешнее временное страдание ничего не стоят в сравнении с той славою, которая откроется в нас”. А в послании к коринфянам ( 2Кор. 7, 5) он пишет: “…плоть наша не имела никакого покоя, но мы были стеснены отовсюду: отвне – нападения, внутри – страхи”.

Шопенгауэр говорил, что мир – это наши представления, и наши представления – это мир; иные философы и психологи говорят, что аффект есть жизнь вообще; Юнг же под аффектом понимал своеобразное нарушение процесса представления. Аффект же, о котором говорю я, независимо обусловлен он иннервацией тела, или чисто психологическими причинами, возникает при переходе психической энергии из одного состояния в другое; то есть предыдущее состояние заканчивается, но еще не закончилось, а следующее – начинается, но еще не началось, – такое состояние, собственно говоря, есть жизнь, выраженная аффективностью. Пролонгирование такого состояния, по определению, и продлевает ощущение истинной жизни. Таким образом, сознательность этого процесса предусматривает направленность психической энергии субъекта на внутреннюю суть аффекта, что и определяет сознательное пролонгирование внутренней своей жизни, проявляясь в сознании ощущением de vita longa. “Игра вечного перехода от желания к его удовлетворению, – говорит Шопенгауэр, – а от него к новому желанию, – быстрый переход называется счастьем, медленный – страданием”. Я же говорю, что быстрый переход происходит бессознательно для субъекта; следовательно, может быть только представлением о счастье. Ибо, только осознанная необходимость страдания, прочувствование этого страдания, в конечном итоге приводит к освобождению от страдания, то есть к счастью. Тому целому и великому счастью, которое, по определению, не может проявиться при быстром переходе от желания к его удовлетворению, потому как будет представляться таковое соломоновской фразой: “Все суета сует”. Следовательно, “пролонгирование” аффекта – это с другой стороны, перевод быстрого перехода в медленный его эквивалент. А так как, вместе с этим, на этот процесс направляется психическая энергия субъекта (внимание), которая придает любому явлению в мире определенную ценность, – ибо только то достойно внимания, что имеет некую ценность, либо сама ценность явления притягивает к себе внимание, – то страдание, имеющее по природе своей ценность отрицательную (как общепринято и безусловно всеми представляется) становится не таким уж и отрицательным. А вместе с нарушением процесса представления под воздействием аффекта, преобразуется со временем в положительную валидность и уже представляется счастьем, – той конкретной, целой, сугубо индивидуальной категорией, которую необходимо искать в жизни каждому человеку, что каждый, кстати говоря, и делает, отрицая при этом ценность страдания, и его необходимость; тем самым, обрекая себя на вечное несчастное существование. Но следует отметить следующее: Желание страдать есть отрицательное желание субъекта, следовательно, и не желание, а необходимость. Возможно желание и существует само по себе, но оно не может существовать за гранью сознания; тогда как необходимость существует именно в бессознательном, которое, как мы знаем, обладает только лишь одним свойством – желать. Стало быть, в норме оно должно желать необходимого; значит и желать человеку следует необходимости самой по себе, то есть не опредмеченной в объективном мире. Желание, которое стремится к наслаждению (к объективному) называют желанием положительным. Следовательно, каждое удовлетворенное положительное желание приводит к большему наслаждению, которое воспроизводит еще большее желание, стремящееся к еще большему наслаждению; от большого к большему и к еще большему, или великому и огромному, то есть к бесконечному. Каждое “большое” состояние чего-либо подразумевает под собой и большую вероятность удовлетворения, и, одновременно с этим, большую вероятность невозможности удовлетворения желания. Потому что и вероятность в 90% не отрицает 10 оставшихся процентов для невозможности. Но 10% объективно предполагаемой вероятности абсолютно не равны субъективной их составляющей. Ведь, одна субъективная категория, как я показал в Главе IX, соответствует, по меньшей мере, трем объективным явлениям. Посему объективно большее всегда равно субъективно меньшему; ибо меньше большего есть больше меньшего (что мы находим уже у Толстого и Соловьева, или еще ранее у Лапласа). В силу этого, меньшее желание удовлетворяется быстрее, чем большее: следовательно, с каждым разом, когда переход от желания к его удовлетворению и к еще большему желанию возрастает, то вместе с этим замедляется и переход; когда такой переход станет наиболее медленным – мы наблюдаем страдание, которое необходимо происходит из внутреннего мира субъекта и не зависит от внешних условий его освобождения, облегчения, которые бы и были наслаждением. И то же самое мы видим, когда замедляется во времени и проявление самого желания (апатия), то есть, человеку, собственно говоря, желать уже нечего – в этом случае он становится “духовной развалиной”, по Юнгу. Значит, более продолжительный (протяженный) во времени и пространстве процесс удовлетворения своих вожделений есть причина более сильного страдания, ибо категория “большее”, как мы знаем, распространяется не только на положительные аспекты жизни, но и на отрицательные в том числе. То есть неминуемо субъект приходит в своей жизни к состоянию страдательной формы аффективности, где последнее более опасное явление, чем первое, потому что объективные путы привязанностей и зависимостей весьма крепко “зашнуровывают” объективного человека; разорвать которые возможно при наличии могучего духа в его сущности.

Итак, мы можем заключить, что мир – это наши потребности и наши потребности есть мир; ибо мир также необходим нам, как и мы миру, потому что без человека настоящий мир не существовал бы вовсе. Сущность же этого мира есть воля, в которой пребывает потребительское свойство в образе “пролонгированной аффективности” безосновной, безличной и свободной нервно-психической энергии, или либидо, которая проявляется со всей своей мощью в аффектах воли, обусловливая при этом исчезновение потребностей, или их “снятием”, посредствам перехода из одного состояния в другое, который великолепно описал Вагнер: “Это зеркало было только поверхностью глубокого, безбрежного моря желаний и стремлений, стремившихся из неизмеримой глубины его сущности к поверхности, чтобы там стало видимым их содержание, чтобы от нежного привета прекрасного явления, склонившегося над ним в жажде познания своего собственного существа, приобрести вид, форму и красоту”.

Глава XXXIII. О смысле человеческого существования (о смысле жизни)

Самое распространенное сегодня мнение, до которого додумалось человечество за время своего существования, указывает нам на то, что жизнь, собственно говоря, вообще не имеет смысла: она бессмысленна. Судя по всему, происходит такое мнение от того представления, что человек фактом своего рождения определяет в необходимости своего существования потребность смерти. Следовательно, из этого выводится, что все устремления человека ничтожны, ибо конец всегда у всех один, – как говорил Соломон. Но это абсолютно не мешает человеку стремиться к чему-либо, не взирая на то, что он вообще-то творит: в народе прямо так и говорят – “воистину люди не ведают, что творят”. С другой же стороны, исходя из плодов познаний различного множества персоналий, наблюдается следующее: Обыкновенно, смысл существования ищут в других, а не в самих себе – это общее правило для всякого рода познания, которое, в обширном смысле, называют объективным познанием (эмпирическим). Хотя и забывают, или не желают принимать во внимание, что такое познание стремится объяснить любое явления с точки зрения “для того, чтобы”. А и действительно, уберите это пресловутое словосочетание из всех рассуждений, – суждений рассудка, – и осознайте то, что останется в сухом остатке. Смею вас заверить, абсолютный ноль: то есть, ничего не останется. Следовательно, мы стоим на распутье двух дорог: разума и рассудка. Вместе с тем, абсолютно игнорируем тот факт, что до этой развилки человек идет по единой и целой дороге – по дороге воли, отмечу сразу же. Природа же, каким-то не умопостигаемым способом сделала так, что в мире нет ни одного субъекта, который считал бы самого себя глупцом. То есть, субъективной глупости, как таковой, в природе не существует. Это, я исследовал вот на каком примере. На днях я выносил мусор из квартиры. В мусорных баках возле дома рылся бомж. Я спросил его, не считает ли он себя глупым человеком потому, что роется в мусоре. Он ответил, что нет, ибо его к этому подтолкнула жизнь, и если бы у него были деньги, то здесь бы его не было. Я тогда спросил; сколько ему нужно денег, чтобы он не ковырялся сегодня в мусорных баках. Он так хитро на меня посмотрел и сказал; было бы у меня 50 рублей, то и не рылся бы здесь. Я дал ему полтинник. Отошел в сторону, так, чтобы он меня не видел, и стал наблюдать. Он спрятал полтинник в карман, и продолжил рыться в баке, думая, наверное, что он натурально умный, потому как меня дурака обманул на пятьдесят рублей. В том, что существуют бомжи, кстати говоря, я лично не вижу ничего предосудительного. Есть масса исторических примеров, и не только, которые показывают нам, что личности богатые, знаменитые, всеми любимые, оканчивали свою жизнь в нищете, бедности и всеми покинутые. В нашем же случае, просто и натурально видно действие разума, в каких бы условиях он не проявлялся. Почему этот бомж оказался на улице вопрос риторический только лишь потому, что мотивы и причины могут быть самыми различными, и не нам судить о правильности и неправильности тех или иных явлений жизни, которые к нам не относятся. Но одно суждение можно и привести: Нищета в мире необходимо существует для тех, кто в ней не прибывает. Последние, таким образом, в сопоставлениях себя и бомжа, созерцают удачливость своей жизни. Ведь, и сосед пьяница лучше, чем бизнесмен – не правда ли? Уберите из мира нищих и бомжей; сделайте мир счастливым, и сразу же, вместе с этим, необходимо строить новые психиатрические лечебницы. Следовательно, смысл жизни подавляющего большинства человеческого общества заключается в созерцании страданий других, или пребывание среди тех, кто чуть ниже стоит в их представлениях. Этим обусловливается смысл жизни – представлять себе других ниже себя. То есть, себялюбие, или стремление человека к тому, чтобы его любили. Для этого, он способен давать милостыню, помогать нуждающимся, поучать, давать советы и прочее, что не особенно опустошит его кошелек, и не испортит представление других о нем самом; ибо он на самом деле есть то, что его представляют другие, но не есть даже мнение о самом себе. И вот обыкновенно такой тип говорит, что жизнь не имеет смысла. Ай, да шалунишка! Ай, да лицемеришка! Умеет, подлец, туману напускать вокруг своей персоны: этого у него не отнять.

Итак, он желает, чтобы его любили. Посему, смысл жизни в любви. Один стремится к тому, чтобы его любили; другой к тому, чтобы любить самому. Последнему, требуется любить так же, как и рыбе необходима вода, чтобы дышать. И это верно потому, что во всех наших помыслах, действиях, короче говоря, во всем нашем существовании заложена любовь. Я желаю чего-либо, ибо то, что я желаю, то я и люблю: я люблю желать, или я люблю быть, или я люблю все, что относится ко мне лично, то есть субъективно. И нет в мире ни одного явления, в котором бы не пребывала любовь: даже любовь к страданиям других есть любовь: даже равнодушие к ближнему происходит из чувства любви. Следовательно, любовь есть воля, и воля есть любовь. Таким образом, любовь есть наше внутреннее ядро единичного и целого, из которого все происходит и, в которое все возвращается. Посему, истинный смысл существования есть стремление найти любовь внутри себя и возлюбить ее всем сердцем своим и всею своею душою. Поэтому необходимо познать любовь внутри себя, как силу, которая толкает и направляет на стремление любить. Пусть, тот ближний объект, возбудивший в вас чувство любви, всегда для вас останется недостойным вашей любви. Это человеческое существо пришло в мир, чтобы плодиться и размножаться. Так, как же оно может отблагодарить вас? Никак. Поэтому, любите свою любовь, и презирайте того, кто как внешний раздражитель завел вашу машину: теперь он уже не нужен, он стартер, заводящий двигатель автомобиля, который после того, как последний заработал, выключается. Любите его, в образе своей внутренней сущности, одарите его любовью, и не требуйте ничего взамен; у вас любовь уже есть. Посмотрите, на прекрасный куст роз. Обратите внимание, откуда он растет. Из земли, из грязи, формируется стебель, на стебле – шипы, потом прекраснейший бутон разных цветов, с великолепным ароматом. И он радует взгляд, он дарит вам свою красоту, ничего не требуя взамен. Им наслаждаются, а ему все равно. Так и в вашу душу, из вашей воли, когда пробьется цветок любви, культивируйте его сами, не позволяйте попирать его ногами недостойными, растите розовый цвет своей души вдали от лицемерных отщепенцев, которыми полна земля, и любите только то, что вам принадлежит. Пусть, ваш ближний либо будет рядом с вами, либо пусть убирается – он для вас ничто; но помните, чтобы роза цвела необходимо любить, не ожидая для себя подобного из внешнего мира, ибо этой заразой возможно испортить растение вашей воли. Пока же внешних влияний нет, оно как окультуренное растение, приобретет мощнейший иммунитет ко всему объективному: когда ствол ее окрепнет, она справится со всеми трудностями сама, как Венера всегда побеждает Марс. Покуда же она не взращена, будьте вдали от этого рассадника гадостей и мерзостей, в котором чванливые существа все делают “для того, чтобы”, а еще более вопиет к небу, что такое же отношение они проявляют и к любви. Действительно, этот жалкий человеческий род никогда не будет достоин называться высшим этапом развития животного мира, ибо мелочный и алчный он более подобен слащавому стаду, в котором внешнее раздражение к действию есть кнут. Так кто же из всего этого многообразия пустых голов достоин, хоть на миллиметр, приближаться к вашей любви, если она конечно у вас есть, и ее еще не попрали сальными ртами своими, безумно любящие вас, сожители. Любовь есть, ее не может не быть – эта аксиома, которая не требует доказательства так же, как никому и в голову до сих пор не пришло доказывать существование солнца. Весь, вопрос здесь в другом. Существование солнца не требует доказательства потому, что оно материально и видимо. Тогда, и любовь есть нечто ощущаемое, но не видимое. Так вот: “увидеть” любовь, то есть ощутить ее непосредственно, может лишь тот, кто не обращает внимания на видимое и внешнее. Он видит ее чувством воли, то есть, любовь, как содержание и сущность, не видима, но она всегда облекается во внешние формы. Тот, кто считает, что видимое и внешнее, есть истинное содержание и натуральная сущность всех вещей, – более всего это относится к мнимым материалистам, – абсолютно не понимает сущности этого великого чувства. Для него она выражается в сексе, и в прочих амурных штучках – страсти здесь нет. Но, что за жизнь без всепоглощающей страсти? Даже добиться чего-то существенного невозможно; ведь, труды человека наполняются его страстью, и этой энергией и определяется ценность труда.

Другое заблуждение в истолковании понятия “смысл жизни” коренится в том, что такой смысл непременным образом ищется. Мы же знаем, что задумываются о нем немногие. Тогда как основная масса ужасно далека от этого. Поэтому утверждение Франкла, что человеку свойственно искать смысл жизни, что и отличает его от животного, которое смысла не ищет, с этой точки зрения весьма интересно. Ведь, чем тогда отличается животное от человека, который не ищет смысла своего существования? По определению, ничем. Так по какому поводу скорбим; по поводу того, что большинство человеческого общества натуральные животные? Кто виноват, что человеческий род, все большее глупеет и все больше размножается? Придет такое время, что этой глупости наплодится столько же, сколько и людей. Тогда земля вновь станет населенная одними зверями, которые уже будут друг с другом по утрам здороваться, а умные особи будут находиться в психиатрических лечебницах с врачами идиотами: прямо как в книге “Планета обезьян”. Здесь же следует отметить другое. Разница между человеком и животным заключается в том, что человеку дана от природы возможность воспринимать и познавать свой внутренний мир и ощущать его непосредственно, или конкретно: животное же, воспринимает свою сущность опосредовано, или абстрактно. То, что происходит во внутреннем мире животного для самого животного, то же самое, что, происходящее во Вселенной для человека. Поэтому, животное с огромным любопытством относится ко всему, что происходит вокруг него; ибо посредствам своего любопытства оно находит себе пищу. Следовательно, его жизнь, действительно, бессмысленна потому, что оно обречено на постоянное добывание для себя пропитания, что и отрицает всякую моральность и нравственность в его действиях. Непосредственное же восприятие своего внутреннего мира, его духовности, душевности, стремлений воли, любви и отдаляет человеческое существо от родственности с животным в психическом плане. Так как истинный человек вполне способен из своих животных биологических инстинктов модулировать некие высокие свойства своего внутреннего мира: то есть, становится более совершенной машиной, чем животное. Другое различие состоит в том, что животное наделено мощным духом – оно способно к самопожертвованию во имя жизни своих детей, своего потомства. Это проявляется в том, что даже самые кроткие животные готовы ради своих детенышей вести неравную борьбу не на жизнь, а на смерть. Примеры этому приведены в Главе XLII “Жизнь рода” книги “Мир как воля и представление. Дополнения” Шопенгауэра. Здесь же он говорит: “В своей основе она выражает сознание животного о том, что его истинная сущность более непосредственно укоренена в роде, нежели в индивиде, поэтому в случае необходимости оно жертвует своей жизнью ради продолжения рода в детенышах. Таким образом, здесь, как и в половом влечении, воля к жизни в некоторой степени становится трансцендентной, поскольку ее сознание выходит за пределы индивида, которому оно принадлежит, и распространяется на весь род”. А вот как, например, А. К. Толстой в “Князе Серебряном” описывает Малюту Скуратова: “Глядя на Малюту, чувствовалось, что всякое старание отыскать в нем человеческую сторону было бы напрасно. И подлинно, он нравственно уединил себя от всех людей, жил посреди их особняком, отказался от всякой дружбы, от всяких приязненных отношений, перестал быть человеком и сделал из себя царскую собаку, готовую растерзать без разбора всякого, на кого Иоанну ни вздумалось бы натравить ее. Единственною светлою стороною Малюты казалась горячая любовь его к сыну, молодому Максиму Скуратову; но то была любовь дикого зверя, любовь бессознательная, хотя и доходившая до самоотвержения”. Трудно согласиться здесь с Толстым по поводу того, что Малюта существовал где-то на периферии общественной жизни. Отнюдь. Его страстным желанием было возвысить себя в глазах общества; получить боярский титул, хотя сам он происходил из низкого сословия. Как там же указывает Толстой, он мучился завистью при виде блеска и знатности и хотел возвысить, по крайней мере, свое потомство. Мысль о том, что его сын “будет всегда стоять в глазах народа ниже тех гордых бояр, которых он, Малюта, казнил десятками, приводила его в бешенство. Он старался золотом достичь почестей, недоступных ему по рождению, и с сугубым удовольствием предавался убийствам: он мстил ненавистным боярам, обогащался их добычею и, возвышаясь в милости царской, думал возвысить и возлюбленного сына”. Это нам говорит о том, что Малюта был весьма и весьма социальным субъектом, который ценности свои видел в объективном мире, в обществе, в коллективе, то есть во власти; ибо, еще по свидетельству Тацита жажда власти, с незапамятных времен присущая людям, имеет свойство вырываться на свободу и все то же людское безумие толкает их на борьбу друг с другом. Но в более возвышенном смысле слова, мы возносим хвалы и преклоняемся перед героями, которые совершали акты самопожертвования во имя каких-то благих целях: будь-то спасение жизни другого человека; будь-то подвиги Гостелло, Матросова и других во время Великой Отечественной Войны (1941 – 1945 годов) и многие примеры, которыми пестрит история человечества. Более всего, это заметно в античной истории: особенно в Древней Греции, в частности в Лакедемоне (Спарте). Подвиги спартанцев до сих пор вызывают восхищение своим беспримерным мужеством; то есть силой духа, что особенно культивировалось в ту эпоху. Такие имена, как Иисус Христос, Сократ, Сенека, Петроний, которые добровольно ушли из жизни, стали образами легенд, мифов и иносказаний, запечатленными в памятниках древней письменности, что даже сейчас при прочтении их невольно проникаешься чувством благоговения перед такими поступками. Испокон веков, любые животные проявления человеком, выходящие за грани нашего разумения, невольно притягивают наше внимание и рождают в нас противоречивые ощущения, которым трудно дать однозначное истолкование. Этому доказательство и наша любовь к спортивным состязаниям, где, по определению, властвует безумие, в хорошем смысле; ибо тот спортсмен достигает высоких результатов, у которого тело всецело повинуется животному духу, лишенному рефлексии. Любое умствование для спортсмена явление вредное; только интенсивными тренировками он оттачивает до автоматизма владение своим телом аналогично тому, как и ребенок, посредствам движений научается передвигаться, не размышляя над тем, куда и когда поставить ногу, или как животные в процессе игр приобретают необходимые им навыки в последующей жизни. Ведь, невозможно себе представить того, чтобы боксер на ринге о чем-нибудь задумался или начал бы размышлять о комбинации, которую он сейчас будет проводить потому, что на первой мысли его сразу же противник отправит в нокаут. Это же самое проявляется в любви женщин к танцам; движение внутренних животных духов наслаждает их изнутри, что и привлекает партнеров противоположного пола; если же женщина еще и под “шафе”, то поклонников у нее будет, как зрителей на стадионе: другое дело понравится ли им сама игра, но это уже частности. Вот, в принципе, что роднит и объединяет человека с животным. Различает же, воля, которая способна непосредственно восприниматься, которая наделяет человека стойкостью к страданиям и их притерпеванию, к выдержке и такту, к замораживанию своих желаний и вожделений, к умению ожидать, – всего этого животные лишены.

Итак, мы выяснили, что с объективной точки зрения, наша жизнь действительно не имеет никакого смысла за исключением лишь того замечания, которое указывает на то, что наши тела наполняют, посредствам размножения, земное пространство, и имеют врожденное свойство перемещаться, как атомы, во времени. Более того, исходя из этого, естественным образом вытекает, что смертность нам дана, собственно говоря, априори: так же, как и всем нашим стремлениям, достижениям и деяниям. Единственным, чем мы можем себя утешать с объективной точки рассмотрения этого вопроса, это тем, что пришли мы в этот мир не по своей воле. С другой стороны, такое понимание проблемы смысла нашего существования определяет и то, что, коли природа не спрашивала нашего волеизъявления тогда, когда нас породила, наше появление в мире вызвано природной необходимостью: следовательно, целесообразно. Но целесообразно такое может быть не в смысле “для того, чтобы”, а в осознании “исходя из”. Такое осознание надо полагать в воле; в любви и в духовном совершенствовании. То есть, все явления жизни, а равно как и ее смысл, происходят “исходя из аффектов воли”; факт нашего рождения, как аффект воли в природе, есть та смысловая нагрузка, которая превалирует над всеми рассуждениями о полезном и бесполезном в существовании человека. Следовательно, жить в гармонии с природой и естественно существовать, то есть существовать в русле течения направленности энергии сущности человека, являются величинами равнозначными и тождественными. Собственно говоря, моя третья книга и показывает, что этот процесс существует и без нашего мудрствования. Но осознание его весьма и весьма благожелательное явление для личности, которая стремится не к объективным ценностям, а к субъективным. Посему, только субъективное и имеет в самой себе смысл жизни, который заложен в каждом из нас, и сами мы есть объективированный во внешнем мире смысл жизни; ибо каждый человек, помимо объективной формы имеет и субъективное содержание. Восприятие последнего непосредственно, конкретно, а не абстрактно, приведение его к единичному и целому, которое впоследствии возможно полюбить (ведь, любить множество, значит вообще и не любить вовсе) есть та задача природы, которую мы и выполняем каждый по-своему, – вольно или невольно. Апостол Павел во втором послании к Коринфянам по этому поводу так пишет: “и благоухание познания о Себе распространяет нами во всяком месте”, “Всегда носим в теле мертвенность Господа Иисуса, чтобы жизнь Иисусова открылась в теле нашем…Так что смерть действует в нас, а жизнь в вас”, “Но если внешний нам человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется…Когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое, а невидимое вечно”, “Если мы выходим из себя, то для бога; если же скромны, то для вас”, “Испытывайте самих себя, в вере ли вы? Самих себя исследывайте. Или вы не знаете самих себя, что Иисус Христос в вас? Разве только вы не то, чем должны быть” (2Кор: 2,14: 4, 10 – 12, 16 – 18: 5, 13: 13,5). Сейчас, такой процесс толкуется, как путь “в себя”, интроверсия или интроспекция, на примере менеджера, работающего в английском аукционе “Сотбис”, который оставил свою квартиру в Лондоне и ушел жить в лес. Его теперь называют “лесной обезьяной”. И действительно – это путь в лес, как не составляет труда понять, а не “в себя”. В натуральном же смысле, о чем говорит апостол Павел, это непосредственное ощущение воли в самом себе, познание ее, культивирование и “исходя из” познанной воли, ее объективирование (“из себя”) в стремлении ее любить.

Глава XXXIV. Заключение

В заключение моего сочинения мне осталось сказать, что каким бы образом мы не пытались изменить саму по себе жизнь, в обширном смысле слова, то есть в объективном, нам этого не удастся никогда, пока не изменится наше отношение к ней. Глупо было бы предполагать, что вне нас самих существует некие явления, которые способны изменятся по нашему хотению, или желанию. Абсолютно не важно, какой силой обладает человек, чем он богат, а чем он беден; ибо, все его достояние будет направляться волей только в ту сторону, в какой лежат ее потребности. Даже самое великое желание имеет в себе причину, потому что оно проявляется в нашем сознании, оно пребывает и обновляется так же, как и мысль: так откуда же оно приходит? На этот вопрос отвечает эта монография. Тебе, уважаемый мой читатель, осталось одно: взять в руки карандаш и листок бумаги, расписать свою дату рождения, познать, кто ты есть на самом деле, проверить эти данные эмпирически, то есть рассчитать дни рождения авторов книг, которые ты любишь, изучить биографии подобных тебе знаменитостей (как они шли по жизни, когда и что с ними происходило, и к чему приводило их то, или иное, действие, чего они добились и прочее), провести аналогии со своею жизнью, имея в виду при этом различие в объективной плоскости: тем самым ты осознаешь в самом себе человека-возможность. Далее, все в твоих руках: ориентиры ты уже в состоянии определить сам, без всяческой мишуры внешнего мира, которая психической заразой, как пухом, покрывает свою мусорную кучу, но когда пух сдувается ветром, что мы наблюдаем? Мы наблюдаем то, что наблюдаем, – то есть истину.

Моя система также хороша тем, что она зависит только лишь от личности, от индивидуальности, конкретно взятого человека. В нем происходит становление всего того, чего он будет добиваться, и к чему он будет стремиться. Даже супруга он себе будет выбирать, увы, не по своей воле. Ибо, дух является сыном души, поэтому, когда он выходит из человека, то, естественным образом, стремится к тому, что его породило; поэтому мы и наблюдаем, что мужчины ищут в супруге свою мать, а женщины своего отца. Но еще глубже этого процесса воля, как определяющая часть врожденного темперамента человека. И она, в противоположность мнению Ницше, находится не “по ту сторону добра и зла”, а “по эту сторону” человеческого естества, то есть в нем самом. Мы как будто спаяны все вместе этим животным инстинктом в одну огромную амебу, с миллиардами голов, которые рассуждают в силу своей субъективной способности судить другого, и жить суждениями о нас других. Мы как животные, которые, ощутив некое движение внутри их организма, сразу же бросаются на жертву и убивают ее, но как был предусмотрителен Творец, когда отделил человека от последнего тем, что вложил в голову его способность оправдывать любое свое действие и любое свое состояние. Ведь, как и древний наш предок имел главным своим оружием камень, так и теперь “булыжник пролетариата” есть то инстинктивное выражение биологического естества – Juro por dios! Человечеству еще ужасно далеко до того дня, когда оно может называться цивилизованным. Посему, нам остается лишь одно: становится таковыми вдали от этого рассадника гнусностей и мерзостей. И, увы, к величайшему моему сожалению, это так, и не может быть иначе. По крайней мере, 80% из того множества великих персоналий, которые я изучил, поступали именно так. А о тех, оставшихся двадцати, памяти у нас остается все меньше и меньше: и в скором будущем они канут в лету, – метла времени освободит место для более великих деяний и судеб. Таким образом, не стоит поворачивать вспять течение реки жизни, лучше нам культивировать свою внутреннюю судьбу; ибо наша судьба – это наш фатум, наш рок и наше счастье, одновременно пребывающие в воле каждого из нас, в неразрывной связи с волей в природе. В “Жаке фаталисте” у Дидро есть одно прекрасное, и вместе с тем поражающее воображение место, в котором говорится: “Огромный чертог, и на фронтоне его надпись: я не принадлежу никому и принадлежу всему миру, вы были здесь прежде, чем вошли, вы будете здесь, когда уйдете отсюда”. В силу этого, понимание такой связи есть истинный оптимизм, в том смысле, в котором его надлежит воспринимать, но, ни в коем разе, в том его общепринятом смысле выражения, которое оптимизмом считает все то, что находится вне личности, вне ее индивидуальности, наподобие оптимизма диалектиков материализма. Ибо каждое живое существо стремится к идеальному, целому и совершенному, и только такое стремление возможно называть, стремлением оптимистичным. Все оборотное такового процесса является банальным надувательством и плоским оптимизмом, который говорит о том, что человеческое существо есть белая и пушистая, оптимистично надутая форма, плавающая в вечном эфире блаженства и благодати. Покажите мне хотя бы одну, и я поверю в этот бред. Тот же, кто желает понять, чем наполнена эта форма, тому всенепременно необходимо прочитать “Исповедь” Руссо.

И последнее: Я не стал переделывать рукопись и изменять в ней те места, которые написал несколько лет назад. Пусть, в ней останется, вместе с ее содержанием, и выражение самого пути, по которому я шел, в поисках чего-то истинного. Благо, провидением мне было предоставлено достаточное количество времени, для размышления над сущим. Я не стремился писать ради вознаграждения и материальных благ. Мои мысли, скорее всего, это и моя жизнь. Мне, вновь, как обыкновенно это со мною происходит, становится грустно оттого, что труд мой закончен, но, с другой стороны, я чувствую приближение чего-то нового и более прекрасного: теперь, я тороплюсь завершить мое изложение. Все, что я упустил, надеюсь, ты сам дополнишь уважаемый мой читатель, и эти дополнения будут принадлежать исключительно тебе; даже если ты и категорически отрицаешь написанное здесь, по каким-то своим убеждениям, то и это я считаю огромной пользой и благом. Вообще-то, грубо говоря, всегда лучше размышлять над своими мыслями и приводить их в некое соответствие со своим внутренним миром, чем в эти соответствия приводить мысли чужые. Посему, больше размышляйте, и меньше рассуждайте, тогда пользы лично для вас будет больше. Ибо размышляющий над своими мыслями, более закрыт от всевозможных внешних влияний, свойство которых убеждать в чем-то своем, – как правило, такое свое всегда, на поверку, оказывается и хуже чужого. Стало быть, относитесь критично к тому, что воспринимаете извне и, одновременно с этим, сомневайтесь во всем, что вам преподносят. Так как, сомнение – это единственное положительное свойство, в целом отрицательной, психики человека: оно является тем благожелательным явлением, которое уничтожает собою любое представление (заблуждение) о свободе выбора, который так упорно пропагандируются весьма многими уважаемыми философами древности и настоящего времени. Мы постоянно сомневаемся перед тем, как поступить одним или другим способом; даже после того, как мы все-таки, приложив усилие, совершили поступок, то есть определились с выбором и подвергли самих себя насилию, мы все равно склонны сожалеть о том, что не поступили другим образом; даже тогда, когда результаты нашего действа положительны, мы вновь размышляем о том, что, сделай мы по-другому, то обязательно бы добились большего, чем имеем здесь и сейчас; но когда мы добились чего-либо, то сразу же, вместе с предшествующим состоянием, снова сомневаемся, так как перед нами возникает новый выбор, и, вследствие этого, новое сомнение, которое сменило сомнение бывшее прежде. Посему, совсем по-иному мне теперь представляется выражение: не ошибается тот, кто ничего не делает, а именно так; не ошибается тот, кто сомневается, ибо сомневается тот, кто ничего не делает, потому что, сомнение и действие – это две противоположные составляющие, которые взаимно компенсируют друг друга. Тогда необходимо сделать вывод: ошибается всегда тот, кто не сомневается, или, что-либо делает, “исходя из” представления о необходимости приложения к действию усилия. Следовательно, заканчиваю я, не отдавайте свою жизнь на откуп интеллекту, ибо он произведение вашей собственной воли, от которой всецело зависит и, которую всеми силами ненавидит. Так зачем же, спрашивается, носит в себе эту вечную и никогда непримиримую вражду аналогичную тургеневской, или вечной, борьбе отцов и детей? Освободите себя от этой внутренней борьбы одним единственным способом – представьте себе, что любое сомнение – это и противопоставление вашей воле, то есть воля против всего того, из чего состоят все ваши варианты выбора. Следовательно, конкретно вашему естеству в таковых вариантах нет необходимости.

г. Новочеркасск, 2005 год.

Сноски

[*] Глава изложена на основе книги Чернышевского “Что делать?”

[**] Прорицателей древности заменили священники, но суеверие все же осталось – оно поменяло всего лишь форму.

[***] В основе потребительской энергии, как я отмечал выше, заложено женское начало, поэтому женщины, попавшие в зависимость от алкоголя и наркотиков, труднее, чем мужчины излечиваются от этого недуга. Благо, что им еще хватает мозгов держаться подальше от всего этого. С другой стороны, я ставлю перед собой вопрос: не по этой ли причине женщины больше предпочитают мужа пьющего непьющему?

[****] смотри! моя прекрасная душа (исп.).

 

[1] Ницше “По ту сторону добра и зла” (СПб. Кристалл. 2002.).

[2] Шопенгауэр в “Мир как воля и представление. Дополнения” (Минск. Харвест 2005 с. 544), приводит следующий рассказ об одной белке, которую загипнотизировала и проглотила змея: “Один путешественник, посетивший различные области на острове Ява, рассказывает о замечательном примере магической силы змей. Этот путешественник подымался на Junjind, одну из гор, называемых голландцами Pepergeberge. Проникнув в густую чащу, он заметил на дереве яванскую белоголовую векшу: она резвилась и играла с грацией, присущей этому великолепному виду грызунов. Сферическое гнездо из гибких былинок и мха, спрятанное на самом верху дерева, между двух веток, и углубление в стволе, казалось, служили центром ее шаловливых движений. Она то удалялась от него, то сейчас же возвращалась к нему с необычайной живостью. Стоял июль, и, вероятно, наверху были детеныши белки, а внизу – ее фруктовый склад. Внезапно ее как будто охватил ужас, движения ее стали неправильны и беспокойны – точно ей все хотелось воздвигнуть какую-нибудь преграду между собой и некоторыми частями дерева. Затем она свернулась и осталась без движения между двух ветвей. Путешественник понял, что необыкновенному зверьку грозит какая-то опасность, но он не мог догадаться, какая именно. Он подошел ближе и, внимательно осмотрев дерево, увидел в дупле ствола удава, направившего свои неподвижные глаза на белку. Этот путешественник испугался за бедную вешку. Слуховой аппарат у змей очень несовершенен, и они, по-видимому, не обладают тонким слухом. Впрочем, змея была так поглощена созерцанием своей добычи, что, по-видимому, совершенно не замечала присутствия человека. Путешественник, имевший при себе оружие, мог прийти на помощь несчастному грызуну и убить змею. Однако научный интерес взял верх над жалостью, и он решил пронаблюдать, чем кончится эта драма. Развязка была трагична. Белка испустила жалобный крик, по которому всякий сведущий догадался бы о близости змеи. Она двинулась чуть вперед, попыталась отступить, но сделала еще один шаг ближе. Белка старалась вернуться назад, но все больше и больше приближалась к своему врагу. А удав, свернувшись спиралью, положив голову поверх своих звеньев, и неподвижный, как кусок дерева, не отводил взгляда от своей добычи. С ветви на ветвь, спускаясь все ниже и ниже, белка приблизилась к обнаженной части ствола. И здесь несчастное животное уже больше не пыталось спастись. Влекомая непреодолимой силой, словно в каком-то обмороке, белка ринулась в пасть удава, и эта пасть сразу необычайно разверзлась, чтобы ее принять. И насколько змея до сих пор была неподвижна, настолько теперь, завладев добычей, она оживилась. Развернув свои звенья, она с непостижимой быстротой устремилась снизу вверх, в одно мгновение она оказалась на верхушке дерева, без сомнения, для того, чтобы предаться там пищеварению и сну”. Из этого примера видно, – говорит Шопенгауэр, – какой дух наполняет природу. Этот рассказ важен не только для иллюстрации магической силы змеи, он служит и аргументом в пользу пессимизма. Одно животное нападает на другое и пожирает его, это дурно, но с этим все-таки еще можно смириться. Но то, что несчастная, невинная белка, которая сидит у гнезда со своими детенышами, вынуждена медленно, шаг за шагом, содрогаясь, противясь самой себе и с жалобным воплем, идти к широко раскрытой пасти змеи и сознательно бросаться в нее – это возмутительно, это вопиет к небу, и мы чувствуем, что Аристотель прав, говоря: О, как ужасна та природа, к которой мы принадлежим!..”

[3] “Разум видит, разум слышит, прочее глухо и слепо” (греч.). По логике вещей, Шопенгауэру необходимо было перефразировать Эпихарма: вместо “разум видит” сказать – “to logismon ora” – рассудок видит.

[4] “Если кто-то выделяется среди нас, пусть убирается” (фр.).

[5] К.Г. Юнг “Психологические типы” (Минск 2003. Харвест).

[6] природа не делает ничего бесполезного и ничего не делает зря (лат.).

[7] Иисус в Новом Завете говорит апостолу Петру (Мтф. 16;19): “И дам тебе ключи Царства Небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах”. Как известно перед своею казнью, Петр повелел распять себя вниз головой. Вероятно, для того, чтобы указать тем самым на оборотную сторону учения Христа, которой, судя по всему, пренебрегают и по сей день. Ведь сказано в писании, по этому поводу, так (Мтф. 5;19): “Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном”.

[8] “О воле в природе. Гл. Сравнительная анатомия” А. Шопенгауэр.

[9] “Бессмертие человеческой личности как научная проблема”. В.М. Бехтерев

[10] “нужда порождает разум” (лат.).

[11] “Евгений Онегин” А.С. Пушкин.

[12] “с присутствием духа” (исп.).

[13] “хладнокровно” (исп.).

[14] Ин, 16; 5,6 “А теперь иду к Пославшему Меня, и никто из вас не спрашивает Меня: куда идешь? Но от того, что Я сказал вам это, печалью исполнилось сердце ваше”.

[15] “Критика практического разума” (Кант., Ч. 1., Гл. 3.).

[16] Вагнер “Опера и драма” (СПб.: 2001)

[17] Артюр Рембо “Солнце и плоть” (ч.I).

[18] “Мир как воля и представление. §36.”. А. Шопенгауэр.

[19] Мэй Ролло Риз считал, что основная задача психотерапии заключается в обретении пациентом свободы, необходимой для понимания своих возможностей и их использования. Симптомы болезней, по сути, представляют собой попытки убежать от свободы по причине отсутствия (или кажущегося отсутствия) вариантов использования собственных возможностей. Общение врача и пациента он представлял как своеобразный “поединок с собственной судьбой, с отчаянием, с чувством вины” и путешествие по аду, а затем чистилищу (“Сто великих психологов” М. “Вече” 2004. Яровицкий).

[20] Нума Помпилий (Numa Pompilius), второй царь Древнего Рима в 715 – 673/672 до н.э.; создал жреческие коллегии, коллегии ремесленников, учредил религиозные культы (СЭС М.1983).

[21] См. Ю. Щербатых “Психология страха” (М. 2004).

[22] Ибо мыслить и быть одно и то же (лат.).

[23] Нет ничего в интеллекте, чего раньше не было в чувстве (лат.).

[24] “Сто великих композиторов” Д.К. Самин, М.2004

[25] “Внушение и его роль в общественной жизни” В. М. Бехтерев.

[26] “Трактат о душе”. (Человек-Машина. Минск. 1998. с. 85.). Ламетри.

[27] “Метафизика”. Гл.5. Аристотель.

[28] “Еще в 1920-е годы замечательный русский философ-педагог Г.И. Челпанов (1862-1936), оставшийся в России, спокойно и мужественно доказал, что так называемый “диалектический материализм” – это одна их разновидностей спинозизма…” Н.П. Ильин “Трагедия русской философии”.

[29] “Рефлексы головного мозга”. Сеченов И. М.

[30] женщина да молчит в политике! (лат.).

[31] “Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука. § 58.”. И. Кант (Собр. соч., Т4, ч.1. М., 1965. пер. М. Иткина).

[32] природа не делает скачков и во всех своих действиях следует по наиболее удобному пути (лат.). (Arist. De incessu animalium. C. 2 et. 8).

[33] “Веселая наука” Ницше (Книга первая п.43).

[34] “Бессмертие человеческой личности как научная проблема” В.М. Бехтерев.

[35] “Внушение и его жизнь в общественной жизни”. В. М. Бехтерев.

[36] “В таком виде представляется мне, например, влияние Шопенгауэра на нынешнюю Германию: он своей неразумной яростью против Гегеля довел до того, что все последнее поколение немцев разорвало свою связь с немецкой культурой, которая, принимая во внимание все данные, была вершиной и утонченной степенью презрения исторического чувства: но Шопенгауэр именно в этом был сам до гениальности беден, невосприимчив и – не немец” (По ту сторону добра и зла. СПб. Кристалл. 2002. с. 131. Ницше.).

[37] “первый ложный шаг” (греч.).

[38] “конечная причина” (лат.).

[39] “противоречие в определении” (лат.).

[40] “Историки античности. В двух томах” (М. Правда. 1989., Т. 2., с.484).

[41] “Сто великих психологов. Ясперс Карл” (М., Вече., 2004). Далее весь материал этой главы взят из этого издания.

[42] “У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее” (Деян. 4; 32).

[43] Материал взят из книги “Даты и судьбы. Нумерология” (Р-н-Д., Владис., 2003).

[44] “Танец Заратустры” Ницше. (Из серии “Библиотека Издателя Анхеля де Куатье”., СПб., Нева., 2005., с.27)

[45] “Дух в человеке, искусстве и литературе”. К. Г. Юнг (Минск., Харвест., 2003., с. 9).

[46] “100 Великих композиторов. Мясковский”. Д. К. Самин (М., Вече., 2004 с. 433).

[47] “Законы оккультизма. Астрологические сигнатуры” К.К. Заин. (СПб., Янус., 2002. Прим. Изд. С. 37.).

[48] “Психоанализ и теория сексуальности”. Фрейд. (Минск. Харвест. 2004. с. 6).

[49] “Трактат о душе”. Ламетри (Человек-Машина. Минск. 1998. с.63.).

[50] “Образ любви” Ежи Брошкевич. (М., 1989., письмо №38., с. 490).

[51] Дракон, или как обычно его называют в астрологии Голова и Хвост Дракона, символизирует второй декан Весов (03.10 – 13. 10) и называется “Независимость”. От расположения Солнца и Луны от Головы и Хвоста Дракона зависят солнечные и лунные затмения, поэтому символично он изображает борьбу добра со злом. Древние считали, что обителью Сатаны являлась бездонная пропасть, где в дыму и вечном огне пылающей серы изнемогали его жертвы. На небе это изображалось в виде Дракона. “Духовная астрология” (К.К. Заин. СПб., Экслибрис., 2002., с. 146)

[52] “Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: “смотри, вот это новое”; но это было уже в веках, прежде нас”. (Еккл: 1; 9, 10).

[53] “Стадо дикобразов легло в один холодный зимний день тесною кучей, чтобы, согреваясь взаимной теплотою, не замерзнуть. Однако вскоре они почувствовали уколы от игл друг друга, что заставило их лечь подальше друг от друга. Затем, когда потребность согреться вновь заставила их придвинуться, они опять попали в прежнее неприятное положение, так что они метались из одной печальной крайности в другую, пока не легли на умеренном расстоянии друг от друга, при котором они с наибольшим удобством могли переносить холод. – так потребность в обществе, проистекающая из пустоты и монотонности личной внутренней жизни, толкает людей друг к другу; но их многочисленные отталкивающие свойства и невыносимые недостатки заставляют их расходиться. Средняя мера расстояния, которую они наконец находят как единственно возможную для совместного пребывания, это – вежливость и воспитанность нравов…Хотя при таких условиях потребность во взаимном теплом участии удовлетворяется лишь очень несовершенно, зато не чувствуются и уколы игл. – У кого же много собственной, внутренней теплоты, тот пусть держится вдали от общества, чтобы не обременять ни себя, ни других” (А. Шопенгауэр. Полн. собр. соч. Т. 3. М., 1904. с. 923).

[54] “святая простота” (лат.).

[55] Он забывает знойный, пыльный путь,

Его листва объемлет вековая,

А ветерок живит и нежит грудь

И в сердце льет благоуханье рая.

Внизу осталась толчея людская,

Не может зной проникнуть в эту сень,

До дурноты, до злости раздражая.

Лежишь и смотришь, услаждая лень,

Как день за утром встал, как вечер сменит день. (Паломничество Чайльд-Гарольда (50)).