Раз в году — летним днем — на стекле павильона, где стоит на Павелецком вокзале паровоз погребального поезда Ленина, проступает изморось, рисуя красивый женский силуэт…
Окно моей комнаты на Солянке выходило на очень близкую стену дома напротив. Ее украшала лепная женская головка. Пышные волосы из застывшего алебастра, миловидный подбородок, скромно потупленные глаза, казалось, грустно взирали с высоты пятого этажа на муравьиную суету прохожих. В отличие от маскаронов греческих богинь – строгих, прямоносых и слепоглазых – лицо моей каменной соседки было очень живо. Неизвестный скульптор точно передал то грустное очарование, каким наделены слишком юные женщины: и грех, и тайна, и краса…
Это лицо, маячившее в раме окна, занимало меня все больше и больше. Тень загадочной улыбки Джоконды лежала на нем. Всякий раз, ловя этот потупленный искушенно-скромный взор неизвестной красавицы, я думал, что у каменной девы должны были быть когда-то реальное имя, своя судьба и подлинная жизнь. Ведь вот же в Петербурге на фасаде дома против Таврического сада тоже изображены гипсовые маски, и доподлинно известно, что автор их, Наталья Гиппиус, увековечила черты своих сестер Зинаиды и Татьяны… Конечно же, и моя прекрасная незнакомка тоже скопирована с некой натурщицы. Но кто она? Поди узнай, когда со времени сеанса прошел без малого век. Дом, как сообщала дата на фронтоне, был выстроен в 1908 году.
Я долго не мог привыкнуть к тому, что в мою комнату как бы заглядывает этот странный московский сфинкс. Я и имя придумал: Сфинкс – Софинкс – Софи… Софья. По утрам я здоровался с ней, и казалось, однажды Софи, подобно Галатее, поднимет каменные веки и улыбнется на счастье…
Однажды приснилось, что я выскакиваю из давки вагона метро на платформу, а там среди стиснутых пассажиров осталась девушка, с которой мы о чем-то говорили, и она кричит мне: «Позвони! Запомни…». И дальше номер телефона. С этими семью цифрами я и проснулся. На всякий случай записал… Может, позвонить? Вдруг это была телепатия? И кто-то в самом деле вызывает меня на связь? Ну позвоню, а кого попрошу и что скажу? «Извините, мне тут ваш телефон приснился?» Примут за психа или хулигана.
Может быть, я и забыл бы об этом сне, если бы записанные цифры не попадались время от времени на глаза. Через некоторое время на вечеринке нашего бывшего школьного класса я встретил одноклассника, работавшего в системе МВД, и попросил его узнать, кому принадлежит телефон.
– Записывай, – позвонил он мне на следующий день. — Большой Тишинский переулок, дом… квартира… Барышева Наталья Сергеевна, 1908 года рождения.
Лишь спустя месяц я позвонил в смутной надежде услышать тот самый голос, что прокричал мне во сне телефонные цифры. И услышал. Звонкий девичий голос сообщил, что Наталья Сергеевна будет через час.
Голос был не мальчишеский, не женский, не стариковский – именно девичий, как во сне! И хозяйка – ровесница дома – с 1908 года. Это совпадение тоже слегка озадачивало. Случилось так, что мне нужно было зайти в польское посольство. Путь лежал через Большой Тишинский, и я невольно отыскал глазами номер того дома, в котором жила Барышева. Никаких намеков на старину – современное здание из добротного облицовочного кирпича. На обратном пути не утерпел, зашел в подъезд и остановился перед дверью с указанным в справке номером.
Дверь приоткрылась на цепочке.
– Вы за париком? – спросил старушечий голос.
– Да, – ответил я лишь для того, чтобы хоть как-то завязать разговор. Меня впустили. Худенькая, седенькая, весьма подвижная старушка провела меня в комнату. Первое, что бросилось в глаза, – фотографический портрет моей каменной незнакомки. Он висел на стене, и девушка, мой сфинкс, смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Я едва удержался, чтобы не поздороваться с ней.
Главный астролог страны раскрыла секрет привлечения богатства и процветания для трех знаков зодиака, вы можете проверить себя Бесплатно ⇒ ⇒ ⇒ ЧИТАТЬ ПОДРОБНЕЕ….
– Который тут ваш? – Наталья Сергеевна вынесла две мужские волосяные «нашлепки». Я понял, что она пастижер-надомница, делает на заказ парики. Признался ей во всем и тут же спросил, чей портрет висит на стене. Наверное, в том возрасте, в каком пребывала моя собеседница, уже ничему не удивляются, и она, не торопясь, рассказала все, что знала.
…В начале века актриса Московского Художественного театра полюбила итальянского певца из Ла Скала, гастролировавшего в Большом театре, может быть, даже самого Энрико Карузо. Певец ответил взаимностью. Это была страстная любовь. Итальянец сделал предложение, но родители юной актрисы воспротивились браку с католиком, и она бросилась с горя под поезд. Потрясенный певец привез из Италии мраморную статую возлюбленной и три железные пальмы в натуральную величину (пальма в Италии – древо траура).
– Дело было громкое, мне мама рассказывала, – вздохнула Наталья Сергеевна, глядя на портрет. – По-моему, даже Блок откликнулся. Помните?
Под насыпью, во рву некошенном
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая…
– Да, но на фотографии никаких кос нет. Стрижка.
– Совершенно верно. Мама моя всю жизнь, как, впрочем, и я потом работала, пастижером в театре, делала парики. Так вот, незадолго до этой трагедии актриса остригла свои прекрасные волосы и принесла ей.
– А как ее звали?
– Софья…
Я вздрогнул – имя моего законного сфинкса!
– Мама и фамилию знала… Мне ведь два годика было, когда все это стряслось. Вот только портрет на память и остался. Да еще парик из ее волос. Красивый!
Мастерица достала из шкафа шляпную картонку и вытащила из полотняного мешочка златокудрое чудо. Я провел ладонью по живым упругим локонам.
– Как странно – человека нет, а волосы живут.
– Потому и живут, – Барышева бережно уложила парик в мешочек, – что работа настоящая. Я в молодые-то годы в этом парике ого-го как головы мужчинам кружила!.. А теперь вот на могилку к ней хожу. Она неподалеку тут лежит – на Ваганьковском… А я думала, вы за париком пришли. Я хорошо делаю. Если понадобится – звоните.
– Я уже звонил как-то. Это ваша внучка трубку снимала?
– Нет у меня никакой внучки. Вы, наверное, не туда попали.
Дома отыскал в томике Блока стихотворение «На железной дороге». Оно посвящалось некой Марии Ивановой. Может быть, это она бросилась? Может быть, актрису звали Марией? Может, это вообще некий собирательный образ?
Стихотворение помечено датой «14 июня 1910 года». Барышева сказала, что все это случилось, когда ей было два года. Родилась она в 1908, так что сходится! Значит, Блок знал именно об этой несчастной, а может быть, даже и видел ее под насыпью, во рву некошенном… Ведь он частенько наезжал в родное Шахматово по железной дороге – до Солнечной Горы (ныне станция Подсолнечная). Рвов и насыпей там хватает… Отыскиваю в примечаниях комментарий самого поэта: «Бессознательное подражание из «Воскресения» Толстого: Катюша Маслова на маленькой станции видит в окне вагона Нехлюдова в бархатном кресле ярко освещенного купе I класса».
По Блоку Катюша Маслова совершает поступок Анны Карениной. Все смешалось в моей голове: Иванова, Маслова, Каренина, Мария…
Я смотрю в окно на взвихренные власы каменная дева… «Я слышу твой голос, – говорю ей, – и даже дважды: во сне и по телефону. Я знаю твое имя. Я заглянул в твои глаза. Я гладил твои волосы. Скажи – кто ты?»
Но у сфинксов не бывает фамилий…
На Ваганьковском кладбище не без труда отыскиваю в осенних зарослях одинокую пальму, чьи ржавые веера сливаются с рыжей листвой кленов. Под сенью траурного древа – задрапирована в ниспадающий занавес каменная дева… Лик ее, столь знакомый по настенной маске, обращен к небу. А вокруг толпятся какие-то странные мужики, пьют из пластиковых стаканчиков и хрустальных бокалов. Пошел дождь, но народу не убывало, подходили новые, чинно здоровались, иные крепко обнимались.
«Неужели у нее столько родственников и поклонников?»
Я спросил у подметальщицы, что происходит.
– А это «блатари» собрались со всей Москвы. Сонькин день отмечают. Вы подальше держитесь…
— Что за Сонькин день?
— А там ведь Сонька Золотая Ручка похоронена. Слыхали про такую? Они каждый год поминки ей справляют.
Я позвонил Наталье Сергеевне. Как же так – никакая не актриса там похоронена, а одесская воровка…
— Господи, да не верьте вы слухам! Там на плите осталось лишь одно имя — «Софья», вот и пошло – Сонька. А кто такую роскошь мог себе позволить – три пальмы в натуре? Ясно – Золотая Ручка… Знаете что, приходите на Павелецкий вокзал. Я в субботу на дачу поеду и буду ждать вас у стеклянного павильона, где ленинский паровоз стоит… До субботы я еще раз выбрался на Ваганьковское кладбище. Не спеша осмотрел памятник. Поразило то, что каменные власы, вившиеся за спиной, были обломлены, но отсекла их не рука ваятеля. На складке каменного занавеса, я обнаружил его имя: «E.Аstorri». И все – ни дат, ни имен… Два железных пенька от сломанных пальм. Конечно же, заказать такой монумент и доставить его в Россию мог очень состоятельный человек. Да и похоронить наложившую на себя руки женщину на кладбище вопреки церковным законам – это тоже надо было суметь.
Впрочем, стоя здесь, не хотелось думать о деньгах и уловках. Должно быть, любовь этих людей была и в самом деле пламенной, если оставила по себе столь пронзительный знак печали.
В назначенный день и час я был на Павелецком вокзале.
Наталья Сергеевна пришла в наброшенной на голову шали. Она сняла ее, подойдя к колесам паровоза, и я увидел, как волосы надетого ею парика – того самого! – вдруг поднялись и за шевелились, будто объятые ужасом. Барышева отошла в сторону, и волосы улеглись. Она сняла парик.
– Можете сами проверить.
Я отказался.
– Она бросилась под эти колеса. Хотите верьте, хотите нет, но в день ее гибели на стенках этого павильона иней рисует ее силуэт…
«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется»… Но ведь отзывается, и как! И толстовское слово в «Анне Карениной» отозвалось в судьбах неких женщин роковым приказом: «Под колеса!» У врачей, изучающих психику самоубийц, есть даже термин «комплекс Анны Карениной».
Стою на перроне, где родились блоковские строчки. Мимо проходит поезд Москва-Хельсинки. Мелькают фирменные таблички вагонов — «Лев Толстой», «Лев Толстой»… Железнодорожная мистерия грохотала колесами.