Вспоминается некое сообщение, скользнувшее вдоль моего сознания в те времена, когда я еще не помышлял писать о смерти. Человек, при жизни признанный гением, вплоть до последнего вздоха верил в собственное физическое бессмертие.
Простые смертные не любят думать и не любят говорить о смерти.
Великие, напротив, говорят о смерти легко, ибо живут с сознанием собственного бессмертия. Мудрый Кант, вопреки своему обыкновению, лапидарен и безжалостен: наименее всего смерти боятся те, чья жизнь имеет наибольшую ценность.
Великий утешитель Толстой говорит полуправду: страх смерти обратно пропорционален хорошей жизни. Между тем праведная жизнь может быть не обеспечена духовным капиталом или хорошим потомством. Гений банальности Горький верен себе: безумно живому человеку о смерти думать. На наш взгляд, безумно о смерти не думать. Ибо лишь животное не помышляет о конечности своего существования.
Так или иначе наравне с культурной традицией, которая поощряет размышления о смерти, существует традиция, которая табуирует мысль о смерти. От древних дошли до нас два простеньких, но хороших совета. От Эзопа: если тебе не спастись от смерти, умри, по крайней мере, со славой. От Сенеки: глупо умирать из страха перед смертью.
Позицию не думать о смерти, как ни странно, разделяют Ларошфуко и Томас Манн.
Самыми разумными и смелыми Ларошфуко считает тех, кто под любым благовидный предлогом избегает мыслей о смерти. Томас Манн высказывается в том духе, что человек не должен позволить смерти овладеть его мыслями – во имя добра и любви. Наверное, можно понять, что автор «Волшебной горы» имеет в виду, но его суждение, на наш взгляд, годится более для школьных сочинений, если, конечно, школьникам когда-нибудь будет дозволено писать о смерти.
Главный астролог страны раскрыла секрет привлечения богатства и процветания для трех знаков зодиака, вы можете проверить себя Бесплатно ⇒ ⇒ ⇒ ЧИТАТЬ ПОДРОБНЕЕ….
Не в страхе смерти, но в страхе исчезнуть совершенно признается Лермонтов. Творец «Демона», помимо всего прочего, бретер, а тем присуще пренебрежение к физической смерти, но что до страха исчезнуть совершенно, это иное. Страх смерти инстинктивен, физиологичен, тогда как страх исчезнуть совершенно – трансцендентен.
Велик в своей простоте Гоголь. Создателя «Мертвых душ» ужасает сама возможность быть в мире и ничем не обозначить своего существования.
Гении порой лукавят, но лукавят ли они гениально – вот в чем вопрос.
Подавляющему большинству под силу обозначить свое посмертное существование на то время, пока живут их дети, друзья, сослуживцы, но кто кроме гения в состоянии обозначить свое существование на сто лет вперед? Среди признанных современниками творцов лишь один из десяти тысяч преодолевает столетний рубеж.
В СССР это обозначалось как битва за бессмертие. Советы постановили выиграть ее и начали с того, что после кончины Ленина табуировали смерть. Тоталитарная власть вообще по возможности как можно дольше скрывает смерть вождя, поскольку смена лидера чрезвычайно болезненна для государства, основанного на поклонении вождю. В демократии смена лидера – залог жизнеспособности системы.
И вот что еще примечательно. Бальзамирование Ленина и помещение его в Мавзолей не что иное, как попытка – разумеется, в меру возможностей, отпущенных власти, -отрицать смерть. Партия бессмертна, и Ленин живее всех живых. Коммунистическая риторика напрямую указывает на родственную связь с религией, ибо редко какая религия признает смерть как конечность бытия. Смерть не более чем переход человека из несовершенного и греховного состояния в состояние безгрешное и идеальное.
В тоталитарном искусстве допускался рассказ или показ смерти на экране, но это всегда была смерть за что-то, во имя чего-то: герои погибали во имя победы, за Родину, за вождя, во имя светлой идеи. Смерть как бытийная категория в советском искусстве отсутствовала – в отличие от христианского искусства и русского искусства до 1917 года.