Вступление
Достижения физики за последнее столетие поражают своей величиной и значительностью. При этом сотни тысяч исследователей работают в этой науке, публикуя каждый год неимоверное количество оригинальных статей, монографий и проч. Казалось бы, в такой ситуации должны быть расставлены все точки над i по поводу базовых понятий этой науки, и не должно быть никакой сумятицы сознания ученого, обращающего свое внимание на них – тем более, что по поводу этих базовых понятий еще в древней Элладе были выработаны необходимые принципы. Но вот здесь как раз все обстоит иначе. Полная капитуляция и крах мысли – вот что ожидает того, кто осмелится спросить себя о существе того, с чем десятки и даже сотни тысяч людей ежедневно оперируют в своей профессиональной деятельности, и оперируют вполне успешно – до той поры, пока они не задумаются о том, о чем не мешало бы задуматься до начала всякой узкопрофессиональной практики. Очевидно, что эта ситуация связана с тем, что не физики должны предлагать понимание своих базовых понятий, что они эти понятия просто используют в своих частных целях, а требуемое понимание развивается другими методами и другим языком, не присущем научным дисциплинам, но и не чуждым им, поскольку, в противном случае, выводы этих “особых” методик будут им далеки и не будут ими восприняты с должным вниманием.
Поэтому мы, помня не-абсолютность сегодняшних воззрений на предельные физические понятия, их в значительной степень примитивность по отношению к тому, что было сделано еще древними, и влекомые к чистой истине, попробуем честно поразмышлять над ними, пытаясь вести разговор так, чтобы быть понятыми теми, для кого эти размышления, в конечном счете, предназначаются (впрочем, в свою очередь, будет честным потребовать и от читателей известную долю желания вникнуть в предлагаемую суть дела).
Глава 1
Пространственно-временной континуум
Первыми физическими понятиями, на которых стоит все здание физики, являются, безусловно, пространство и время. Конечно, любой грамотный философ тут же заявит о недалекости такого утверждения, поскольку-де, если уж по-честному начинать философский разговор, то делать это надо с существования. И если бы дело касалось чисто философского (метафизического) дискурса, то с этим следовало бы немедленно согласиться. Однако наш разговор должен протекать не в контексте метафизики, а как мы договорились в самом начале – в контексте, понятном физикам, которые существование как таковое полагают чем-то заранее заданным и не предполагают, что оно есть что-то такое, о чем следует размышлять. Существование той или иной вещи для физика – это сама возможность разговора на интересующую его тему, это основа всяких основ и поэтому не обсуждается, а принимается как данность, если угодно – на веру. К этой вере прилагаются своеобразные подпорки в виде ссылок на физиологическую чувственность и систему дедуктивных выводов, позволяющей от простого и очевидного восходить (в уме) к сложному и скрытому от непосредственного наблюдения. Но ясно, что все это вторично по отношению к тому, что существование как таковое, как факт, не обсуждается, а обсуждается лишь то, каково оно, какими свойствами обладает. “Что”-существования не обращает на себя внимания физика, поскольку он целиком и полностью увлечен “как”-существованием, т.е. как оно существует, в каком контексте и т.д.
И вот, говоря о существовании самой простой вещи в режиме “как”, “какое” и т.п., мы сразу оказываемся в среде этого существования. Подчеркнем, что в начале речь идет о простой вещи, о которой мы пока ничего не знаем (из чего она состоит, как соотносится с другими вещами и проч.), но которую начинаем познавать с того, что бросается в глаза – формы, и следующей непосредственно за ней содержанием, сумма которых, как это выяснится в нижепредставленных рассуждениях, и выражается в пространственно-временном континууме.
Примечание 1. Здесь надо сказать, что со стороны физика мы ожидаем удивление, полагавшего “с пеленок” первичным понятие материи, которому мы, как выходит, отказываем в этой первичности. И тем более для него это удивительно, что именно к материи вроде бы ближе всего существование. Но, согласитесь, что материя только в учебниках и идущей от них привычки есть ближайшее для восприятия понятие, на деле же, для своего понимания оно требует углубленной проработки и абстрагирования от мимолетной впечатлительности, что и произойдет у нас в свое время.
А. Пространство
1. Обычно, в быту пространство понимается как сплошная пустота, готовая к заполнению чем-то. Такая трактовка общеупотребима и в науке, так что неразумно от нее отказываться, тем более, что жизнь показывает ее “рабочий характер”. И тем не менее, удобство интерпретации совершенно не равно истинному положению вещей, и изменение класса задач легко позволяет обнаружить несовершенство привычных воззрений (например, при переходе от привычного мира к микро- и мегамирам). Поэтому не лишне будет подумать, так ли все просто обстоит с такой, казалось бы, простой темой, как пространство (топос). На деле, конечно, простота эта мнимая, и за ней прячется тотальная сложность понимания, проистекающая из того обстоятельства, что пространство как таковое не видно, т.е. его нельзя зарегистрировать доступными человеку способами, но зато можно легко обнаружить законность разговора о нем по факту восприятия любой вещи. Действительно, фиксируя вещь, мы говорим о ее контурах, поверхности и т.д., т.е. о той границе, которая отграничивает эту самую вещь от всего остального. При этом зачастую впопыхах, именно границу мы отождествляем со всем тем существом, что находится под ней, что, собственно, и есть суть вещи, которую мы зафиксировали. Однако ведь вещь, хотя и включает в себя свою собственную границу, но все же значительно больше и богаче по смыслу, чем только она. Кажется, это очевидно. Поэтому может возникнуть обратное впечатление, что граница тела есть что-то эфемерное, случайное, не достойное для внимания ученого мужа, занимающегося серьезными вопросами. Но сказав так, мы тут же потеряем ориентиры тела – его оболочку, и наш предмет со множественными смыслами повиснет невесть где – вне пространства.
Однако, что же это такое – повиснуть вне пространства? Возможно ли такое? Конечно, нет, поскольку “повиснуть” – это пребывать где-то, что уже предполагает некое местонахождение, т.е. нахождение “в месте”, в топосе. Пребывать, да и вообще – быть – вне пространства нельзя, вне пространства можно лишь не-существовать.
Таким образом, любое существование так или иначе выражено в пространственных очертаниях, или, иначе говоря, оно оформлено топологически, что, собственно, и выражает тот простейший факт, с которого мы начали наш сказ, что у всего существующего есть своя граница. Граница выдает существующее полностью.
Тем не менее, стоит повторить, что граница всего лишь обозначает предмет внимания, но не есть целиком он сам. Граница сигнализирует о самом главном, о чем вообще стоит говорить – о существовании, но поскольку для физика эта тема закрыта, то для него она важна постольку, поскольку свидетельствует о топологическом характере любой вещи, а также о том, что находящееся за границей и вместе с ней есть нечто целое, и целое постольку, поскольку обрамлено системой границ.
В принципе, все сказанное справедливо для любого предмета – и для того, что находится вне сознания, так сказать – в объективном мире, и в самом сознании в виде феноменов его представления. Однако, поскольку речь идет о физических объектах и их познавании, сконцентрируемся только на них, и только в таком контексте будем вести дальнейший разговор.
2. Пространственные границы выделяют предмет как этот-вот, единый, а только в таком виде он и существует (ведь, как это говорил еще Парменид, сущее = единое). Тем не менее, иные знатоки квантовой механики здесь могут возразить, поскольку, согласно известному соотношению неопределенностей Гайзенберга, квантовый объект лишен какой-либо однозначной локализованности в рамках своих границ, т.е. он лишен определенности, и когда его граница определена вполне, то совершенно неопределенными оказываются его атрибуты, и наоборот, определенность атрибутов приводит к полной неопределенности границ. И поскольку определенность границ, как мы выяснили выше, есть необходимость для существования, то квантовый объект в двух своих крайних проявлениях или “не-есть” (когда границы его не ясны), или он “есть”, но неясно, что он из себя представляет в смысле свойств. Для физика эта неясность выражается в полной неопределенности предмета рассмотрения, этот предмет становится неким “нечто” и для него совершенно не интересен.
Следует подумать, что есть квантовый объект – электрон, фотон и прочь? Его никто никогда не видел , не трогал и никак иначе не чувствовал. Предполагается, что о нем можно судить по тем следам, которые он оставляет в тех или иных реакциях. Однако это не точные, безусловные утверждения, а скорее гипотезы, и первая из них – гипотеза существования.
Если быть наиболее точным, то под электроном (протоном, фотоном…) следует понимать решение квантовомеханического уравнения Шредингера. Иными словами, электрон – это глубокая абстракция, имеющая отношение к действительности не вследствие того, что в него можно ткнуть пальцем и сказать “это безусловно есть, существует”, а потому что так надо для обеспечения непротиворечивости видения мира. Непротиворечивость же не есть истина, и современные квантовомеханические представления дают не более, чем интерпретацию того, что есть на самом деле. Поэтому квантовая механика не ведает о том, что существует по истине, а сообщает то, как явление удобнее понимать – так, чтобы в них не было видимых для нее противоречий.
Иными словами, квантовая физика не разрушает закон, согласно которому пространственные границы есть необходимое условие реального существования (а не одной только мысли о нем), поскольку “квантовость”, по сути, есть синоним “положенности исключительно в уме”, т.е. без всякой надежды обнаружить предмет наяву. Поэтому тот субстрат, что стоит за электроном, протоном и т.п. лишен привилегии быть до конца понятым (ведь нельзя вполне понять неопределенно дающееся), что и выражается в том, что человеческий ум отказывается наделять его четкими границами – как пространственными, так и в виде определений, и ограничивается перечислением его свойств, т.е. тех аспектов, через которые выражаются его следы в видимом мире – в мире, для человека безусловно существующем.
В чем тут дело? Видимо, в том, что квантовый объект, как уже говорилось, обнаруживается исключительно через следы, которые он оставляет в результате своего взаимодействия с другими элементами мира. Значительность этих взаимодействий, т.е. значительность соответствующих следов, дает возможность их обнаружить на уровне, доступном для человека. Следовательно, данные о квантовом объекте поступают только для его движущегося состояния: взаимодействовать – значит меняться, т.е. двигаться в обобщенном смысле слова. Для человека закрыта информация о неподвижном электроне, фотоне…, поэтому, опираясь исключительно на опыт и гордясь этим, полагая внешний опыт последней инстанцией по проверке своих умозаключений, и одновременно – первой для начала построения гипотез, этот человек попадает в свою же собственную ловушку, и вынужден иметь дело только с тем, что меняется. Не-меняющийся электрон для человека неизвестен. Все его свойства, полученные из внешнего (физического) опыта, касаются его-меняющегося, а электрон-неизменный выпадает не просто из рассмотрения, а из самой возможности осуществить такую процедуру. И даже такое мощнейшее орудие человека, как способность к абстрагированию (рефлексия), не помогает разрешить ситуацию, поскольку в рефлексии можно переноситься только по тому мыслительному полю, которое заранее имеется, т.е. которое ранее сконструировано самим же сознанием как методологическая возможность. Но последняя вынуждена опираться на тот самый опыт, кроме которого, по большому счету, для физика ничего нет (в смысле реальных оснований), так что методологическое поле возможностей оказывается с тем же изъяном, которое требуется преодолеть: изъян данности квантового объекта исключительно как изменчивой сущности, относительно которого не может быть выработана устоявшаяся мысль.
Что же в этом плохого? Плохого, конечно, в этом ничего нет. Однако ведь только неизменная сущность может обладать полнотой своей оформленности. Изменяющаяся же сущность постоянно теряет свою форму и, не успевая обрести новую, теряет и ее…И так до тех пор, пока она есть. Все это надо понимать не в том плане, что будто бы реальный субстрат, обозначаемый как электрон и т.п., не имеет формы и не имеет в себе никакой неизменности, а в том плане, что наше представление (полученное из опыта) синтезировало объект – электрон, лишенный хоть какой-нибудь неизменности, а значит и определенности. Это касается любых определенностей, в том числе и топологических. Наше представление об электроне – это сущность (содержание) без формы. Такая односторонность в представлении и выливается, в конечном счете, в отсутствии внятного разговора о любом квантовом объекте.
3. Граница предмета выделяет его, позволяет говорить о нем как об “этом”, дает ему индивидуальность и единство, и как следствие всего этого – существование. В то же время, выделяя от чего-то, граница тем самым утверждает и наличие этого “чего-то”, от чего происходит выделение и отделение. Тем самым происходит утверждение множественности. Так реализуется классический платоновский фокус: положив единое, мы тут же обнаруживаем множественное. Последнее, в свою очередь, так-то структурировано, так-то определено, и, само собой, существует и оформлено топологически в том смысле, что имеет свои границы отделенности от чего-то другого и т.д.
Здесь имеется в виду следующее: определив некое существование через топологическую границу, мы тем самым расширяем определение топоса от того, что позволяет ограничивать и существовать, до того, что находится между телами (со своими границами), что свободно от них, т.е. расширяем определение пространства до пустоты, оправдывая тем самым обыденное представление о нем. Конечно, пустота не есть ничто, как то звучит в устах иных наивных наблюдателей, поскольку “пустота” эта пребывает между телами, что запрещено для небытия (небытие не бытийствует). Однако, конечно, пустота напрямую свободна от существования – но именно потому, что она свободна, она способна вместить в себя любое сущее, не повредив его. Пустота дает возможность существованию быть – там-то и там-то. Таким образом, пространство в одном своем контексте есть необходимость для существования, а в другом контексте есть возможность его бытия (причем, возможность в нем заключена постольку, поскольку оно есть необходимость, а никак не наоборот). А поскольку как необходимость есть ограниченная действительностью свобода (в некотором роде – не-свобода свободы), так и возможность тоже есть свобода в действительности, то разные стороны определения пространства, по большому счету, есть одно и то же, так что и граница – с одной стороны, и пустота – с другой, суть есть одно – пространство, по-разному подающее себя человеку.
4. Как граница, так и пустота вместе есть единое и представляют собой расстояние – от одной границы до другой. Так пространство получает свою полноту – метрику, после чего его можно анализировать целиком, т.е. рассматривать его так, как оно есть.
α) Первое свойство пространства, которое следует рассмотреть – это его однородность, т.е. одинаковость в любом месте представленности. Это свойство вполне естественно вытекает из того, что пространство является необходимостью и возможностью существования, т.е. соотносится с ним в том смысле, что обеспечивая встречу с существованием, само получает обоснование от него же. Действительно, существование, где бы оно ни было, есть само оно, и ничто иное, так что простронство, сообразуясь с ним, тоже не может быть иным в зависимости от тех или иных обстоятельств. Любое его место такое же, как и рядом стоящее, поскольку сущее и там и там есть сущее, и ничто более.
β) Второе свойство – изотропность, т.е. одинаковость, независимость от направления взгляда. И это понятно: существование остается собой независимо от того, как на него глядеть, с какой стороны подходить и проч. (меняется лишь его лик, но не факт существования), так что и пространство не будет меняться при изменении направления.
γ) Сказанное в α) и β) вовсе не означает, что метрические свойства пространственного континуума есть величина постоянная. Из Общей Теории Относительности или ее современных производных следует, что это не так, и что метрика зависит от гравитационной плотности вещества. В самом деле, метрика есть не просто свойство пространства, а интегральное его свойство, включающее в себя не только то, что пространство соотносится с существованием как таковым, т.е. с единством, но и то, что оно соотносится с некоторым множеством разных существований, и что, следовательно, в нем будет слышаться эта разность. Это и выражается в метрических свойствах, когда плотность тел напрямую влияет на то, как необходимость и возможность существования заставляет или позволяет им соотноситься, взаимодействовать между собою.
ε) Наконец, следует сказать о свойстве размерности пространства, заключающееся в количестве N независимых направлений, или способов, которые в сумме своей дают адекватное видение (описание) топологического присутствия вещи. Наблюдаемая в естественной жизни трехмерность может быть объяснена на основе идеи Аристотеля о множественной представленности сущего и выглядит следующим образом.
Для начала представим, что размерностей нет вовсе, N = 0. Эта ситуация отвечает случаю отсутствия (невозможности) какого-либо взгляда на вещи, отсутствию его существования вообще, а соответствующее “место” оказывается ничем. В геометрическом представлении это есть точка, так что точка – это в чистом виде ничто (но не та, что рисуется на бумаге, а та, что в чистом виде есть абстракция). В ничто пребывать нельзя, так что ситуация для существования с N = 0 запрещена, и существующий мир имеет N > 0.
Рассмотрим теперь случай N = 1. Здесь можно говорить о точках и отрезках, находящихся в определенных положениях друг относительно друга на координатной оси, не могущих перепрыгнуть через соседа и всегда имеющих его как своего вечного напарника. В таком мире не может быть перемешивания, без которого, в свою очередь, невозможны необратимые процессы, так что в нем царствует обратимость, полная предсказуемость всего и вся. Жизни в нем быть не может, но самое главное, что в линейном мире не может быть выявлено существование, поскольку это выявление осуществляется через обнаружение возможных для взаимодействия границ, а границей отрезка для другого отрезка, находящегося на той же прямой линии (ведь речь идет об одномерном пространстве), является всего лишь точка, которая не имеет какого-либо размера для того, чтобы его зафиксировать. При этом с такой точечной границей нельзя и взаимодействовать, поскольку точка – всего лишь абстракция ничто, реальное взаимодействие с которым закрыто. Поэтому в одномерном мире каждый объект ничего не ведает о соседе (и тем более о далеких от него объектах). Более того, поскольку любое существование можно определить, лишь в отделении (относительно) от другого существования, а этих (других) как бы нет (эти другие не фиксируются), то и самого “этого” нет не только для других, но как определенного – и для себя самого (в рамках данной одномерности). Таким образом, случай N = 1 – это, конечно, не есть абсолютное ничто, как это было при N = 0, но это то, что себя не определяет, т.е. определяет как ничто, хотя, погруженное в пространство с большим количеством измерений, оно есть некое примитивное “что” (для “жителей” этого многомерного пространства).
При переходе к двумерному пространству с N =2 ситуация мало изменяется по сравнению с предыдущим случаем в том плане, что здесь хотя и становится возможным перемешивание, необратимость, усложнение и даже жизнь, но все это остается запредельным для того, чтобы произойти в действительности и быть обнаруженными самими участниками событий. Будучи абсолютно плоскими, они лишь для трехмерного и т.д. пространства так-то и так-то перемещаются, но сами не видят этого, поскольку лишены толщины и граница у них друг для друга лишена выявляемого существования. По этой же причине тут нее и взаимодействия, поскольку граница с толщиной в точку все еще остается абстрактной величиной, не есть выход из состояния “ничто” нуль-мерного пространства.
Лишь ситуация трехмерности полностью разрушает ничтожащее дыхание нуль-мерности, позволяет возникнуть полноценным границам, так что сущее становится сущим, оно обнаруживает это и пребывает в этом существовании, отделяясь от других и взаимодействуя с ними, порождая массу структур в действительности, и в конечном счете – человека. Получается, только при N = 3 можно говорить о топосе, который необходим для существования, а при N < 3 такой связи (связи пространства и существования) нет, а есть только абстрактные построения ученых.
Далее возникает закономерный вопрос: возможен ли случай с N > 3? Вообще говоря, он не запрещен для того, чтобы сущее существовало (как это есть для N = 0, 1, 2). Однако тогда возникает неясность по поводу нашего неумения владеть дополнительными координатными возможностями. Действительно, в обычном пространстве все направления равноправны, и это есть следствие того, что в нем, в топосе, оформлено существование (см. свойство β). Поэтому и в многомерном (с N > 3) пространстве следует ожидать того же. Допустим теперь, что наше обычное (N =3) пространство является подпространством по отношению к случаю, скажем, N =5, когда имеется пять независимых и равноценных направлений, и из них три – те, которыми мы владеем вполне. Если, повторим, все направления независимы и равноценны, и тремя мы пользуемся, то почему нельзя воспользоваться оставшимися двумя? Скажем, одномерная сущность (отрезок) в трехмерном пространстве перемещаться может. Из этого следует, что и трех-мерный объект тоже должен иметь возможность перемещаться в пяти-мерном континууме. Но мы знаем, что это не так, и мы, трехмерные существа, не можем это делать, во всяком случае, не можем делать в осознанном режиме, воспринимая необычное путешествие как “вот оно такое-то и такое-то”. Поэтому все координатные направления сверх обычно имеющихся по факту нашей жизни, если уж и существуют, то не могут быть равноценными с этими самыми имеющимися, т.е. должны быть особенными, а соответствующее многомерное пространство – лишаться свойство изотропности. Если уж и есть многомерное пространство с N > 3, то оно есть в виде совокупности нашего изотропного пространства, и какого-то другого, в котором взгляд на вещи будет настолько иным по сравнению с “нашим”, что неясно как характеризовать в нем то, ради чего вообще существует любое умствование – существование.
Вообще, желательно, чтобы любые математические конструкции многомерных пространств, столь популярные в наше время среди физиков-теоретиков, соотносились не с какими-то далекими и абстрактными вещами (к примеру, самый “простой” электрон есть глубочайшая абстракция – содержание без формы), а соответствовали исходному посылу для любого физика – посылу существования. Без этого вся математическая красота обессмысливается и становится чем-то вроде науки ради науки, уподобляясь той схоластики, на костях которой и в отрицании которой физика стала утверждать свое превосходство вследствие необходимости для людей. Когда-то так оно и было, и высшие достижения физиков непременно, так или иначе, находили свое применение в жизни. В последние же десятилетия сформировалась ситуация, когда поначалу немногие, а потом в массовом порядке стали утверждать абсолютную независимость физики от людских потребностей, что будто бы эта наука заслужила себе вечное право не считаться с теми, кто ее кормит, превратившись из сферы для обслуживания людей в то, что больше забирает, чем отдает.
В. Время
Время представляет собой не меньшую проблему для понимания, чем пространство, да, пожалуй, еще и большую. Действительно, с одной стороны, пространство как таковое не видно и по его поводу требуется серьезное напряжение ума, чтобы, по крайней мере, сказать о нем “есть”. Но с другой стороны, оно узнается в любой дискретной вещи, и видя ее, узнаешь пространство. Время же не видно ни в каком виде и оно полностью определяется в уме. Проще говоря, пространство соотносится с оформленностью, законченностью представления (эйдосом), т.е. с постоянством, которое вычисляется в уме легче, чем изменчивость, ассоциирующаяся именно с темпоральной длительностью (временем). Поэтому осознание времени как сущности непрерывной изменчивости должно совершиться не в виде законченной формулы, а в идее создания способа правильного говорения (думания) о нем с одновременным пониманием недостижимости законченных сентенций. Это требование будет вполне законным, если согласиться с другим требованием – адекватности мысли предмету. И если предмет (время) представляет собой саму изменчивость, выраженную таким вот (темпоральным) способом, то адекватная ему мысль не должна иметь законченный вид, поскольку, в противном случае, т.е. в случае обретения своей конечной оформленности, потеряет свойство соответствия, т.е. потеряет весь свой смысл. Время – скорее символ, чем эйдос, и в таком качестве его и стоит воспринимать, чтобы не ошибиться в его существе.
1. Время, очевидно, характеризует непрерывную изменчивость и поэтому противостоит топосу, в котором существование такое-то и такое-то, т.е. постоянное. Отсюда будто бы следует, что коль скоро пространство непосредственно соотносится с существованием, то время должно соотносится с не-существованием. И этому даже можно было бы преподнести некоторое обоснование в том виде, что во времени любая вещь теряет свою оформленность, теряет себя. Однако ведь ясно, что хотя вещь и теряет себя во времени, но не для того, чтобы окончательно потерять, а чтобы приобрести себя же, но в измененном виде. Собственно, мы и говорим-то – вещь меняется – чтобы подчеркнуть, что вещь по существу остается, а меняются лишь ее некоторые моменты, причем, моменты может и важные с точки зрения возможности ее использования по какому-то назначению, но совершенно неважные в отношении к главному – своей собственной самости, т.е. индивидуальному существованию. Поэтому отделять время от существования недопустимо, и следует лишь понять – как связать то и другое корректно, без ошибок.
Главное здесь – принять, что время не есть некий эфир, в который погружены все вещи и вследствие этого получившие потенциал своей изменчивости. Дело здесь обстоит как раз наоборот: вещи меняются, и чтобы указать на это обстоятельство, вводится понятие времени как актуализация изменчивости. Эта актуализация не есть что-то случайное, могущее быть, а могущее и не быть. Нет, вещь всегда, при любых обстоятельствах имеет силу в себе стать иной, и сила эта не привнесена в нее откуда-то, со стороны, а имманентна ей по причине ее существования. Именно в этом все дело: не изготовленность ее так-то и так-то, и не оценка ее в том или ином ракурсе важны для того, чтобы определить изменения в ней, а само существование ее уже вполне достаточно для того, чтобы она временилась, была во времени. При этом даже малая ее часть временится точно также, как вся она, целиком.
2. Начиная с Аристотеля, а затем – через Августина, Канта, Гуссерля и Хайдеггера проходит и развивается идея о том, что время возникает через мышление. Обычно, в среде не-метафизиков, эту ситуацию понимают или так, что α) время есть сплошная абстракция по поводу некоторой реальной действительности, или так, что β) время есть само непрерывное движение мысли по поводу любого сущего.
α) Рассмотрим вроде бы очевидный вариант того, что время существует безотносительно к наличию или отсутствию субъекта наблюдений и поэтому может быть обозначено как объективная реальность, т.е. такая реальность, которая не зависит от внутренней жизни сознания. Тогда оно становится подобием некоего эфира, помещение внутрь которого подвергает любую вещь овременению. Однако это нелепо (о чем уже указывалось), поскольку подразумевает оторванность вещи от времени и наличие некоторой специальной операции (процедуры) по вбрасыванию ее в тепморальный поток, которую, конечно, никто не совершает. Поэтому этот вариант в чистом виде, без должной переработки, следует отвергнуть.
β) Если время есть, по сути, само мышление, то оно становится исключительно идеальной сущностью, не имеющей своего реального прототипа. Если принять такую ситуацию, то за гранью пониманию станет удивительная способность человека описывать самые разные события во временном ключе. Эта способность станет сродни обычному угадыванию, подчас с удивительной точностью, будущих событий. Этот вариант фантастичен и тоже не годится, хотя имеющееся в нем полезное зерно (заключающееся в том, что время как некое цельное приятие происходящего в мире есть абстракция) следует сохранить.
γ) Мы видим, что оба варианта α) и β) имеют в себе и полезные моменты, и явные ошибки. Поэтому логично осуществить синтез, в котором все положительное сольется в единое целое, а все отрицательное отринется без сожаления. Что же полезного у нас есть? У нас есть а) независимость времени (времени как такового, а не особенностей его восприятия, в зависимости от обстоятельств, описанных или в Теории Относительности, или в разных трудах по психологии) от субъекта восприятия, и б) время полагается исключительно в уме. Эти весьма разные положения перестанут антагонистическими, и даже наоборот – станут помогать друг другу и станут сторонами одного, когда высказываемая мысль по поводу всяческих изменений будет им полностью соответствовать. При этом такая адекватность должна быть вживлена в само говорение об изменчивости, когда указывание пальцем “вот оно” будет само собой подразумевать “вот это временится, потому что так оно есть”. А это возможно только когда в осмысленном говорении “это есть” уже слышится “это временится”, или иначе – когда “существование и временение – это одно” есть основа любой осмысленности, т.е. основа в сущностном проникновении в понимание любой вещи. Проще говоря, мы уйдем от противоречивых воззрений на темпоральный поток, не потеряв все то ценное, что усмотрело человечество за почти две с половиной тысячи лет, если поймем, что время есть сущностная основа вещи. Погружение внутрь вещи, понимание ее объективной природы и ее связи с миром, выраженное в выработке всей совокупности законов, по которым она живет или может жить – это и есть схватывание ее темпоральной устроенности, это ключ к пониманию того, что есть время. Но только ключ – не более того. Ведь нельзя выразить всю совокупность законов, действующих в вещи и на вещь, поскольку вся эта совокупность никогда не будет известна. Своему раскрытию поддается лишь часть из них – та часть, которая удобна для своей интерпритации в рамках действующей парадигмы (схемы представлений), другая же часть скрыта от принятия первой частью. Поэтому о времени никогда не будет сказано полностью, всегда будет что-то не хватать, как всегда не хватает оконченности в том движении, по поводу которого время “есть”.
3. Хотя мы не имеем окончательного представления о времени, тем не менее известны его, по крайней мере – некоторые, свойства, о которых теперь можно поразмышлять.
α) Свойство однородности вполне объясняется тем, что вещи, после преобразований разных видов – вплоть до распадов во вмножество вещей, или наоборот, до соединения в какое-то единство – остаются вещами с теми же самыми законами существования, что и прежде, так что время в них будет времениться всегда одинаково.
β) Непрерывность времени связано с тем, что оно представляет собой внутреннюю сущность вещей, которая не перестает быть внутренней сущностью после тех или иных изменений. Если бы время прерывалось и было дискретным, то следовало бы говорить и о прерывании действия законов существования, первейший из которых – что существующее существует, а значит, следовало бы говорить о том, что существование то существует, то нет, и впадать тем самым в явную ложь. Но все же сущее существует, и ничего иного быть не может, так что и внутренняя сущность этого существования показывает себя (временит) непрерывно.
γ) Одномерность времени в последнее время ставят под сомнение и даже начинают поговаривать о многомерном времени. Однако, будь такие воззрения правильными, то следовало бы утверждать множественность сущностного содержания вещей. Подчеркнем: не многогранность вещи, не многообразие законов, действующих по поводу вещи, а именно множество внутренних бытийствований вещи в самой себе стало бы верным делом, прими мы идею о многомерности времени. Но поскольку сущность вещи во всем ее многообразии одна, то и время остается самим собой, как его и принимают все люди – одномерным длением (ведь сущность характеризует этовость вещи, которая множественной быть не может, поскольку эта-вот вещь и едина в себе, и нумерически одна).
ε) Из одномерности времени сразу следует еще одно его свойство – однонаправленность, или, как говорят, стрела времени – его “ход” исключительно из прошлого, через настоящее, в будущее. В самом деле, как и в случае одномерного пространства, так и здесь, именно в виду этой самой одномерности, события по времени не могут обгонять друг друга, как-то перемешиваться, и потому они выстраиваются в ряд, в котором после одного идет другое и т.д., не перепутываясь, не меняясь в причинно-следственных отношениях. Безусловно, во времени между событиями, в зависимости от тех или иных обстоятельств (см., например, как это происходит в Теории Относительности) могут меняться промежутки, отдельные группы событий могут сгущаться или разряжаться, но то, что было никогда не уступит место тому, что будет и наоборот: каждый момент (срез) времени занимает свое временное положениеотносительно соседних моментов, знаменуя тем самым “этовость” вот-сейчас фиксируемой вещи: в “этот” момент “эта” вещь такая-то и такая, “в следующий” момент (или лучше сказать “в последующий” момент) она станет чем-то иной, но не в сущностном плане – здесь-то как раз преемственность сохраняется и вещь, вследствие этого, не выпадает из временного потока (как была она в нем, так и остается) – а в плане особенностей соотнесенности с миром.
С. Пространство-время
Мы выяснили, что пространство соотносится с формой вещи, а время – с ее сущностью (содержанием). Далее, вещь существует как таковая, а ее форма – это не вся вещь, и за ней стоит какая-то сущностная основа (когда говорят “форма вещи”, то в этом явно слышится вопрос “форма чего?” с ответом “того, что за формой”). Точно также и сущность предполагает форму, за которой она скрывается. Поэтому пространство и время наличиствуют в отдельности лишь в рефлексии, а на деле они слиты в единство, когда в пространстве видится время, а во времени – пространство. Все это так, вполне традиционно и понятно. И раз это так, то существует некоторое взаимное проникновение того и другого, приводящее к определенным специфическим моментам, которые не вполне видны при рассмотрении пространства и времени по отдельности. Каковы же они?
1. Пространство временится. Для понимания смысла пространства совершенно бесполезно говорить что-то вроде “бесконечное пространство” или “пространство простирается так-то и так-то далеко” и т.п., поскольку в самом себе нельзя увидеть свои собственные особенности и границы; все определяется лишь в отношении к иному (к иному из того же рода). Но именно поэтому вполне осмысленен разговор о том, что пространство пребывает во времени, или что оно временится, т.е. как-то изменяется во временном потоке. И в самом деле, любые перемещения тел, в том числе обнаруженное в последнее столетие разбегание галактик и т.п., изменяет их взаимное положение, т.е. меняет то, как они в своем единстве выглядят, т.е. форму их совместного существования. Следовательно, меняется и их пространство существования. В примере с галактиками изменение, временение топоса выражается в его растяжении, в увеличении той пустоты, которая на деле есть возможность пребывания. И вот этой возможности для того, чтобы быть, становится больше. Увеличение же возможности в пределе приводит к полной свободе, которая есть абстракция царства полной пассивности, полного покоя, говоря физическим языком – охлаждения мира.
Примечание 2. В расхожем понимании свобода ассоциируется с активностью, поскольку-де, получив свободу, любая сущность проявляет себя должным образом. Здесь сразу становится видно непонимание того, о чем идет речь. Именно: свобода в истинном своем значении есть отсутствие каких-либо запретов, границ в том или ином виде, т.е. то ли в виде прямых указаний, то ли в виде “преимуществ” в движении и т.д. Но если нет границ, то не может быть никаких изменений, поскольку любое изменение – всегда такое-то, и не иное, с определенным комплексом границ. Самое общее изменение – временение, и здесь мы тоже видим обязательство перехода от прошлого к будущему, т.е. некая обязанность, совершенно противоположная свободе в чистой ее выраженности. Поэтому свободная сущность неподвижна, не имеет в себе никаких признаков и поводов к изменениям и есть не что иное, как пассивность. Все это надо различать от возможности – свободы, ограниченной посредством действительности.
Если же ограничиться обыденным представлением о пространстве, с которым (представлением) ежедневно имеет дело человек, то и в нем постоянные перетасовки вещей меняют среду обитания, временят топос обыденной рутины.
2. Время топологизируется. Подобно тому, как бессмысленен разговор о бесконечности пространства в пространстве, так же бессмысленно говорить и о “вечном времени” и т.п. Но зато вполне законна тема о топологической выраженности времени, т.е. о том, что оно в своей реализации переходит в пространство, топологизируется. Это не тоже самое, что обычно обсуждается у физиков – как в разных частях пространства время меняет свой ход. Последнее, скорее, перекликается с влиянием больших масс на фиксацию скорости протекания процессов, и в данной работе не рассматривается.
По большому счету, топологизация времени – это по иному высказанная мысль о том, что пространство временится. Тогда мы говорили об изменениях, происходящих в вещах и в их взаимном расположении, что и приводило к изменениям топологического места их нахождения. Но если по иному взглянуть на эту проблему, то несложно увидеть, что это само время преобразуется в изменения в пространстве. Ну, в самом деле, если уж мы принимаем, что время в себе выражает всяческие изменения и поэтому есть обобщенно-выраженная подоплека вещей, то совершенно естественно отсюда сделать вывод об активном характере временного потока, но не в том плане, что это само время есть активность и осуществляет “толкание” всего и вся, а в ином. Дело в том, что подоплека (сущность) как предмет мысли сам имеет свою собственную выраженность (форму) и свое собственное содержание. А поскольку обобщенное содержание вещи мы определили как время, то это значит, что мы узнали ее как время, увидели ее так, а не иначе и, следовательно, она и есть та самая форма, о которой идет речь. Время теперь для нас не просто обобщенный момент содержания вещей, а форма этого содержания, т.е. то, что кажит себя напрямую рефлексирующему уму в режиме знания об этом. Но тогда содержанием этой формы, иными словами – содержанием содержания вещи – следует обозначить как то, что обеспечивает времени его бытие, что обеспечивает всегдашнюю его актуализированность – активность. Таким образом, время оказывается той оболочкой, под которой скрывается активность – с одной стороны, а с другой – активность оказывается той сущностью, что реализуется в виде своего собственного временения. (Отметим, что Аристотель в “Метафизике” хоть и говорил о ложности конструкции “содержание содержания”, но в ином смысле, чем это есть у нас).
Иными словами, в любой вещи вследствие ее существования имеется та или иная активность, которая все расставляет по своим местам – временит вещь, заставляет ее так-то и так-то соотносится с другими вещами и устраивать все окончательным образом, формируя пространство. Физики это тут же назовут эквивалентностью энергии и массы (пожалуй, самая красивая формула физики – формула Эйнштейна E = mc2, но мы не будем торопить события, и поговорим об энергии в свое время. Сейчас же запомним полученный результат, что топологизация времени представляет собой результат реализации активности в вещах, и исследуем еще один момент, касающийся пространственно-временного континуума.
3. Время преобразуется в пространство, поскольку сущность, имея в себе существование, выражает это существование так-то и так-то, т.е. в каком-то виде, или форме. По большому счету, это есть результат действия активности. Обратный же процесс, т.е. перевод пространства во время, невозможен по следующей причине: пространство можно понимать как результат временения, т.е. оно представляет собой что-то вроде пассивности, в которой нет сидящей пружины действования. Поэтому пространство-пассивность не имеет возможности перейти в овременение, в движение темпорального потока, как не может кусок металла, созданный творящей силой кузнеца, стать этим самым кузнецом. В этом кроется еще один взгляд на однонаправленность времени. Ведь если бы пространство могло быть преобразовано в временение, то это означало бы ту абсурдную ситуацию, что результат (форма вещи) стал основанием причины (сущность вещи), что, в свою очередь, и означает обращение стрелы времени вспять. Конечно, все это основывается на причинно-следственных отношениях и потому не затрагивает корень проблемы (истинное понимание было представлено нами выше), но оно полезно для демонстрации ситуации.
Глава 2
Вещество (материя)
Разговор о пространстве-времени был важен не только сам по себе, но и как необходимое вступление к теме о веществе (материи), поскольку без этой подготовки все наши мысли, которые мы здесь хотим предложить, засохли бы, не получив должного понимания.
1. О материи у физиков много сказано и написано, но все это как-то без серьезного отношения к делу, без уважения к существующей тысячелетней традиции. Материя у них обычно, сплошь и рядом, представляется таким образом, что она “дается в ощущениях” и проч., что будто бы тыкание пальцем в тот или иной предмет (“вот оно”) вполне выдает то самое, о чем желают поведать. Все это, конечно, примитивизм на уровне начальных классов образования, и не может устроит тех, кто привык серьезно вникать в проблему, и по-настоящему отвечать на поставленные вопросы.
Материя как некая исходность для построения всех тел (по Аристотелю материя – это то, из чего нечто изготовлено) не может даваться в непосредственном виде. Непосредственно во внешнем мире даются вещи, точнее – их контуры в той или иной явленности (зрительной, осязательной и т.д.), в конечном счете, сводящиеся к топологическим очертаниям. Материя же в непосредственном виде не видна. К примеру, если передо мной стоит дом, то он так и видится – как дом. При более подробном его осматривании можно обнаружить, что он сложен из кирпичей, и тогда уже видеть этот дом как кирпичный. Здесь явно работает память, поставляющее знание о способе изготовленности, которая соединяется с видением предмета как такового и позволяет говорить: этот дом такой-то и такой-то (кирпичный и проч.). Так же и в любом другом случае: мы не видим материал изготовления, и припоминаем существующее в нас знание (возможно, полученное буквально вот только что) и присоединяем его к тому, что видим. Повторим: одновременно видеть дом и кирпичи как материал нельзя. Можно видеть то дом, то, сфокусировав взгляд ума, видеть кирпичную кладку, а потом объединять это в сознании. И только в таком контексте кирпичи будут представлять собой материал для дома. Иными словами, материя становится материей в ситуации отнесения ее в сознании к чему-то другому, по отношению к которому она выступает исходным “кирпичиком”. Материя получает свой статус лишь в мысли, как результат мышления (у Аристотеля материя онтологически определена в ракурсе возможности), когда в абстрагировании происходит отдаление от непосредственной данности и проникновение внутрь ее, с усмотрением ее устроенности.
Таким образом, материя оказывается сущностью внутренней устроенности вещи, принимаемой “как” сущность в режиме припоминания и абстрактного соединения этого припоминания с вещью.
2. Внутренняя устроенность вещи есть то, что она из себя представляет по сути, т.е. это есть в некотором роде сущность вещи. Однако это не та сущность, которая, в максимально обобщенном виде, соотносится с временным потоком, а другая.
Здесь законен вопрос: как это возможно, чтобы у вещи были две сущности? Тем более, что мы сами чуть ранее критиковали такую точку зрения с пониманием дела и отвергли ее как совершенно негодную. Ответ здесь такой: материя, хотя и является в некотором роде сущностью вещи, но не есть она вполне. Поясним.
Сущность в полноправном своем значении представляет собой то, чем можно воспользоваться с пользой для дела. Сущность вещи или человека (или чего бы то ни было) раскрывается в движении, т.е. во взаимодействии с чем-то другим, так что по результатам этого взаимодействия можно сказать: эта вещь или этот человек по своему существу есть то-то и то-то. Поэтому в сущности кроется динамическое начало, некая изменчивость, которая и обеспечивает со стороны носителя сущности требуемое взаимодействие. Если сказать просто, то в сущности сконцентрировался весь клубок сил в их изменчивости, следовательно – все законы их действия, которые имеют отношение к данной вещи или даже человеку. Сущностных аспектов всегда множество, в соответствии с тем изменением, которое может быть рассмотрено. Интегральная же сущность, так сказать – сущность всех сущностей – имеет свое прямое и единственно полное выражение во временении, о чем и был у нас разговор в конце первой главы нашего исследования.
Ну хорошо, а что же такое представляет из себя внутренняя устроенность? Ведь когда мы называли ее сутью, то не кривили душой, и по честному относились к делу. Чтобы лучше уяснить себе, что есть устроенность, надо вспомнить, к чему она относится напрямую. А напрямую она относится не к вещи как таковой, а к ее топологической устроенности, т.е. к форме, являясь при этом материей.
Дело здесь обстоит следующим образом: получив в свое распоряжение форму вещи, мы положили ее как предмет мысли, и получили тем самым право на то, чтобы его (предмет) как таковой изучать соответствующим образом, расслаивая его так, как это естественно для сознания, т.е. видеть форму этого предмета (форма формы вещи) и его содержание (содержание формы вещи). И вот полученную вновь форму (форму формы) мы опять полагаем чем-то неизменным и завершенным. А что же может быть в форме того предмета, который есть пространство, неизменного и завершенного, что составляет самую поверхностную его часть – и все это после очищения его, пространства, от какой-либо сущности, возникающей всякий раз, когда ум вникает в предмет мысли? Такой конечной для рефлексии поверхностью может быть только само пространство как чистое выражение неизменности в виде пустоты. А вот содержанием формы вещи (содержанием топоса), но не самой вещи, оказывается материя как тот исходный элемент (субстрат), из которого вещь изготовлена. Здесь материя, вещество как наполненная пустота уже перестает быть абстрактно положенной мыслью о наполненности пустоты в возможности, а становится актуально действующей наполненностью, соотносящейся с извечной потенцией пустоты как таковой. Тем самым не только раскрывается сущность материи, но и становится понятнее – что есть пространство: оно есть место, где материя из потенциальности становится актуальностью.
3. Устроенность вещи – это топологическая устроенность, когда ее материя, т.е. исходные элементы, из которого она (вещь) состоит, располагаются относительно друг друга некоторым образом. В этом определении материи явно выражен момент соотнесенности с пространством. Следовательно, здесь пространство, из разряда однонаправленного определения материи, в некотором роде перешло в разряд определенного ею; из субъекта сказа пространство стало предикатом. Тем самым материя как субъект очистилось от подавляющей роли пространства и предстало перед нами как таковая, в максимально (из возможного) чистом виде – как то, из чего состоит вещь.
Все вышесказанное нужно было для того, чтобы очистить понятие материи от всего, что мешало бы концентрации нашего внимания на нем. Т.е. мы освободились от пространства, и теперь можем заняться материей, думать о ней как о материи и естественным образом приходить к убеждению того, что у материи вещи есть своя материя, и т.д. В конце концов, мы приходим к вопросу о первоэлементе, который можно было бы полагать исходным моментом при построении всего, всех вещей. В настоящую эпоху лучшие умы думают об этом, создаются различные теории, тратится масса средств для их проверки.
Однако насколько оправдана сама идея первоэлемента – нерасщепляющегося на более простые составляющие? Она оправдана настолько, насколько можно предполагать действительным соответствующий объект. Каков же он должен быть? Очевидно, для начала он просто должен быть, и о нем возможно сказать что-то положительное. При этом в нем не должно быть возможной для выявления внутренней устроенности, он не должен состоять из чего-то другого, чем он сам. Последнее важно: первоэлемент, именно ввиду своего статуса, состоит лишь из самого себя. Это не следует понимать как пустую тавтологию (ведь про каждый предмет можно сказать что-то подобное – что он состоит из самого себя). Скорее, это есть выражение предельного смысла первоэлемента: выявление его устроенности закрыто принципиальными запретами (ведь когда говорят об устроенности, то имеют в виду части, которых здесь нет). Ситуация здесь напоминает то, что имеется по отношению к известному физическому объекту – черной дыре, которая, как известно, не познаваема изнутри. Нельзя достоверно сказать что-либо о ее внутренней устроенности, и максимум, что можно – это фантазировать на эту тему. Что-то подобное должно касаться и первоэлемента. Трудно сказать, какие именно, но наверняка должны быть четкие и ясные принципы (как это есть для черных дыр – слишком большая гравитационная плотность), закрывающие объект от пытливого взора человеческого ума. Перед ним человек-познающий становится человеком-агностиком, капитулирующим перед этой действительностью.
Впрочем, все сказанное – аргументы, скорее, физические, и не могут удовлетворить философа, для которого здесь важно не наличие или отсутствие реального или мыслимого эксперимента по вскрытию структуры тела, а наличие ограничений для движения мысли как таковой по поводу выбранного предмета. Ведь чистая мысль имеет то преимущество перед физическим (пусть даже мысленным) экспериментом, что способна проникать туда, куда ни один прибор проникнуть не способен (например – в само сознание человека). Т.е. нам следовало бы предложить некоторую процедуру рассуждений, в которой разрабатывается необходимая система ограничений (для мысли как таковой) думать о первоэлементе. Однако, пойди мы таким путем, тут же будет потерян интерес со стороны физиков и поставленная в начале задача – разработать внятную структуру понимания тех оснований, с которыми они имеют дело, – не будет решена. Поэтому мы не пойдем по предлагаемому (предельного для человеческого духа) пути, который возможен лишь в рамках метафизики и продолжим ставшим уже привычным наш философско-физический разговор.
Приложение. Все же и среди физиков есть те, кому не чужда чистая мысль, и для них факультативно мы предлагаем небольшое странствие рефлексии по поводу первоэлемента, которое остальным можно пропустить без боязни потерять связующую нить всего нашего исследования.
Мы уже согласились с тем, что первоэлемент есть нечто предельно простое. Это значит, что в нем нет никакой устроенности, и более того, в нем нет никаких границ, ни внешних, ни внутренних. Ведь если бы такие границы были, то следовало бы сказать о нем в смысле его отличия от чего бы то ни было, о его соотнесенности с тем-то и тем-то, так что вся его простота кончилась бы и мы стали бы говорить о нем как о некоторой сложности, хотя бы даже в виде его множественности или различной соотнесенности – с тем так, а с этим эдак. Но первоэлемент прост и в нем ничего такого нет, так что он растворен везде и всюду и всегда, будучи превращенным не только в пространство, но и во временной поток. Таким образом, первоэлемент сводится к пространству-времени, причем в таком виде, в котором пространство и время перестают отличаться друг от друга, становятся сплошной неразличимостью. Ведь вся форма сказа о нем выражается в предельной простоте, а все его содержание – то, что он прост. Его форма и содержание совершенно одинаковы, поскольку в случае возникновения каких-то различий появляются границы, за которыми непременно вырастает сложность предмета мысли. Простой предмет не имеет дифференции формы и содержания, поэтому вся его топология и все его временение суть одно – такое единение, в котором отрицается всякая особенность пространства и времени, и в то же время подчеркивается сила того и другого. В самом деле, если в первоэлементе сходятся и выравниваются пространство и время, то будучи противоположностями, аннигилируют друг в друге, полагают в результате своего слияния ничто. С другой стороны, первоэлемент полагается основой всякого последующего существования, из него “изготовлена” вся действительность, так что если уж он и представляет из себя ничто, то такое, в котором имеется потенциал стать всем во всем его пространственно-временном многообразии. Это не есть пустое ничто, полагаемое одной лишь силой мысли, это есть “чтойное” ничто – нечто такое, про что законно сказать “есть”, но нельзя сказать что-то конкретное, причем не потому, что мы не знаем, а потому что не можем знать что-либо о том, применительно к чему пространство и время перестают различаться. В некотором смысле первоэлемент, т.е. перво-материя не-материальна, поскольку не состоит из более исходных материальных “кирпичиков” и представляет собой время, подавляемое пространством, и пространство, подавляемое временем. В таком контексте в перво-материи нет ничего кроме потенции стать всем.
С другой стороны, перво-материя, как-никак – материя (т.е. мысль об устроении), более того – она первая материя, и кроме мысли об аннигилировавших в ней пространства и времени она являет собой мысль о какой-то вещности, что-то такое, что выводит ее из разряда чистых абстракций, не связанных с действительной жизнью, и наделяет ее такой силой, которая позволяет ей из спящей потенции перейти в ту или иную актуальность (действующую действительность). Это что-то, что по сути дает ей вещность, есть некая толика активности, которая и позволяет разбить мертвящую ситуацию неизменности, включить процесс созидающих изменений.
Все это делает перво-материю исключительно противоречивой: в ней как ничто вдруг возникла (“вдруг” – для нашего понимания этого) животворящая активность, позволяющая осуществлять всяческие взаимодействия, создавать всяческие границы, уничтожать простоту и создавать сложность.
Получается, смотря на некую вещь (как это мы делали в самом начале всех наших рассуждений), мы последовательно, шаг за шагом, пришли к идее исходной простоты – первоэлемента, который, несмотря на все наши попытки защитить его от покушений сложности, вследствие так-устроенной природы вещей и нашей способности их познавать, отказывается от всего простого и отдает голос за свою собственную сложность. Все это значит, что в первоэлементе нет ни чистой простоты, ни чистой сложности, а есть переход от одного к другому. Перво-материя – это вечно становящаяся сущность, постоянно отказывающаяся как от своей простоты, так и от своей сложности; постоянно испытывающая такие биения и только в таком виде пребывающая в исчезающем и возрождающемся пространстве-времени. Гегель торжествует!
При этом следует подчеркнуть отличие перво-материи от того единого, которое мы находим у неоплатоников (Прокл, Плотин), поскольку их единое трансцендентно, т.е. находится как-бы “по ту сторону” от всякого существования. На деле же оно есть просто по другому положенное – положенное существование, другая его сторона, невозможное (для мысли) без него, предполагающее его и само предполагаемое им.
4. Материя вещи как таковая инертна, непосредственно соотносится с той неизменностью, которая выражается в топосе, а с деятельной активностью имеет дело лишь опосредовано, через вещь, поскольку та времениться и содержит в себе активность. Непосредственно же материя как таковая, т.е. “то, из чего…” времениться не может, поскольку она не есть сама вещь, а представляет особенный ее умный момент – момент так-устроенности.
Здесь надо пояснить. К примеру, вот этот кирпич есть некоторая вещь, которая, безусловно, временится и которая, параллельно этому, является материалом (материей) для строительства дома. Выходит, кирпич является одновременно и материей (для дома) и временящейся сущностью, что противоречит тому, что было сказано вот только что. Иными словами, будто бы материя как предмет вполне себе временится, и как тот же предмет является материалом для чего-то. Так выходит на нашем примере. Но давайте пристальнее вглядимся в то, что имеем: кирпич одновременно полагается и вещью и материалом для другой вещи (дома). И в этом все дело. Кирпич является вещью и материей в разных контекстах: в одном случае, когда о нем идет речь как о предмете, он сам требует для себя свою особенную материю – глину. Когда же он берется в качестве материи для дома, то обстоятельства его изготовленности из чего-то теряют важность, и его свойства – прочность, теплопроводность, плотность и т.д. – примеряют к тому, чтобы изготовить дом с нужными характеристиками. Получается, имея дело с кирпичем в одной ипостаси (как предмет) мы интересуемся им как таковым, как самостоятельной ценностью, а в кирпиче в другой ипостаси (материя для…) нам нужна некая степень его соотнесенности с будущим домом в качестве элемента. В этом, втором случае, сам кирпич как таковой нам не интересен, а интересен он как часть чего-то другого. Таким образом, в предложенном примере кирпич выступает то как некая самостоятельность, и ценность ее – в целостности, то как часть другой самостоятельности, не имеющий в своей цельности никакой ценности. Соединение того и другого в рефлексии, конечно, возможно, но не должно приводить к путанице, и один аспект следует всегда отличать от другого. На вещь можно указать пальцем “вот оно” (пусть даже и в уме), а на материю по поводу этой вещи пальцем не указать, ее можно лишь полагать. В нашем примере с кирпичем мы не видим непосредственно, что кирпич является материалом для дома, но полагаем это; в то же время как предмет он виден непосредственно и первое, о чем можно сказать о нем – что он есть. Если угодно, суждение о его материальности является более глубоким, чем суждение о его существовании, и ни в коем случае нельзя давать одинаковый статус одному и другому, следовательно – нельзя приравнивать их и оперировать через запятую, т.е. так, как будто перед нами – однопорядковые, одностатусные суждения, в которых различные моменты перекликаются друг с другом просто потому, что различные предикаты, имеющиеся в них, односятся к одному и тому же субъекту суждения. На деле же субъекты в них разные. В одном случае – это предмет (вещь), в другом – материя предмета. В формальном виде – в одном случае субъектом сказа является А, в другом случае – преобразованное в мысли А, которое есть иное, чем А, т.е. не-А. Предмет, относящийся к А, нельзя через запятую соединять с предметом по поводу не-А. Это логически очевидно. Поэтому нельзя говорить, что временящийся кирпич как предмет точно также временится как материя. Такой ход мысли недопустим, поскольку ведет к катастрофе: А приравнивается напрямую, без дополнительных, опосредующих преобразований, к не-А.
5. Материя не временится. Однако ведь мы знаем, что из нее изготовлена вещь, так что кто-то должен был обеспечить тот процесс изготовления, кто-то или что-то должен был вложить в нее активность, которая преобразуется в изготовленность конечной вещи. Это “что-то” в физической транскрипции не есть мистический элемент мироздания, а, скорее, есть не что иное, как причинно-следственная предопределенность, некая необходимость, которая заставляет или стимулирует, чтобы тот элемент, который когда-то обладал единством, отказался от этого единства и влился в некую множественность, в которой он из вещи станет материей для другой вещи, т.е. для той, которую мы изначально рассматривали как “эта”.
И мы знаем, мы помним, что “эта” вещь содержит в себе активность (это стало очевидно при анализе понятия времени), так что ее, активность, не нужно извлекать откуда-то, она уже имеется в наличии, и следует только соединить ее с материей в логическом акте, чтобы возникающая мысль вошла в состояние адекватности с тем, что происходит на самом деле: материя становится материей в полном смысле этого слова, и ее исходное определение “то из чего изготовлена некая вещь” дополняется до “то, что стало этой вещью”. Имеющаяся в вещи причинностная предопределенность уже расставила все по своим местам, уготовив материи быть именно данной материей, а не чем-нибудь еще, оторвав ее от своей собственной индивидуальности.
Сказанное вовсе не означает, что атомы, перемещающиеся в колбе у химика, уже заранее “оповещены” о том, в какой сгусток они сольются. Нет, речь здесь идет совсем о другом: тот сгусток, который уже имеет место быть (реально, а не в уме исследователя) имеет в себе обязательность того, чтобы некая материя была его материей, а не чего-нибудь другого. Активность, имеющаяся в теле, выражает себя в том, что материя из некоторой абстракции, материи вообще, отчуждаясь от своей абстракции, преобразуется в материю для этого тела, для этой “этовости”. До этого сознание видело материю для этого тела как типовую. Например, тело виделось как кристалл. Но кристаллов много, и различаются они разными параметрами – симметрией, атомами, дефектами и т.д. После же учета всей гаммы необходимости, которую вещь вобрала в себя во время своего существования, начиная со своего “рождения” и кончая моментом “теперь”, т.е. после соединения материи-вообще и той сутью, что есть во времени и что обозначено нами в виде обобщенной деятельности (активности), материя этой вещи стала присуще только ей – с таким-то дефектами, с такими-то атомами и проч.
Из сказанного следует, что причинности у событий не бывает “вообще”, причинность всегда имеет место по отношению к “этовости”. Причинность не позволяет заранее спроектировать события по заданному образцу. У нее на это нет полномочий. Ее смысл заключается в логическом объяснении уже происшедшего, т.е. в припоминании уже готового результата, в котором расставлены все нюансы и следует обратить внимание лишь на необходимость (или комплекс таковых), приведших к нему. Прогнозировать же будущее на основании лишь имеющихся результатов прошлого бессмысленно: будущее находится вне вещи, вне ситуации, оно как-бы находится в разорванном кольце по отношении к существующему, а любая причинно-следственная цепочка находится внутри этого существования, принадлежит ему на правах того, что это именно она обеспечила имеющийся итог – вот-это существование. О будущем можно лишь предполагать, строить догадки, понимая их условный характер, т.е. характер “может быть, а может и не быть”. Ситуация точно вычисляется только тогда, когда неизменность условий делает будущий процесс простым повторением того, что было (или сводящийся к таковому), и по поводу чего уже имеется внятное знание.
6. Наконец, говоря о материи, нельзя не упомянуть о логической конструкции под названием антиматерия, которая иногда вылезает в тех или иных физических теориях.
Антиматерия не относится к существованию. Если вещь есть, и ее материя соотносится с ее существованием, то еще никто не видел (да и не может видеть) ту анти-вещь с ее анти-, или лучше сказать, не-существованием, по отношению к которой можно было бы вычислить антиматерию. Антиматерия – это результат высокомерия иных физиков, мнящих, что будто бы их наука и есть онтология в чистом виде, и что их рассуждения законны постольку, поскольку позволяют объяснить привычным им образом (языком) опыт или систему опытов, забывая при этом, что все объяснения должны выдерживать главную проверку – проверку соотносимости их идей с идеей о существовании. Странно слушать рассуждения о кентавре, производимые в контексте его действительного существования. И точно также странны и нелепы те физические теории, в которых существование приравнивается к анти- или не-существованию только для того, чтобы сходились привычные представления, т.е. чтобы не возникало вопроса о корректировки каких-то устоявшихся представлений о физическом устройстве мира. Но мы с самого начала договорились полагать существование основой для того, чтобы мыслить, и если эту основу превратить из хозяина в служанку, то следует умыть руки и бросить всякую науку, поскольку с концом значимости существования кончается и она.
Глава 3.
Движение как энергия
Мы видели, что материи опосредовано (привнесенным образом) присуща активность, которая переводит ее из разряда абстракций в соотнесенность именно с той вещью, которая стоит перед взором исследователя. Активность индивидуализирует ситуацию, наделяет ее конкретикой существования, заставляя вспоминать (вычислять, логически определять) все то, что с вещью было. Что же было? Было то, чего сейчас нет, т.е. были изменения, иными словами – движения. И вот об этом – о движении – нам и следует поговорить в этой главе. Пришло время.
1. Начиная с Аристотеля, выделяют два вида движения. Одно (δύναμιζ) не имеет в себе цели, осуществляется так, как оно есть без всякой видимости свершения (окончания), как бы стихийно. Другое (ένεργεια) в себе имеет цель, а его осуществление и есть утыкание в эту цель, обретение действительности в конечном виде. Примеры первого движения (которое так и называют – “движение”): строительство дома, перемещение в пространстве, счет некоторого множества. Цель здесь внешняя по отношению к самому движению как процессу, и с ее достижением движение кончается. Примеры второго движения (которое называют “энергийностью”): видение (в смысле “вижу и уже увидел”), или действие по получению удовольствия (“получаю удовольствие и уже его получил”). Здесь нет размытости по времени и все происходит зараз; здесь достижение цели не есть акт умирания движения – “энергийности”, а как раз наоборот – есть акт его утверждения (обо всем об этом подробно изложено в книге Чернякова А.Г. “Онтология времени. Бытие и время в философии Аристотеля, Гуссерля и Хайдеггера”, а также в знаменитом анализе А.Ф. Лосева IX книги “Метафизики” Аристотеля).
В связи с этим полезно различать то количество движения, которое относится к собственно “движению”, и то, которое относится к “энергийности”. Но для начала следует определиться с тем, что же это такое – количество движения.
Вообще говоря, количество чего бы то ни было есть некая счетность, возможность выразить знание через число. Смысл же числа двоится: это и порядковый номер элемента некоторого множества, и количество. Математик и физик Г. Вейль совершенно законно полагал равенство числа в этих двух смыслах исходной аксиомой арифметики (Вейль Г. “Теория групп и квантовая механика”), так что и физика, полностью породнившаяся в своем аналитическом аппарате с математикой, естественным образом тоже вбирает в себя эту аксиому. Однако так ли это верно – физикам полностью поддаваться требованиям математиков? Тем более, что различение смыслов числа может дать новый взгляд при изучении реальных вещей. Действительно, число как порядковый номер предполагает некую процедуру счета, которая есть не что иное как определенное выше “движение”, предполагающее особое указание на точку его конца (цель), так что его “движение” естественно выражать через соответствующим образом понятое число. С другой стороны, число как количество (сумма) в себе уже содержит указание на конечный результат: количество – уже и есть этот результат, так что обозначение его не требует чего-то дополнительного, каких-то вспомогательных процедур, чтобы удовлетвориться и понять то, что требовалось. Так-понятое число, очевидно, естественно использовать для описания “энергийности”.
Таким образом, мы видим, что разный смысл числа соответствует по-разному определенным движениям (“движению” и “энергийности”). Повторим, было бы правильным учитывать это обстоятельство в вычислениях, поскольку позволяло бы видеть каждый вид движения по-своему, т.е. видеть такие особенности в любой вещи, какие сейчас недоступны в принципе.
Надо сказать, что в естествознании 16-17вв внимательнее, чем сейчас, относились к определению “количества движения”, поскольку именно в тот период создавались основы современной физики. И тогда была весьма острой дискуссия между теми, кто полагал правильным определять это количество через кинетическую энергию, и теми, кто настаивал на использовании импульса, или, как это называли тогда и называют сейчас – собственно, количество движения. Ясно, что кинетическая энергия по смыслу относится к моментальному состоянию тела, испытывающего “движение”, а импульс, совершающийся сразу, целиком, характеризует “энергийный” акт. Несмотря на некоторую перекрестную путаницу с терминами, когда кинетическая энергия соотносится с “движением”, а “количество движения” = импульс – с “энергийностью”, тем не менее понятно, что к чему, и главное – понятно, что в физике, несмотря на ее срощенность с математикой, имеется ресурс, позволяющий различать один вид движения от другого. Но пока это не выражено в дифференции смысловых контекстов числа, этот ресурс спит и ждет своего часа раскрыться. Точнее, он спал до определенного момента, поскольку в эпоху вычислительной техники он-таки стал выражать себя все сильнее и сильнее. Но об этом разговор пойдет позднее.
2. После сказанного закономерно возникает вопрос о том, какое движение присуще материи и почему?
Это сложный вопрос, и чтобы ответить на него честно, нужно отказаться от всякой торопливости и вдумчиво отнестись к делу. Для начала надо еще раз повторить, как мы понимаем материю: это есть мысль об устроенности существования (вещи). Подчеркнем – это мысль. Конечно, существование полагается тоже в уме и оно есть тоже мысль, однако всегда можно говорить о т.н. естественной установке сознания, когда существующая вещь дана непосредственно, в режиме очевидности; и более важно, что по отношению к мысли о существовании всегда предполагается наличие первоисточника, субстрата, о котором и выносится соответствующее суждение. Мысль же о материи как о материи не предполагает исходного субстрата, материя сама как таковая служит для изготовления той вещи, которая вот сейчас зрится. Материя вычисляется в уме в своем качестве и существует в этом качестве не как то, что существует само по себе, а исключительно как приложение к вещи. Для пояснения можно предложить, например, такую энергетическую конструкцию, как энтропия. В природе ее как таковой нет, но с ее помощью очень удобно решать многие жизненные задачи. Так же и здесь: природа “не знает” материи, она “знает” лишь вещь (существования), но это понятие (материи) явно придумано с пользой для дела, поскольку концентрирует в себе всю возможную мысль об устроенности того, о чем всегда идет речь – о существовании. Поэтому всякое движение в материи, т.е. движение, приложенное к ней, должно выражать какую-то сущностную основу ее устроенности. Мы уже говорили, что активность в материи ближайшим образом есть активность сознания по переводу “кирпичиков” со своими индивидуальными “есть” в “кирпичики” без индивидуальных “есть”. Соответственно, и движение, присущее такой активности, направлено на обобществление (уж позвольте мне использовать такой термин) ранее пребывавшей в состоянии индивидуальной самостийности вещи-“кирпичика” (некоторого исходного материального элемента). Из сказанного совершенно не следует, что все движение материи будто бы есть исключительно движение сознания по ее полаганию как материи. Прими мы это, так сразу же поставим крест на всяком объективном исследовании вещи и превратим наше философское эссе в пустое потрясание воздуха. Поэтому не будем спешить, и еще внимательнее вникнем в суть дела.
Вообще говоря, конечно – движение, приложенное к материи, есть движение по лишению материальности “кирпичиков”, из которых сложена вещь. Оно, конечно, происходит в уме, но если бы это было пустым фантазированием, не имеющим никакого выхода в действительную реальность, то о нем не следовало бы и говорить. Но мы говорим о нем с пониманием его законности, что уже предполагает наличие в реальном мире чего-то такого, что имеет отображение в мысли, что не позволяет нам заниматься простым жонглированием понятий ради понятий.
Но что же, скажите пожалуйста, заставляет нас не сомневаться в законности (истинности) наших рассуждений, и неужели их “законность”, т.е. вписанность в весь контекст понимания ситуации, гарантирует то, что получаемая мысль окажется адекватной (как бы копирующей) тому, что есть на самом деле? Нас заставляет не сомневаться сама мысль. Ведь сила мысли была бы никому не нужна, если бы в ней не отражалась выявляемая необходимость, держась за которую как за связующую нить, исследователь пробирается туда, куда не может попасть непосредственно, физически. Мысль, если она верна, имеет силу долженствования, так что, полагая материю мыслью по поводу мысли (т.е. по поводу положенной в уме вещи), мы фактически придаем ей статус необходимости так-устроенности вещи. Иными словами, мы полагаем материю логическим основанием этой вещи, основанием ее существования. В соответствии с этим, тогда и движение материи нужно понимать как такое, которое выражает, актуализирует сидящее в ней основание, обеспечивает действие, целью, итогом которого будет то самое существование. Подчеркнем, результатом этого действия (движения) является не то, что вещь как по волшебству вдруг всплывет из небытия, а то, что нечто индифферентное получает свою определенность, а за ним и определение – оно существует как в-себе определенное единство. К примеру, если тело состоит из атомов, то о нем как о едином целом можно говорить только когда атомы соберуться в нужную конфигурацию. И вот в этот-то момент вещь станет собой, получит свое существование. Это важно понимать: вещь становится собой по мере того, как атомы встают в те или иные соотношения с соседями, но свое существование приобретает разом: до некоторого момента этой вещи не было, было что-то другое, но вот ситуация с межатомными соотношениями утвердилась, и вещь стала существовать как эта вещь. После этого она не так-то просто расстается со своим существованием, держится за него, и если мы захотим разделить ее на части, то на это у нас уйдет известное количество усилий. Более того, всякие изменения условий пребывания тела, могущие и приводящие к изменениям в нем, не меняют того главного, что оно существует, поскольку сущностный момент неизменности – материя – пребывает в ней и остается собой независимо от того – меняется что-то с атомами, или нет. Материя – это гарант существования, факт его стабильности, поскольку пребывает только в теле; ее бытие – это основа существования тела. Поэтому движение в материи призвано своим фактом (фактом действия) утвердить такое существование, скрепить отдельные элементы между собой и из отдельных “этих” сделать их одним “этим”. При этом в момент скрепления это движение вовсе не кончается, а наоборот – утверждается в своем истинном проявлении. Поэтому ясно, что в сущностном плане оно есть “энергийность”. Таким образом, движение, делающее материю материей, “энергийно” и, свершившись, не уходит из вещи, но пребывает в ней покуда она (вещь) есть.
3. “Энергийное” движение в материи имеет свою количественную характеристику, которую можно определить как энергию связи. Действительно, эта величина определяется как энергетические излишки, возникающие при объединении некоторого множества разного (индивидуального, отельного) в единое целое. Это не та энергия взаимодействия между n-ым количеством отдельных частей, о которой имеет смысл говорить только видя эту их отдельность, т.е. не видя то, что они есть материя. “Энергийная” энергия связи возникает в результате изменения некоторой, с позволения сказать, корысти, выгоды существовать в таком-то и таком-то виде, когда “вместе в такой-то упорядоченности” выгоднее, чем “совсем уж врозь”. Выгода есть механизм возникновения любых целостностей – от неживого тела до человеческого организма, и даже до социума, при этом слово “возникновение” здесь не следует понимать как длящийся во времени процесс. Скорее, это мгновенный акт (событие), имеющий, конечно, свою подготовительную предысторию, но становящийся собой лишь тогда, когда целое окончательно обрело свою цельность, оформленность своего существования (энтелехию).
4. Движения в материи следует отличать от движений, относящихся к вещи. Мы не будем рассматривать перемещения самой вещи как целого ввиду того, что здесь и так все ясно, и все свое внимание сосредоточим на том, что происходит внутри ее. Внутренность же вещи представляется или в качестве материи, или в качестве “кирпичиков”, каждый из которых сам является вещью. Первый случай мы разобрали выше. Второй случай разберем сейчас.
Собственно, этот второй случай соответствует ситуации смотрения в микроскоп, когда подзабывается, что вот эти атомы-“кирпичики” вместе создают тело. Важнее здесь обстоятельство их отделенности друг от друга; то, что они сплавлены в одно, соотносятся друг с другом для создания чего-то общего – как бы вспоминается уже после фиксации их отделенности, как что-то вторичное. В этом, втором, случае вещь как целое не узревается непосредственно, а “зрится” умом, вычисляется, опосредованно утверждается. При этом к этой самой опосредованности прибавляются “движения” во времени многочисленных “кирпичиков”, так что они, эти “движения”, тоже оказываются не имманентными для вещи, а присутствуют в ней привнесенным (в рефлексии) образом.
В таком виде под вещью можно понимать также и то, внутри чего мы как люди (целостные индивиды) находимся или иногда, или даже всю своей жизни. В частности, здесь можно иметь в виду Вселенную.
Какие же здесь возникают движения? В целом, они направлены или на разрушение, или на созидание (скрепление). Действительно, раз уж мы видим отдельные “кирпичики”, то не можем игнорировать эту их “отдельность”, индивидуальность, не можем не видеть в них действия, которые присущи им как таковым и которые направлены против отрицания их самости. В таких действиях они как бы защищают свою индивидуальность от посягательств других и поэтому, хотя и предполагают наличие этих других, но на правах чего-то внешнего, формального, не затрагивающего их самостоятельную основу. Во всем этом есть 1) каждый “кирпичик” в отдельности, и 2) формальное другое в виде “нечто”, так что ситуация здесь возвращается к тому случаю, когда мы рассматривали идею пространства, с которой соотносятся вещи. Сейчас вещи-“кирпичики” не просто соотносятся с пространством, сейчас они в нем двигаются, и количественно это выражается в наличии у них кинетической энергии, т.е. энергии их индивидуализации, энергии отстаивания их самостоятельности, которая направлена, в конечном счете, на бесконечное удаление “кирпичиков” друг от друга (чтобы не чувствовалось бремя влияния соседей) и, как следствие, на разрушение всякого единства на их основе.
С другой стороны, любая индивидуальность обретает свою самость лишь на фоне других. Подробно об этом писали в свое время и Плотин и Фихте. С этим стоит только согласиться, а значит согласиться с тем, что у каждой вещи-“кирпичика” кроме движения-индивидуализации (с численной реализацией в виде все той же кинетической энергии) и наряду с ней имеется и противоположное движение, в котором предполагаются другие, в котором другие необходимы, чтобы оно состоялось. Речь идет, конечно, о всяком взаимодействии – то ли отталкивании, то ли притяжении. Подчеркнем, что о движении взаимодействия можно говорить только когда имеется это самое взаимодействие, а значит – множественность вещей (тел). В противном случае весь разговор о нем обессмысливается, вырождается в пустое фантазирование. Но поскольку взаимодействие между телами происходит не потому, что они осознанно это делают, а спонтанно, то можно утверждать вмонтированность самой мелкой части мира в общий контекст существования. Движение отрицания индивидуальности также сильно, как и движение его утверждения. Борьба этих деятельностей, наряду с тем, что из себя представляют сами “кирпичики”, и определяет то, каким именно получится то или иное объединение.
При этом под движением, отрицающим индивидуализацию, неверно понимать лишь то, что направлено исключительно на соединение вместе. Конечно, такой вариант для понимания самый простой и он вездесущ – от кулоновского притяжения разных зарядов, до притяжения гравитационного, играющего решающую роль для объектов с большими массами и размерами (планеты, звезды, галактики и проч.). Но нельзя забывать и о положительной роли отталкивания в формирование тех или иных скоплений (общностей). Так, атомы в своем виде не существовали бы без кулоновского отталкивания одноименных зарядов (электронов). Можно сказать, что отталкивание создает систему особенностей на фоне превалирующего притяжения.
Однако, как-никак, особенность – шаг в сторону отдельности, индивидуальности, так что и в анти-индивидуальном движении имеется направленность на разобщение, равно как и наоборот – в движении разобщения есть направленность на объединение. И в самом деле, два электрона будут разлетаться до тех пор, пока им не помешает что-то, пусть даже это будет их собственное гравитационное притяжение: в каждом электроне как некоторой сущности соседствует как направленность на разобщение, так и на объединение. В итоге, в совокупности вещей-“кирпичиков”, из которых, как предполагается, состоит наша вещь, нет никакой определенности по поводу “этовости” этой вещи. Взяв микроскоп, и заглянув внутрь вещи, мы видим некое множество отдельных структурных составляющих, которые легко соединяются вместе только в памяти, т.е. с учетом нашего предварительно полученного знания о ее (вещи) целостности. Если же исходить не из памяти, а из видимой реальности, то единство изучаемой под микроскопом вещи оказывается под вопросом, зависящим не только от борьбы действий, обобщающих и индивидуализирующих каждый видимый (под микроскопом) объект, но и от способности сознания синтезировать все это. В итоге, единство вещи перестает быть безусловностью, а становится условностью нашего представления. Сама вещь становится не надежной, чем-то призрачной, почти что вот-вот исчезающей. Глобального внутреннего единства в ней нет, а есть лишь гегелевская “борьба противоположностей”.
Таким образом, можно сказать, что единство вещи, ее “этовость” нельзя с достоверностью вычислить в уме, исходя из имеющихся знаний о “кирпичиках” тела, об их взаимодействии и проч. Результат вычислений будет страдать некоторой невысказанностью, некоторой условностью, неполнотой, и в конечном счете – некоторой ошибочностью. И чтобы выйти из этой ущербной ситуации, нужно вспомнить, о чем идет речь – об этой вещи, и положить ее существование единым актом – вот оно есть, существует, с последующим узреванием в ней ее материи. Т.е. видение структурной устроенности вещи, видение ее “кирпичиков” следует дополнять видением ее как она есть.
Между прочим, так оно всегда и происходит в статистической физике, которая сама по себе не может предоставить законченную (замкнутую) систему уравнений для описания статистического ансамбля, и для своей полноты требует уравнения термодинамики, полученные с позиции смотрения на объект как на единое целое.
5. “Энергийное” утверждение вещи (“вот оно”) дает ей существование, придает ей приобщенность к своему материальному основанию. Однако вещь здесь, в общем-то, случайна, она необходима лишь постольку, поскольку действительна. “Двигательное”, или “внутреннее” (с позиции смотрения на нее изнутри ее самой) утверждение вещи дает ей обоснование этой самой необходимости, вещь перестает быть случайной, становится закономерной, т.е. вписанной во все известные законы существования. Но плата за это – утеря статуса действительности. Думается, не будет ошибкой сказать, что “энергийность” показывает, а “движение” подводит к показу, но не показывает. Одно не сводимо к другому; “движение” лишь в надежде (т.н. экстраполяция) подводит к “энергийности”. Ведь, как это известно еще с эллинских времен, целое сумма частей больше, чем отдельные части. Поэтому для полного представления и описания вещи нужно совмещать подходы. Впрочем, здесь следует говорить не только о вещи: построение Вселенной по “кирпичикам” также неполноценно и имеет в себе ошибки, как построение статистического ансамбля обычного тела исключительно из “внутренних” моментов и “движений”.
Односторонний подход, если он претендует на всеобщность, непременно порождает парадоксы. Например, в последнее время в космологии, на основе неких теорий и неких “фактов” (наблюдений), стали говорить о запредельном – о многих Вселенных. Однако чтобы убедиться в этом с безусловностью, на этуВселенную необходимо суметь посмотреть со стороны и увидеть ее целостность, т.е. что она вот такая и такая, и что рядом, в некотором пространстве, есть еще что-то. Именно так – не смоделировать ее, а увидеть как она есть. Это невозможно осуществить, поскольку нельзя выпрыгнуть из нее (даже умозрительно, поскольку на то нет никаких методологических подсказок, как это сделать), нельзя войти в “другое” по отношению к ней пространство, поскольку пространство того существования, о котором только и может идти речь, и Вселенная этого существования, суть одно.
Введение запредельного (для существования) с целью объяснить предельное (наблюдаемое) – это, в общем-то, есть чисто религиозный ход. То, что физика в некоторых своих частях его допускает, означает, что она в этих своих частях подошла к краю своих возможностей, но чтобы не признаваться себе в этом, конструирует науко-подобные представления, выкидывая из внимания то, для чего она вообще нужны – дать понимание существованию.
Глава 4
Необратимое усложнение
Соединив содержательную часть времени в виде активности с содержательной частью пространства в виде материи, мы смогли вести разговор о сверх-содержательных движениях, затрагивающих вещь. Тем самым мы полнее стали понимать, что она из себя представляет. Однако проделанной работы еще недостаточно, поскольку за кадром остались формальные моменты пространства и времени – так-расположенность “кирпичиков” вещи (ее внутренняя структура) и их холодное дление – временение. Думается, здесь тоже есть о чем порассуждать с пользой для дела, так что приступим к этому.
1. Холодным временением структуры мы обозначаем процесс ее становления безотносительно к ее энергетическим (двигательным) моментам, которые были рассмотрены в предыдущей главе. Фактически, сейчас мы хотим показать философские основания взращивания усложнения (упрощения), вскрыть основные моменты этого дела. Повторим, здесь нет нужды учитывать энергетику (кинетическую энергию или ее количественные аналоги) этих процессов, поскольку они представляются весьма (сверх) формальными, выражающими все то оформленное, что есть в вещи. Когда мы говорим о становлении, то имеем в виду движение без количественной ее выраженности, движение как таковое, в котором зафиксирован лишь факт ухода от одного и еще не приход в другое, когда необходимость временения, вшитое в существование, еще не выразилось в топологической данности. В становлении еще не произошло топологизации времени, здесь топос остается собой – он статичен, равно как и время тоже остается собой – оно идет себе, идет и не останавливается в какой-либо оформленности. Здесь вроде бы что-то происходит (например, покидание исходной точки пребывания), но что именно должно произойти еще неизвестно. Ведь то, на что следовало бы указать, чтобы утвердиться во мнении, закрыто для показа, его еще нет. Нет никакой такой новизны, которая выдавала бы устанавливаемое событие. Оно еще не установилось, оно еще только устанавливается. Это и есть становление. Оно может реализоваться каким-то небытием – провалом смысла на фоне памяти о том, что было – это есть регресс (упрощение системы). А может реализоваться совершенно иным способом – приобретением новых смысловых контекстов и коннотаций – это есть прогресс (усложнение системы). Причем в обоих случаях ситуация может быть обратимой и необратимой.
Собственно, обратима ситуация всегда, пока событие как таковое не настало, пока оно только собирается стать. Ведь если события еще нет, то нет и утвержденности его существования, выраженности в топологической оформленности. Но тогда, напротив, свершение этой оформленности будет означать факт того, что назад ходу нет, что “это” существование уже существует, и следует приложить немало усилий, чтобы побороться с ним. Существующее, именно потому, что оно есть, связано по существу с пребыванием. Пусть оно возникло как бы само, по случайному стечению обстоятельств, с применением малых усилий, пришедших к вещи извне. Но возникнув, данное существование отказывается от своего не-бытия, сопротивляется ему, и чтобы вернуть все на круги своя потребуется куда большие усилия, чем те, которые дали ему жизнь. Все это и есть необратимость. По большому счету, в необратимости имеет место топологизация времени, а его обоснованием (того, что процесс оказывается необратимым) является то, что обратное преобразование – пространство во время, как это говорилось у нас в 1 гл., запрещено.
Таким образом, в необратимом действии создается событие – качественный скачок понимания ситуации (вещи) – то ли упрощение понимания, то ли его усложнение.
2. Порождающее действие создает событие. Но всегда ли это так, или требуется выполнение неких условий, чтобы событие все-таки произошло?
Конечно, такие условия существуют. Когда топологизация времени вот-вот произойдет сама собой, и когда на вещь ничто не действует, то время вот-вот переходит в пространство в том виде, что в последнем любая неизменность готова стать изменчивостью, т.е. готовы произойти пространственные движения, перемещения, а внутри вещи готово измениться взаимное расположение элементов ее устроенность. Условия же делают так, что все эти возможности становятся действительно исполненными. Для этого изменяющее действие должно проявить себя по-настоящему, если не пошутит, не попугает, а сделает то, что должно сделать, исполнив свою задачу, достигнув своей цели. Например, я захотел бросить кусочек сахара в чай, и уже поднес его к кружке, но что-то остановило меня и я не исполнил задуманное. Я вроде как совершил предварительное действие, направленное на подслащивание чая, но не довел дело до конца. Оно оказалось каким-то несерьезным, ненастоящим. Если же сахар очутиться в чашке, то мое действие по подслащиванию станет настоящим, уверенно исполненным. Что мы имеем в этом, казалось бы, неказистом примере? Мы имеем, что не каждое действие по воздействию достигает цели, а только такое, которое обладает свойством уверенности своего осуществления. Иными словами, чтобы произошло что-то событийное, нужно не “делать, делать, чтобы, может быть, когда-нибудь сделалось”, а “делать, чтобы сделать”, чтобы делание было равносильно сделанию. Все это значит, что требуемое действие должно быть “энергийным”, т.е. уже в себе имеющим некую цель-свершение, не могущим быть без того, чтобы эта цель-свершение не осуществилась. Фактически, это означает, что чтобы в вещи произошло нечто сущностное, на нее должно повлиять что-то сразу – вот повлияло, и все. Однако ведь нельзя требовать, чтобы влияние осуществилось сразу: вещь существует, и это существование сопротивляется своему небытию, или даже просто своей инаковости. Поэтому ситуация здесь разрешается только следующим образом: у каждого действия по поводу каждой вещи есть порог “нечувствительности”, до которого вещь устойчива к воздействиям, проживает свое существование без всяких сущностных изменений. По сути, “до пороговость” есть ситуация обратимости, когда после воздействия всегда можно поправить дело, вернуть вещь в исходное состояние. Но переваливание через этот порог все меняет и создает событие с соответствующим ему качественным изменением системы. Например, когда сахар все-таки попадет в чай, то возникшая система чай-сахар будет сложнее для понимания, чем просто чай и просто сахар. При этом ситуацию уже будет не вернуть, или надо будет очень сильно постараться, чтобы вернуть.
3. Можно сказать, что действие, превысив порог чувствительности тела, всегда оставляет необратимые следы на предмете своих притязаний, поскольку входит в такое взаимодействие, в котором передает часть своей сущности предмету, а тот, в свою очередь, передает свою сущность действию, обменявшись, таким образом, с ним. Здесь причина и следствие перестают строго различаться, а частично взаимнопереливаются друг в друга: причина приобретает в себе моменты от следствия, а следствие в себе приобретает моменты от причины. Взаимопроникновение того и другого есть самая суть взаимодействия.
Но как это понять – взаимопроникновение? В чем это выражается? В самом общем виде это выражается в топологизации времени. Ведь в случае его отсутствия нет никакого преобразования темпорального потока в топос, т.е. время и пространство полностью разделяются и временение вещи ничем не омрачается, временится в своем темпе, бытийствует в своем ключе, и вполне, без искажений, выражает все свои свойства, среди которых для нас важно подчеркнуть свойство “стрелы”, когда прошлое строго отличается от будущего и не перемешивается с ним, т.е. когда причина полностью отличается от следствия и исполняется лапласовский детерменизм. Если же топологизация времени произошла (хотя бы отчасти), то, конечно, и здесь причинность как таковая сохраняется, и сохраняется “стрела” времени, но она перестает быть довлеющим фактором, когда временение само по себе определяет то, что будет. В топологизации времени топос получает от времени толику активности и тоже определяет то, как вещь реагирует на действие. В итоге, чем сильнее топологизация времени выражена, т.е. чем сильнее вещь структурирована (неоднородна и тем самым отличается от однородности чистого пространства), тем она сильнее сама определяет то, как на нее действует нечто извне, и более того – она, перейдя в статус живых организмов (став очень сложной) уже выбирает не только то, как и что на нее что-то будет действовать, но и как она будет реагировать на это действие, т.е. выражает осмысленность отношения к нему.
4. Воздействие, в котором причина и следствие в некоторой степени поменялись местами, всегда дает усложнение вещи, т.е. увеличение степени разнообразия ее устроенности. В физике обычно это дело вычисляют посредством энтропии S, хотя делать это, строго говоря, можно только со специальными оговорками, поскольку величина S сконструирована для особого случая – когда вещь, получив воздействие, изолируется от окружающей среды и в ней происходят процессы последействия. И вот для этого последствия энтропия характеризует степень сложности системы, а ее увеличение со временем определяет упрощение устроенности вещи. Попросту говоря, в изолированном теле постепенно все делается одинаковым, пространственно однородным (второй закон термодинамики). Когда применяют энтропию к случаю усложнения, то будто бы обращают время вспять. Фактически это абсурд, и напрямую делать так нельзя, а если и можно использовать идею энтропии, то только поняв, как именно, т.е. как именно логическая конструкция для одной ситуации (замкнутая система) может работать в другой ситуация (открытая система).
Однако каковы философские основания второго начала термодинамики? Т.е., каковы основания упрощения?
Как система всегда усложняется при наличии после-порогового воздействия, так она всегда упрощается при отсутствии какого-либо воздействия, поскольку лишается своего механизма развития – топологизации времени. Ведь это дело может происходить только когда время получает реальное подтверждение своей сущностной изменчивости в виде действующей силы того или иного сорта. При отсутствие же таковой весь этот процесс прекращается, и время утверждает свою сущность лишь в виде жесткого различения причины от следствия, которое становится одинаково справедливым для всей вещи. Вследствие этого ее материя, т.е. ее “кирпичики”, становятся равноправными в получении тех движений, которыми вещь располагает: движения перераспределяются более-менее равномерно и всякое разнообразие спускается до минимума. Время перестает диктовать свою изменчивую сущность для пространства в виде так-расположенности “кирпичиков” вещи, в итоге пространство становится собой – однородной сущностью, без разнородностей, без особенностей своей устроенности. Конечно, все это – в рамках того, что вещь так-то и так-то устроена, не может изменить своей этовости (сопротивляется этому), так что и предел упрощения для каждой вещи свой.
5. В книге И. Пригожина, И. Стенгерса “Порядок из хаоса” мы видим описание того, что в состоянии равновесия элементы тела ведут себя независимо друг от друга. Под внешним воздействием они возбуждаются и действуют согласовано (когерентно) – возникают “диссипативные структуры”, которые (при наличии подпитки извне) оказываются устойчивыми, не теряющими своего резонансного возбуждения и более чем чувствительными к внешним воздействиям. Так вещь проявляет имеющуюся в ней активность, осуществляет структурогенез (самоорганизовывается). Все это правильно, но не выявляет глубинные причины независимости элементов тела во время его равновесия с окружающей средой и сущности их возбуждения во время наличия воздействия.
Вообще говоря, любая независимость есть следствие отсутствия взаимодействия, в котором действие обменивается своей сущностью со своим виза-ви. Если же этого обмена нет, т.е. нет перехода причин и следствий друг в друга, то объект остается сами собой, таким, какой он есть. Поэтому независимость оказывается результатом того случая, когда время не топологизируется, и каждый элемент материи “живет” сам по себе в том смысле, что его всегда можно представить в таком виде.
В то же время резонансное возбуждение каждого структурного элемента тела есть вхождение его в процесс обмена энергиями с действием, в каком-то смысле – уподоблением ему и движением в унисон с ним. Действительно, обычное (рутинное) движение каждого элемента, которое есть “движение” в аристотелевском смысле, т.е. движение как-бы в никуда, приобретает смысл вовлеченности в общий процесс структурогенеза, и более того – на своем малом уровне моделирует его в общих чертах и, таким образом, практически сливается с ним, становится собственно структурогенезом. Такое движение вполне себе уже “энергийно”, поскольку совсем не предполагает логики “движения” в виде “мало-помалу куда нибудь придем”, а требует своей реализованности сразу в виде “вот я такая, какая есть”.
6. Вещь, находящаяся в равновесии со своей округой, никак не выделяется от нее, не отличается и сама представляет тоже самое, что и ее окружение. В этой ситуации у нее нет ее “этовости”, т.е. уникальной индивидуальности. Ее “этовость” – это тоже самое, что и “этовость” чего либо другого. Получается, она вроде как и есть, но что именно есть – неясно. Здесь вещь не отличается от того фона, на котором она вроде бы должна быть представлена, а фон не отличается от нее самой. Вещь и фон сливаются в одно целое, в результате чего вещь исчезает для того, чтобы на нее обратили внимание, как-то выделили, как-то заинтересовались ею. Она не интересна, лишена тех моментов, которые хотелось бы изучать. Вещь в равновесии уподобляется галлюцинации, ее бытие проблематично.
Напротив, вещь во взаимодействии входит в ситуацию события, ее бытие наполняется бесконечными смыслами – это человеческое сознание проявляет себя по его поводу, потому что не может не проявлять, потому что само оно, сознание, есть бурлящая активностью сущность и, встретив свое подобие, откликается на него, проявляет то общее, что имеется и у него и у взаимодействующей вещи – активность. В итоге сознание познает, причем не что-нибудь, а познает само взаимодействие. Иное ему не нужно. Сознание во всем пытается увидеть активность, т.е. взаимодействие, пытается его разглядеть, а увидев его, активизируется, и проявляет себя тем сильнее, чем сильнее обнаруженная новость. А поскольку последняя есть топологизация времени, то именно это сознание в итоге и познает – как сама изменчивость кристаллизуется в ту или иную неизменность и становится ею.
7. Необратимое усложнение или упрощение вещи – это то, что познается в естественном для сознания режиме, что принимается как норма. Однако как тогда понять, что упрощение в настоящее время понято уже вполне, что по его познаванию выработаны весьма подробные и точные правила в виде всеобъемлющей термодинамики с ее различными подразделами, а вот с усложнением дело обстоит гораздо хуже?
Объяснение здесь, видимо, кроется вовсе не в том, что будто бы усложнение сложнее познается и поэтому на выработку соответствующих правил требуется много больше времени и усилий, чем для случая упрощения. Так принято думать, но причина неудач скорее всего заключается в другом – в непонимании, или неполном понимании того, что есть время. Ведь время как обозначение всяческого изменения вбирает в себя все возможные силы воздействия, которые в ситуации когерентных структур Пригожина-Стенгерса даже в случае своей малости имеют (могут иметь) самое неожиданное и катастрофическое влияние. И незнание даже одной из таких сил перечеркивает всякую надежду понять суть дела. А такое незнание обязательно возникает, поскольку нельзя знать все. Другое дело, если бы время представлялось чем-то ясным и понятным, так что на фоне этой ясности можно было бы “впечатать” сразу всю гамму возможных действий и учесть их разом, и получить, таким образом, заведомо правдивый (адекватный) результат. Но что такое время в полном объеме неизвестно, и адекватно описать усложнение невозможно.
Получается, сознанию естественно познавать усложняющиеся структуры, но оно не располагает адекватным механизмом это осуществить. В итоге, оно бесконечно направлено на такое познавание как на свой идеал, но всегда вынуждено смиряться со своей конечностью и ограничиваться простыми схемами, в которых жизнь огрубляется и представляется набором механоподобных правил, т.е. правил уже познанного, логически обусловленного существования, когда вся активность ума сводится к вспоминанию прежних наработок, в которых “научными” считаются лишь ситуации причинно-следственной предопределенности то ли в виде жесткого детерминизма, то ли в виде вероятностных моделей развития событий, но всегда “теряющих” из вида самый что ни на есть сущностный момент взаимодействия, приводящий к усложнению – что причины в нем есть одновременно в некотором роде и следствие, а следствие – в некотором роде причина, т.е. попросту говоря, что время во всеобъемлющей своей сущности топологизируются и действует уже именно так – как топологически сформировавшаяся структура. Конечно, здесь могут возразить и сказать, что современные модели в обязательном порядке учитывают такого рода ситуации, когда возникающая структура влияет на то действие, которая ее произвела. Однако ведь это обратное действие всегда таково, что просто учитывает изменение свойств тела, которое теперь фактически становится иным. Но суть взаимодействия, приводящего к усложнению, заключается совершенно не в этом, или не только в этом, а преимущественно в изменении степени самостоятельной активности, т.е. способности к самостоятельному действованию (а не просто количества движения, заключенного в нем) самого действия адекватно тому, как изменилась активность объекта воздействия. И вот это дело не учитывается вовсе, поскольку нет самой идеологии необходимости это учитывать. А без нее все математические модели усложнения повисают в воздухе без опоры на исходное понимание ситуации, что выражается в таких, уже ставшими банальными, вещах, как неустойчивость решений системы уравнений, описывающих модель, т.е. когда малое изменение входных параметров (читай – свойств тела) приводят катастрофическим последствиям на выходе: решение оказывается неуправляемым. Нужная управляемость достигается огрублением ситуации, выводом ее из жизни, превращением ее в механоподобный конструкт, о чем уже говорилось выше. Познаваемость вещи оказывается условной.
8. Что с этим делать? Ведь собственная активность разума не позволяет себе “опускать руки” и сдаваться перед возникшими трудностями.
Думается, следует изменить методику исследований и не пытаться строить усложнение исходя лишь из учета взаимодействия между структурными составляющими тела. Получающийся таким образом объект полон ошибок, он неадекватен реальности. Необходим еще и общий взгляд на ситуацию как на что-то целое, необходимы законы развития как целого, в которых ошибки, возникающие при структурном подходе, учитывались бы и преодолевались естественным образом. И здесь крайне полезно осмысление числа как такового. Мы уже говорили, что построение физических теорий предполагает использование числа в двух его ипостасях: как порядкового номера из некоторого множества, и как количества элементов из того же множества. В обычных аналитических теориях (не структурных) нет выделения смыслов числа, точнее оба смысла отождествляются, в результате чего они способны отчасти схватывать ситуацию разом, и это их некоторый плюс, но не способны подробно учитывать особенности строения тела – и это их минус. В структурных теориях ситуация строится как бы с низа, с “кирпичиков” тела, с использованием компьютерной техники. В них, именно ввиду того, что все ходы и связи строятся последовательным прибавлением одного к другому (к предыдущему) число предстает в качестве порядкового номера, а другая его ипостась, по сути “энергийная”, выпадает из того, чтобы ее использовать. В таких, структурных, теориях можно удачно учитывать особенности строения, но весьма сложно (точнее – невозможно) определить объект целиком, как он есть, в своей изменчивости. Однако уже то, что на практике происходит разделение числа на смысловые составляющие, крайне полезно для будущего развития науки.
9. Взаимодействие в пределе порождает также структуры, в которых причина и следствие не просто переходят друг в друга, но причина в значительной(подавляющей) степени становится следствием, а следствие в значительной степени становится причиной. Речь здесь, конечно, идет о разумных существах, коим является человек. В самом деле, человек сам способен определять, что на него будет влиять, а что нет, тем самым делая такой свой волевой выбор, в котором будущая причина в некотором роде уже оказывается предопределенной им самим. В этом месте физика упирается в свой предел и уступает место собственно философии.
Глава 5
Вещь как динамическая сложность
Мы вкратце рассмотрели все формальное и все сущностное, что есть в вещи – ее энергию и ее взаимодействие. Соединение того и другого вместе позволяет осуществить такой синтез, в котором мы опять вернемся к самой вещи как таковой. Только теперь она должна представляться и как простота, с которой все начиналось, и как сложность, наполненная движениями и энергиями, т.е. – как динамическая сложность
1. Вещь не есть простота, а есть динамическая сложность. Но неужто в ней и в самом деле нет ни грамма простоты, и неужто простота, открывшаяся нам во время первого впечатления, была полным обманом? Да нет, конечно. То не было обманом, а нынешнее наше знание об этой устроенности не более, чем дополнение к тому первому отношению.
А может, все наоборот, и именно то первое является довеском к нынешнему умудренному ведению? Вообще, что первично и что вторично, или иначе – что более основательно и весомо – первое впечатление, в котором единство дается как факт (вот-этовость), или многоумное знание о всех законах, действующих в вещи, в рамках которых эта вещь не есть безусловный факт, а лишь законосообразная необходимость?
Если подходить к делу с исторической основательностью, с оглядкой на всю историю понимания вещи, то более весомым будет, безусловно, первое впечатление. Ведь именно оно побудило вдумчивого мыслителя разбираться в самых разных моментах, которые со временем составили свод физики как науки о вещи. И сейчас эта наука как никакая другая цепляется за опыт как некоторое отредактированное впечатление, в котором, как она полагает, заключено все ценнейшее, что только может быть. Основательность здесь сродни ростку, из которого выросла научная система мысли.
Однако ведь с другой стороны, кто как не физик снисходительно посмеивается над теми обывателями, коих и сейчас еще предостаточно, предпочитающих полагать, сообразно своему наблюдению, что Солнце встает и садится за неподвижный горизонт Земли? Ведь это он, физик, в свое время в лице Коперника и Галилея осознал, что дело обстоит не так, как видится, а так, как должно быть для того, чтобы понимание всех явлений природы исходило из какого-то одного или немногих первопринципов, положенных в уме. И, таким образом, именно эта положенность в уме для него, физика, становится безусловным доминирующим моментом, который, ввиду своего долженствования, обязывает все сущее выстраиваться для понимания вдоль координатных осей, задаваемых этими умозрительными принципами, первым из которых является идея существования. Такая система оснований сродни храму, нахождение внутри которого приобщает каждого, кто в нем очутился, к царству мысли.
Можно сказать, что действительность показывает себя, призывает к действию. В ней мы видим ту хайдеггеровскую “непотаенность” или “несокрытость”, которая позволяет человеку раскрыться как творческой познающей сущности, бесконечно стремящейся к своему собственному единству со всей своей округой. И напротив, умозрительное должествование призывает скорее не столько к свободному действию, сколько к обязательству исполнить. В такой исполнительности уже нет действия как творческого акта, а есть какая-то предопределенность, предзаданность исполнения необходимого.
Действительность порождает в уме свободу мыслить, необходимость же ее пожирает, оставляя после себя сухие схемы представленности. Поддавшись на провокацию вещи, увидев в ней свободу для своих действований, человек науки внедряется в нее своим умом и через некоторое время обнаруживает, что получил не то, что хотел, т.е. не свободу, а как раз совсем даже противовоположное – набор правил и схем представлений, которые диктуют: надо так-то и так-то, и иначе нельзя. И тогда у него, у этого ученого мужа, возникает вопрос: что же делать? Не мыслить ему нельзя, такова его природа. Но, попав в систему запретов и долженствований (может даже и им самим созданную), он не может мыслить, поскольку мыслить в истинном своем значении означает переступать через систему уже сформировавшейся, так-устроенной мысли.
2. И все же мысль не удержать: мыслящие, да помыслят. Какова же генетическая природа этого процесса? Мы сейчас факультативно постараемся дать свое понимание ответа на поставленный вопрос – для того, чтобы, быть может, облегчить созидание тем, у кого хватит ума и смелости его осуществлять.
Собственно говоря, следует понять, как возникает новое. Новое нельзя получить из старого с помощью простых заученных (логически выверенных) правил. Более того, новое, именно вследствие своего статуса, способно порвать эти старые правила (создав тем самым новые). Поэтому углядывание нового происходит каким-то нелогическим путем. Здесь могут вспомнить об интуиции. Однако ведь интуиция в буквальном виде есть непосредственное усматривание. Если предполагается, что усматривание это происходит из некоторой эфирной области, в которой платоновские идеи, уже заранее кем-то или чем-то изготовленные, плавают в свободном полете, то творческая роль человека сводится почти что к нулю, и человек становится просто неким инструментом улавливания заранее изготовленного. Думается, этот вариант следует сразу отбросить из рассмотрения ввиду того, что сознание активно, т.е. нацелено на творческий акт.
Человек, очевидно, создает идеи в себе и из себя. Результат этого создавания усматривается им в себе непосредственно, так что все это можно назвать интуицией. Однако такая интуиция лишь фиксирует, не более того, так что сваливание всего на нее, по сути, ничего не объясняет, а просто заключает в черный ящик непонимаемое. Честное же отношение к делу должно вынуть спрятанное из этого черного ящика и внятно артикулировать: вот оно такое-то и такое-то. Попросту говоря, раз уж человек в себе и из себя создает идею, и она его плоть от плоти, то будет честным показать, как это создавание происходит, а не танцевать магические танцы вокруг словечка “интуиция”.
α) Чтобы найти новое нужно отвернуться от старого – отвернуться не в том смысле, что примитивно его отрицать. Ведь как отрицать то, что себя положительно зарекомендовало? Однако следует осознать недостаточность имеющегося ресурса – настолько большую, что в данном как-бы вакууме в принципе нельзя сделать актуальное, не получив некоторой новизны понимания. Для этого необходим особый характер “несогласного”.
β) Но что толку от простого несогласия? Чтобы вышел какой-то результат, это самое несогласие следует подкрепить делом. Ведь в чем недостаток прежней системы представлений? Он заключается в том, что начав рефлектировать по поводу вещи, мы погружаемся в нее все глубже и глубже, и никак не можем остановится. Вот кажется, что еще чуть-чуть движений в прежнем генеральном направлении, и все проблемы будут решены. Но не тут-то было: решение одной проблемы порождает других десять (ситуация многоголовой софистической гидры у Платона). Это и есть зацикливание на уже существующих методологиях, желание все порешить в рамках действующей рефлексии. Классический пример такой ситуации мы видим в апориях (букв. – затруднениях) Зенона. Например, в одной из них быстроногий Ахилл никак не обгонит медленную черепаху. Что только не говорят здесь – вплоть до того, что будто бы решением этого “парадокса” должно быть принятие дискретности пространственно-временного континуума, или еще что-то в этом роде. Но помилуйте, ведь сама вещь сугубо дискретна – неужто этого мало? И неужто дискретность, т.е. прерывистость мышления по поводу вещи способно породить ту ясность понимания, которая нам всем так необходима? Нет, конечно. Скорее, введение всех этих дискретностей должно показать неверность самого принципа настаивания на абсолютизации исходного подхода, в котором вещь дискретна, поскольку на этом пути рано или поздно возникают неустранимые противоречия, сигнализирующие о возникшей ошибки: познавание вещи следует дополнять глядением на нее с какой-то иной позиции, чем она дана изначально, и если вещь как таковая дана как дискретная, то дальнейший ход ее познавания возможно лишь на пути отказа от дискретности мысли по ее поводу. Собственно, здесь требуется мышление, которое в основе своей есть рефлексия, т.е. постоянная смена взгляда в некоем мыслительном поле. Бесконечная дискретность – это отказ от того, чтобы поменять оптику видения, сваливание в дурную бесконечность однообразных полаганий. Выход же из дурной бесконечности (попросту – небытия) с помощью тех же процедур рефлексии, которые свалили нас туда, не существует, поскольку повторенная процедура рефлексии не есть рефлексия, а отказ от мышления. Следует волевым решением прервать падение мысли в черную дыру ничтожащего однообразия и вынырнуть, что называется, на божий свет, в котором вся ситуация увидится целиком, как есть, и решение ее станет очевидным: Ахилл, все же, обгонит черепаху. Аналогично должно быть при познании любого существования: имея в своем распоряжении несогласие, следует с толком с ним распорядиться, т.е. выйти из прежней методологии, доводящей все исследование до абсурдного квантования всего и вся, и превращающей исследование в череду мелочных копаний в бесконечных частных вопросах, а после этого – посмотреть на вещь целиком – так, как это было на заре науки.
γ) Впрочем, и смотрение целиком на вещь, если только им и ограничиться, не позволит преодолеть кризис в науке. Собственно, ведь не призываем же мы к полному забвению с таким трудом полученных знаний, а именно так и получится, если просто возвратиться к научным истокам. “Просто” возвращаться не нужно. Нужно возвращаться с умом, т.е. с пониманием и уважением ценности уже достигнутого. Фактически следует, не цепляясь за старое, использовать его для того, чтобы новый путь был мудрее предыдущего, чтобы, образно выражаясь, превратить новое видение целого в синтез разных подходов, и именно в таком контексте – синтетическом – воспринимать вещь в дальнейшем. Предлагаемый методологический подход адекватен, а значит необходим в применении по отношению к той сущности, которую мы определили как динамическую сложность, объединившую в себе все самое простое и формальное – с одной стороны, и все самое сложное и сущностное – с другой.
3. Мысль о динамической сложности должна соответствовать своему предмету, что означает объединение в ней двух подходов, двух установок сознания – той, когда вещь является простой, и иной, когда вещь является бесконечно сложной. Причем именно такое объединение – простого и сложного – дает истинную сложность. Действительно, если ограничится одной только сложностью, понимаемой как результат однообразного углубления в существо вещи в рамках выбранного рефлексивного движения, то будет достигнут лишь одномерный взгляд, не позволяющий увидеть вещь в полном ее объеме, т.е. в объеме многообразии смыслов, которыми она полнится. Прибавка же к имеющейся рефлексии совершенно иного подхода добавляет уверенности исследователю, расширяет его видение ситуации, позволяет ему выйти на новый качественный уровень, когда сложность является не результатом количественного суммирования имеющегося знания, а качественным рывком в связи с добавлением к прежней новой координаты понимания.
Более того, можно даже сказать следующее. Раз уж вещь существует в пространстве, и даже существование ее оформлено топологически, то полноценная мысль о ней, копируя ее, должна стремиться к аналогичной многомерности. Конечно, эту многомерность не следует понимать вульгарно, что о трех-мерной вещи адекватной будет лишь трехмерная (или трех-уровневая) мысль, но все же очевидно, что какая-то аналогия здесь должна быть. Действительно, в начале нашего исследования мы постарались показать, что сам факт существования вещи диктует, чтобы она была представлена как минимум в трехмерном пространстве. Это значит, что уже в самой идее существования заложена необходимость разных, независимых взглядов на нее (повторим, здесь мы явно следуем идее Аристотеля, развитой им в “Метафизики”, о многозначно сказываемом “сущем”). В противном случае, если не исполнить это требование разности взглядов, и, если угодно, их конкуренции, познание вещи станет однобоким, примитивным, не отвечающим жизненной ситуации. Всякое правильное познавание вещи, как и исходная идея о ее существовании, имеют такую конкуренцию взглядов в качестве совершенно необходимого момента, без которого всякая работа ума станет бесполезным делом, наукообразной имитацией того, что есть.
Иными словами, конкуренция в познавании есть тот центральный элемент, который сохраняется неизменным в изоморфном преобразовании вещи в мысль о ней.
4. По-настоящему сложная вещь понимается как синтез простоты и одномерно-сложной рефлексии, так что этот вот перепад составляет причинную силу развивающегося отношения к ней, в результате которого формируется весь комплекс изменений, достигнутый для познавания. Это следует понимать в том плане, что только в соотношении простоты и сложности вещь показывает свою динамическую сущность, т.е. что в ней действует самые разные силы, оказывающиеся действующими лишь постольку, поскольку сама вещь существует среди мира, является ее дискретной частицей. И вот это все действие временит существование вещи, изменяет ее во всех видах (оставляя неизменным лишь ее бытие), в результате чего возникает понимание вещи во времени. Время здесь становится уже производной сущностью от того, что оно прилагается не к чему-то, а к тому, что так-вот (сложно) представляется. Оно здесь не есть выражение изменений вообще, а есть выражение изменений конкретных – таких-то и таких-то, знаемых на основании приобретенных знаний о вещи. Эти знания в своей конкретике весьма сложны, но итог их выражается просто: вещь временится, т.е. становится такой-то и такой-то.
Конечно, это не вся простота вещи. Вынырнув из бесконечной рефлексии по ее поводу, мы обрели взгляд на ее цельность в новых условиях, при новых знаниях: простота оказывается со своей внутренней сложностью. Все это понятно, от этого никуда не деться: такова природа человеческого ума. Поддавшись на его требования, мы прислушались к его властным фазам развития, получив то, что описали только что. Все это означает, что честное познавание вещи глубоко сопряжено с теми биениями, которые происходят в сознании, и только чутко прислушивающийся к ним получает шанс что-то узнать новое.
5. Однако вот вопрос вопросов: что есть новая, получаемая “здесь и сейчас” истина? Она еще не проверена и не обоснована логическими операциями опосредования. Только-только возникшая истина еще не ведает о своей силе, но властно существует в уме ее создателя – существует в качестве своего собственного зародыша, именуемого удобством понимания, удобством вживления в этот мир и т.п. Поначалу она проста – вот такая-то и такая-то. Однако, по мере того, как она проходит проверку на соответствие разным, подчас весьма сложным моментам существования вещи, она обрастает различными смысловыми коннотациями и начинает олицетворять собою нечто предельное по изощренности своей устроенности, т.е. предельно сложное. В результате перепад между простым и сложным, возникший для того, чтобы получаемая истинная сложность была правильной, т.е. чтобы в “сложности одномерной рефлексии” устранить накопленные в ней ошибки умозрительных ходов, возвращается на себя и становится кругом, который мы понимаем уже не как то, что выработано сознанием для удобства жизни (выживаемости и проч.), а как то, что в виду своей кругообразной природы не может быть не истинным, и что, следовательно, устанавливает критерий для того, чтобы полагать истину – ее соответствие всему кругу умозрительных практик, осуществленных по поводу, казалось бы, такой обычной вещи.
Здесь истина выходит из того, чтобы проверяться на вещи. Теперь она в своем высшем значении соотносится со всем комплексом идей, имеющемся в распоряжении у науки, и только в таком виде цементируется во времени, не меняется уже в дальнейшем, входя в состояние адекватности с тем, что есть – вещью. Таким образом, эта адекватность, или действительная истинность, достигается отказом от примитивного взгляда на вещь, что будто бы она истинна в себе, и приобретением того понимания, что ценность представляет идея о ней, и ничто более.