Объективный смысл жизни в набросках новой философии

Общечеловеческому поиску смысла жизни посвящается…
Автор.

ИМЕЯ ДЕЛО со столь уникальным явлением, как собственная жизнь, проживая ее, каждый человек волен не искать в ней смысла и покидать ее в неведении относительно того, зачем она ему предоставлялась. Но для объективного взгляда со стороны всегда открыта несправедливость и унизительность этого момента — когда человек проживает жизнь и покидает ее, так и не узнав, зачем она ему в действительности была предоставлена. Хотя уникальность жизни как явления в окружающем мире вполне осознаваема многими.

В ОДНИХ СЛУЧАЯХ человек в течение жизни приобретает немало, но со смертью теряет все. В других — ничего не приобретает, даже средне полноценной жизни, теряя, в конце концов, и неполноценную. Каждый может к этому относиться как угодно, но каждый должен иметь право и возможность знать изначальный смысл: почему он все теряет либо почему ничего не имеет.

ВОПРОС ОБ ОБЪЕКТИВНОМ изначальном смысле жизни — это вопрос о предназначенном именно для человека месте в мире и образе существования в нем. Лишь в предназначенном именно для него месте всякий объект может иметь максимум гармонии с окружающим миром. Максимум внешней гармонии определяет максимум внутренней.

ДВИЖЕНИЕ к объективному смыслу жизни — это высшая и неискусственная цель, исходящая из факта существования человека в этом мире и данная ему в познании.

ОБЪЕКТИВНЫЙ СМЫСЛ ЖИЗНИ — это то, что содержит в себе, от чего исходит, что организует естественное единство всего, действительно важного для человека.

Человек находится вне смысла, и поэтому он раздроблен. Все самое важное для него раздроблено в нем и вокруг, где он пытается все важное иметь.

ЭПОХА, позволяющая приближаться к объективному смыслу, — это эпоха возможности гармонизации человека. Познавательное движение к объективному смыслу дает для этого надлежащие указания.

Предисловие

Предлагаемая работа — это попытка автора впервые познакомить читателя в краткой форме с результатами размышлений, имевших место на протяжении шестнадцати лет, а также результатами поиска не испробованных ранее подходов, позволивших бы конкретно и результативно решить, или, по крайней мере, существенно приблизиться к решению извечного вопроса о смысле человеческой жизни. Если говорить о сроках — по истечении десяти лет умственного труда, порой напряженного, порой не очень, была сформирована и сформулирована система идей, положенная затем в основу данной работы и намечен перспективный подход. На протяжении шести лет происходило “раскручивание” темы и подхода по различным направлениям, привыкание самого автора к полученным и получаемым в процессе работы необыкновенным результатам, их изложение на бумаге, “оседание материала” и уточнение деталей. При этом круг затронутых вопросов, выявленных взаимосвязей, закономерностей, новых идей и возможностей, скрывающихся за ними, оказался настолько широким и многоплановым, что стало очень трудным делом подобрать адекватную форму изложения.

Эта трудность усугублялась тем обстоятельством, что приходилось вводить множество новых понятий и определений, без которых нельзя было обойтись; сказывалось и отсутствие у автора соответствующего опыта в литературной деятельности подобного рода. Кроме того, количество изначально намеченных к рассмотрению проблем и вопросов по мере продвижения работы вперед разрасталось настолько стремительно, что от многих уточняющих направлений, от ветвлений по новым темам и намеков на них приходилось отказываться. Цель этого — остановить избыточное разрастание работы и отразить на бумаге хотя бы основное в более-менее законченной систематизированной форме. В результате, не желая расширять тематику затрагиваемых вопросов и уточнений, на что потребовался бы добрый десяток томов, которые неизвестно когда были бы на писаны, и сознавая, в то же время, чрезвычайную важность выявленного подхода, полученных результатов, а также необходимость ознакомления с ними, если не самой широкой общественности, то, по крайней мере, максимально широкого круга заинтересованных лиц, пришлось избрать краткую и сжатую форму изложения. Однако эта форма имеет определенные недостатки, в силу которых изложенный материал потребует от читателя не пассивного восприятия написанного, а, в случае действительной заинтересованности, немалого количества самостоятельных размышлений, без которых трудно будет понять все нюансы этого необычного открытия. В целом, получилось нечто вроде краткого путеводителя, указывающего на основные моменты теории и взаимосвязи между ними, по которым можно добраться до цели.

Возможно, через какое-то время, после множества обсуждений и усилий других исследователей, возникнет фундаментальная, отработанная в деталях теория с четкими методиками ее совершенствования, устоявшимся понятийным аппаратом, с хорошим набором жизненных примеров, облегчающих восприятие и понимание каждого ее момента. Автор даже уверен, что именно так и будет. Но это будет через какое-то время. Пока же вниманию желающих и интересующихся предоставляется логически стройный и систематизированный, но не претендующий пока на статус законченной теории, материал. Поэтому в названии и стоит слово “наброски”. Необходимо отметить, что такой статус, помимо всего прочего, соответствует представлениям автора о том, в каком виде должна впервые предоставляться вниманию окружающих подобного рода теория, касающаяся всех и каждого, — она не должна быть сразу законченной одним человеком, поскольку в любом случае, по своему характеру, требует глобального преломления в самых разных областях и творческой поддержки множества специалистов и неспециалистов различных направлений. Один человек в таком деле может выявить новый подход, подать ключевую идею или систему их, обозначить направление и тому подобное, остальное — дело желания и заинтересованности множества людей, от их работы зависит дальнейшая судьба предложенных и, в принципе, пока только намеченных идей, за их работой — окончательное слово.

Введение

Введение к этой работе, думается, целесообразнее всего дать в виде краткой истории ее написания, сжато передающей основные моменты ее содержания, что, возможно, облегчит читателю последующее прочтение и восприятие материала.

Если кратко рассказывать историю написания данной работы, то самым интересным в ней будет, очевидно, тот факт, что изначально в основу закладывалась идея

Введение к этой работе, думается, целесообразнее всего дать в виде краткой истории ее написания, сжато передающей основные моменты ее содержания, что, возможно, облегчит читателю последующее прочтение и восприятие материала.

Если кратко рассказывать историю написания данной работы, то самым интересным в ней будет, очевидно, тот факт, что изначально в основу закладывалась идея отсутствия смысла жизни, а не его существования, на которую удалось выйти позднее, в результате чего получилось как бы доказательство от противного.

План написания был таков. Вначале ввести новое понятие качества конкретности как общего человеческого стержневого качества, формирующего человека определенным образом и определяющего характер всей проявляемой им активности.

Благодаря введению этого понятия намечался подход, позволяющий в кратком, простом и логичном виде выяснить и показать, как на самом деле обстоит у человека дело с объективным смыслом его существования.

Предполагалось дать определение и понятие объективного смысла существования вообще как общего понятия, применимого к любому объекту, и затем рассмотреть его применительно к человеку в контексте наличия и функционирования у него качества конкретности — насколько эта определяющая и направляющая человека конкретность исходит от объективного смысла.

В результате использования такого подхода складывалась совершенно ясная и логичная картина того, что человек не только не связан со смыслом своего существования, но и с каждым новым шагом в проявлениях своей активности, в которой он неизбежно отталкивается от существующего на данный момент положения дел, все более удаляется или “сдвигается” от своего смысла, при условии, что тот гипотетически существует либо когда-то существовал.

Также обнаруживалось, что в силу существующей ныне человеческой природы, природы окружающего мира и природы взаимодействия человека с миром, это удаление или “сдвигание” является неизбежным и закономерным процессом.

Таким образом, вырисовывалась совершенно четкая и логически обоснованная картина существующего положения вещей. Она ясно указывала на невозможность воссоединения человека с объективным смыслом своего существования в принципе, тем самым, указывая на невозможность достижения им когда-либо гармоничного способа взаимодействия с миром, и, следовательно, на невозможность достижения им гармоничного способа существования вообще, как в сфере внешних взаимодействий с миром, так и в сфере внутренних процессов (социальных, личностных, психологических), находящихся в прямой зависимости от внешних взаимоотношений с миром.

Получалось так, что логика самого понятия смысла существования подразумевает, что лишь в предназначенной ему “нише”, на которую обычно и указывает смысл существования, и к занятию которой “взывает”, всякий объект может “надеяться” на максимум гармонии в отношениях с внешним миром в силу предназначенности этого места именно для него.

Поскольку в случае с человеком связь со смыслом его существования разорвана и, вообще, происходит удаление от предназначенной “ниши”, то выходит, что и надежды человечества на достижение когда-нибудь гармоничного способа существования безосновательны.

Картина получалась безнадежная. Но в то же время привлекал внимание сам подход. В том, что благодаря ему впервые удавалось так конкретно, просто и ясно заглянуть в суть той реальности положения человека в мире, которая всегда скрывалась и скрывается от его разума за вопросом о смысле жизни, виделась определенная уникальность подхода.

С другой же стороны, немало настораживало, что с “вечным вопросом” все оказывается так просто и безнадежно. И хотя верность вывода о разрыве и сдвигании относительно смысла не вызывала сомнений, все же оставалось ощущение некоторой “серединной поверхностности”, свойственной выводам, возможно и соответствующим действительности, но сделанным на уровне середины причинно-следственных связей, стоящих за происхождением того или иного явления.

Для полноты картины и в подтверждение “серединного вывода”, в данном случае — о существовании сдвига, не хватало продолжения исследований в сторону выявления изначальных первопричин этого явления. Пока не выявлены изначальные причины какого-либо, даже самого устойчивого явления или, можно сказать, положения дел, остается вероятность его изменения под воздействием каких-либо перемен в базовых условиях. Всегда стоит выяснить, насколько фундаментальны и неизменны базовые условия. Особенно, если дело касается безнадежности в таком жизненно важном общечеловеческом вопросе.

Если уж суждено человеку проживать жизнь дисгармонично, в ненормальном для него мире, то, по крайней мере, он имеет право и должен знать, в силу каких фундаментальных причин это ему суждено, и при этом он просто-таки обязан до конца исследовать возможность изменения столь “неприятной” для себя перспективы.

Дальнейшее расширение логики, проявившей себя в установлении факта “отрыва и сдвигания” относительно изначального объективного смысла в сторону поиска фундаментальных первопричин этого явления, приводило к выводу, что все дело в невозможности человека быть субъектом Духа., занимая предназначенную ему “нишу”, такому уникальному объекту, как человек, имеющему, в отличие от всех других природных объектов, свободу выбора и способность изменять окружающий мир по своему усмотрению, а значит — и способного к нечаянному разрушению своей жизни,такому объекту необходимо обладать абсолютно всей информацией о мире и о себе в нем на каждое мгновение существования (как мира, так и себя в нем). То есть, по нашему определению, человеку необходимо быть субъектом Духа. Под Духом в данной работе подразумевается вся мировая информация (“Дух” с большой буквы, чтобы отличать от обыденного понятия просто человеческого духа). При этом быть в практическом смысле субъектом Духа буквально означает быть вездесущим в мире, что для человека, разумеется, невозможно. Хотя бы просто из-за ограниченности его в энергетических возможностях. Ведь для вездесущности во всем мире необходима колоссальная энергия, сравнимая, видимо, лишь с энергией всего мира.

Чтобы находиться постоянно в единстве со смыслом своего существования

На этом месте размышления заходили в тупик, упираясь во вполне фундаментальные причины отрыва человека от смысла — в невозможность быть субъектом Духа, в невозможность быть вездесущим в мире.

Но оставался не выясненным еще один очень важный вопрос: о принципиальной уникальности человека в сравнении с другими природными объектами. Вопрос, в принципе, давний и приевшийся, но остающийся пока без однозначного ответа.

Оказалось, что принятая в работе логика рассуждений выводила на такие общие закономерности устройства мирового порядка, которые при более пристальном рассмотрении вполне однозначно указывали на невозможность естественного появления в мире объекта с такими способностями, какими обладает человек — изменения мира, свободы выбора, управления природными процессами и т.д. Все это указывало на невозможность появления человека естественным путем, без нарушения законов мирового устройства, иначе как в качестве субъекта Духа.Причем, субъектом Духа человек должен был быть или стать сразу в момент своего появления с вышеуказанными качествами. Быть субъектом Духа — это, оказывается, неотъемлемое и единственно возможное условие появления в мире объекта с качествами, обеспечивающими ему свободу выбора в нем, т.е. именно такого, каковым и является человек.

Складывалось полное противоречие.

С одной стороны, человек мог появиться в мире с теми качествами, которые у него есть, лишь как субъект Духа; с другой стороны, быть субъектом Духа, быть вездесущим в мире, ему просто не дано по энергетическим возможностям. Столь существенное противоречие опровергало все исходные и промежуточные рассуждения, которые, притом, что их приходилось еще и еще раз анализировать, каких-то особых сомнений в своей справедливости не вызывали. Разве что, существовала угроза: от уровня выявления общих закономерностей скатиться на уровень выявления множества мелких и частных, может быть чисто научных, законов, стоящих за выполнением общих, что вряд ли входит в обязанности философии.

Дальнейшее, логическое решение возникшей проблемы, открывшееся автору, было для него достаточно неожиданным как для человека, настроенного вполне атеистически: если человек не может быть субъектом Духа самостоятельно, но в то же время не может появиться в мире иначе, как будучи им, будучи вездесущим в мире, то логически допустимо, что он может появиться в качестве субъекта Духа за счет подключенности к некой посторонней высокоэнергетичной вездесущей субстанции. Логически оправдан только такой вариант. При условии, конечно, что такая субстанция существует или может существовать.

Но как узнать, может такая субстанция существовать в действительности или нет?

Наука об этом вроде бы умалчивает. Однако об этом свидетельствует сам факт существования человека.

Если человек не мог появиться иначе, как в качестве субъекта Духа, а субъектом Духа он не может быть иначе, как за счет подключенности к какой-то посторонней вездесущей субстанции, то, если человек действительно появился и существует, а он действительно появился и существует, следовательно, существует или существовала на момент его появления и такая вездесущая субстанция, к которой он был подключен.

Таким образом, получалось неслыханное: логика, основанная на вполне материалистических рассуждениях, базирующаяся на простом и естественно логическом взаимоотношении достаточно очевидных фактов, не покидая материалистических позиций и независимо от религиозных воззрений, доказывала существование Бога; при этом главным аргументом в доказательстве выступал такой простой и очевидный факт, как существование человека с качествами свободы выбора и управления мировыми процессами.

Из установленного таким теоретическим образом факта существования Вездесущей Субстанции и изначальной подключенности к ней человека лавиной вытекало множество других, не менее фундаментальных, фактов, предполагаемых конечно. И, в первую очередь, таких принципиально важных и существенных, указывающих на неизвестные науке страницы в происхождении человека, как прежде всего факт изначального существования человека духовного гармоничного, как мы его назвали в данной работе, который предшествовал человеку разумному, пребывал в единстве с объективным смыслом своего существования благодаря пребыванию в Духе, занимал предназначенную для него “нишу” и имел гармоничные взаимоотношения с внешним миром. Далее из этого логически следовал факт последующего падения человека в Духе, утери им своей “ниши” и превращения в человека первоначально, можно сказать, “никакого”, просто падшего в Духе и оказавшегося в дисгармонии с внешним миром, затем в человека полудикого, полу животного с некоторой “животной гармонией” в отношениях с окружающим миром. Пользуясь понятием “ниши” по поводу этого последнего состояния “животной гармонии”, можно сказать, что оно, это состояние, имело место благодаря занятию “ниши”, предназначенной для животных, которую человек оказался в состоянии занять под нажимом неблагоприятных обстоятельств в силу сходной с животными биологической природы. Не нахождение им какой-то защищающей “ниши”, в данном случае предназначенной для животных, поставило бы его на путь полного вымирания.

После этого, по логике, следовал факт возникновения и развития у “полу животного”, одичавшего человека на базе некоторых прежних, психических качеств и предрасположенностей, сохранившихся от гармоничного существования и предназначавшихся ранее для пребывания в Духе, нового психического образования — сознания, сделавшего человека, прежде “духовного”, потом “животного”, уже человеком разумным. При этом, благодаря обретенному разуму, двигаясь, таким образом, вперед, человек опять оказался без “ниши” (впрочем, имея в запасе ту же животную) и в дисгармоничных отношениях с окружающим миром, но уже со способностью бороться с этой дисгармонией и самостоятельно создавать себе некое подобие “ниши”. Мы говорим “подобие”, поскольку речь идет об искусственно создаваемой “нише” под названием цивилизация, о которой можно сказать, что хотя в целом она и находится в постоянно растущих дисгармоничных отношениях с миром, уверенно продвигаясь к собственной гибели, но внутри нее человек все же может иметь некоторую временную защищенность, комфорт и поддержку в качестве человека сознательного (чтобы не скатиться опять в полуживотное состояние).

И это лишь малая часть того, что логически вытекало из положения о существовании вездесущей субстанции и изначальной подключенности к ней человека.

Выход на столь принципиально важные, прежде логически недоказуемые, и не обосновываемые так конкретно выводы, сулящие множество других, не менее важных и конкретных, удивлял, прежде всего, совпадением с библейскими представлениями, которые, в качестве более раннего и независимого источника, в какой-то мере подтверждали нынешние выводы, намекая на их истинность. И, надо сказать, эта “совпадаемость” наблюдалась и в дальнейшем по поводу самых специфических вопросов.

С другой стороны, все это обязывало к самой тщательной проверке хода рассуждений. Слишком уж впечатляющими получались выводы.

Для проверки открывалось два направления.

Первое — возвращаясь назад, проверить истинность всех опорных моментов, понятий и утверждений до самого мелкого, изначального уровня их происхождения с отработкой всех возможных вариантов отклонений от выбранного пути, от основной версии.

Второе возможное направление — идти вперед, сопоставляя новый взгляд на человека с уже известными проблемами, фактами и самыми различными точками зрения по соответствующим темам, пока не обнаружится либо какое-нибудь противоречие в самой системе новых воззрений, либо принципиальная неспособность этой системы ассимилировать в себя прежние точки зрения, взгляды, теории, поскольку признаком верности какой-либо новой, более широкой теории или просто точки зрения является, как известно, ее способность органично включать в себя и объединять прежние разрозненные и противоречивые взгляды, теории и воззрения с указанием границ и условий их справедливости в рамках новой, более общей теоретической системы.

В случае же, если речь идет о ложности того или иного взгляда или точки зрения, противоречащей новой теории, это должно сопровождаться указанием конкретных и убедительных причин, по которым такая точка зрения является заблуждением. Скажем, в силу неверного, поверхностного толкования тех или иных фактов или явлений, тогда как сами по себе, в чистом виде, они будут органично вписываться в новую систему воззрений, подтверждая ее статус отражения более близкого к объективной реальности. Более близкого, потому что абсолютно адекватное отражение вряд ли достижимо. Одним из подтверждений истинности новой теории является, как уже говорилось, ее способность конкретно указать, где и в силу каких причин начинаются заблуждения прежних. Обнаружение точки соединения противоположностей является свидетельством хорошей степени объективности взгляда.

В целях сохранения компактности исследования и во избежание попытки объять необъятное, распределение усилий по двум вышеозначенным направлениям производилось следующим образом: некоторый возврат и уточнение деталей имел место, особенно в первой части, но ровно настолько, чтобы:

— не увязнуть в доказательстве множества мелочей и некоторых достаточно очевидных понятий, положений, утверждений и т.д., которые вполне можно принимать в полупостулативной форме, не исключающей при этом возможности углубления и перехода на более детальный уровень рассмотрения, если в этом возникнет необходимость;

— удостовериться в отсутствии противоречивости среди опорных моментов на более подробном, элементарном уровне. В настоящей работе эти варианты более подробного углубления в суть тех или иных понятий кое-где сохранены, может иной раз — и в ущерб общей динамике рассуждений. Они могут служить примером того, как это углубление производить, и оставлены на всякий случай, если в дальнейшем некоторые изначальные подробности будут нужны для прояснения подробностей в более поздних выводах. Закладывая, скромно говоря, основы новой теории, зачастую трудно определить, что потом в процессе ее развития пригодится, а что — нет.

В работе имеются также варианты рассмотрения некоторых отклонений от основной версии для обоснования ее статуса единственно правильной: но по поводу наиболее ключевых, поворотных моментов и на общем уровне.

Преимущество же было отдано второму направлению. Если новая гипотеза, претендующая на перерастание в теорию, не стыкуется с фактами и воззрениями, с которыми она должна состыковываться в силу своей специфики и которые должна объединять в себе с указанием границ и условий органичного их соединения, особенно соединения противоположных воззрений, то и нет смысла слишком углубляться в подробности происхождения такой гипотезы. В таком случае она вряд ли представляет собой интерес в качестве новой, более объективной и более широкой точки зрения, чем прежние.

Продвижение в сторону объективного смысла жизни — это движение в сторону объективного гармонизирующего начала, что придает этому продвижению определенную специфику. Если малейший шаг, сделанный в направлении именно объективного гармонизирующего начала, является действительно верным, независимо от той сферы, в которой он совершается, то, по логике, он обязательно должен оказывать реальное гармонизирующее воздействие на эту сферу. И если она является сферой воззрений на происхождение человека и его положение в мире, то и шаг, сделанный в ней в сторону гармонизирующего начала, должен оказывать свое реальное гармонизирующее воздействие на эту сферу, синтезируя, “примиряя” и уточняя разрозненные и противоречивые взгляды.

Оказалось, что открывшийся в данной работе взгляд на человека оказывает такое синтезирующе—гармонизирующее и уточняющее воздействие. Это было проверено на самых общеизвестных мировоззренческих системах, отражающих на сегодня наиболее основные и на первый взгляд противоположные или несовместимые направления во взглядах на человека — его происхождение и положение в мире.

В частности, оказалось, что с точки зрения развиваемого в данной работе подхода и той логики, которую он в себе заключает, между такими противоположными взглядами на человека, какие дают христианство, буддизм и учение Дарвина, по сути, нет абсолютно никаких противоречий, несмотря на то, что христианство говорит о сотворении человека Богом, учение Дарвина — о происхождении его эволюционным путем, предположительно из обезьяны, а буддизм видит человека как звено в бесконечной цепи перерождений и воплощений в различные объекты. Сопоставления по полному объему содержания этих учений в рамках данной работы не проводилось, но анализ и соотнесение друг с другом основных тенденций, лежащих, на взгляд автора, в основе возникновения и существования этих воззрений, позволило найти места их органичного соединения. Сразу скажем, при этом оказалось, что библейские представления имеют преимущество по широте отражения реальности положения человека в мире, тогда как буддистское направление и теория Дарвина носят характер частных случаев, будучи при этом не равноценными (с несравнимо большим преимуществом буддистского направления). Эти два последних направления объединяет их справедливость лишь в рамках определенных ситуаций самостоятельного поиска человеком истины своего бытия, отражая определенные этапы и уровни этого поиска.

Самое интересное то, что задействованная в данной работе логика, выявив независимо от других воззрений определенные моменты, не только продублировала на логическом уровне некоторые библейские представления, но и позволила пойти дальше них в столь важном, даже самом важном, вопросе, как смысл сотворения человека изначального, позволив заглянуть в суть его именно на уровне рационального логического понимания. При этом ключевым фактором для такого понимания послужило введенное вначале для объяснения механизма удаления человека от смысла понятие качества конкретности, что было достаточно неожиданно, и выявленный уровень не выглядит предельно достижимым в этом вопросе.

Оказалось, что, по всей видимости, конкретизация есть универсальное качество, присущее не только человеческому сознанию, но и Вездесущей Субстанции. Качество, необходимое для продолжительного, ограниченного взаимодействия с миром, с действительностью в определенной ограниченной ситуации. И человек, в соответствии с изначальным смыслом его сотворения, является формой конкретизации Вездесущей Субстанции, созданной для ситуации взаимодействия субстанции с материальным миром посредством материальной же формы. Формы, в условиях материальности максимально организованной “по образу и подобию” Вездесущего, помещенной при этом в условия, в модели и с поправкой на чисто материальный мир, максимально приближенные к условиям существования самого Вездесущего.

То есть, новизна такого взгляда в том, что он утверждает во мнении: человек, его появление, не есть продукт какой-то прихоти внешних сил, а есть результат естественного и закономерного стремления к конкретизации, присущего сознательной материи, в данном случае с целью чисто материального взаимодействия с материальным миром.

Хотя весь изначальный смысл — зачем все это нужно — пока неясен.

После выхода на факт существования изначального гармоничного человека и определенной проверки самого подхода, приведшего к такому выводу, по крайней мере на уровне выявления у этого подхода синтезирующего потенциала, ситуация с вопросом о смысле жизни значительно прояснилась. Оказалось, что “исторически” есть два человека и два смысла жизни: соответственнопервый — смысл сотворения человека изначального гармоничного и второй — смысл жизни человека разумного нынешнего, находящегося в состоянии “сдвинутости” относительно своей изначальной природы и своего изначального образа существования в мире.

И если по поводу смысла сотворения ясно не все и, по идее, не должно быть ясно все нашему несовершенному и обособленному разуму, то относительно смысла существования нынешнего человека — человека разумного — ясно теперь практически все — этот нынешний смысл не в чем ином, как в усилиях, направленных на возврат в ранее утерянное существование в качестве человека духовного, гармоничного, совершенного. Поскольку процесс возврата зависит не только от человека, но и от внешних, независящих от него факторов, то роль человека в осуществлении такого возврата — “вычислить”, что зависит от него и сделать это, в органичном, разумеется, взаимодействии с соответствующими внешними факторами.

Такой поворот в тематике в сторону усилий по достижению гармонии существования подвел к необходимости рассмотреть существующие в нынешней жизни тенденции самостоятельного поиска человеком гармоничного способа существования и гармонии вообще, выявить на общем уровне пределы возможностей этих тенденций с точки зрения достижения когда-нибудь через них полностью гармоничного способа существования. И если буддистская тенденция к этому моменту уже практически была рассмотрена с такой точки зрения, то, например, тенденции, связанной с культурой, пришлось уделить довольно-таки немало внимания. При этом отчетливо прояснилось, что на самом деле представляет собой духовность, развитие и поддержание которой является целью истинной культуры. Это не что иное, как самостоятельно выстраиваемая человеком в своем внутреннем мире модель Духа божественного и моделирование состояния своего пребывания в нем — с глубинной целью познания Его и особенностей состояния пребывания в Нем через самостоятельное познание гармонии и ее моделирование. Этой цели можно достичь путем познания отдельных ее проявлений в реальности, опыта объединения в целое во внутреннем духовном пространстве — как в личном, так и в общечеловеческом, с материализацией достигнутого, например, в произведениях искусства.

Когда стало достаточно ясно, что ни одна из рассмотренных тенденций не содержит потенциальной возможности приведения человека в будущем в состояние полной гармонии существования в мире, то есть полной по всем параметрам, тогда возник вопрос: существует ли вообще какая-то тенденция в развитии человечества, хоть в самом общем виде свидетельствующая или намекающая на то, что человек когда-нибудь может в принципе прийти к полной гармонии своего существования в мире, если, конечно до этого не погибнет по пути к ней от собственных ошибок.

Оказалось, что такая общая “намекающая” тенденция существует. Обнаружилась она на уровне задействованности давно известного диалектического закона развития — закона “отрицания отрицания” или закона двойного отрицания, или еще иначе — закона развития по спирали. Единственного, по мнению автора, известного на сегодня закона, позволяющего делать более-менее объективные прогнозы, да и вообще какие-либо прогнозы на уровне столь масштабных и фундаментальных событий, как наступление или не наступление той или иной качественно отличной стадии существования человечества. Разве что автору пришлось внести в уже известную теорию уточнение по поводу важности при этом правильного выбора, отслеживаемого законом стержневого признака, характеризующего ту или иную стадию.

В качестве стержневого признака была выбрана чувственность, связанная с темой безопасности.

Сделано это было в силу тех соображений, что пребывание в единстве с изначальным смыслом жизни, пребывание в Духе, связано, как уже говорилось, с восприятием очень большого количества информации. А из двух основных форм восприятия и переработки информации человеческим мозгом (образно-чувственная форма и логическая), по некоторым своим возможностям — многогранности, тонкости, одновременности восприятия — образно-чувственная форма более подходит в данном случае, чем логическая. При этом нужно учитывать, что речь идет о восприятии намного более удаленной и тонкой информации, чем та, которая непосредственно окружает нас и необходима для повседневного выживания. В силу того, что жизнь человека устроена так, что он постоянно должен заботиться о своей безопасности и комфорте, инстинкты выживания зацикливают его на этой ближайшей информации. Поэтому для восприятия более удаленной и тонкой информации и для непрерывного ее восприятия, должен быть решен вопрос безопасности.

Отсюда: чувственность в неразрывной связи с безопасностью — в качестве стержневого признака.

Признаком достижения этапа гармоничного существования и соответствия смыслу является одновременное появление и выход на первый план какой-то высшей чувственности и абсолютной безопасности. Выход на первый план означает, что высшая чувственность в человеке должна занять главное руководящее положение, по сравнению, например, с той же логикой. И если существует обнаруживаемая в рамках закона отрицания отрицания тенденция возврата в гармоничное состояние, значит существует и тенденция нарастания этого признака, выявляемая с позиций того же закона в линии развития нынешнего человека.

Выявленная нами тенденция выглядит следующим образом.

После падения в Духе, — в “полу животный период”, — человеком руководила грубая чувственность — инстинкты самосохранения и продолжения рода, обеспечивающие безопасность в пределах своих возможностей.

Затем появилось первое отрицание — сознание, логическое мышление, способные подавлять инстинкты и в то же время расширившие возможности человека в плане обеспечения собственной безопасности и комфорта. Но опять-таки не в полной мере.

Видимо, следующим этапом — вторым отрицанием или отрицанием отрицания — должен по логике этого закона стать этап, возвращающий практически в исходное состояние, но уже на качественно ином, более высоком уровне развития. Что получается? Опять этап доминирования чувственности и ее взаимосвязь с безопасностью. Только теперь уже это должна быть не инстинктивная, а какая-то высшая чувственность. И безопасность, видимо, полная. Во всяком случае, безопасность значительно большая, чем могут обеспечить сознание, разум и выстраиваемая ими цивилизация.

Существование такой тенденции, а также выявленный смысл и цель развития цивилизации, равно как и сознания человека разумного, которые по логике наших рассуждений, состоят в подведении человека через его опыт к самостоятельному осознанию произошедшего с ним и существующего в нем сдвига, а также некоторые особенности этого процесса, которые становятся заметны уже сегодня, и к которым привело развитие цивилизации, наталкивают на определенный вывод. А именно — о необходимости в деле возврата в гармоничное состояние какого-тоцеленаправленного вспомогательного человеческого усилия в согласии с некими объективными тенденциями, существующими помимо его воли и имеющими такую же направленность; при этом тенденции эти еще требуют своего выявления и изучения.

Все это вместе взятое и тот факт, что сегодня вопрос о смысле жизни, оказывается, поддается сдвиганию с мертвой точки, а многие связанные с ним вопросы — логическому пониманию, подводит к выводу о необходимости и перспективности осознанного движения человечества в сторону объективного смысла жизни — как полюса гармонизации всех процессов. (На самом первом этапе это подразумевает познание теоретических и практических возможностей и особенностей такого движения.)

Отсюда возникла идея о целесообразности, и даже необходимости провозглашения движения в сторону воссоединения с объективным смыслом жизни человечества в качестве высшей цели, приемлемой для любого общества и всего человечества. Провозглашение такой цели открывает возможность появления со временем некой всеобъединяющей общечеловеческой идеологии. Начаться же этот процесс вполне может с провозглашения такой цели тем или иным обществом, если, конечно, члены этого общества придут к осознанию важности и необходимости такого движения.

Отсюда же возникла и идея о высшем праве человека как праве на познание и движение к объективному смыслу, которое может обеспечиваться и расширяться лишь в обществе, движущемся в этом направлении. Это право на поиск полной объективной гармонии, которой только и достоин человек. Право как на поиск, так и на реальное приближение к этой гармонии, т.е., право человека на содействие со стороны общества.

Поскольку речь идет о высшем, максимально достижимом для человека разумного положении — быть в качестве субъекта со всеми возможными признаками субъекта Духа — то в самом общем смысле речь идет о возможности и праве на высший статус человека разумного, на высшее его состояние.

Эти идеи нашли свое отражение уже в первом заключении к работе (неожиданно для автора их получилось два).

Дело в том, что после исследований на довольно общих, абстрактных уровнях в основной части и выхода на необходимость человеческих усилий в текущих условиях, возникла логическая потребность спуститься к уровню общества и сегодняшних событий, с целью поиска общих точек и выяснения, с чего конкретно можно и нужно сегодня начинать и какие благоприятные для этого обстоятельства есть в окружающей жизни.

Так и получились два заключения на тему о соединении движения к объективному смыслу с реальностью и о готовности к этому движению.

Тема о смысле жизни и связанный с ней круг вопросов как будто опустились при этом “к земле”, причем на два уровня — общий и более конкретный.

В первом заключении речь идет на общем уровне, касаясь абстрактного общества — о необходимости соответствующего постепенного структурирования того или иного общества, избравшего такой путь, под специфику и режим движения к объективному смыслу. Началом процесса при этом видится возможное, как уже говорилось, и даже необходимое, на взгляд автора, провозглашение такого движения в качестве высшей цели и провозглашение высшего права — права каждого на участие в движении и поддержку в этом со стороны общества. Заявление и утверждение такого права в качестве высшего выглядит вполне логично, поскольку состояние движения к объективному смыслу соответствует высшему состоянию человека разумного.

Далее, чтобы схема обрела законченный вид, логичным было хотя бы в общем виде взглянуть на какое-то конкретное общество, наиболее предрасположенное к такому движению.

Беря во внимание тему какого-то нового структурирования и то обстоятельство, что речь идет о глобальной общечеловеческой цели, опирающейся при этом на философию, в основе которойодин главный вопрос, автор невольно обратил взгляд к постсоветскому обществу.

При этом наилучшим образом под критерий выбора подходила та его часть, которая была в наибольшей степени восприимчива к воздействию советской идеологии, стремящаяся теперь к единению с западноевропейской цивилизацией и через нее — со всем цивилизованным миром. Часть без замыкания на чисто национальных и национально-религиозных отличиях и проблемах, связанных с национально-психологическими особенностями, — с достаточной открытостью к восприятию общечеловеческих ценностей и настроений, та, где еще не возник устойчивый общественный уклад, эффективно действующая общественная структура — необходимая, но такая, для которой рискованны всякие изменения.

Такой частью виделась Россия и вся западная часть бывшего Советского Союза. Можно еще добавить — славянская часть, тяготеющая более к Западу, чем к Востоку.

На возможный вопрос — почему именно такой критерий? — ответы просты.

Наибольшая в прошлом степень воздействия советской идеологии дает полезную теперь предрасположенность индивидуального и общественного сознания к большой цели, можно сказать, континентальному мышлению, к стремлению быть впереди всех на уровне общечеловеческих проблем, к гордости за свой особенный путь; привычку к жизни под влиянием идеологии, вытекающей из единой для всех философии, в основе которой один, определяющий ее вопрос.

Впрочем, на самом деле это не чисто советская заслуга. Позже автор и сам узнал, что стремление к общечеловеческим целям и освобождению человечества (у коммунистов это проявилось под видом борьбы за освобождение мирового пролетариата) — тенденция, издавна свойственная русским. Проистекает она из свойственного им с некоторых пор мессианского чувства, разделяемого со всеми славянскими народами.

Далее. Значительная ослабленность национально-религиозных традиций, способных иногда создавать видимость национальной идеологии или выполнять ее функции, открывает возможность и даже подталкивает, в русле движения вперед и желания быть впереди всех, к постановке более мощной и широкой — общечеловеческой — цели. Цели, органично включающей все отдельные национальные интересы и устремления, но по своему значению и направленности идущей дальше и выходящей за рамки наций и даже их сообществ.

При отсутствии завершенной, эффективно действующей общественной структуры облегчается задача дополнительного структурирования. Ситуация, когда хуже, чем есть, сделать трудно и экспериментирование, если оно необходимо, возможно без риска серьезного нарушения какой-то отлаженной структуры жизнеобеспечения.

Негативный коммунистический опыт насильственного ведения общества к большой цели, но с узкими представлениями о человеческом счастье, конечной цели и методах ее достижения, на базе изначально ограниченной, хотя и не бесполезной философии, также видится положительной предпосылкой. Как известно, негативный опыт — тоже опыт. Его наличие диктует теперь более осторожное и тонкое обращение с большими целями, подводит к необходимости углубленного и всестороннего понимания человека, с учетом более изначального уровня и специфики, как происхождения его самого, так и его устремлений.

Без этой осторожности, тонкости и “умности” к объективному смыслу идти просто невозможно. И, видимо, невозможно без предварительного опыта “похожего” движения, предостерегающего впоследствии от грубых ошибок. Таким первичным грубым опытом движения к большой цели и достижения гармонии жизни и видится попытка построения коммунизма. Может быть, в этом и состоит ее историческое назначение — подготовить к более тонкому и разумному движению, с предварительным выявлением возможных грубых отклонений в подобного рода движении. (Позднее правильность этой версии насчет исторического назначения — подготовить — подтвердилась при рассмотрении более фундаментальных тенденций.)

Утверждение, что назначение советского периода — подготовить к более тонкому движению, а именно, в сторону объективного смысла жизни, требовало очень глубокого обоснования. Необходимо было понять, почему именно советский этап выступил в этой роли и почему именно в той форме, в какой он реально выступил. Трудно развивать мысль далее без понимания того, почему он был именно таким и почему был сопряжен со столь большим количеством человеческих жертв и потерь в сфере духовного опыта. Почему именно так все происходило и могло ли быть все по-другому? Нет ли каких-то иных смыслов и предназначений советского этапа? Ответ на этот вопрос могло дать лишь исследование на уровне самых фундаментальных причин, определяющих человеческую историю. То, что экономической теории Маркса для этого недостаточно, сегодня ясно, наверное, всем.

Ввиду слабых познаний автора в истории, предполагалось отложить подобное исследование на потом, с некоторой надеждой, что эту работу сделает со временем кто-то другой.

Оставалось намерение ограничиться лишь той мыслью, что движение к смыслу связано с новой, более объективной философией, выработка, восприятие и следование которой на русской почве возможно еще, по мнению Н.Бердяева, лишь в результате сильного и глубокого проникновения в русскую духовную жизнь западных форм мышления. Поскольку русский человек в своем стремлении к общечеловеческим истинам, общечеловеческому предназначению (а такое стремление ему свойственно), склонен отдавать предпочтение скорее эмоциям, чем логике и здравому смыслу, полезность для него западных форм в их логически упорядочивающем и приучающем к объективности анализа воздействии (некое подобие такого воздействия старшее и среднее поколение, думается, вполне ощутило через марксистскую философию послесталинского периода — когда она уже не так свободно трактовалась). Завершающей разговор виделась (впрочем, таковой она и осталась) мысль о том, что наиболее сильное проникновение западных форм в русский и, в целом, — славянский менталитет происходит сегодня. Сегодня время новой философии, центральным для которой будет вопрос не о первичности материи относительно сознания, а об объективном смысле жизни, как это и должно быть в нормальной философии (подробнее об этом в заключительной главе). В русле слияния с западными формами движение к объективному смыслу и выглядит как логически (как бы по западному) оформленное, но в основном “русское” стремление к единой общечеловеческой истине, к Богу. А данная работа, посвященная этой теме — результат и свидетельство нынешнего западного проникновения, подталкивающего в сочетании с прежними тенденциями к возникновению соответствующей философии и вытекающему из нее единому общечеловеческому движению. По содержанию — согласно русскому духовному устремлению, но в упорядочивающих западных формах. Такая мысль виделась завершающей.

Однако на этом работа не закончилась. Обращение за подходящей цитатой о западно-восточной проблеме к книге Вальтера Шубарта “Европа и душа Востока”, которую нельзя назвать широко у нас известной, неожиданно заставило сильно расширить заключительную часть. Сначала — чтобы сказать о том, что в этой книге обозначены основные тенденции, с учетом которых возможно адекватное объяснение произошедшего и происходящего с бывшим советским обществом. Затем появилась версия такого объяснения, которую захотелось привести в качестве примера. В нее при этом “укладывались” и некоторые давние размышления. А чтобы пример был убедителен для читателя, нужно было показать из каких базовых положений вытекают те или иные выводы. Поскольку же эти базовые положения сегодня, к сожалению, “не на слуху”, в отличие, например, от положений марксизма, чьи следы еще присутствуют в памяти многих, то для подтверждения действительной “базовости” опорных положений не оставалось ничего другого, как взять на себя труд обширного цитирования вышеназванной книги. Другого выхода не виделось по причине малой известности книги, но в то же время — крайней актуальности изложенных в ней идей, которые во многих случаях стоит осмысливать совместно с изложенными в основной части. Так и получилась неожиданно еще целая заключительная глава — “Заключение заключения, или глава “о готовности”.

Оказалось, что выдвинутая Вальтером Шубартом еще 60 лет назад эоническая теория (эон — эпоха, часть космического времени) указывает на самые фундаментальные факторы, определяющие человеческую историю. Эти факторы позволяют объяснить в ней многое, необъяснимое ни с позиции экономической теории, ни с позиции каких-либо иных теорий, например, расовых. При этом даже самое поверхностное прослеживание в сторону сегодняшнего дня выявленных автором вышеназванной книги тенденций объясняет многие, ныне непонятные для подавляющего большинства повороты и противоречия советского периода, вполне подтверждая версию о подготовительном смысле с позиций самого фундаментального уровня. Причем оказалось, что неизбежность актуализации сегодня подобного общечеловеческого вопроса (такого, как вопрос о смысле жизни) и постановки подобной общечеловеческой цели (такой, как цель движения к объективному смыслу) уходит своими корнями в давнюю западно-восточную проблему, а сама эта проблема берет свое начало еще с различия между римской и греческой культурами.

Цель виделась двояко: одно дело ощущать ее необходимость, исходя из чисто философских соображений, понимая, что они навеяны сегодняшним днем. И другое дело — видеть еще и почему“сегодняшний день” подталкивает именно к подобным идеям, как издавна пробираются к нему эти толчки через долгую историю человечества и как они рождаются совсем не философскими причинами, а какими-то общими, природно-духовными, которые затем уже находят свою реализацию в тех или иных конкретных идеях.

Вкратце суть эонического учения Вальтера Шубарта выглядит примерно так.

Самыми фундаментальными факторами, определяющими историю в смене ее различных эпох, являются два — эонический прототип эпохи (временный фактор), в какой-то мере отражаемый фразой “дух времени” и дух ландшафта (постоянный фактор), или “дух территории”.

Эонические прототипы, сменяя друг друга, несут в себе определенные “душевные прообразы”, стремясь найти свое воплощение в живом человеческом поколении. Основываясь на старейших духовных учениях, автор называет четыре таких прототипа — гармонический, героический, аскетический и мессианский. Героический он называет еще прометеевским, а мессианский —иоаническим.

Гармонический человек переживает Вселенную (здесь и далее цитируем В. Шубарта — О.С.) как космос, одушевленный внутренней гармонией, не подлежащий ни человеческому водительству, ни оформлению, а долженствующий быть лишь созерцаемым и любимым. Здесь нет мысли об эволюции, а есть лишь мысль о статическом покое. Мир — у цели. Так чувствовали гомеровские греки, китайцы эпохи Конфуция, христиане готики.

Героический человек видит в мире хаос, который он должен оформить своей организующей силой. Здесь все в движении. Миру ставятся цели, определяемые человеком. Так чувствовал античный Рим, романские и германские народы современности.

Аскетический человек ощущает бытие как заблуждение, от которого он бежит в мистическую суть вещей. Он покидает мир без желания и надежды его улучшить. Так чувствовали индусы или греки-неоплатоники.

Наконец, мессианский человек чувствует себя призванным создать на земле высший божественный порядок, чей образ он в себе роковым образом носит. Он хочет восстановить вокруг себя ту гармонию, которую он чувствует в себе. Так ощущали первые христиане и большинство славян. Эти четыре прототипа можно определить выражениями: созвучие с миром, господство над миром, бегство от мира и освящение мира”.

“Гармонический и аскетический человек — статичны, два другие — динамичны. Гармонический считает смысл истории выполненным, аскетический — считает невозможным, чтобы он когда-либо был выполнен. Оба не ставят своему времени никаких требований. Героический же и мессианский человек хотят сотворить мир иным, чем тот, который им представляется в действительности. Это волнует и принуждает к напряжению всех сил. Поэтому их эпохи более подвижны и активны, чем все остальные”.

“Развитие каждого из этих прототипов и борьба против своих предшественников и последователей и придает истории культуры ритм и часть ее напряженности и противоречий”.

Распространение того или иного прототипа, порой на целые континенты, встречается с постоянными силами почвы. “Наряду с эоническим прототипом месторазвитие и климат соучаствуют в оформлении человека. Они накладывают свой отпечаток на каждую черту, благодаря которым различаются расы и народы”.

“Из духа ландшафта вырастает народная душа. Он чеканит в ней постоянные народные свойства. В бесконечных, широких равнинах человек отдает себе отчет в своей ничтожной малости и потерянности. Величаво и тихо смотрит на него вечность и тянет его прочь от земли. Так зарождаются религии. Как много значили в религиозной судьбе человечества — степи Китая и России, равнины Индии, пустыни Сирии и Аравии!”

“Совсем иной человеческий тип создают горы. В то время как степь не имеет ни границ, ни имени, в горах — каждая вершина, каждая долина имеют свое название и свою индивидуальность. Это благоприятствует укреплению в человеке самостоятельности, но также развивает в нем себялюбие и замкнутость. Это защищает от искусственной централизации, но создает и опасность раздробления. Эллада и Швейцария тому примеры”.

“Суровые местности делают человека твердым, деятельным и заботливым о будущем. Теплые же и плодородные местности развивают стремление к созерцательности. Резкая грань между Севером и Югом, необъяснимая свойствами крови, проходит через большинство народов земли: через итальянцев, испанцев, французов, немцев, через Китай с его северным городом (Пекином) и его южным городом (Нанкином), через североамериканский континент, где разница между северным и южным человеком вызвала самую кровавую войну американской истории”.

“Силы земли более первоначальны и крепки, нежели “силы крови”, — утверждает автор, — силы месторазвития меняются в течение миллионов лет [. . .] в то время как силы крови, как все живущее, подвержены закону старения”.

“Народы и расы не являются ничем первоначальным, они являются образованьями, формируемыми духом ландшафта. Чуждые расы, поэтому, становятся схожими при сожительстве на общей земле и родственные расы становятся разными на различной земле. Разве можно себе представить больший контраст между индусами и германцами, хотя они и принадлежат к индогерманской расе?”

Эпоха (ее прототип) может влиять на то, как человек переживает ландшафт — доверяясь его силам, или, наоборот, отвлекаясь от них. А ландшафт может способствовать проникновению или не проникновению прототипа на его территорию. “Если дух ландшафта сходен с духом эпохи, то они друг друга подкрепляют и усиливают свое действие. Несходство же их вызывает среди людей мучительные судороги и конфликты”.

Эти два фактора и совершают человеческую историю, и они задают каждому человеку общие духовные рамки, в которых он движется со своими частными желаниями и целями, с поправкой на индивидуальные особенности и, — как говорит автор, — “в меру своей моральной свободы”.

Теперь, кратко, общий взгляд на историю последнего тысячелетия. “В течение последнего тысячелетия, — пишет В.Ш., — на европейской почве выросли две эпохи: готическая и прометеевская. Готическая эпоха выросла из духовных потрясений XI столетия и продолжалась вплоть до XVI века. Она была воплощением гармонического человека”. Понятие “готический” автор не ограничивает связью с германской расой и художественным стилем. “Весь пронизанный ощущением вечности, готический человек обращал свой доверчивый взор вверх. Все более и более молитвенно возвышались его храмы к небу. Земной ландшафт забывался, готический человек занимался лишь спасением души, обращением к Богу и успокоением в лоне его благости. Между 1450 и 1550 годами происходит, однако, огромная перемена, переход в прометеевскую эпоху, стоящую под знаком героического прототипа. Новый человек обращает свой взор на землю, в широкие дали по всей земле, а не на безграничные высоты, как раньше. Только тогда становятся возможными крупные географические и физические открытия. Новый человек стремится больше не к спасению души, а к овладению миром. Он хочет быть господином на земле, а потому Бог ему не нужен. Я называю, — говорит автор, — его прометеевским человеком по имени гордого титана, восставшего против богов…”

“И опять прошло 500 лет, и опять стоим мы на пороге новой эпохи. Сегодня над прометеевской культурой нависли мрачные тучи судьбы, из которой в нее должны ударить смертельные молнии…” “Этот рок нельзя больше остановить, камень катится, и не только с 1914 года, — он катится уже в течение четырех столетий. Но брезжит на горизонте розовая утренняя заря нового мира: возвещается иоаническая эпоха, несущая человеку мессианский прототип”. “Новый эонический прототип ищет своего воплощения в человеке”.

Поскольку к восприятию этого прототипа наиболее восприимчивы славяне, то культурное водительство должно перейти теперь от северных народов к ним.

“В иоаническую эпоху центр тяжести еще раз переместится, ибо эон мессианского человека с его религиозной душой не может согласиться с духовным водительством прижатых к земле северных народов. Он передаст его в руки тех, кто обладает стремлением к сверхземному, в качестве постоянной черты национального характера, а таковыми являются славяне, в особенности русские.Огромным событием, которое сейчас подготавливается, есть восхождение славянства как ведущей культурной силы”.

“Как бы это неприятно ни звучало для некоторых, — заключает автор, — такова историческая судьба; ее никто не может остановить: ближайшие столетия принадлежат славянам. Северная культура гибнет, на ее место становится восточная культура. Иоаническая эпоха будет эоном славян”.

Суть дальнейших событий кратко можно изложить так. После 1914 года центр тяжести действительно переместился из Европы в Россию. С этим и связан советский этап. Можно даже сказать, что Россия силой переместила этот центр тяжести на свою территорию. Это стало особенно явным после Второй мировой войны. Могло ли в принципе такое грандиозное перемещение не сопровождаться силовыми приемами, конфронтациями и войнами? Вряд ли.

Если взглянуть на советский этап в целом, то это этап возвышения России, объединения ею под своим водительством всего славянства и целого азиатского континента. С последующим возбуждением и собиранием вокруг себя всех возможных сил по всему миру. С определенной целью. С целью завоевательно-освободительного похода на западноевропейскую цивилизацию и весь похожий на нее мир. Все это под видом борьбы за освобождение мирового пролетариата. Генеральная цель — мировая революция, объединение всего разъединенного человечества в единую коммунистическую республику.

За всем этим можно четко рассмотреть действие уже мессианского прототипа в его стремлении к объединению разобщенного.

Правда, форма грубовата. Но начальные этапы другими, видимо, быть не могут. Новый прототип не может входить в жизнь без борьбы со старым, хотя бы в начальный период.

Воздействие эпохи тут выражается в переплетении с давним противостоянием Запада и Востока, нашедшим свое воплощение в противостоянии России и Европы. Возвышение славянства, начавшего определять судьбу Европы, а со временем — и всего мира (правда, более силовыми методами, чем культурными), можно связать с двумя причинами — воздействием эпохи — мессианского прототипа и давнего стремления сил Востока к проникновению через Россию на Запад (подробнее об этом в заключительной главе).

Скрытым “ядром” западно-восточной проблемы является давнее взаимоустремление друг к другу двух основных, разобщенных пока, человеческих начал, проявившихся когда-то в различии между римлянами и греками. Различие, которое затем, хитрыми ходами истории (хорошо прослеженными автором книги “Европа и душа Востока”), воплотилось в различии между Западом и Востоком. Итоговая суть и цель этого взаимоустремления — примирение между Западом и Востоком, между Россией и Европой, объединение двух начал, появление нового, более гармоничного человека. Негативная жизненная особенность такого взаимоустремления и примирения в том, что оно не может обойтись без предварительного агрессивного противостояния и войн.

Так и приходим к мысли, что советский этап — это инициированная входящим в жизнь мессианским прототипом, грубая, начальная часть западно-восточного примирения. Часть, включившая в себя грандиозную войну и вообще все возможные способы агрессивного противостояния и силового взаимопроникновения; возбудившая при этом до предела силы с той и с другой стороны, и в то же время, к моменту своего завершения перенесшая акцент конфликта из военной области в культурно-идеологическую. Историческую несостоятельность и несвоевременность военных решений (так же, как и устаревание прежней формы, принесшей такое решение) вполне подтвердила афганская эпопея.

Какой дальнейший шаг тут видится оптимальным? Это самоустранение грубой формы мессианства на пике возбуждения сил западного и восточного характера. Т.е., для результата, — не в виде грандиозной войны, а в форме мирного взаимопроникновения при максимальном встречно-направленном напряжении сил. Такое самоустранение прежней формы и произошло в виде распада мировой системы социализма и Советского Союза.

Интересна определенная запрограммированность этого распада.

Мессианский прототип возбуждает мессианских русских, они подхватывают более-менее подходящую идею, отвечающую их мессианским настроениям — марксизм с его идеей построения коммунизма во всем мире — царства всеобщей справедливости, благополучия, гармонии — и начинают действовать. При этом марксизм, кроме своего мессианского зерна, — чуждая русскому духу идея. “Диктаторский социализм, — отмечает Шубарт, — не русская, а европейская, преимущественно римско-прусская идея. Это идея, родственная прусскому и семитическому духу (Гегель, Маркс)”.

Являясь чуждой идеей, проросшей на русской почве благодаря “мессианскому зерну”, марксизм начинает встречать отторжение со стороны почвенных сил. И тут начинаются “судороги и конфликты”. Пришедший с Запада марксизм — продукт прометеевского прототипа, который пришлось использовать в рамках мессианского. Неудивительно, что русско-славянский дух ландшафта, предрасположенный к мессианскому прототипу, начал отвергать героический, западный, прометеевский. Почвенное отвергание, усиливаемое общим движением сил с Востока. Что должно было произойти в результате? Из марксизма должно было быть взято “мессианское зерно” — идеи освобождения, мировой справедливости и прочее, а сам марксизм просто приспособлен под стремление Востока завоевать Запад, а затем и весь мир. Эта непростая работа по приспособлению в полной мере была проделана в сталинские времена. Этот факт объясняет то большое созвучие сталинизма народным настроениям в плане глубинных душевных движений и недоумение по поводу внешних форм, часть из которых приходилось просто скрывать от народа.

Те, кто способен был заметить фальсификацию марксизма, подвергались репрессиям, кто способен был слепо следовать, оставались и следовали. Очевидно, именно по этим причинам и было уничтожено большинство здраво мыслящих людей, являвшихся в то же время большими приверженцами идей марксизма. Хотя и слепо веривших постигала та же участь, только уже по другим причинам.

Оптимальный тип человека в данной ситуации — это не слепо, а сознательно фальсифицирующий марксизм, умный и деятельный человек, уверенно и завоевательно поглядывающий на Запад.

Послесталинский советский период — это период постепенного возвращения к марксизму и отторжения его почвенными силами, что и должно было закончиться их победой. Последняя вспышка обновления идеалов социализма, а значит — идеалов отживающего прометеевского, героического прототипа, закончилась распадом советской системы.

Это кратко о конкретике распада “грубой формы”. Подробнее об этом в заключительной главе.

Таким образом, грубая часть воплощения мессианского прототипа в форме советской системы закончилась, выполнив при этом миссию по накалу сил западно-восточного характера в направлении друг друга и подготовлению их невоенного взаимопроникновения. Такова наша версия о миссии и конечном смысле этого этапа.

На смену должен прийти этап более тонкого мессианства, связанного с более зрелыми, общечеловеческими идеями — этап духовного завоевания Запада. Завоевания в русле западно-восточного примирения, ведущего к совместному духовному обновлению. Новая форма выражения мессианства не должна противоречить “духу ландшафта”, но при этом — должна быть понимаема и принимаема Западом.

Какова общая логика процессов в постсоветском обществе, просматривающаяся в связи с этим?

Почвенные силы “сбрасывают” чуждую форму, но не находят свою. И эта болезнь давняя, отмечаемая и раньше. “Проклятие русских заключается в том, что они не нашли еще государственную идею и государственную форму, соответствующую их сущности” (В.Ш.).

Более тонкая форма выражения мессианства не найдена, поэтому начинается новое вторжение еще не отжившего прометеевского прототипа на территорию уже постсоветского сообщества. Точнее, оно продолжается с перестроечных процессов, но тогда героический прототип, со свойственным ему разделяющим и расслаивающим воздействием способствовал разрушению прежней системы, действуя созвучно с отторжением ее почвенными силами. После разрушения социалистической системы давлению прометеевских сил подверглись уже сами почвенные силы, не нашедшие сразу своей государственной идеи и государственных форм выражения.

Произошел “откат” мессианского прототипа (или, точнее, его вытеснение) под давлением еще существующего героического. Почвенные силы подверглись сильному разрушительному воздействию и давлению. Можно сказать — разрушению какой-то их части и сжатию остальной. Но в этом сжатии есть и свои положительные моменты — разрушение стереотипов самовыражения этих сил, сформированных советским периодом и утвердившихся глубоко на бессознательном уровне. При этом также происходит взаимопереплетение и слияние почвенных сил с силами западного стиля на самом глубинном уровне — у самых истоков.

Можно предположить, что последующее распрямление почвенных сил должно пойти уже во многом через западные формы, при этом все более совершенствуя и приспосабливая их под свое новое мессианское содержание и направленность. В формах, представляющих интерес для Запада и соответствующих широкому западно-восточному примирению.

Просматривается такая общая цель и логика процесса: в начале мессианский прототип прокладывает себе дорогу в грубых и агрессивных формах борьбы с предыдущим прототипом, используя и стимулируя антизападную вспышку русско-славянских сил. Затем происходит временное отступление. Силами еще “живого” прометеевского прототипа с Запада разрушаются исчерпавшие себя грубые формы мессианства. При этом почвенные силы сжимаются, но уже для распрямления в более тонких формах проявления мессианства как на своей территории, так и в западном направлении. Уже не против Запада в целом, “грубо”, как это происходило ранее, а против конкретного — прометеевского прототипа, завладевшего и Западом, и Востоком, приведшего ко всеобщему духовному кризису и мешающего совместному духовному обновлению.

Конечно, тут возможна и “темная” вспышка “распрямления” почвенного духа — в виде чистого национализма, против всего западного и самого Запада. Но это направление блокирует образовавшаяся сильная финансовая зависимость славянского Востока от Запада и остального мира, что делает такую попытку изначально самоубийственной.

Остается только разумный вариант.

Толчком к распрямлению в новых формах и наступлению этапа более тонкого мессианства должна послужить новая идея и новое мировоззрение, синтезирующее естественным образом все существующие разобщенные точки зрения. Зависимость своего упадка (не только духовного, но и материального) от отсутствия подобной идеи ощущается сейчас государствами — бывшими республиками Советского Союза. Но поиск идет на уровне национальных идей, поэтому удовлетворительного результата не дает. После глобальной мессианской вспышки советского периода и глобальной же идеи мировой направленности какая-то отдельно национальная идея надлежащего результата — и подъема — дать не сможет, поскольку не отвечает потребностям мессианского прототипа в воплощении еще более серьезного этапа.

Безусловно, необходима идея общечеловеческого масштаба, способная породить новое миропонимание.

В этом смысле провозглашение идеи движения к объективному общечеловеческому смыслу жизни выглядит вполне закономерным и своевременным явлением, соответствующим эпохе вхождения в жизнь именно мессианского прототипа, стремящегося к объединению разобщенного, и именно на последующем (после первичного грубого) этапе. Ведь объективный смысл жизни — это вопрос и проблема, хранящая в себе секрет самого оптимального единства всего, что для человека действительно важно.

Над вопросом о смысле жизни издавна тяготело клеймо “вечного” и “нерешаемого”. Показать, что сегодня с этим вопросом уже можно работать на логическом уровне, что он поддается “раскручиванию” и начинает выдавать свои секреты, объединяя при этом разрозненные истины и точки зрения, — этому посвящается данная работа, в этом ее цель. И это — лишнее свидетельство исключительности нынешнего времени, нынешней эпохи.

После того, как автор обнаружил такую связь своих теоретических изысканий о смысле с “почвенными силами” и потребностями времени, — он успокоился и понял, что наработанный материал должен уже иметь выход в окружающую жизнь и, возможно, это должно произойти именно в том виде, в каком он первоначально сложился: так будет легче понять первоначальную логику его выводов и основных положений, которую нужно еще масштабно перепроверить.

После установления почвенно-временных истоков наметилась некая логическая завершенность общей логической линии, охватившей или задевшей, так или иначе, почти все наиболее важные вопросы.

Все же тема такова, что, с одной стороны, уводит в далекие абстрактные сферы, а с другой, — требует соединения с реальной жизнью. И если текущая реальность не предрасположена к принятию темы, то и нечего пытаться их соединять.

В подобной ситуации стоит выяснить — чем вообще навеяна такая работа, какими причинами, кроме тех, что автор сам для себя называет, какие тут, независящие от него, — именно почвенно-временные истоки. Оказалось, что таковые имеются, и подобное исследование вполне может пригодиться.

Интересно, что применив западно-восточную тему лично к себе и вспомнив о русско-эстонских корнях своего происхождения на украинской почве, автор и тут не заметил никакого противоречия с темой о русско-европейском взаимоустремлении и роли духа ландшафта. И хотя к этому не стоит, наверное, относиться слишком серьезно, но не случайно, видимо, подобная работа “захотела проделаться” как бы “в гармонизирующем направлении” явно при участии украинского духа ландшафта. Именно Руси киевского периода, как пишется в цитируемой нами книге, были присущи наиболее гармоничные формы организации русской жизни.

Продолжение в основной части книги по адресу:
http://www.olegsiefer.bigmir.net/book.pdf